Павлоу Стэл. Троянский конь

   Дверь беззвучно распахнулась.

   – Сегодня он левша.
   – Забавно,– отозвался Лоулесс, в его голосе звучало одобрение.– Идиосинкразия процесса никогда не снижается до простого удовольствия.
   – Кажется, изменения личности беспокоят его больше, чем мы ожидали.
   На лице Лоулесса не дрогнул ни один мускул. Доктор Саваж был не из пугливых, но Лоулесс отличался суровым нравом. Саваж неуютно поерзал в кресле. Они сидели за длинным обеденным столом красного дерева.
   – Полагаете, что мы выбрали неправильного преемника? – спросил Лоулесс.
   Еще один их собеседник промолчал. Саважу пришлось отдуваться за двоих.
   – Отнюдь. Я просто хотел отметить, что задача, которую мы поставили перед собой, совершенно новая и неисследованная. И конечно, последствия ее трудно предугадать.
   Лоулесса позабавило то, как Саваж перешел от атаки к глухой обороне.
   – Эта задача не такая уж и новая.
   Он оглядел лица собравшихся за столом. Перед ним сидели ученые и доктора, которые совершенствовали, изобретали, экспериментировали и исправляли работу, которые поддерживали живой процесс.
   Старик ковырнул поджаренным тостом густой желток яйца, сваренного в мешочек.
   – Каковы последние результаты?
   Мегера сидела за другим концом стола. С помощью пульта дистанционного управления она включила экран, висящий на стене. Сюда передавалось изображение камер наблюдения в апартаментах Гена.
   Пленник бродил кругами по комнате. Сейчас он разглядывал большую коллекцию портретов, висящих над камином. Они изображали пожилых людей, одним из которых был Лоулесс.
   – Результаты ЭЭГ,– начал Саваж,– показывают, что в нем уживаются две четко выраженные личности. Каждая стремится захватить контроль над его воспоминаниями.
   – Какие-нибудь признаки слияния?
   – Нет.
   Голос Саважа дрогнул, и это не понравилось Лоулессу.
   – Почему я должен вытягивать информацию из своего родственника? Продолжай.
   – Слияния не произошло, но ни одна личность еще не одержала победу над другой. Он оказался неподатливым материалом.
   Лоулесс усмехнулся, хотя глаза его так и не потеплели.
   – За это я его и ценю.
   Саваж поднялся и протянул старику диаграмму.
   – Мы всю ночь пытались стимулировать область САЗ его гипоталамуса.
   Лоулесс впился зубами в тост, покрытый слоем желтка.
   – А, хотели добраться до его долговременной памяти? А как вы ее стимулировали?
   – Звук. Особая музыка.
   – Очаровательно. И как он реагировал на это?
   – Исходя из его нынешнего состояния, мы сочли наиболее подходящей музыку второй половины пятнадцатого столетия, первой половины шестнадцатого – мадригалы Жоскена Депре и оперы Клаудио Монтеверди.
   Лоулесс удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
   – Это была моя любимая музыка, когда я жил в Праге.
   Мегера не разделяла общих восторгов.
   – Это меня и беспокоит. Именно в Праге мы в последний раз встречались с Кикладом. И еще: Киклад – левша.
   Лоулесс отбросил салфетку.
   – Это моя любимая музыка. А не его.
   Он щелкнул пальцами, требуя расчистить стол.
   Из темных углов выскользнули слуги, поспешно унесли китайские блюда, мармелад и столовые приборы. И подготовили стол для дальнейшего.
   Мегера даже не подняла головы от документов, отдавая распоряжение касательно ежедневного распорядка дня своего хозяина. Перед Лоулессом появился поднос с таблетками и стаканами.
   Препарат, замедляющий старение, включал в свой состав железо (для крови), аспирин (для сердца), противовоспалительные средства (для мозга) и сапогенины фуростанола (для печени и почек). Еще он принимал витамины В12, В6и красный женьшень. Гинкго билоба и цинк. Вся эта фармакопея должна была омолодить стареющий организм. Положа руку на сердце, Лоулесс понятия не имел, для чего нужно поглощать большую часть из этих препаратов. Какое бы вещество ни решили ввести в его рацион дотошные медики, он безропотно принимал его. Он даже не пытался предвосхитить очередную перемену ингредиентов.
   Мегера наблюдала за ним, застыв как изваяние.
   – Он играет с нами. Я уверена, что Ген ищет генеалогические записи. Ему нельзя позволять этого.
   – И что с того? Может, в нем проснулся талант библиотекаря.
   – Не будь таким беспечным!
   – А то что, дорогая?
   Ученые, сидящие вокруг стола, смущенно потупились. Лоулесса это только развеселило.
   – Откуда появилась такая блестящая догадка?
   Вопрос ее явно смутил.
   – Оттуда.
   Лоулесс догадался, что она скажет в следующий момент. Девушка гнула свою линию.
   – Оттуда? Может, из музея, где ты случайно оказалась в ту же минуту, когда Гена охватил приступ безумия? Какая жалкая зависть! Он должен ознакомиться с записями на определенной стадии эксперимента, разве не так? Любопытство много значит для таких, как мы.
   – Не настолько! – крикнула Мегера, хлопая ладонью по полированному столу.– Тебе не приходило в голову, что он может искать остальных?
   – Остальных? – Лоулесс искренне попытался понять эту странную фразу.– Каких остальных?
   – Какой же ты упрямый! Ты же сам ожидаешь их!
   Лоулесс погрозил ей пальцем.
   – Ты снова испытываешь мое терпение. И забываешь, что я уже прошел через процесс. Я был этим животным! Я понимаю его. Дай ему время, чтобы он тоже понял.– Он повернулся к Саважу.– Как вы думаете, не пора ли предоставить ему чуть больше свободы? Или лучше оставить его взаперти?
   – Затрудняюсь ответить. Мегера права, он очень неустойчив.
   – Хорошо, тогда пусть свободно перемещается по зданию. – Лоулесс отхлебнул воды из стакана и махнул рукой. – Можете идти.
   Ученые и медики вскочили на ноги и с облегчением покинули обеденный зал.
   Мегера, в свою очередь, не собиралась так быстро отступать.
   – По сравнению с прошлыми нашими трудами сейчас мы проводим грандиозный эксперимент, который вот-вот провалится прямо на глазах.
   – Ты ничего не понимаешь.
   – Да ну? Запомните мои слова, потому что я больше не стану их повторять.
   – Нет,– весело откликнулся Лоулесс,– не станешь.
   Хихикнув про себя, старик взял стакан воды костлявой высохшей рукой и принялся отправлять в рот таблетку за таблеткой, исполняя предписания докторов. Он старательно пережевывал лекарства неровными шатающимися зубами.
   Главное, для чего помогали медикаменты,– ясность мысли и хорошая память. Это нужно для процесса. Без памяти он становился сущей развалиной.
   Лоулесс принимал липоевую кислоту с ацетилкарнитином для профилактики старческого маразма, хотя эта болезнь едва ли ему грозила. В его мозгу пока не было опухолей или иных повреждений, но береженого боги берегут.
   Сегодня для укрепления памяти и лучшей концентрации старик выпил настой шалфея и съел несколько янтарных капсул рыбьего жира. На соседнем блюде лежали препараты для мужской потенции – экстракт коры дерева йохимбе и корней африканской фиалки.
   Пока он принимал снадобья, Мегера следила по списку, чтобы старик не пропустил ни одного из ежедневных препаратов.
   Потом она встала и нетерпеливо повернулась к экрану.
   – Что мы собираемся с ним делать?
   Лоулесс посчитал этот вопрос откровенной глупостью. Он вытер губы белой салфеткой и встал из-за стола.
   – Мегера, ты обижена и возмущена. Тебя никто не устраивает. Ты отвергаешь всех и каждого еще до того, как мы начинаем работу. Хотя эта коварная змея обошла тебя и пробудила мстительность в сердце. Почему ты так кипятишься?
   – Еще не поздно,– взмолилась девушка, поглаживая седые волосы Лоулесса.– Мы уже многого достигли. Мы можем изменить мою роль в эксперименте.
   Лоулесс показал на экран, привлекая ее внимание к Гену.
   – Может, он сумеет это сделать, а мое время подходит к концу.
   – Я должна быть на его месте!
   – Мегера, никто из нас с этим не справится. Тебя отбраковала сама природа. Не я тебя отвергаю, а биология. Женщина не в состоянии принять мое бессмертие. Ты всего лишь сосуд для новых поколений мужчин.
 
   Что это все значит? Кто эти люди? Или портреты повесили сюда без особого смысла? Может, он должен их знать? Представляют ли эти картины интерес? А может быть, они просто символ того, что жизнь проходит?
   Ген рассматривал полотна над камином, с которых требовательно и строго смотрели лица стариков. Цепь поколений; они жили, существовали, а вот кто он сам рядом с ними? Кусок глины. У одного скулы чуть повыше, чем у другого, у третьего топорщились уши, у четвертого – обвислый нос. Но все они определенно являлись звеньями одной генеалогической цепочки. Эдакая физиогномическая эволюция.
   Ген посмотрел в зеркало, изучая собственное лицо. Если он и был их потомком, сходство не бросалось в глаза. А может, он просто не хотел его замечать?
   Потом пленник просмотрел книги на полке. Он все еще чувствовал себя не вполне здоровым, но с этим пришлось смириться. Лучше не проявлять никаких признаков беспокойства. Он знал, что за ним следят. И наверняка делают какие-то выводы.
   «Пусть следят. Я не прячусь».
   Внутри себя он ловил отзвуки давних воспоминаний, отпечатки других личностей. Но они не казались реальными. Все, чего ему хотелось – понять эту жизнь и свое место в ней. Но он ощущал присутствие прежних жизней. Они лезли в глаза, привлекали внимание и ожесточенно дрались друг с другом за власть над ним.
   Ген когда-то проходил этим путем. Осталось лишь понять, сможет ли он дойти до конца, сможет ли разобраться.
   Куда девалось прошлое? Может, оно таится в старинном кинжале, который убил немало народу за тысячу лет? Это и есть прошлое? Чувствует ли он себя так же, как Ген сейчас?
   Влияет ли сам процесс воспоминаний на прошлое? Или память – всего лишь вымысел, ложь, фикция? Выдуманный росток на ветке прошлого? Словно сухие листья на обломанной ветке, смятой в пыли и грязи…
   Ген отвлекся от картин и принялся рассматривать окружающие предметы. С каждым шкафчиком, каждой новой вещью или орнаментом в нем пробуждались полустертые картины, запах и звуки давнего, позабытого времени.
   Он почти слышал, как со скрипом открываются пыльные тайники его памяти, стряхивая паутину забвения. Из-за тяжелых дверей на него обрушивались волны запахов – ароматов памяти. Под слоем пыли таилось что-то драгоценное, важное, будто старинная книга, когда-то прочитанная, но крепко позабытая. Кожа на обложке потерлась от времени, но книга ждет, пока кто-то сдует пыль и откроет первую страницу.
   Паркет в зале памяти поскрипывал, он поскрипывал и шептал. Пол коробился от солнца и вздыхал в полутьме, прогибаясь под тяжестью воспоминаний. Он слышал их, дышал их запахом, ощущал вкус. Разрозненные осколки его личности неудержимо стремились слиться воедино.
   «Кто же сказал, что тело может двигаться вперед, но душа обречена витать кругами, все время возвращаясь к началу?»
   И через миг Ген вспомнил.
   – Плотин. Это сказал Плотин.
   Непонятно, откуда вынырнуло это знание, из каких закоулков памяти? Видимо, сознание работало исправно, просто хозяин не имел никакого отношения к нему. Он был всего лишь наблюдателем. Он открыл книгу памяти, но читал ее кто-то другой.
   «Да, Плотин. Жаль, что мы с ним не встретились. Жаль… »
   «Бытие не может различить приметы времени. Их видишь, лишь оглядываясь назад».
   Ген хорошо понимал, что это означает. Он встал перед зеркалом и распахнул халат. Голый торс казался непривычно гладким.
   «Чего-то не хватает».
   – Точно,– промолвил он.– Не хватает. Где мои груди?

В театре памяти

   – Склонитесь перед его величеством императором Рудольфом, владыкой Священной Римской империи; королем Германии, королем Венгрии, Богемии, Далмации, Хорватии и Словении; эрц-герцогом Австрии; маркграфом Моравии; маркграфом Лузатии; герцогом Силезии; герцогом Люксембурга; правителем земель Габсбургов…
   – Да-да-да! – Император Рудольф замахал рукой стражникам, стоявшим у дверей. Он спешил поговорить с вошедшим Атанатосом и не стал дожидаться, пока подтянется вся свита.– Что вы мне сегодня приготовили?
   Атанатос отвесил долгий и глубокий поклон.
   – Визуальную мнемонику, ваше величество.
   – В какую сторону?
   – С ее помощью, ваше величество, вы сможете приблизиться к бесконечности.
   Атанатос повел императора к полированному помосту в центре большой деревянной конструкции, которая занимала почти весь главный зал башни.
   В столичном дворце Рудольф построил Пороховую башню, чтобы поселить в ней самых выдающихся алхимиков эпохи. Именно здесь они занимались вычислениями, метаморфозами, возгонкой и разложением элементов, стремясь решить Великую Задачу. Первоэлемент, который они искали, имел множество имен. Они искали философский камень, таящий секрет бессмертия.
   – Странно, что вы говорите о бесконечности,– озадаченно сказал император.
   – Все откроется в свое время, ваше величество.
   – Сколько вы работаете под моей опекой?
   – Всего лишь год, ваше величество.
   Повелитель Священной Римской империи полез в черный кошель на поясе и извлек связку почерневших пальцев, которыми он пользовался для вычислений. Император нежно погладил сухие фаланги, словно они до сих пор принадлежали живому человеку.
   – Это, конечно, оригинальный подход, как я посмотрю.
   Его речь отличалась одной особенностью. Император Рудольф выговаривал звук «с» как «з» – «позмотрю».
   – Метод, который вы используете, не похож ни на какой другой из тех, какие мне приходилось видеть. Крайне интересно.
   «Изпользуете. Приходилозь. Интерезно». Но владыка говорил так не специально. Все дело было в его огромном подбородке, стыдливо прикрытом жалкой бородкой – наследстве габсбургских предков. Этот дар он получил вместе с отвисшей нижней губой, которая, казалось, жила совершенно отдельной от своего хозяина жизнью.
   Императора Рудольфа трудно было назвать привлекательным мужчиной. Учитывая короткие жирные ноги и склонности к черной меланхолии, многие находили странным, что он вообще хочет жить дальше. Не говоря уже о желании жить вечно.
   – При всем моем уважении, ваше величество, многие из тех, кому вы оказывали внимание прежде, были обыкновенными шарлатанами. В лучшем случае.
   За стеной деревянной конструкции послышалось беспокойное покашливание – колючка Атанатоса уже нашла первую мишень.
   – Да, Тихо,– откликнулся Рудольф.– Я рад, что этот выпад был нацелен не в тебя.
   Атанатос грациозно поклонился, делая вид, что не хотел никого обидеть. Но все понимали, что это не так. Тихо Браге, императорский астролог из Дании, стоял у подножия помоста, вслушиваясь в разговор. Тем временем его немецкий помощник по имени Иоганн Кеплер делал заметки. Атанатос начал было протестовать, но император настоял, чтобы они тоже увидели новое изобретение.
   Сирокко, молчаливый наблюдатель, внимательно следил за обоими конкурентами хозяина.
   Атанатос приступил к объяснениям.
   – Я все размышлял о том английском жулике, подданном королевы Елизаветы, который любил смотреть в магический кристалл. Как же его звали? Кажется, Ди.
   – Джон Ди…– с трудом припомнил император Рудольф. – Да. Явился к моему двору, заявляя, что у него было видение. Будто я должен провести реформы, или Бог поставит ногу мне на грудь и раздавит меня.
   – Какая наглость!
   – Это был заговор. Королева послала его, чтобы сбросить власть католической церкви. За это он обещал мне создать философский камень. Но я с первого взгляда узнаю шарлатана. Он не смог создать камень, и я посадил его в тюрьму.
   – Вы совершенно правы, ваше величество. Но, возможно, вам будет интересно узнать, что его бывший медиум, подлый прислужник, вернулся в этот великий город.
   – Эдвард Келли в Праге? Без Ди?
   – Насколько мне известно, они больше не общаются.
   – Почему?
   – Однажды, глядя в магический шар, Келли внезапно посетило видение ангела… хотя, положа руку на сердце, по описанию это больше походило на демона. Ангел велел Келли передать Ди, что они обязаны поменяться женами.
   – Это же грех, который погубит их души!
   – Именно. Забавно, но Ди согласился. Известно, что Джейн, его жена, презирала Келли. Но обмен состоялся, и вскоре она забеременела. С тех пор коллеги не общаются.
   – Атанатос, судя по вашему рассказу, вы не верите в ангельское вмешательство?
   – Обычное жульничество, ваше величество. Я встречал подобное много раз. Келли мог сказать Ди все, что ему угодно, и Ди пришлось бы поверить в это. А сейчас Келли разгуливает по вашим улицам, случайно или намеренно, но вместе со шпионами инквизиции.
   – В моем городе полно шпионов инквизиции. Они ищут этого невежественного монаха, Бруно. Для него уже сложили костер. Но довольно, мы собрались не для того, чтобы сплетничать о ваших соперниках!
   Атанатос покорно склонил голову. Через щель в деревянной постройке он поймал взгляд Сирокко и весело подмигнул ученику. По его губам скользнула тень улыбки. Атанатос сделал, что хотел, и теперь конкурентов ни на шаг не подпустят к Пороховой башне в обозримом будущем.
   Император Рудольф важно прошелся по сцене и раскинул руки, словно желал обнять представшую его взору картину. Театр Памяти был сооружен из крепких дубовых досок, он был выстроен полукругом, настоящим амфитеатром. Сооружение разделялось на семь частей семью арками, которые поддерживали семь восходящих ярусов. Но вместо настоящих зрителей каждая из семи частей содержала росписи, сюжетами которых служили мотивы классических мифологий или жизнь самого императора. На верхних ярусах лежали свитки, эмблемы, символы и антикварные редкости.
   – Эти предметы и вся эта мнемотехника позволяют человеку встать вот здесь и в мельчайших подробностях вспомнить каждый миг своей жизни, ваше величество. Даже те подробности, которые, как он полагал, давно позабыты. Перемещая эти предметы, можно заставить человека вспомнить любую деталь любого литературного произведения.
   Атанатос повел рукой, полностью завладев вниманием императора.
   – Воспоминания – всего лишь последовательная смена декораций и костюмов. Словно актер, играющий роль. Здесь, ваше величество, если мы пожелаем, мы сможем постичь тайны мироздания.
   Император был потрясен.
   – Не навеяна ли эта идея работой Симонида Кеосского? – «Зимонида Кеоззкого». – Я недавно приобрел несколько его работ и ознакомился с ними. Мир должен благодарить флорентийца Козимо де Медичи, который спас множество древнегреческих манускриптов от лап невежественных турков, которые посмели вторгнуться за стены Византии. И сейчас эти недостойные животные терзают мои границы, приводя меня в ярость. Западный мир, похоже, вечно будет сражаться с восточными варварами.
   Ноздри Атанатоса раздулись от гнева. Он был не в силах вынести такой поток оскорблений. И от кого? От человека, который едва способен говорить членораздельно!
   – Симонид считал, что память поддерживают пространственные доли, ваше величество. Ничего более.
   – Разве мы не имеем здесь то же самое? Я вижу на одной полке портреты моих предков, на второй – манускрипты и воззвания. Поддержка памяти. Забавные люди эти греки.
   – Они несносны!
   Ярость Атанатоса эхом прокатилась вдоль изогнутых арок Театра Памяти и гулко отразилась от каменных стен Пороховой башни.
   Сирокко молчал, следя за огнем в тигле, где бурлила темная жидкость в маленькой стеклянной колбе. Вокруг стояли реторты и перегонные кубы. Искоса мальчик наблюдал за озадаченными лицами Браге и Кеплера. Хорошо, если император не прикажет казнить дерзкого ученого. Повысить голос на сюзерена равносильно самоубийству.
   Но, невзирая на обычную меланхолию, император изволил рассмеяться.
   – Какая самоуверенность! Вы меня удивляете, Атанатос. Прошу вас, скажите, кого вы цените выше?
   – Себя я ставлю выше любого грека, ваше величество.
   Рудольф восхищенно хлопнул в ладоши.
   – Проживи вы тысячу лет, Атанатос, вы все равно никогда не сравняетесь с греками. Греки привносят в мир новое. Турки отнимают. А мы, остальные, находимся посередине.
   Сирокко понял, что нужно остановить этот спор.
   – Мастер Атанатос,– крикнул он,– варево готово!
   Ученый наконец смог взять себя в руки.
   – С вашего разрешения, ваше величество, мы приступим.
 
   Сирокко прошел через один из пяти входов и протянул императору булькающее зелье.
   Император задержал взгляд на бледном лице ученика с яркими пятнами румянца на щеках.
   – Какое свеженькое личико! Какие пухлые губки!
   Сирокко опустил глаза долу, избегая смотреть повелителю прямо в глаза. Рудольф взял его пальцами за подбородок.
   – Сперва попробуй сам.
   Сирокко покорно поднес колбу к губам и отхлебнул волшебное зелье. В нем не было отравы.
   – Это ваш горячий шоколад, ваше величество. Я смолол бобы сегодня утром. Видите, пальцы до сих пор стерты.
   Император взял колбу.
   – Не понравилось?
   – Возможно, немного тростникового сахара сделало бы вкус более приятным, ваше величество. Но не думаю, что этот напиток войдет в моду.
   – Надеюсь, нет. Это наш фамильный секрет.
   Атанатос бросил на Сирокко повелительный взгляд, и ученик поспешил улизнуть за сцену.
   Рудольф с сомнением поднес колбу к губам.
   – Это и есть ваш эликсир, Атанатос?
   – Масло какао-бобов не помешает, ваше величество. В нем тоже таится магическая сила, которую можно использовать. Но горячий шоколад – всего лишь малая часть общей схемы.
   Он подождал, пока император не осушит до дня стеклянную колбу, после чего показал на один из портретов. Картина изображала женщину.
   – Это ваша тетя Мария, ваше величество…
   – Слава богу, я знаю, кто это такая! Зачем вы повесили сюда эту старую каргу? Глядя на нее, я всегда вспоминаю о потерянном зубе. До поездки в Испанию у меня был полный набор. Она надеялась выбить из нас с младшим братом Эрнстом протестантскую дурь, которой мы набрались в Вене. Направила нас в Мадрид, чтобы мы приобщились католической строгости местного двора.
   Атанатос изобразил искреннее сочувствие.
   – Должно быть, это было… трудно.
   – Я погрузился в пучины тоски и радости фантазии. Этот чудный напиток, привезенный из Нового Света, давал мне утешение. Покидая Испанию, я захватил с собой рецепт.
   Атанатос заподозрил, что именно этот напиток стоил Рудольфу зуба.
   Из узкого окна пробился солнечный луч и заиграл на каком-то серебряном предмете. Глаза Рудольфа расширились от восторга.
   – Моя шпага!
   Он бросился вперед, схватил оружие и взмахнул им над головой.
   – После прозябания в Монсеррате, старом жалком монастыре, дядя Филипп взял нас с Эрнстом в Араньез, где мы все лето практиковались в фехтовании! Сколько лет я не видел этого клинка! – Лицо императора осветилось, но радость тут же угасла.– В то лето дядя Филипп слег. Горячка приковала его к постели. Мы с Эрнстом собирались на охоту. Все было хорошо, пока мы его не встретили…
   Атанатос ловко подтолкнул Рудольфа к дальнейшим воспоминаниям.
   – Это была не ваша вина, он всегда славился горячим нравом, разве не так?
   – Не смей говорить дурно о моем кузене доне Карлосе! – взвился император.– Это право принадлежит мне!
   – Как пожелаете, ваше величество.
   Рудольф осторожно вернул оружие на место.
   – Когда моя сестра Анна вышла замуж за дядю Филиппа, я вернулся в Вену. Я был вне себя от счастья, даже не мог спать ночами.
   – Годы в Испании оставили глубокий след в вашем сердце.
   – Отец сказал, что я стал холодным и отстраненным. Что начал шутить, как испанец. Он требовал, чтобы мы с Эрнстом вели себя по-другому, но было поздно. Мы попались.
   Черное облако нависло над Театром Памяти, окутав двоих мужчин. Император разволновался.
   – Я думал, что довольно испил из Леты, чтобы навсегда похоронить эти воспоминания. Я так долго не думал об этих днях! Но вот, они снова захватили меня.
   – Эти воспоминания, ваше величество, поднялись с илистого дна Леты с помощью портрета, шпаги и стакана горячего шоколада.– Атанатос шагнул к императору и обвел рукой амфитеатр.– Перед нами вся ваша жизнь, в ней есть что вспомнить. Но это всего малая толика того, что я хочу открыть вам, ваше величество.
   – Видимо, греки были правы. Жизнь становится проще, если в пути ты вступаешь в реку забвения. Вы и вправду думаете, что в Аиде течет Лета?
   – Кто мы без наших воспоминаний, ваше величество?
   Император Рудольф невольно ощутил, что театр полностью захватил его внимание,– настолько ярки были воспоминания.
   – Теперь я понимаю, зачем вы возвели это сооружение. Продолжайте.
   – Пока мы говорили лишь о воспоминаниях из вашей собственной жизни. Но вместе с тем вы обладаете памятью других, прежних жизней. Именно они ведут нас к бессмертию.
   – Это теория.
   – Это факт! И я докажу это.
 
   – Я много путешествовал, ваше величество, я видел много чудес. Однажды я спускался даже к истокам Нила.
   – К истокам? – удивился император.
   – Там живут крокодилы, которые прячутся в норы без еды и питья, чтобы пережить долгий период засухи. Перед этим они размножаются и откладывают яйца в песок. Каждый год из яиц вылупляются маленькие крокодильчики. И без помощи родителей они спешат в спасительную глубину, под воду. Едва родившись, ваше величество!