Страница:
Сработало!
– Но, моя царица…
Аленка сделала жест рукой, и посла порывом ветра вынесло за дверь. Дверь эта, хорошая, дубовая, тут же с грохотом захлопнулась.
Аленка тяжело сошла с трона, приблизилась ко мне вплотную. И теперь я увидела, что лицо у нее издерганное, жалкое и одновременно надменно-злобное. Словно зеркало, разбитое напополам.
– Алена, – неожиданно для себя сказала я. Тебе ведь плохо. Совсем плохо. Брось ты борьбу за власть, оставь ты политику – не женское это дело! Езжай в санаторий или на турбазу какую. Подлечись, побудь на свежем воздухе…
Аленка вздохнула и, кажется, (была готова согласиться с этими советами, но тут в ее лице произошла перемена.
– Зубы мне заговариваешь, – цинично оскалилась она. Небось сама трон захватить хочешь!
– Вот еще…
– Говори, зачем пришла.
Я без слов протянула ей книгу в черном истертом переплете.
– Альманах? – Аленка не поверила своим глазам. Ты принесла мне его?!
– Да. Это было мое третье задание. Как видишь, я его выполнила.
– Тут что-то не так. Аленка принялась лихорадочно перелистывать Альманах. Подвох какой-то. Вы же с Руфинкой от меня его прятали! Охранника сказочного я обмануть не смогла и книгу забрать! А теперь книга сама мне в руки идет! Непостижимо сие!..
– Почему же. Вполне постижимо. Я принесла тебе эту книгу потому, что хочу вернуть своего мужа.
– А если я не верну его тебе? – ехидно предположила Аленка. Что будешь делать?
Я честно пожала плечами:
– Пока не знаю. Убивать тебя я не собираюсь да и не смогу. Вызывать на поединок – тоже. У меня остается единственная возможность…
– Какая же?
– Изменить сказку. Ты же знаешь, что я в вашей сказке – пришелец. Точнее, пришелица. Чужеродный элемент. И я могу подчиняться законам сказки, а могу и… написать их сама. Сломать все. До основания. А затем взять и выстроить сказку по-другому. И о тебе в новой сказке даже упоминания не будет. Именно поэтому на меня не влияет ваше колдовство. Именно поэтому, а вовсе не для того, чтоб выдать замуж за своего сына, меня и притащила в сказку Руфина Порфирородная. Я сама этого долго не могла понять, и только теперь меня осенило. Но лучше поздно, чем никогда. Так, Аленка? Ведь ты меня боишься. И все, даже Руфина, тоже боятся! Потому что я тоже могу сделать красивый жест!..
Что в меня вселилось на тот момент, пока я говорила, не знаю. Но это «что-то» взмахнуло моей рукой и…
Царских палат больше не было. Мы с Аленкой стояли в воздухе друг против друга.
– Ты колдунья, – зачарованно прошептала Аленка.
– Нет. Я просто умею верить, И умею управлять своей верой. И потому могу поверить в то, что сказки – есть. Или – наоборот.
– Верни дворец, – попросила Аленка.
Получилось у нее это совсем не по-царски.
– Верни моего мужа. Вот мой голос сейчас годился бы для коронационной речи. Даже самой неудобно было.
– Без дворца не могу, – вздохнула Аленка. Во дворце твой муж спрятан.
– Хорошо,
Снова моя рука, повинуясь совсем не мне, описывает странную дугу.
И мы оказываемся в царских палатах.
– Ладно, – произнесла Аленка. Убедила ты меня. Да еще и Альманах принесла. Получай назад своего мужа!
Она трижды хлопнула в ладоши. Распахнулись двери, за которыми недавно скрылся вероломный фон Кнакен, и мне навстречу вышел Иван.
– Здравствуй, любимая! – сказал он голосом радиоведущего. Этак бодренько и с оптимизмом.
– Здравствуй, здравствуй, еж ушастый! – настороженно проговорила я.
– Пойдем домой, любимая! – пригласил меня бодрячок.
– Пойдем, коли не шутишь, – согласилась я и, стараясь не касаться сияющего счастьем Ивана, медленно пошла к двери. И, наконец, услышала то, чего так ждала.
– Книга ненастоящая! – завизжала, захлебываясь яростью, Аленка. Альманах невзаправдашний! Не колдовской!!!
Так. Вот теперь надо эффектно обернуться и начать обратный путь к трону со словами:
– Так ведь и муж этот – не настоящий. И сзади раздался звук, словно разбилось нечто большое и керамическое. Я оглянулась. Так и есть. Улыбчивый псевдосупруг превратился в груду глиняных черепков. Даже неглазированных.
– Как ты догадалась? – удивилась Аленка.
– А как догадалась ты? – усмехнулась в ответ я.
И тут узурпаторша сделала мне предложение:
– Дели со мной трон. Будем вместе царевать над Тридевятым царством. Ты над правой половиной, а я над левой.
– За что такая милость? – поинтересовалась я.
– А нравишься ты мне! – заявила Аленка.
– Проблема в Том, что ты мне не нравишься.
– Стерпится – слюбится, – великодушно сказала самозванка. Зато как хорошо нам будет! Никаких мужиков у власти – на них надежи нет. А баба бабу завсегда поймет. Во всем….
– Это попахивает чем-то извращенным. Нет; не хочу.
– Мое дело предложить. Голос у Аленки стал гулким, словно она говорила в бочку. Отказалась – пеняй на себя!..
И тут в наш дуэт ворвался фон Кнакен:
– Как вы могли, Хелен, моя царица?! Как вы могли предлагать трон этой… этой… собаке! Вспомните о нашей договоренности, Хелен! Вы ее подписали! Вы обещали мне!
– Помню, помню, – отмахнулась Аленка от посла. И от обещания своего не отказываюсь. Нешто ты не понимаешь, Готфрид, захотелось мне поиграть с энтою дурочкой. Знаешь, как кошка с мышкой играет? Придушит, потом отпустит, чтоб мышке казалось, что она на свободе, а потом опять – цап! Так и я: дала ей волю всесильной себя почуять. Ох, и наговорила она мне тут страстей! А того и не понимает, дурочка, что это я ею в тот момент управляла!
– Нет! – закричала я. Ты не можешь управлять мною! Ты просто сказочный персонаж!
Как там у Кэрролла кричала Алиса? «Вы же всего-навсего колода карт!»?
Только почему я едва держалась на ногах?
Почему я упала от легкой пощечины, которую влепил мне этот мерзавец Щелкунчик?
И откуда во мне это постыдное чувство, что я мышь, готовая отправиться в пасть коту?
Мышь ли я дрожащая или право, имею?!
– Готфрид, кажись, ты ее насмерть зашиб. Узурпаторша озабоченно, посмотрела в мою сторону.
– Ничего. Невелика потеря для нашего с вами царства.
– Это точно! – хихикнула Аленка.
Нет, все-таки лицо у нее глупое. И пошлое. В жизни не встречала лиц глупее и пошлее. Зато в сказке встретила.
Щелкунчик меж тем щелкал не хуже курского соловья:
– Моя царица… Мой перл… Мой идеал…
– Нишкни, – изрек перл и идеал, и Готфрид перешел на деловой тон:
– Я подслушивал за дверью и, признаться, даже стал опасаться за успех нашего общего дела.
– Зря, – как-то равнодушно бросила Аленка.
– Я приготовил еще некоторые документы вам на подпись, ваше величество… Он зашуршал бумагами.
– Вот, извольте. Постановление о создании временного правительства… Учреждение должности главы временного правительства…
– Хм. Небось сам на эту должность и нацелился, урюк сморщенный?
– С вашего позволения, государыня…
– Ладно, дозволяю. Только я никак в толк не возьму: на что нам какое-то временное правительство, ежели я есть главная правительница всему Тридевятому царству?
– Так ведь вы отречетесь от престола, ваше величество!
– С какой это стати?
– Неужели вы забыли? Мы ведь обсуждали с вами этот пункт плана. Как вы помните, я пользуюсь полным доверием у главарей кутежанского подполья и партизанской начальницы Марьи Моревны. Они считают, что я полностью предан их делу освобождения Тридевятого царства от… вашего величества. Зачем же их разочаровывать? В один прекрасный день, да хоть завтра, вы объявите народу, что в связи с безвременной кончиной вашего почтенного супруга Брахмы Кумариса вы отрекаетесь от престола, удаляетесь в дальний монастырь и все бразды правления передаете временному правительству и его главе, то есть мне. Народ ликует!
– Так уж и ликует, – мрачно хмыкнула Аленка.
– Непременно, И всех ликующих мои люди обязательно возьмут на заметку. Далее. Подпольщики, партизаны и прочие народные мстители, узнав о том, что власть перешла ко мне, их как бы ставленнику, понимают, что им не нужно устраивать никаких революций и свержений тиранов. Они тоже ликуют, теряют бдительность и смело объявляются в Кутеже, полагая, что им больше не грозит никакая опасность. И вот здесь…
– Ты их – на плаху! – воодушевленно воскликнула узурпаторша.
– Нет, ваше величество– Это – неполитический ход.
– Да? А какой же ход тогда политический? Совсем ты меня запутал, Готфрид. Покойный Брахма на своем самскрипе и то понятнее изъяснялся, чем ты, родимый…
– Умоляю слушать, ваше величество. Итак, вы отреклись и исчезли из поля зрения кутежан. Временное правительство издает мудрые указы и показухи ради вершит пару-тройку, не больше, добрых дел. Но в стране разруха. Голод. Разгромлены пасеки, винокурни и пивоваренные заводы. Экономика в глубоком кризисе, а тут еще со стороны Великой Братании и Фигляндии исходит непрекращающаяся угроза захватнического вторжения в Тридевятое царство. Народ в растерянности и ужасе. Кого обвинит народ в тех напастях, которые постигли его страну?
– Меня, – неуверенно ответила Аленка.
– Вас? Но вы были подчинены воле вашего чужеземного супруга и его приспешников. Вы просто женщина, слабая, безвольная и к тому же находящаяся, в деликатном положении. И, кроме того, вы ведь отреклись от престола.
– Отреклась.
– А голод и разруха продолжаются.
– Продолжаются…
– И кто же в этом виноват?
– Не я.
– Правильно! Временное правительство тоже нельзя обвинить – оно делает все, чтоб спасти страну. Значит, виноват… народ.
– Точно!
– Но народ сам себя никогда не обвинит. Он обязательно будет искать крайнего. У вас в Тридевятом царстве, кажется, даже есть такая игра: «Кто крайний?» Так вот. Мои люди создадут в народе такое настроение, что врагами, разрушителями, погубителями и предателями будут считать всех этих революционеров-подпольщиков, партизан и народных мстителей. Кто жег запасы ячменя и солода? Подпольщики! Кто подбрасывал отравленные или взрывоопасные пряники в местах большого скопления народа? Мстители!! Кто пускал под откос обозы со свежесобранным медом с народных пасек и лишал страну ее сладкого запаса? Партизаны!'!
– Народ в это не поверит.
– Народ в это поверит! И с большим удовольствием, моя царица! Тем более что моим людям не составит труда состряпать несколько зримых и ощутимых доказательств… И народные массы сами схватят и поволокут на плаху, на дыбу, на кол всех ваших сегодняшних врагов. И ничего не останется ни от Марьи Моревны с ее партизанами, ни от народных мстителей. О них даже песен не сложат! И тогда…
– Тогда? – напряглась Аленка.
– В момент торжества народной воли, в момент, когда свершатся уже все казни, появитесь вы. Вы встанете на возвышении перед беснующейся толпой: в белом платье, в белой короне с белоснежной фатой, с букетом белых лилий в руках, словно спустившийся с небес ангел… Это мы прорепетируем, платье вам сошьет лучший кутюрье из Помиранции – они в швейном деле мастера. Ваше появление произведет на народ неизгладимое впечатление. Тут я вам подыграю, скажу прочувствованную речь о том, как вы на самом деле пеклись о народном благе, как страдали за Тридевятое царство всей душой…
– И они поверят?
– Еще как, ваше величество! Проглотят наш пирог и спасибо скажут.
– Насчет пирога я не совсем поняла…
– Это иносказание. Главное, что они падут вам в ноги и слезно попросят вас опять взойти на престол.
– Так уж и попросят…
– Попросят. В конце концов, мы их заставим попросить… И вы – вновь царица.
Наступило долгое молчание, в течение которого я, лежа на полу и старательно изображая из себя безжизненное тело, осмысливала все услышанное. Вот что задумал Готфрид фон Кнакен! Башковитый мужичок, хоть и не изобретательный; подобные прецеденты уже случались в мировой истории.
Значит, не зря я добилась аудиенции у лжецарицы.
Не зря тут на полу (между прочим, холодном) лежу.
Только как об этом подлом заговоре узнают те, кто в Чертоногом лесу собирается поднимать восстание?
Как мне им подать весть?
Надо подумать, а пока слушать, слушать возобновившийся меж Аленкой и послом разговор.
– И какую ж награду ты, Готфрид, себе за все про все хочешь?
– Мы же договаривались, ваше величество… Между княжеством Нихтферштейн и Тридевятым царством есть крупный земельный надел… Ничейный.
– Ты про Поднятую Целину, что ли?
– Да, да.
– Так ведь искони земля эта Тридевятому царству принадлежала! Вы у нас без конца ее отвоевать стремились…
Глаза у меня были закрыты, но я ясно представила себе, как щерит свои зубы Готфрид фон Кнакен.
– А вы отдайте мне Поднятую Целину, царица, – елейным тоном сказал он. Подпишите акт передачи, и мы в расчете.
– Не мал ли твой роток на столь велик кусок? – Даже Аленка, казалось, опешила от такой наглости.
– Не мал, царица. В самый раз.
– Мы, значит, эту Целину подымали-подымали, а ты на готовенькое пришел?
– Разве это большая цена за то, что я собираюсь сделать для вас? Неужели вы так не дорожите своим престолом и жизнью?
– Уговорил. Забирай Поднятую Целину.
– Вот акт, подпишите.
– Э нет! Подпишу я энтот акт только после того, как ты, посол, все, что мне насулил, сделаешь в точности.
– Я человек слова! – возмутился Готфрид, но Аленка на это только рассмеялась противным голосом:
– Ладно, ступай, Готфрид, устала я от речей твоих да и есть хочу.
– Как угодно вашему величеству, но когда же мы приведем в исполнение свой план?
– Нынче у нас что за день?
– Понедельник.
– Понедельник –день тяжелый. Во вторник меня лекарь дворцовый осматривает, в среду… Нет, в среду нельзя.
– Почему?!
– Махатмушка мой в среду преставился, так я траур по нему в этот день седмицы надеваю.
– Хорошо, а четверг? – Посол, казалось, подпрыгивал от нетерпения.
– Четверг у меня банный день. Перенести никак нельзя, А вот в пятницу… В пятницу как раз можно все и устроить. Как раз к выходным закончим.
– Это слишком долго, царица! Дорог каждый день…
– А ты меня не торопи! – вдруг взвилась Аленка. Я женщина беременная, мне волноваться лишний раз нельзя! А то я вообще… возьму и передумаю.
– Я вас умоляю, ваше величество!
– Сказала – в пятницу, значит, в пятницу! – отрезала Аленка.
– Как вам будет угодно.
– Вот то-то. Ты, Готфрид, окажи мне любезность: выйдешь из палат, кликни кого из стражи, пусть мертвое тело рогожей накроют да на ледник вынесут.
– Ах, вы об этой… Так ли уж она мертва?
И я почувствовала, что фон Кнакен склоняется надо мной.
– Руки прочь! – заорала я так, что посла отнесло от меня метра на два.
Теперь главное – стремительность и напор.
– Она все слышала! – завизжала Аленка.
– Стоять! – вопил посол.
Но я уже оказалась у дверей. Уже распахнула их…
Откуда взялась эта жгучая боль меж Лопаток?
И почему я снова упала?
И во рту противный привкус крови…
– Хорошо ты ее остановил! – раздался далекий женский смех. Одним ударом!
– Вот теперь можно и на ледник! – вторил хохоту мужской голос… Тишина.
Нет.
Мне снился апрель.
И день сдачи кандидатского минимума по общей философии.
Мой билет вышел весьма удачным: концепция исторического потока у Тойнби и Шпенглера плюс диамат в общих чертах. Профессор Сеньковский, симпатяга, автор популярного труда «Уроки философии» и сторонник той теории, что женщина не может стать философом, как Кант или Гегель, ибо в ней самой уже заложена природная мудрость, которой для жизни вполне достаточно… Да, так вот, именно профессора Сеньковского, его милое лицо неиспорченного интеллигента, видела я во сне. Я вдохновенно излагала профессору теорию циклов Тойнби, цитировала что-то из «Заката Европы», как вдруг профессор почему-то вышел из-за своей кафедры и принялся шлепать меня по щекам со словами:
– Василиса, очнись! Нельзя спать! Нельзя лежать! Идти надо! А то твоя совсем замерзай!
– О чем вы, профессор, – беззвучно простонала я, и тут в рот мне полилась вода. Я подавилась, закашлялась и поняла, что проснулась. Темно, – сказала я первое, что пришло мне в голову. И холодно.
– Совсем холодно, совсем темно. В голосе соглашавшегося слышались знакомые интонации. Пойдем отсюда, Тудыратым тебя выведет.
И на плечи мне легла прогретая солнцем лисья шуба. Как мы выбрались на свет божий, я помню смутно, потому что в моем сознании еще мешались, как карточки лото, воспоминания об узких лестницах и широких аудиториях родного университета и пестрота улиц несуществующего града под названием Кутеж…
– Я допишу диссертацию, профессор Тудыратым? – кажется, спрашивала я.
– Твоя все допишет, а моя поможет. Ходи, крепко ходи!
Когда я более-менее пришла в себя, оказалось, что я сижу в какой-то грязной хибаре, меня поит чаем Тудыратым, а напротив сидит человек с деревянной ногой.
– Вы Джон Сильвер? – поинтересовалась я.
– Бредит, сердешная, – отозвался тот. Какой я Джон? Восьмой десяток доживаю под именем Евгения Селивестрова. Тудыратым, налей ей водочки.
– Не надо, – запротестовала я. Лучше еще чаю. Как выяснилось позднее, Тудыратым спас мне жизнь. Как ему удалось пробраться незамеченным во дворец и подслушать все, что там происходило, – для меня загадка. И когда мое бездыханное тело Аленкины стражники потащили в дворцовый подвал, Тудыратым поспешил за ними, словно тень, хотя вряд ли тени носят лисьи шубы… Дальше было просто – волшебная вода деда Мартемьяна оказала на меня исцеляющее действие.
– Тудыратым, – вцепилась я в учкудукца, – ты должен спешить! Беги в лес, к партизанам, скажи Марье Моревне, что фон Кнакен предатель и в ближайшую пятницу они с Аленкой устроят большую пакость всему Тридевятому царству.
– А твоя как?
– Моя… то есть я постараюсь предупредить об этом кутежанских подпольщиков. Мне бы только их найти…
– А чего их искать, – неожиданно подал голос Евгений Селивестров. Когда вот оно, подполье.
И он постучал деревянной ногой по застеленному дерюгой полу.
От этого стука дерюга вспучилась горбом, а потом и вовсе упала в сторону. Под ней обнаружилась поднятая крышка люка. Запахло подземельем и тайнами.
– Дед! – послышался из-под земли веселый голос. Ты чего опять расстучался? Не знаешь разве: заняты мы!
– Вылазь, Федор! – потребовал Селивестров.
Федор вылез. Был он юн, розовощек и лохмат.
– Вот оно и есть, наше подполье! – гордо отрекомендовал его человек с деревянной ногой.
Ладья под пересвист просыпающихся малиновок и зябликов величаво вышла из заросшей осокой заводи Махлы-реки и двинулась, рассекая крутой грудью медленные воды, в сторону города. На корабле было тихо, но это вовсе не означало, что упомянутое судно пустовало. Скорее, те, кто в данный момент находился на ее борту, умели быть бесшумными. До поры до времени.
Туман по мере продвижения ладьи рассеивался, и в момент, когда от Махлы ответвился рукав славной речки Калинки, засияло солнышко и борта грозного и прекрасного корабля засверкали, поскольку были обвешаны большими бронзовыми щитами.
На ладье шли последние приготовления.
– Куда, куда, сущеглупые?! Нешто ведено вам было в. пищали зелье сапожной щеткой наталкивать?! Ох уж и покажет вам после битвы Марья Моревна, прекрасная королевна!
– Эй ты, тетеря деревенская!.. Да, к тебе, черту сивобрысому, я обращаюсь! Рази ж ты не знаешь, что ружья кирпичом чистить есть первое непотребство?! Левша, поди, скажи-ка ему!..
– Нишкните, мужики! Орем так, что ужо на площади слыхать нашу перебрань, прости господи!
– Сам молчи. Енерал выискалси.
– Мужики, а колечко-то у кого на сей час обретается? Вань, у тебя? Дай поглядеть! Тьфу ты, паскудство, и смотреть-то не на что!..
– Что, Егорка, не для тебя закорка?! Молод ты еще такими колечками забавляться! Твое дело не по бабам сопли распускать, а палубу драить! Что зазря шмыжишь, людям работать мешаешь.
– Пер-рвая р-рота, слушай мою команду!
– Вто-р-рая р-рота, слушай мою команду!..
– Салус публика – супрэма лэкс!
– …А толмачу баранок дайте – пущай заткнется да грызет с устатку, ему воевать не положено! Он нам еще во дворце пригодится, как энтого интервента клятого допрашивать примемси.
– Аста ла виста, бэби!
– Точно. Готовьсь, ребята-а-а!
– Колечко-то на ствол взденьте, вон уж и царски хоромы показалися. Ох и жахнет сейчас пушечка родимая да по вражьему оплоту!
Рассвистевшиеся утренние пташки примолкли и с почти благоговейным ужасом созерцали удивительное зрелище: над бортом ставшей в камышовых зарослях ладьи появился, поминутно вытягиваясь и удлиняясь в сторону дворцовой площади, мрачный черненый ствол самой большой пушки.
– Полезное однако же в хозяйстве энто колечко, мужики!..
– Энто смотря об каком хозяйстве речь. Моему, к примеру, хозяйству оно вовсе без надобности. Что я, убогий какой?! Вась, а тебе что, потребно колечко?
– Гы-гы-гы!
– Га-га-га!
– Подите вы к раковой бабушке, скалозубы! Уж и спросить ничего нельзя!
– За спрос не бьют в нос! Василий, не кручинь головы, как завершим баталию – даст тебе Ванька колечко поносить, бабу твою порадовать…
– Тьфу на тебя, похабник!
– И попрошу запомнить: кому я Ванька, а кому – и Иван-царевич!
– Прощения просим!
– Ох, и заноза же ты, Маздай Маздаевич!
– Р-разговорчики на палубе! Приготовиться к атаке! …И потемнело в тот миг небо синее, и закрылось тучею солнце ясное, и от греха подальше улетели коростели-птицы, да и сороки-трещотки, любительницы скандалить и сплетничать, захлопнули свои клювики, потому как грозно и сурово смотрел пушечный ствол в окружающее мирное пространство.
– Огонь!!!
Исторический, вошедший позднее во все летописи залп был такой, что у всех находившихся на ладье на мгновение уши позакладывало. Но борцы с тиранией быстро оклемались, и уже гудело-перекатывалось от кормы до носа грозно-веселое «ур-раа!!!».
И тут же, не давая улечься поднятой залпом пыли, со стороны дворцовой площади послышался усиленный тысячей глоток призыв: «На штурм!»
С ладьи спустили легкие маневренные плоты, и, споро погрузившись на них, вооруженные до зубов бойцы первой и единственной кутежанской революции, матерясь и перебрасываясь солдатскими остротами, ринулись по речке Калинке к ближайшей пристани, чтоб влиться в ряды победоносного народного восстания. И над всем этим разлитием благородного гнева несся клич на языке далекого Тибра:
– Авэ, Цезар, моритури тэ салутант!..
– Вы не есть правы, мистер Промт Дикшинари, – говорил в это время педантичный и аккуратный даже во время революции Фондей Соросович. Мы не есть идущие на смерть. Мы есть несущие жизнь.
– Это ты, Фондей Соросович, правильно сказал, – одобрительно загалдел народ на плоту, и тут же прозвучала команда:
– Суши весла! В отряды стройся! Командовала толпой вооруженных партизан Марья Моревна в новом латном облачении, в золотом шлеме с развевающимся алым плюмажем.
– Слышите, какой гул на площади стоит! – восторженно вскрикивал пивовар Иван Таранов, коего тоже допустили к оружию, понимая, как хочется человеку рассчитаться с узурпаторшей за все свои былые обиды и притеснения. Весь Кутеж на бунт поднялся!
– Кутеж – это еще мелочь! – усмехнулся Микула Селянинович. Васильев Посад присоединился, Сманигород, Козляковка, Петровск, даже из Волоколамска есть два взвода добровольцев, из бывших пасечников и пивоваров!
Среди кутежанских баб тоже царило необыкновенное воодушевление:
– Петровна! Пойдем-ка с тобой Аленку-противницу воевать, переворот учинять!
– Как переворот?! Уже?! Ахти мне, а я белье с вечера замочила! – Мой-то, стервец, и не предупредил даже, что нынче будут революцию делать, как ушел вчера после ужина, так и не появлялся. Видно, уже влился в ряды сопротивления.
– Бросай белье, Петровна, я вон опару оставила, пущай тесто убегает, а токмо не могу я пропустить исторического момента!
– Бегу, Митревна! Ты будь добра, Настьку Ефимову предупреди да Матренку Сидорову. Они дюже устремлялись царице волосья выдергать!..
Одним словом, богатырский авангард прочно подкреплялся бабьими телами. То есть тылами, конечно.
Вооруженное восстание вспыхнуло сразу же после того, как кутежанское подполье и партизанское движение получили известие о предательстве Готфрида фон Кнакена. Едва Марья Моревна выслушала сбивчивую речь запыхавшегося от бега Тудыратыма, как весь партизанский городок был поднят по тревоге.
– Продал нас фон Кнакен узурпаторше за кусок земли! – бледнея от гнева, поведала собравшимся богатырям Марья Моревна. Посему надобно нам немедля в поход выступать. Сегодня или никогда!
Партизаны, надо отдать им должное, действовали сплоченно. Стратегический объект, а именно боевую ладью, по бревнам волоком дотащили до реки и произвели торжественный спуск на воду, хотя и имелись в судне некоторые недоделки. И ладья, поэтически поименованная мистером Дикшинари «Эос», приняв на борт народных мстителей, двинулась в путь, который уже описывался выше.
Кутежанское подполье тоже не дремало. Сигнального выстрела с ладьи по царским палатам ждали с замиранием сердца. И час народной воли пробил.
– Но, моя царица…
Аленка сделала жест рукой, и посла порывом ветра вынесло за дверь. Дверь эта, хорошая, дубовая, тут же с грохотом захлопнулась.
Аленка тяжело сошла с трона, приблизилась ко мне вплотную. И теперь я увидела, что лицо у нее издерганное, жалкое и одновременно надменно-злобное. Словно зеркало, разбитое напополам.
– Алена, – неожиданно для себя сказала я. Тебе ведь плохо. Совсем плохо. Брось ты борьбу за власть, оставь ты политику – не женское это дело! Езжай в санаторий или на турбазу какую. Подлечись, побудь на свежем воздухе…
Аленка вздохнула и, кажется, (была готова согласиться с этими советами, но тут в ее лице произошла перемена.
– Зубы мне заговариваешь, – цинично оскалилась она. Небось сама трон захватить хочешь!
– Вот еще…
– Говори, зачем пришла.
Я без слов протянула ей книгу в черном истертом переплете.
– Альманах? – Аленка не поверила своим глазам. Ты принесла мне его?!
– Да. Это было мое третье задание. Как видишь, я его выполнила.
– Тут что-то не так. Аленка принялась лихорадочно перелистывать Альманах. Подвох какой-то. Вы же с Руфинкой от меня его прятали! Охранника сказочного я обмануть не смогла и книгу забрать! А теперь книга сама мне в руки идет! Непостижимо сие!..
– Почему же. Вполне постижимо. Я принесла тебе эту книгу потому, что хочу вернуть своего мужа.
– А если я не верну его тебе? – ехидно предположила Аленка. Что будешь делать?
Я честно пожала плечами:
– Пока не знаю. Убивать тебя я не собираюсь да и не смогу. Вызывать на поединок – тоже. У меня остается единственная возможность…
– Какая же?
– Изменить сказку. Ты же знаешь, что я в вашей сказке – пришелец. Точнее, пришелица. Чужеродный элемент. И я могу подчиняться законам сказки, а могу и… написать их сама. Сломать все. До основания. А затем взять и выстроить сказку по-другому. И о тебе в новой сказке даже упоминания не будет. Именно поэтому на меня не влияет ваше колдовство. Именно поэтому, а вовсе не для того, чтоб выдать замуж за своего сына, меня и притащила в сказку Руфина Порфирородная. Я сама этого долго не могла понять, и только теперь меня осенило. Но лучше поздно, чем никогда. Так, Аленка? Ведь ты меня боишься. И все, даже Руфина, тоже боятся! Потому что я тоже могу сделать красивый жест!..
Что в меня вселилось на тот момент, пока я говорила, не знаю. Но это «что-то» взмахнуло моей рукой и…
Царских палат больше не было. Мы с Аленкой стояли в воздухе друг против друга.
– Ты колдунья, – зачарованно прошептала Аленка.
– Нет. Я просто умею верить, И умею управлять своей верой. И потому могу поверить в то, что сказки – есть. Или – наоборот.
– Верни дворец, – попросила Аленка.
Получилось у нее это совсем не по-царски.
– Верни моего мужа. Вот мой голос сейчас годился бы для коронационной речи. Даже самой неудобно было.
– Без дворца не могу, – вздохнула Аленка. Во дворце твой муж спрятан.
– Хорошо,
Снова моя рука, повинуясь совсем не мне, описывает странную дугу.
И мы оказываемся в царских палатах.
– Ладно, – произнесла Аленка. Убедила ты меня. Да еще и Альманах принесла. Получай назад своего мужа!
Она трижды хлопнула в ладоши. Распахнулись двери, за которыми недавно скрылся вероломный фон Кнакен, и мне навстречу вышел Иван.
– Здравствуй, любимая! – сказал он голосом радиоведущего. Этак бодренько и с оптимизмом.
– Здравствуй, здравствуй, еж ушастый! – настороженно проговорила я.
– Пойдем домой, любимая! – пригласил меня бодрячок.
– Пойдем, коли не шутишь, – согласилась я и, стараясь не касаться сияющего счастьем Ивана, медленно пошла к двери. И, наконец, услышала то, чего так ждала.
– Книга ненастоящая! – завизжала, захлебываясь яростью, Аленка. Альманах невзаправдашний! Не колдовской!!!
Так. Вот теперь надо эффектно обернуться и начать обратный путь к трону со словами:
– Так ведь и муж этот – не настоящий. И сзади раздался звук, словно разбилось нечто большое и керамическое. Я оглянулась. Так и есть. Улыбчивый псевдосупруг превратился в груду глиняных черепков. Даже неглазированных.
– Как ты догадалась? – удивилась Аленка.
– А как догадалась ты? – усмехнулась в ответ я.
И тут узурпаторша сделала мне предложение:
– Дели со мной трон. Будем вместе царевать над Тридевятым царством. Ты над правой половиной, а я над левой.
– За что такая милость? – поинтересовалась я.
– А нравишься ты мне! – заявила Аленка.
– Проблема в Том, что ты мне не нравишься.
– Стерпится – слюбится, – великодушно сказала самозванка. Зато как хорошо нам будет! Никаких мужиков у власти – на них надежи нет. А баба бабу завсегда поймет. Во всем….
– Это попахивает чем-то извращенным. Нет; не хочу.
– Мое дело предложить. Голос у Аленки стал гулким, словно она говорила в бочку. Отказалась – пеняй на себя!..
И тут в наш дуэт ворвался фон Кнакен:
– Как вы могли, Хелен, моя царица?! Как вы могли предлагать трон этой… этой… собаке! Вспомните о нашей договоренности, Хелен! Вы ее подписали! Вы обещали мне!
– Помню, помню, – отмахнулась Аленка от посла. И от обещания своего не отказываюсь. Нешто ты не понимаешь, Готфрид, захотелось мне поиграть с энтою дурочкой. Знаешь, как кошка с мышкой играет? Придушит, потом отпустит, чтоб мышке казалось, что она на свободе, а потом опять – цап! Так и я: дала ей волю всесильной себя почуять. Ох, и наговорила она мне тут страстей! А того и не понимает, дурочка, что это я ею в тот момент управляла!
– Нет! – закричала я. Ты не можешь управлять мною! Ты просто сказочный персонаж!
Как там у Кэрролла кричала Алиса? «Вы же всего-навсего колода карт!»?
Только почему я едва держалась на ногах?
Почему я упала от легкой пощечины, которую влепил мне этот мерзавец Щелкунчик?
И откуда во мне это постыдное чувство, что я мышь, готовая отправиться в пасть коту?
Мышь ли я дрожащая или право, имею?!
– Готфрид, кажись, ты ее насмерть зашиб. Узурпаторша озабоченно, посмотрела в мою сторону.
– Ничего. Невелика потеря для нашего с вами царства.
– Это точно! – хихикнула Аленка.
Нет, все-таки лицо у нее глупое. И пошлое. В жизни не встречала лиц глупее и пошлее. Зато в сказке встретила.
Щелкунчик меж тем щелкал не хуже курского соловья:
– Моя царица… Мой перл… Мой идеал…
– Нишкни, – изрек перл и идеал, и Готфрид перешел на деловой тон:
– Я подслушивал за дверью и, признаться, даже стал опасаться за успех нашего общего дела.
– Зря, – как-то равнодушно бросила Аленка.
– Я приготовил еще некоторые документы вам на подпись, ваше величество… Он зашуршал бумагами.
– Вот, извольте. Постановление о создании временного правительства… Учреждение должности главы временного правительства…
– Хм. Небось сам на эту должность и нацелился, урюк сморщенный?
– С вашего позволения, государыня…
– Ладно, дозволяю. Только я никак в толк не возьму: на что нам какое-то временное правительство, ежели я есть главная правительница всему Тридевятому царству?
– Так ведь вы отречетесь от престола, ваше величество!
– С какой это стати?
– Неужели вы забыли? Мы ведь обсуждали с вами этот пункт плана. Как вы помните, я пользуюсь полным доверием у главарей кутежанского подполья и партизанской начальницы Марьи Моревны. Они считают, что я полностью предан их делу освобождения Тридевятого царства от… вашего величества. Зачем же их разочаровывать? В один прекрасный день, да хоть завтра, вы объявите народу, что в связи с безвременной кончиной вашего почтенного супруга Брахмы Кумариса вы отрекаетесь от престола, удаляетесь в дальний монастырь и все бразды правления передаете временному правительству и его главе, то есть мне. Народ ликует!
– Так уж и ликует, – мрачно хмыкнула Аленка.
– Непременно, И всех ликующих мои люди обязательно возьмут на заметку. Далее. Подпольщики, партизаны и прочие народные мстители, узнав о том, что власть перешла ко мне, их как бы ставленнику, понимают, что им не нужно устраивать никаких революций и свержений тиранов. Они тоже ликуют, теряют бдительность и смело объявляются в Кутеже, полагая, что им больше не грозит никакая опасность. И вот здесь…
– Ты их – на плаху! – воодушевленно воскликнула узурпаторша.
– Нет, ваше величество– Это – неполитический ход.
– Да? А какой же ход тогда политический? Совсем ты меня запутал, Готфрид. Покойный Брахма на своем самскрипе и то понятнее изъяснялся, чем ты, родимый…
– Умоляю слушать, ваше величество. Итак, вы отреклись и исчезли из поля зрения кутежан. Временное правительство издает мудрые указы и показухи ради вершит пару-тройку, не больше, добрых дел. Но в стране разруха. Голод. Разгромлены пасеки, винокурни и пивоваренные заводы. Экономика в глубоком кризисе, а тут еще со стороны Великой Братании и Фигляндии исходит непрекращающаяся угроза захватнического вторжения в Тридевятое царство. Народ в растерянности и ужасе. Кого обвинит народ в тех напастях, которые постигли его страну?
– Меня, – неуверенно ответила Аленка.
– Вас? Но вы были подчинены воле вашего чужеземного супруга и его приспешников. Вы просто женщина, слабая, безвольная и к тому же находящаяся, в деликатном положении. И, кроме того, вы ведь отреклись от престола.
– Отреклась.
– А голод и разруха продолжаются.
– Продолжаются…
– И кто же в этом виноват?
– Не я.
– Правильно! Временное правительство тоже нельзя обвинить – оно делает все, чтоб спасти страну. Значит, виноват… народ.
– Точно!
– Но народ сам себя никогда не обвинит. Он обязательно будет искать крайнего. У вас в Тридевятом царстве, кажется, даже есть такая игра: «Кто крайний?» Так вот. Мои люди создадут в народе такое настроение, что врагами, разрушителями, погубителями и предателями будут считать всех этих революционеров-подпольщиков, партизан и народных мстителей. Кто жег запасы ячменя и солода? Подпольщики! Кто подбрасывал отравленные или взрывоопасные пряники в местах большого скопления народа? Мстители!! Кто пускал под откос обозы со свежесобранным медом с народных пасек и лишал страну ее сладкого запаса? Партизаны!'!
– Народ в это не поверит.
– Народ в это поверит! И с большим удовольствием, моя царица! Тем более что моим людям не составит труда состряпать несколько зримых и ощутимых доказательств… И народные массы сами схватят и поволокут на плаху, на дыбу, на кол всех ваших сегодняшних врагов. И ничего не останется ни от Марьи Моревны с ее партизанами, ни от народных мстителей. О них даже песен не сложат! И тогда…
– Тогда? – напряглась Аленка.
– В момент торжества народной воли, в момент, когда свершатся уже все казни, появитесь вы. Вы встанете на возвышении перед беснующейся толпой: в белом платье, в белой короне с белоснежной фатой, с букетом белых лилий в руках, словно спустившийся с небес ангел… Это мы прорепетируем, платье вам сошьет лучший кутюрье из Помиранции – они в швейном деле мастера. Ваше появление произведет на народ неизгладимое впечатление. Тут я вам подыграю, скажу прочувствованную речь о том, как вы на самом деле пеклись о народном благе, как страдали за Тридевятое царство всей душой…
– И они поверят?
– Еще как, ваше величество! Проглотят наш пирог и спасибо скажут.
– Насчет пирога я не совсем поняла…
– Это иносказание. Главное, что они падут вам в ноги и слезно попросят вас опять взойти на престол.
– Так уж и попросят…
– Попросят. В конце концов, мы их заставим попросить… И вы – вновь царица.
Наступило долгое молчание, в течение которого я, лежа на полу и старательно изображая из себя безжизненное тело, осмысливала все услышанное. Вот что задумал Готфрид фон Кнакен! Башковитый мужичок, хоть и не изобретательный; подобные прецеденты уже случались в мировой истории.
Значит, не зря я добилась аудиенции у лжецарицы.
Не зря тут на полу (между прочим, холодном) лежу.
Только как об этом подлом заговоре узнают те, кто в Чертоногом лесу собирается поднимать восстание?
Как мне им подать весть?
Надо подумать, а пока слушать, слушать возобновившийся меж Аленкой и послом разговор.
– И какую ж награду ты, Готфрид, себе за все про все хочешь?
– Мы же договаривались, ваше величество… Между княжеством Нихтферштейн и Тридевятым царством есть крупный земельный надел… Ничейный.
– Ты про Поднятую Целину, что ли?
– Да, да.
– Так ведь искони земля эта Тридевятому царству принадлежала! Вы у нас без конца ее отвоевать стремились…
Глаза у меня были закрыты, но я ясно представила себе, как щерит свои зубы Готфрид фон Кнакен.
– А вы отдайте мне Поднятую Целину, царица, – елейным тоном сказал он. Подпишите акт передачи, и мы в расчете.
– Не мал ли твой роток на столь велик кусок? – Даже Аленка, казалось, опешила от такой наглости.
– Не мал, царица. В самый раз.
– Мы, значит, эту Целину подымали-подымали, а ты на готовенькое пришел?
– Разве это большая цена за то, что я собираюсь сделать для вас? Неужели вы так не дорожите своим престолом и жизнью?
– Уговорил. Забирай Поднятую Целину.
– Вот акт, подпишите.
– Э нет! Подпишу я энтот акт только после того, как ты, посол, все, что мне насулил, сделаешь в точности.
– Я человек слова! – возмутился Готфрид, но Аленка на это только рассмеялась противным голосом:
– Ладно, ступай, Готфрид, устала я от речей твоих да и есть хочу.
– Как угодно вашему величеству, но когда же мы приведем в исполнение свой план?
– Нынче у нас что за день?
– Понедельник.
– Понедельник –день тяжелый. Во вторник меня лекарь дворцовый осматривает, в среду… Нет, в среду нельзя.
– Почему?!
– Махатмушка мой в среду преставился, так я траур по нему в этот день седмицы надеваю.
– Хорошо, а четверг? – Посол, казалось, подпрыгивал от нетерпения.
– Четверг у меня банный день. Перенести никак нельзя, А вот в пятницу… В пятницу как раз можно все и устроить. Как раз к выходным закончим.
– Это слишком долго, царица! Дорог каждый день…
– А ты меня не торопи! – вдруг взвилась Аленка. Я женщина беременная, мне волноваться лишний раз нельзя! А то я вообще… возьму и передумаю.
– Я вас умоляю, ваше величество!
– Сказала – в пятницу, значит, в пятницу! – отрезала Аленка.
– Как вам будет угодно.
– Вот то-то. Ты, Готфрид, окажи мне любезность: выйдешь из палат, кликни кого из стражи, пусть мертвое тело рогожей накроют да на ледник вынесут.
– Ах, вы об этой… Так ли уж она мертва?
И я почувствовала, что фон Кнакен склоняется надо мной.
– Руки прочь! – заорала я так, что посла отнесло от меня метра на два.
Теперь главное – стремительность и напор.
– Она все слышала! – завизжала Аленка.
– Стоять! – вопил посол.
Но я уже оказалась у дверей. Уже распахнула их…
Откуда взялась эта жгучая боль меж Лопаток?
И почему я снова упала?
И во рту противный привкус крови…
– Хорошо ты ее остановил! – раздался далекий женский смех. Одним ударом!
– Вот теперь можно и на ледник! – вторил хохоту мужской голос… Тишина.
* * *
…Мне снилась осень в полусвете стекол…Нет.
Мне снился апрель.
И день сдачи кандидатского минимума по общей философии.
Мой билет вышел весьма удачным: концепция исторического потока у Тойнби и Шпенглера плюс диамат в общих чертах. Профессор Сеньковский, симпатяга, автор популярного труда «Уроки философии» и сторонник той теории, что женщина не может стать философом, как Кант или Гегель, ибо в ней самой уже заложена природная мудрость, которой для жизни вполне достаточно… Да, так вот, именно профессора Сеньковского, его милое лицо неиспорченного интеллигента, видела я во сне. Я вдохновенно излагала профессору теорию циклов Тойнби, цитировала что-то из «Заката Европы», как вдруг профессор почему-то вышел из-за своей кафедры и принялся шлепать меня по щекам со словами:
– Василиса, очнись! Нельзя спать! Нельзя лежать! Идти надо! А то твоя совсем замерзай!
– О чем вы, профессор, – беззвучно простонала я, и тут в рот мне полилась вода. Я подавилась, закашлялась и поняла, что проснулась. Темно, – сказала я первое, что пришло мне в голову. И холодно.
– Совсем холодно, совсем темно. В голосе соглашавшегося слышались знакомые интонации. Пойдем отсюда, Тудыратым тебя выведет.
И на плечи мне легла прогретая солнцем лисья шуба. Как мы выбрались на свет божий, я помню смутно, потому что в моем сознании еще мешались, как карточки лото, воспоминания об узких лестницах и широких аудиториях родного университета и пестрота улиц несуществующего града под названием Кутеж…
– Я допишу диссертацию, профессор Тудыратым? – кажется, спрашивала я.
– Твоя все допишет, а моя поможет. Ходи, крепко ходи!
Когда я более-менее пришла в себя, оказалось, что я сижу в какой-то грязной хибаре, меня поит чаем Тудыратым, а напротив сидит человек с деревянной ногой.
– Вы Джон Сильвер? – поинтересовалась я.
– Бредит, сердешная, – отозвался тот. Какой я Джон? Восьмой десяток доживаю под именем Евгения Селивестрова. Тудыратым, налей ей водочки.
– Не надо, – запротестовала я. Лучше еще чаю. Как выяснилось позднее, Тудыратым спас мне жизнь. Как ему удалось пробраться незамеченным во дворец и подслушать все, что там происходило, – для меня загадка. И когда мое бездыханное тело Аленкины стражники потащили в дворцовый подвал, Тудыратым поспешил за ними, словно тень, хотя вряд ли тени носят лисьи шубы… Дальше было просто – волшебная вода деда Мартемьяна оказала на меня исцеляющее действие.
– Тудыратым, – вцепилась я в учкудукца, – ты должен спешить! Беги в лес, к партизанам, скажи Марье Моревне, что фон Кнакен предатель и в ближайшую пятницу они с Аленкой устроят большую пакость всему Тридевятому царству.
– А твоя как?
– Моя… то есть я постараюсь предупредить об этом кутежанских подпольщиков. Мне бы только их найти…
– А чего их искать, – неожиданно подал голос Евгений Селивестров. Когда вот оно, подполье.
И он постучал деревянной ногой по застеленному дерюгой полу.
От этого стука дерюга вспучилась горбом, а потом и вовсе упала в сторону. Под ней обнаружилась поднятая крышка люка. Запахло подземельем и тайнами.
– Дед! – послышался из-под земли веселый голос. Ты чего опять расстучался? Не знаешь разве: заняты мы!
– Вылазь, Федор! – потребовал Селивестров.
Федор вылез. Был он юн, розовощек и лохмат.
– Вот оно и есть, наше подполье! – гордо отрекомендовал его человек с деревянной ногой.
* * *
…Утро было как в песне – туманным и седым.Ладья под пересвист просыпающихся малиновок и зябликов величаво вышла из заросшей осокой заводи Махлы-реки и двинулась, рассекая крутой грудью медленные воды, в сторону города. На корабле было тихо, но это вовсе не означало, что упомянутое судно пустовало. Скорее, те, кто в данный момент находился на ее борту, умели быть бесшумными. До поры до времени.
Туман по мере продвижения ладьи рассеивался, и в момент, когда от Махлы ответвился рукав славной речки Калинки, засияло солнышко и борта грозного и прекрасного корабля засверкали, поскольку были обвешаны большими бронзовыми щитами.
На ладье шли последние приготовления.
– Куда, куда, сущеглупые?! Нешто ведено вам было в. пищали зелье сапожной щеткой наталкивать?! Ох уж и покажет вам после битвы Марья Моревна, прекрасная королевна!
– Эй ты, тетеря деревенская!.. Да, к тебе, черту сивобрысому, я обращаюсь! Рази ж ты не знаешь, что ружья кирпичом чистить есть первое непотребство?! Левша, поди, скажи-ка ему!..
– Нишкните, мужики! Орем так, что ужо на площади слыхать нашу перебрань, прости господи!
– Сам молчи. Енерал выискалси.
– Мужики, а колечко-то у кого на сей час обретается? Вань, у тебя? Дай поглядеть! Тьфу ты, паскудство, и смотреть-то не на что!..
– Что, Егорка, не для тебя закорка?! Молод ты еще такими колечками забавляться! Твое дело не по бабам сопли распускать, а палубу драить! Что зазря шмыжишь, людям работать мешаешь.
– Пер-рвая р-рота, слушай мою команду!
– Вто-р-рая р-рота, слушай мою команду!..
– Салус публика – супрэма лэкс!
– …А толмачу баранок дайте – пущай заткнется да грызет с устатку, ему воевать не положено! Он нам еще во дворце пригодится, как энтого интервента клятого допрашивать примемси.
– Аста ла виста, бэби!
– Точно. Готовьсь, ребята-а-а!
– Колечко-то на ствол взденьте, вон уж и царски хоромы показалися. Ох и жахнет сейчас пушечка родимая да по вражьему оплоту!
Рассвистевшиеся утренние пташки примолкли и с почти благоговейным ужасом созерцали удивительное зрелище: над бортом ставшей в камышовых зарослях ладьи появился, поминутно вытягиваясь и удлиняясь в сторону дворцовой площади, мрачный черненый ствол самой большой пушки.
– Полезное однако же в хозяйстве энто колечко, мужики!..
– Энто смотря об каком хозяйстве речь. Моему, к примеру, хозяйству оно вовсе без надобности. Что я, убогий какой?! Вась, а тебе что, потребно колечко?
– Гы-гы-гы!
– Га-га-га!
– Подите вы к раковой бабушке, скалозубы! Уж и спросить ничего нельзя!
– За спрос не бьют в нос! Василий, не кручинь головы, как завершим баталию – даст тебе Ванька колечко поносить, бабу твою порадовать…
– Тьфу на тебя, похабник!
– И попрошу запомнить: кому я Ванька, а кому – и Иван-царевич!
– Прощения просим!
– Ох, и заноза же ты, Маздай Маздаевич!
– Р-разговорчики на палубе! Приготовиться к атаке! …И потемнело в тот миг небо синее, и закрылось тучею солнце ясное, и от греха подальше улетели коростели-птицы, да и сороки-трещотки, любительницы скандалить и сплетничать, захлопнули свои клювики, потому как грозно и сурово смотрел пушечный ствол в окружающее мирное пространство.
– Огонь!!!
Исторический, вошедший позднее во все летописи залп был такой, что у всех находившихся на ладье на мгновение уши позакладывало. Но борцы с тиранией быстро оклемались, и уже гудело-перекатывалось от кормы до носа грозно-веселое «ур-раа!!!».
И тут же, не давая улечься поднятой залпом пыли, со стороны дворцовой площади послышался усиленный тысячей глоток призыв: «На штурм!»
С ладьи спустили легкие маневренные плоты, и, споро погрузившись на них, вооруженные до зубов бойцы первой и единственной кутежанской революции, матерясь и перебрасываясь солдатскими остротами, ринулись по речке Калинке к ближайшей пристани, чтоб влиться в ряды победоносного народного восстания. И над всем этим разлитием благородного гнева несся клич на языке далекого Тибра:
– Авэ, Цезар, моритури тэ салутант!..
– Вы не есть правы, мистер Промт Дикшинари, – говорил в это время педантичный и аккуратный даже во время революции Фондей Соросович. Мы не есть идущие на смерть. Мы есть несущие жизнь.
– Это ты, Фондей Соросович, правильно сказал, – одобрительно загалдел народ на плоту, и тут же прозвучала команда:
– Суши весла! В отряды стройся! Командовала толпой вооруженных партизан Марья Моревна в новом латном облачении, в золотом шлеме с развевающимся алым плюмажем.
– Слышите, какой гул на площади стоит! – восторженно вскрикивал пивовар Иван Таранов, коего тоже допустили к оружию, понимая, как хочется человеку рассчитаться с узурпаторшей за все свои былые обиды и притеснения. Весь Кутеж на бунт поднялся!
– Кутеж – это еще мелочь! – усмехнулся Микула Селянинович. Васильев Посад присоединился, Сманигород, Козляковка, Петровск, даже из Волоколамска есть два взвода добровольцев, из бывших пасечников и пивоваров!
Среди кутежанских баб тоже царило необыкновенное воодушевление:
– Петровна! Пойдем-ка с тобой Аленку-противницу воевать, переворот учинять!
– Как переворот?! Уже?! Ахти мне, а я белье с вечера замочила! – Мой-то, стервец, и не предупредил даже, что нынче будут революцию делать, как ушел вчера после ужина, так и не появлялся. Видно, уже влился в ряды сопротивления.
– Бросай белье, Петровна, я вон опару оставила, пущай тесто убегает, а токмо не могу я пропустить исторического момента!
– Бегу, Митревна! Ты будь добра, Настьку Ефимову предупреди да Матренку Сидорову. Они дюже устремлялись царице волосья выдергать!..
Одним словом, богатырский авангард прочно подкреплялся бабьими телами. То есть тылами, конечно.
Вооруженное восстание вспыхнуло сразу же после того, как кутежанское подполье и партизанское движение получили известие о предательстве Готфрида фон Кнакена. Едва Марья Моревна выслушала сбивчивую речь запыхавшегося от бега Тудыратыма, как весь партизанский городок был поднят по тревоге.
– Продал нас фон Кнакен узурпаторше за кусок земли! – бледнея от гнева, поведала собравшимся богатырям Марья Моревна. Посему надобно нам немедля в поход выступать. Сегодня или никогда!
Партизаны, надо отдать им должное, действовали сплоченно. Стратегический объект, а именно боевую ладью, по бревнам волоком дотащили до реки и произвели торжественный спуск на воду, хотя и имелись в судне некоторые недоделки. И ладья, поэтически поименованная мистером Дикшинари «Эос», приняв на борт народных мстителей, двинулась в путь, который уже описывался выше.
Кутежанское подполье тоже не дремало. Сигнального выстрела с ладьи по царским палатам ждали с замиранием сердца. И час народной воли пробил.