Страница:
Секретность подлиз была весьма своеобразной: она допускала утечку информации, но искажала ее до неузнаваемости. При этом я сам ничего не знал о масштабах экспансии, намечаемой Гансом, мог только догадываться.
Ганс работал умело и тонко. Когда он был кандидатом в мэры, можно было смеяться над его фантастическими планами, но теперь они начали реализовываться. И идти против его команды было все равно что брести по горло в водяном потоке, движущемся со скоростью курьерского поезда. Снесет, утопит в два счета.
Хотел ли я идти против течения? Конечно же, нет! Даже знать лишнего уже не хотел – наелся информацией досыта. Я получил замечательное место – место рабочего муравья в самом процветающем муравейнике леса. Я четко знал свои функции, мне не приходилось заботиться о своей безопасности и беспокоиться о будущем. И со мной была Женя. Она была незыблемым камнем, на который я мог опереться, чтобы не снесло течением.
Иностранцы вели глупые разговоры справа от меня, а слева сидела Женька, и держала руку свою на моей руке. Она слышала их треп ничуть не хуже меня, но почти не реагировала. Лишь улыбалась едва заметно, когда Андре или Робби выдавали особенно дурацкие перлы.
Она поддержала меня – пришла на это шоу. Могла и не придти – у нее было полно своих дел. И за это я был благодарен ей.
Я так и не знал до сих пор, чем в действительности занималась Женя. Но понимал, что она является одной из высших подлиз.
Смешно говорить о демократии, к примеру, у муравьев или пчел. У них своя иерархия, куда более простая и логичная, чем любое демократическое общество – ни тебе парламента, ни правительства, ни суда и прочих надстроек. В иерархии подлиз я занимал место в самом низу пирамиды – как неофит, еще не доказавший свою преданность годами верной службы. А Женя была одной из высших, как и многие из «первичных» подлиз. Мы жили с ней, спали с ней, собирались пожениться, и не было в этом ни малейшей дисгармонии. Потому что я знал: пройдут годы, и мы станем с Женей равными по статусу. Люди, в отличие от муравьев, живут долго. А фрагранты – даже очень долго…
Церемония вдруг закончилась. Именно вдруг – я так увлекся собственными мыслями, что отключился от окружающего мира, и тут все встали и начали хлопать. Аплодисменты, как и положено, перетекли в овации, я тоже оторвал задницу от стула и произвел несколько хлопков в ладоши, выражая устроителям мероприятия благодарность за окончание мероприятия. В дальнейшие мои планы входило немедленно улизнуть домой, прихватив с собою Женьку, и заняться с ней чем-нибудь действительно полезным для души и тела, потому что работы ни у нее, ни у меня сегодня не намечалось.
Не повезло. На выходе из зала нас перехватил некий мужчинка в черном костюме, уцепил под локоточки и увлек за собою, приговаривая: «Женя, Дима, не вздумайте удрать! Иван Лексеич собирает всех наших, и будет сильно расстроен, если не увидит ваших прекрасных мордашек в столь замечательный день!» Судя по обращению на «ты» и особенностям сленга, незнакомец был махровым подлизой. Мы почти бегом пересекли огромный холл, заполненный людьми, жующими фуршетные бутербродики, пьющими вино и выдающими тем свою принадлежность к «обычным»; затем поднялись на лифте на третий этаж и нырнули в длинный, хорошо уже мне знакомый коридор. В том же направлении двигались группки фрагрантов, все спешили, летели на неслышимый зов Ганса. «Сюда, сюда!» – призывно размахивал руками у одной из дверей Майор – человек, которого я всегда был рад видеть. Мы впорхнули внутрь и оказались в лекционном зале, наспех переоборудованном под зал банкетный.
Забавное получилось зрелище: зал был предназначен для лекций и для просмотра фильмов – столы уходили вверх полукруглым амфитеатром, и именно на них, на белых матерчатых салфетках, были разложены одноразовые тарелки с разнообразными, весьма аппетитными кушаньями, и стояли всякие напитки – само собой, безалкогольные. Внизу, в президиуме перед экраном, были сдвинуты два стола, и за ними сидело несколько человек. Среди них – мэр Сазонов и профессор Благовещенский. Прочих я не знал лично, хотя лица их были мне в чем-то знакомы.
Мы с Женей разыскали два свободных места в шестом ряду – большинство столов уже были заняты. Немедленно налили апельсинового сока, Женька вонзила зубки в бутерброд с сыром, я же, как всегда, предпочел семгу. Мы жевали жадно и с удовольствием запивали, наши друзья с разных рядов отыскивали нас взглядами, приветно махали руками, и мы кивали им в ответ. Через три минуты доступ в зал прекратился и Майор закрыл двери на ключ.
Поднялся на ноги Ганс. В руке, вознесенной высоко над головой, он держал хрустальный бокал с минеральной водой.
– Приветствую вас, мои дорогие! – микрофон раскатисто разнес его голос по залу. – Сегодня у нас особый день! Некоторые уже знают, в чем его особенность, многие еще не в курсе, но сей недочет сейчас будет исправлен. Предоставляю слово истинному виновнику торжества – замечательному нашему Мише Благовещенскому!
Как это мило, по-фрагрантски – назвать профессора Мишей…
Ганс выпил воду одним глотком – залихватски, словно тяпнул водки, шлепнулся в кресло и закинул ногу на ногу. Профессор встал, откашлялся и скрутил бороду в кулаке. Выглядел Благовещенский, в отличие от сияющего Ганса, весьма озабоченно.
– Мы, фрагранты, выходим на всеобщее обозрение, – начал он. – От этого никуда не деться, но делать это нужно крайне осторожно и продуманно. Обычным людям рано знать о нашем существовании. Более того: окончательная легализация фрагрантов станет возможна только тогда, когда мы будем полностью контролировать ситуацию в политике и силовых структурах, а до этого пройдут еще многие годы. Также напомню важнейший постулат: каждый фрагрант должен помнить, что нашей главной целью является не собственное процветание, а благополучие всех людей. Всех! Речь не идет о том, чтобы переделать все человечество во фрагрантов, хотя, вероятно, в отдаленном будущем именно так и случится. Речь идет не об революции, а об эволюции – не слишком быстрой и максимально безопасной. И тут перед нами встает новая проблема: мы становимся слишком заметны. Финансовые компании и фирмы, принадлежащие фрагрантам и нашим друзьям из «обычных», контролируют большую часть рынка в нашем городе и области. Замечу, что значительного передела собственности не произошло – большая часть владельцев предприятий либо стала нашими близкими друзьями, благодаря особой помощи, оказанной нами, либо целиком и полностью поддерживает разумную и взвешенную политику, проводимую нашим мэром.
В зале захлопали. Ганс встал и поклонился, приложив руку к сердцу.
– Все, что я сказал, для вас не ново, – продолжил профессор. – Как видим, в экономике и финансах у фрагрантов особых трудностей не возникает. Но есть специфическая область, в которую мы должны направить новые силы – политический пиар. Думаю, всем вам известно, что это такое.
Благовещенский прервался и посмотрел на Ганса. Ганс довольно кивнул головой: продолжай, мол, Миша.
Странно, почему сей доклад делал доктор медицины, а не сам Сазонов, главный фрагрантский спец по политике? Впрочем, выяснилось это довольно скоро.
– Методы политической рекламы во всем мире приблизительно одинаковы, – сказал профессор. – Финансовые олигархи вкладывают в партии большие деньги – взамен на поддержку своих интересов в бизнесе. Депутаты обещают тем, кто за них голосует, все что угодно, вплоть до манны небесной. Однако они не спешат выполнять обещания, данные избирателям – куда больше заняты собственным обогащением и лоббированием интересов тех, кто их спонсирует. Такая избирательная политика малоэффективна и не устраивает нас. Мы не хотим присоединяться к лидирующим партиям – в них давно поделены все командные высоты, и вряд ли кто-то уступит место по своей воле. Мы не будем проводить в парламент нескольких независимых депутатов – их голоса не решат ничего. В то же время мы намерены заняться широкой благотворительной деятельностью, и не хотим, чтобы она осталась незамеченной. Нам нужно, чтобы люди в этой стране знали о нас, любили нас за то, что мы для них делаем, и в то же время не подозревали о существовании фрагрантов, считали нас «обычными». Как решить эту непростую задачу? Мы долго анализировали ситуацию, и наметили путь ее осуществления. В чем фрагранты могут проявить себя наиболее ярко, чтобы завоевать народную любовь? Ответ несложен – в медицине. Мы построим филиалы «Клиники жизни» по всей стране. Половина мест в больницах и санаториях останется платной – это необходимо не только для зарабатывания денег, но и для престижного статуса клиники. Вторая же половина будет обслуживать население бесплатно. И основной упор в бесплатном лечении будет сделан на детей. Думаю, вам не нужно объяснять, почему. – Благовещенский кашлянул в кулак. – Пожалуй, я сказал все, что хотел. Благодарю за внимание.
Профессор сел, с облегчением вздохнул и промокнул вспотевший лоб платком.
В зале повисла недоуменная тишина. В самом деле, Благовещенский прервал свою речь неожиданно, даже как-то бессовестно, не удовлетворив любопытства присутствующих. Ну, откроем мы клиники, ну полюбит нас народ – понятное дело. А дальше что?
Ганс поднялся на ноги.
– Я предоставляю слово Николаю Никифоровичу Лисачеву, – сказал он. – Он живет и работает в Москве, но любезно согласился переселиться в наш город, ибо для него здесь появилось много работы. Давай, Николай, говори.
Ганс назвал гостя из Москвы на «ты» – стало быть, Лисачев тоже был подлизой. Лисачев встал, и я наконец-то узнал его физиономию, обрамленную аккуратной светлой бородкой. Известный политтехнолог, близкий к партии власти и команде самого президента. Ого, высокого полета птица залетела в нашу сеть! Впрочем, планы Ганса вполне соответствовали таким масштабам.
– Я – фрагрант, – без обиняков заявил Лисачев. – Или, как некоторые говорят в вашем городе, подлиза. Забавное словечко… Как ни странно, оно вполне соответствует теперешнему моменту. Нам предстоит как следует подлизаться, и я – один из тех, кто будет руководить этим процессом. Феромоны – вещь хорошая, если, конечно, уметь ими пользоваться. Вот я, к примеру, не умею, не научился еще, да и всю жизнь прекрасно обходился и без них. С экрана телевизора, сами понимаете, феромонами никому голову не задуришь. И ни к чему это – дурить головы, сколько можно? Пусть болтают те, кто к этому привык, а мы займемся реальным делом. Создание сети благотворительных клиник – только первый этап, и он наиболее выигрышен в плане имиджа. Все лавры за столь доброе дело должны достаться нам! Кто наши конкуренты? Существующая система здравоохранения? Возможно, чиновники высшего звена, участвующие в распределении государственных и страховых средств, будут ставить нам палки в колеса, но мы с этим справимся, я вас уверяю. Партия власти? Тоже не конкуренты. Пусть себе правят, они нисколько нам не мешают, мы договоримся с ними без труда – сразу же, как только придет для этого время. У нас другая проблема: мы хотим выглядеть добрыми, славными и всеми любимыми, но как это сделать, если нас официально не существует?! Мы лишь группа странных людей, мы питаем самые благие намерения, но отчаянно боимся, что о нас узнают. Что нам делать, что?
Лисачев оперся рукою о стол, прищурил глаза и устремил взгляд, как мне показалось, именно на меня. Впрочем, это же показалось не одному десятку подлиз в зале.
– Создать партию! – крикнул я. То же самое одновременно крикнуло еще несколько голосов.
– Партию? – переспросил хитрющий Лисачев, как бы недоумевая от нашей глупости. – Да зачем же нам партия? Что мы будем с ней делать? Участвовать во всеобщем спектакле для умиротворения дураков, именуемом выборами? Профессор только что объяснил вам, что это неэффективное разбазаривание средств. – Лисачев сделал паузу, недолгую, но многозначительную. – Хотя в чем-то вы правы, друзья мои, – он поднял указательный палец и помахал им перед носом. – Нам нужно обозначить себя, позиционировать себя грамотно и абсолютно определенно, чтобы никто не спутал нас ни с кем другим! И вот как мы это сделаем…
«Создадим всемирную корпорацию «Sazonoff’s Remedy Inc.», – чуть было не ляпнул я. Но, конечно же, не ляпнул. Мало ли что может привидеться, когда валяешься в коме в реанимации?
– Все здесь знают доктора Рошаля? – громко спросил Лисачев. – Думаю, все! Более того – его знают все люди в нашей стране! Ни один человек в стране не скажет, что Леонид Михайлович Рошаль преследовал какие-либо корыстные цели, когда лез в бандитское пекло и вел переговоры с выродками, захватившими людей в театральном центре на Дубровке. Никому не придет в голову мысль, что доктор Рошаль думает о личной выгоде, когда спорит с нынешним министром здравоохранения или лезет в юридическое дело о захвате заложников в Беслане. Доктор Рошаль – воплощенная совесть России, идеальная харизматическая личность. Его обожают миллионы людей всех классов и сословий – и интеллигенция, и голытьба, не привыкшая работать, но все еще видящая советские сны о социальном равенстве. Леонид Рошаль – известный и влиятельный человек, член Общественной палаты Российской Федерации. Почему бы ему не создать свою партию, а? Да потому что потому что он понимает, что, создав партию, растворится в ней и увязнет с головой в ежедневных политических дрязгах. Сохраняя свою индивидуальность, он имеет куда большие шансы быть увиденным и услышанным, в том числе первыми лицами нашего государства!
Я начал понимать, куда клонит Лисачев. Единственное, что меня безусловно радовало, то что НАШИМ, фрагрантским Рошалем никогда не смог бы стать я. Никто не предложил бы мою кандидатуру, а если бы предложил, я пришиб бы его на месте, несмотря на мир, любовь и прочие штучки-дрючки.
– Мы создадим не партию, а общественный благотворительный фонд! – провозгласил Лисачев. – И возглавит его доктор медицинских наук Благовещенский! – При этих словах все взгляды обратились на профессора, и тот снова полез за носовым платком, чтобы вытереть пот. – Вы могли бы спросить, почему фонд возглавит не наш лидер Иван Сазонов, но думаю, ответ вам и так понятен. Давайте же поприветствуем Михаила Константиновича – будущую совесть великой России!
Все дружно вскочили и начали хлопать, свистеть и орать всякие слова. И я тоже хлопал, свистел и орал. Я был по-настоящему счастлив. Благовещенский поднялся на ноги и раскланивался – как мне показалось, довольно смущенно, но с достоинством.
Не встал только Ганс. Он тоже аплодировал, но при этом сидел, положив ногу на ногу, и качал в воздухе носком начищенного до блеска ботинка.
Все шло по его сценарию.
Глава 29
Ганс работал умело и тонко. Когда он был кандидатом в мэры, можно было смеяться над его фантастическими планами, но теперь они начали реализовываться. И идти против его команды было все равно что брести по горло в водяном потоке, движущемся со скоростью курьерского поезда. Снесет, утопит в два счета.
Хотел ли я идти против течения? Конечно же, нет! Даже знать лишнего уже не хотел – наелся информацией досыта. Я получил замечательное место – место рабочего муравья в самом процветающем муравейнике леса. Я четко знал свои функции, мне не приходилось заботиться о своей безопасности и беспокоиться о будущем. И со мной была Женя. Она была незыблемым камнем, на который я мог опереться, чтобы не снесло течением.
Иностранцы вели глупые разговоры справа от меня, а слева сидела Женька, и держала руку свою на моей руке. Она слышала их треп ничуть не хуже меня, но почти не реагировала. Лишь улыбалась едва заметно, когда Андре или Робби выдавали особенно дурацкие перлы.
Она поддержала меня – пришла на это шоу. Могла и не придти – у нее было полно своих дел. И за это я был благодарен ей.
Я так и не знал до сих пор, чем в действительности занималась Женя. Но понимал, что она является одной из высших подлиз.
Смешно говорить о демократии, к примеру, у муравьев или пчел. У них своя иерархия, куда более простая и логичная, чем любое демократическое общество – ни тебе парламента, ни правительства, ни суда и прочих надстроек. В иерархии подлиз я занимал место в самом низу пирамиды – как неофит, еще не доказавший свою преданность годами верной службы. А Женя была одной из высших, как и многие из «первичных» подлиз. Мы жили с ней, спали с ней, собирались пожениться, и не было в этом ни малейшей дисгармонии. Потому что я знал: пройдут годы, и мы станем с Женей равными по статусу. Люди, в отличие от муравьев, живут долго. А фрагранты – даже очень долго…
Церемония вдруг закончилась. Именно вдруг – я так увлекся собственными мыслями, что отключился от окружающего мира, и тут все встали и начали хлопать. Аплодисменты, как и положено, перетекли в овации, я тоже оторвал задницу от стула и произвел несколько хлопков в ладоши, выражая устроителям мероприятия благодарность за окончание мероприятия. В дальнейшие мои планы входило немедленно улизнуть домой, прихватив с собою Женьку, и заняться с ней чем-нибудь действительно полезным для души и тела, потому что работы ни у нее, ни у меня сегодня не намечалось.
Не повезло. На выходе из зала нас перехватил некий мужчинка в черном костюме, уцепил под локоточки и увлек за собою, приговаривая: «Женя, Дима, не вздумайте удрать! Иван Лексеич собирает всех наших, и будет сильно расстроен, если не увидит ваших прекрасных мордашек в столь замечательный день!» Судя по обращению на «ты» и особенностям сленга, незнакомец был махровым подлизой. Мы почти бегом пересекли огромный холл, заполненный людьми, жующими фуршетные бутербродики, пьющими вино и выдающими тем свою принадлежность к «обычным»; затем поднялись на лифте на третий этаж и нырнули в длинный, хорошо уже мне знакомый коридор. В том же направлении двигались группки фрагрантов, все спешили, летели на неслышимый зов Ганса. «Сюда, сюда!» – призывно размахивал руками у одной из дверей Майор – человек, которого я всегда был рад видеть. Мы впорхнули внутрь и оказались в лекционном зале, наспех переоборудованном под зал банкетный.
Забавное получилось зрелище: зал был предназначен для лекций и для просмотра фильмов – столы уходили вверх полукруглым амфитеатром, и именно на них, на белых матерчатых салфетках, были разложены одноразовые тарелки с разнообразными, весьма аппетитными кушаньями, и стояли всякие напитки – само собой, безалкогольные. Внизу, в президиуме перед экраном, были сдвинуты два стола, и за ними сидело несколько человек. Среди них – мэр Сазонов и профессор Благовещенский. Прочих я не знал лично, хотя лица их были мне в чем-то знакомы.
Мы с Женей разыскали два свободных места в шестом ряду – большинство столов уже были заняты. Немедленно налили апельсинового сока, Женька вонзила зубки в бутерброд с сыром, я же, как всегда, предпочел семгу. Мы жевали жадно и с удовольствием запивали, наши друзья с разных рядов отыскивали нас взглядами, приветно махали руками, и мы кивали им в ответ. Через три минуты доступ в зал прекратился и Майор закрыл двери на ключ.
Поднялся на ноги Ганс. В руке, вознесенной высоко над головой, он держал хрустальный бокал с минеральной водой.
– Приветствую вас, мои дорогие! – микрофон раскатисто разнес его голос по залу. – Сегодня у нас особый день! Некоторые уже знают, в чем его особенность, многие еще не в курсе, но сей недочет сейчас будет исправлен. Предоставляю слово истинному виновнику торжества – замечательному нашему Мише Благовещенскому!
Как это мило, по-фрагрантски – назвать профессора Мишей…
Ганс выпил воду одним глотком – залихватски, словно тяпнул водки, шлепнулся в кресло и закинул ногу на ногу. Профессор встал, откашлялся и скрутил бороду в кулаке. Выглядел Благовещенский, в отличие от сияющего Ганса, весьма озабоченно.
– Мы, фрагранты, выходим на всеобщее обозрение, – начал он. – От этого никуда не деться, но делать это нужно крайне осторожно и продуманно. Обычным людям рано знать о нашем существовании. Более того: окончательная легализация фрагрантов станет возможна только тогда, когда мы будем полностью контролировать ситуацию в политике и силовых структурах, а до этого пройдут еще многие годы. Также напомню важнейший постулат: каждый фрагрант должен помнить, что нашей главной целью является не собственное процветание, а благополучие всех людей. Всех! Речь не идет о том, чтобы переделать все человечество во фрагрантов, хотя, вероятно, в отдаленном будущем именно так и случится. Речь идет не об революции, а об эволюции – не слишком быстрой и максимально безопасной. И тут перед нами встает новая проблема: мы становимся слишком заметны. Финансовые компании и фирмы, принадлежащие фрагрантам и нашим друзьям из «обычных», контролируют большую часть рынка в нашем городе и области. Замечу, что значительного передела собственности не произошло – большая часть владельцев предприятий либо стала нашими близкими друзьями, благодаря особой помощи, оказанной нами, либо целиком и полностью поддерживает разумную и взвешенную политику, проводимую нашим мэром.
В зале захлопали. Ганс встал и поклонился, приложив руку к сердцу.
– Все, что я сказал, для вас не ново, – продолжил профессор. – Как видим, в экономике и финансах у фрагрантов особых трудностей не возникает. Но есть специфическая область, в которую мы должны направить новые силы – политический пиар. Думаю, всем вам известно, что это такое.
Благовещенский прервался и посмотрел на Ганса. Ганс довольно кивнул головой: продолжай, мол, Миша.
Странно, почему сей доклад делал доктор медицины, а не сам Сазонов, главный фрагрантский спец по политике? Впрочем, выяснилось это довольно скоро.
– Методы политической рекламы во всем мире приблизительно одинаковы, – сказал профессор. – Финансовые олигархи вкладывают в партии большие деньги – взамен на поддержку своих интересов в бизнесе. Депутаты обещают тем, кто за них голосует, все что угодно, вплоть до манны небесной. Однако они не спешат выполнять обещания, данные избирателям – куда больше заняты собственным обогащением и лоббированием интересов тех, кто их спонсирует. Такая избирательная политика малоэффективна и не устраивает нас. Мы не хотим присоединяться к лидирующим партиям – в них давно поделены все командные высоты, и вряд ли кто-то уступит место по своей воле. Мы не будем проводить в парламент нескольких независимых депутатов – их голоса не решат ничего. В то же время мы намерены заняться широкой благотворительной деятельностью, и не хотим, чтобы она осталась незамеченной. Нам нужно, чтобы люди в этой стране знали о нас, любили нас за то, что мы для них делаем, и в то же время не подозревали о существовании фрагрантов, считали нас «обычными». Как решить эту непростую задачу? Мы долго анализировали ситуацию, и наметили путь ее осуществления. В чем фрагранты могут проявить себя наиболее ярко, чтобы завоевать народную любовь? Ответ несложен – в медицине. Мы построим филиалы «Клиники жизни» по всей стране. Половина мест в больницах и санаториях останется платной – это необходимо не только для зарабатывания денег, но и для престижного статуса клиники. Вторая же половина будет обслуживать население бесплатно. И основной упор в бесплатном лечении будет сделан на детей. Думаю, вам не нужно объяснять, почему. – Благовещенский кашлянул в кулак. – Пожалуй, я сказал все, что хотел. Благодарю за внимание.
Профессор сел, с облегчением вздохнул и промокнул вспотевший лоб платком.
В зале повисла недоуменная тишина. В самом деле, Благовещенский прервал свою речь неожиданно, даже как-то бессовестно, не удовлетворив любопытства присутствующих. Ну, откроем мы клиники, ну полюбит нас народ – понятное дело. А дальше что?
Ганс поднялся на ноги.
– Я предоставляю слово Николаю Никифоровичу Лисачеву, – сказал он. – Он живет и работает в Москве, но любезно согласился переселиться в наш город, ибо для него здесь появилось много работы. Давай, Николай, говори.
Ганс назвал гостя из Москвы на «ты» – стало быть, Лисачев тоже был подлизой. Лисачев встал, и я наконец-то узнал его физиономию, обрамленную аккуратной светлой бородкой. Известный политтехнолог, близкий к партии власти и команде самого президента. Ого, высокого полета птица залетела в нашу сеть! Впрочем, планы Ганса вполне соответствовали таким масштабам.
– Я – фрагрант, – без обиняков заявил Лисачев. – Или, как некоторые говорят в вашем городе, подлиза. Забавное словечко… Как ни странно, оно вполне соответствует теперешнему моменту. Нам предстоит как следует подлизаться, и я – один из тех, кто будет руководить этим процессом. Феромоны – вещь хорошая, если, конечно, уметь ими пользоваться. Вот я, к примеру, не умею, не научился еще, да и всю жизнь прекрасно обходился и без них. С экрана телевизора, сами понимаете, феромонами никому голову не задуришь. И ни к чему это – дурить головы, сколько можно? Пусть болтают те, кто к этому привык, а мы займемся реальным делом. Создание сети благотворительных клиник – только первый этап, и он наиболее выигрышен в плане имиджа. Все лавры за столь доброе дело должны достаться нам! Кто наши конкуренты? Существующая система здравоохранения? Возможно, чиновники высшего звена, участвующие в распределении государственных и страховых средств, будут ставить нам палки в колеса, но мы с этим справимся, я вас уверяю. Партия власти? Тоже не конкуренты. Пусть себе правят, они нисколько нам не мешают, мы договоримся с ними без труда – сразу же, как только придет для этого время. У нас другая проблема: мы хотим выглядеть добрыми, славными и всеми любимыми, но как это сделать, если нас официально не существует?! Мы лишь группа странных людей, мы питаем самые благие намерения, но отчаянно боимся, что о нас узнают. Что нам делать, что?
Лисачев оперся рукою о стол, прищурил глаза и устремил взгляд, как мне показалось, именно на меня. Впрочем, это же показалось не одному десятку подлиз в зале.
– Создать партию! – крикнул я. То же самое одновременно крикнуло еще несколько голосов.
– Партию? – переспросил хитрющий Лисачев, как бы недоумевая от нашей глупости. – Да зачем же нам партия? Что мы будем с ней делать? Участвовать во всеобщем спектакле для умиротворения дураков, именуемом выборами? Профессор только что объяснил вам, что это неэффективное разбазаривание средств. – Лисачев сделал паузу, недолгую, но многозначительную. – Хотя в чем-то вы правы, друзья мои, – он поднял указательный палец и помахал им перед носом. – Нам нужно обозначить себя, позиционировать себя грамотно и абсолютно определенно, чтобы никто не спутал нас ни с кем другим! И вот как мы это сделаем…
«Создадим всемирную корпорацию «Sazonoff’s Remedy Inc.», – чуть было не ляпнул я. Но, конечно же, не ляпнул. Мало ли что может привидеться, когда валяешься в коме в реанимации?
– Все здесь знают доктора Рошаля? – громко спросил Лисачев. – Думаю, все! Более того – его знают все люди в нашей стране! Ни один человек в стране не скажет, что Леонид Михайлович Рошаль преследовал какие-либо корыстные цели, когда лез в бандитское пекло и вел переговоры с выродками, захватившими людей в театральном центре на Дубровке. Никому не придет в голову мысль, что доктор Рошаль думает о личной выгоде, когда спорит с нынешним министром здравоохранения или лезет в юридическое дело о захвате заложников в Беслане. Доктор Рошаль – воплощенная совесть России, идеальная харизматическая личность. Его обожают миллионы людей всех классов и сословий – и интеллигенция, и голытьба, не привыкшая работать, но все еще видящая советские сны о социальном равенстве. Леонид Рошаль – известный и влиятельный человек, член Общественной палаты Российской Федерации. Почему бы ему не создать свою партию, а? Да потому что потому что он понимает, что, создав партию, растворится в ней и увязнет с головой в ежедневных политических дрязгах. Сохраняя свою индивидуальность, он имеет куда большие шансы быть увиденным и услышанным, в том числе первыми лицами нашего государства!
Я начал понимать, куда клонит Лисачев. Единственное, что меня безусловно радовало, то что НАШИМ, фрагрантским Рошалем никогда не смог бы стать я. Никто не предложил бы мою кандидатуру, а если бы предложил, я пришиб бы его на месте, несмотря на мир, любовь и прочие штучки-дрючки.
– Мы создадим не партию, а общественный благотворительный фонд! – провозгласил Лисачев. – И возглавит его доктор медицинских наук Благовещенский! – При этих словах все взгляды обратились на профессора, и тот снова полез за носовым платком, чтобы вытереть пот. – Вы могли бы спросить, почему фонд возглавит не наш лидер Иван Сазонов, но думаю, ответ вам и так понятен. Давайте же поприветствуем Михаила Константиновича – будущую совесть великой России!
Все дружно вскочили и начали хлопать, свистеть и орать всякие слова. И я тоже хлопал, свистел и орал. Я был по-настоящему счастлив. Благовещенский поднялся на ноги и раскланивался – как мне показалось, довольно смущенно, но с достоинством.
Не встал только Ганс. Он тоже аплодировал, но при этом сидел, положив ногу на ногу, и качал в воздухе носком начищенного до блеска ботинка.
Все шло по его сценарию.
Глава 29
Общественный фонд, придуманный Лисачевым, назвали «Благовест» – разумеется, в честь Благовещенского. По-моему, звучало это довольно смешно, однако никто не думал смеяться. Вначале пиаровская раскрутка «Благовеста» шла неспешно, но два события изменили все в корне.
Сперва случилось страшное землетрясение в Дагестане, и многие врачи из «Клиники жизни», в том числе и ваш покорный слуга, отправились на помощь. Неделю мы провели в Дагестане. Я не вылезал из палаточного госпиталя – раненых было очень много, трудиться приходилось день и ночь. А Благовещенский не вылезал из телевизора, даже с президентом успел пообщаться и, кажется, подружиться. Кроме того, мы привезли в Махачкалу два трейлера с новейшим оборудованием и подарили их местным больницам. О фонде «Благовест» говорили много, в том числе в зарубежных новостях – я сам видел, у нас была спутниковая «тарелка».
Через месяц террористы захватили в Москве детский сад и затребовали для переговоров Благовещенского. Это настолько напоминало историю с доктором Рошалем, что можно было заподозрить фарс и бессовестную инсценировку. Ничего подобного: теракт был самым настоящим, детсад нашпиговали взрывчаткой до самой крыши. Я видел, как тряслись поджилки у бедняги профессора, когда он собирался в Москву. Михаил Константинович был замечательным человеком, не зря Лисачев назначил его в народные любимцы, но вот героем он не был, и опыта переговоров с бандитами не имел не малейшего. Однако дело прошло настолько удачно, что можно было назвать его чудом. После первых же переговоров террористы отпустили всех детей и самого Благовещенского! Потом спецназ начал штурм, в ходе которого здание, само собой, взорвалось, не оставив в живых ни одного преступника. Ни один заложник не пострадал.
Об этом я могу рассказать вам достаточно подробно. Сам Михаил Константинович молчал о произошедшем как рыба, но дружок мой Майор, летавший в составе нашей команды в Москву, кое-чем поделился. Благовещенский вошел в здание детсада не один, он катил перед собою в инвалидном кресле безногую мусульманскую девушку – якобы, одну из его пациенток. Официальная информация гласила, что некогда она пострадала от террористов, и ее рассказ, и ее несчастный вид должны были разжалобить бандитов – что, фактически, и произошло. На самом же деле девушке было далеко за тридцать лет, была она не только мусульманкой, но и чистейшей воды подлизой. Ноги ей ампутировали еще в детстве – сами догадываетесь, из-за онкологического заболевания. Одна из «первичных» подлиз, она великолепно владела языком феромонов. Рисковали ли они с профессором? Невероятно рисковали, скажу я вам. За такие подвиги нужно ордена давать! Террористы были пьяными – не в стельку, но основательно, к тому же многие из них были «вмазаны» наркотиками. Чтобы контролировать их реакцию на феромоны, нужно было проявить высший пилотаж. Девушка справилась, хотя переговоры шли полтора часа. Сразу же после беседы она потеряла сознание и профессор вынес ее на руках. Майор сказал, что она наизусть читала суры из Корана, и под конец переговоров некоторые из бандитов стояли на коленях, молились вместе с ней и рыдали. Удивительно, что она не заставила их сдаться. Впрочем, сдача террористов вряд ли входила в чьи-либо планы – террористы хороши только мертвые.
Вот такое экстраординарное, но, в общем-то, типичное для фрагрантов дело. Орден профессору почему-то не дали, но известен он стал не меньше, чем доктор Рошаль. Место в Общественной палате РФ просто плакало по нему.
А я жил спокойно. В мои обязанности не входило высовываться на широкую публику, вот я и не высовывался. Освоил эндоскопическую технику и вовсю оперировал богатеньких пациентов, в том числе иностранцев. Удалял им всякие ненужные для организма штуки, вроде опухолей, грыж, аппендиксов и желчных пузырей, забитых камнями. Конечно же, движимый долгом врача и внутренним благородством, я пытался перевестись на самый трудный участок – в детскую онкологию. Но меня туда не пустили. Благовещенский объяснил, почему. Не из-за того даже, что я не детский хирург, а потому, что в детском отделении «Клиники жизни» почти не делают операций, применяют современные и щадящие методы лечения.
Вот как, значит… Я сделал из этого прямые выводы. Дело покойного доктора Григорьева не пропало – в раковом корпусе нашей клиники вовсю переливали больным детям подлизью кровушку. Готовили новые ряды фрагрантов.
Почему именно детям, да еще тяжелобольным, первым предоставлялось право стать совершенными людьми? Кроме проявлений гуманности, тут нетрудно уловить особую логику. Эти дети навсегда сохранят благодарность и верность своим спасителям, и, когда вырастут, будут уже сформировавшимися фрагрантами, владеющими языком феромонов. Не зря Благовещенский произнес фразу: «Основной упор в бесплатном лечении будет сделан на детей. Думаю, вам не нужно объяснять, почему». Да уж, чего тут объяснять?..
Я не переживал по этому поводу – привык уже к тому, что сам стал фрагрантом, и к тому, что все люди когда-то станут фрагрантами. У меня была отличная работа, я жил с любимой девушкой, и был твердо уверен, что все неприятности в моей жизни закончились. Очень радовало то, как у Жени сложились отношения с моими родителями. Мы часто ходили к ним в гости, и они заглядывали к нам, и искренне восхищались нашей парой, только вот вопросами о свадьбе и внуках замучили. Не объяснишь же им, что у подлиз особые брачные порядки, и просто так в ЗАГС не побежишь. Однажды Женя призналась мне, что любит моих родителей так же как своих, погибших, и я совершенно растаял, едва не зарыдал от счастья. Такой вот я сентиментальный…
Кстати, оба моих родителя быстро оказались на работе в фонде «Благовест». Я не только не прикладывал к этому усилий, но даже был против – хотел, чтобы мои близкие держались подальше от всего, к чему имеет отношение Ганс. Однако, оказывается, его высочество Сазонов лично позвонил маме и папе, наговорил кучу слов, какой я у них замечательный, и предложил им, пенсионерам, непыльную работенку в газете фонда. Вряд ли можно было этого избежать. Ганс считал необходимым контролировать не только подлиз, но и все их окружение.
Еще более удивительным было то, что почти не встречались пьяные. Я уже знал про драконовские меры, введенные против появления в пьяном виде в общественных местах. Неугомонный Ганс построил два новых вытрезвителя, а за открытую бутылку или банку пива в руке на улице полагался штраф в пятьсот рублей. Знал я и другое, известное немногим – всем, кто попадал в вытрезвитель, под видом физиопроцедур проводилось кодирование. По сути, это было противозаконным лечением без согласия больного, однако на поверхность сей волюнтаризм не выплывал. Дело в том, что кодированный алкоголик бросал пить не сразу – он лишь усваивал, что надираться следует дома, и пьяным на улицу нельзя выходить ни в коем случае. Через пару недель тяга к выпивке начинала ослабевать. Половина из кодированных начисто бросала пить через пару месяцев, а еще половина переходила к умеренному употреблению алкоголя, несравнимому с прежним.
Интересно, сколько подлиз жило в нашем городе, и сколько новых появлялось с каждым днем? Немного, в общем-то, по сравнению с абсолютным большинством «обычных». Но, даже будучи в меньшинстве, фрагранты уверенно наводили свои порядки, и сопротивляться им было невозможно. Попробуй, посопротивляйся, если тебе дают феромонную установку, действующую на подсознание. Собрали к примеру всех жильцов подъезда, объявили им: «Мы сделали вам ремонт, на стенах больше не писать, на пол не гадить, мусор не бросать!» И все, не будут гадить, сами не зная почему. Здорово, скажете? Ужасно, скажете? Я и сам не знаю, здорово это или ужасно. Знаю только, что никогда не видел свой родной город таким чистым и красивым.
Порою мне чудилось, что город наш превращается в гигантскую колонию муравьев. Когда-то я смотрел фильм про муравьев-листорезов. Оказывается, их колония – самоорганизующаяся система, сложная и упорядоченная. Здесь есть разделение на касты, и каждый занят своим делом. Одни муравьи вырезают из листьев аккуратные кружочки и таскают их в подземные хранилища. Другие выращивают на этой биомассе съедобные грибы. Третьи кормят личинок, муравьи-солдаты охраняют муравейник, ну и так далее… И, конечно, главная особь – матка. Не подумайте, что она просто так лежит, пожирает пищу и рожает тысячи яиц одно за другим. Она управляет всем царством, используя неслышимый язык феромонов.
И все же нельзя сравнивать муравейник с городом, управляемым фрагрантами. Фрагранты не насекомые, фрагранты – люди. Они совершеннее обычных людей, и глядя со стороны, кажется, что будущее за ними, будущее лежит уже безропотно в их кармане. Только вот справятся ли подлизы с будущим? Я не склонен разделять напористый оптимизм Ганса, не склонен ни на йоту. Генетика – сложная штука, и неизвестно, как полимутагенный синдром, вызванный экспериментами профессора Григорьева, поведет себя в дальнейшем. Вполне вероятно, что через несколько поколений фрагранты утратят феноменальные способности и вернутся к нормальному человеческому генотипу. Также возможно, что фрагранты вымрут, оставив потомство, неспособное к продолжению рода. И еще неприятный момент: при скрещивании фрагрантов с «обычными» возможен ряд дополнительных вторичных мутаций, и во что это выльется в конечном результате, не предскажет сам господь бог. Я стараюсь не думать об этом – в конце концов, я не профессиональный генетик, я лишь хирург.
Можно строить на этот счет сотни теорий. Если хотите, стройте сами, я не буду. Знаю лишь одно: жизнь покажет. Жизнь не моя, жизнь наших детей.
Сперва случилось страшное землетрясение в Дагестане, и многие врачи из «Клиники жизни», в том числе и ваш покорный слуга, отправились на помощь. Неделю мы провели в Дагестане. Я не вылезал из палаточного госпиталя – раненых было очень много, трудиться приходилось день и ночь. А Благовещенский не вылезал из телевизора, даже с президентом успел пообщаться и, кажется, подружиться. Кроме того, мы привезли в Махачкалу два трейлера с новейшим оборудованием и подарили их местным больницам. О фонде «Благовест» говорили много, в том числе в зарубежных новостях – я сам видел, у нас была спутниковая «тарелка».
Через месяц террористы захватили в Москве детский сад и затребовали для переговоров Благовещенского. Это настолько напоминало историю с доктором Рошалем, что можно было заподозрить фарс и бессовестную инсценировку. Ничего подобного: теракт был самым настоящим, детсад нашпиговали взрывчаткой до самой крыши. Я видел, как тряслись поджилки у бедняги профессора, когда он собирался в Москву. Михаил Константинович был замечательным человеком, не зря Лисачев назначил его в народные любимцы, но вот героем он не был, и опыта переговоров с бандитами не имел не малейшего. Однако дело прошло настолько удачно, что можно было назвать его чудом. После первых же переговоров террористы отпустили всех детей и самого Благовещенского! Потом спецназ начал штурм, в ходе которого здание, само собой, взорвалось, не оставив в живых ни одного преступника. Ни один заложник не пострадал.
Об этом я могу рассказать вам достаточно подробно. Сам Михаил Константинович молчал о произошедшем как рыба, но дружок мой Майор, летавший в составе нашей команды в Москву, кое-чем поделился. Благовещенский вошел в здание детсада не один, он катил перед собою в инвалидном кресле безногую мусульманскую девушку – якобы, одну из его пациенток. Официальная информация гласила, что некогда она пострадала от террористов, и ее рассказ, и ее несчастный вид должны были разжалобить бандитов – что, фактически, и произошло. На самом же деле девушке было далеко за тридцать лет, была она не только мусульманкой, но и чистейшей воды подлизой. Ноги ей ампутировали еще в детстве – сами догадываетесь, из-за онкологического заболевания. Одна из «первичных» подлиз, она великолепно владела языком феромонов. Рисковали ли они с профессором? Невероятно рисковали, скажу я вам. За такие подвиги нужно ордена давать! Террористы были пьяными – не в стельку, но основательно, к тому же многие из них были «вмазаны» наркотиками. Чтобы контролировать их реакцию на феромоны, нужно было проявить высший пилотаж. Девушка справилась, хотя переговоры шли полтора часа. Сразу же после беседы она потеряла сознание и профессор вынес ее на руках. Майор сказал, что она наизусть читала суры из Корана, и под конец переговоров некоторые из бандитов стояли на коленях, молились вместе с ней и рыдали. Удивительно, что она не заставила их сдаться. Впрочем, сдача террористов вряд ли входила в чьи-либо планы – террористы хороши только мертвые.
Вот такое экстраординарное, но, в общем-то, типичное для фрагрантов дело. Орден профессору почему-то не дали, но известен он стал не меньше, чем доктор Рошаль. Место в Общественной палате РФ просто плакало по нему.
А я жил спокойно. В мои обязанности не входило высовываться на широкую публику, вот я и не высовывался. Освоил эндоскопическую технику и вовсю оперировал богатеньких пациентов, в том числе иностранцев. Удалял им всякие ненужные для организма штуки, вроде опухолей, грыж, аппендиксов и желчных пузырей, забитых камнями. Конечно же, движимый долгом врача и внутренним благородством, я пытался перевестись на самый трудный участок – в детскую онкологию. Но меня туда не пустили. Благовещенский объяснил, почему. Не из-за того даже, что я не детский хирург, а потому, что в детском отделении «Клиники жизни» почти не делают операций, применяют современные и щадящие методы лечения.
Вот как, значит… Я сделал из этого прямые выводы. Дело покойного доктора Григорьева не пропало – в раковом корпусе нашей клиники вовсю переливали больным детям подлизью кровушку. Готовили новые ряды фрагрантов.
Почему именно детям, да еще тяжелобольным, первым предоставлялось право стать совершенными людьми? Кроме проявлений гуманности, тут нетрудно уловить особую логику. Эти дети навсегда сохранят благодарность и верность своим спасителям, и, когда вырастут, будут уже сформировавшимися фрагрантами, владеющими языком феромонов. Не зря Благовещенский произнес фразу: «Основной упор в бесплатном лечении будет сделан на детей. Думаю, вам не нужно объяснять, почему». Да уж, чего тут объяснять?..
Я не переживал по этому поводу – привык уже к тому, что сам стал фрагрантом, и к тому, что все люди когда-то станут фрагрантами. У меня была отличная работа, я жил с любимой девушкой, и был твердо уверен, что все неприятности в моей жизни закончились. Очень радовало то, как у Жени сложились отношения с моими родителями. Мы часто ходили к ним в гости, и они заглядывали к нам, и искренне восхищались нашей парой, только вот вопросами о свадьбе и внуках замучили. Не объяснишь же им, что у подлиз особые брачные порядки, и просто так в ЗАГС не побежишь. Однажды Женя призналась мне, что любит моих родителей так же как своих, погибших, и я совершенно растаял, едва не зарыдал от счастья. Такой вот я сентиментальный…
Кстати, оба моих родителя быстро оказались на работе в фонде «Благовест». Я не только не прикладывал к этому усилий, но даже был против – хотел, чтобы мои близкие держались подальше от всего, к чему имеет отношение Ганс. Однако, оказывается, его высочество Сазонов лично позвонил маме и папе, наговорил кучу слов, какой я у них замечательный, и предложил им, пенсионерам, непыльную работенку в газете фонда. Вряд ли можно было этого избежать. Ганс считал необходимым контролировать не только подлиз, но и все их окружение.
***
Я не часто выезжал из «Соснового рая» – здесь было все, что нужно для жизни. И каждый раз, когда бывал в городе, удивлялся переменам. Прошла осень, наступила зима, но на улицах почти не было снега. Улицы словно вылизали – складывалось впечатление, что не только дворники регулярно убирают мусор, но и жители отучились от скверной привычки бросать под ноги всякую дрянь. Я ставил машину на парковку и гулял по городу пешком – удовольствие того стоило. Начало зимы стояло теплым, я неспешно бродил по знакомым улочкам и порою не узнавал их. Иногда мне казалось, что я не в России, а снова где-то в Голландии. За месяцы осени успели положить новый асфальт на большинстве дорог, а в центре города вымостили их камнем. Фасады старых домов, еще недавно изъеденные лишайными язвами, были аккуратно отштукатурены и покрашены. Канули в вечность покосившиеся заборы из черных гнилых досок, их заменили ажурные ограды литого чугуна. Заметно меньше стало аляповатой рекламы, совершенно исчезли полотняные растяжки, бултыхающиеся на ветру там и сям. На транспортных развязках, вечно забитых автомобильными пробками, шло строительство эстакад. Новый мэр знал свое дело.Еще более удивительным было то, что почти не встречались пьяные. Я уже знал про драконовские меры, введенные против появления в пьяном виде в общественных местах. Неугомонный Ганс построил два новых вытрезвителя, а за открытую бутылку или банку пива в руке на улице полагался штраф в пятьсот рублей. Знал я и другое, известное немногим – всем, кто попадал в вытрезвитель, под видом физиопроцедур проводилось кодирование. По сути, это было противозаконным лечением без согласия больного, однако на поверхность сей волюнтаризм не выплывал. Дело в том, что кодированный алкоголик бросал пить не сразу – он лишь усваивал, что надираться следует дома, и пьяным на улицу нельзя выходить ни в коем случае. Через пару недель тяга к выпивке начинала ослабевать. Половина из кодированных начисто бросала пить через пару месяцев, а еще половина переходила к умеренному употреблению алкоголя, несравнимому с прежним.
Интересно, сколько подлиз жило в нашем городе, и сколько новых появлялось с каждым днем? Немного, в общем-то, по сравнению с абсолютным большинством «обычных». Но, даже будучи в меньшинстве, фрагранты уверенно наводили свои порядки, и сопротивляться им было невозможно. Попробуй, посопротивляйся, если тебе дают феромонную установку, действующую на подсознание. Собрали к примеру всех жильцов подъезда, объявили им: «Мы сделали вам ремонт, на стенах больше не писать, на пол не гадить, мусор не бросать!» И все, не будут гадить, сами не зная почему. Здорово, скажете? Ужасно, скажете? Я и сам не знаю, здорово это или ужасно. Знаю только, что никогда не видел свой родной город таким чистым и красивым.
Порою мне чудилось, что город наш превращается в гигантскую колонию муравьев. Когда-то я смотрел фильм про муравьев-листорезов. Оказывается, их колония – самоорганизующаяся система, сложная и упорядоченная. Здесь есть разделение на касты, и каждый занят своим делом. Одни муравьи вырезают из листьев аккуратные кружочки и таскают их в подземные хранилища. Другие выращивают на этой биомассе съедобные грибы. Третьи кормят личинок, муравьи-солдаты охраняют муравейник, ну и так далее… И, конечно, главная особь – матка. Не подумайте, что она просто так лежит, пожирает пищу и рожает тысячи яиц одно за другим. Она управляет всем царством, используя неслышимый язык феромонов.
И все же нельзя сравнивать муравейник с городом, управляемым фрагрантами. Фрагранты не насекомые, фрагранты – люди. Они совершеннее обычных людей, и глядя со стороны, кажется, что будущее за ними, будущее лежит уже безропотно в их кармане. Только вот справятся ли подлизы с будущим? Я не склонен разделять напористый оптимизм Ганса, не склонен ни на йоту. Генетика – сложная штука, и неизвестно, как полимутагенный синдром, вызванный экспериментами профессора Григорьева, поведет себя в дальнейшем. Вполне вероятно, что через несколько поколений фрагранты утратят феноменальные способности и вернутся к нормальному человеческому генотипу. Также возможно, что фрагранты вымрут, оставив потомство, неспособное к продолжению рода. И еще неприятный момент: при скрещивании фрагрантов с «обычными» возможен ряд дополнительных вторичных мутаций, и во что это выльется в конечном результате, не предскажет сам господь бог. Я стараюсь не думать об этом – в конце концов, я не профессиональный генетик, я лишь хирург.
Можно строить на этот счет сотни теорий. Если хотите, стройте сами, я не буду. Знаю лишь одно: жизнь покажет. Жизнь не моя, жизнь наших детей.