Страница:
– Поздравляю, – глупо сказал я, ничего более умного в голову не пришло.
– Да где же обед?! – Рыкало в очередной раз посмотрел на часы. – У меня через час совещание! Что там Алёнка, спит, что ли? Иди, мать, подгони ее, дай ей хороший тычок в холку.
– Давайте я сбегаю, Алексанпантелеич, – встрепенулась Женя. – Может, случилось у нее там чего? Помогу ей.
– Ну давай, – разрешил Рыкало, начальственно махнув толстыми пальцами. – А то даже перед гостем неудобно.
Ага… Я, значится, гость, а Женька, значится, нет. Мне стало немножко завидно. Я захотел быть своим здесь, в этом чудном месте. По-настоящему своим.
Меня часто приглашают в отдаленные медвежьи углы нашего края. Благодарные пациенты приглашают, и родственники благодарных пациентов – тоже. Зовут на далекие охотничьи заимки, на речки в глуши, где немерено комаров, но еще больше – окуней и щук, зовут на пасеки в тихой деревне и в престижные загородные дома, где есть отличные бильярдные столы – играй сколько хочешь. А я соглашаюсь редко… да что там, почти никогда не соглашаюсь. Обижаю при этом пациентов, но не могу по-другому. По натуре своей я городской обитатель, куда естественнее чувствую себя в Барселоне или в Кельне, чем в лесной скособочившейся избушке. И к тому же дела, дела… Опять же, нужно беречь пальцы. Пальцы хорошего хирурга – сродни пальцам скрипача, его гордость, его забота и боль. Не дай бог засадить большую занозу под ноготь – неделю не сможешь работать полноценно. Не приведи господь натереть мозоли веслами или топором – кожа рук одеревенеет и потеряет чувствительность. Когда я работал на Некрасова, мог позволить себе всякое – молотить по мордам спарринг-партнеров, отжиматься на кулаках и бить в мешок с песком. Теперь для меня такое – табу. Снова табу.
Легкая Женечка вспорхнула со стула и умчалась куда-то. Рыкало снова глянул на часы.
– Значится, вы, Дмитрий, хирург? – спросил он.
– Хирург.
– Хреновая у вас работа, – заявил вдруг он. – В смысле, тяжелая. Я бы такой не захотел.
– Ну что же, каждому свое. Я бы, например, не стал работать начальником исправительной колонии.
– А я бы – хирургом. Насмотрелся я на ваше дело… – Варвара Тимофеевна предупредительно ткнула Рыкало острым локтем в ребра, но он лишь дернул плечом. – Дай сказать, Варя. Ребенок у меня заболел, понимаете? Сколько лет назад это было, а все равно сердце болит, как ножом по нему режут. Саркома оказалась. Ребенок – понимаете, Митя, и вдруг саркома Юинга, – полковник четко выговорил медицинские слова. – Сперва я верить не хотел, потом плакал слезами. Целый год в больнице, операций три штуки было. Я тогда перед хирургами чуть ли не на коленях ползал: спасите мое чадо, ребеночка моего любимого, все деньги отдам, все что угодно для вас сделаю. А они… Что они могли сделать? Тяжелая стадия, говорят, операция не помогает. Тогда я злился на вас, хирургов, а теперь уже понимаю вас…
Александр Пантелеевич налился кровью, густо побагровел. Лишний вес, гипертония, подступающая старость, нервная работа. И такие воспоминания, не добавляющие здоровья… Он был старше меня всего-то лет на десять, но выглядел старше на двадцать. Плохо быть бывшим алкоголиком.
Та история с больным ребенком все же закончилась хорошо, в этом я был уверен. Потому что Женя жила в доме Рыкало, и история ее была похожа на историю его ребенка. Ребенка Александра Пантелеевича вылечили, и ребенок стал фрагрантом. Именно фрагрантом – как-то не поворачивается язык назвать «подлизой» здоровенного усатого мужика, офицера, охраняющего заключенных, явно не проститутку и не жулика, и даже не красавчика. Ярослав Рыкало – фрагрант, теперь я в этом не сомневался. И поэтому он укрывает здесь Женьку, по приказу таинственного Ганса – тоже, предположительно, фрагранта.
Вот какой я догадливый. Развит не по годам.
– Саш, успокойся! – произнесла Варвара Тимофеевна строгим голосом. – Выпей таблетку!
Полковник дрожащей лапищей достал из кармана тубус с нитроглицерином и отправил капсулу под язык. Ага, значит, еще и стенокардия. Нет, жизнь начальников исправительных колоний никак не назовешь легкой и здоровой. Хирургам, возможно, даже получше живется.
Ситуацию исправили Женечка и Аленка. Они появились из задней двери столовой, катя перед собой никелированную тележку со всякой снедью. Еды на ней было столько, что я с трудом преодолел желание вскочить на ноги и помочь девушкам. Но все же сдержался, понял вдруг, что это будет нарушением семейного этикета, и вслед за мною побежит Варвара Тимофеевна, а за ней и сам полковник, что совсем нежелательно. Поэтому я смиренно остался сидеть, и с некоторым ужасом наблюдал, как на стол ставится супница объемом с полведра, с лежащими в ней кусками свинины размером в кулак, а за ней выкладываются тарелки с закусками, которыми можно накормить полроты солдат – нарезанная тонкими ломтиками красная рыба, и осетрина, и копченая колбаса четырех сортов, и буженина, и ветчина, и еще какое-то мясо, коего я не любитель, и потому в нем не разбираюсь. Потом добавилась рыба в кляре, фаршированная щука, завернутая в собственную клетчатую кожицу, желтые сыры, паштеты горкой на блюдечке, яйца пашот, салат оливье, соленые огурцы и помидоры. Оливки черные и зеленые, с воткнутыми в них зубочистками. Сопливые маринованные маслята. Я только успел подумать о том, что не хватает чего-нибудь экзотического, к примеру, авокадо, как появилось и авокадо. И все это – только закуска. Ай, бедный мой желудок, привыкший к аскезе! Я слежу за своим весом, не могу позволить себе растолстеть. Того, что было поставлено на стол, мне хватило бы на полмесяца. Не говоря уж о том, что многое из этого ассортимента я просто не могу себе позволить купить.
В этом доме не пили алкогольных напитков. Зато как славно и много кушали!
Теперь я начал понимать доселе мне незнакомую Алену – то ли повариху, то ли домработницу. Я не удивился, что она задержалась с обедом к полудню – работы у нее было действительно много. Тычка в холку она определенно не заслужила – напротив, ее можно было назвать героем труда.
Алена сноровисто ставила на стол харчи. Особой изысканности в сервировке не наблюдалось – нечто в российском провинциальном стиле. Пока она работала, я мог рассмотреть ее. Судя по габаритам, была она из местных девок – тех самых, которых не любил Ярослав из-за раскормленности. Поменьше центнера, но ненамного. Выглядела, кстати, неплохо, за счет молодости – лет около двадцати пяти. Розовое платьице в обтяжку, фартучек с белыми кружевами, полные ручки-ножки, тугие щечки, голубые глаза навыкат, белокурые завитые локоны а-ля Гретхен. В общем, не в моем вкусе. Но во вкусе большинства местных мужчин – можно ручаться.
На первое были замечательные щи – с чесночком, капустой, и возможно, даже с крапивой. Я попытался вмешаться: пожалуйста, налейте мне поменьше, столько не съем. Алена бросила на меня суровый взгляд – мол, мужик ты или нет, и налила с горкой. Если учесть немалый размер тарелки, то передо мной стоял дневной рацион. Я вздохнул и приступил к поеданию.
Полковник Рыкало кушал с завидным гастрономическим энтузиазмом. После каждых трех ложек супа он подцеплял вилкой колбаску, или грибочек, или другую закуску, и кидал в губастый рот. Варвара Тимофеевна хлебала супчик деликатно, не спеша, не то что аристократично, но вполне интеллигентно. Хитрая Женька налила себе щей сама, поэтому порция ее оказалась в три раза меньше моей. Расправилась она с супом в два счета, и теперь, в ожидании Алены, умчавшейся за вторым блюдом, не спеша разбиралась с тем самым авокадо, ковыряла его чайной ложечкой.
– Ошень вкушно. Невероятно вкушно! – прошамкал я, продавливая слова сквозь прожевываемый кусище мяса. – Ваша Алена – наштояшшая маштерица. Она повар, да?
– Зэчка она, – уточнил Рыкало. – Сожителя своего убила. А так вообще-то повар. Два года ей еще сидеть, но, думаю, освободим досрочно. За примерное, значится, поведение.
– Сожителя убила? – я чуть не подавился, представил как Алена разрывает тщедушного мужичка могучими руками. – И как вы держите ее в доме? Не боитесь, что она кого-нибудь убьет?
– Не убьет, – уверенно заявил полковник, натыкая на вилку сразу три ломтика семги. – Обычная девка она, на строгий режим попала только по бедности и глупости, потому что хорошего адвоката у ее не было. Сожитель ейный был в два раза старше ее, естественно, алкаш, две отсидки за кражу. Работала она с утра до ночи, а он пропивал все, что было в доме, и бил ее до полусмерти каждый день – надо же было ему хоть чем-то заняться. Вот, она, значится, и не выдержала один раз – взяла сковородку с огня, да начала защищаться. Голову ему разбила, да еще и ожоги на нем были, поэтому приписали: «С особой жестокостью». А так бы получила общий режим, была бы уже на свободе. Хорошая бабенка, старательная, только вот судьба у нее невезучая.
– Так у вас что, женская колония?
– Нет, она с соседней ИК, с женской. Тамошний начальник мне ее лично отрядил.
– Она у вас бесплатно работает?
Александр Пантелеевич отложил ложку, посмотрел на меня пристально и усмехнулся в усы.
– А вы, Митя, человек въедливый, все знать желаете. Ладно, скажу: расконвоированная она – числится в своей ИК, но живет здесь. Работает, конечно, не за деньги, а за списание срока. И поверьте мне, любой зэка позавидует ей белой завистью. Но не любого я взял бы в свой дом. Редко встречаются заключенные, которым можно действительно доверять.
– Не сбежит она отсюда?
– Сбежит? – Рыкало покачал головой. – А вы бы сбежали на ее месте?
– Нет, – честно признался я.
– То-то и оно…
На второе подали дичь – тушеного с овощами тетерева. Мне казалось, что я объелся супом насмерть, но, когда увидел лакомую дичинку, ощутил новый приступ чревоугодия. Когда уже начал изнемогать от съеденного, примчался Ярослав.
– Батя, маманя, извините, что опоздал, – сказал он, быстрым шагом входя в зал. – Разбирался там с одним шустрым в третьем отряде… – Он окинул стол голодным взглядом. – Не все еще съели? Супец остался?
– Осталось чуть-чуть, – ответил батя (супа между тем оставалось еще тарелок на десять). – Садись, сынок, покушай с нами, стариками.
Слава сел и приступил к трапезе – не так жадно, как отец его, но с изрядным аппетитом. Я смотрел на него во все глаза – все-таки он был первым подлизой, которого я видел после разговора с Мозжухиным. Пытался представить, как он выделяет феромоны, чтобы разобраться с зэками, но почему-то не представлялось. Ярослав Рыкало выглядел вполне обычным молодым человеком. Единственное, что привлекало внимание – он все время шмыгал. Принюхивался, глубоко втягивал воздух ноздрями. Прямо как Женька.
Да, у подлиз свои особенности.
Потом был десерт из лесных ягод. Меня заставили его «попробовать», то есть съесть полную чашку. В результате после безалкогольного обеда я чувствовал себя так, словно тяпнул полный стакан водки. Кровь отлила от мозга к желудку – практически вся.
Я предпочел бы снова пойти поспать, но Женя заставила меня прогуляться. Заявила, что спать после обеда вредно, можно растолстеть. Я не возражал – с Женей я пошел бы и на край света, мне не хотелось расставаться с ней даже на секунду.
Прежде всего она намазала меня какой-то гадостью от комаров. И сама намазалась.
– Зачем ты мажешься? – спросил я ее. Ты можешь отгонять комаров собственным репеллентом.
– Ты чего, сбрендил? – Она постучала пальцем по лбу.
– Нет, в самом деле. Разве не можешь? Ты же фрагрант.
– Ты сильно преувеличиваешь мои возможности.
– Какие возможности? В отношении комаров?
– В отношении людей тоже. Все не так просто.
Мы вышли из задней калитки сада и не спеша побрели к озеру. Комаров и в самом деле хватало, они звенели над ухом, но кусать не отваживались. День выдался жаркий, солнце слепило вовсю, самое время для купания. Народу, однако, почти не было – только рыболов с удочкой сидел в лодке посреди озера, да несколько загорелых дочерна мальчишек плескались у берега вдалеке.
– Будешь купаться? – спросил я.
– Нет, не буду.
– Почему?
– Не хочу. Пойдем лучше малину собирать. Около леса ягод полно. Лесные, мелкие, но очень вкусные.
– Пойдем, – согласился я, хотя ягод мне совершенно не хотелось. Почему бы не согласиться?
Мы продолжили неторопливый моцион вдоль озера, по узкой, на одного человека, тропинке в траве. Женя шла впереди, я смотрел, как двигаются ее упругие ягодицы, обтянутые джинсами, как изгибается при каждом шаге узкая спина, и мне хотелось повалить ее прямо здесь, в заросли лопухов и лебеды. Повалить и зацеловать. На большее меня, каюсь, не хватило бы, после обеда чувствовал я себя дурновато. Нельзя столько есть, нельзя.
– Значит, чистильщики тебя отпустили? – спросила Женя на ходу, не оборачиваясь.
– Ага, особых проблем не возникло.
– Небось, предложили сотрудничество?
– Предложили.
– И ты согласился?
– Согласился. Ты же сама сказала: соглашайся.
– Тебе повезло, легко отделался.
– По-моему, ты преувеличиваешь кровожадность и опасность чистильщиков, – заявил я. – Они обычные менты. А Мозжухин, которого ты расписала чуть ли не как исчадие ада, вообще приятный мужик. Рассказал мне кое-что про подлиз.
Женя резко остановилась и повернулась, я едва не налетел на нее. В глазах ее сверкнули гневные сполохи.
– И что тебе рассказал этот приятный человек?
– Что подлизы – жертвы обстоятельств. Все они в прошлом – дети, больные раком. Им ввели какой-то препарат, и они изменились. Это так, Жень?
– Допустим, так. Еще что сказал?
– Что все фрагранты – либо проститутки, либо мошенники, – выпалил я.
Не хотелось мне это говорить это, но вопрос созрел – болезненный, как нарыв, и нужно было поскорее с ним покончить.
– Ты в это веришь?
– Как я могу верить или не верить, если не знаком ни с одним подлизой, кроме тебя?
– А я кто, по-твоему? – Она уперла руку в бок, зло прищурила глаза. – Проститутка или мошенник?
– Ни то ни другое. Ну что ты, Жень?
– Да ничего я! Все, что говорил тебе этот урод – ложь!
– Его слова показались мне достаточно убедительными.
– Значит, и ты урод! Или дебил!
Женя развернулась и быстро зашагала по тропинке. Некоторое время я стоял и смотрел, как она удаляется. Потом поплелся вслед.
Женечка действовала в своем фирменном стиле: как только речь шла о подлизах, громко захлопывала дверь перед моим носом. Облаяла ни за что ни про что, дебилом назвала.
Скорее всего, в словах Мозжухина имелась доля правды – вот в чем была причина жениного поведения. «А потому и не говорит, не хочет признаваться в истинной своей деятельности».
Ну как еще с ней разговаривать? Я не знал.
Мы обогнули озеро. Женя добралась до леса куда раньше меня – я еле тащился, страдая от тяжести в желудке. И на сердце стало совсем нехорошо – от жары, от обиды, от пережитых в последние дни тревог. Бухало сердце бестолково, невпопад, то слишком быстро, то невыносимо медленно, каждый удар его отзывался звоном в голове и слабостью в ногах.
Женя остановилась у кустов, начала обрывать ягоды и кидать их в прелестный свой рот. А я почувствовал, что дальше идти не могу. Лег на бок прямо на тропинке, в тени березы, свернулся крючком и закрыл глаза.
Зачем я так мучаюсь? – думал я лежа. – И сколько буду мучаться дальше? Да, я подыхаю без девочки Жени, жить не могу без нее, подсел на девочку, как на наркотик. Да, она завязана с фрагрантами деловыми отношениями, или отношениями криминальными, или еще чем-то там, черт его знает. Да, за подлизами охотятся чистильщики – конечно, я не верю в то, что они убивают подлиз, и кто бы в такое поверил, но от этого ничуть не легче. А между тем ситуацию можно разрешить простейшим образом. Фрагранты, результат случая, появились в нашем городе, живут только здесь, и нигде их больше нет. И чистильщики действуют только в нашей области. Нам с Женей нужно уехать, и ее оставят в покое. Не люблю суетливую Москву, но ничего, привыкну. Приму предложение из института Блохина, перееду в столицу вместе с Женей. Продам квартиру здесь – глядишь, на однокомнатную в Москве хватит – пусть не на самую хорошую, пусть на окраине, пусть… Женя найдет работу, с ее способностями это не проблема… хотя нет, пусть лучше научится обходиться без подлизовских заморочек, от них одни неприятности. Пусть живет как нормальный человек. И все будет хорошо, поженимся, нарожаем деток… Кстати, будут ли они фрагрантами?
Нежные пальцы провели по моим волосам, я открыл глаза. Женя сидела рядом со мной на корточках, джинсовые ее коленки почти упирались в мой нос. Губы и руки Женьки были фиолетово-красными от малины. Наверное, и пахло от нее малиной. Наверное… Я не знал, так ли это. Не мог узнать, лишенный нюха.
– Что с тобой, милый?
– Помираю, – проскрипел я.
– От чего, милый?
– Сердце болит.
– Старенький ты у меня, больной. – Женя заботливо повернула меня на спину, расстегнула клетчатую мою рубашку, встала на колени и приложилась ушком к груди – сердце при этом дало очередной перебой. – Ой, слушай, на самом деле стучит как-то не так.
– Аритмия.
– Это что?
– Ничего хорошего. Противная штука.
– И давно она у тебя?
– Никогда не было. В первый раз.
– А почему появилась?
– Из-за тебя, белочка. Из-за тебя.
– Ты так из-за меня переживаешь?
– Ты даже представить не можешь, как я переживаю. И насколько я тебя люблю.
Женя виновато вздохнула. Легла рядом со мной, обняла, закинула на меня согнутую ногу. Она всегда спала со мной в такой позе, крепко держалась за меня во сне, прижималась, просто прилипала горячей кожей, постоянно дрыгая при этом ногами. Ей было удобно, чего не скажешь обо мне – попробуй, усни, когда на тебе лежит такая изумительная девочка, да еще и брыкается. Уснуть было трудно, но я не спихивал Женю, не отодвигался, не поворачивался к ней спиной. Я лежал в темноте с отрытыми глазами и млел от удовольствия. Спящая Женя проявляла ко мне такую степень доверия, какой никогда не было у Жени бодрствующей. Во сне она была моей, только моей. Не подлизой, просто человеком.
– Прости меня, – шепнула она, уткнувшись носом в ухо. – Я соврала тебе. На самом деле ты не урод и не дебил. Ты хороший и умный.
– Спасибо, приму к сведению…
– Нет, правда, прости. Я сорвалась, мне тяжело сейчас…
– Тебе со мной плохо? А с кем же тогда хорошо? С подлизами?
Она приподнялась на вытянутых руках, нависла надо мной, закрыв головой небо. Губы ее, испачканные кровавым соком, выглядели почти по-вампирски. Нежное личико перекосилось в грустной гримасе. Опять. Я так редко видел ее не грустной…
– Чего ты хочешь, Дим? Ты сам знаешь?
– Знаю. И ты знаешь, чего я хочу. Хочу, чтобы ты всегда была со мной. Просто со мной, как обычный человек, безо всяких приключений, без секретов и уловок, без таинственных подлиз и зловещих чистильщиков. Жень, давай уедем в Москву! Там предлагают хорошую работу – отличная больница, одна из лучших в стране. Если я буду работать там, все твои проблемы мы решим за неделю, на самом высшем уровне. Чистильщики тебя потеряют навсегда – гарантирую. Поехали?
– Так не получится, – ответила она, не задумываясь. – Дим, поверь, я тоже хочу по-нормальному. И ты прав: если я уеду из города, чистильщикам больше дела до меня не будет. Но так нельзя. Нельзя, Дим!
– Почему?
В миллионный раз я задал этот вопрос, нисколько не рассчитывая на ответ. И, похоже, для Жени настало подходящее время, чтобы резко обрубить разговор. У нее всегда получалось это умело.
– Ты не понимаешь… – Женя села на траву, помотала головой, устало закрыла глаза ладонями. – Все так непросто… Я совершаю преступление каждый раз, когда говорю тебе хоть что-то о подлизах. Нельзя этого делать, нельзя, нельзя! – Она в отчаянии стукнула кулаком по земле. – И все равно я пробалтываюсь, рассказала тебе уже слишком много, даже не представляешь, сколько! А тебе всегда мало, мало, мало! Ты злишься на меня, и самому тебе от этого плохо. Так и получается: с одной стороны – ты, с другой – мои друзья, самые близкие, единственные, на кого я могу рассчитывать. Я мечусь между тобою и ними. Я не могу больше так, я не знаю, что делать…
– Почему преступление? И против кого преступление? Против ведомственной инструкции УВД, которая держит существование фрагрантов в секрете?
– Преступление против нас, подлиз. И УВД тут не причем. Чистильщики – не просто менты, они отморозки, убийцы. В любом случае нет никакой инструкции, никаких официальных приказов, касающихся подлиз. Все, что говорил тебе Мозжухин – ложь. Им нужно только одно: чтобы нас не было. И если мы будем болтать лишку, то так и случится – нас не будет.
– Кто придумал вашу конспирацию? Кто превратил подлиз в несчастных нелегалов, вывел их из-под закона?
– Ганс. Он лучше всех знает, что делать.
Лицо Жени неожиданно озарилось и приобрело некий оттенок фанатизма. Слово «Ганс» приподняло уголки жениных губ в улыбке и заставило ее глаза просиять так, что мне стало страшно. Подобное выражение появлялось в застойное время на рожицах пионеров при слове «Ленин». «Вступая в ряды всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, торжественно клянусь жить, учиться и бороться…»
Ганс… Это ж надо, какое немецкое имечко. Э, да не фашисты ли эти подлизы, не полувоенная ли тоталитарная секта? Может быть, примером им служит не Ленин и даже не Сталин, а сволочной Гитлер, очередная его реинкарнация местного производства? Тогда понятно, почему их так рьяно не любят российские правоохранительные органы.
– Кто такой Ганс? – спросил я. – Ваш фюрер, да? Тебе не кажется, что он играет подлизами, как марионетками? «Ганс велел, Ганс приказал»…
– Не надо о нем так, пожалуйста. – Женя потянулась вперед и нежно коснулась губами моей щеки. – Ты хороший, Дима. И Ганс хороший.
– Лучше меня?
– Ну как можно сравнивать?
– Лучше меня в постели?
– Фу, какую чушь ты несешь! – Евгения брезгливо фыркнула, отдвинулась. – Откуда я знаю, какой он в постели? Да и причем тут это вообще? Ганс, он, как это сказать… – Она задумчиво наморщила лоб, помахала пальцами. – Он выше всего этого. Вот так.
– Импотент? Педераст? – с готовностью предположил я.
– Перестань фиглярничать! Ты познакомишься с Гансом, и он тебе понравится.
– Он фрагрант?
Женя молчала почти минуту, раздумывала, стоит ли выдавать очередную информацию, и без того очевидную. И наконец решилась.
– Да. Можешь считать, что Ганс – главный подлиза.
– А если я лично попрошу Ганса отпустить тебя, дам ему гарантию, что с тобой все будет в порядке? Тогда он разрешит тебе уехать в Москву?
– Можно не спрашивать, Ганс никого не держит, у нас все добровольно. Но я сама не поеду.
– Почему? (господи, как я сам себе надоел с этим вопросом!)
– Жаль, что мы не познакомились с тобой пару лет назад, тогда все было намного проще. А сейчас нас загнали в угол, в городе идет война.
– Между подлизами и чистильщиками?
– Не совсем так, – Женя покачала головой. – Точнее, совсем не так.
– А между кем?
– Скоро узнаешь.
– И какое отношение имеешь к этой войне ты, хрупкое создание?
– Самое непосредственное. Можешь считать, что я – один самых крутых бойцов.
Прозвучало патетически, сразу вспомнились слова Мозжухина о мании величия подлиз, совмещенной с манией преследования. И еще в голову пришли толкинисты и прочие ролевики, с их карикатурно-сказочной, никогда не кончающейся борьбой Добра против Зла (именно так, с заглавных букв). Может, и сейчас речь шла о подобной «войне»?
– Значит, скоро ты снова бросишь меня? – спросил я. – Снова исчезнешь, растворишься в городе и будешь героически воевать с кем-то, кого я не знаю? Типа, «подпольный обком действует»…
Женька протянула руку и крепко стиснула мои пальцы. Шмыгнула носом – сильнее, чем обычно.
– Я хочу чтобы ты был с нами, – проговорила она, почему-то глядя в землю. – Будешь работать с нами? Если, конечно, Ганс разрешит.
Я пожал плечами. Совсем мне не понравилось это «если Ганс разрешит». Хотя «работать» звучало куда лучше, чем «воевать».
– Буду, белочка. Считай меня своим личным телохранителем.
Она подняла голову и улыбнулась – как мне показалось, с облегчением. Неужели она думала, что я откажусь?
– С телохранителями не спят.
– Спят, спят, милая. Еще как спят…
Глава 15
– Да где же обед?! – Рыкало в очередной раз посмотрел на часы. – У меня через час совещание! Что там Алёнка, спит, что ли? Иди, мать, подгони ее, дай ей хороший тычок в холку.
– Давайте я сбегаю, Алексанпантелеич, – встрепенулась Женя. – Может, случилось у нее там чего? Помогу ей.
– Ну давай, – разрешил Рыкало, начальственно махнув толстыми пальцами. – А то даже перед гостем неудобно.
Ага… Я, значится, гость, а Женька, значится, нет. Мне стало немножко завидно. Я захотел быть своим здесь, в этом чудном месте. По-настоящему своим.
Меня часто приглашают в отдаленные медвежьи углы нашего края. Благодарные пациенты приглашают, и родственники благодарных пациентов – тоже. Зовут на далекие охотничьи заимки, на речки в глуши, где немерено комаров, но еще больше – окуней и щук, зовут на пасеки в тихой деревне и в престижные загородные дома, где есть отличные бильярдные столы – играй сколько хочешь. А я соглашаюсь редко… да что там, почти никогда не соглашаюсь. Обижаю при этом пациентов, но не могу по-другому. По натуре своей я городской обитатель, куда естественнее чувствую себя в Барселоне или в Кельне, чем в лесной скособочившейся избушке. И к тому же дела, дела… Опять же, нужно беречь пальцы. Пальцы хорошего хирурга – сродни пальцам скрипача, его гордость, его забота и боль. Не дай бог засадить большую занозу под ноготь – неделю не сможешь работать полноценно. Не приведи господь натереть мозоли веслами или топором – кожа рук одеревенеет и потеряет чувствительность. Когда я работал на Некрасова, мог позволить себе всякое – молотить по мордам спарринг-партнеров, отжиматься на кулаках и бить в мешок с песком. Теперь для меня такое – табу. Снова табу.
Легкая Женечка вспорхнула со стула и умчалась куда-то. Рыкало снова глянул на часы.
– Значится, вы, Дмитрий, хирург? – спросил он.
– Хирург.
– Хреновая у вас работа, – заявил вдруг он. – В смысле, тяжелая. Я бы такой не захотел.
– Ну что же, каждому свое. Я бы, например, не стал работать начальником исправительной колонии.
– А я бы – хирургом. Насмотрелся я на ваше дело… – Варвара Тимофеевна предупредительно ткнула Рыкало острым локтем в ребра, но он лишь дернул плечом. – Дай сказать, Варя. Ребенок у меня заболел, понимаете? Сколько лет назад это было, а все равно сердце болит, как ножом по нему режут. Саркома оказалась. Ребенок – понимаете, Митя, и вдруг саркома Юинга, – полковник четко выговорил медицинские слова. – Сперва я верить не хотел, потом плакал слезами. Целый год в больнице, операций три штуки было. Я тогда перед хирургами чуть ли не на коленях ползал: спасите мое чадо, ребеночка моего любимого, все деньги отдам, все что угодно для вас сделаю. А они… Что они могли сделать? Тяжелая стадия, говорят, операция не помогает. Тогда я злился на вас, хирургов, а теперь уже понимаю вас…
Александр Пантелеевич налился кровью, густо побагровел. Лишний вес, гипертония, подступающая старость, нервная работа. И такие воспоминания, не добавляющие здоровья… Он был старше меня всего-то лет на десять, но выглядел старше на двадцать. Плохо быть бывшим алкоголиком.
Та история с больным ребенком все же закончилась хорошо, в этом я был уверен. Потому что Женя жила в доме Рыкало, и история ее была похожа на историю его ребенка. Ребенка Александра Пантелеевича вылечили, и ребенок стал фрагрантом. Именно фрагрантом – как-то не поворачивается язык назвать «подлизой» здоровенного усатого мужика, офицера, охраняющего заключенных, явно не проститутку и не жулика, и даже не красавчика. Ярослав Рыкало – фрагрант, теперь я в этом не сомневался. И поэтому он укрывает здесь Женьку, по приказу таинственного Ганса – тоже, предположительно, фрагранта.
Вот какой я догадливый. Развит не по годам.
– Саш, успокойся! – произнесла Варвара Тимофеевна строгим голосом. – Выпей таблетку!
Полковник дрожащей лапищей достал из кармана тубус с нитроглицерином и отправил капсулу под язык. Ага, значит, еще и стенокардия. Нет, жизнь начальников исправительных колоний никак не назовешь легкой и здоровой. Хирургам, возможно, даже получше живется.
Ситуацию исправили Женечка и Аленка. Они появились из задней двери столовой, катя перед собой никелированную тележку со всякой снедью. Еды на ней было столько, что я с трудом преодолел желание вскочить на ноги и помочь девушкам. Но все же сдержался, понял вдруг, что это будет нарушением семейного этикета, и вслед за мною побежит Варвара Тимофеевна, а за ней и сам полковник, что совсем нежелательно. Поэтому я смиренно остался сидеть, и с некоторым ужасом наблюдал, как на стол ставится супница объемом с полведра, с лежащими в ней кусками свинины размером в кулак, а за ней выкладываются тарелки с закусками, которыми можно накормить полроты солдат – нарезанная тонкими ломтиками красная рыба, и осетрина, и копченая колбаса четырех сортов, и буженина, и ветчина, и еще какое-то мясо, коего я не любитель, и потому в нем не разбираюсь. Потом добавилась рыба в кляре, фаршированная щука, завернутая в собственную клетчатую кожицу, желтые сыры, паштеты горкой на блюдечке, яйца пашот, салат оливье, соленые огурцы и помидоры. Оливки черные и зеленые, с воткнутыми в них зубочистками. Сопливые маринованные маслята. Я только успел подумать о том, что не хватает чего-нибудь экзотического, к примеру, авокадо, как появилось и авокадо. И все это – только закуска. Ай, бедный мой желудок, привыкший к аскезе! Я слежу за своим весом, не могу позволить себе растолстеть. Того, что было поставлено на стол, мне хватило бы на полмесяца. Не говоря уж о том, что многое из этого ассортимента я просто не могу себе позволить купить.
В этом доме не пили алкогольных напитков. Зато как славно и много кушали!
Теперь я начал понимать доселе мне незнакомую Алену – то ли повариху, то ли домработницу. Я не удивился, что она задержалась с обедом к полудню – работы у нее было действительно много. Тычка в холку она определенно не заслужила – напротив, ее можно было назвать героем труда.
Алена сноровисто ставила на стол харчи. Особой изысканности в сервировке не наблюдалось – нечто в российском провинциальном стиле. Пока она работала, я мог рассмотреть ее. Судя по габаритам, была она из местных девок – тех самых, которых не любил Ярослав из-за раскормленности. Поменьше центнера, но ненамного. Выглядела, кстати, неплохо, за счет молодости – лет около двадцати пяти. Розовое платьице в обтяжку, фартучек с белыми кружевами, полные ручки-ножки, тугие щечки, голубые глаза навыкат, белокурые завитые локоны а-ля Гретхен. В общем, не в моем вкусе. Но во вкусе большинства местных мужчин – можно ручаться.
На первое были замечательные щи – с чесночком, капустой, и возможно, даже с крапивой. Я попытался вмешаться: пожалуйста, налейте мне поменьше, столько не съем. Алена бросила на меня суровый взгляд – мол, мужик ты или нет, и налила с горкой. Если учесть немалый размер тарелки, то передо мной стоял дневной рацион. Я вздохнул и приступил к поеданию.
Полковник Рыкало кушал с завидным гастрономическим энтузиазмом. После каждых трех ложек супа он подцеплял вилкой колбаску, или грибочек, или другую закуску, и кидал в губастый рот. Варвара Тимофеевна хлебала супчик деликатно, не спеша, не то что аристократично, но вполне интеллигентно. Хитрая Женька налила себе щей сама, поэтому порция ее оказалась в три раза меньше моей. Расправилась она с супом в два счета, и теперь, в ожидании Алены, умчавшейся за вторым блюдом, не спеша разбиралась с тем самым авокадо, ковыряла его чайной ложечкой.
– Ошень вкушно. Невероятно вкушно! – прошамкал я, продавливая слова сквозь прожевываемый кусище мяса. – Ваша Алена – наштояшшая маштерица. Она повар, да?
– Зэчка она, – уточнил Рыкало. – Сожителя своего убила. А так вообще-то повар. Два года ей еще сидеть, но, думаю, освободим досрочно. За примерное, значится, поведение.
– Сожителя убила? – я чуть не подавился, представил как Алена разрывает тщедушного мужичка могучими руками. – И как вы держите ее в доме? Не боитесь, что она кого-нибудь убьет?
– Не убьет, – уверенно заявил полковник, натыкая на вилку сразу три ломтика семги. – Обычная девка она, на строгий режим попала только по бедности и глупости, потому что хорошего адвоката у ее не было. Сожитель ейный был в два раза старше ее, естественно, алкаш, две отсидки за кражу. Работала она с утра до ночи, а он пропивал все, что было в доме, и бил ее до полусмерти каждый день – надо же было ему хоть чем-то заняться. Вот, она, значится, и не выдержала один раз – взяла сковородку с огня, да начала защищаться. Голову ему разбила, да еще и ожоги на нем были, поэтому приписали: «С особой жестокостью». А так бы получила общий режим, была бы уже на свободе. Хорошая бабенка, старательная, только вот судьба у нее невезучая.
– Так у вас что, женская колония?
– Нет, она с соседней ИК, с женской. Тамошний начальник мне ее лично отрядил.
– Она у вас бесплатно работает?
Александр Пантелеевич отложил ложку, посмотрел на меня пристально и усмехнулся в усы.
– А вы, Митя, человек въедливый, все знать желаете. Ладно, скажу: расконвоированная она – числится в своей ИК, но живет здесь. Работает, конечно, не за деньги, а за списание срока. И поверьте мне, любой зэка позавидует ей белой завистью. Но не любого я взял бы в свой дом. Редко встречаются заключенные, которым можно действительно доверять.
– Не сбежит она отсюда?
– Сбежит? – Рыкало покачал головой. – А вы бы сбежали на ее месте?
– Нет, – честно признался я.
– То-то и оно…
На второе подали дичь – тушеного с овощами тетерева. Мне казалось, что я объелся супом насмерть, но, когда увидел лакомую дичинку, ощутил новый приступ чревоугодия. Когда уже начал изнемогать от съеденного, примчался Ярослав.
– Батя, маманя, извините, что опоздал, – сказал он, быстрым шагом входя в зал. – Разбирался там с одним шустрым в третьем отряде… – Он окинул стол голодным взглядом. – Не все еще съели? Супец остался?
– Осталось чуть-чуть, – ответил батя (супа между тем оставалось еще тарелок на десять). – Садись, сынок, покушай с нами, стариками.
Слава сел и приступил к трапезе – не так жадно, как отец его, но с изрядным аппетитом. Я смотрел на него во все глаза – все-таки он был первым подлизой, которого я видел после разговора с Мозжухиным. Пытался представить, как он выделяет феромоны, чтобы разобраться с зэками, но почему-то не представлялось. Ярослав Рыкало выглядел вполне обычным молодым человеком. Единственное, что привлекало внимание – он все время шмыгал. Принюхивался, глубоко втягивал воздух ноздрями. Прямо как Женька.
Да, у подлиз свои особенности.
Потом был десерт из лесных ягод. Меня заставили его «попробовать», то есть съесть полную чашку. В результате после безалкогольного обеда я чувствовал себя так, словно тяпнул полный стакан водки. Кровь отлила от мозга к желудку – практически вся.
Я предпочел бы снова пойти поспать, но Женя заставила меня прогуляться. Заявила, что спать после обеда вредно, можно растолстеть. Я не возражал – с Женей я пошел бы и на край света, мне не хотелось расставаться с ней даже на секунду.
Прежде всего она намазала меня какой-то гадостью от комаров. И сама намазалась.
– Зачем ты мажешься? – спросил я ее. Ты можешь отгонять комаров собственным репеллентом.
– Ты чего, сбрендил? – Она постучала пальцем по лбу.
– Нет, в самом деле. Разве не можешь? Ты же фрагрант.
– Ты сильно преувеличиваешь мои возможности.
– Какие возможности? В отношении комаров?
– В отношении людей тоже. Все не так просто.
Мы вышли из задней калитки сада и не спеша побрели к озеру. Комаров и в самом деле хватало, они звенели над ухом, но кусать не отваживались. День выдался жаркий, солнце слепило вовсю, самое время для купания. Народу, однако, почти не было – только рыболов с удочкой сидел в лодке посреди озера, да несколько загорелых дочерна мальчишек плескались у берега вдалеке.
– Будешь купаться? – спросил я.
– Нет, не буду.
– Почему?
– Не хочу. Пойдем лучше малину собирать. Около леса ягод полно. Лесные, мелкие, но очень вкусные.
– Пойдем, – согласился я, хотя ягод мне совершенно не хотелось. Почему бы не согласиться?
Мы продолжили неторопливый моцион вдоль озера, по узкой, на одного человека, тропинке в траве. Женя шла впереди, я смотрел, как двигаются ее упругие ягодицы, обтянутые джинсами, как изгибается при каждом шаге узкая спина, и мне хотелось повалить ее прямо здесь, в заросли лопухов и лебеды. Повалить и зацеловать. На большее меня, каюсь, не хватило бы, после обеда чувствовал я себя дурновато. Нельзя столько есть, нельзя.
– Значит, чистильщики тебя отпустили? – спросила Женя на ходу, не оборачиваясь.
– Ага, особых проблем не возникло.
– Небось, предложили сотрудничество?
– Предложили.
– И ты согласился?
– Согласился. Ты же сама сказала: соглашайся.
– Тебе повезло, легко отделался.
– По-моему, ты преувеличиваешь кровожадность и опасность чистильщиков, – заявил я. – Они обычные менты. А Мозжухин, которого ты расписала чуть ли не как исчадие ада, вообще приятный мужик. Рассказал мне кое-что про подлиз.
Женя резко остановилась и повернулась, я едва не налетел на нее. В глазах ее сверкнули гневные сполохи.
– И что тебе рассказал этот приятный человек?
– Что подлизы – жертвы обстоятельств. Все они в прошлом – дети, больные раком. Им ввели какой-то препарат, и они изменились. Это так, Жень?
– Допустим, так. Еще что сказал?
– Что все фрагранты – либо проститутки, либо мошенники, – выпалил я.
Не хотелось мне это говорить это, но вопрос созрел – болезненный, как нарыв, и нужно было поскорее с ним покончить.
– Ты в это веришь?
– Как я могу верить или не верить, если не знаком ни с одним подлизой, кроме тебя?
– А я кто, по-твоему? – Она уперла руку в бок, зло прищурила глаза. – Проститутка или мошенник?
– Ни то ни другое. Ну что ты, Жень?
– Да ничего я! Все, что говорил тебе этот урод – ложь!
– Его слова показались мне достаточно убедительными.
– Значит, и ты урод! Или дебил!
Женя развернулась и быстро зашагала по тропинке. Некоторое время я стоял и смотрел, как она удаляется. Потом поплелся вслед.
Женечка действовала в своем фирменном стиле: как только речь шла о подлизах, громко захлопывала дверь перед моим носом. Облаяла ни за что ни про что, дебилом назвала.
Скорее всего, в словах Мозжухина имелась доля правды – вот в чем была причина жениного поведения. «А потому и не говорит, не хочет признаваться в истинной своей деятельности».
Ну как еще с ней разговаривать? Я не знал.
Мы обогнули озеро. Женя добралась до леса куда раньше меня – я еле тащился, страдая от тяжести в желудке. И на сердце стало совсем нехорошо – от жары, от обиды, от пережитых в последние дни тревог. Бухало сердце бестолково, невпопад, то слишком быстро, то невыносимо медленно, каждый удар его отзывался звоном в голове и слабостью в ногах.
Женя остановилась у кустов, начала обрывать ягоды и кидать их в прелестный свой рот. А я почувствовал, что дальше идти не могу. Лег на бок прямо на тропинке, в тени березы, свернулся крючком и закрыл глаза.
Зачем я так мучаюсь? – думал я лежа. – И сколько буду мучаться дальше? Да, я подыхаю без девочки Жени, жить не могу без нее, подсел на девочку, как на наркотик. Да, она завязана с фрагрантами деловыми отношениями, или отношениями криминальными, или еще чем-то там, черт его знает. Да, за подлизами охотятся чистильщики – конечно, я не верю в то, что они убивают подлиз, и кто бы в такое поверил, но от этого ничуть не легче. А между тем ситуацию можно разрешить простейшим образом. Фрагранты, результат случая, появились в нашем городе, живут только здесь, и нигде их больше нет. И чистильщики действуют только в нашей области. Нам с Женей нужно уехать, и ее оставят в покое. Не люблю суетливую Москву, но ничего, привыкну. Приму предложение из института Блохина, перееду в столицу вместе с Женей. Продам квартиру здесь – глядишь, на однокомнатную в Москве хватит – пусть не на самую хорошую, пусть на окраине, пусть… Женя найдет работу, с ее способностями это не проблема… хотя нет, пусть лучше научится обходиться без подлизовских заморочек, от них одни неприятности. Пусть живет как нормальный человек. И все будет хорошо, поженимся, нарожаем деток… Кстати, будут ли они фрагрантами?
Нежные пальцы провели по моим волосам, я открыл глаза. Женя сидела рядом со мной на корточках, джинсовые ее коленки почти упирались в мой нос. Губы и руки Женьки были фиолетово-красными от малины. Наверное, и пахло от нее малиной. Наверное… Я не знал, так ли это. Не мог узнать, лишенный нюха.
– Что с тобой, милый?
– Помираю, – проскрипел я.
– От чего, милый?
– Сердце болит.
– Старенький ты у меня, больной. – Женя заботливо повернула меня на спину, расстегнула клетчатую мою рубашку, встала на колени и приложилась ушком к груди – сердце при этом дало очередной перебой. – Ой, слушай, на самом деле стучит как-то не так.
– Аритмия.
– Это что?
– Ничего хорошего. Противная штука.
– И давно она у тебя?
– Никогда не было. В первый раз.
– А почему появилась?
– Из-за тебя, белочка. Из-за тебя.
– Ты так из-за меня переживаешь?
– Ты даже представить не можешь, как я переживаю. И насколько я тебя люблю.
Женя виновато вздохнула. Легла рядом со мной, обняла, закинула на меня согнутую ногу. Она всегда спала со мной в такой позе, крепко держалась за меня во сне, прижималась, просто прилипала горячей кожей, постоянно дрыгая при этом ногами. Ей было удобно, чего не скажешь обо мне – попробуй, усни, когда на тебе лежит такая изумительная девочка, да еще и брыкается. Уснуть было трудно, но я не спихивал Женю, не отодвигался, не поворачивался к ней спиной. Я лежал в темноте с отрытыми глазами и млел от удовольствия. Спящая Женя проявляла ко мне такую степень доверия, какой никогда не было у Жени бодрствующей. Во сне она была моей, только моей. Не подлизой, просто человеком.
– Прости меня, – шепнула она, уткнувшись носом в ухо. – Я соврала тебе. На самом деле ты не урод и не дебил. Ты хороший и умный.
– Спасибо, приму к сведению…
– Нет, правда, прости. Я сорвалась, мне тяжело сейчас…
– Тебе со мной плохо? А с кем же тогда хорошо? С подлизами?
Она приподнялась на вытянутых руках, нависла надо мной, закрыв головой небо. Губы ее, испачканные кровавым соком, выглядели почти по-вампирски. Нежное личико перекосилось в грустной гримасе. Опять. Я так редко видел ее не грустной…
– Чего ты хочешь, Дим? Ты сам знаешь?
– Знаю. И ты знаешь, чего я хочу. Хочу, чтобы ты всегда была со мной. Просто со мной, как обычный человек, безо всяких приключений, без секретов и уловок, без таинственных подлиз и зловещих чистильщиков. Жень, давай уедем в Москву! Там предлагают хорошую работу – отличная больница, одна из лучших в стране. Если я буду работать там, все твои проблемы мы решим за неделю, на самом высшем уровне. Чистильщики тебя потеряют навсегда – гарантирую. Поехали?
– Так не получится, – ответила она, не задумываясь. – Дим, поверь, я тоже хочу по-нормальному. И ты прав: если я уеду из города, чистильщикам больше дела до меня не будет. Но так нельзя. Нельзя, Дим!
– Почему?
В миллионный раз я задал этот вопрос, нисколько не рассчитывая на ответ. И, похоже, для Жени настало подходящее время, чтобы резко обрубить разговор. У нее всегда получалось это умело.
– Ты не понимаешь… – Женя села на траву, помотала головой, устало закрыла глаза ладонями. – Все так непросто… Я совершаю преступление каждый раз, когда говорю тебе хоть что-то о подлизах. Нельзя этого делать, нельзя, нельзя! – Она в отчаянии стукнула кулаком по земле. – И все равно я пробалтываюсь, рассказала тебе уже слишком много, даже не представляешь, сколько! А тебе всегда мало, мало, мало! Ты злишься на меня, и самому тебе от этого плохо. Так и получается: с одной стороны – ты, с другой – мои друзья, самые близкие, единственные, на кого я могу рассчитывать. Я мечусь между тобою и ними. Я не могу больше так, я не знаю, что делать…
– Почему преступление? И против кого преступление? Против ведомственной инструкции УВД, которая держит существование фрагрантов в секрете?
– Преступление против нас, подлиз. И УВД тут не причем. Чистильщики – не просто менты, они отморозки, убийцы. В любом случае нет никакой инструкции, никаких официальных приказов, касающихся подлиз. Все, что говорил тебе Мозжухин – ложь. Им нужно только одно: чтобы нас не было. И если мы будем болтать лишку, то так и случится – нас не будет.
– Кто придумал вашу конспирацию? Кто превратил подлиз в несчастных нелегалов, вывел их из-под закона?
– Ганс. Он лучше всех знает, что делать.
Лицо Жени неожиданно озарилось и приобрело некий оттенок фанатизма. Слово «Ганс» приподняло уголки жениных губ в улыбке и заставило ее глаза просиять так, что мне стало страшно. Подобное выражение появлялось в застойное время на рожицах пионеров при слове «Ленин». «Вступая в ряды всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, торжественно клянусь жить, учиться и бороться…»
Ганс… Это ж надо, какое немецкое имечко. Э, да не фашисты ли эти подлизы, не полувоенная ли тоталитарная секта? Может быть, примером им служит не Ленин и даже не Сталин, а сволочной Гитлер, очередная его реинкарнация местного производства? Тогда понятно, почему их так рьяно не любят российские правоохранительные органы.
– Кто такой Ганс? – спросил я. – Ваш фюрер, да? Тебе не кажется, что он играет подлизами, как марионетками? «Ганс велел, Ганс приказал»…
– Не надо о нем так, пожалуйста. – Женя потянулась вперед и нежно коснулась губами моей щеки. – Ты хороший, Дима. И Ганс хороший.
– Лучше меня?
– Ну как можно сравнивать?
– Лучше меня в постели?
– Фу, какую чушь ты несешь! – Евгения брезгливо фыркнула, отдвинулась. – Откуда я знаю, какой он в постели? Да и причем тут это вообще? Ганс, он, как это сказать… – Она задумчиво наморщила лоб, помахала пальцами. – Он выше всего этого. Вот так.
– Импотент? Педераст? – с готовностью предположил я.
– Перестань фиглярничать! Ты познакомишься с Гансом, и он тебе понравится.
– Он фрагрант?
Женя молчала почти минуту, раздумывала, стоит ли выдавать очередную информацию, и без того очевидную. И наконец решилась.
– Да. Можешь считать, что Ганс – главный подлиза.
– А если я лично попрошу Ганса отпустить тебя, дам ему гарантию, что с тобой все будет в порядке? Тогда он разрешит тебе уехать в Москву?
– Можно не спрашивать, Ганс никого не держит, у нас все добровольно. Но я сама не поеду.
– Почему? (господи, как я сам себе надоел с этим вопросом!)
– Жаль, что мы не познакомились с тобой пару лет назад, тогда все было намного проще. А сейчас нас загнали в угол, в городе идет война.
– Между подлизами и чистильщиками?
– Не совсем так, – Женя покачала головой. – Точнее, совсем не так.
– А между кем?
– Скоро узнаешь.
– И какое отношение имеешь к этой войне ты, хрупкое создание?
– Самое непосредственное. Можешь считать, что я – один самых крутых бойцов.
Прозвучало патетически, сразу вспомнились слова Мозжухина о мании величия подлиз, совмещенной с манией преследования. И еще в голову пришли толкинисты и прочие ролевики, с их карикатурно-сказочной, никогда не кончающейся борьбой Добра против Зла (именно так, с заглавных букв). Может, и сейчас речь шла о подобной «войне»?
– Значит, скоро ты снова бросишь меня? – спросил я. – Снова исчезнешь, растворишься в городе и будешь героически воевать с кем-то, кого я не знаю? Типа, «подпольный обком действует»…
Женька протянула руку и крепко стиснула мои пальцы. Шмыгнула носом – сильнее, чем обычно.
– Я хочу чтобы ты был с нами, – проговорила она, почему-то глядя в землю. – Будешь работать с нами? Если, конечно, Ганс разрешит.
Я пожал плечами. Совсем мне не понравилось это «если Ганс разрешит». Хотя «работать» звучало куда лучше, чем «воевать».
– Буду, белочка. Считай меня своим личным телохранителем.
Она подняла голову и улыбнулась – как мне показалось, с облегчением. Неужели она думала, что я откажусь?
– С телохранителями не спят.
– Спят, спят, милая. Еще как спят…
Глава 15
Когда мы вернулись, я помог Жене притащить в нашу комнату компьютер, только что купленный и привезенный – вы не поверите, той же самой модели, что она подарила мне. Интересно, кому она оставит в подарок этот – Ярославу? Скорее всего, да. Моя богатая девочка отмечала места своего временного обитания свежекупленными компьютерами – метила территорию. Я спросил, почему бы ей не обзавестись ноутбуком? Она лишь презрительно скривила губы и фыркнула.
Интернет здесь, в лесной глуши, тоже работал. Правда, не выделенная линия, а обычная телефонная, но Женьку устраивала и такая. Она с ходу бросилась в бой, забыв о моем существовании. Что мне оставалось делать? Я упал в постель и отрубился.
Интернет здесь, в лесной глуши, тоже работал. Правда, не выделенная линия, а обычная телефонная, но Женьку устраивала и такая. Она с ходу бросилась в бой, забыв о моем существовании. Что мне оставалось делать? Я упал в постель и отрубился.