Поляков И.. Донские казаки в борьбе с большевиками

Думаю, что только благодаря удачному маскараду, я до конца остался неузнанным большевиками и их агентами, наполнявшими город. В уютной гостиной, за чашкой чая, долго длилась наша задушевная беседа. Спешили рассказать друг другу все важные события последних десяти дет, а также поделиться и настоящими переживаниями. Между прочим, она призналась мне, что в одной из комнат ее дома, лежат два сильно искалеченных партизана, которых она 12-го февраля, в буквальном смысле слова, подобрала на улице и приютила у себя, рискуя сама за это жизнью. - "Но разве можно было оставить этих несчастных юношей умирать на улице ночью" - сказала она. - "У них здесь нет никого, ни родных, ни знакомых. Подвода с ними случайно стала недалеко от моего дома. Возница бросил лошадей и сбежал. Несчастные громко стонали, но никто не решался оказать им помощь, боясь большевиков, уже входивших -в город. Я сжалилась над ними и когда наступила темнота, сама незаметно перетащила их к себе, обмыла раны и перевязала их. Только один раз, я испытала ужасный страх, когда ко мне ворвалась ватага пьяных солдат. Они всюду шарили, все перевернули в доме, отбирая лучшие вещи себе. Я не протестовала, и, готова была все отдать и лишь ломала голову, какой придумать ответ, если красногвардейцы обнаружат комнату, где лежат раненые и потребуют ее открыть. Не за себя я боялась, а за юношей, которых большевики не пощадили бы. Слава Богу, они не заметили этой двери, прикрытой ковром и потому все обошлось благополучно. А теперь мои питомцы уже поправляются и я надеюсь, добавила она, - скоро будут совсем здоровы". Таких случаев, когда русская женщина, проявила необыкновенное мужество, удивительную отзывчивость и заботливость в отношении раненых офицеров и партизан в Новочеркасске, я мог бы рассказать сотни. В лазаретах сестры, рискуя жизнью, самоотверженно спасали раненых, скрывали их, прятали в частные дома, заготовляли подложные документы. Я знаю, как по ночам, женщины храбро шли отыскивать тела убитых среди мусорных ям, выносили их на своих плечах и тайно предавали погребению. Мне известно, как женщины, сами голодая, отдавали последние крохи хлеба раненым и больным офицерам. Я знаю. что в тяжелые минуты нравственных -переживаний, колебаний и сомнений, они своим участием вносили бодрость и поддерживали угасающий дух. Я помню, как находчивость женщины и ее заступничество спасли от неминуемой смерти не одну жизнь. И я думаю, что за все это святое самопожертвование и человеколюбие, проявленное русской женщиной в жуткие дни борьбы с большевиками, ее имя будет занесено в историю большими золотыми буквами на одном из самых видных мест. Скоро, после занятия Новочеркасска, большевики объявили регистрацию офицеров и грозили за уклонение от нее смертной казнью. К сожалению, надо сказать, что на грозный окрик советских заправил, незамедлительно откликнулись почти все офицеры, бывшие тогда в Новочеркасске. Печальное зрелище представляли они, когда одетые, кто в военную форму без потом, кто в полувоенном одеянии, кто в штатском платье, офицеры составили бесконечно длинную и пеструю вереницу, робко стоя в очереди у здания Судебных установлении, где происходила регистрация. Недалеко от них образовалась другая группа. То были матери, жены, сестры, дочери. Тревожась за участь близких, они .пришли без зова и со скорбными, заплаканными лицами, с тоской и гнетущим беспокойством, не спуская глаз, наблюдали за своими, томительно ожидая решения и в душе моля Бога за благополучный исход. "Вышел, свободен, задержан или временно задержан, приказали явиться еще раз, предложили службу, арестовали. . ." Такие восклицания с быстротой молнии облетали собравшихся, вызывая то чувство радости, то сомнения, то зависти, то отчаяния и слезы. И тяжело и больно было видеть страдания этих несчастных людей. Вот когда сказалось, думал я, привычка офицеров повиноваться. Вышел строгий приказ новой власти, той власти, которая не постеснялась уже расстрелять и Атамана и нескольких генералов и большое количество офицеров и партизан и подавляющее большинство, без явного ропота и наружного недовольства, бросилось его выполнять. А там, внутри, в здании Судебных установлении, какие-то наглые, полуграмотные субъекты, буквально издевались над офицерами. Кого хотели арестовывали, других пьяным: окриком выгоняли прочь, приказывая через два-три дня вновь явиться, дабы опять повторить ту же унизительную процедуру. Не лишено интереса то обстоятельство, что с офицерами генерального штаба большевики обращались довольно вежливо. Больше того, они всячески стремились склонить их на свою сторону, обещая в виде компенсации, большое жалование, бесплатную квартиру, автомобиль и другие жизненные блага. На эту большевистскую приманку попалось несколько человек45) и большевики немедленно возложили на них составление плана о защите Дона на случай возможного восстания контрреволюционеров или вторжения "белогвардейцев" извне. В этих случаях существенное значение, конечно, имел страх, побуждавший многих забывать иногда и былые традиции, и идеалы прошлого, и мириться с издевательствами и покорно исполнять большевистские веления. Моя жизнь текла довольно тревожно. Главное внимание, я сосредоточивал на том, чтобы не быть случайно узнанным на улице. Но однажды мне посчастливилось - я встретил моего дядю, которого узнал с трудом. Меня поразило и его солдатское одеяние и наличие винтовки. Уверенный, что он никогда не мог воспринять большевизм, я обрадовался этой встрече. Мы разговорились. Человек немолодой, далеко за пятьдесят лет, но еще довольно бодрый, невоенный, все время занимавшийся хозяйством, он, в свое время, отозвался на призыв Атамана Каледина и, оставив дом, с двумя сыновьями-юношами, поступил на службу добровольцем. Дети ушли в партизанские отряды, а он, в виду преклонного возраста, попал в местную городскую команду, где и нес службу охраны. В критический день поспешного оставления Новочеркасска 12 февраля, он, вместе с другими, такими же старцами, был в карауле у интендантских складов. В части второй моих воспоминаний, я подробно описывал паническую растерянность и преступную нераспорядительность, проявленную в этот день штабом Походного Атамана Ген Попова, вследствие чего многие офицеры были брошены на произвол судьбы, забыли снять и караулы. - "Еще не начинало смеркаться" - продолжал он свой рассказ "когда я, стоя на посту, увидел едущую мимо нашего склада, большую кавалькаду всадников. Их окружала толпа оборванцев, что-то дико кричавших и бросавших шапки вверх. Ничего не зная о бегстве из города Походного Атамана и не понимая причину радости толпы, я с любопытством наблюдал это зрелище. От толпы отделились несколько всадников и подскакали к складу. Один из них, в казачьей форме, без погон, грубо спросил меня: "Кто ты и что здесь делаешь?" Недоумевая и крайне ошеломленный грубостью его тона, я ответил, что я часовой и охраняю склады, а затем спросил его, а кто - он? Но не успел я окончить фразы, как казак закричал: "так значит, ты белогвардейская сволочь". Его выкрик сразу же рассеял мои сомнения и я понял с кем я имею дело. Дабы выйти из положения, я, сохраняя наружно спокойствие, ответил, что я и сам не знаю белогвардеец я или красногвардеец. Знаю лишь, что меня мобилизовали и поручили охранять народное имущество, приказав никому не позволять грабить казачье добро. Мой ответ видимо пришелся казакам по душе. Отъехав в сторону, они долго и горячо о чем-то совещались. Наконец, старший из них, вновь подъехал ко мне и уже мягче сказал: "ну ежели так, то охраняй дальше только теперь весь караул наш". Затем обратившись к одному из казаков, он приказал выдать нашему караулу удостоверения за печатью полка, что мы состоим в списках 10 большевистского казачьего полка товарища Голубова. "Вот вкратце, - закончил он, - моя повесть, как я стал "товарищем". Дальше я узнал от него, что один из его сыновей находится в 6-м казачьем батальоне, где укрывается много офицеров, другой сын пропал без вести. Сам он только номинально числится в полку, но службы не несет, а винтовку имеет по "положению" и больше для личной безопасности. - "Так как мне жизнь в городе достаточно уже опротивела" -сказал он "и в будущем ничего доброго не предвидится, ибо не сегодня, завтра Голубов задерется с солдатней, им же приведенной, то я решил бросить полк и бежать. То же советую сделать и тебе, причем я тебе достану и коня, и оружие, и необходимые документы". Его предложение я принял, конечно, с огромной радостью, так как дальше оставаться в Новочеркасске для меня становилось все более и более опасно. Но, к сожалению, нашему плану не суждено было осуществиться. Через два дня мой дядя тяжело заболел и таким образом, я был вынужден до конца оставаться в Новочеркасске. Позднее я нередко беседовал на тему о том, кому было лучше: тем ли кто остался в Новочеркасске, или же тем кто ушел в' Степной поход. Задумываясь над этим, я и до сих пор не мог бы дать беспристрастный ответ уже по одному тому, что ужасы и гнет красного владычества в Новочеркасске я испытал лично, а в Степном походе я не участвовал. Но неоспоримо лишь то, что количество офицеров и партизан, расстрелянных большевиками в городе в период их полуторамесячного владычества, во много раз превышало число убитых и раненых в отряде Походного Атамана за время похода. По сравнению с отрядом Добровольцев Ген. Корнилова, положение Степного отряда, скитавшегося по Донским степям, было безусловно выгоднее. В то время, как Добровольческий отряд уйдя на Кубань, вынужден был ежедневно с оружием пробивать себе дорогу, Донскому отряду Пох. Атамана в этом отношении посчастливилось. Он имел только несколько незначительных стычек с большевиками. На основании многочисленных показаний участников Степного похода, а также офицеров, укрывавшихся в городе, ген. Денисов 46) категорически утверждает, что поход не был тяжелым и что офицерам, оставшимся в Новочеркасске пришлось перетерпеть гораздо больше, нежели участникам похода. Брошенные Пох. Атаманом в Новочеркасске, они жили словно приговоренные к смерти, ежеминутно ожидая стать очередной жертвой красного произвола. Ссылаясь на заметки и дневники участников Донского похода (Гуревина, Каклюгина, Страхова, Грекова и др.) Ген. Денисов говорит: "Все же у каждого участника этого скитания по чужим углам, в боевой обстановке, было сознание, что не он один в поле воин и, если не он, то его сосед вооружен. При них были пушки, пулеметы, обоз и казна. Не из-за утла и не с крыши или окон дома поразит его злодейская пуля, а в открытом, быть может и неравном бою, сложит он казачью голову за родной край и веру. И в этом было огромное утешение рядовому участнику военного похода, терпевшему несомненно большие лишения... начальство в степном походе чувствовало себя прекрасно: переезды на .отличных очередных тройках, ночлег у гостеприимных поневоле коннозаводчиков, с полными удобствами, даже комфортом, с сытными ужинами, обедами, завтраками, с напитками и музыкой - совсем напоминали бы маневры доброго старого времени в хороших условиях, если бы не боевая обстановка". Вспоминая некогда пережитое, могу сказать, что и я весьма часто негодовал на начальника штаба Пох. Атамана, полк. Сидорина, по вине которого я остался в городе. Сетовал я и на свою судьбу, уготовившую мне удел нелегального скитания и искренно завидовал тем счастливцам, которые ушли в Донской поход. С приходом красных в Новочеркасск торговая жизнь города совершенно замерла. С целью сколько-нибудь ее оживить Исполнительный комитет совета рабочих и казачьих депутатов 17 февраля приказал открыть все торговые предприятия. Однако, товаров не было и магазины стояли почти пустыми. Возобновили деятельность и городские учреждения, а чиновников принудили посещать службу. Заставили функционировать театры, кинематографы и увеселительные заведения. Стали поощрять устройство разнообразных политических собраний и публичных митингов, надеясь этим способом внедрить в массу идеи коммунизма. С этого начала свою деятельность рабоче-крестьянская власть, а кончила тем, что стала безнаказанно обирать население. Под благовидным предлогом необходимости равномерного распределения запасов продовольствия, рядом декретов, опубликованных в "Известиях" населению было приказано сдать все излишки запасов, причем, к ослушникам грозилось применить высшую меру наказания революционных законов, т. е. расстрел. Но, не выждав даже результата своих распоряжений, большевики спешно начали всюду шарить и там, где что-либо находили, бесцеремонно забирали все, якобы для пополнения общественных складов, а в действительности для удовлетворения нужд наиболее привилегированного класса, а именно: бездельничавших рабочих, хулиганов и всякого городского сброда. Как и надо было ожидать, особенное внимание они обратили на винные погреба и спиртные склады и конечно отнюдь не с целью предупреждения пьянства. Сначала все спиртное подверглось тщательному учету, затем все было реквизировано, а после началось беспробудное пьянство, целые дни от раннего утра до поздней ночи. На эти требования большевиков Новочеркасский обыватель ответил тем, что еще глубже залез в подполье, куда припрятал и все свои жалкие припасы, ни за что не желая с ними расставаться. Большевики негодовали и всячески старались побороть такое пассивное сопротивление. Но уже вскоре они должны были признать, что все их мероприятия ощутительных результатов не дают и продовольственного кризиса не разрешают. Если население страдало от недостатка продовольствия, то местная советская власть очутилась еще в более худшем положении, ибо она натолкнулась на препятствие, преодолеть которое и ей оказалось не по силам, а это сильно подрывало ее престиж в глазах населения. Тогда большевики решили ввести систему "пайков", но этим, конечно, вопроса не разрешили, так как скудные городские запасы скоро пришли к концу. Однако, эта мера лишний раз показала населению, что для новой власти не все жители одинаковы: есть "свои" и есть "пасынки" обездоленные и бесправные. Первые получали паек и пользовались разными льготами, вторые - всего этого были лишены и предоставлены самим себе, иначе говоря - обрекались на голодовку. И вот то, что не мог сделать разум и порабощенная воля, стал выполнять пустой желудок, побуждая голодного обывателя терять панический страх перед красной властью. Скрытое в начале недовольство, стало временами, хотя и осторожно переходить в явное недоброжелательство и даже злобу. Росту такого настроения значительно способствовали и сами большевики. Своими бессмысленными и противоречивыми приказами они в конец измучили несчастное население города. Лишенные возможности достать продовольствие в Новочеркасске, многие горожане начали искать его вне города т. е. в станицах. Так на почве голодовки возникло паломничество из города в ближайшие станицы за продуктами. Началось, я бы сказал, постепенное, вынужденное обстоятельствами, общение горожан с казаками. - "Здесь вам хлеба дадим", - говорили станичники, "но в город не поедем, что там за пришельцы, мы не знаем". От этих ходоков казаки узнавали столичные новости. Они жадно слушали их страшные рассказы и не хотели верить, что в столице Дона большевики творят такие ужасы. В свою очередь, горожане знакомились с настроением казаков ближайших станиц к Новочеркасску. В первое время, население казачьих станиц отнеслось к новой власти почти безразлично. Но такое состояние продолжалось лишь до тех пор, пока большевики не стали посылать в ближайшие станицы карательные отряды и разные экспедиции по производству реквизиций и насильственного отобрания хлеба. По существу, казаки заняли выжидательную позицию, как бы готовясь на себе проверить широкие обещания рабоче-крестьянской власти. Выжидательное настроение казаков ближайшего к Новочеркасску района, несколько ободряло горожан, давая, хотя смутную, но все же какую-то надежду на перемену положения и на возможность избавления от красного ига, становившегося в городе все тяжелее и ощутительнее. Недовольство новой властью усилилось, когда большевики с присущим им цинизмом, ударили по карману обывателя. Приказом областного военно-революционного комитета No 4 от 23 февраля на Новочеркасск была наложена контрибуция в размере 5 миллионов рублей с уплатой таковой в 4-х дневный срок. Ворча под нос и протестуя больше в душе, но страшась однако сурового возмездия за ослушание, понесли Новочеркассцы большевикам свою копеечку. Но еще больше возмущали население бесчинства пьяных красногвардейцев и продолжавшиеся, ничем неоправдываемые, расстрелы офицеров и детей-партизан. На шестой день воцарения красных в Новочеркасске, в "Известиях" было помещено нижеследующее объявление: "Доводится до сведения граждан г. Новочеркасска, что трупы убитых в разных частях города приведены в порядок и сведения об этих убитых даются в "Совете Пяти". А через день последовал новый приказ: "Закопать трупы убитых во избежание могущих возникнуть от разложения их эпидемий".47) Яркую вспышку негодования вызвало безобразное убийство среди белого дня трех офицеров - мужей трех сестер - дочерей известного Новочеркасского старожила Ген. Пименова. Произошло это уже тогда, когда всем казалось, что бессмысленный террор прошел и расстрелы прекратились. Под каким-то предлогом офицеров вызвали в комиссариат (участия в гражданской войне, как мне было известно, они не принимали), а через час после этого, в дом явился комиссар и цинично заявил, что произошла небольшая ошибка и их мужья расстреляны по недоразумению. Тюрьмы были так переполнены, что не могли уже вмещать новых арестованных и потому большевики, время от времени, разгружали их, выводя офицеров и расстреливая их вблизи места заключения. Никак нельзя было найти ни объяснения, ни оправдания зверского отношения большевиков, даже к раненым офицерам и партизанам. Последних часто выволакивали на улицу пьяные солдаты и здесь же приканчивали. Иногда случались эпизоды, которые не выдумать ни одному романисту, как бы ни была велика его фантазия. Например: из больницы О-ва Донских врачей на носилках выносят раненых и складывают на подводы, чтобы вывести за город и там расстрелять. Мимо проходит дама. Она умоляет красногвардейцев пощадить раненых. Красные нагло предлагают ей выкуп. - "Выкупите их у нас. По двести рублей за каждого", - говорят они. Дама поспешно роется в сумке и находит только 400 рублей, а обреченных 40 человек. Как быть? - "Очень просто", - кричит красногвардеец - "выбирай любых двух". И сердобольной женщине пришлось "выбирать двух". Что выражали глаза раненых, когда среди них выбирались двое, чтобы остаться в живых. Остальные 38 человек были увезены за Краснокутскую рощу и там расстреляны.48) Уверенно могу сказать, что любой житель Новочеркасска мог бы рассказать грустные повести человеческих страдании и тяжелых переживаний в эти кошмарные дни. Однако и эти большевистские ужасы, не изменили в сущности настроения главной массы Новочеркассцев. Она, по прежнему, продолжала оставаться пассивной. Зараженные еще ранее политической маниловщиной, и безволием, не сумевшие или не хотевшие своевременно сорганизоваться и дружно поддержать антибольшевистское движение, прежде храбрые на словах, а теперь потерявшие дар противоречия, Новочеркассцы новую власть, я бы сказал, встретили внешне покорно, внутренне недоверчиво и недружелюбно. Укреплению последних чувств, как я уже говорил, способствовала и сама красная власть. Большевизм не только не облегчил существования и ничего не дал положительного, но наоборот сразу же внес в жизнь хаос и экономическую разруху. Систематическое проведение большевиками идеи классовой борьбы и разжигание классовой ненависти социальных низов ко всему выше их стоящему с разрушением в то же время моральных и правовых ценностей, еще более осложнило условия жизни. Не оставалось сомнения, что большевизм уничтожает самые основы всякого общечеловеческого начала в жизни. Все то, что обычно составляет признаки каждого культурного общества, как то: любовь к ближнему, уважение к старости, знанию, таланту, к прошлым заслугам, сочувствие к страданию ближнего, - все это большевизм в лице своих представителей в Новочеркасске цинично топтал в грязь, как буржуазные предрассудки, делая их зачастую даже предметом издевательства и глумлений. Население воочию убеждалось, что вместо обещанной свободы и равноправия, Советская власть задушила первую и неуклонно проводило в жизнь деление на "овец", которым дозволено все и "козлов" - объект ненависти, глумления и лишения их права защиты каким бы то ни было законом. С каждым днем, гнет советского произвола давил сильнее, а вместе с этим больше росла и разруха. Громкие окрики большевиков под аккомпанемент продолжавшихся расстрелов, окончательно убили и без того в инертном населении всякую мысль о "противлении злу". Большинство испуганно шарахнулось в сторону, боясь как бы не скомпрометировать себя в глазах новой власти и больше всего заботясь о сбережении своих сундуков, да старого тряпья, хотя вне всякого сомнения, никто не был уверен за свою судьбу, не только завтрашнего дня, но даже и за сегодня. Временное ослабление красного террора, вызывало иногда робкие попытки интеллигенции кое-где устроить саботаж, но они успеха не имели и немедленно в корне пресекались красными. Так, например, 24 февраля Городская Дума решила возвысить свой голос в защиту населения и единогласно приняла резолюцию с протестом против зверств большевиков в Новочеркасске. На это большевики ответили немедленным разгоном Думы и назначением своих комиссаров.
   Беспощадными расправами с непокорными и жестоким террором Советская власть достигла того, что окончательно поработила волю населения, заставив его рабски выполнять каждое свое распоряжение. Трудно сказать, как бы долго продлилось такое состояние, если бы не стал ощущаться недостаток съестных припасов. Именно ежедневное недоедание начало постепенно пробуждать у обывателя чувства негодования и рассеивать панический страх перед красными владыками. А ведь еще недавно, т. е. в начале воцарения большевиков на Дону, мне приходилось слышать такие рассуждения: - "Ну уж, ежели большевики не пощадили Атамана и Председателя Круга, то с другими, тем более, они не станут церемониться. Они не то, что наше старое Правительство, которое только просило, да уговаривало. Эта власть действует жестоко и решительно и свои угрозы тотчас же приводит в исполнение", со вздохом поведал мне один уважаемый старожил Новочер-касска, видимо готовясь беспрекословно исполнить всякий приказ новых самодержцев. Не менее характерно и то, что если раньше обыватель безучастно и более чем халатно относился к призывам и распоряжениям Донского Правительства, то теперь наоборот, боясь и трепеща перед красными, каждый стремился заранее осведомиться о советских декретах. Уже рано утром, большинство спешило запастись большевистскими "Известиями", дабы прочитать все новости и главное не оставить случайно без исполнения какого-либо распоряжения. Так жестокостью и массовыми расстрелами большевики молниеносно изменили психологию населения. Но к чести Новочеркасских обывателей, следует отметить, что процент открыто ставших на сторону большевиков и делавших красную карьеру, был крайне невелик. Не много оказалось и тех, которые в свое время тайно оказывали услуги большевикам, скрывали их у себя и тем самым страховали себя на всякий случай. Отрадным явлением было и то, что всякая поддержка большевиков или тесный с ними контакт, не оправдывавшийся обстоятельствами, обычно вызывали глухое порицание. На этой почве нередко между близкими происходили разногласия, рушились идеалы, мечтания, разбивалось иногда семейное счастье. В конечном результате, надо сказать, что произвол и безобразия, чинимые Советской властью, постепенно накопляли у граждан чувства негодования и глухого протеста. Правда, эти чувства, ввиду страха, перед властью, редко когда шли дальше излияния своих переживаний по секрету, в кругу родных и близких друзей. В массе же Новочеркассцы оставались безучастными зрителями происходящих событий. Совсем иначе держали себя красные казаки Голубова, особенно 10 полк и 6 казачий батальон. И странно было то, что при Каледине эти же казаки, под влиянием революционного угара и большевистской пропаганды, оружием отстаивали права трудового казачества, попираемые будто бы "буржуазным" Донским Правительством. На фоне общей растерянности и бесправия запутанных горожан, поведение их составляло отрадное явление. Видно было, что они по-своему понимали служение интересам казачества. Вступив в город, они не уподобились красной солдатне и не прельстились возможностью безнаказанного грабежа несчастных обывателей. Наоборот, глумления солдатских банд, массовое избиение и расстрелы невинных людей, чинимые пришлым элементом, к тому же, державшим себя независимо и даже вызывающе в столице Дона, возмутило казачью душу. Уже с первых дней вступления в Новочеркасск, голубовцы начали активно выступать, не допускать и прекращать безобразия и жестокости солдат и матросов, грозя, в случае повторения, разделаться с пришельцами оружием. Быть может, только теперь они увидели какую подлую роль они невольно сыграли, когда ворвавшись в город, открыли путь для разного красного сброда, фактически завладевшего городом. Чувствовалось, что они, как будто теперь гордятся, что своим вмешательством и заступничеством могут хоть немного искупить свою вину. Я замечал, что большевистский произвол и вводимые ими порядки на Дону не только не притягивали красных казаков, но отталкивали их от советской власти и в то же время способствовали этим пробуждению у них любви к родному краю и желания порядка. Можно с уверенностью утверждать, что не будь тогда в Новочеркасске красных казачьих частей Голубова, город безусловно пострадал бы несравненно больше и жертвы были бы многочисленнее. ) То обстоятельство, что в городе стояло несколько казачьих полков, не только не принимавших участия в жестоких расправах но и косо смотревших на убийства граждан почти исключительно казачьего сословия, значительно обуздывало аппетиты красногвардейцев. У них невольно зарождалось опасение, как бы хозяева, пригласившие их, не ударили бы им в спину. Казаки Голубова квартировали постоем в городе. Часть их располагалась и на Комитетской улице. Там мне вскоре удалось установить с ними общение. Тяготясь бездействием, я решил использовать время, вступить в контакт с красными казаками и узнать их настроение. Особого труда эта моя задача не представляла, так как во дворе дома, где я в последнее время скрывался, квартировало пять казаков. Опасно было лишь попасться на глаза жившему в том же дворе сапожнику-большевику, игравшему видную роль в "Совете Пяти". Встреча с ним наверное стоила бы мне жизни, почему и приходилось быть весьма осторожным. Целыми часами, сидя у окна, я наблюдал за казаками. Я видел, как они убирали лошадей, как изредка куда-то уходили, вероятно для несения караульной службы, а остальное время проводили за картами или в разговоре и, видимо, скучали Однажды, я выбрал удобный момент, вышел во двор и заговорил с ними. То же проделал еще несколько раз и вскоре мы уже стали друзьями. Они очень охотно болтали со мной. Сообщали мне все городские новости, показывали мне приказы по полку и постановления их комитета. Но чаще всего, они жаловались, что им служба опротивела, ругали большевиков, ругали Голубова, говоря, что он их обманул и завел и страстно желали только одного: бросить все и разъехаться по домам. На мой вопрос почему они это не делают, - станичники с горечью высказывали свое опасение, что дома им никогда не простят предательства, когда они, поверив, красной сволочи, привели ее с собой на Дон. С особым чувством зависти они передавали мне, что каждое утро в сотнях не досчитываются по несколько казаков, рискнувших ехать домой с повинной.