Страница:
Что же до Дэна, то и он устал, наконец, сердиться и волей-неволей приспособился к новому положению Лии в семье.
Эта зима была необычайно суровой. На пятом месяце, хотя ее состояние и не было еще заметно, Лия перестала ходить на работу, так как улицы были покрыты коркой льда. Сейчас, на седьмом, с шитьем на коленях и маленькой таксой, устроившейся там, где мягкие складки ее юбки касались пола, она напоминала портреты Ренессанса; ее подвижное лицо изменилось и выражало покой; хотя прическа ее, в стиле «мадонна», – подумала с доброй усмешкой Хенни, была сейчас, благодаря леди Диане Мэннерс, весьма модной.
Помимо юбки, на ней была серебристо-серая блуза, достаточно свободная, чтобы скрыть ее беременность.
– Это от Пуаре, прошлогодняя модель, – объяснила она Анжелике с Хенни. – На ней пятно, поэтому-то мне ее и отдали. Вы посмотрите какая работа? Только французы умеют делать подобные вещи.
– У тебя хороший вкус, моя милая, – заметила Анжелика. – И дорогой.
Хенни с ней согласилась, и Лия поспешила сказать, на мгновение оторвавшись от своего шитья:
– Вы напрасно беспокоитесь о нас с Фредди. Я знаю, что он никогда не разбогатеет. Он ученый, учитель, как его отец. Мне бы очень хотелось, чтобы он преподавал в какой-нибудь прелестной частной школе. Только не в обычной, ему бы там не понравилось. Я сама способна заработать для нас кучу денег. Одна из наших белошвеек – она русская еврейка, как и я, только действительно из России – когда-то работала в Париже. Она очень умная и хочет открыть собственное дело на паях со мной. Мы с ней знаем, что требуется, и как это сделать. Единственное, что нам нужно, так это начальный капитал.
Хенни задумчиво разглядывала невестку. Да, она многому научилась с тех пор, как пошла работать. Даже по-английски она говорила слегка певуче, копируя, несомненно, ирландку, владелицу заведения. И вспомнив резкую, прямую мать Лии, эту несгибаемую радикалку, Хенни невольно подивилась про себя непоследовательности природы.
– Вы знаете, я видела не так давно у нас в магазине вашу сестру. Она покупала платья. Вид у нее был просто шикарный. Я не сказала вам об этом раньше, решив, что лучше об этом не говорить, но потом… в общем я подумала, может, вам будет это интересно, – произнесла Лия.
– Неужели ты ее помнишь?
– Конечно! Я помню все, даже тот вечер, когда видела ее в последний раз. Я могу даже сказать, во что она была тогда одета.
Хенни тоже могла это сказать. Разрыв произошел в 1908 году; с тех пор прошло целых восемь лет. Почти одна восьмая отведенного человеку времени по библии! Слишком долгий срок, чтобы что-то можно было здесь исправить, однако; слишком, слишком долгий. За эти годы чувство обиды и негодования только еще больше усилилось с обеих сторон. Даже Альфи с Полом считали сейчас, что здесь ничего нельзя было изменить. И ей оставалось только молча скорбеть про себя.
Анжелика, однако, иногда не выдерживала и начинала жаловаться вслух, причитая, что видеть полный разрыв между ее двумя дочерьми было для нее в жизни самым тяжелым бременем.
– Я тут подумала, – сказала вдруг Лия, – может, дядя Альфи даст мне денег, чтобы я могла начать собственное дело? Как вы полагаете, он даст? Он такой щедрый, – она на мгновение умолкла и на лице ее появилось жесткое выражение, – и, в отличие от Дэна, он ко мне всегда хорошо относился.
– Ничего не могу сказать в отношении денег, – ответила Хенни, – но в том, что касается Дэна, то он любит тебя, я в этом уверена. С чего ты решила…
Лия сухо рассмеялась.
– Любит меня! Хенни, я не боюсь правды, почему же вы ее так боитесь? Он с самого начала не желал меня здесь видеть, и мы обе прекрасно это знаем.
На мгновение Хенни растерялась, не зная, что ответить. Замечание было таким горьким, таким несвойственным Лии! Наконец, с легкой запинкой, она проговорила:
– Ты ошибаешься. Он относился к тебе так вначале, потому что ему было трудно привыкнуть к внезапному появлению в доме еще одного ребенка. Нас всегда было только трое…
На лице Лии было такое странное выражение! Неужели причиненная ей в детстве обида оказалась столь сильной, что она до сих пор не могла ее забыть?
– Это единственная причина, Лия, дорогая, поверь мне. Не все хотят усыновить ребенка. Но потом он тебя полюбил – особенно хорошо он относится к тебе сейчас, не так ли? Так что ты видишь то, чего нет. Я в этом уверена.
– Я не вижу того, чего нет, Хенни.
Странный у них получался разговор. Со своими сдвинутыми бровями Лия выглядела сейчас… Да она выглядела по-настоящему рассерженной! В следующее мгновение она поджала губы и поспешно склонилась над шитьем, словно боясь ненароком выдать то, что требовалось скрыть. Хенни почувствовала необходимость продолжить этот разговор.
– А я думаю, что видишь, – произнесла она ровным тоном. – Думаю, это ты не любишь Дэна. Несправедливо с твоей стороны не любить его. Как и не говорить мне, почему.
– Об этом не тревожьтесь, – резко ответила Лия. – Я знаю то, что знаю, и чувствую то, что чувствую. Но у нас здесь царит мир и согласие, не так ли? Поэтому, какое все это имеет значение?
Очень большое, подумала Хенни. Ты заронила во мне подозрения, расстроила меня. Что она имела в виду, говоря: «Я знаю то, что знаю»?
– Ты пытаешься намекнуть мне на что-то, касающееся моего мужа? – спросила она.
Черты молодой женщины моментально смягчились и она стала больше походить на себя прежнюю.
– О, Хенни, нет! – воскликнула она. – Я не имела в виду… конечно же, нет! Мне вообще не следовало ворошить старое, вспоминая какие-то свои детские обиды. Простите, мне действительно жаль, что я вытащила все это на свет.
Что-то во всем этом все-таки было, подумала Хенни. Или во мне снова говорят мои старые страхи, старые глупые страхи в отношении Дэна, и при первом же намеке на что-либо тайное, скрываемое, это первое, что приходит мне на ум?
Да-да, конечно же, так оно и есть! Все это глупости! Просто Лия, в страхе за собственного мужа, сейчас вся как натянутая струна. Бедняжка!
Все мы живем день за днем в постоянном страхе, и все из-за Фредди.
– Прочти, пожалуйста, еще раз последнее письмо от Фредди.
Целая связка этих писем лежала на столе; Лия любила читать их вслух, естественно опуская интимные подробности. Все, что оставалось, звучало, как обычные банальности, во всяком случае, для уха Хенни. Однако сейчас, когда письма стали приходить уже не из Англии, а из Франции, все это перестало иметь какое-либо значение. Главное, они приходили, свидетельствуя о том, что он жив.
– «Настроение у меня бодрое», – читала Лия (как это походило на Джеральда! Их, что, учили где-нибудь так писать?), – «и я полон оптимизма» (как может кто-нибудь быть полон оптимизма, когда вокруг него тысячами гибнут люди? Вероятно, он все еще не на передовой). «Прекрасное и удивительное чувство – ощущать себя частью этой доблестной армии. И солдаты, и офицеры здесь отличаются стойкостью и отвагой».
– Он говорит, как настоящий англичанин, мы даже не употребляем таких слов, – заметил как-то, услышав эти строки, Дэн.
Голос Лии дрогнул, возвратив мысли Хенни к настоящему.
– Послушайте, Хенни. Он пишет: «В первый раз мы были под огнем. Было очень страшно, один грохот мог кого угодно свести с ума. Но сейчас все позади и мы в безопасности. Я рад, что не оказался трусом».
Хенни, ничего не сказав, склонила голову над шитьем. Весь день с хмурого темного неба валил густой снег; внезапно сильный порыв ветра бросил в окно струю снежной крупы, и она с шумом рассыпалась по стеклу. Ужасно находиться на улице в такую погоду! Ужасно лежать в земляной яме и ждать, ждать…
Глаза ее были сухими; во рту пересохло от страха. Весь мир, похоже, сошел с ума.
Здесь, в Америке, Вильсон говорил о мире и в то же самое время поддерживал создание мощного флота. В конгрессе же они заявили, что лишь боеготовность может помочь сохранить нейтралитет. Итак, лучший способ не быть втянутым в войну – это вооружиться! Безумие!
Военное министерство организовало в Платтсбурге тренировочный лагерь для добровольцев.
– Пол туда едет, – сообщила ей на днях Анжелика. – Как офицер, конечно.
Когда же Хенни высказала недоумение по поводу того, что сам Пол ничего ей об этом не сказал, Анжелика объяснила:
– Видишь ли, он совсем не за войну; он лишь хочет, ради собственного блага, получить какую-нибудь подготовку, если предоставляется такая возможность. Думаю, через какое-то время он сам тебе об этом скажет. Вероятно, он собирается с духом, зная, как ты ко всему этому относишься. Да, ты знаешь, – сказала она после минутного молчания, – Флоренс принимает активное участие в деятельности Общества по оказанию экстренной помощи. Они там все выступают за боеготовность, как тебе должно быть известно.
Когда Хенни ничего на это не сказала, Анжелика заметила:
– Это женское противодействие твоей группе… Тогда Хенни вдруг громко проговорила:
– Они утянут за собой в пропасть весь мир, вот чего они добьются.
– Кто добьется? – на лице Лии появилось изумленное выражение.
– Я просто размышляла вслух. Сторонники боеготовности, я имею в виду. Они с каждым днем становятся все громогласнее и громогласнее. Разве ты не заметила, какой атаке мы, «пацифисты», подвергаемся сейчас в прессе?
– Хенни… Фредди сейчас там. Как в такое время можно оставаться пацифистом? Ему может понадобиться помощь до того, как все это закончится.
И снова Хенни не знала, что ответить.
Сын Лии родился солнечным февральским утром, в оттепель. В той комнате, где он лежал в своей кроватке, с сосулек на подоконник снаружи капала вода; завернутый в украшенную вышивкой белую органди и голубое атласное одеяло с завязанной бантами лентой он представлял собой поистине великолепное зрелище. Мими принесла все это, когда ребенку было всего два часа от роду.
– От Пола и меня со всей нашей любовью, – сказала она, передавая Хенни подарок. Несколько мгновений она стояла, склонившись над колыбелью и с завистью глядя на младенца, затем выпрямилась, одновременно стерев с лица это выражение, дабы, не дай Бог, не выдать слишком многого. – Береги себя, Лия. Отдыхай, набирайся сил и не простужайся, – посоветовала она, прежде чем уйти.
Но Лия, к ужасу Хенни, поднялась с постели на третий же день, и сейчас с плоским животом и в очаровательной кофточке сидела на стуле подле детской кроватки.
– Во мне говорит моя крестьянская кровь, – заявила она. – Не могу я лежать в постели, когда чувствую себя так чудесно. Как только я прекращу кормить, я выйду на работу, так как вы сказали, Хенни, что возьмете на себя заботы о ребенке.
Конечно же, она позаботится о нем! Ребенок уже был настоящим королем в доме.
– Взгляни на него, он улыбается, – сказал Дэн.
– Газы, – ответила Лия. – Это только газы.
– Он похож на тебя, Дэн, – заметил Альфи, пришедший вместе с Эмили и Мег посмотреть на новорожденного.
В действительности же он ни на кого не походил, за исключением того, что у него были черные волосы Дэна, целая их копна. Глаза его были большими, носик маленьким и остреньким, а подбородок говорил о силе: красивый ребенок.
– Как ты собираешься его назвать? – поинтересовалась Мег.
– Генри, как моего отца. И мы будем звать его Хэнком. Мне нравится это имя, оно чудесно подходит мальчику. Разумеется, – добавила Лия, – настоящее имя моего отца было Гершель.
– Тогда почему не назвать его так?
– Потому что это не американское имя. Нечестно давать ему такое имя, когда других мальчишек в школе будут звать Боб или Эд. Хочешь подержать его, когда он проснется?
– О, да!
Она несомненно умеет ладить с детьми, подумала Хенни.
А Лия продолжала говорить, и Хенни видела, как довольна она, что малыш находится в центре всеобщего внимания. В конечном итоге очень тяжело, когда никто из твоей собственной семьи не поздравляет тебя и не удивляется твоему новорожденному ребенку.
– Его иудейское имя тоже такое же, как у моего отца: Абрам. Моего отца назвали так в честь деда, а того в честь его отца и так далее.
Мег заинтересовалась.
– А что такое иудейское имя? Хенни быстро ответила:
– У всех евреев есть иудейские имена, потому что изначально мы все пришли из Израиля. Мы и есть Израиль, то есть один народ. У твоего отца тоже есть иудейское имя: Иоханан.
– Почему ты никогда мне об этом не говорил? – удивленно спросила Мег Альфи.
Он покраснел и бросил взгляд на Эмили; было что-то почти виноватое в этом быстром взгляде.
– Как-то об этом никогда прежде не заходил разговор. Да и все это не столь уж и важно.
Альфи закашлялся и покраснел еще больше; даже мочки ушей у него сделались ярко пунцовыми.
И Хенни моментально стало его жаль. В конце концов, если он желал, чтобы его дочь училась в епископальной школе, то это было исключительно его личным делом. Она не знала, что вообще дернуло ее за язык, разве что желание сделать ему что-нибудь в пику, так как ребенка, несомненно, не следовало держать в неведении относительно его семьи, обманывать или запугивать. И все же это было не ее делом. Это было делом Альфи и только его одного.
Мег, однако, придерживалась совершенно иной точки зрения.
– Ты всегда все о себе скрываешь, – упрекнула она отца. – Ты никогда не хотел, чтобы я знала что-нибудь о евреях. Я почти уверена, что тебе не нравится быть евреем.
Эмили резко сказала:
– Как ты можешь так говорить со своим отцом! Ты оскорбила его и должна сейчас же перед ним извиниться!
Она не оскорбила его, подумала Хенни; она лишь сделала ему совершенно справедливое замечание.
Эмили, испытывая неловкость перед присутствующими, проговорила прерывающимся голосом:
– Я совсем не понимаю современных детей. Им ничего не стоит оскорбить своих родителей. В мое время мы и помыслить о таком не могли.
Она не ребенок, возмутилась Хенни про себя, ей уже тринадцать, у нее есть сердце и ум и ее нельзя дурачить, разве вы оба этого не видите?
– Тем более сказать подобное отцу, который так тесно связан со своей семьей, – продолжала упрекать дочь Эмили. – Я жду, что ты все-таки извинишься, Маргаретта.
Мать с дочерью смотрели друг на друга как враги, готовые вот-вот броситься в бой. Альфи демонстративно отстранился от участия в унизительной сцене, делая вид, что внимательно разглядывает связку ключей в своей руке. Лия складывала пеленки. Дэн с Хенни переглянулись.
И тут заговорила Мег:
– Хорошо, я извиняюсь. Я совсем не собиралась оскорблять папу. Мне бы просто хотелось, папа, чтобы ты говорил мне о таких вещах, – голос ее звучал ровно, но Хенни явственно слышала в нем новые и незнакомые ей твердые нотки. – В школе, – продолжала Мег, обращаясь сейчас ко всем присутствующим, – в школе, епископальной ли нет, меня называют еврейкой, тогда как девочки Леви из соседней квартиры говорят мне, что никакая я не еврейка. Выходит, я никому не нужна? Я и ни тут, и ни там. Вам хорошо. Вы все здесь знаете, кто вы такие, за исключением меня, – закончила она.
– Ну что ты, – пробормотал из своего угла Альфи.
– И еще одно. Ты всегда подчеркивала, мама, что все одинаковы и нельзя относиться к другим людям предвзято. Почему же ты тогда ничего не говоришь своим друзьям, которые рассказывают про евреев всякие гадости?
– Ну это уж слишком, Мег! И ты прекрасно это знаешь!
– Нет, не знаю. Я слышала, что говорила эта миссис Легхорн, когда вы играли в бридж.
– Ты подслушивала?
– Нет. Я доставала с полки словарь в соседней комнате, и тут она сказала.
Эмили окончательно вышла из себя.
– Мало ли что говорит глупая женщина! Мы не хотим этого слышать! Довольно, Мег. Довольно!
Неожиданно раздался голос Альфи.
– Ты слишком остро все воспринимаешь, Мег, – сказал он ей не без мягкости в голосе. – Да и всегда такой была. Пора бы тебе уже перерасти подобные вещи, не думать слишком много о себе. Ты хорошо учишься, так и занимайся своими уроками, стремись вперед и обращай как можно меньше внимания на то, что говорят люди. Я сам всегда так поступал и тебе советую.
Хенни была возмущена до глубины души. Дураки! Растерянное и одинокое человеческое существо стоит перед тобой, прося правды и помощи, и ты даже не видишь, насколько она одинока. Да, ты дурак, Альфи, и такая же и ты, Эмили, несмотря на всю твою утонченность и благовоспитанные манеры.
Мег подошла к кроватке. Она несомненно лишь делала вид, что смотрит на ребенка; Хенни понимала, что в этот момент ей никого не хотелось видеть. Ее узкая спина в школьной форме, казалось, одеревенела. Она явно с трудом сдерживала слезы, пытаясь сохранить свое достоинство.
Альфи последовал за дочерью к кроватке младенца.
– Давайте лучше говорить о более приятных вещах, – он махнул рукой, словно отбрасывая от себя все эти мелкие неприятности, которые так портят жизнь. – Я приготовил подарок для этого прекрасного молодого человека, Лия.
– Тетя Эмили уже прислала его! – воскликнула Лия. – Чудесное стеганое одеяльце. Вы так добры.
– Нет-нет, я имел в виду кое-что другое, – Альфи сунул руку в карман. – Чек для тебя, Дэн. Твой заработок.
Это только пара сотен, но я подумал, может, ты захочешь открыть счет в банке на имя малыша.
– Ты меня удивляешь. За что?
– Помнишь те схемы, что ты передал мне в прошлом году? Как же это называется…? Ах, да, когегед.
– Когерер. Это детектор. Когда ты…
– Уволь меня от объяснений. Я все равно ничего не пойму. Что бы там ни было, но мои приятели заинтересовались этой штукой. Пока они еще не решили, как ее использовать, но кто-то спросил меня, не видел ли я тебя последнее время, и я сказал «да» и упомянул о ребенке. Тогда они и попросили меня передать тебе чек. Он заслуживает эти деньги, сказали они, даже если и окажется, что мы никак не сможем использовать его изобретение.
– Они поступили в высшей степени порядочно и необычайно щедро. Я возьму чек ради ребенка. По крайней мере, это покрывает мои расходы на печатание всех этих схем. Спасибо, Альфи.
– Их чрезвычайно интересует твоя работа, Дэн. И это явно процветающее предприятие. У них теперь новый адрес, они уже занимают четыре этажа в доме рядом с Кэнал-стрит. Несомненно, это большой бизнес, я знаю, что говорю, – Альфи позвенел мелочью в кармане своего твидового пиджака.
– Да, обычно ты знаешь такие вещи, Альфи.
– Что пишет Фредди?
– Ничего особенного. Письма приходят часто, но он почти ничего в них не говорит. Как ты понимаешь, почта подвергается цензуре.
– Ты должен им гордиться, Дэн, – произнес с торжественностью Альфи.
– Гордиться? Да он же поступил, как настоящий дурак!
– О! – выдохнула Эмили. – Как ты можешь так говорить! Такие вот молодые ребята, как он, и спасут нас всех! Как бы мне хотелось иметь сына, – добавила она, глядя чуть ли не с негодованием в спину Мег, которая направилась вслед за Хенни на кухню.
– Они говорят так только потому, что у них нет сына, тетя Хенни, – прошептала Мег.
К горлу Хенни подкатил комок.
– Ты так считаешь, Мег?
– Да, конечно. Я видела фильм «Рождение нации». Все это так ужасно, молодые люди, страдающие, раненые… – девочка зажала рот рукой. – Ой, простите! Я не должна была этого вам говорить. Так глупо с моей стороны.
Угловатая, с розовыми острыми локотками и милым, добрым лицом, на котором сейчас появилось обеспокоенное выражение, она необычайно трогала сердце Хенни. Тринадцать лет – трудный возраст, и это самое меньшее, что можно было о нем сказать. Внезапно Хенни почувствовала к девочке необычайную близость.
– Ничего, Мег. Ты хорошая девочка. Ты понимаешь.
В середине зимы 1917 года германское правительство объявило о начале неограниченной войны подводных лодок; вскоре эта угроза была приведена в исполнение. Безоружные американские торговые суда подвергались атакам торпед и вместе со своими экипажами погружались на дно. Уничтожались и безобидные рыбацкие шхуны, и германские подводные лодки были замечены вблизи Лонг-Айленда. Хенни и Дэн посмотрели друг на друга поверх утренней газеты; в глазах обоих было отчаяние.
– Времена, испытывающие души людей, – проговорил Дэн.
Он продолжал вести свой старый спор с Полом, когда бы они ни встречались, что было сейчас не так часто, как в прежние годы.
– Несмотря ни на что, мы должны сохранять нейтралитет в качестве примера остальному миру, – отстаивал он свою точку зрения.
Пол, однако, начинал в этом сомневаться.
– Я нахожу, что я сейчас почти ни в чем не уверен, – сказал он в ответ.
Это замечание могло бы показаться постороннему слушателю банальным или неопределенным, но оно не было таким для Хенни, прекрасно знавшей Пола.
Однако у нее самой было немало причин для душевных мук: иногда ей казалось, что только они с Дэном и были против войны. Один за другим ее старые кумиры изменяли своим взглядам, переходя на другую сторону. Сэмюэл Гомперс [45]обещал в случае вступления нации в войну поддержку профсоюзов. Даже фонд международного мира Карнеги был охвачен военной лихорадкой, а Кэрри Чапмен Катт, суфражистка, прежняя героиня Хенни, обратилась к женщинам своей организации с просьбой внести посильный вклад в военные усилия, если возникнет такая необходимость. Хенни скорбела и, скорбя, удивлялась царившему вокруг нее воодушевлению.
Деньги текли рекой: театры были полны; коляски на Пятой авеню вытеснялись блестящими «Пирс-Эрроуз» с шоферами; повсюду открывались магазины дабы удовлетворить новую потребность в сверкающей роскоши, от платиновых наручных часов до шелковых рубашек. Весь город, казалось, был охвачен радостным возбуждением. Разодетые пары танцевали в «Плазе». Женщины носили короткую стрижку a la Ирэн Касл [46]и танцевали танго в украшенных эгреткой маленьких шелковых шляпках.
Союзники нуждались во всем и прежде всего в кредитах, на которые они могли бы закупить это все: зерно, оборудование, лекарства, боеприпасы, ткани, сталь, уголь, железо, кожу, проволоку, порошковое молоко и множество других вещей. Рынки товаров и ценных бумаг процветали; заводы были завалены заказами; железные дороги запружены поездами и склады забиты товаром; цены на недвижимость утроились, и каждый, от юриста до грузоотправителя, был охвачен лихорадкой обогащения. Целая армия новых миллионеров появилась на свет в эти дни.
Однажды вечером в дверь Ротам позвонил Альфи. Лия только что возвратилась домой с работы. В кухне Хенни кормила с ложки Хэнка, который в рубашечке и пеленке восседал чрезвычайно довольный на коленях у деда.
– Я вас не удивил? – спросил с порога Альфи. – Я просто не мог ждать до завтра и позвонил Эмили, что опоздаю к ужину, так как у меня для вас великолепная новость.
Улыбка Альфи была такой широкой, что, казалось, он сейчас засмеется во весь голос. Хенни моментально решила, что он принес известие о Фредди, что Фредди возвращается домой или даже что он уже здесь и сейчас прячется за дверью.
– Это Фредди? Он возвращается домой?
– Нет, нет, боюсь, ничего похожего. И тем не менее, это очень, очень хорошая новость.
Альфи огляделся в поисках места, куда бы он мог положить свой котелок, но так как в тесной кухоньке каждая поверхность была сейчас занята чем-нибудь, принадлежащим Хэнку – бутылочками, нагрудничками, тряпичными игрушками – он оставил его на коленях.
– Ты помнишь, как-то года три назад ты передал мне чертеж радиопеленгатора?
– Не пеленгатора, лишь небольшой его части, трубки…
– Неважно что это было – я уже не раз говорил тебе, что ничего не понимаю в технике. Так вот… – Альфи на мгновение умолк, предвкушая эффект, который произведут его слова и явно подогревая нетерпение слушателей… – Так вот, это было продано! «Финн и Уэбер Электропартс», это дочерняя компания, начинает его производство! Огромный успех, Дэн. Эта твоя штука сделает тебя богатым, а меня еще богаче. Вот повезло, так повезло. Я бы сам этому не поверил, если бы не держал в руке чек. Смотри. Нет, ты только взгляни на него.
Через голову ребенка Дэн принял у него чек. В полной растерянности он повернул его и взглянул на обратную сторону.
– Я этого не понимаю, Альфи.
– Чего тут непонятного? Прочти, что там написано.
– Тут говорится: «Платить приказу Дэниэла Рота… двадцать тысяч долларов».
– Что?! – воскликнула Хенни, роняя ложку.
– Двадцать тысяч долларов! – ахнула Лия.
Альфи откинулся на спинку стула, глядя на них с ласковой снисходительностью взрослого, подарившего ребенку прекрасную дорогую игрушку и теперь наслаждавшегося его изумлением и восторгом.
– Я все же не понимаю, – нахмурясь, повторил Дэн.
– Это лишь твоя первая доля от продажной цены. Я взял акции от твоего имени и от своего тоже, по пятнадцать акций на каждого. Ты получаешь их как изобретатель, а я как посредник, – глаза Альфи сузились, придавая его лицу хитрое выражение. – Быть посредником не так-то легко, ты должен уметь делать такие вещи. И потом, я постоянно прибегал в этом деле к советам моего адвоката. Мы договорились о получении большей части прибыли как дивидендов в форме акций. Это естественно уменьшает твои налоги… Ты выглядишь совершенно растерянным.
– Так оно и есть.
– Ладно, все это неважно. Как-нибудь вечерком мы сядем с тобой вдвоем и… Хотя, что я говорю? Не вечером, а днем. Я хочу, чтобы ты повидался с моим адвокатом у него в конторе. Он первоклассный специалист, и он тебе все объяснит, расскажет все в деталях и посоветует, куда лучше вложить деньги, потому что… – Альфи усмехнулся, – потому что ты с каждым разом будешь получать все больше этих миленьких чеков, мой друг, и я думаю, ты несомненно захочешь поступить с ними мудро, сделать так, чтобы они давали прибыль.
Эта зима была необычайно суровой. На пятом месяце, хотя ее состояние и не было еще заметно, Лия перестала ходить на работу, так как улицы были покрыты коркой льда. Сейчас, на седьмом, с шитьем на коленях и маленькой таксой, устроившейся там, где мягкие складки ее юбки касались пола, она напоминала портреты Ренессанса; ее подвижное лицо изменилось и выражало покой; хотя прическа ее, в стиле «мадонна», – подумала с доброй усмешкой Хенни, была сейчас, благодаря леди Диане Мэннерс, весьма модной.
Помимо юбки, на ней была серебристо-серая блуза, достаточно свободная, чтобы скрыть ее беременность.
– Это от Пуаре, прошлогодняя модель, – объяснила она Анжелике с Хенни. – На ней пятно, поэтому-то мне ее и отдали. Вы посмотрите какая работа? Только французы умеют делать подобные вещи.
– У тебя хороший вкус, моя милая, – заметила Анжелика. – И дорогой.
Хенни с ней согласилась, и Лия поспешила сказать, на мгновение оторвавшись от своего шитья:
– Вы напрасно беспокоитесь о нас с Фредди. Я знаю, что он никогда не разбогатеет. Он ученый, учитель, как его отец. Мне бы очень хотелось, чтобы он преподавал в какой-нибудь прелестной частной школе. Только не в обычной, ему бы там не понравилось. Я сама способна заработать для нас кучу денег. Одна из наших белошвеек – она русская еврейка, как и я, только действительно из России – когда-то работала в Париже. Она очень умная и хочет открыть собственное дело на паях со мной. Мы с ней знаем, что требуется, и как это сделать. Единственное, что нам нужно, так это начальный капитал.
Хенни задумчиво разглядывала невестку. Да, она многому научилась с тех пор, как пошла работать. Даже по-английски она говорила слегка певуче, копируя, несомненно, ирландку, владелицу заведения. И вспомнив резкую, прямую мать Лии, эту несгибаемую радикалку, Хенни невольно подивилась про себя непоследовательности природы.
– Вы знаете, я видела не так давно у нас в магазине вашу сестру. Она покупала платья. Вид у нее был просто шикарный. Я не сказала вам об этом раньше, решив, что лучше об этом не говорить, но потом… в общем я подумала, может, вам будет это интересно, – произнесла Лия.
– Неужели ты ее помнишь?
– Конечно! Я помню все, даже тот вечер, когда видела ее в последний раз. Я могу даже сказать, во что она была тогда одета.
Хенни тоже могла это сказать. Разрыв произошел в 1908 году; с тех пор прошло целых восемь лет. Почти одна восьмая отведенного человеку времени по библии! Слишком долгий срок, чтобы что-то можно было здесь исправить, однако; слишком, слишком долгий. За эти годы чувство обиды и негодования только еще больше усилилось с обеих сторон. Даже Альфи с Полом считали сейчас, что здесь ничего нельзя было изменить. И ей оставалось только молча скорбеть про себя.
Анжелика, однако, иногда не выдерживала и начинала жаловаться вслух, причитая, что видеть полный разрыв между ее двумя дочерьми было для нее в жизни самым тяжелым бременем.
– Я тут подумала, – сказала вдруг Лия, – может, дядя Альфи даст мне денег, чтобы я могла начать собственное дело? Как вы полагаете, он даст? Он такой щедрый, – она на мгновение умолкла и на лице ее появилось жесткое выражение, – и, в отличие от Дэна, он ко мне всегда хорошо относился.
– Ничего не могу сказать в отношении денег, – ответила Хенни, – но в том, что касается Дэна, то он любит тебя, я в этом уверена. С чего ты решила…
Лия сухо рассмеялась.
– Любит меня! Хенни, я не боюсь правды, почему же вы ее так боитесь? Он с самого начала не желал меня здесь видеть, и мы обе прекрасно это знаем.
На мгновение Хенни растерялась, не зная, что ответить. Замечание было таким горьким, таким несвойственным Лии! Наконец, с легкой запинкой, она проговорила:
– Ты ошибаешься. Он относился к тебе так вначале, потому что ему было трудно привыкнуть к внезапному появлению в доме еще одного ребенка. Нас всегда было только трое…
На лице Лии было такое странное выражение! Неужели причиненная ей в детстве обида оказалась столь сильной, что она до сих пор не могла ее забыть?
– Это единственная причина, Лия, дорогая, поверь мне. Не все хотят усыновить ребенка. Но потом он тебя полюбил – особенно хорошо он относится к тебе сейчас, не так ли? Так что ты видишь то, чего нет. Я в этом уверена.
– Я не вижу того, чего нет, Хенни.
Странный у них получался разговор. Со своими сдвинутыми бровями Лия выглядела сейчас… Да она выглядела по-настоящему рассерженной! В следующее мгновение она поджала губы и поспешно склонилась над шитьем, словно боясь ненароком выдать то, что требовалось скрыть. Хенни почувствовала необходимость продолжить этот разговор.
– А я думаю, что видишь, – произнесла она ровным тоном. – Думаю, это ты не любишь Дэна. Несправедливо с твоей стороны не любить его. Как и не говорить мне, почему.
– Об этом не тревожьтесь, – резко ответила Лия. – Я знаю то, что знаю, и чувствую то, что чувствую. Но у нас здесь царит мир и согласие, не так ли? Поэтому, какое все это имеет значение?
Очень большое, подумала Хенни. Ты заронила во мне подозрения, расстроила меня. Что она имела в виду, говоря: «Я знаю то, что знаю»?
– Ты пытаешься намекнуть мне на что-то, касающееся моего мужа? – спросила она.
Черты молодой женщины моментально смягчились и она стала больше походить на себя прежнюю.
– О, Хенни, нет! – воскликнула она. – Я не имела в виду… конечно же, нет! Мне вообще не следовало ворошить старое, вспоминая какие-то свои детские обиды. Простите, мне действительно жаль, что я вытащила все это на свет.
Что-то во всем этом все-таки было, подумала Хенни. Или во мне снова говорят мои старые страхи, старые глупые страхи в отношении Дэна, и при первом же намеке на что-либо тайное, скрываемое, это первое, что приходит мне на ум?
Да-да, конечно же, так оно и есть! Все это глупости! Просто Лия, в страхе за собственного мужа, сейчас вся как натянутая струна. Бедняжка!
Все мы живем день за днем в постоянном страхе, и все из-за Фредди.
– Прочти, пожалуйста, еще раз последнее письмо от Фредди.
Целая связка этих писем лежала на столе; Лия любила читать их вслух, естественно опуская интимные подробности. Все, что оставалось, звучало, как обычные банальности, во всяком случае, для уха Хенни. Однако сейчас, когда письма стали приходить уже не из Англии, а из Франции, все это перестало иметь какое-либо значение. Главное, они приходили, свидетельствуя о том, что он жив.
– «Настроение у меня бодрое», – читала Лия (как это походило на Джеральда! Их, что, учили где-нибудь так писать?), – «и я полон оптимизма» (как может кто-нибудь быть полон оптимизма, когда вокруг него тысячами гибнут люди? Вероятно, он все еще не на передовой). «Прекрасное и удивительное чувство – ощущать себя частью этой доблестной армии. И солдаты, и офицеры здесь отличаются стойкостью и отвагой».
– Он говорит, как настоящий англичанин, мы даже не употребляем таких слов, – заметил как-то, услышав эти строки, Дэн.
Голос Лии дрогнул, возвратив мысли Хенни к настоящему.
– Послушайте, Хенни. Он пишет: «В первый раз мы были под огнем. Было очень страшно, один грохот мог кого угодно свести с ума. Но сейчас все позади и мы в безопасности. Я рад, что не оказался трусом».
Хенни, ничего не сказав, склонила голову над шитьем. Весь день с хмурого темного неба валил густой снег; внезапно сильный порыв ветра бросил в окно струю снежной крупы, и она с шумом рассыпалась по стеклу. Ужасно находиться на улице в такую погоду! Ужасно лежать в земляной яме и ждать, ждать…
Глаза ее были сухими; во рту пересохло от страха. Весь мир, похоже, сошел с ума.
Здесь, в Америке, Вильсон говорил о мире и в то же самое время поддерживал создание мощного флота. В конгрессе же они заявили, что лишь боеготовность может помочь сохранить нейтралитет. Итак, лучший способ не быть втянутым в войну – это вооружиться! Безумие!
Военное министерство организовало в Платтсбурге тренировочный лагерь для добровольцев.
– Пол туда едет, – сообщила ей на днях Анжелика. – Как офицер, конечно.
Когда же Хенни высказала недоумение по поводу того, что сам Пол ничего ей об этом не сказал, Анжелика объяснила:
– Видишь ли, он совсем не за войну; он лишь хочет, ради собственного блага, получить какую-нибудь подготовку, если предоставляется такая возможность. Думаю, через какое-то время он сам тебе об этом скажет. Вероятно, он собирается с духом, зная, как ты ко всему этому относишься. Да, ты знаешь, – сказала она после минутного молчания, – Флоренс принимает активное участие в деятельности Общества по оказанию экстренной помощи. Они там все выступают за боеготовность, как тебе должно быть известно.
Когда Хенни ничего на это не сказала, Анжелика заметила:
– Это женское противодействие твоей группе… Тогда Хенни вдруг громко проговорила:
– Они утянут за собой в пропасть весь мир, вот чего они добьются.
– Кто добьется? – на лице Лии появилось изумленное выражение.
– Я просто размышляла вслух. Сторонники боеготовности, я имею в виду. Они с каждым днем становятся все громогласнее и громогласнее. Разве ты не заметила, какой атаке мы, «пацифисты», подвергаемся сейчас в прессе?
– Хенни… Фредди сейчас там. Как в такое время можно оставаться пацифистом? Ему может понадобиться помощь до того, как все это закончится.
И снова Хенни не знала, что ответить.
Сын Лии родился солнечным февральским утром, в оттепель. В той комнате, где он лежал в своей кроватке, с сосулек на подоконник снаружи капала вода; завернутый в украшенную вышивкой белую органди и голубое атласное одеяло с завязанной бантами лентой он представлял собой поистине великолепное зрелище. Мими принесла все это, когда ребенку было всего два часа от роду.
– От Пола и меня со всей нашей любовью, – сказала она, передавая Хенни подарок. Несколько мгновений она стояла, склонившись над колыбелью и с завистью глядя на младенца, затем выпрямилась, одновременно стерев с лица это выражение, дабы, не дай Бог, не выдать слишком многого. – Береги себя, Лия. Отдыхай, набирайся сил и не простужайся, – посоветовала она, прежде чем уйти.
Но Лия, к ужасу Хенни, поднялась с постели на третий же день, и сейчас с плоским животом и в очаровательной кофточке сидела на стуле подле детской кроватки.
– Во мне говорит моя крестьянская кровь, – заявила она. – Не могу я лежать в постели, когда чувствую себя так чудесно. Как только я прекращу кормить, я выйду на работу, так как вы сказали, Хенни, что возьмете на себя заботы о ребенке.
Конечно же, она позаботится о нем! Ребенок уже был настоящим королем в доме.
– Взгляни на него, он улыбается, – сказал Дэн.
– Газы, – ответила Лия. – Это только газы.
– Он похож на тебя, Дэн, – заметил Альфи, пришедший вместе с Эмили и Мег посмотреть на новорожденного.
В действительности же он ни на кого не походил, за исключением того, что у него были черные волосы Дэна, целая их копна. Глаза его были большими, носик маленьким и остреньким, а подбородок говорил о силе: красивый ребенок.
– Как ты собираешься его назвать? – поинтересовалась Мег.
– Генри, как моего отца. И мы будем звать его Хэнком. Мне нравится это имя, оно чудесно подходит мальчику. Разумеется, – добавила Лия, – настоящее имя моего отца было Гершель.
– Тогда почему не назвать его так?
– Потому что это не американское имя. Нечестно давать ему такое имя, когда других мальчишек в школе будут звать Боб или Эд. Хочешь подержать его, когда он проснется?
– О, да!
Она несомненно умеет ладить с детьми, подумала Хенни.
А Лия продолжала говорить, и Хенни видела, как довольна она, что малыш находится в центре всеобщего внимания. В конечном итоге очень тяжело, когда никто из твоей собственной семьи не поздравляет тебя и не удивляется твоему новорожденному ребенку.
– Его иудейское имя тоже такое же, как у моего отца: Абрам. Моего отца назвали так в честь деда, а того в честь его отца и так далее.
Мег заинтересовалась.
– А что такое иудейское имя? Хенни быстро ответила:
– У всех евреев есть иудейские имена, потому что изначально мы все пришли из Израиля. Мы и есть Израиль, то есть один народ. У твоего отца тоже есть иудейское имя: Иоханан.
– Почему ты никогда мне об этом не говорил? – удивленно спросила Мег Альфи.
Он покраснел и бросил взгляд на Эмили; было что-то почти виноватое в этом быстром взгляде.
– Как-то об этом никогда прежде не заходил разговор. Да и все это не столь уж и важно.
Альфи закашлялся и покраснел еще больше; даже мочки ушей у него сделались ярко пунцовыми.
И Хенни моментально стало его жаль. В конце концов, если он желал, чтобы его дочь училась в епископальной школе, то это было исключительно его личным делом. Она не знала, что вообще дернуло ее за язык, разве что желание сделать ему что-нибудь в пику, так как ребенка, несомненно, не следовало держать в неведении относительно его семьи, обманывать или запугивать. И все же это было не ее делом. Это было делом Альфи и только его одного.
Мег, однако, придерживалась совершенно иной точки зрения.
– Ты всегда все о себе скрываешь, – упрекнула она отца. – Ты никогда не хотел, чтобы я знала что-нибудь о евреях. Я почти уверена, что тебе не нравится быть евреем.
Эмили резко сказала:
– Как ты можешь так говорить со своим отцом! Ты оскорбила его и должна сейчас же перед ним извиниться!
Она не оскорбила его, подумала Хенни; она лишь сделала ему совершенно справедливое замечание.
Эмили, испытывая неловкость перед присутствующими, проговорила прерывающимся голосом:
– Я совсем не понимаю современных детей. Им ничего не стоит оскорбить своих родителей. В мое время мы и помыслить о таком не могли.
Она не ребенок, возмутилась Хенни про себя, ей уже тринадцать, у нее есть сердце и ум и ее нельзя дурачить, разве вы оба этого не видите?
– Тем более сказать подобное отцу, который так тесно связан со своей семьей, – продолжала упрекать дочь Эмили. – Я жду, что ты все-таки извинишься, Маргаретта.
Мать с дочерью смотрели друг на друга как враги, готовые вот-вот броситься в бой. Альфи демонстративно отстранился от участия в унизительной сцене, делая вид, что внимательно разглядывает связку ключей в своей руке. Лия складывала пеленки. Дэн с Хенни переглянулись.
И тут заговорила Мег:
– Хорошо, я извиняюсь. Я совсем не собиралась оскорблять папу. Мне бы просто хотелось, папа, чтобы ты говорил мне о таких вещах, – голос ее звучал ровно, но Хенни явственно слышала в нем новые и незнакомые ей твердые нотки. – В школе, – продолжала Мег, обращаясь сейчас ко всем присутствующим, – в школе, епископальной ли нет, меня называют еврейкой, тогда как девочки Леви из соседней квартиры говорят мне, что никакая я не еврейка. Выходит, я никому не нужна? Я и ни тут, и ни там. Вам хорошо. Вы все здесь знаете, кто вы такие, за исключением меня, – закончила она.
– Ну что ты, – пробормотал из своего угла Альфи.
– И еще одно. Ты всегда подчеркивала, мама, что все одинаковы и нельзя относиться к другим людям предвзято. Почему же ты тогда ничего не говоришь своим друзьям, которые рассказывают про евреев всякие гадости?
– Ну это уж слишком, Мег! И ты прекрасно это знаешь!
– Нет, не знаю. Я слышала, что говорила эта миссис Легхорн, когда вы играли в бридж.
– Ты подслушивала?
– Нет. Я доставала с полки словарь в соседней комнате, и тут она сказала.
Эмили окончательно вышла из себя.
– Мало ли что говорит глупая женщина! Мы не хотим этого слышать! Довольно, Мег. Довольно!
Неожиданно раздался голос Альфи.
– Ты слишком остро все воспринимаешь, Мег, – сказал он ей не без мягкости в голосе. – Да и всегда такой была. Пора бы тебе уже перерасти подобные вещи, не думать слишком много о себе. Ты хорошо учишься, так и занимайся своими уроками, стремись вперед и обращай как можно меньше внимания на то, что говорят люди. Я сам всегда так поступал и тебе советую.
Хенни была возмущена до глубины души. Дураки! Растерянное и одинокое человеческое существо стоит перед тобой, прося правды и помощи, и ты даже не видишь, насколько она одинока. Да, ты дурак, Альфи, и такая же и ты, Эмили, несмотря на всю твою утонченность и благовоспитанные манеры.
Мег подошла к кроватке. Она несомненно лишь делала вид, что смотрит на ребенка; Хенни понимала, что в этот момент ей никого не хотелось видеть. Ее узкая спина в школьной форме, казалось, одеревенела. Она явно с трудом сдерживала слезы, пытаясь сохранить свое достоинство.
Альфи последовал за дочерью к кроватке младенца.
– Давайте лучше говорить о более приятных вещах, – он махнул рукой, словно отбрасывая от себя все эти мелкие неприятности, которые так портят жизнь. – Я приготовил подарок для этого прекрасного молодого человека, Лия.
– Тетя Эмили уже прислала его! – воскликнула Лия. – Чудесное стеганое одеяльце. Вы так добры.
– Нет-нет, я имел в виду кое-что другое, – Альфи сунул руку в карман. – Чек для тебя, Дэн. Твой заработок.
Это только пара сотен, но я подумал, может, ты захочешь открыть счет в банке на имя малыша.
– Ты меня удивляешь. За что?
– Помнишь те схемы, что ты передал мне в прошлом году? Как же это называется…? Ах, да, когегед.
– Когерер. Это детектор. Когда ты…
– Уволь меня от объяснений. Я все равно ничего не пойму. Что бы там ни было, но мои приятели заинтересовались этой штукой. Пока они еще не решили, как ее использовать, но кто-то спросил меня, не видел ли я тебя последнее время, и я сказал «да» и упомянул о ребенке. Тогда они и попросили меня передать тебе чек. Он заслуживает эти деньги, сказали они, даже если и окажется, что мы никак не сможем использовать его изобретение.
– Они поступили в высшей степени порядочно и необычайно щедро. Я возьму чек ради ребенка. По крайней мере, это покрывает мои расходы на печатание всех этих схем. Спасибо, Альфи.
– Их чрезвычайно интересует твоя работа, Дэн. И это явно процветающее предприятие. У них теперь новый адрес, они уже занимают четыре этажа в доме рядом с Кэнал-стрит. Несомненно, это большой бизнес, я знаю, что говорю, – Альфи позвенел мелочью в кармане своего твидового пиджака.
– Да, обычно ты знаешь такие вещи, Альфи.
– Что пишет Фредди?
– Ничего особенного. Письма приходят часто, но он почти ничего в них не говорит. Как ты понимаешь, почта подвергается цензуре.
– Ты должен им гордиться, Дэн, – произнес с торжественностью Альфи.
– Гордиться? Да он же поступил, как настоящий дурак!
– О! – выдохнула Эмили. – Как ты можешь так говорить! Такие вот молодые ребята, как он, и спасут нас всех! Как бы мне хотелось иметь сына, – добавила она, глядя чуть ли не с негодованием в спину Мег, которая направилась вслед за Хенни на кухню.
– Они говорят так только потому, что у них нет сына, тетя Хенни, – прошептала Мег.
К горлу Хенни подкатил комок.
– Ты так считаешь, Мег?
– Да, конечно. Я видела фильм «Рождение нации». Все это так ужасно, молодые люди, страдающие, раненые… – девочка зажала рот рукой. – Ой, простите! Я не должна была этого вам говорить. Так глупо с моей стороны.
Угловатая, с розовыми острыми локотками и милым, добрым лицом, на котором сейчас появилось обеспокоенное выражение, она необычайно трогала сердце Хенни. Тринадцать лет – трудный возраст, и это самое меньшее, что можно было о нем сказать. Внезапно Хенни почувствовала к девочке необычайную близость.
– Ничего, Мег. Ты хорошая девочка. Ты понимаешь.
В середине зимы 1917 года германское правительство объявило о начале неограниченной войны подводных лодок; вскоре эта угроза была приведена в исполнение. Безоружные американские торговые суда подвергались атакам торпед и вместе со своими экипажами погружались на дно. Уничтожались и безобидные рыбацкие шхуны, и германские подводные лодки были замечены вблизи Лонг-Айленда. Хенни и Дэн посмотрели друг на друга поверх утренней газеты; в глазах обоих было отчаяние.
– Времена, испытывающие души людей, – проговорил Дэн.
Он продолжал вести свой старый спор с Полом, когда бы они ни встречались, что было сейчас не так часто, как в прежние годы.
– Несмотря ни на что, мы должны сохранять нейтралитет в качестве примера остальному миру, – отстаивал он свою точку зрения.
Пол, однако, начинал в этом сомневаться.
– Я нахожу, что я сейчас почти ни в чем не уверен, – сказал он в ответ.
Это замечание могло бы показаться постороннему слушателю банальным или неопределенным, но оно не было таким для Хенни, прекрасно знавшей Пола.
Однако у нее самой было немало причин для душевных мук: иногда ей казалось, что только они с Дэном и были против войны. Один за другим ее старые кумиры изменяли своим взглядам, переходя на другую сторону. Сэмюэл Гомперс [45]обещал в случае вступления нации в войну поддержку профсоюзов. Даже фонд международного мира Карнеги был охвачен военной лихорадкой, а Кэрри Чапмен Катт, суфражистка, прежняя героиня Хенни, обратилась к женщинам своей организации с просьбой внести посильный вклад в военные усилия, если возникнет такая необходимость. Хенни скорбела и, скорбя, удивлялась царившему вокруг нее воодушевлению.
Деньги текли рекой: театры были полны; коляски на Пятой авеню вытеснялись блестящими «Пирс-Эрроуз» с шоферами; повсюду открывались магазины дабы удовлетворить новую потребность в сверкающей роскоши, от платиновых наручных часов до шелковых рубашек. Весь город, казалось, был охвачен радостным возбуждением. Разодетые пары танцевали в «Плазе». Женщины носили короткую стрижку a la Ирэн Касл [46]и танцевали танго в украшенных эгреткой маленьких шелковых шляпках.
Союзники нуждались во всем и прежде всего в кредитах, на которые они могли бы закупить это все: зерно, оборудование, лекарства, боеприпасы, ткани, сталь, уголь, железо, кожу, проволоку, порошковое молоко и множество других вещей. Рынки товаров и ценных бумаг процветали; заводы были завалены заказами; железные дороги запружены поездами и склады забиты товаром; цены на недвижимость утроились, и каждый, от юриста до грузоотправителя, был охвачен лихорадкой обогащения. Целая армия новых миллионеров появилась на свет в эти дни.
Однажды вечером в дверь Ротам позвонил Альфи. Лия только что возвратилась домой с работы. В кухне Хенни кормила с ложки Хэнка, который в рубашечке и пеленке восседал чрезвычайно довольный на коленях у деда.
– Я вас не удивил? – спросил с порога Альфи. – Я просто не мог ждать до завтра и позвонил Эмили, что опоздаю к ужину, так как у меня для вас великолепная новость.
Улыбка Альфи была такой широкой, что, казалось, он сейчас засмеется во весь голос. Хенни моментально решила, что он принес известие о Фредди, что Фредди возвращается домой или даже что он уже здесь и сейчас прячется за дверью.
– Это Фредди? Он возвращается домой?
– Нет, нет, боюсь, ничего похожего. И тем не менее, это очень, очень хорошая новость.
Альфи огляделся в поисках места, куда бы он мог положить свой котелок, но так как в тесной кухоньке каждая поверхность была сейчас занята чем-нибудь, принадлежащим Хэнку – бутылочками, нагрудничками, тряпичными игрушками – он оставил его на коленях.
– Ты помнишь, как-то года три назад ты передал мне чертеж радиопеленгатора?
– Не пеленгатора, лишь небольшой его части, трубки…
– Неважно что это было – я уже не раз говорил тебе, что ничего не понимаю в технике. Так вот… – Альфи на мгновение умолк, предвкушая эффект, который произведут его слова и явно подогревая нетерпение слушателей… – Так вот, это было продано! «Финн и Уэбер Электропартс», это дочерняя компания, начинает его производство! Огромный успех, Дэн. Эта твоя штука сделает тебя богатым, а меня еще богаче. Вот повезло, так повезло. Я бы сам этому не поверил, если бы не держал в руке чек. Смотри. Нет, ты только взгляни на него.
Через голову ребенка Дэн принял у него чек. В полной растерянности он повернул его и взглянул на обратную сторону.
– Я этого не понимаю, Альфи.
– Чего тут непонятного? Прочти, что там написано.
– Тут говорится: «Платить приказу Дэниэла Рота… двадцать тысяч долларов».
– Что?! – воскликнула Хенни, роняя ложку.
– Двадцать тысяч долларов! – ахнула Лия.
Альфи откинулся на спинку стула, глядя на них с ласковой снисходительностью взрослого, подарившего ребенку прекрасную дорогую игрушку и теперь наслаждавшегося его изумлением и восторгом.
– Я все же не понимаю, – нахмурясь, повторил Дэн.
– Это лишь твоя первая доля от продажной цены. Я взял акции от твоего имени и от своего тоже, по пятнадцать акций на каждого. Ты получаешь их как изобретатель, а я как посредник, – глаза Альфи сузились, придавая его лицу хитрое выражение. – Быть посредником не так-то легко, ты должен уметь делать такие вещи. И потом, я постоянно прибегал в этом деле к советам моего адвоката. Мы договорились о получении большей части прибыли как дивидендов в форме акций. Это естественно уменьшает твои налоги… Ты выглядишь совершенно растерянным.
– Так оно и есть.
– Ладно, все это неважно. Как-нибудь вечерком мы сядем с тобой вдвоем и… Хотя, что я говорю? Не вечером, а днем. Я хочу, чтобы ты повидался с моим адвокатом у него в конторе. Он первоклассный специалист, и он тебе все объяснит, расскажет все в деталях и посоветует, куда лучше вложить деньги, потому что… – Альфи усмехнулся, – потому что ты с каждым разом будешь получать все больше этих миленьких чеков, мой друг, и я думаю, ты несомненно захочешь поступить с ними мудро, сделать так, чтобы они давали прибыль.