Павлоу Стэл. Троянский конь

   По лицу Гена было понятно, что его эти рассуждения не успокоили.
   – Похоже, ты разочарован. Может быть, ты ищешь иного ответа?
   – Гильгамеш проиграл,– сказал Ген.
   – И песнь об этом глупце поют уже не одно тысячелетие. Однако у нас все по-другому. Мы уже сделали то, чего Гильгамеш не мог. Я отыскал корень, и он всегда будет давать побеги.– Старик взял руки Гена в свои старые морщинистые ладони и погладил тонкими крючковатыми пальцами упругую молодую кожу.– На тысячу рук достаточно одного мозга.– Он заглянул в беспокойные глаза сына.– Пистолет тебе не понадобится.
   Ген с отвращением посмотрел на неуклюжий глушитель, прикрученный к стволу скотчем.
   – Ты прав,– сказал он.– Не понадобится.
   И отбросил пистолет. «Зиг-зауэр» с громким стуком упал на мраморный пол.
   Ген посмотрел на бушующий за окнами циклон. Если это не его ярость, то почему он так охотно поддается? Он почувствовал копившийся веками гнев, в ушах яростно завопили злобные призраки – и Ген понял, что должен сделать.
   Он потянулся к горлу отца и предупредил:
   – Будет больно.
   Прежде чем жестокие, неумолимые пальцы сына сомкнулись на горле старика, прежде чем слезы хлынули по бледным морщинистым щекам, прежде чем на тусклых старческих глазах вспыхнули звезды лопнувших кровяных сосудов, Лоулесс печально улыбнулся и смиренно сказал:
   – Так всегда бывает.

В буре копий

   Плачь, Троя, плачь! Мы, гневные Греции дети, что взлелеяли в наших сердцах горькую ненависть, гордые башни твои сомнем и разрушим, словно прогнившие зубы из жадного, мерзкого рта.
   Я был там в тот день, когда с кораблей черноносых и быстрых на берег пустынный сошли пятьдесят тысяч бесстрашных мужей. Мы шли по равнине, лежавшей у вод холодного злого Скамандра. Земля содрогалась под ногами воителей и копытами их лошадей. Свет дня иссяк и померк перед гневом мужей богоравных, небеса почернели от греческих копий, и смерть затаилась в их длинных тенях. И пал Протесилай, пронзенный стрелой, и его молодая горячая кровь обагрила песок. Эта первая смерть стала знаком для всех нас в тот час.
   Плачь, Троя, плачь! Вой, как израненный зверь, ободравший нежную шкуру с боков о колючки и острые камни. Плачьте, троянцы, прячьте детей и младенцев, молите богов, к алтарям припадая. Мы, жесткосердые греки, готовы к войне и осаде, наше дыханье – одно, мы разгневанным львом клыки запустили в добычу. Дрожите трусливо за стенами Трои, задыхаясь в пыли, поднятой нами. Один человек, павший средь нас,– ничто по сравнению с ратью, восставшей из вод на своих кораблях.
   Агамемнон, владыка всех греков, веди нас на бой! Обещай, что Зевс не поможет троянцам в сече жестокой и лютой. Пир для стервятников ныне.
   Одиссей, хитроумный Итаки правитель, яви свою мудрость, планы измысли такие, чтоб враг нами был побежден. Обещай, что Афина нас не оставит. Пусть содрогнутся враги от ярости нашей, кровью своей орошая прибрежный песок.
   Ахиллес, величайший воитель на свете, покажи нам, как меч твой остер! Обещай, что Apec с нами сражается рядом. Дай нам увидеть, как ты храбро взбегаешь на стены, дай нам услышать сегодня яростный клич твой победный.
   Мы, огненосные греки, встали стеной за тобою на этой равнине. Мирмидоняне и дети Аргоса, Эгины и Феры. Воители Фтии, Беотии, Локриса и далекой Итаки. Эпеи и лориане, в битвах великую славу стяжавшие. Критяне, которых сюда привела жажда отмщенья. Мы, огненосные греки, слов понапрасну не тратя, встали под стенами Трои. Плачь, горделивый народ, наши мечи жатву кровавую снимут, души врагов направляя в глубины Тартара, туда, где им место.
   Слышите, как исступленно оружье звенит об оружье и щит громыхает о щит? Слышите, как наша сила и слава летит перед нами в кличе победном на крыльях прибрежного ветра? Крики триумфа и стон побежденных будут носиться над стенами Трои, залитых кровью героев, все десять лет, отмеренных этой войне!
 
   Битву кровавую эту воспойте, о музы! Песню сложите о том, как мужи бились и как умирали. Не мы, не цари – безымянные воины, спины которых сломались под гнетом войны и кровавого пира.
   Верьте, когда я скажу, что отчаянье мной овладело. Ввергся в пучину я черной тоски от бездушной работы мечом. Дни проходили за днями, люди грубели, и души их стыли и твердой корой покрывались. Я наносить утомился удар за ударом, я утомился от ливня стрел с небосвода; тела и доспехи рубить, обливаясь кровью из ран – и своих, и чужих,– падать на землю, щитом прикрываясь, и снова вставать.
   Я утомился. Один среди тысяч. Воители армий огромных, вытянув руки, метали тяжелые копья, силясь повергнуть врагов. Мечами вспоров животы, мы выпускали кишки им наружу, на черный от крови песок. Головы с шеи рубили, а хитонами вражьими кровь отирали с лица.
   Греки, мы в ярости! Жадность троянцев ввергла нас в мрачную эту войну.
   Наши потери, о музы, воспойте! Как мы, смертные дети Греции нашей любимой, землю троянскую кровью горячей поили. Как мы шагали по полю из тел павших товарищей и вражеских воинов мертвых, как заливали их черною кровью пепел костров погребальных, остужая души от ярости боя.
   Вот что я видел на скорбных равнинах под Троей. Мертвый на мертвом лежал, ощерив ребра кровавые в небо, как будто взывая к Аиду, требуя новых героев в закланье. Их плоть смрадно гнила, собой насыщая полчища мух и червей, что на пир погребальный сползлись и слетелись в избытке. Повсюду лишь смерть, трупы с провалами ртов, что языки почерневшие кажут бесстыдно, и груды доспехов. Руки и ноги, пробитые головы, кровь – все превратилось в зловонную грязную кашу. Всюду белеют троянские кости, словно косяк мелких рыбешек в могучих сетях Посейдона. Нет ни песчинки у берега моря, где мы в тот первый день с кораблей ступили на эту равнину. Скамандр теперь кровью истек и слезами, слезами стыда и печали.
   Ночью на гребне мы шли, озираясь вокруг, слыша жужжание мух, союзных троянцам. Им не увидеть вовек гибель Трои. За крепкими стенами спят наши враги.
   В молчанье мы шли к кораблям, приняв судьбы удар. Нет, не конец это, утро еще не настало, и жажда мести в сердцах не подернулась пеплом остывшим.
   Троянская война, как шлюха злая, она хотела больше – крови, крови, крови. Она меня хотела.
 
   Ген стоял перед дребезжащим окном и смотрел вниз, на залитый дождем город. Пламя пожара стягивало с окрестных улиц все больше патрульных машин.
   Он услышал сбивчивое дыхание. За ним наблюдали.
   – Ты была здесь все время?
   Ответа не последовало. Но Ген не боялся слежки.
   – Держись в тени, раз уж решила остаться.
   Из темного угла выступила Мегера с распущенными длинными волосами, но она пришла не одна. За ее спиной стояли охранники со знакомыми шестами для отлова животных, с петлями из стальной проволоки на конце.
   – Что ты видел из Скейских ворот? – спросила Мегера.
   Ген ощутил прохладное касание настоящих воспоминаний о жуткой башне, с которой Атанатос смотрел, как враг прорубает себе путь по улицам Трои. И сколько же времени эта память дремала в его крови? Три тысячи лет?
   Он посмотрел на бесшумные фигурки внизу, появившиеся словно ниоткуда.
   – Они пришли за мной,– сказал он.
   Он отошел от окна, пока охранники, повинуясь знаку Мегеры, поднимали тело Лоулесса. Его должны были отнести к Саважу, в Первый театр. Труп старика погрузили на металлическую каталку и скорбно укатили прочь.
   – Почему ты меня не остановила?
   – Так происходит,– объяснила Мегера,– когда мы отделяем сильных от слабых. Хотя я не стала бы давать тебе столько свободы, как это делал он. Сейчас, когда он мертв, тебе лучше?
   – Нет. Я поступил так, как мне подсказал инстинкт, вот и все.
   Мегера подошла к заплаканному дождем окну.
   – Ну а теперь сделай что-нибудь с этим. У тебя есть выбор.
   Мигающие огни полицейских машин вторили блеску молний, чертивших зигзаги в темных небесах.
   – И какой выбор у меня есть?
   Женщина повернулась к Гену и провела рукой по его волосам.
   – Ты можешь положить конец этому безумию. Странным голосам в твоей голове – голосам Киклада и Атанатоса, которые сражаются за власть над твоим телом. Я могу предоставить тебе шанс заглушить эти голоса, оставив один – главный. Одно сознание, одна личность. Больше никаких сомнений. И никаких раздвоений. Заверши процесс или умри.
 
   Мегера заметила, что в собеседнике борются противоречивые чувства, и поспешила довести начатое до конца.
   – Законы – для маленьких и слабых. В этом обществе свобода продается и покупается. У нас глубокие карманы, денег хватит. Но я не хочу видеть, что этот дом громят такие, как ты. Или ты сам.
   Ген ощутил прилив гнева.
   – А тебе что с этого?
   – Если ты решил подчиниться слабой натуре своей несовершенной личности, мы готовы выдать тебя в руки правосудия. И ты сгниешь в камере, подсчитывая дни своего потрясающе длинного срока заключения.
   Ген понимал, к чему она клонит. И это были ее последние слова, не подлежащие обжалованию.
   – Или ты сделаешь то, ради чего появился на свет. Станешь более великим, чем кто-либо из нас.
   – Ты говоришь как он.
   – Мы все здесь – он. Здесь, в доме Атанатоса. Когда нас двенадцать, это двенадцать пар рук, двенадцать пар глаз и один образ мысли. Но голова у нас на всех одна. Теперь, когда твое сознание стало податливым, как воск, мы нанесем на него последний отпечаток – воспоминания Лоулесса, чтобы закрепить его личность окончательно. Воспоминания Атанатоса.
   Ген посмотрел на водоворот полицейских машин на улицах внизу.
   – Они хотят исполнить свой долг,– заметил он.
   – И они его исполнят. Выдадим им кого-нибудь, кто ответит за свои преступления. У нас много претендентов.
   «Измениться или умереть».
   – В любом случае,– торжествующе закончила Мегера,– я добьюсь того, о чем мечтала. Я уничтожу тебя.

На перепутье

16.27

   Дождь лил как из ведра, грохоча по машинам, припаркованным бампер к бамперу по всей площади. Журналисты пришли в исступление и заполонили все свободное пространство, так что Норту пришлось оставить «лумину» и пройтись пешком по тротуару. Он ощупывал взглядом каждое окно, каждую дверь, каждый закоулок, за которым мог скрываться проклятый Ген.
   В дальнем конце площади Даффи детектив достал свой мобильный телефон и позвонил в управление. Впереди, за пеленой дождя, прятался Бродвей.
   Ответил лейтенант Хиланд.
   – Да, тебе пришел факс.– Из трубки донесся шорох бумаги.– Национальная историческая выставка переводится в компанию под названием «Американская генерация». Ее доставят сегодня вечером, от пяти до семи.
   «Американская генерация»? А-Ген.
   – Она занимается биотехнологиями?
   – Мы как раз их проверяем.
   Защелкали клавиши – лейтенант проверял базу данных в компьютере, но этот умиротворяющий звук не смог успокоить напряженные нервы Норта.
   Детектив миновал перекресток и устало зарысил вдоль следующего квартала, мимо полыхающих красно-синим огнем патрульных машин.
   – Не указано, что это биотехнологии,– подал голос Хиланд.– Они занимаются генеалогиями. Специализируются на информации о рождениях, смертях и женитьбах на протяжении многих столетий, делают анализ крови на установление отцовства, исследуют степень способности к деторождению… отыскивают потерянных детей. У них самый большой частный банк генетического материала в стране, больше правительственного. Но они не зарегистрированы как фирма, занимающаяся биотехнологиями.
   – А как же они зарегистрированы?
   – Как институт, учитывая их филантропию.
   «Обучение Гена в Колумбийском университете».
   – Где они расположены?
   – На Сорок пятой Западной улице, Седьмая авеню, семьсот пятьдесят.
   «Еще два квартала».
   Норт ускорил шаг.
   – Какой этаж?
   – Им принадлежит все здание.

16.33

   Норт, выбиваясь из сил, бежал вперед сквозь пелену ливня. Одежда промокла и отяжелела, полы плаща пропитались грязной водой и, казалось, хотели затянуть его в водовороты у сточных канав.
   Детектив стрелой пролетел через дорогу, лавируя между машинами. Мокрые насквозь туфли так и норовили остаться в очередной луже. Огромные бетонные стены зданий нависали сверху, словно гигантские зубы злобного невиданного зверя, грозя сомкнуться и раздавить усталого человечка.
   На углу Бродвея и Западной сорок пятой Норт привалился к стене, пытаясь отдышаться. Кровь грохотала в висках, кровавая пелена застилала взор. Дождь немилосердно хлестал по склоненной голове полицейского, а раскаты грома эхом прокатывались по всему изможденному телу.
   «Я больше не выдержу».
   Хватая воздух ртом, он поднял голову и увидел воплощение судьбы, склонившееся над ним.
   Седьмая авеню, номер семьсот пятьдесят. Здание рвалось в темное небо ступенчатой пирамидой из стекла и стали, его башни спиралью ввинчивались в хмурые тучи. Рядом, словно жадный черный зев, зияли распахнутые ворота гаража, в который как раз въезжала машина.
   Норт прибавил шагу, направляясь к группе людей в черных костюмах, которые сгрудились у ворот.
   «Чайна-таун!»
   Они заметили пришельца и заградили ему путь.
   – Сюда нельзя, это частные владения.
   Норт посмотрел в глаза ближайшему человеку в костюме и увидел, как в его зрачках молнией полыхнуло узнавание. Он помнил детектива вовсе не по Чайна-тауну. Он вспомнил его по прошлой жизни.
   Норт не стал доставать удостоверение. Просто спросил:
   – Где здесь главный вход?
   Никто не ответил. Пара охранников что-то угрожающе проворчала, но остальные понимали, что требуется нечто большее, чтобы свернуть этого человека с пути. Да сами того не понимая, они указали Норту правильную цель.
   – Спасибо,– ответил он.
   Охранники промолчали и принялись опускать ворота большого гаража.
   Но главное Норт уже увидел – сверкающий серебристый седан «крайслер».
 
   Посреди зала стоял блестящий стол из нержавеющей стали, предназначенный для вскрытия трупов.
   Пока Саваж натягивал прозрачные медицинские перчатки и готовил хирургические инструменты, разложенные на простой чистой тряпке, в комнату вкатили каталку с телом Лоулесса под белой простыней.
   Досчитав до трех, ассистенты быстро подняли труп и переложили его на стол, после чего убрали простыню. Даже смерть не смогла стереть довольной улыбки с остренького лица покойника.
   Саваж надел голубую хирургическую маску и надвинул пластиковый щиток, прикрывающий глаза. После чего велел Гену и остальным сделать то же самое. Предстояла грязная работа. Он сказал, что осколки кости скоро будут повсюду.
   Мегера и ее помощники сначала подождали, пока Ген первым облачится в маску и перчатки, и лишь после этого выполнили требование хирурга.
   Ген стоял рядом с Саважем и смотрел, как тот берет скальпель и осторожно погружает лезвие в плоть мертвеца, у левого уха. Как раз там, где морщинки, расходящиеся от глаз Лоулесса, терялись в волосах.
   Вонзив скальпель в холодную мертвую плоть, Саваж надавил, пока под лезвием не заскрежетала кость. Придерживая голову Лоулесса свободной рукой, доктор сделал надрез вдоль линии роста волос, до правого уха.
   Это походило на ювелирную разделку туши. Прихватив верхний край окровавленной кожи, Саваж снял ее с черепа, открывая кость, после чего начал ловко надрезать соединительную ткань, освобождая скальп. Хирург завернул истерзанную плоть наверх, словно чудовищный кровавый парик, открывая доступ к черепной коробке, где скрывался мозг.
   – Пилу!
   Ген принял из окровавленной руки Саважа скальпель и протянул ему инструмент для распиливания костей. Зубчатое полукружье завибрировало, делая сотни оборотов в секунду, и вгрызлось в мертвую кость.
   – Можешь положить скальпель на место, Ген,– раздался тихий голос Мегеры.
   Ген посмотрел на красное лезвие в своей руке и медленно положил его на стол.
   Саваж не заботился об аккуратности. Во все стороны полетели осколки кости и ошметки красной плоти, забрызгав его маску. Он распилил черепную коробку Лоулесса по линии лба.
   Потом он вставил в распил большой металлический трепан, поддел крышку черепа и откинул ее назад. Обнажилось влажно блестящее содержимое черепной коробки – бугристый мозг, обтянутый мягкой мозговой оболочкой.
   – Похоже, он в хорошем состоянии,– заметил Саваж, поворачиваясь к Гену.– Отведи полушария в разные стороны.
   У Гена задрожали руки. Касаться воспоминаний, таящихся в этом сером веществе, трогать самую суть того, кто был им,– этого ему не хотелось. Но на эту тюрьму из плоти он был обречен с самого рождения.
   Остальные молча ждали.
   «Почему до сих пор не поднялась тревога?»
   Может, они обнаружили пожар и уже устранили его?
   Ген неохотно протянул руки и бережно развел серые холодные полушария мозга Лоулесса в разные стороны. Саваж воткнул между ними длинную иглу, метя в верхушку позвоночного столба. После чего взял пробу цереброспинальной жидкости, которая полилась в черепную коробку, заливая мозг.
   Насыщенная протеинами, абсорбированными из кровеносной системы, цереброспинальная жидкость обновлялась каждые шесть-восемь часов. Она выводила из мозга продукты метаболизма, антитела и вредные вещества. Именно этим путем циркулировали протеины памяти, которые руководили мейозом половых клеток. Именно здесь содержались остатки протеинов, которые заполняли ячейки памяти,– последние воспоминания Лоулесса.
   Саваж положил шприц на поднос. Придерживая мозг и ловко орудуя мокрым скользким скальпелем, он отсоединил ткань, которая скрепляла его с внутренней поверхностью черепа. Он перерезал лицевые и зрительные нервы, идущие к глазам.
   Полностью освободив мозг Лоулесса, хирург положил серую массу на весы и записал вес. После чего переместил мозг в ванну с соляным раствором.
   Чтобы остановить поток спинной жидкости, которая сочилась из головы Лоулесса, доктор велел Гену затолкать в пустой череп бумажные полотенца. А потом вернул верхнюю часть черепа на место, аккуратно сведя концы разреза.
   – Швы я наложу позже,– сказал Саваж, снимая перчатки и маску.– А сейчас нужно закончить нашу работу.

18.48

   Игра в ожидание – одна из самых трудных. Огромный зиккурат дома номер семьсот пятьдесят по Седьмой авеню неприступно высился над крохотной армией полицейских и спасателей, подсвеченный со всех сторон красно-синими вспышками.
   Мартинес вышел из здания и сообщил, что, по словам персонала, в доме нет человека по имени Эжен Диббук.
   – Думаю, это ложь.
   В этом Норт не сомневался.
   – Конечно, ложь.
   Он уже позвонил Хиланду с просьбой подписать ордер на обыск. Прошел час, а ответа пока не поступало.
   Норту ничего не оставалось, как ждать и гадать, за каким безликим окном скрывается неуловимый Ген. Он прошелся вокруг здания, пытаясь отыскать слабые места или найти свежее решение.
   Спустя несколько минут он вернулся к тому месту, где Мартинес припарковал свою машину. У водительской дверцы, угрюмо нахохлившись, стоял какой-то полицейский в темном объемном бронежилете. За спиной у него висел «хеклер и кох МР5».
   В машине Мартинес устало прижимал к уху трубку телефона.
   – Хиланд говорит, что пока не нашел судью, который согласился бы подписать ордер.
   Офицер у машины требовал объяснить почему. Его люди только и ждут, когда можно будет ворваться в здание.
   – Говорит, что ребята из «А-Гена» держат свои грязные лапы на горле слишком многих. Похоже, они неприкасаемые. Они очень хорошо умеют подмазывать и, видимо, не скупятся на траты.
   «Никакой стрельбы в музее».
   – Все, что мы можем сейчас сделать, – держать их в оцеплении.
   Из дальнего конца переулка, завешенного пеленой дождя, вынырнул небольшой грузовик и подкатил к патрульным машинам. Молодой водитель выпрыгнул из кабины, по приказу двух полицейских отодвинул боковую стенку грузовичка и показал, что внутри.
   Норт окинул машину быстрым взглядом. Это был курьер из Национального исторического музея.
   «Череп!»
   – Нужно дать им то, чего они хотят,– произнес он.
   Мартинес проследил за взглядом Норта.
   – Если им нужен я, значит, они получат такой подарок,– добавил детектив. – Я постучусь в эту дверь и, если возникнут трудности, смогу позвать вас на помощь.
   Офицеру понравилось это предложение. Экстремальные обстоятельства требовали крайних мер.
   – Идет,– отозвался Мартинес, поняв собеседника с полуслова.– Тогда ордер нам и не понадобится.
   – Неприкасаемых не бывает,– бросил Норт.

19.04

   Когда разрешение на въезд грузовика из компании доставки было проверено, водитель подвел машину к главному входу. Он достал из кузова три картонных коробки и осторожно водрузил их на тележку для багажа.
   При виде стольких полицейских любой растеряется. Дрожащей рукой юноша вручил Норту квитанцию о доставке и растворился среди дождевых струй.
   Детектив устало осмотрел здание. В нем сновало множество равнодушных служащих, уверенных в своей безнаказанности.
   Он полез в карман и достал таблетки, которые взял в аптечке отца.
   «Я могу забыть, если захочу».
   Ба-бах!
   – Что это? – спросил у него за плечом Мартинес.
   – Бета-блокатор.
   – У тебя неладно с сердцем? – не на шутку встревожился Мартинес.
   – Нет.
   «У меня неладно с другим».
   Ба-бах!
   «У каждого есть выбор».
   Норт посмотрел на охранников за дверью, которые наблюдали за ним.
   Ба-бах!
   – Хочешь узнать, что связывает меня и Гена?
   Норт швырнул таблетки в лужу, где они начали быстро растворяться.
   Мартинес ничего не ответил. Да и что он мог ответить?
   Норт перебрал коробки, поставил одну сверху и открыл ее. Распаковав тонкую бумагу, он обнаружил древний череп. Детектив вытащил старинный экспонат из коробки и прижал к себе. Очень странное ощущение. Череп был таким древним, таким хрупким, овеянным воспоминаниями. В источенных и бесцветных зубах виднелись небольшие дырочки – кто-то извлекал оттуда пульпу.
   Как выглядел при жизни человек, чей череп он держал в руках? Реконструкционные снимки были уничтожены Геном во время разгрома в музее. Но в квитанции значились отчеты и результаты по реконструкции.
   Норт положил череп и, пошарив внутри коробки, отыскал небольшой белый конверт. Он вытряхнул из конверта полароидные снимки головы с кожей землистого цвета – в фас, в профиль и с затылка. И протянул снимки Мартинесу.
   Норт нашел именно то, что и ожидал увидеть. Лицо, глядевшее с фотографий, было его собственным.
   Мартинес был потрясен.
   – Он двинулся, потому что это похоже на тебя?
   – Думаю, он очень расстроился, что это не похоже на него.
   – Не понимаю.
   – И не нужно. Просто мы с ним возвращаемся обратно, вот и все.
   Норт завернул череп в бумагу. Чувствуя всей кожей, что на него направлены все взгляды, детектив двинулся к главному входу в здание «Американской генерации». Тяжелые стеклянные двери мягко скользнули в стороны, а в фойе его ждал более недружелюбный прием, чем бушевавшая за стенами гроза.
   Под сенью двух огромных вавилонских быков с крыльями стоял письменный стол. Норт подошел к дежурному за столом и спросил:
   – Если мистера Диббука сегодня нет, может, есть доктор Саваж?
   Ему ответил охранник:
   – Нет, сэр. Его тоже нет.
   Норт кивнул в знак того, что понимает ситуацию.
   – В любом случае, не могли бы вы позвонить наверх и сообщить Атанатосу, что к нему посетитель.
   Одно лишь упоминание этого имени подействовало на охрану ошеломляюще. На мгновение показалось, что они не знают, что предпринять.
   – Как прикажете доложить?
   Норт положил череп на стол.
   – Скажите, что его ждет Киклад.
 
   Ген сидел за инкрустированным письменным столом в кабинете Лоулесса. Саваж положил на гладкую кожаную поверхность стола обычный шприц и небольшой флакон, в котором глянцево блестела темная жидкость. В ней, в каждой капле черного вещества, была растворена память Атанатоса.
   Ген следил за всем этим с нарастающим ужасом.
   «Нам не нужно вспоминать».
   Он взял пластиковый цилиндр шприца.
   «Нам не нужно вспоминать».
   До него долетел пронзительный аромат жасмина. Ген повернулся и увидел, что Мегера холодно следит за ним, сжимая в руке небольшой флакончик духов.
   Он припомнил произошедшее в музее и подумал, что эта женщина ничего не делает просто так.
   – Я думал, что ты потеряла свои духи,– бросил он.
   Мегера удивилась, что Ген помнит такую незначительную деталь.
   – У меня есть еще,– беззаботно улыбнулась она.– Тебя это беспокоит?
   – Ты хочешь, чтобы у меня не получилось.
   – Конечно. У тебя есть все шансы, если ты пожелаешь.
   Ген не ответил. Он взял флакон, опустил в него иглу шприца и набрал драгоценную жидкость.
   Шприц дрожал в его пальцах, когда он приставил иглу к собственной вене на руке.
   И тут зазвонил телефон, стоявший на столе.
   Мегера злобно поставила духи на стол и нажала кнопку громкой связи.
   – Что еще?
   – Здесь один человек,– донесся испуганный голос.
   – Пусть убирается!
   – Он сказал, что его зовут Киклад.
   Мегера бросила на обоих мужчин быстрый взгляд. Саваж отшатнулся, его плечи поникли и обмякли.
   А Ген, не отводя глаз, смотрел на стеклянную бутылочку с духами на столе. По его губам скользнула улыбка.
   Это обеспокоило Мегеру.
   – Чего он хочет? – спросила она.
   – Он хочет увидеть Атанатоса. Кого мне послать к нему?