Страница:
Не поднимая глаз от кроссворда, бармен взял деньги Норта и весьма неспешно принес заказ. За исключением еще трех-четырех посетителей, бар был пуст; горело всего несколько ламп, а звук у телевизора был приглушен. Всех это, похоже, устраивало.
Норт оперся локтями о стойку и уставился на дождь, барабанивший по окнам.
Бармен поставил стакан с выпивкой на белую бумажную салфетку и толкнул его к дальнему концу стойки, где сидели двое мужчин. Потом сказал:
– Семь по вертикали. Семь букв. Помешательство, похожее и на культ.
– Что?
Мужчина с густыми усами переспросил:
– Помешательство, похожее и на культ? Что бы это могло быть?
– Буквы есть?
Усатый забрал газету у бармена и развернул ее, чтобы посмотреть поближе.
– Так, пробел, Уния, пробел, Адам, пробел, пробел, пробел.
«Уния. Адам».
Такие обозначения букв использовали только в полиции.
Норт прислушивался к обсуждению того, что это могло быть за слово, когда неожиданно ответ сам пришел к нему. Он быстро извлек бумажную салфетку из-под своего стакана, взял ручку и нацарапал слово по вертикали, а потом кинул салфетку вдоль стойки по направлению к любителям кроссвордов. Ближайший из троицы поднял ее и прочитал вслух:
– Лунатик?
Норт глотнул виски и со стуком поставил стакан на стойку.
– Извините, что вмешиваюсь.
Молодой бармен, похоже, был не против. Он с заметным удовлетворением зашуршал ручкой по газете.
– Подходит.
– А до меня не дошло.
Мужчина, сидевший ближе всех к Норту, наконец сообразил:
– Это анаграмма. Помешательство, похожее и на культ. Если переставить буквы, получится «лунатик».– Он поднял свой стакан, салютуя Норту.– Спасибо, приятель.
Норт вежливо кивнул, однако поймать взгляд этого человека ему так и не удалось. Когда мужчина улыбнулся, его уши словно бы поехали вверх; кожа его в свете неоновой рекламы «Будвайзера» казалась красной, будто у дьявола. Норт подвинул стакан поближе к бармену, заказывая еще порцию виски.
Пока бармен-студент наливал спиртное, человек в дальнем конце стойки раскурил сигарету. Спичку он бросил в свой пустой стакан и поболтал посудиной в воздухе, а потом, прищурившись, посмотрел сквозь облако сигаретного дыма.
– Вы только что вышли из дома Диббук?
Норт ощутил, как по коже поползли мурашки беспокойства. Откуда он знает? Безумные, бессвязные слова Кассандры Диббук все еще звучали в памяти Норта.
«Быть может, он один из них?»
Норт украдкой бросил взгляд на человека с сигаретой. Сатанинской внешности мужчина в качестве объяснения постучал пальцем по груди и кивнул Норту. Тот опустил взгляд. Его золотой полицейский жетон был виден. Вздохнув, детектив запрятал его поглубже.
Демон с сигаретой поднялся и пересел на соседний с Нортом табурет.
– Рой. Рой Коннер. – Он указал на своего напарника, который остался у дальнего конца стойки и помогал разгадывать кроссворд, время от времени приглаживая усы.– Нам сказали, что вы звонили в участок. Собираетесь уезжать?
Норт поболтал стаканом с виски.
– Да.
Рой Коннер покачал головой. Он все понимал.
– Эта чокнутая старушенция. У нее в голове больше тараканов, чем в любой грязной кухне. Она и вправду так сказала, когда вы были у нее? Вдруг заявила, что вы что-то типа двойника? Спросила, что вы сделали с настоящим копом, который пришел с ней потолковать?
Норт подтвердил, что именно так и было. Роя Коннера это не удивило.
– Ну, полагаю, ее никто с ума не сводил, это ее обычное состояние.– Он стряхнул с сигареты дымящийся столбик пепла. – Слышишь, Эй Джи, как там тот доктор из психушки сказал насчет Кассандры Диббук?
Его напарник даже не поднял головы от газеты.
– Синдром Капграса.
– Ага, вот именно. Все и вся кругом подменены. Знаете, она даже настрочила заявление о пропаже своего сына, когда тот в последний раз приезжал из колледжа ее навестить. Так и не поверила, что он настоящий.
Норт попытался изобразить вялый интерес.
– И когда это было?
– Да то ли шесть, то ли семь лет назад. Бедолага, ему пришлось отправиться в мотель. А я вам скажу, он был вовсе не плохой парень. Она вам не сказала, что она с ним сделала?
– Нет.
– Ну да, держу пари, что не сказала. Она забыла рассказать о том, что он – поддельный?
Норту совершенно не хотелось знать, что там случилось, однако он уже ничего не мог поделать.
– Она заявилась к нему в комнату в три часа ночи и сказала, что он робот. В смысле ее семнадцатилетний сын. Пыталась расколошматить ему башку монтировкой, чтобы отыскать там всякие чипы и платы. Думаю, именно так он и получил работу в городе: податливый материал. Слишком много экспериментов на свою голову.
– Какую работу?
– Ну, не знаю. Что-то там насчет мозгов. Да что бы ни было. Этот парень дело знает туго.
Норт допил последний глоток второй порции виски.
– Мне все равно, насколько он знает дело. Я его арестую.
Рой Коннер был заинтригован.
– А что он сделал?
– Убил полицейского.
– Твою мать! – «Демон» выплюнул сигарету, но, похоже, такой оборот событий его не слишком удивил.– Что ж, яблочко от яблоньки недалеко падает.
Норт заплатил портье наличными, взял квитанцию и медленно поднялся на второй этаж.
Он ничего не слышал. Тварь дала ему передышку. Она его потеряла? Вырвалась на свободу? К тому моменту, когда Норт рухнул на жесткую кровать своего номера, он провел на ногах уже более сорока одного часа. И все же он боялся засыпать.
Он ощутил, как острые уголки голубого блокнота, засунутого в карман пиджака, врезаются ему в ребра, не желая уступать. Трясущимися руками Норт залез в карман, вынул блокнот и запустил через всю комнату. Он слышал, как тот ударился о стену. Слышал, как он шлепнулся вниз. И не мог заставить себя посмотреть на него. По крайней мере сначала. Но когда время словно бы замерло на месте, Норт ощутил, как голубой блокнот смотрит на него через пустоту. Этот блокнот знал всякое. О нем. Его тайны.
Тайны, которых не знал даже он сам.
Голубой блокнот притягивал Норта к краю кровати, манил его. Он пнул стол, на котором блокнот лежал, но тот даже не моргнул. Он все равно контролировал все.
Но Норт собирался с этим поспорить. Он заставил себя подняться и разделся, глядя на свое отражение в зеркале. Сдернув с шеи галстук, он с отвращением отбросил его. Когда Норт пытался снять рубашку, оторвавшаяся пуговица улетела куда-то через всю комнату.
Что за красные отметины виднелись на его лбу? Два бугорка. Норт потрогал их. Они саднили. Он пытался не обращать на них внимания.
Выключив свет, он натянул одеяло до самого подбородка. Судорожно пытаясь сомкнуть веки, Норт молился о том, чтобы заснуть. Язык провалился куда-то в глотку, мешая дышать. Норт повернулся на бок.
И в этот момент услышал стук в дверь.
Сначала они подергали ручку. Неужели они проследили его от бара? Норт не был уверен ни в чем, кроме металлического холодка пистолета на прикроватном столике.
Он протянул руку во тьму, но ничего не нашел. Резко сел. Из-под двери виднелась полоска света, и на ее фоне нерешительно пританцовывали тени двух ног.
Норт соскользнул с кровати. Дверную ручку снова подергали. Она поворачивалась и изгибалась, но не поддавалась. Вскоре к этому звуку присоединилось металлическое царапанье по замку. Теперь оставалось недолго.
Норт снова пошарил на прикроватном столике. Где его пистолет? Дверь затряслась в нетерпении. Они никуда не проникли, и это было неприемлемо. Норт слышал голоса, как будто там, за дверью, обменивались мнениями. Потом последовал глухой удар – плечом, затем тяжелым ботинком.
Они пришли за Кассандрой Диббук, а теперь явились за ним. Что ж, их ждет сюрприз. Он – не беспомощная старуха. Норт схватил стоящий в углу стул и поднял его на уровень груди, выставив вперед ножки, словно четыре пики. И крикнул в темноту:
– Предупреждаю! Я вооружен!
Стук не прекратился. Ни малейших колебаний. Ни малейшего страха. Все его угрозы были бессмысленны. Дверь откроется, согласен с этим Норт или нет.
Ба-бах! Ба-бах!
Нечто мычащее и фыркающее намеревалось заполучить его, и не важно, готов он к этому или нет. Будет он сражаться или нет.
Дверь разлетелась, и ее обломки грудой рухнули к ногам Норта. Наклонив голову, сверкая глазами, Бык шел, чтобы заполучить его душу.
Толстые сплетенные мышцы выпирали на его ужасающе мощных плечах, когда он просунул голову в дверной проем. Рога, острые, словно клинки, прошили дерево косяка, как только Бык рванулся вперед.
Колени у Норта ослабли, руки затряслись. Бык видел его и ярился еще больше. Он шел в атаку, и пот капал с его блестящей толстой черной шкуры. Норт закричал и с размаху ударил стулом по массивному лбу бестии. Потом отпрыгнул за кровать, но Быка не останавливала мебель.
Наклонив голову так, что на мощной шее вспухли узлы мышц, тварь бросилась вслед за Нортом. Ее пыльные копыта продавливали набивку матраса.
Норт пытался отскочить, но жестокий удар настиг его посреди прыжка. С криком он покатился по полу, чтобы оказаться поближе к двери. Вскочив, он бросился прочь из комнаты, но острые рога нависали прямо у него за спиной.
Рога были изогнуты и смертоносны. Рога преследовали его, вещая о жестокой жажде крови в водовороте черной злобы.
Норт бежал через холл, и грудь его вздымалась в неистовой борьбе за скорость. Однако злобная тварь весом в полтонны дюйм за дюймом сокращала расстояние, не давая надежды на победу.
Страшный грохот копыт оглушал Норта. От брызг горячей слюны спина его намокла. Облако пыли наполнило холл, забивая глотку. Неистовая ярость требовала своей жертвы.
Бык глубоко вонзил рога в плоть Норта и швырнул его к стене. Норт рухнул на пол, тело его болело, все кости, казалось, были переломаны. Бык лягался и ревел, бил копытом в пол, требуя, чтобы Норт поднялся, но тот распластался на полу, потянул на себя ковровое покрытие и в отчаянии пытался уползти прочь. Бык в ярости уткнул рога в ковер, укрывающий Норта, и пропахал глубокие борозды по центру холла. Ковер разорвался, его кровавые волокна напоминали вены и разодранные сухожилия.
Покончив с покрытием, Бык снова поддел Норта рогами. Норт врезался в зеркало в дальнем конце холла и распластался в простенке. В осколках зеркального стекла он видел отражение своего разбитого лица, красные бугры, торчащие надо лбом.
Норт поднял взгляд. Черный хвост Быка метался из стороны в сторону, пронзительные глаза буравили Норта. Бык яростно и сильно ударил копытом и вновь склонил рога, готовясь напасть.
Норт вскочил и, ухватившись за рога ловкими руками, сделал сальто над атакующей тварью. Зверь стряхнул его в необузданной ярости, но Норт приземлился на обе ноги и побежал прочь.
Бык врезался в стену, и от столкновения все его тело содрогнулось. Он упал на колени и изо всех сил старался подняться. Удар истощил Быка, но он быстро оправится.
Зверь встал и развернулся, однако Норт был быстрее. Перед Быком простирался лабиринт, а раненая жертва уже скрылась.
Норт бежал вглубь, в путаницу переходов и дверей. Он слышал эхо дыхания, отражавшееся от стен. Чувствовал невероятную мощь преследующего его зверя – быстрого и неотвратимого в стремлении к цели.
Норт пытался отыскать путь, найти способ спастись от ярости рогатого орудия возмездия. Что он сделал, чтобы навлечь на себя такой гнев? Как он может отвратить его?
Ступни полицейского наливались свинцом, руки бессильно висели. Грудь часто и тяжело вздымалась, пытаясь удовлетворить беспредельную, невероятную жажду воздуха.
Норт обогнул угол. Бык стоял прямо перед ним. Ждал. Норт свернул. И там тоже был Бык. Неумолимый и готовый атаковать. Какой бы путь Норт ни избрал, Бык уже был там. Неизбежный. Заслоняющий дорогу.
Норт распахнул ближайшую дверь. Путь ему преграждала каменная стена, лишавшая его свободы. Он обрушил удары кулаков на ее равнодушную поверхность. Он царапал известняк, пока пальцы с сорванными ногтями не начали кровоточить. И когда он был полностью опустошен, когда у него не осталось ничего, кроме отчаяния, с другой стороны стены появились бычьи рога и взломали его грудную клетку.
Пронзенный насквозь, Норт сполз наземь, зажимая рваные раны. Не в силах двигаться, он ничего не мог сделать – лишь в невыразимой муке смотрел, как камень рассыпается и разлетается в стороны, а Бык протискивается в пролом, стряхивая с себя пыль поражения.
Зверь вскинул голову, замычал и зафыркал. Подняв огромное копыто, он с силой обрушил его вниз, на грудь Норта, сокрушая и дробя хрупкие человеческие кости. Бык наклонил гигантскую голову и с яростной мощью тряхнул ею, склонил рога и поддел ими ребра Норта, одно за другим, выворачивая их и обнажая кровавое месиво внутренностей.
И Бык все еще не был удовлетворен.
Не в силах дышать, не в силах двигаться, Норт был вынужден смотреть, как зверь втискивает свою безжалостную морду глубоко внутрь его тела и упирается лбом в позвоночник. Бык лягал и терзал его, купаясь в крови.
А потом вырыл нору и забрался внутрь.
Бык был внутри Норта. Бык был неукротим. С ним нельзя справиться. Норт ощущал давление внутри своей головы и чувствовал, как сквозь череп пробиваются рога.
Норт плакал. Плакал так сильно, что утонул. Утонул так глубоко, что не слышал собственных криков.
Детектив судорожно попытался вздохнуть. Воздев руки, он умолял прекратить это издевательство. Однако прошло еще немало времени, прежде чем пожарный кран был выключен.
Сосредоточившись на звуке падающих капель, Норт открыл воспаленные глаза и увидел склонившегося над ним ночного портье.
Сквозь дверной проем, к которому Норт лежал ногами, виднелся коридор мотеля. Двери комнат были распахнуты, встревоженные постояльцы выглядывали из-за них, словно из укрытия, выясняя, в чем же дело.
Норт не знал, что сказать. Он дрожал и пытался встать на ноги, но, поскользнувшись, вынужден был прислониться к стене. Портье, похоже, не испытывал к нему ни малейшего сочувствия.
– Идите вымойтесь,– сказал он.– И выметайтесь.
Норт кивнул. По крайней мере это он мог сделать.
Портер очнулся от крепкого сна в своем номере в «Пенсильвании» и уставился в кромешную тьму. Он ухитрился найти выключатель прикроватной лампы и сел, пытаясь понять, что происходит.
Стук не прекращался. Портер взглянул на часы. Возможно, это пожарная тревога.
Натянув тонкую белую футболку, Портер направился к двери и взглянул в маленький «глазок» с треснувшим стеклом.
Снаружи стоял человек в длинном, насквозь промокшем плаще. Он выглядел встревоженным, но не спешил уходить. Если незваный гость будет продолжать стучать, то разбудит соседей Портера.
С некоторым колебанием Портер отодвинул защелку и приоткрыл дверь перед визитером.
– Да?
Человек в плаще, шаркая ногами, переступил порог. Портер слышал его затрудненное дыхание. Походка была нетвердой.
«Он что, под наркотиками?»
Трудно было сказать, однако в такой час в этом не было ничего удивительного. Быть может, открыть дверь было не самым умным решением.
И только увидев профиль этого человека, Портер начал узнавать его. Он распахнул дверь и уставился на растрепанного посетителя.
– Детектив Норт?
Лицо детектива было искажено смущением и отчаянием. В руках он нес блокнот в обложке голубого цвета, и по глазам его было видно, что он борется за свой здравый рассудок. Подняв блокнот так, чтобы Портеру было видно, он открыл его на первой странице.
Портер отпрянул, когда страница оказалась у него прямо перед лицом. Затем осторожно подался вперед, чтобы прочитать.
Запись холодно гласила: «Я – проклятие Сатаны».
Ниже, другими чернилами, был задан вопрос: «Я принадлежу Атанатосу? »
Руки Норта тряслись, пальцы дрожали, когда он забрал блокнот обратно, безуспешно попытался закрыть и засунуть его обратно в карман плаща. Он был растерян и не знал, что делать.
И Портер сразу поверил, когда Норт взмолился:
– Прошу вас, помогите мне!
В поисках души
Норт оперся локтями о стойку и уставился на дождь, барабанивший по окнам.
Бармен поставил стакан с выпивкой на белую бумажную салфетку и толкнул его к дальнему концу стойки, где сидели двое мужчин. Потом сказал:
– Семь по вертикали. Семь букв. Помешательство, похожее и на культ.
– Что?
Мужчина с густыми усами переспросил:
– Помешательство, похожее и на культ? Что бы это могло быть?
– Буквы есть?
Усатый забрал газету у бармена и развернул ее, чтобы посмотреть поближе.
– Так, пробел, Уния, пробел, Адам, пробел, пробел, пробел.
«Уния. Адам».
Такие обозначения букв использовали только в полиции.
Норт прислушивался к обсуждению того, что это могло быть за слово, когда неожиданно ответ сам пришел к нему. Он быстро извлек бумажную салфетку из-под своего стакана, взял ручку и нацарапал слово по вертикали, а потом кинул салфетку вдоль стойки по направлению к любителям кроссвордов. Ближайший из троицы поднял ее и прочитал вслух:
– Лунатик?
Норт глотнул виски и со стуком поставил стакан на стойку.
– Извините, что вмешиваюсь.
Молодой бармен, похоже, был не против. Он с заметным удовлетворением зашуршал ручкой по газете.
– Подходит.
– А до меня не дошло.
Мужчина, сидевший ближе всех к Норту, наконец сообразил:
– Это анаграмма. Помешательство, похожее и на культ. Если переставить буквы, получится «лунатик».– Он поднял свой стакан, салютуя Норту.– Спасибо, приятель.
Норт вежливо кивнул, однако поймать взгляд этого человека ему так и не удалось. Когда мужчина улыбнулся, его уши словно бы поехали вверх; кожа его в свете неоновой рекламы «Будвайзера» казалась красной, будто у дьявола. Норт подвинул стакан поближе к бармену, заказывая еще порцию виски.
Пока бармен-студент наливал спиртное, человек в дальнем конце стойки раскурил сигарету. Спичку он бросил в свой пустой стакан и поболтал посудиной в воздухе, а потом, прищурившись, посмотрел сквозь облако сигаретного дыма.
– Вы только что вышли из дома Диббук?
Норт ощутил, как по коже поползли мурашки беспокойства. Откуда он знает? Безумные, бессвязные слова Кассандры Диббук все еще звучали в памяти Норта.
«Быть может, он один из них?»
Норт украдкой бросил взгляд на человека с сигаретой. Сатанинской внешности мужчина в качестве объяснения постучал пальцем по груди и кивнул Норту. Тот опустил взгляд. Его золотой полицейский жетон был виден. Вздохнув, детектив запрятал его поглубже.
Демон с сигаретой поднялся и пересел на соседний с Нортом табурет.
– Рой. Рой Коннер. – Он указал на своего напарника, который остался у дальнего конца стойки и помогал разгадывать кроссворд, время от времени приглаживая усы.– Нам сказали, что вы звонили в участок. Собираетесь уезжать?
Норт поболтал стаканом с виски.
– Да.
Рой Коннер покачал головой. Он все понимал.
– Эта чокнутая старушенция. У нее в голове больше тараканов, чем в любой грязной кухне. Она и вправду так сказала, когда вы были у нее? Вдруг заявила, что вы что-то типа двойника? Спросила, что вы сделали с настоящим копом, который пришел с ней потолковать?
Норт подтвердил, что именно так и было. Роя Коннера это не удивило.
– Ну, полагаю, ее никто с ума не сводил, это ее обычное состояние.– Он стряхнул с сигареты дымящийся столбик пепла. – Слышишь, Эй Джи, как там тот доктор из психушки сказал насчет Кассандры Диббук?
Его напарник даже не поднял головы от газеты.
– Синдром Капграса.
– Ага, вот именно. Все и вся кругом подменены. Знаете, она даже настрочила заявление о пропаже своего сына, когда тот в последний раз приезжал из колледжа ее навестить. Так и не поверила, что он настоящий.
Норт попытался изобразить вялый интерес.
– И когда это было?
– Да то ли шесть, то ли семь лет назад. Бедолага, ему пришлось отправиться в мотель. А я вам скажу, он был вовсе не плохой парень. Она вам не сказала, что она с ним сделала?
– Нет.
– Ну да, держу пари, что не сказала. Она забыла рассказать о том, что он – поддельный?
Норту совершенно не хотелось знать, что там случилось, однако он уже ничего не мог поделать.
– Она заявилась к нему в комнату в три часа ночи и сказала, что он робот. В смысле ее семнадцатилетний сын. Пыталась расколошматить ему башку монтировкой, чтобы отыскать там всякие чипы и платы. Думаю, именно так он и получил работу в городе: податливый материал. Слишком много экспериментов на свою голову.
– Какую работу?
– Ну, не знаю. Что-то там насчет мозгов. Да что бы ни было. Этот парень дело знает туго.
Норт допил последний глоток второй порции виски.
– Мне все равно, насколько он знает дело. Я его арестую.
Рой Коннер был заинтригован.
– А что он сделал?
– Убил полицейского.
– Твою мать! – «Демон» выплюнул сигарету, но, похоже, такой оборот событий его не слишком удивил.– Что ж, яблочко от яблоньки недалеко падает.
22.54
Мотель. Это прозвучало как хорошая идея. Бармен сказал, что в квартале отсюда, на углу Четвертой улицы и Большого проспекта, есть мотель «Супервосьмерка». Комната в нем стоила сорок пять баксов за ночь.Норт заплатил портье наличными, взял квитанцию и медленно поднялся на второй этаж.
Он ничего не слышал. Тварь дала ему передышку. Она его потеряла? Вырвалась на свободу? К тому моменту, когда Норт рухнул на жесткую кровать своего номера, он провел на ногах уже более сорока одного часа. И все же он боялся засыпать.
Он ощутил, как острые уголки голубого блокнота, засунутого в карман пиджака, врезаются ему в ребра, не желая уступать. Трясущимися руками Норт залез в карман, вынул блокнот и запустил через всю комнату. Он слышал, как тот ударился о стену. Слышал, как он шлепнулся вниз. И не мог заставить себя посмотреть на него. По крайней мере сначала. Но когда время словно бы замерло на месте, Норт ощутил, как голубой блокнот смотрит на него через пустоту. Этот блокнот знал всякое. О нем. Его тайны.
Тайны, которых не знал даже он сам.
Голубой блокнот притягивал Норта к краю кровати, манил его. Он пнул стол, на котором блокнот лежал, но тот даже не моргнул. Он все равно контролировал все.
Но Норт собирался с этим поспорить. Он заставил себя подняться и разделся, глядя на свое отражение в зеркале. Сдернув с шеи галстук, он с отвращением отбросил его. Когда Норт пытался снять рубашку, оторвавшаяся пуговица улетела куда-то через всю комнату.
Что за красные отметины виднелись на его лбу? Два бугорка. Норт потрогал их. Они саднили. Он пытался не обращать на них внимания.
Выключив свет, он натянул одеяло до самого подбородка. Судорожно пытаясь сомкнуть веки, Норт молился о том, чтобы заснуть. Язык провалился куда-то в глотку, мешая дышать. Норт повернулся на бок.
И в этот момент услышал стук в дверь.
Сначала они подергали ручку. Неужели они проследили его от бара? Норт не был уверен ни в чем, кроме металлического холодка пистолета на прикроватном столике.
Он протянул руку во тьму, но ничего не нашел. Резко сел. Из-под двери виднелась полоска света, и на ее фоне нерешительно пританцовывали тени двух ног.
Норт соскользнул с кровати. Дверную ручку снова подергали. Она поворачивалась и изгибалась, но не поддавалась. Вскоре к этому звуку присоединилось металлическое царапанье по замку. Теперь оставалось недолго.
Норт снова пошарил на прикроватном столике. Где его пистолет? Дверь затряслась в нетерпении. Они никуда не проникли, и это было неприемлемо. Норт слышал голоса, как будто там, за дверью, обменивались мнениями. Потом последовал глухой удар – плечом, затем тяжелым ботинком.
Они пришли за Кассандрой Диббук, а теперь явились за ним. Что ж, их ждет сюрприз. Он – не беспомощная старуха. Норт схватил стоящий в углу стул и поднял его на уровень груди, выставив вперед ножки, словно четыре пики. И крикнул в темноту:
– Предупреждаю! Я вооружен!
Стук не прекратился. Ни малейших колебаний. Ни малейшего страха. Все его угрозы были бессмысленны. Дверь откроется, согласен с этим Норт или нет.
Ба-бах! Ба-бах!
Нечто мычащее и фыркающее намеревалось заполучить его, и не важно, готов он к этому или нет. Будет он сражаться или нет.
Дверь разлетелась, и ее обломки грудой рухнули к ногам Норта. Наклонив голову, сверкая глазами, Бык шел, чтобы заполучить его душу.
Толстые сплетенные мышцы выпирали на его ужасающе мощных плечах, когда он просунул голову в дверной проем. Рога, острые, словно клинки, прошили дерево косяка, как только Бык рванулся вперед.
Колени у Норта ослабли, руки затряслись. Бык видел его и ярился еще больше. Он шел в атаку, и пот капал с его блестящей толстой черной шкуры. Норт закричал и с размаху ударил стулом по массивному лбу бестии. Потом отпрыгнул за кровать, но Быка не останавливала мебель.
Наклонив голову так, что на мощной шее вспухли узлы мышц, тварь бросилась вслед за Нортом. Ее пыльные копыта продавливали набивку матраса.
Норт пытался отскочить, но жестокий удар настиг его посреди прыжка. С криком он покатился по полу, чтобы оказаться поближе к двери. Вскочив, он бросился прочь из комнаты, но острые рога нависали прямо у него за спиной.
Рога были изогнуты и смертоносны. Рога преследовали его, вещая о жестокой жажде крови в водовороте черной злобы.
Норт бежал через холл, и грудь его вздымалась в неистовой борьбе за скорость. Однако злобная тварь весом в полтонны дюйм за дюймом сокращала расстояние, не давая надежды на победу.
Страшный грохот копыт оглушал Норта. От брызг горячей слюны спина его намокла. Облако пыли наполнило холл, забивая глотку. Неистовая ярость требовала своей жертвы.
Бык глубоко вонзил рога в плоть Норта и швырнул его к стене. Норт рухнул на пол, тело его болело, все кости, казалось, были переломаны. Бык лягался и ревел, бил копытом в пол, требуя, чтобы Норт поднялся, но тот распластался на полу, потянул на себя ковровое покрытие и в отчаянии пытался уползти прочь. Бык в ярости уткнул рога в ковер, укрывающий Норта, и пропахал глубокие борозды по центру холла. Ковер разорвался, его кровавые волокна напоминали вены и разодранные сухожилия.
Покончив с покрытием, Бык снова поддел Норта рогами. Норт врезался в зеркало в дальнем конце холла и распластался в простенке. В осколках зеркального стекла он видел отражение своего разбитого лица, красные бугры, торчащие надо лбом.
Норт поднял взгляд. Черный хвост Быка метался из стороны в сторону, пронзительные глаза буравили Норта. Бык яростно и сильно ударил копытом и вновь склонил рога, готовясь напасть.
Норт вскочил и, ухватившись за рога ловкими руками, сделал сальто над атакующей тварью. Зверь стряхнул его в необузданной ярости, но Норт приземлился на обе ноги и побежал прочь.
Бык врезался в стену, и от столкновения все его тело содрогнулось. Он упал на колени и изо всех сил старался подняться. Удар истощил Быка, но он быстро оправится.
Зверь встал и развернулся, однако Норт был быстрее. Перед Быком простирался лабиринт, а раненая жертва уже скрылась.
Норт бежал вглубь, в путаницу переходов и дверей. Он слышал эхо дыхания, отражавшееся от стен. Чувствовал невероятную мощь преследующего его зверя – быстрого и неотвратимого в стремлении к цели.
Норт пытался отыскать путь, найти способ спастись от ярости рогатого орудия возмездия. Что он сделал, чтобы навлечь на себя такой гнев? Как он может отвратить его?
Ступни полицейского наливались свинцом, руки бессильно висели. Грудь часто и тяжело вздымалась, пытаясь удовлетворить беспредельную, невероятную жажду воздуха.
Норт обогнул угол. Бык стоял прямо перед ним. Ждал. Норт свернул. И там тоже был Бык. Неумолимый и готовый атаковать. Какой бы путь Норт ни избрал, Бык уже был там. Неизбежный. Заслоняющий дорогу.
Норт распахнул ближайшую дверь. Путь ему преграждала каменная стена, лишавшая его свободы. Он обрушил удары кулаков на ее равнодушную поверхность. Он царапал известняк, пока пальцы с сорванными ногтями не начали кровоточить. И когда он был полностью опустошен, когда у него не осталось ничего, кроме отчаяния, с другой стороны стены появились бычьи рога и взломали его грудную клетку.
Пронзенный насквозь, Норт сполз наземь, зажимая рваные раны. Не в силах двигаться, он ничего не мог сделать – лишь в невыразимой муке смотрел, как камень рассыпается и разлетается в стороны, а Бык протискивается в пролом, стряхивая с себя пыль поражения.
Зверь вскинул голову, замычал и зафыркал. Подняв огромное копыто, он с силой обрушил его вниз, на грудь Норта, сокрушая и дробя хрупкие человеческие кости. Бык наклонил гигантскую голову и с яростной мощью тряхнул ею, склонил рога и поддел ими ребра Норта, одно за другим, выворачивая их и обнажая кровавое месиво внутренностей.
И Бык все еще не был удовлетворен.
Не в силах дышать, не в силах двигаться, Норт был вынужден смотреть, как зверь втискивает свою безжалостную морду глубоко внутрь его тела и упирается лбом в позвоночник. Бык лягал и терзал его, купаясь в крови.
А потом вырыл нору и забрался внутрь.
Бык был внутри Норта. Бык был неукротим. С ним нельзя справиться. Норт ощущал давление внутри своей головы и чувствовал, как сквозь череп пробиваются рога.
Норт плакал. Плакал так сильно, что утонул. Утонул так глубоко, что не слышал собственных криков.
1.06
Норт проснулся, бессвязно лепеча что-то. Он лежал на бетонных ступенях пожарной лестницы «Супервосьмерки». Кто-то безжалостно поливал его ледяной водой из пожарного крана.Детектив судорожно попытался вздохнуть. Воздев руки, он умолял прекратить это издевательство. Однако прошло еще немало времени, прежде чем пожарный кран был выключен.
Сосредоточившись на звуке падающих капель, Норт открыл воспаленные глаза и увидел склонившегося над ним ночного портье.
Сквозь дверной проем, к которому Норт лежал ногами, виднелся коридор мотеля. Двери комнат были распахнуты, встревоженные постояльцы выглядывали из-за них, словно из укрытия, выясняя, в чем же дело.
Норт не знал, что сказать. Он дрожал и пытался встать на ноги, но, поскользнувшись, вынужден был прислониться к стене. Портье, похоже, не испытывал к нему ни малейшего сочувствия.
– Идите вымойтесь,– сказал он.– И выметайтесь.
Норт кивнул. По крайней мере это он мог сделать.
4.47
Стук в дверь был громким и нетерпеливым.Портер очнулся от крепкого сна в своем номере в «Пенсильвании» и уставился в кромешную тьму. Он ухитрился найти выключатель прикроватной лампы и сел, пытаясь понять, что происходит.
Стук не прекращался. Портер взглянул на часы. Возможно, это пожарная тревога.
Натянув тонкую белую футболку, Портер направился к двери и взглянул в маленький «глазок» с треснувшим стеклом.
Снаружи стоял человек в длинном, насквозь промокшем плаще. Он выглядел встревоженным, но не спешил уходить. Если незваный гость будет продолжать стучать, то разбудит соседей Портера.
С некоторым колебанием Портер отодвинул защелку и приоткрыл дверь перед визитером.
– Да?
Человек в плаще, шаркая ногами, переступил порог. Портер слышал его затрудненное дыхание. Походка была нетвердой.
«Он что, под наркотиками?»
Трудно было сказать, однако в такой час в этом не было ничего удивительного. Быть может, открыть дверь было не самым умным решением.
И только увидев профиль этого человека, Портер начал узнавать его. Он распахнул дверь и уставился на растрепанного посетителя.
– Детектив Норт?
Лицо детектива было искажено смущением и отчаянием. В руках он нес блокнот в обложке голубого цвета, и по глазам его было видно, что он борется за свой здравый рассудок. Подняв блокнот так, чтобы Портеру было видно, он открыл его на первой странице.
Портер отпрянул, когда страница оказалась у него прямо перед лицом. Затем осторожно подался вперед, чтобы прочитать.
Запись холодно гласила: «Я – проклятие Сатаны».
Ниже, другими чернилами, был задан вопрос: «Я принадлежу Атанатосу? »
Руки Норта тряслись, пальцы дрожали, когда он забрал блокнот обратно, безуспешно попытался закрыть и засунуть его обратно в карман плаща. Он был растерян и не знал, что делать.
И Портер сразу поверил, когда Норт взмолился:
– Прошу вас, помогите мне!
В поисках души
Его никогда не отпустят.
Когда Ген появился с колбой в руке, ему предложили возможность увидеть побольше. Это был сильный соблазн. Они знали его ахиллесову пяту. Ему хотелось бежать прочь, но противостоять тому, чем его прельщали, было невозможно. Долгими ночами он наблюдал за работой ученых Лоулесса среди чашек Петри и пробирок. Капля образца, взятого у него и хорошо перемешанного, была помещена в центр счетной камеры Маклера – маленького круглого металлического прибора, в котором между двумя пластинками стекла были заключены сперматозоиды Гена, которые могли свободно извиваться и ползать, но не могли сбежать.
Увеличенные во много раз микроскопом, на мониторе они казались огромными, похожими на бледных головастиков. Их жгутики неистово извивались, подобно хлыстам, и каждое движение продвигало крошечного носителя ДНК вперед; взмахи хвостиков были зигзагообразными, что являлось признаком хорошего здоровья. Несколько сперматозоидов вяло дрейфовали по прямой. Многие были негодными.
Несмотря на это, образец объявили хорошим и половину его поместили в хранилище. Металлический бак ярко-синего цвета, охлажденный жидким азотом, укатили прочь. Круглую стойку с пробирками извлекли, самый старый образец вынули и бесцеремонно выплеснули в отходы, заменив его новейшим. Ген помнил, что был регулярно занят этим уже больше двух лет.
Все для того, чтобы они могли зарыться глубоко внутрь единственной репродуктивной клетки и отделить одну от другой двадцать три хромосомы, из которых она состояла. И все же Ген не понимал, как эти хромосомы могут содержать его память.
– О чем ты сейчас думаешь, мой мальчик?
Ген не ожидал застать здесь Лоулесса. Он ответил:
– Я гадал, откуда пришла моя душа.
Лоулесс дал ему подержать трость черного дерева, пока сам облачался в накрахмаленный белый лабораторный халат.
Ген держал трость, зачарованно разглядывая ее.
«Мы могли бы его ударить».
Узорный металлический набалдашник был довольно массивным.
«Один удар по голове».
Лоулесс удивился, что его наследник пребывает в таком замешательстве.
– Это же простой вопрос!
– И все же я не знаю ответа.
– До сегодняшнего дня никто не смог ответить на него, невзирая на все попытки науки и религии. Не приходит ли тебе в голову, что это некоторое упущение?
По-прежнему держа трость в руке, Ген спросил:
– А вы как считаете?
Поблизости стояли несколько охранников.
«Ничего не получится».
Лоулесс молча протянул руку. После секундного колебания Ген послушно подал ему трость.
«Не сегодня, похоже».
Лоулесс тяжело оперся на трость и повел Гена вокруг стола, дабы продемонстрировать большую лабораторию в действии. Целая армия ученых трудилась в ярком свете ламп, в хирургически стерильной обстановке; отрываясь от процедур и экспериментов, они украдкой посматривали на Гена. Это нервировало.
– Разве ты не можешь сказать, что твои маленькие солдатики – живые? Они ведь двигаются, не так ли? Они наделены инстинктом находить и пробивать стены.
– Они не могут выжить сами по себе. Только одного из них ждет момент оплодотворения.
Лоулесс пристукнул тростью по твердому мраморному полу.
– О, момент оплодотворения! И сколько длится этот момент? Секунду? Минуту? Две?
Ген сунул руки в знакомые глубокие карманы своего собственного белого лабораторного халата. Ответ его был краток:
– От двадцати четырех до сорока восьми часов.
– Так момент зачатия занимает два дня? А где все это время находится душа – болтается поблизости? Плавает вокруг, помахивая эфирными пальчиками?
– Создать жизнь – это не свет включить. Даже когда сперматозоид вошел в яйцеклетку, его гены могут оставаться отдельно от ее генов целые сутки. Я ничего не знаю о душе.
– Быть может, ты ничего не знаешь о душе потому, что у тебя нет души?
– Тогда я должен поблагодарить вас. Я полагал, что передача души – это то, чего мы пытаемся достичь.
Эта колкость заставила нескольких ученых, находившихся в пределах слышимости, вздрогнуть. Однако Лоулесс отреагировал совершенно иначе. Он улыбнулся.
– Я вижу, что ты действительно достойный выбор. Но не будь слишком дерзок, мой мальчик, все может измениться.
– Чего вы боитесь? Анархии?
– О нет, ничего столь вульгарного. Просто маленькой смерти.– Лоулесс устремил конец трости на Гена.– У нас есть правила. У нас есть упорядоченная система, которая служила нам на протяжении многих веков. В свое время она послужит и тебе.
Ген ничего не сказал. Лоулесс явно не знал того, о чем говорил Саваж, – что упорядоченная система не работает.
Мегера подошла к дальнему концу рабочего стола. Пока Лоулесс настраивал приборы по своим персональным требованиям, она раздала листы со строчками цифр и сложными диаграммами.
Ее длинные густые волосы огненного цвета были убраны под сеточку. С любопытством улыбнувшись Гену, женщина направилась по своим делам. Это обеспокоило его. Выглядело все так, будто она его не знает. Мегера сказала:
– Мы насчитали в ДНК Гена более трех миллионов участков, которые отличаются от предыдущего образца. Его кодировочный процесс полностью функционален, несмотря на недавние «неполадки».
Степень способности к мутации человеческого генома у мужчин была в пять раз выше, чем у женщин,– из-за постоянного производства спермы. Были ли эти мутации частью того механизма, каким кодируется память?
– Превосходно. – Лоулесс не поднимал взгляда от листов с выкладками.– Скажи мне, Ген, что случится, если, о ужас, более одного твоего сперматозоида проникнет в яйцеклетку? Сколько душ будет создано в этом случае, как ты думаешь?
– Яйцеклетка естественным образом избавляется от всех излишков генетического материала, пока не останется один набор мужских хромосом, которые сольются с ее собственными.
– Ах, но если один зародыш вдруг решит расщепиться на несколько частей, чтобы создавать, например, идентичных близнецов? Как насчет души? Получат ли двойняшки каждый по ее половинке? Или единая душа будет перелетать от одного к другому, как футбольный мяч?
– Я не знаю.
– Ты не знаешь.– В голосе Лоулесса не звучало убежденности.– Давай попробуем нечто чуть более легкое. Что происходит в те мгновения, когда два эмбриона становятся одним человеком? Близнецы сливаются воедино. Гротескная химера. Получает ли это создание две души? Становится ли оно звучащим хором? Не является ли единичная индивидуальность его клеточного узора всего лишь иллюзией? Быть может, оно всего лишь человек с множественной личностью?
«Мы? Он подразумевает нас?»
Ген ощутил глубоко внутри странный холод.
– Думаю, это может быть так.
– Ты думаешь, что это может быть так? Да. В этом-то и помеха. Правда состоит в том, что все разговоры о душе – полная ерунда. Ты был обозначен во всей своей славе задолго до того, как встретился с какой бы то ни было яйцеклеткой.
И Лоулесс вновь обратил внимание Гена на образец, все еще отображающийся на экранах. А затем победно отсалютовал ему.
– Эта смесь под микроскопом, этот набор аминокислот, – с жаром заявил старик,– и есть твоя душа. Это жизнь, которую ты сковываешь цепями.
Лоулесс поставил трость между колен и постукивал ею об пол, взгромоздившись на рабочий табурет и наблюдая за показателями индикаторов на приборах.
– Лета, мы еще не готовы?
Женщина не ответила. По ее действиям было ясно, что она не готова. Ген пристально рассматривал ее. Она проверяла и перепроверяла все. Ее сестра-близнец встала рядом и стала помогать Лете.
Мегера и Лета были почти неразличимы. Те же огненные волосы, то же решительное лицо. Их всего две? Или он пойман целой вереницей огненно-волосых женщин, полагая, что она всего одна? В этом зеркальном месте такое более чем вероятно. Ген говорил с той, которую Лоулесс назвал Летой, и заметил туман в ее глазах, тупую отрешенность. Именно это, осознал Ген, отличало ее от сестры.
– Мы встречались, когда я вернулся. Ты была той женщиной с ароматами,– сказал он.
Лета насмешливо улыбнулась.
– Это была я?
– Ты не Мегера.
Он внимательно посмотрел на Мегеру, помогавшую Лете в работе. Она знала, что он на нее смотрит, и наслаждалась этим вниманием.
Сердечность Леты казалась ненадежной, но постоянной.
– Нет, это была не я,– ответила она.– Хотя что-то подсказывает мне, что ты был немного одержим нашей сестрой. Я не могу доказать, но это так.
Ген не обратил внимания на ее комментарий. Он был настойчив.
– Ты очень молчаливая, Мегера.
Мегера не подняла взгляда.
– Я польщена. Я так рада, что мы стали ближе друг к другу за последние несколько дней.– И она сделала выпад: – Ты слышал, отец, что Ген и я делали сегодня днем?
«Она собирается унизить нас. Останови ее».
Когда Ген появился с колбой в руке, ему предложили возможность увидеть побольше. Это был сильный соблазн. Они знали его ахиллесову пяту. Ему хотелось бежать прочь, но противостоять тому, чем его прельщали, было невозможно. Долгими ночами он наблюдал за работой ученых Лоулесса среди чашек Петри и пробирок. Капля образца, взятого у него и хорошо перемешанного, была помещена в центр счетной камеры Маклера – маленького круглого металлического прибора, в котором между двумя пластинками стекла были заключены сперматозоиды Гена, которые могли свободно извиваться и ползать, но не могли сбежать.
Увеличенные во много раз микроскопом, на мониторе они казались огромными, похожими на бледных головастиков. Их жгутики неистово извивались, подобно хлыстам, и каждое движение продвигало крошечного носителя ДНК вперед; взмахи хвостиков были зигзагообразными, что являлось признаком хорошего здоровья. Несколько сперматозоидов вяло дрейфовали по прямой. Многие были негодными.
Несмотря на это, образец объявили хорошим и половину его поместили в хранилище. Металлический бак ярко-синего цвета, охлажденный жидким азотом, укатили прочь. Круглую стойку с пробирками извлекли, самый старый образец вынули и бесцеремонно выплеснули в отходы, заменив его новейшим. Ген помнил, что был регулярно занят этим уже больше двух лет.
Все для того, чтобы они могли зарыться глубоко внутрь единственной репродуктивной клетки и отделить одну от другой двадцать три хромосомы, из которых она состояла. И все же Ген не понимал, как эти хромосомы могут содержать его память.
– О чем ты сейчас думаешь, мой мальчик?
Ген не ожидал застать здесь Лоулесса. Он ответил:
– Я гадал, откуда пришла моя душа.
Лоулесс дал ему подержать трость черного дерева, пока сам облачался в накрахмаленный белый лабораторный халат.
Ген держал трость, зачарованно разглядывая ее.
«Мы могли бы его ударить».
Узорный металлический набалдашник был довольно массивным.
«Один удар по голове».
Лоулесс удивился, что его наследник пребывает в таком замешательстве.
– Это же простой вопрос!
– И все же я не знаю ответа.
– До сегодняшнего дня никто не смог ответить на него, невзирая на все попытки науки и религии. Не приходит ли тебе в голову, что это некоторое упущение?
По-прежнему держа трость в руке, Ген спросил:
– А вы как считаете?
Поблизости стояли несколько охранников.
«Ничего не получится».
Лоулесс молча протянул руку. После секундного колебания Ген послушно подал ему трость.
«Не сегодня, похоже».
Лоулесс тяжело оперся на трость и повел Гена вокруг стола, дабы продемонстрировать большую лабораторию в действии. Целая армия ученых трудилась в ярком свете ламп, в хирургически стерильной обстановке; отрываясь от процедур и экспериментов, они украдкой посматривали на Гена. Это нервировало.
– Разве ты не можешь сказать, что твои маленькие солдатики – живые? Они ведь двигаются, не так ли? Они наделены инстинктом находить и пробивать стены.
– Они не могут выжить сами по себе. Только одного из них ждет момент оплодотворения.
Лоулесс пристукнул тростью по твердому мраморному полу.
– О, момент оплодотворения! И сколько длится этот момент? Секунду? Минуту? Две?
Ген сунул руки в знакомые глубокие карманы своего собственного белого лабораторного халата. Ответ его был краток:
– От двадцати четырех до сорока восьми часов.
– Так момент зачатия занимает два дня? А где все это время находится душа – болтается поблизости? Плавает вокруг, помахивая эфирными пальчиками?
– Создать жизнь – это не свет включить. Даже когда сперматозоид вошел в яйцеклетку, его гены могут оставаться отдельно от ее генов целые сутки. Я ничего не знаю о душе.
– Быть может, ты ничего не знаешь о душе потому, что у тебя нет души?
– Тогда я должен поблагодарить вас. Я полагал, что передача души – это то, чего мы пытаемся достичь.
Эта колкость заставила нескольких ученых, находившихся в пределах слышимости, вздрогнуть. Однако Лоулесс отреагировал совершенно иначе. Он улыбнулся.
– Я вижу, что ты действительно достойный выбор. Но не будь слишком дерзок, мой мальчик, все может измениться.
– Чего вы боитесь? Анархии?
– О нет, ничего столь вульгарного. Просто маленькой смерти.– Лоулесс устремил конец трости на Гена.– У нас есть правила. У нас есть упорядоченная система, которая служила нам на протяжении многих веков. В свое время она послужит и тебе.
Ген ничего не сказал. Лоулесс явно не знал того, о чем говорил Саваж, – что упорядоченная система не работает.
Мегера подошла к дальнему концу рабочего стола. Пока Лоулесс настраивал приборы по своим персональным требованиям, она раздала листы со строчками цифр и сложными диаграммами.
Ее длинные густые волосы огненного цвета были убраны под сеточку. С любопытством улыбнувшись Гену, женщина направилась по своим делам. Это обеспокоило его. Выглядело все так, будто она его не знает. Мегера сказала:
– Мы насчитали в ДНК Гена более трех миллионов участков, которые отличаются от предыдущего образца. Его кодировочный процесс полностью функционален, несмотря на недавние «неполадки».
Степень способности к мутации человеческого генома у мужчин была в пять раз выше, чем у женщин,– из-за постоянного производства спермы. Были ли эти мутации частью того механизма, каким кодируется память?
– Превосходно. – Лоулесс не поднимал взгляда от листов с выкладками.– Скажи мне, Ген, что случится, если, о ужас, более одного твоего сперматозоида проникнет в яйцеклетку? Сколько душ будет создано в этом случае, как ты думаешь?
– Яйцеклетка естественным образом избавляется от всех излишков генетического материала, пока не останется один набор мужских хромосом, которые сольются с ее собственными.
– Ах, но если один зародыш вдруг решит расщепиться на несколько частей, чтобы создавать, например, идентичных близнецов? Как насчет души? Получат ли двойняшки каждый по ее половинке? Или единая душа будет перелетать от одного к другому, как футбольный мяч?
– Я не знаю.
– Ты не знаешь.– В голосе Лоулесса не звучало убежденности.– Давай попробуем нечто чуть более легкое. Что происходит в те мгновения, когда два эмбриона становятся одним человеком? Близнецы сливаются воедино. Гротескная химера. Получает ли это создание две души? Становится ли оно звучащим хором? Не является ли единичная индивидуальность его клеточного узора всего лишь иллюзией? Быть может, оно всего лишь человек с множественной личностью?
«Мы? Он подразумевает нас?»
Ген ощутил глубоко внутри странный холод.
– Думаю, это может быть так.
– Ты думаешь, что это может быть так? Да. В этом-то и помеха. Правда состоит в том, что все разговоры о душе – полная ерунда. Ты был обозначен во всей своей славе задолго до того, как встретился с какой бы то ни было яйцеклеткой.
И Лоулесс вновь обратил внимание Гена на образец, все еще отображающийся на экранах. А затем победно отсалютовал ему.
– Эта смесь под микроскопом, этот набор аминокислот, – с жаром заявил старик,– и есть твоя душа. Это жизнь, которую ты сковываешь цепями.
Лоулесс поставил трость между колен и постукивал ею об пол, взгромоздившись на рабочий табурет и наблюдая за показателями индикаторов на приборах.
– Лета, мы еще не готовы?
Женщина не ответила. По ее действиям было ясно, что она не готова. Ген пристально рассматривал ее. Она проверяла и перепроверяла все. Ее сестра-близнец встала рядом и стала помогать Лете.
Мегера и Лета были почти неразличимы. Те же огненные волосы, то же решительное лицо. Их всего две? Или он пойман целой вереницей огненно-волосых женщин, полагая, что она всего одна? В этом зеркальном месте такое более чем вероятно. Ген говорил с той, которую Лоулесс назвал Летой, и заметил туман в ее глазах, тупую отрешенность. Именно это, осознал Ген, отличало ее от сестры.
– Мы встречались, когда я вернулся. Ты была той женщиной с ароматами,– сказал он.
Лета насмешливо улыбнулась.
– Это была я?
– Ты не Мегера.
Он внимательно посмотрел на Мегеру, помогавшую Лете в работе. Она знала, что он на нее смотрит, и наслаждалась этим вниманием.
Сердечность Леты казалась ненадежной, но постоянной.
– Нет, это была не я,– ответила она.– Хотя что-то подсказывает мне, что ты был немного одержим нашей сестрой. Я не могу доказать, но это так.
Ген не обратил внимания на ее комментарий. Он был настойчив.
– Ты очень молчаливая, Мегера.
Мегера не подняла взгляда.
– Я польщена. Я так рада, что мы стали ближе друг к другу за последние несколько дней.– И она сделала выпад: – Ты слышал, отец, что Ген и я делали сегодня днем?
«Она собирается унизить нас. Останови ее».