Страница:
– Не говоря уже о том, – перебила ее бабушка Вернер, – что частные школы сводят вместе молодых людей одного круга. Учась в одной школе, девушки знакомятся семьями, выходят замуж за братьев своих подруг и на всю жизнь остаются друзьями. Это так здорово – прожить жизнь в окружении друзей.
Старший Вернер погладил свои золотые цепочки.
– Да, друзья. В прошлом году я был на обеде, который давал в «Уолдорфе» Рэндольф Гугенхеймер, так среди приглашенных не было ни одного, кого бы я не знал. Ах, что это было за зрелище! Незабываемое! Зал ресторана превратили в сад – тюльпаны, зеленые кусты, а в кустах пели канарейки. Как на выставке.
– Вот именно, на выставке, – пробормотал Дэн. Пол сдавленно хихикнул. Дядя Дэн не считал нужным скрывать свои мысли.
– Это еще что, – поспешно сказала Флоренс. – Иной раз читаешь о таких необыкновенных приемах и балах. Вот, например, банкет, который устроил наш бомонд. Интерьер первого этажа гостиницы был оформлен под залы Версальского дворца, гости были в костюмах, расшитых настоящими драгоценными камнями. Конечно, – добавила она, благоразумно понизив голос, хотя Эмили все еще находилась в другом конце комнаты, – это развлечение для знати. Мы о таком можем только читать.
– А вы не находите, что это отвратительно, даже если вы только читаете об этом? – спросил Дэн, появившийся из-за спины Хенни и посмотревший на всех темными серьезными глазами.
– О, но большинство этих людей… – начал Уолтер Вернер.
…Заработали это своим трудом, и они обеспечивают занятость, – мысленно закончил за него Пол.
– Заработали это своим трудом, – перебил его Дэн. – Я знаю. Как Гораций Алгер. [18]
– Дурацкие у него произведения, – вставил Пол. – Мне их стали подсовывать едва ли не с того времени, как я научился читать.
– Мой сын слишком критичен, – возразил Уолтер с мягким упреком. – В простых рассказах Алгера много жизненной правды, Пол. Иначе их не стали бы печатать и они не завоевали бы такой популярности.
– О, сколько угодно лжи печатают черным по белому, – воскликнул Дэн. – Возьмите хотя бы газеты Херста.
Фредди поморщился. Ему было стыдно. Отец говорил с такой горячностью, с таким – он поискал в уме слово – пафосом, что все, кто был в комнате, повернулись в его сторону.
Хенни забеспокоилась: он слишком много выпил. Лицо у него раскраснелось. Он не умеет пить, да и не притрагивается к спиртному, а сегодня за обедом пил вино, а потом еще и бренди.
Она попыталась поймать его взгляд, но он ни разу не посмотрел на нее. Им владело желание встряхнуть этих мужчин в их черных костюмах с белыми рубашками, пингвиньих костюмах, как он их называл. Он презирал и их костюмы, и их самих.
– Попомните мои слова, со временем будет введен налог на доходы. Может, не в этом году, даже наверняка не в этом, но скоро, я в этом уверен.
– Подоходный налог! – вознегодовал Уолтер. – Сама идея возмутительна. Вдобавок мы и так обложены налогом; состоятельные люди платят налог добровольно, повинуясь голосу совести, в виде пожертвований на благотворительность.
– Совести? – переспросил Дэн.
Спор теперь вели только они двое. Остальные замолчали и с чувством неловкости ожидали, чем же закончится эта дискуссия. Всегда добродушный Альфи обеспокоенно наморщил лоб, Эмили отошла к окну и, отдернув штору, уставилась на пустую темную улицу.
– Да, совести. Каждый год на благотворительные цели тратятся миллионы. Мой отец – надеюсь, он не рассердится на меня за то, что я привожу его в пример – отдает тысячи. Существует общество помощи детям и приют для подкидышей; они созданы на благотворительные средства. Существуют больницы, дома для престарелых, благотворительные центры. – Уолтер посмотрел на Хенни. – Ваша жена могла бы рассказать вам о них, спросите у нее…
– Мне незачем ее спрашивать, я и сам знаю. Но это меня не впечатляет. Богачи-филантропы и не замечают этих расходов. Для них это капля в море. – Дэн встал и, наклонившись вперед, оперся руками о спинку стула. – В нашем городе творятся страшные вещи. Вы бы ужаснулись, узнав, что нечто подобное происходит в Калькутте или на Борнео.
Мистер и миссис Майер резко встали, забормотав в один голос:
– Господи, как летит время… уже так поздно… прекрасный вечер… – и направились к двери. Флоренс пошла за ними.
Ну зачем, подумала Хенни, зачем он это делает? То, что он говорит – правда, но зачем говорить об этом сейчас, здесь?
– В прошлом месяце… – продолжал Дэн. – В газетах об этом не сообщалось – то ли власти не захотели, чтобы общественность узнала об этом, то ли сами газеты сочли, что не стоит информировать читателей о таком ужасе.
Он понизил голос. Гости задвигались, заерзали на стульях.
– В прошлом месяце одна семья замерзла до смерти. У, них не было денег, чтобы купить угля или дров. Вообще-то многие бедняки живут в плохо отапливаемых помещениях. Но в данном случае мать была больна пневмонией; она умерла и труп ее лежал, разлагаясь, целую неделю, а дети – то ли они были слишком малы, то ли очень уж испугались – лежали рядом и ждали неизвестно чего. Они жили в квартире на верхнем этаже полузаброшенного здания, поэтому никто не слышал детского плача. А потом умер и младенец. Когда их нашли, обнаружилось, что дети постарше… – Дэн сглотнул. – Свидетельства каннибализма… Наверное, мне не следовало рассказывать вам об этом.
В комнате повисла мертвая тишина. Не слышно было ни звука, ни даже дыхания. Затем старый Вернер встал со своего громадного кресла и потряс сжатым кулаком. Кулак дрожал, и голос его, когда он заговорил, тоже дрожал.
– В самом деле не следовало, – громко произнес он. – Это отвратительно. Я никогда не слышал ничего подобного. И вы рассказываете об этом в присутствии дам, молодых людей… собственного сына. Это отвратительно, сэр, и, на мой взгляд, этому нет оправдания.
– Но это правда, – возразил Дэн ровным голосом. – Они живут в этом мире, пусть же узнают, что он из себя представляет.
– Дэн, пожалуйста, – мягко сказала Хенни.
– Почему никто не попробовал марципаны? – защебетала Флоренс. – Я всегда их готовлю, когда знаю, что Хенни придет. – Она вымученно улыбнулась. – В один из своих дней рождения – ей тогда исполнилось шесть или семь – она стащила из кладовки коробку с марципанами и все их съела. Было очень смешно. Помнишь, Хенни? – Она повернулась к сестре, и улыбка погасла, сменившись безмолвной мольбой: пожалуйста, не нужно все портить. Неужели нельзя это прекратить? Внезапно она расплакалась.
Анжелика обняла дочь.
– Не надо. Не стоит из-за этого плакать. Вы, – обратилась она к Дэну, – вы просто невоспитанный, невежливый человек.
Дэн отвесил легкий поклон.
– Прошу прощения. Трудно оставаться вежливым, видя те мерзости, которые видел я. Трущобы, обездоленные нищие люди; за один только прошлый год их число увеличилось на пять тысяч… Вы и представить себе не можете.
– Мы можем представить, – Флоренс перестала плакать. – Почему бы иначе мы делали то, что делаем? Мы всегда щедро жертвовали на благотворительность, хотя, с вашей точки зрения, этого мало.
Дэн ответил Флоренс, смягчив тон:
– Благотворительность – это не решение проблемы. Необходимы радикальные реформы, коренная перестройка трущобных домов. Джекоб Рийс и Лоренс Вейлер все еще занимаются этим вопросом, да и я тоже в меру своих скромных сил.
– Все еще? – изумился Уолтер. – Несмотря на принятие жилищного закона? Казалось бы, вы должны быть удовлетворены.
– О, закон был хорош на бумаге. Старые дома как стояли, так и стоят, вы это прекрасно знаете. Гниют постепенно, и их жильцы вместе с ними.
Уолтер открыл рот, закрыл, снова открыл.
– Вы бы лучше посвящали свободное время заботе о сыне. Благотворительность начинается с семьи.
– Мой сын ни в чем не нуждается. Он сыт, обут и одет, окружен теплом и любовью, чего не скажешь о детишках, живущих в «Монтгомери флэтс», куда мы на днях ходили с Вейлером.
Пол судорожно вздохнул и вопросительно посмотрел на отца. Дело принимало серьезный оборот. Уолтер снял очки, протер их, снова надел.
– А зачем вы туда пошли, позвольте спросить?
– «Монтгомери» пользуется самой дурной славой. Строительство таких домов было запрещено законом от 1901 года, но там все дома построены в 1889 году. Их следовало бы взорвать или снести. Вы бы посмотрели на эти дома, попробовали бы подняться по темной лестнице с выщербленными ступенями, вдохнули бы тамошние запахи. Один грязный неисправный туалет в холле, которым пользуются шесть семей, хотя предположительно туалет должен иметься в каждой квартире. Плата за квартиру на первом этаже – девять долларов в месяц, на пятом – восемь. Крысы идут в качестве бесплатного приложения.
Дэн дышал тяжело, как после долгого бега.
– Из такого вот дома мы забрали этого ребенка, – он кивнул в сторону Лии, – эту чудесную маленькую девочку, которая, не сделай мы этого, была бы обречена жить в мерзости.
– Это, конечно, весьма похвально. Но давайте вернемся к затронутой вами теме – к «Монтгомери». Мне известно, что эти дома строились в соответствии с законами своего времени, а позднее были переоборудованы уже в соответствии с новым законом. Теперь в каждой комнате есть окно…
– Это гиблое место, Уолтер, – перебил его Дэн, – что бы там ни говорили. Хуже всего то, что в случае пожара эти дома становятся самой настоящей ловушкой, и владельцы наверняка это понимают.
– Владельцы вовсе этого не понимают, – ответил Уолтер. Его зрачки, увеличенные стеклами очков, стали похожими на два черных камушка.
Кузены и кузины Вернеры все как один вдруг вспомнили про время – мужчины достали из жилетных карманов свои часы, женщины посмотрели на свои, висевшие на цепочках у них на шее. Затем они дружно встали. Спустя минуту из холла донеслись реплики, свидетельствующие, что гости уходят: изумительно… огромное спасибо… О, мои сапожки… смотрите, пошел снег… ну, это не надолго, он кончится так же внезапно, как начался… восхитительно.
У Уолтера глаза становятся, как у кошки, когда он сердится, подумала Хенни. Раньше я этого не замечала. Мне хочется домой, хочется уйти отсюда. Когда же это кончится!
Двое мужчин все еще смотрели друг на друга.
– Но это же ясно и ребенку, любому, кто дал бы себе труд подумать об этом. Но владельцам на это наплевать.
– Много вы знаете о владельцах.
– Ну, Вейлер обо всем написал в своем докладе. Он направил его в законодательное собрание штата. То-то владельцы удивятся, увидев свое имя в газетах. Да, мы не сдаемся. Мы хотим добиться принятия нового жилищного закона. Меня пригласили в Олбани. [19]Что ж, я ведь тоже поработал, – добавил Дэн почти весело, – думаю, я заслужил право поехать туда. – Сейчас в порыве энтузиазма он даже забыл про свой гнев.
– Значит вы едете в Олбани, чтобы заклеймить владельцев «Монтгомери». А вы хотя бы знаете, кто они такие?
– Ну, какая-нибудь холдинговая компания. Вейлер, наверное, знает. Он в этом понимает больше меня.
– Вот как? Ну, так я скажу вам. Основные держатели акций – мой отец и несколько его друзей. Эта собственность перешла к нам после неуплаты залога. Что вы на это скажете?
Уолтер вытер платком вспотевший лоб. В комнате повисло молчание.
– Ну и ну, – проговорил наконец Дэн.
– Ну и ну, – повторил старик Вернер.
– Я не знал, – объяснил Дэн.
Уолтер вздохнул.
– Хотелось бы верить. Но это только доказывает, что ничего хорошего не выходит, когда суешь нос не в свое дело.
Дэн покачал головой.
– Нет, я живу в этом городе и меня волнует все, что в нем происходит. Это мое дело.
– Пусть так, но что вы намерены делать в данной конкретной ситуации?
– А что я могу сделать?
– Я думаю, это ясно. Вы можете пойти к своим друзьям и договориться не давать ход этому делу.
– Уолтер… это невозможно. Доклад уже в комиссии.
– Его можно отозвать.
– Вейлер ни за что не пойдет на это. И я не могу просить его.
– Почему?
– Это было бы нечестно, против совести.
– А видеть, как имя Вернеров трепят разгребатели грязи – это по совести? К этому вы готовы?
Дэн поднял руки.
– Мне это не доставит удовольствия. Вы же не думаете, что я буду радоваться.
– Я уж не знаю, что мне думать. Все что я знаю – сейчас речь идет о семье, к которой вы принадлежите, к которой обязаны проявлять хоть какую-то лояльность. И после этого говорить о принципах…
– Ну, если вы ставите вопрос таким образом… А разве принципы не должны всегда, при любых обстоятельствах стоять на первом месте?
– Софистика, – с презрением откликнулся Уолтер. – Игра словами. Так можно доказать все, что угодно.
– Я не играю словами. Никогда в жизни я не был так искренен.
– Значит, вы вполне искренне заявляете, что готовы довести это дело до конца и пошли мы все к черту?
– Я не говорил, пошли вы все к черту. Не приписывайте мне то, что я не говорил. Я сказал, что документ передан подкомиссии в Олбани, и я не могу отозвать его.
У Фредди дрожали губы. Лия слушала, открыв рот. Хенни хотелось провалиться сквозь землю, но, увы, это было невозможно. Они были как в ловушке.
– Не можете или не хотите? – в ярости выкрикнул Уолтер.
Последовала пауза. Хенни ощутила давление крови на барабанные перепонки.
А Пол в этот момент думал: все не так просто, как кажется дяде Дэну и отцу. Проблемы бывают многосторонними. Многогранник. Вы видите лишь ту его сторону, которой он к вам повернут.
– Не можете или не хотите? – повторил Уолтер. И Дэн спокойно ответил:
– Возможно, и то, и другое.
– Сукин вы сын, – тоже очень спокойно сказал Уолтер.
Все застыли без движения. С минуту тишина была полной, потом Уолтер снова взорвался.
– Посмотрите на вашу жену. У нее все лицо пылает. Не будь она такой молодой и здоровой, ее бы удар хватил.
Флоренс снова заплакала.
– Прекрати, Флоренс! – скомандовала Анжелика. – Он этого не стоит. Я поняла, что он из себя представляет, едва его увидела.
– Мама! – вскричала Хенни. – Как ты можешь? Ты не имеешь права так говорить. Не важно, что происходит в данный момент. Как ты можешь?
Анжелика заломила руки.
– Прости, Хенни. Я этого не вынесу. Видит Бог, у меня сердце болит за тебя, а теперь и за Флоренс с Уолтером. И надо же, чтобы это случилось здесь, в их доме, в годовщину их свадьбы, счастливый для них день. О, Господи, что же дальше?
Внезапно Генри, сидевший все это время в углу, не говоря ни слова, так что про него все забыли, заорал во весь голос:
– Прекратите, вы все! Проклятые дураки! Это уже слишком. – Его лицо приобрело землистый оттенок. – Я вымотан. Хватит, хватит!
– Ему плохо! Смотрите, что вы наделали. Флоренс, бренди! – Уолтер был в отчаянии. – Лягте, отец, откиньте голову. Мама права, Дэн, мы долго терпели вас с вашими выходками, вашими замечаниями; думаете, нам неизвестно, какого вы о нас мнения? Но довести безобидного старика, который пришел сегодня в мой дом отдохнуть, расслабиться… а вы… Убирайтесь, это лучшее, что вы можете сделать. Убирайтесь и оставьте нас в покое. Сию же минуту.
– Уолтер, неужели ты серьезно, – воскликнула Хенни. – Ты действительно хочешь, чтобы мы ушли?
– Не ты, Хенни, к тебе это не относится. Тебе мы можем только посочувствовать.
Уолтер протянул ей руку, но Дэн встал между ним и Хенни.
– Она моя жена и пойдет со мной, как и положено жене. Я ухожу и никогда больше не переступлю порог вашего дома. И ты Хенни, тоже. Лия, Фредди, берите свои пальто.
Флоренс заломила руки.
– Хенни, неужели ты бросишь нас из-за него?
Хенни закрыла глаза. Ах, если бы не видеть эту комнату, недоуменное лицо Лии, болезненно скривившееся – Фредди, жесткий рот Дэна. Открыв глаза, она прошептала:
– Он мой муж.
– Муж, – повторила Флоренс с интонацией, от которой слово прозвучало как оскорбление.
Дэн подал Хенни ее накидку и, взяв за локоть, повел к двери.
Уолтер пошел за ними.
– Если вы откажетесь от своей затеи… Еще не поздно. Забудем все, что мы сегодня наговорили. Я – за. Но вы должны отказаться…
Дэн, не отвечая, открыл дверь и спустился по лестнице вниз. Хенни хотелось обернуться. Наверняка кто-то выйдет следом и скажет, что все это какая-то ошибка, что ничего страшного не случилось. Но она не посмела, слишком велико было испытываемое ею унижение. Ей пришлось бежать, чтобы не отстать от Дэна.
В молчании они дошли до трамвайной остановки.
Сегодняшний разрыв уже не преодолеть. Отношения испорчены навсегда, во всяком случае с Флоренс. Родители – другое дело. С ними можно помириться. Но Флоренс обязана быть на стороне Уолтера. Когда эти сведения появятся в газетах… О, Хенни читала о подобных расследованиях, видела, как реформаторы смешивали с грязью имена самых уважаемых и достойных граждан… какой скандал для Вернеров, для Флоренс. У Хенни сжалось горло от острого чувства жалости. Флоренс хорошая, она моя сестра. И Пола я тоже потеряю. Не нужно было тебе этого делать, Дэн.
Снег усилился, когда они сели в трамвай. Большие мокрые снежинки прилипли к стеклу, отчего свет уличных фонарей словно потускнел. На Двадцать третьей улице на стене одного из зданий светился огромный зеленый огурец. Пассажиры поворачивали головы, чтобы получше разглядеть это чудо. Огурец был великолепным, но и смешным одновременно.
– Смотрите, – сказала Хенни притихшим Фредди и Лии, – мы опять проезжаем мимо огурца.
Ни тот, ни другая ничего не ответили. Она встретилась взглядом с Дэном, с беспокойством смотревшим на детей.
– Прости, Хенни. Ты очень сердишься?
– Да… не знаю. Скорее, я вообще ничего не чувствую.
– Я слишком много выпил.
– Я так и подумала.
– Но я говорю это не в свое оправдание. Я не был пьян. Ты же знаешь, я никогда не напиваюсь. Но все эти мужчины, собравшиеся в другом конце комнаты… Они действовали мне на нервы. Они говорили о бурской войне, о деньгах, которые они на ней нажили, о вложении капиталов в алмазы, а я думал о том, что я видел, чем занимался с Вейлером всю эту неделю. Я почувствовал такие отвращение и злость, почувствовал, что с меня хватит.
Он прикоснулся к ее щеке рукой в толстой шерстяной перчатке.
– Хенни?
– Да, я слышу.
– Я подумал, это те же люди, которые сорвали работу гаагской конференции, которые развязывают войны, а изнуренные нищетой бедняки, живущие в принадлежащих им домах, сражаются на этих войнах ради их наживы.
– Конечно, ты прав. Но это ведь не ново. И потом, ты же и раньше бывал у них в гостях. Да и Уолтер с компанией – мелкая рыбешка по сравнению с группой Моргана или нефтяными и стальными магнатами.
– Да, конечно. Я просто объясняю, почему я сорвался.
– Скажи мне честно, ты бы дал ход этому докладу, если бы знал, кто владельцы «Монтгомери»?
Дэн колебался.
– Может, и нет, ради блага твоей семьи. Не знаю. Но если бы ты видела эти дома! Я знаю, ты видела много подобных, но эти – самые отвратительные. В такой мерзости нельзя жить даже животному, ну, а кроме того, я всегда думаю о пожарах.
Он стоял в удушающем дыму на карнизе под самой крышей, а толпа смотрела, задрав головы, не веря собственным глазам. Ни у кого из присутствующих и, уж, конечно, ни у кого из жильцов горящего дома не хватило на это мужества.
– Если бы не моя учительская зарплата, – продолжал Дэн, – Фредди тоже мог бы жить в таком месте.
– Я знаю.
Они вышли из трамвая и направились к дому. В воздухе кружились снежинки, они садились им на лицо, налипали на ресницы. Дэн замедлил шаг.
– Я иду слишком быстро. Когда ты был маленьким, Фредди, я переносил тебя на руках через сугробы, помнишь?
Да, Фредди помнил. Он все помнил, запомнит и сегодняшний вечер. Отец пытается загладить вину, мелькнула у него мысль. Ее сменила другая: я никогда больше не увижу Пола. Нет, поправился он, Пол что-нибудь придумает. Пол умеет найти выход из любого положения.
Родители, идущие позади, воспринимались им, как единое целое: отец-мать. Мать любила отца. Она рассердилась на него сегодня, но сейчас они шли рядом, их плечи соприкасались. Это единство всегда злило его, когда он был маленьким. Ему часто хотелось, чтобы у него не было отца, чтобы он жил только с мамой. Но это было давно. Он задумался над тем, возникает ли когда-либо у девочек желание остаться вдвоем с отцом и хотел было спросить об этом у Лии, но понял, что это было бы жестоко.
Да, дело обстоит именно так, и иначе никогда не будет. Отец-мать. Если бы только отец не был таким шумным и пугающим.
До него донесся голос отца, едва слышный из-за звука хлюпающих шагов.
– Поменьше сердишься, Хенни? И тихий ответ матери:
– Мне грустно. Я не могу долго на тебя сердиться, Дэн, ты же знаешь.
А затем он услышал звук, похожий на звук поцелуя, но не обернулся.
ГЛАВА 7
Старший Вернер погладил свои золотые цепочки.
– Да, друзья. В прошлом году я был на обеде, который давал в «Уолдорфе» Рэндольф Гугенхеймер, так среди приглашенных не было ни одного, кого бы я не знал. Ах, что это было за зрелище! Незабываемое! Зал ресторана превратили в сад – тюльпаны, зеленые кусты, а в кустах пели канарейки. Как на выставке.
– Вот именно, на выставке, – пробормотал Дэн. Пол сдавленно хихикнул. Дядя Дэн не считал нужным скрывать свои мысли.
– Это еще что, – поспешно сказала Флоренс. – Иной раз читаешь о таких необыкновенных приемах и балах. Вот, например, банкет, который устроил наш бомонд. Интерьер первого этажа гостиницы был оформлен под залы Версальского дворца, гости были в костюмах, расшитых настоящими драгоценными камнями. Конечно, – добавила она, благоразумно понизив голос, хотя Эмили все еще находилась в другом конце комнаты, – это развлечение для знати. Мы о таком можем только читать.
– А вы не находите, что это отвратительно, даже если вы только читаете об этом? – спросил Дэн, появившийся из-за спины Хенни и посмотревший на всех темными серьезными глазами.
– О, но большинство этих людей… – начал Уолтер Вернер.
…Заработали это своим трудом, и они обеспечивают занятость, – мысленно закончил за него Пол.
– Заработали это своим трудом, – перебил его Дэн. – Я знаю. Как Гораций Алгер. [18]
– Дурацкие у него произведения, – вставил Пол. – Мне их стали подсовывать едва ли не с того времени, как я научился читать.
– Мой сын слишком критичен, – возразил Уолтер с мягким упреком. – В простых рассказах Алгера много жизненной правды, Пол. Иначе их не стали бы печатать и они не завоевали бы такой популярности.
– О, сколько угодно лжи печатают черным по белому, – воскликнул Дэн. – Возьмите хотя бы газеты Херста.
Фредди поморщился. Ему было стыдно. Отец говорил с такой горячностью, с таким – он поискал в уме слово – пафосом, что все, кто был в комнате, повернулись в его сторону.
Хенни забеспокоилась: он слишком много выпил. Лицо у него раскраснелось. Он не умеет пить, да и не притрагивается к спиртному, а сегодня за обедом пил вино, а потом еще и бренди.
Она попыталась поймать его взгляд, но он ни разу не посмотрел на нее. Им владело желание встряхнуть этих мужчин в их черных костюмах с белыми рубашками, пингвиньих костюмах, как он их называл. Он презирал и их костюмы, и их самих.
– Попомните мои слова, со временем будет введен налог на доходы. Может, не в этом году, даже наверняка не в этом, но скоро, я в этом уверен.
– Подоходный налог! – вознегодовал Уолтер. – Сама идея возмутительна. Вдобавок мы и так обложены налогом; состоятельные люди платят налог добровольно, повинуясь голосу совести, в виде пожертвований на благотворительность.
– Совести? – переспросил Дэн.
Спор теперь вели только они двое. Остальные замолчали и с чувством неловкости ожидали, чем же закончится эта дискуссия. Всегда добродушный Альфи обеспокоенно наморщил лоб, Эмили отошла к окну и, отдернув штору, уставилась на пустую темную улицу.
– Да, совести. Каждый год на благотворительные цели тратятся миллионы. Мой отец – надеюсь, он не рассердится на меня за то, что я привожу его в пример – отдает тысячи. Существует общество помощи детям и приют для подкидышей; они созданы на благотворительные средства. Существуют больницы, дома для престарелых, благотворительные центры. – Уолтер посмотрел на Хенни. – Ваша жена могла бы рассказать вам о них, спросите у нее…
– Мне незачем ее спрашивать, я и сам знаю. Но это меня не впечатляет. Богачи-филантропы и не замечают этих расходов. Для них это капля в море. – Дэн встал и, наклонившись вперед, оперся руками о спинку стула. – В нашем городе творятся страшные вещи. Вы бы ужаснулись, узнав, что нечто подобное происходит в Калькутте или на Борнео.
Мистер и миссис Майер резко встали, забормотав в один голос:
– Господи, как летит время… уже так поздно… прекрасный вечер… – и направились к двери. Флоренс пошла за ними.
Ну зачем, подумала Хенни, зачем он это делает? То, что он говорит – правда, но зачем говорить об этом сейчас, здесь?
– В прошлом месяце… – продолжал Дэн. – В газетах об этом не сообщалось – то ли власти не захотели, чтобы общественность узнала об этом, то ли сами газеты сочли, что не стоит информировать читателей о таком ужасе.
Он понизил голос. Гости задвигались, заерзали на стульях.
– В прошлом месяце одна семья замерзла до смерти. У, них не было денег, чтобы купить угля или дров. Вообще-то многие бедняки живут в плохо отапливаемых помещениях. Но в данном случае мать была больна пневмонией; она умерла и труп ее лежал, разлагаясь, целую неделю, а дети – то ли они были слишком малы, то ли очень уж испугались – лежали рядом и ждали неизвестно чего. Они жили в квартире на верхнем этаже полузаброшенного здания, поэтому никто не слышал детского плача. А потом умер и младенец. Когда их нашли, обнаружилось, что дети постарше… – Дэн сглотнул. – Свидетельства каннибализма… Наверное, мне не следовало рассказывать вам об этом.
В комнате повисла мертвая тишина. Не слышно было ни звука, ни даже дыхания. Затем старый Вернер встал со своего громадного кресла и потряс сжатым кулаком. Кулак дрожал, и голос его, когда он заговорил, тоже дрожал.
– В самом деле не следовало, – громко произнес он. – Это отвратительно. Я никогда не слышал ничего подобного. И вы рассказываете об этом в присутствии дам, молодых людей… собственного сына. Это отвратительно, сэр, и, на мой взгляд, этому нет оправдания.
– Но это правда, – возразил Дэн ровным голосом. – Они живут в этом мире, пусть же узнают, что он из себя представляет.
– Дэн, пожалуйста, – мягко сказала Хенни.
– Почему никто не попробовал марципаны? – защебетала Флоренс. – Я всегда их готовлю, когда знаю, что Хенни придет. – Она вымученно улыбнулась. – В один из своих дней рождения – ей тогда исполнилось шесть или семь – она стащила из кладовки коробку с марципанами и все их съела. Было очень смешно. Помнишь, Хенни? – Она повернулась к сестре, и улыбка погасла, сменившись безмолвной мольбой: пожалуйста, не нужно все портить. Неужели нельзя это прекратить? Внезапно она расплакалась.
Анжелика обняла дочь.
– Не надо. Не стоит из-за этого плакать. Вы, – обратилась она к Дэну, – вы просто невоспитанный, невежливый человек.
Дэн отвесил легкий поклон.
– Прошу прощения. Трудно оставаться вежливым, видя те мерзости, которые видел я. Трущобы, обездоленные нищие люди; за один только прошлый год их число увеличилось на пять тысяч… Вы и представить себе не можете.
– Мы можем представить, – Флоренс перестала плакать. – Почему бы иначе мы делали то, что делаем? Мы всегда щедро жертвовали на благотворительность, хотя, с вашей точки зрения, этого мало.
Дэн ответил Флоренс, смягчив тон:
– Благотворительность – это не решение проблемы. Необходимы радикальные реформы, коренная перестройка трущобных домов. Джекоб Рийс и Лоренс Вейлер все еще занимаются этим вопросом, да и я тоже в меру своих скромных сил.
– Все еще? – изумился Уолтер. – Несмотря на принятие жилищного закона? Казалось бы, вы должны быть удовлетворены.
– О, закон был хорош на бумаге. Старые дома как стояли, так и стоят, вы это прекрасно знаете. Гниют постепенно, и их жильцы вместе с ними.
Уолтер открыл рот, закрыл, снова открыл.
– Вы бы лучше посвящали свободное время заботе о сыне. Благотворительность начинается с семьи.
– Мой сын ни в чем не нуждается. Он сыт, обут и одет, окружен теплом и любовью, чего не скажешь о детишках, живущих в «Монтгомери флэтс», куда мы на днях ходили с Вейлером.
Пол судорожно вздохнул и вопросительно посмотрел на отца. Дело принимало серьезный оборот. Уолтер снял очки, протер их, снова надел.
– А зачем вы туда пошли, позвольте спросить?
– «Монтгомери» пользуется самой дурной славой. Строительство таких домов было запрещено законом от 1901 года, но там все дома построены в 1889 году. Их следовало бы взорвать или снести. Вы бы посмотрели на эти дома, попробовали бы подняться по темной лестнице с выщербленными ступенями, вдохнули бы тамошние запахи. Один грязный неисправный туалет в холле, которым пользуются шесть семей, хотя предположительно туалет должен иметься в каждой квартире. Плата за квартиру на первом этаже – девять долларов в месяц, на пятом – восемь. Крысы идут в качестве бесплатного приложения.
Дэн дышал тяжело, как после долгого бега.
– Из такого вот дома мы забрали этого ребенка, – он кивнул в сторону Лии, – эту чудесную маленькую девочку, которая, не сделай мы этого, была бы обречена жить в мерзости.
– Это, конечно, весьма похвально. Но давайте вернемся к затронутой вами теме – к «Монтгомери». Мне известно, что эти дома строились в соответствии с законами своего времени, а позднее были переоборудованы уже в соответствии с новым законом. Теперь в каждой комнате есть окно…
– Это гиблое место, Уолтер, – перебил его Дэн, – что бы там ни говорили. Хуже всего то, что в случае пожара эти дома становятся самой настоящей ловушкой, и владельцы наверняка это понимают.
– Владельцы вовсе этого не понимают, – ответил Уолтер. Его зрачки, увеличенные стеклами очков, стали похожими на два черных камушка.
Кузены и кузины Вернеры все как один вдруг вспомнили про время – мужчины достали из жилетных карманов свои часы, женщины посмотрели на свои, висевшие на цепочках у них на шее. Затем они дружно встали. Спустя минуту из холла донеслись реплики, свидетельствующие, что гости уходят: изумительно… огромное спасибо… О, мои сапожки… смотрите, пошел снег… ну, это не надолго, он кончится так же внезапно, как начался… восхитительно.
У Уолтера глаза становятся, как у кошки, когда он сердится, подумала Хенни. Раньше я этого не замечала. Мне хочется домой, хочется уйти отсюда. Когда же это кончится!
Двое мужчин все еще смотрели друг на друга.
– Но это же ясно и ребенку, любому, кто дал бы себе труд подумать об этом. Но владельцам на это наплевать.
– Много вы знаете о владельцах.
– Ну, Вейлер обо всем написал в своем докладе. Он направил его в законодательное собрание штата. То-то владельцы удивятся, увидев свое имя в газетах. Да, мы не сдаемся. Мы хотим добиться принятия нового жилищного закона. Меня пригласили в Олбани. [19]Что ж, я ведь тоже поработал, – добавил Дэн почти весело, – думаю, я заслужил право поехать туда. – Сейчас в порыве энтузиазма он даже забыл про свой гнев.
– Значит вы едете в Олбани, чтобы заклеймить владельцев «Монтгомери». А вы хотя бы знаете, кто они такие?
– Ну, какая-нибудь холдинговая компания. Вейлер, наверное, знает. Он в этом понимает больше меня.
– Вот как? Ну, так я скажу вам. Основные держатели акций – мой отец и несколько его друзей. Эта собственность перешла к нам после неуплаты залога. Что вы на это скажете?
Уолтер вытер платком вспотевший лоб. В комнате повисло молчание.
– Ну и ну, – проговорил наконец Дэн.
– Ну и ну, – повторил старик Вернер.
– Я не знал, – объяснил Дэн.
Уолтер вздохнул.
– Хотелось бы верить. Но это только доказывает, что ничего хорошего не выходит, когда суешь нос не в свое дело.
Дэн покачал головой.
– Нет, я живу в этом городе и меня волнует все, что в нем происходит. Это мое дело.
– Пусть так, но что вы намерены делать в данной конкретной ситуации?
– А что я могу сделать?
– Я думаю, это ясно. Вы можете пойти к своим друзьям и договориться не давать ход этому делу.
– Уолтер… это невозможно. Доклад уже в комиссии.
– Его можно отозвать.
– Вейлер ни за что не пойдет на это. И я не могу просить его.
– Почему?
– Это было бы нечестно, против совести.
– А видеть, как имя Вернеров трепят разгребатели грязи – это по совести? К этому вы готовы?
Дэн поднял руки.
– Мне это не доставит удовольствия. Вы же не думаете, что я буду радоваться.
– Я уж не знаю, что мне думать. Все что я знаю – сейчас речь идет о семье, к которой вы принадлежите, к которой обязаны проявлять хоть какую-то лояльность. И после этого говорить о принципах…
– Ну, если вы ставите вопрос таким образом… А разве принципы не должны всегда, при любых обстоятельствах стоять на первом месте?
– Софистика, – с презрением откликнулся Уолтер. – Игра словами. Так можно доказать все, что угодно.
– Я не играю словами. Никогда в жизни я не был так искренен.
– Значит, вы вполне искренне заявляете, что готовы довести это дело до конца и пошли мы все к черту?
– Я не говорил, пошли вы все к черту. Не приписывайте мне то, что я не говорил. Я сказал, что документ передан подкомиссии в Олбани, и я не могу отозвать его.
У Фредди дрожали губы. Лия слушала, открыв рот. Хенни хотелось провалиться сквозь землю, но, увы, это было невозможно. Они были как в ловушке.
– Не можете или не хотите? – в ярости выкрикнул Уолтер.
Последовала пауза. Хенни ощутила давление крови на барабанные перепонки.
А Пол в этот момент думал: все не так просто, как кажется дяде Дэну и отцу. Проблемы бывают многосторонними. Многогранник. Вы видите лишь ту его сторону, которой он к вам повернут.
– Не можете или не хотите? – повторил Уолтер. И Дэн спокойно ответил:
– Возможно, и то, и другое.
– Сукин вы сын, – тоже очень спокойно сказал Уолтер.
Все застыли без движения. С минуту тишина была полной, потом Уолтер снова взорвался.
– Посмотрите на вашу жену. У нее все лицо пылает. Не будь она такой молодой и здоровой, ее бы удар хватил.
Флоренс снова заплакала.
– Прекрати, Флоренс! – скомандовала Анжелика. – Он этого не стоит. Я поняла, что он из себя представляет, едва его увидела.
– Мама! – вскричала Хенни. – Как ты можешь? Ты не имеешь права так говорить. Не важно, что происходит в данный момент. Как ты можешь?
Анжелика заломила руки.
– Прости, Хенни. Я этого не вынесу. Видит Бог, у меня сердце болит за тебя, а теперь и за Флоренс с Уолтером. И надо же, чтобы это случилось здесь, в их доме, в годовщину их свадьбы, счастливый для них день. О, Господи, что же дальше?
Внезапно Генри, сидевший все это время в углу, не говоря ни слова, так что про него все забыли, заорал во весь голос:
– Прекратите, вы все! Проклятые дураки! Это уже слишком. – Его лицо приобрело землистый оттенок. – Я вымотан. Хватит, хватит!
– Ему плохо! Смотрите, что вы наделали. Флоренс, бренди! – Уолтер был в отчаянии. – Лягте, отец, откиньте голову. Мама права, Дэн, мы долго терпели вас с вашими выходками, вашими замечаниями; думаете, нам неизвестно, какого вы о нас мнения? Но довести безобидного старика, который пришел сегодня в мой дом отдохнуть, расслабиться… а вы… Убирайтесь, это лучшее, что вы можете сделать. Убирайтесь и оставьте нас в покое. Сию же минуту.
– Уолтер, неужели ты серьезно, – воскликнула Хенни. – Ты действительно хочешь, чтобы мы ушли?
– Не ты, Хенни, к тебе это не относится. Тебе мы можем только посочувствовать.
Уолтер протянул ей руку, но Дэн встал между ним и Хенни.
– Она моя жена и пойдет со мной, как и положено жене. Я ухожу и никогда больше не переступлю порог вашего дома. И ты Хенни, тоже. Лия, Фредди, берите свои пальто.
Флоренс заломила руки.
– Хенни, неужели ты бросишь нас из-за него?
Хенни закрыла глаза. Ах, если бы не видеть эту комнату, недоуменное лицо Лии, болезненно скривившееся – Фредди, жесткий рот Дэна. Открыв глаза, она прошептала:
– Он мой муж.
– Муж, – повторила Флоренс с интонацией, от которой слово прозвучало как оскорбление.
Дэн подал Хенни ее накидку и, взяв за локоть, повел к двери.
Уолтер пошел за ними.
– Если вы откажетесь от своей затеи… Еще не поздно. Забудем все, что мы сегодня наговорили. Я – за. Но вы должны отказаться…
Дэн, не отвечая, открыл дверь и спустился по лестнице вниз. Хенни хотелось обернуться. Наверняка кто-то выйдет следом и скажет, что все это какая-то ошибка, что ничего страшного не случилось. Но она не посмела, слишком велико было испытываемое ею унижение. Ей пришлось бежать, чтобы не отстать от Дэна.
В молчании они дошли до трамвайной остановки.
Сегодняшний разрыв уже не преодолеть. Отношения испорчены навсегда, во всяком случае с Флоренс. Родители – другое дело. С ними можно помириться. Но Флоренс обязана быть на стороне Уолтера. Когда эти сведения появятся в газетах… О, Хенни читала о подобных расследованиях, видела, как реформаторы смешивали с грязью имена самых уважаемых и достойных граждан… какой скандал для Вернеров, для Флоренс. У Хенни сжалось горло от острого чувства жалости. Флоренс хорошая, она моя сестра. И Пола я тоже потеряю. Не нужно было тебе этого делать, Дэн.
Снег усилился, когда они сели в трамвай. Большие мокрые снежинки прилипли к стеклу, отчего свет уличных фонарей словно потускнел. На Двадцать третьей улице на стене одного из зданий светился огромный зеленый огурец. Пассажиры поворачивали головы, чтобы получше разглядеть это чудо. Огурец был великолепным, но и смешным одновременно.
– Смотрите, – сказала Хенни притихшим Фредди и Лии, – мы опять проезжаем мимо огурца.
Ни тот, ни другая ничего не ответили. Она встретилась взглядом с Дэном, с беспокойством смотревшим на детей.
– Прости, Хенни. Ты очень сердишься?
– Да… не знаю. Скорее, я вообще ничего не чувствую.
– Я слишком много выпил.
– Я так и подумала.
– Но я говорю это не в свое оправдание. Я не был пьян. Ты же знаешь, я никогда не напиваюсь. Но все эти мужчины, собравшиеся в другом конце комнаты… Они действовали мне на нервы. Они говорили о бурской войне, о деньгах, которые они на ней нажили, о вложении капиталов в алмазы, а я думал о том, что я видел, чем занимался с Вейлером всю эту неделю. Я почувствовал такие отвращение и злость, почувствовал, что с меня хватит.
Он прикоснулся к ее щеке рукой в толстой шерстяной перчатке.
– Хенни?
– Да, я слышу.
– Я подумал, это те же люди, которые сорвали работу гаагской конференции, которые развязывают войны, а изнуренные нищетой бедняки, живущие в принадлежащих им домах, сражаются на этих войнах ради их наживы.
– Конечно, ты прав. Но это ведь не ново. И потом, ты же и раньше бывал у них в гостях. Да и Уолтер с компанией – мелкая рыбешка по сравнению с группой Моргана или нефтяными и стальными магнатами.
– Да, конечно. Я просто объясняю, почему я сорвался.
– Скажи мне честно, ты бы дал ход этому докладу, если бы знал, кто владельцы «Монтгомери»?
Дэн колебался.
– Может, и нет, ради блага твоей семьи. Не знаю. Но если бы ты видела эти дома! Я знаю, ты видела много подобных, но эти – самые отвратительные. В такой мерзости нельзя жить даже животному, ну, а кроме того, я всегда думаю о пожарах.
Он стоял в удушающем дыму на карнизе под самой крышей, а толпа смотрела, задрав головы, не веря собственным глазам. Ни у кого из присутствующих и, уж, конечно, ни у кого из жильцов горящего дома не хватило на это мужества.
– Если бы не моя учительская зарплата, – продолжал Дэн, – Фредди тоже мог бы жить в таком месте.
– Я знаю.
Они вышли из трамвая и направились к дому. В воздухе кружились снежинки, они садились им на лицо, налипали на ресницы. Дэн замедлил шаг.
– Я иду слишком быстро. Когда ты был маленьким, Фредди, я переносил тебя на руках через сугробы, помнишь?
Да, Фредди помнил. Он все помнил, запомнит и сегодняшний вечер. Отец пытается загладить вину, мелькнула у него мысль. Ее сменила другая: я никогда больше не увижу Пола. Нет, поправился он, Пол что-нибудь придумает. Пол умеет найти выход из любого положения.
Родители, идущие позади, воспринимались им, как единое целое: отец-мать. Мать любила отца. Она рассердилась на него сегодня, но сейчас они шли рядом, их плечи соприкасались. Это единство всегда злило его, когда он был маленьким. Ему часто хотелось, чтобы у него не было отца, чтобы он жил только с мамой. Но это было давно. Он задумался над тем, возникает ли когда-либо у девочек желание остаться вдвоем с отцом и хотел было спросить об этом у Лии, но понял, что это было бы жестоко.
Да, дело обстоит именно так, и иначе никогда не будет. Отец-мать. Если бы только отец не был таким шумным и пугающим.
До него донесся голос отца, едва слышный из-за звука хлюпающих шагов.
– Поменьше сердишься, Хенни? И тихий ответ матери:
– Мне грустно. Я не могу долго на тебя сердиться, Дэн, ты же знаешь.
А затем он услышал звук, похожий на звук поцелуя, но не обернулся.
ГЛАВА 7
Мельницы богов мелют медленно, но не так медленно, как законодательные мельницы буржуазной демократии. И те перемалывают абсолютно все, более или менее. В данном случае получилось менее. Затянувшиеся слушания в специальной комиссии, сопровождавшиеся желчными, злобными выпадами сторон, наконец закончились, не приведя, однако, к принятию никаких новых законов. Была лишь подчеркнута необходимость соблюдать существующие.
Домовладельцы подверглись резкой критике за несоблюдение этих законов; как всегда много – с гневом и возмущением – говорилось о плачевном положении бедняков в самом богатом городе мира, после чего реформаторы разъехались по домам готовиться к новым битвам.
Заголовки газетных публикаций о работе комиссии были не столь кричащими, как в сообщениях об убийствах, но все же достаточно хлесткими. Многие видные уважаемые граждане, чьи фамилии до тех пор появлялись на страницах газет лишь в разделах с извещениями о бракосочетаниях или кончинах, пережили немало неприятных минут.
Журналисты, в первую очередь либерального толка, раскрутили тему на полную катушку.
Позор наших городов… Богатые домовладельцы несут ответственность за гибель людей во время пожаров… Преступная халатность… Эпидемии… Миллионы нажиты на человеческих страданиях… – вот какие заголовки мелькали на страницах газет. В серьезных статьях, посвященных анализу проблемы, виновники назывались поименно: Сазерленд, Ган Уотерс, Вернер.
В своей бело-желтой гостиной на втором этаже Флоренс лежала на софе, страдая от головной боли, а воскресная газета, послужившая причиной этой головной боли, валялась на полу. Вся семья пришла утешать Вернеров – Анжелика, Альфи и Эмили.
– Хорошо, что родители во Флориде, – вздохнул Уолтер. – Конечно, они получат нью-йоркские газеты, но мне почему-то кажется, что расстояние смягчит удар.
– К марту, когда они вернутся, – бодро заверил его Альфи, – все это уже забудется. Газеты набросятся на кого-нибудь еще.
Анжелика нервно перебирала белыми пальцами то бусины своего агатового ожерелья, то складки траурного платья из черного шелка.
– Ах, Флоренс, я рада, что твой отец не дожил до этого. Он и так настрадался за свою жизнь. Две его дочери стали чужими, а теперь вот на Уолтера такое свалилось.
– Что подумают люди, – простонала Флоренс.
– Возьми себя в руки, Флоренс, – упрекнул ее Уолтер, подавая ей пример собственным поведением. – Наши друзья и знакомые вряд ли поверят горстке падких на сенсации разгребателей грязи. Преступная халатность, – пробурчал он. – Побыл бы один из них в моей шкуре. Встраиваешь в квартирах полки, они разбивают их и используют на дрова. Ванны? Они хранят в них уголь. Водопроводные краны? Они снимают их и несут на продажу. До приезда сюда эти люди прозябали в хибарах на Сицилии, в России, Бог знает, где еще. Потребуется столетие, чтобы приучить их к цивилизации. Но одно мне ясно, с меня хватит. Больше никаких закладных. Я банкир, я не занимаюсь недвижимостью.
Пол внимательно оглядывал маленькую группу. Его позвали, когда он шел к себе в комнату, проведя несколько часов на катке. Здесь был иной мир. Вчера у тети Хенни царило оживление, хотя дядя Дэн и сказал, что само по себе принятие закона – это еще полдела.
«Все существующие дома такого типа надо снести», – заявил он. «Но на это никто не пойдет, слишком большие деньги поставлены на карту».
– Наверное, в доме моей сестры сейчас праздник, – сказала Флоренс. – Как же, они одержали победу, унизили Уолтера и меня.
Никто не ответил. Флоренс продолжала:
– Я не хочу создавать новые неприятности, их и так уже достаточно. Мама, я знаю, тебе приходится видеться с Хенни, ведь она твоя дочь. О тебе, Эмили, я не говорю, ты должна следовать за мужем, а Альфи – великий миротворец, всегда был таким, хотя даже тебе, Альфи, должно быть ясно, что в данном случае мир невозможен.
– Да, мои усилия не увенчались успехом, – признал Альфи. – Но мне очень хочется, чтобы вы помирились.
– Помирились, – как эхо повторила за ним Эмили. «Альфи слишком любит жизненные удобства, – подумал Пол, – уютный дом, вкусный обед, – чтобы вступать в какие-то споры, которые нарушили бы его покой, его воскресный послеобеденный сон, тратить на них энергию, необходимую для продвижения вперед».
– Это не твоя вина. Слишком велики наши разногласия, – объявила Флоренс. – А теперь после всего этого разрыв стал окончательным. Но я хочу задать вопрос Полу. Ни я, ни отец не старались повлиять на тебя, что-то тебе запретить. Но как ты сам можешь ходить к ним в дом? Мы ведь знаем, ты часто у них бываешь.
Домовладельцы подверглись резкой критике за несоблюдение этих законов; как всегда много – с гневом и возмущением – говорилось о плачевном положении бедняков в самом богатом городе мира, после чего реформаторы разъехались по домам готовиться к новым битвам.
Заголовки газетных публикаций о работе комиссии были не столь кричащими, как в сообщениях об убийствах, но все же достаточно хлесткими. Многие видные уважаемые граждане, чьи фамилии до тех пор появлялись на страницах газет лишь в разделах с извещениями о бракосочетаниях или кончинах, пережили немало неприятных минут.
Журналисты, в первую очередь либерального толка, раскрутили тему на полную катушку.
Позор наших городов… Богатые домовладельцы несут ответственность за гибель людей во время пожаров… Преступная халатность… Эпидемии… Миллионы нажиты на человеческих страданиях… – вот какие заголовки мелькали на страницах газет. В серьезных статьях, посвященных анализу проблемы, виновники назывались поименно: Сазерленд, Ган Уотерс, Вернер.
В своей бело-желтой гостиной на втором этаже Флоренс лежала на софе, страдая от головной боли, а воскресная газета, послужившая причиной этой головной боли, валялась на полу. Вся семья пришла утешать Вернеров – Анжелика, Альфи и Эмили.
– Хорошо, что родители во Флориде, – вздохнул Уолтер. – Конечно, они получат нью-йоркские газеты, но мне почему-то кажется, что расстояние смягчит удар.
– К марту, когда они вернутся, – бодро заверил его Альфи, – все это уже забудется. Газеты набросятся на кого-нибудь еще.
Анжелика нервно перебирала белыми пальцами то бусины своего агатового ожерелья, то складки траурного платья из черного шелка.
– Ах, Флоренс, я рада, что твой отец не дожил до этого. Он и так настрадался за свою жизнь. Две его дочери стали чужими, а теперь вот на Уолтера такое свалилось.
– Что подумают люди, – простонала Флоренс.
– Возьми себя в руки, Флоренс, – упрекнул ее Уолтер, подавая ей пример собственным поведением. – Наши друзья и знакомые вряд ли поверят горстке падких на сенсации разгребателей грязи. Преступная халатность, – пробурчал он. – Побыл бы один из них в моей шкуре. Встраиваешь в квартирах полки, они разбивают их и используют на дрова. Ванны? Они хранят в них уголь. Водопроводные краны? Они снимают их и несут на продажу. До приезда сюда эти люди прозябали в хибарах на Сицилии, в России, Бог знает, где еще. Потребуется столетие, чтобы приучить их к цивилизации. Но одно мне ясно, с меня хватит. Больше никаких закладных. Я банкир, я не занимаюсь недвижимостью.
Пол внимательно оглядывал маленькую группу. Его позвали, когда он шел к себе в комнату, проведя несколько часов на катке. Здесь был иной мир. Вчера у тети Хенни царило оживление, хотя дядя Дэн и сказал, что само по себе принятие закона – это еще полдела.
«Все существующие дома такого типа надо снести», – заявил он. «Но на это никто не пойдет, слишком большие деньги поставлены на карту».
– Наверное, в доме моей сестры сейчас праздник, – сказала Флоренс. – Как же, они одержали победу, унизили Уолтера и меня.
Никто не ответил. Флоренс продолжала:
– Я не хочу создавать новые неприятности, их и так уже достаточно. Мама, я знаю, тебе приходится видеться с Хенни, ведь она твоя дочь. О тебе, Эмили, я не говорю, ты должна следовать за мужем, а Альфи – великий миротворец, всегда был таким, хотя даже тебе, Альфи, должно быть ясно, что в данном случае мир невозможен.
– Да, мои усилия не увенчались успехом, – признал Альфи. – Но мне очень хочется, чтобы вы помирились.
– Помирились, – как эхо повторила за ним Эмили. «Альфи слишком любит жизненные удобства, – подумал Пол, – уютный дом, вкусный обед, – чтобы вступать в какие-то споры, которые нарушили бы его покой, его воскресный послеобеденный сон, тратить на них энергию, необходимую для продвижения вперед».
– Это не твоя вина. Слишком велики наши разногласия, – объявила Флоренс. – А теперь после всего этого разрыв стал окончательным. Но я хочу задать вопрос Полу. Ни я, ни отец не старались повлиять на тебя, что-то тебе запретить. Но как ты сам можешь ходить к ним в дом? Мы ведь знаем, ты часто у них бываешь.