Страница:
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПОД БОЛЬШЕВИКАМИ
12 февраля-31 марта 1918 г.
Хозяйничанье большевиков в Новочеркасске. Жестокая расправа с населением. Охота на офицеров и партизан. Расстрелы и убийства. Образование "Донской Советской республики". Конструкция новой власти. Расстрел большевиками Донского Атамана ген. Назарова и председателя Круга Е. Волошина. Мои мытарства в Новочеркасске. Самоотверженная работа женщин. Регистрация большевиками офицеров. Городская жизнь. Настроение новочеркассцев. Красные казаки отряда Голубова. Донские события в советском освещении. Письмо М. П.. Богаевского к Донским партизанам. Недоумение вызванное письмом. Неправильное толкование этого факта в Донской Летописи. Выступление М. Богаевского в Новочеркасске на митинге в Кадетском корпусе. Настроение казаков в станицах. Наростание недовольства большевистскими порядками. Тревога у советских заправил. Первые весенние вспышки казачьего гнева. Новая волна террора в городе Новочеркасске.
12 февраля 1918 года, около 5-ти часов вечера, столица Дона без боя перешла в руки казаков-большевиков под начальством Голубова. Вслед за ними, в город вошли и красногвардейские банды. Темная, тревожная ночь спустилась над Новочеркасском, создав напряженное состояние беспокойства и страха за будущее. Город замер. В томительном предчувствии жестокой расправы со стороны красных победителей, все, кто не успел бежать или вынужден был остаться, глубоко ушли в норы, тщательно закрылись, потушили огни и бодрствуя всю ночь, чутко прислушивались к тому, что происходит на улице, волнуясь за себя и за судьбу ушедших из города своих близких. Зловещая тишина ночи часто нарушалась дикими криками пьяной черни, исступленно приветствовавшей, входившие в город отряды красных. Временами раздавалась стрельба, - то большевики расстреливали партизан и офицеров, пойманных ими на окраине города. Заняв Новочеркасск, прозванный "осиным гнездом", большевики опьяненные победой, свое вступление в город, ознаменовали устройством целого ряда кутежей и пьяных оргий, спеша буйно отпраздновать красную тризну. Следует напомнить, что в то время Новочеркасск был единственным местом, не признавшим власти совнаркома и большевикам пришлось затратить огромные усилия и понести большие потери, прежде чем сломить последний оплот "контрреволюции". Этим обстоятельством, главным образом и надо объяснить ту беспредельную злобу и чрезвычайную ненависть, проявленные красными, когда они, наконец, ворвались в город, уже давно приковывавший внимание всей Советской России. Кроме того, побудительным мотивом, двигавшим солдатский сброд на Новочеркасск, являлось и чаяние богатой добычи и возможности безнказанного грабежа. Для Советской власти падение Новочеркасска открывало дорогу на юго-восток и Кавказ с их природными богатствами и, кроме того, имело еще и моральное значение, поднимая престиж "рабоче-крестьянской власти", сумевшей усмирить и непокорное войско Донское. Чуть только забережил свет, как победители, еще не отрезвившись приступили к насаждению революционного порядка, искоренению контрреволюции и сведению счетов с населением ненавистного им Новочеркасска. Уже с раннего утра на улицах появились отдельные кучки вооруженных солдат и рабочих. Предводительствуемые прислугой (кухарки, горничные) или уличной детворой, за награду 1-2 рубля, указывавших дома, где проживали офицеры и партизаны, красные палачи врывались в эти квартиры, грубо переворачивали все, ища скрывавшихся. Несколько раз я лично видел, как несчастных людей, в одном белье, вытаскивали на улицу и пристреливали здесь-же, на глазах жен, матерей, сестер и детей, под торжествующий вой озверелой черни. Жуткие кровавые дни наступили в Новочеркасске. Сотнями расстреливали детей, гимназистов и кадет, убивали стариков, издевались над пастырями церкви, беспощадно избивали офицеров. Великое гонение испытала интеллигенция; дико уничтожалось все исторически ценное и культурное, хулиганство развилось до пределов, воцарился небывалый произвол, грабежи и разбои были словно узаконены, жизнь человеческая совершенно обесценена. Широким потоком лилась кровь невинных людей, приносимых в жертву ненасытному безумству диких банд. По всей России шел красный террор, кровавый ужас, жители прятались в подполье и не смели выходить из него. А в это время, Добровольческий отряд ген. Корнилова и Донской ген. Попова совершали крестный путь. Один по Кубани, другой по Донским степям. Первый, обремененный при этом большим обозом раненых, вынужден был отбиваться от наседавшего со всех сторон противника. Доносы, предательства, обыски, аресты и расстрелы стали в городе обычным явлением. Бесчинства разнузданных солдат, грубые вымогательства и разбои превзошли всякие ожидания. Население, конечно, еще ранее слышало о зверствах, чинимых большевиками в России, но едва ли кто помышлял, что красные репрессии могут принять такие чудовищные размеры. Днем и ночью красногвардейцы врывались в частные дома, совершали насилия, истязали женщин и детей. Не щадили даже раненых: госпиталя и больницы быстро разгружались путем гнусного и бесчеловечного убийства, лежавших в них партизан и офицеров. Кощунствовали и над религиозными святынями, устраивая в церквах бесстыдные оргии и тем умышленно оскверняя религиозное чувство граждан42). Не было конца и предела жестокостям и дьявольской изобретательности красных владык. Приходилось удивляться неисчерпаемости запаса утонченных издевательств, которым большевики подвергли население города, бесстыдно и нагло глумясь над его беззащитностью. Было ясно, что советская власть от льстивых обещаний, перешла теперь к делу, заставляя подчиниться себе не силой слова и убеждения, а силой оружия и террора.
Так углубляла революцию и вводила свои порядки социалистическая власть, проповедовавшая мир, прекратившая войну на внешнем фронте, чтобы начать таковую внутри государства. Особенно усердствовали в жестокостях латыши, мадьяры и матросы. Мне памятен случай, как мальчишка 15-16 лет, в матроской форме, вооруженный до зубов, едва держась в седле, предводительствовал группой солдат, совершавших обыски на Базарной улице. Истерически крича, он требовал всех арестованных немедленно приканчивать на месте. Было только непонятно за какие услуги и почему этот юнец пользуется таким авторитетом, среди здоровенных солдат. Когда один из последних, видимо, не согласился с ним относительно арестованного по-видимому еще совсем юнца-ребенка, он выхватил маузер и выстрелил в несчастного мальчика сам. Но не умея обращаться с оружием, сделал это так неудачно, что оружие выпало у него из рук. Тогда, скатившись с коня, он подхватил револьвер и стреляя в упор, прикончил свою несчастную жертву. Даже на красногвардейцев-палачей, как я заметил, это зверское убийство произвело отвратное впечатление. Они не смеялись, как обычно, не делали пошлых замечаний, а наоборот угрюмо храня молчание, отвернулись и поспешили к следующему дому. К сожалению, мне не удалось выяснить фамилию этого малого садиста. Единственно было установлено, что в город он прибыл с матросами и за несколько дней до занятия нами Новочеркасска бежал в Ростов и далее, чем избегнул заслуженной кары. Вспоминаются и такие картинки: на козлах извозчика, спиной к лошади, сидит пьяный матрос, в каждой руке у него по нагану, направленному на несчастные жертвы, по виду офицеры. Их везут к злосчастной вокзальной мельнице, где большевики производили расстрелы. Бледные, изможденные лица, впавшие глаза, блуждающий и безумный взгляд, как бы ищущий защиты и справедливости. Ухаб на мостовой вызывает неожиданный толчок, раздается выстрел, пролетка останавливается. Матрос ругается, еще больше негодует извозчик. Первый потому, что нечаянным выстрелом раньше времени покончил с одним "контрреволюционером", чем лишил товарищей удовольствия потешиться, а второй - недоволен, что кровью буржуя испачкано сиденье. Жертва еще дышащая, выбрасывается на мостовую, а шествие с остальными, обреченными на смерть, продолжает путь дальше. На другой день по занятию Новочеркасска, Войско Донское было переименовано в "Донскую Советскую республику" во главе с "Областным военно-революционным комитетом", в котором на правах "Президента-диктатора" председательствовал подхорунжий Л. Гв. 6-й донской батареи Подтелков 43), избравший вскоре центром советского управления областью город Ростов. О создании республики и лицах ее возглавляющих, население было оповещено через "Известия" Новочеркасского совета рабочих и казачьих депутатов, в которых на первой странице крупным шрифтом объявлялось для общего сведения нижеследующее:
"Вся власть в Донской области впредь до съезда Донских советов, перешла к областному военно-революционному комитету Донской области, который объединяет трудовое казачество, рабочих и крестьян области. Вся власть в Новочеркасске перешла к совету рабочих и казачьих депутатов. Революционный порядок и революционная дисциплина должны быть восстановлены как можно скорее: все, что препятствует этому должно быть беспощадно устранено. К революционной работе, товарищи".
Военным комиссаром Новочеркасска по борьбе с контрреволюцией, иначе говоря, во главе всей административной власти, был поставлен товарищ Медведев (бывший каторжанин-матрос), а командующий войсками Донской области хорунжий Смирнов (из вахмистров Л. Гв. Казачьего полка). О Голубове, чье предательство сыграло видную роль в падении Новочеркасска, не было упомянуто ни слова. В отношении создания советов в станицах и коренного изменения всего уклада станичной жизни, большевистские заправилы не рискнули сразу отдать категорическое приказание, а ограничились лишь широкой рассылкой возвания III-го Всероссийского съезда советов крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, в котором между просим говорилось: "Всероссийский съезд С. К. Р. и С депутатов зовет вас трудовые казаки, создавайте свои советы казачьих и крестьянских депутатов и вместе с крестьянами берите всю власть в свои руки, все помещичьи земли, весь инвентарь в свои руки". Но прошло некоторое время и когда Советская власть немного укрепилась, а главное сильно обнаглела, она начала засыпать станицы грозными декретами. Она угрожала и требовала немедленного проведения в жизнь таких мероприятий, которыми, в сущности, в корне уничтожалось все, что даже только напоминало о казачьей привилегии обособленности казаков от неказачьей части населения. Она видимо стремилась искоренить и самое слово "казак", связанное с понятием об особом казачьем быте и казачье" общине. Естественно, что эти нововведения не нашли в казачьей массе, еще крепко державшейся старых порядков и обычаев, сочувствия. Скорее, можно сказать, они вызвали глухое недовольство и ропот и расценивались казаками, как неуважение к казачьему укладу жизни и грубую попытку власти, навязать казакам новые, чуждые им порядки. Чаще всего, советские декреты в станицах внимательно прочитывались казаками, аккуратно складывались и прятались под сукно на неопределенное время. Только среди иногороднего населения области, советские мероприятия встречали живой отклик. Иногородние видели, что новая власть на их стороне, они чувствовали под собой твердую почву и уже несколько раз, в разных местах, порывались за старое рассчитаться с казаками. От большевиков не могло укрыться такое настроение казачьей массы и ее пренебрежительное отношение к советским распоряжениям, но тогда еще большевики не располагали достаточными силами, чтобы всюду проследить за исполнением своих приказов и, в случае нужды, силой принудить их выполнять. Иное положение было в Новочеркасске. Здесь красные главковерхи, опираясь на штыки, зорко наблюдали за исполнением своих приказов. Они сразу, под страхом расстрелов, потребовали в трехдневный срок сдать все наличное оружие и военное снаряжение, карая также смертной казнью укрывание офицеров и партизан, каковым было предписано немедленно заявить о себе и лично зарегистрироваться, что, с моей точки зрения было равносильно добровольно подвергать себя возможности расстрела. Таковы, в общих чертах, были первые шаги советской власти. Сбросив с себя маску, рабоче-крестьянская власть, стала неуклонно проводить в жизнь, очевидно заранее намеченную программу. Прежде всего, началось систематическое разоружение казачества и одновременно - вооружение иногороднего элемента. Стали проводить массовой террор над зажиточным казачеством и крестьянством, поголовно истреблять верхи казачества, уничтожать казачьи привилегии и сравнивать казаков с иногородними и, главным образом, с "крестьянской беднотой". 18-го февраля стало известно, что прошлой ночью красногвардейцы, преимущественно шахтеры, под видом перевода с гауптвахты в тюрьму, вывели за город ген. Назарова, председателя Круга Е. Волошинова, а с ним 5 Донских генералов и там их всех зверски убил. Несчастным участь их объявили, подойдя к уединенному от нескромных взоров людских мрачному кирпичному заводу. Объявили и приказали раздеться, ибо по заведенному у большевиков обычаю, платье, обувь и белье убиваемых, составляло трофеи красных палачей. Мне передавали, что все они геройски приняли смерть и будто бы перед расстрелом гнусные убийцы предложили Атаману Назарову повернуться к ним спиной, на что последний со свойственным ему хладнокровием, ответил: "Солдат встречает смерть лицом" и перекрестившись, скомандовал: "Слушай команду: раз, два, три". Так достойно погибли первый и третий выборные Атаманы войска Донского. Рассказывали также, что Волошинов случайно не был убит, а только ранен. Придя в себя и не видя никого, он пополз, не имея сил идти. Доползши до дороги и прождав некоторое время, он окликнул проходившую мимо женщину, прося помощи. Но женщина испугалась, побежала и видала его большевикам. Мучители вернулись вновь и добили его прикладами. Чтобы несколько сгладить впечатление от этого кошмарного убийства, большевики объявили населению, что генералы были убиты при попытке бежать во время перевода их в тюрьму44). Вздорность и нелепость подобного заверения усугубляется тем, что среди многочисленного конвоя, сопровождавшего арестованных, было много вооруженных конных, каковым не составляло бы никакого труда догнать бегущих. Мое нелегальное положение, незавидное в первый день прихода большевиков, с каждым днем осложнялось, становясь все более и более опасным. На регистрацию офицеров я сознательно не пошел. Уже за это я подлежал расстрелу Кроме того, жид без документа, скрываясь в разных местах, что, естественно, было сопряжено с большим риском. Но что можно было предпринять? Большевики плотно оцепили город и потому всякую попытку бежать из Новочеркасска надо было считать предприятием безрассудным, особенно в первые дни владычества красных. Не менее опасно было и оставаться на одном месте, ибо большевистские облавы и обыски происходили непрерывно, сопровождались обычно точным контролем документов, удостоверяющих личность. При таких условиях, конечно, легко было попасться красным. Взвесив эти обстоятельства, я большую часть времени проводил на улице, прогуливаясь из одного конца города в другой и, всемерно, избегая встречи с латышами и матросами, бродившими группами по улицам и залезавшими в частные дома. Большинство жителей Новочеркасска, особенно в первые дни прихода красных, не решалось выходить на улицу, а сидело по домам с трепетом и страхом ожидая очередного визита красногвардейцев. Улицы, поэтому, были пусты и как я ни хитрил, все-таки в первое время меня несколько раз грубо останавливали солдаты, спрашивая кто я и куда иду. Эти встречи, памятные мне до сих пор, были испытанием нервов и самообладания, так как малейшее подозрение могло привести к аресту и значит к расстрелу. Пощады офицеру, принимавшему участие в борьбе - по революционному закону или вернее говоря произволу, конечно, быть не могло. Подделываясь под товарища я, скрепя сердце, в шутливом тоне, развязно отвечал солдатам на их вопросы, обращая их внимание на свое рваное одеяние и хвастаясь шубой, добавляя что ее я получил "в наследство от буржуя". Последнее замечание обычно вызывало у них смех, они хлопали меня по плечу, видимо одобряя мое деяние, а я выбирал удобный момент, чтобы отвязаться от них, пока кто-либо случайно не обнаружил моего маскарада. Несколько легче стало скрываться, когда в некоторых районах города обыски кончились, по крайней мере официально, а неофициально они происходили по несколько раз в день. Квартальные старосты и домохозяева получили особые квитанции, удостоверявшие, что контроль уже был и от дальнейших обысков они освобождены. В случае нежелания красногвардейцев считаться с этим, предлагалось немедленно уведомлять по телефону или иным способом комиссариат и звать помощь. Такая мера, кажущаяся на первый взгляд хорошей, однако своей цели не достигала. Во-первых, не в каждом доме имелся телефон, во-вторых даже при наличии такового, не всегда было возможно протелефонировать незаметно от бандитов, ворвавшихся в дом, да и как было решить вопрос: законен ли обыск или нет, в-третьих, малейший протест со стороны обывателя грозил ему смертью и, наконец, на телефонные звонки о помощи, часто никто не откликался и в лучшем случае, помощь являлась тогда, когда грабители уже совершили злодеяние и скрылись. В сущности, это большевистское распоряжение, ограждавшее, как будто интересы жителей, на самом деле, было лишь фиговым листком, которым красные заправилы хотели прикрыть необузданный свой произвол и внешне придать советскому управлению характер порядка и законности. Обыски обычно происходили по одному и тому же шаблону: все живущие в квартире сгонялись в одну комнату, где мужчины подвергались строгому опросу, а женщины издевательствам. Чаще всего, при обыске главную роль играли пьяные матросы. Остальные "товарищи" в это время хозяйничали в доме, перерывая все вверх дном и отбирая то, что кому понравилось. С целью парализовать возможность бегства грабители предусмотрительно ставили наружных часовых. При таких условиях, найти себе вполне надежное убежище было далеко не легко. Мне же было особенно трудно, так как я приехал в Новочеркасск всего три недели тому назад и не успел еще восстановить свои старые знакомства. Случайные знакомые в страхе открещивались от гостеприимства, боясь быть выданными прислугой и тем навлечь на себя страшную кару большевиков за укрывание офицера. Поэтому, многие офицеры и партизаны прятались по оврагам, пустынным кирпичным заводам, некоторые превратили даже могильные склепы в жилища, где долгое время скрывались никем не тревожимые. Неизвестно только каким путем, но об этом пронюхали большевики и сделав облаву, всех пойманных прикончили на месте. В первый день прихода большевиков, я нашел себе убежище на окраине города у своего дальнего родственника, а затем несколько раз ночевал, то у бывшей у нас когда-то прачки, то у одного мелкого торговца, знавшего меня еще ребенком и охотно дававшего мне приют у себя. Позднее, когда прошел первый вал красного террора, я перебрался в центр города к моим дальним родственникам. Они жили семьей в количестве 4-х женщин, в небольшом домике в глубине двора. Обыск у них прошел сравнительно благополучно, если не считать изъятия нескольких золотых вещей и предметов одеяния, понравившихся красногвардейцам. Кроме того, имели они и "охранное свидетельство о произведенном у них обыске". Безопасность нахождения и здесь, конечно, была относительная, так как каждую минуту могла ворваться банда солдат и арестовать меня, как подозрительного. Приходилось с револьвером не расставаться, быть все время настороже, не раздеваясь спать тревожным сном. Мало-помалу я свыкся с положением. Стал интересоваться жизнью обитателей, занимавших большой дом на улицу и несколько маленьких во дворе. Мне стало известно, что в день оставления белыми города, жене домовладельца привезли ее брата-партизана, тяжело раненого. Найти врача в этот день не удалось. Однако, храбрая женщина не растерялась. Как умела, она сама перевязала раны брату, терявшему часто сознание, уложила его в постель, накрыв с головой и, в предвидении обыска, разложила большую часть наличного золота и денег на видном месте в комнате, наиболее удаленной от раненого. Едва она закончила свои приготовления, как раздался стук в дверь и послышались грубые голоса, требовавшие их впустить. На вопрос вошедших красногвардейцев - кто здесь живет и где мужчины, - она сохраняя самообладание, ответила: "мой муж - чиновник, пошел на службу, в доме сейчас, кроме меня, находится мой брат, умирающий от тифа. При этих словах, она спокойно полуоткрыла дверь, как бы приглашая красногвардейцев следовать за ней и лично убедиться. Последние замялись. Перспектива посещения заразного больного совершенно их не прельщала. Все их внимание приковывали к себе золотые вещи и деньги, лежавшие в разных местах комнаты. Уловив это и не желая своим присутствием стеснять бандитов, она одна пошла к больному, а когда вернулась, то не нашла ни золота, ни денег, ни красногвардейцев. Только на дверях исчезнувшие посетители оставили лаконическую записку: "обыск был, в доме тифозный больной". Не лишено интереса, что своего сына 15-летнего партизана-гимназиста, прибежавшего домой 12-го февраля эта дама передала "на сохранение" к сапожнику, занимавшему в конце двора маленький домик. Он обещал ей сохранить мальчика, но под одним условием: если власть большевиков падет, то она, в свою очередь, использует свое влияние и защитит его перед новой властью. Как я узнал, сапожник этот играл среди большевиков видную роль в городе, находясь в "совете пяти" и был, в сущности, большой каналья. Когда мы овладели Новочеркасском и сапожник был арестован, дама сдержала обещание и своим настойчивым заступничеством, вымолила ему свободу. Подобные "перестраховки", кстати сказать, были явлением довольно распространенным. Бесцельно бродя по городу, я однажды решил навестить подругу моей сестры С. Л., с которой в детстве, я проводил время, встречаясь очень часто. Потеряв родителей, она жила вместе с братом, далеко от центра, занимая хорошенький особнячок. Последняя моя с ней встреча была лет десять тому назад. Приняв необходимые предосторожности, я подошел к дому и позвонил. На звонок, к большой моей радости, дверь открыла она сама. Несмотря на большую в ней перемену, я без труда ее узнал. Увидев перед собой бродягу, в ужасном одеянии, она подозрительно и внимательно осмотрела меня, прежде чем поверить мне, когда я себя назвал.
ПОД БОЛЬШЕВИКАМИ
12 февраля-31 марта 1918 г.
Хозяйничанье большевиков в Новочеркасске. Жестокая расправа с населением. Охота на офицеров и партизан. Расстрелы и убийства. Образование "Донской Советской республики". Конструкция новой власти. Расстрел большевиками Донского Атамана ген. Назарова и председателя Круга Е. Волошина. Мои мытарства в Новочеркасске. Самоотверженная работа женщин. Регистрация большевиками офицеров. Городская жизнь. Настроение новочеркассцев. Красные казаки отряда Голубова. Донские события в советском освещении. Письмо М. П.. Богаевского к Донским партизанам. Недоумение вызванное письмом. Неправильное толкование этого факта в Донской Летописи. Выступление М. Богаевского в Новочеркасске на митинге в Кадетском корпусе. Настроение казаков в станицах. Наростание недовольства большевистскими порядками. Тревога у советских заправил. Первые весенние вспышки казачьего гнева. Новая волна террора в городе Новочеркасске.
12 февраля 1918 года, около 5-ти часов вечера, столица Дона без боя перешла в руки казаков-большевиков под начальством Голубова. Вслед за ними, в город вошли и красногвардейские банды. Темная, тревожная ночь спустилась над Новочеркасском, создав напряженное состояние беспокойства и страха за будущее. Город замер. В томительном предчувствии жестокой расправы со стороны красных победителей, все, кто не успел бежать или вынужден был остаться, глубоко ушли в норы, тщательно закрылись, потушили огни и бодрствуя всю ночь, чутко прислушивались к тому, что происходит на улице, волнуясь за себя и за судьбу ушедших из города своих близких. Зловещая тишина ночи часто нарушалась дикими криками пьяной черни, исступленно приветствовавшей, входившие в город отряды красных. Временами раздавалась стрельба, - то большевики расстреливали партизан и офицеров, пойманных ими на окраине города. Заняв Новочеркасск, прозванный "осиным гнездом", большевики опьяненные победой, свое вступление в город, ознаменовали устройством целого ряда кутежей и пьяных оргий, спеша буйно отпраздновать красную тризну. Следует напомнить, что в то время Новочеркасск был единственным местом, не признавшим власти совнаркома и большевикам пришлось затратить огромные усилия и понести большие потери, прежде чем сломить последний оплот "контрреволюции". Этим обстоятельством, главным образом и надо объяснить ту беспредельную злобу и чрезвычайную ненависть, проявленные красными, когда они, наконец, ворвались в город, уже давно приковывавший внимание всей Советской России. Кроме того, побудительным мотивом, двигавшим солдатский сброд на Новочеркасск, являлось и чаяние богатой добычи и возможности безнказанного грабежа. Для Советской власти падение Новочеркасска открывало дорогу на юго-восток и Кавказ с их природными богатствами и, кроме того, имело еще и моральное значение, поднимая престиж "рабоче-крестьянской власти", сумевшей усмирить и непокорное войско Донское. Чуть только забережил свет, как победители, еще не отрезвившись приступили к насаждению революционного порядка, искоренению контрреволюции и сведению счетов с населением ненавистного им Новочеркасска. Уже с раннего утра на улицах появились отдельные кучки вооруженных солдат и рабочих. Предводительствуемые прислугой (кухарки, горничные) или уличной детворой, за награду 1-2 рубля, указывавших дома, где проживали офицеры и партизаны, красные палачи врывались в эти квартиры, грубо переворачивали все, ища скрывавшихся. Несколько раз я лично видел, как несчастных людей, в одном белье, вытаскивали на улицу и пристреливали здесь-же, на глазах жен, матерей, сестер и детей, под торжествующий вой озверелой черни. Жуткие кровавые дни наступили в Новочеркасске. Сотнями расстреливали детей, гимназистов и кадет, убивали стариков, издевались над пастырями церкви, беспощадно избивали офицеров. Великое гонение испытала интеллигенция; дико уничтожалось все исторически ценное и культурное, хулиганство развилось до пределов, воцарился небывалый произвол, грабежи и разбои были словно узаконены, жизнь человеческая совершенно обесценена. Широким потоком лилась кровь невинных людей, приносимых в жертву ненасытному безумству диких банд. По всей России шел красный террор, кровавый ужас, жители прятались в подполье и не смели выходить из него. А в это время, Добровольческий отряд ген. Корнилова и Донской ген. Попова совершали крестный путь. Один по Кубани, другой по Донским степям. Первый, обремененный при этом большим обозом раненых, вынужден был отбиваться от наседавшего со всех сторон противника. Доносы, предательства, обыски, аресты и расстрелы стали в городе обычным явлением. Бесчинства разнузданных солдат, грубые вымогательства и разбои превзошли всякие ожидания. Население, конечно, еще ранее слышало о зверствах, чинимых большевиками в России, но едва ли кто помышлял, что красные репрессии могут принять такие чудовищные размеры. Днем и ночью красногвардейцы врывались в частные дома, совершали насилия, истязали женщин и детей. Не щадили даже раненых: госпиталя и больницы быстро разгружались путем гнусного и бесчеловечного убийства, лежавших в них партизан и офицеров. Кощунствовали и над религиозными святынями, устраивая в церквах бесстыдные оргии и тем умышленно оскверняя религиозное чувство граждан42). Не было конца и предела жестокостям и дьявольской изобретательности красных владык. Приходилось удивляться неисчерпаемости запаса утонченных издевательств, которым большевики подвергли население города, бесстыдно и нагло глумясь над его беззащитностью. Было ясно, что советская власть от льстивых обещаний, перешла теперь к делу, заставляя подчиниться себе не силой слова и убеждения, а силой оружия и террора.
Так углубляла революцию и вводила свои порядки социалистическая власть, проповедовавшая мир, прекратившая войну на внешнем фронте, чтобы начать таковую внутри государства. Особенно усердствовали в жестокостях латыши, мадьяры и матросы. Мне памятен случай, как мальчишка 15-16 лет, в матроской форме, вооруженный до зубов, едва держась в седле, предводительствовал группой солдат, совершавших обыски на Базарной улице. Истерически крича, он требовал всех арестованных немедленно приканчивать на месте. Было только непонятно за какие услуги и почему этот юнец пользуется таким авторитетом, среди здоровенных солдат. Когда один из последних, видимо, не согласился с ним относительно арестованного по-видимому еще совсем юнца-ребенка, он выхватил маузер и выстрелил в несчастного мальчика сам. Но не умея обращаться с оружием, сделал это так неудачно, что оружие выпало у него из рук. Тогда, скатившись с коня, он подхватил револьвер и стреляя в упор, прикончил свою несчастную жертву. Даже на красногвардейцев-палачей, как я заметил, это зверское убийство произвело отвратное впечатление. Они не смеялись, как обычно, не делали пошлых замечаний, а наоборот угрюмо храня молчание, отвернулись и поспешили к следующему дому. К сожалению, мне не удалось выяснить фамилию этого малого садиста. Единственно было установлено, что в город он прибыл с матросами и за несколько дней до занятия нами Новочеркасска бежал в Ростов и далее, чем избегнул заслуженной кары. Вспоминаются и такие картинки: на козлах извозчика, спиной к лошади, сидит пьяный матрос, в каждой руке у него по нагану, направленному на несчастные жертвы, по виду офицеры. Их везут к злосчастной вокзальной мельнице, где большевики производили расстрелы. Бледные, изможденные лица, впавшие глаза, блуждающий и безумный взгляд, как бы ищущий защиты и справедливости. Ухаб на мостовой вызывает неожиданный толчок, раздается выстрел, пролетка останавливается. Матрос ругается, еще больше негодует извозчик. Первый потому, что нечаянным выстрелом раньше времени покончил с одним "контрреволюционером", чем лишил товарищей удовольствия потешиться, а второй - недоволен, что кровью буржуя испачкано сиденье. Жертва еще дышащая, выбрасывается на мостовую, а шествие с остальными, обреченными на смерть, продолжает путь дальше. На другой день по занятию Новочеркасска, Войско Донское было переименовано в "Донскую Советскую республику" во главе с "Областным военно-революционным комитетом", в котором на правах "Президента-диктатора" председательствовал подхорунжий Л. Гв. 6-й донской батареи Подтелков 43), избравший вскоре центром советского управления областью город Ростов. О создании республики и лицах ее возглавляющих, население было оповещено через "Известия" Новочеркасского совета рабочих и казачьих депутатов, в которых на первой странице крупным шрифтом объявлялось для общего сведения нижеследующее:
"Вся власть в Донской области впредь до съезда Донских советов, перешла к областному военно-революционному комитету Донской области, который объединяет трудовое казачество, рабочих и крестьян области. Вся власть в Новочеркасске перешла к совету рабочих и казачьих депутатов. Революционный порядок и революционная дисциплина должны быть восстановлены как можно скорее: все, что препятствует этому должно быть беспощадно устранено. К революционной работе, товарищи".
Военным комиссаром Новочеркасска по борьбе с контрреволюцией, иначе говоря, во главе всей административной власти, был поставлен товарищ Медведев (бывший каторжанин-матрос), а командующий войсками Донской области хорунжий Смирнов (из вахмистров Л. Гв. Казачьего полка). О Голубове, чье предательство сыграло видную роль в падении Новочеркасска, не было упомянуто ни слова. В отношении создания советов в станицах и коренного изменения всего уклада станичной жизни, большевистские заправилы не рискнули сразу отдать категорическое приказание, а ограничились лишь широкой рассылкой возвания III-го Всероссийского съезда советов крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, в котором между просим говорилось: "Всероссийский съезд С. К. Р. и С депутатов зовет вас трудовые казаки, создавайте свои советы казачьих и крестьянских депутатов и вместе с крестьянами берите всю власть в свои руки, все помещичьи земли, весь инвентарь в свои руки". Но прошло некоторое время и когда Советская власть немного укрепилась, а главное сильно обнаглела, она начала засыпать станицы грозными декретами. Она угрожала и требовала немедленного проведения в жизнь таких мероприятий, которыми, в сущности, в корне уничтожалось все, что даже только напоминало о казачьей привилегии обособленности казаков от неказачьей части населения. Она видимо стремилась искоренить и самое слово "казак", связанное с понятием об особом казачьем быте и казачье" общине. Естественно, что эти нововведения не нашли в казачьей массе, еще крепко державшейся старых порядков и обычаев, сочувствия. Скорее, можно сказать, они вызвали глухое недовольство и ропот и расценивались казаками, как неуважение к казачьему укладу жизни и грубую попытку власти, навязать казакам новые, чуждые им порядки. Чаще всего, советские декреты в станицах внимательно прочитывались казаками, аккуратно складывались и прятались под сукно на неопределенное время. Только среди иногороднего населения области, советские мероприятия встречали живой отклик. Иногородние видели, что новая власть на их стороне, они чувствовали под собой твердую почву и уже несколько раз, в разных местах, порывались за старое рассчитаться с казаками. От большевиков не могло укрыться такое настроение казачьей массы и ее пренебрежительное отношение к советским распоряжениям, но тогда еще большевики не располагали достаточными силами, чтобы всюду проследить за исполнением своих приказов и, в случае нужды, силой принудить их выполнять. Иное положение было в Новочеркасске. Здесь красные главковерхи, опираясь на штыки, зорко наблюдали за исполнением своих приказов. Они сразу, под страхом расстрелов, потребовали в трехдневный срок сдать все наличное оружие и военное снаряжение, карая также смертной казнью укрывание офицеров и партизан, каковым было предписано немедленно заявить о себе и лично зарегистрироваться, что, с моей точки зрения было равносильно добровольно подвергать себя возможности расстрела. Таковы, в общих чертах, были первые шаги советской власти. Сбросив с себя маску, рабоче-крестьянская власть, стала неуклонно проводить в жизнь, очевидно заранее намеченную программу. Прежде всего, началось систематическое разоружение казачества и одновременно - вооружение иногороднего элемента. Стали проводить массовой террор над зажиточным казачеством и крестьянством, поголовно истреблять верхи казачества, уничтожать казачьи привилегии и сравнивать казаков с иногородними и, главным образом, с "крестьянской беднотой". 18-го февраля стало известно, что прошлой ночью красногвардейцы, преимущественно шахтеры, под видом перевода с гауптвахты в тюрьму, вывели за город ген. Назарова, председателя Круга Е. Волошинова, а с ним 5 Донских генералов и там их всех зверски убил. Несчастным участь их объявили, подойдя к уединенному от нескромных взоров людских мрачному кирпичному заводу. Объявили и приказали раздеться, ибо по заведенному у большевиков обычаю, платье, обувь и белье убиваемых, составляло трофеи красных палачей. Мне передавали, что все они геройски приняли смерть и будто бы перед расстрелом гнусные убийцы предложили Атаману Назарову повернуться к ним спиной, на что последний со свойственным ему хладнокровием, ответил: "Солдат встречает смерть лицом" и перекрестившись, скомандовал: "Слушай команду: раз, два, три". Так достойно погибли первый и третий выборные Атаманы войска Донского. Рассказывали также, что Волошинов случайно не был убит, а только ранен. Придя в себя и не видя никого, он пополз, не имея сил идти. Доползши до дороги и прождав некоторое время, он окликнул проходившую мимо женщину, прося помощи. Но женщина испугалась, побежала и видала его большевикам. Мучители вернулись вновь и добили его прикладами. Чтобы несколько сгладить впечатление от этого кошмарного убийства, большевики объявили населению, что генералы были убиты при попытке бежать во время перевода их в тюрьму44). Вздорность и нелепость подобного заверения усугубляется тем, что среди многочисленного конвоя, сопровождавшего арестованных, было много вооруженных конных, каковым не составляло бы никакого труда догнать бегущих. Мое нелегальное положение, незавидное в первый день прихода большевиков, с каждым днем осложнялось, становясь все более и более опасным. На регистрацию офицеров я сознательно не пошел. Уже за это я подлежал расстрелу Кроме того, жид без документа, скрываясь в разных местах, что, естественно, было сопряжено с большим риском. Но что можно было предпринять? Большевики плотно оцепили город и потому всякую попытку бежать из Новочеркасска надо было считать предприятием безрассудным, особенно в первые дни владычества красных. Не менее опасно было и оставаться на одном месте, ибо большевистские облавы и обыски происходили непрерывно, сопровождались обычно точным контролем документов, удостоверяющих личность. При таких условиях, конечно, легко было попасться красным. Взвесив эти обстоятельства, я большую часть времени проводил на улице, прогуливаясь из одного конца города в другой и, всемерно, избегая встречи с латышами и матросами, бродившими группами по улицам и залезавшими в частные дома. Большинство жителей Новочеркасска, особенно в первые дни прихода красных, не решалось выходить на улицу, а сидело по домам с трепетом и страхом ожидая очередного визита красногвардейцев. Улицы, поэтому, были пусты и как я ни хитрил, все-таки в первое время меня несколько раз грубо останавливали солдаты, спрашивая кто я и куда иду. Эти встречи, памятные мне до сих пор, были испытанием нервов и самообладания, так как малейшее подозрение могло привести к аресту и значит к расстрелу. Пощады офицеру, принимавшему участие в борьбе - по революционному закону или вернее говоря произволу, конечно, быть не могло. Подделываясь под товарища я, скрепя сердце, в шутливом тоне, развязно отвечал солдатам на их вопросы, обращая их внимание на свое рваное одеяние и хвастаясь шубой, добавляя что ее я получил "в наследство от буржуя". Последнее замечание обычно вызывало у них смех, они хлопали меня по плечу, видимо одобряя мое деяние, а я выбирал удобный момент, чтобы отвязаться от них, пока кто-либо случайно не обнаружил моего маскарада. Несколько легче стало скрываться, когда в некоторых районах города обыски кончились, по крайней мере официально, а неофициально они происходили по несколько раз в день. Квартальные старосты и домохозяева получили особые квитанции, удостоверявшие, что контроль уже был и от дальнейших обысков они освобождены. В случае нежелания красногвардейцев считаться с этим, предлагалось немедленно уведомлять по телефону или иным способом комиссариат и звать помощь. Такая мера, кажущаяся на первый взгляд хорошей, однако своей цели не достигала. Во-первых, не в каждом доме имелся телефон, во-вторых даже при наличии такового, не всегда было возможно протелефонировать незаметно от бандитов, ворвавшихся в дом, да и как было решить вопрос: законен ли обыск или нет, в-третьих, малейший протест со стороны обывателя грозил ему смертью и, наконец, на телефонные звонки о помощи, часто никто не откликался и в лучшем случае, помощь являлась тогда, когда грабители уже совершили злодеяние и скрылись. В сущности, это большевистское распоряжение, ограждавшее, как будто интересы жителей, на самом деле, было лишь фиговым листком, которым красные заправилы хотели прикрыть необузданный свой произвол и внешне придать советскому управлению характер порядка и законности. Обыски обычно происходили по одному и тому же шаблону: все живущие в квартире сгонялись в одну комнату, где мужчины подвергались строгому опросу, а женщины издевательствам. Чаще всего, при обыске главную роль играли пьяные матросы. Остальные "товарищи" в это время хозяйничали в доме, перерывая все вверх дном и отбирая то, что кому понравилось. С целью парализовать возможность бегства грабители предусмотрительно ставили наружных часовых. При таких условиях, найти себе вполне надежное убежище было далеко не легко. Мне же было особенно трудно, так как я приехал в Новочеркасск всего три недели тому назад и не успел еще восстановить свои старые знакомства. Случайные знакомые в страхе открещивались от гостеприимства, боясь быть выданными прислугой и тем навлечь на себя страшную кару большевиков за укрывание офицера. Поэтому, многие офицеры и партизаны прятались по оврагам, пустынным кирпичным заводам, некоторые превратили даже могильные склепы в жилища, где долгое время скрывались никем не тревожимые. Неизвестно только каким путем, но об этом пронюхали большевики и сделав облаву, всех пойманных прикончили на месте. В первый день прихода большевиков, я нашел себе убежище на окраине города у своего дальнего родственника, а затем несколько раз ночевал, то у бывшей у нас когда-то прачки, то у одного мелкого торговца, знавшего меня еще ребенком и охотно дававшего мне приют у себя. Позднее, когда прошел первый вал красного террора, я перебрался в центр города к моим дальним родственникам. Они жили семьей в количестве 4-х женщин, в небольшом домике в глубине двора. Обыск у них прошел сравнительно благополучно, если не считать изъятия нескольких золотых вещей и предметов одеяния, понравившихся красногвардейцам. Кроме того, имели они и "охранное свидетельство о произведенном у них обыске". Безопасность нахождения и здесь, конечно, была относительная, так как каждую минуту могла ворваться банда солдат и арестовать меня, как подозрительного. Приходилось с револьвером не расставаться, быть все время настороже, не раздеваясь спать тревожным сном. Мало-помалу я свыкся с положением. Стал интересоваться жизнью обитателей, занимавших большой дом на улицу и несколько маленьких во дворе. Мне стало известно, что в день оставления белыми города, жене домовладельца привезли ее брата-партизана, тяжело раненого. Найти врача в этот день не удалось. Однако, храбрая женщина не растерялась. Как умела, она сама перевязала раны брату, терявшему часто сознание, уложила его в постель, накрыв с головой и, в предвидении обыска, разложила большую часть наличного золота и денег на видном месте в комнате, наиболее удаленной от раненого. Едва она закончила свои приготовления, как раздался стук в дверь и послышались грубые голоса, требовавшие их впустить. На вопрос вошедших красногвардейцев - кто здесь живет и где мужчины, - она сохраняя самообладание, ответила: "мой муж - чиновник, пошел на службу, в доме сейчас, кроме меня, находится мой брат, умирающий от тифа. При этих словах, она спокойно полуоткрыла дверь, как бы приглашая красногвардейцев следовать за ней и лично убедиться. Последние замялись. Перспектива посещения заразного больного совершенно их не прельщала. Все их внимание приковывали к себе золотые вещи и деньги, лежавшие в разных местах комнаты. Уловив это и не желая своим присутствием стеснять бандитов, она одна пошла к больному, а когда вернулась, то не нашла ни золота, ни денег, ни красногвардейцев. Только на дверях исчезнувшие посетители оставили лаконическую записку: "обыск был, в доме тифозный больной". Не лишено интереса, что своего сына 15-летнего партизана-гимназиста, прибежавшего домой 12-го февраля эта дама передала "на сохранение" к сапожнику, занимавшему в конце двора маленький домик. Он обещал ей сохранить мальчика, но под одним условием: если власть большевиков падет, то она, в свою очередь, использует свое влияние и защитит его перед новой властью. Как я узнал, сапожник этот играл среди большевиков видную роль в городе, находясь в "совете пяти" и был, в сущности, большой каналья. Когда мы овладели Новочеркасском и сапожник был арестован, дама сдержала обещание и своим настойчивым заступничеством, вымолила ему свободу. Подобные "перестраховки", кстати сказать, были явлением довольно распространенным. Бесцельно бродя по городу, я однажды решил навестить подругу моей сестры С. Л., с которой в детстве, я проводил время, встречаясь очень часто. Потеряв родителей, она жила вместе с братом, далеко от центра, занимая хорошенький особнячок. Последняя моя с ней встреча была лет десять тому назад. Приняв необходимые предосторожности, я подошел к дому и позвонил. На звонок, к большой моей радости, дверь открыла она сама. Несмотря на большую в ней перемену, я без труда ее узнал. Увидев перед собой бродягу, в ужасном одеянии, она подозрительно и внимательно осмотрела меня, прежде чем поверить мне, когда я себя назвал.