— Как печальная? — удивился Шурик взрослому слову. — Почему печальная?
   — Она плакала.
   — Как плакала?
   — Так. Слезами.
   — Ты ее обидел?
   — Я ел мороженное.
   — Какое?
   — С шоколадом. Я такое никогда не ел. Мне мамка не покупает.
   — А печальная тетя купила?
   — Ага. Я ей честно сказал, такое не бери, оно дорогое. А она купила.
   — Потому, наверное, и заплакала? Жалко стало?
   — Ты чё! Она сама по себе плакала. Я ел мороженное, а она плакала. Говорит, ешь, Олежка. Я говорю, я — Мишка. А она все свое, ешь, Олежка. Я и стал откликаться. А то бы ведь не купила.
   — Ты хитрый, смотрю.
   — Ага.
   — Почему все же тетя плакала?
   Мишка пожал узкими плечами:
   — Смотрела на меня и плакала. Мама говорит, что я урод. Может, она тоже так подумала.
   — Она не обижала тебя, эта тетя?
   — Ты чё!
   — Она что-нибудь говорила?
   Мишка пожал плечами.
   — Или она молчала?
   Мишка снова пожал плечами.
   — Как она выглядит, эта тетя?
   Мишка пожал плечами.
   — Не будь уродом. Она высокая?
   — Высокая.
   — Как я?
   — Выше.
   — Подумай. Как выше? Я высокий. Она, правда, выше меня?
   Мишка твердо стоял на своем:
   — Выше.
   — А волосы? Светлые? Черные?
   Мишка пожал плечами.
   Ничего толкового от Мишки Шурик не добился. Урод, а не мальчишка. Высокая и красивая — это для словесного портрета мало. Печальная. Часто плачет. Женщину с такими приметами мудрено найти. Но высокая. Впрочем, мышонку и кролик кажется высоким. Урод Мишка. По его словам получалось, его целые сутки кормили мороженным и целые сутки высокая тетя плакала.
   Заплачешь, глядя на такого урода.
   — А ночевал ты где?
   — У тети.
   — Дом не запомнил?
   — А зачем?
   — Как ты домой попал?
   — Мы с ней гуляли, я свой дом увидел.
   — И убежал?
   Мишка пожал плечами.
   — Она сама тебя привела к дому?
   Мишка пожал плечами.
   Точно, урод!

3

   Иванькова, по наблюдениям Шурика, тоже была уродкой.
   Трезвая деловая женщина. Если такая с кем-то спит, то всего лишь в целях здоровья. Где-нибудь в хорошей сауне. Целоваться в машине и ночевать в офисе такая не станет. И снимать ради случайного партнера квартиру или даже номер в гостинице — тоже не станет. По крайней мере, все, с кем в тот день общался Шурик, утверждали так. А что вечерами задерживается — так это ж не госслужба, где твои нищенские деньги рано или поздно (обычно очень даже поздно), но выдадут, это работа, которую ты делаешь для себя. Почему бы не прихватить для такой работы лишний час? Кстати, тут и расслабиться полезно. С тем же одноразовым партнером, в котором абсолютно уверен. И ночная банька, она создана не обязательно для порока…
   Собеседники Шурика сладко жмурились.
   Они-то в первую очередь думали о пороке.
   Сима…
   К черту!
   Чем Шурик ни занимался, Сима всплывала в памяти. Куда ни ткнись, везде она. Могла и не убегать из кафе. Могла позвонить. Могла вообще в кафе не появляться. Могла полгода назад не пересесть за его столик. Любой вариант был приемлемее настоящего, в котором наблюдалось громадное количество звонков, которые могли прозвучать, встреч, которые могли состояться, ожиданий, которых могло не быть…
   Утром следующего дня Шурик позвонил Роальду.
   — Результат скорее отрицательный, — сказал он, имея в виду Иванькову.
   — Заходи, — коротко сказал Роальд. — Мы тебя ждем.
   — Мы?
   — Вот именно.
   И повесил трубку.
   Опять — мы.
   Может, теперь Иванькова пришла жаловаться на мужа? — внезапно развеселился Шурик. Пьянки, оскорбления, скандалы в дорогих заведениях. Ей есть на что жаловаться. И этим тихим мордоворотам, что следовали за Иваньковым, Иваньков, наверное, платит. И он немало платит за это частное расследование. Честно говоря, у этого Иванькова слишком много расходов…
   Денежные клиенты. Выгодные клиенты. Правда, Роальд из чисто этических соображений не возьмется работать сразу на того и на другого.
   Он забежал домой, выпил кофе, тоскливо прислушиваясь — не зазвонит ли телефон? Какая-то мысль его мучила. Не мысль, конечно, тень мысли. Что-то все время заставляло его возвращаться к разговору с Мишкой. Что-то там такое мелькнуло, но что, что? Он никак не мог вцепиться в кончик пресловутой нити. Если бы не Сима…
   Когда забегал домой несколько раз звонил телефон.
   Гудки были похожи, наверное, звонили из какого-то одного определенного места. Шурик поднимал трубку, в трубке молчали. Он тоже молчал. Он не стал бы, конечно, утверждать, но чувствовал — звонила не Сима. Надо будет разорить Роальда на телефон с определителем номеров, подумал он.
   Ладно.
   В конце концов, Сима ничего ему не обещала. Он тоже ничего ей не обещал. Мы странно встретились и странно разойдемся… Вот именно… Тебе не представить, как я плакала, когда мне становилась хорошо…Дура. Набитая дура. Ему никого, кроме меня не нужно. Я кричу в его руках. От наслаждения…Ну конечно…
   Он забыл: Сима добавляла — на самом деле я от тоски кричу. Нельзя путать тоску с наслаждением.
   А опыт с поношенностью, хмыкнул он.
   Он перебрал все обидные варианты, даже те, которые предлагал грубый Роальд. И сказал себе: ничего не произошло. И сказал себе: ничего и не должно было произойти. Кто он для Симы?
   И выбросил ее из головы.
   Точнее, сказал себе так — выбрось!
   Это как при зубной боли.
   Все! — говоришь себе, глотая таблетки. Все, нет больше боли! И правда, боли вроде бы нет, боль уходит, нет ее, рвущей нервы на части, есть только некое скрытое, почти незаметное, лишь неясно чувствуемое томление. Ведь боли не может не быть! Ее нет!
   Но она в тебе, она растворена в тебе. Что бы ты ни делал, что бы ни замышлял, ты не можешь ее из себя вытравить.

4

   У Роальда сидел Иваньков.
   На главном редакторе газеты «Шанс-2» был знакомый Шурику строгий серый костюм, нигде, кстати, не заляпанный пятнами соуса. Тяжелую деревянную трость Иваньков, как обычно, поставил между колен, положив на нее руки, и даже галстук был на нем вчерашний — в легкую крапинку, строгий, наверное, не дешевый, наверное, дорогой галстук. С не меньшим удивлением Шурик глянул в глаза Иванькова — в чистые утренние глаза человека, успевшего выспаться, но, к сожалению, успевшего и с кем-то поцапаться.
   Вовсе не глаза алкоголика.
   — Я в ярости, — сказал Иваньков, увидев Шурика.
   Щеки Иванькова горели. Похоже, он действительно успел с кем-то крупно поговорить. Скорее всего, с Роальдом.
   — Ну? — спросил он, сверля Шурика пронзительными глазами. — Вы узнали что-нибудь?
   — Ничего такого, что могло бы вас расстроить.
   — Откуда вы знаете, что именно может меня расстроить?
   — Надеюсь, мы с вами правильно определили цель работ, — пожалуй, несколько холодней, чем следовало бы, ответил Шурик.
   — С кем вы встречались?
   Шурик вопросительно глянул на Роальда. Тот кивнул.
   — С некоторыми сотрудниками фирмы «Делон», с коллегами вашей жены, с ее старыми и новыми приятелями, с соседями по дому.
   — С соседями? — усомнился Иваньков. — Как вас понять? Вы что, давили кнопку звонка и спрашивали первого вышедшего: не шлюха ли моя жена? — Иваньков впрямь был в ярости. — Я правильно вас понял?
   — Нет, неправильно, — терпеливо, но холодно объяснил Шурик. — Думаю, ни одному из тех, с кем я общался, в голову не придет связать наши беседы с вашими переживаниями. Мы задаем вопросы исподволь, интересуемся неназойливо. И если честно, — еще холоднее закончил Шурик, — вред от наших вопросов неизмеримо меньше, чем вред от ваших ночных похождений.
   Иваньков вздрогнул.
   — И вы туда же?!
   — Что значит — и вы?
   — А то, что я уже наслушался чепухи от вашего коллеги! Откровенной и невежественной чепухи! Вы что, сговорились?
   — Нет. Мы просто сидели за столиком, когда вы ворвались в кафе со своими дружками.
   Иваньков стукнул тростью об пол:
   — Прекратите!
   — Роальд, у тебя есть сегодняшний номер «Вместе»? Или «Вечерка»?
   — Я уже показывал газеты нашему клиенту.
   — Перестаньте называть меня клиентом! — взорвался Иваньков. — У меня есть имя, я его от вас не скрываю. За те деньги, что я вам плачу, вполне можно называть человека по имени-отчеству.
   — Разумеется, Сергей Иванович, — кивнул Роальд. — Но мы вас действительно видели. Мы судим не с чужих слов, даже не по газете. Мы сами все видели! Согласитесь, это меняет дело.
   Иваньков сжал кулаки, в его глаза и тени похмелья не было.
   — Я сам делаю газету! — взорвался он. — К газетной информации надо относится здраво, особенно к информации, выдаваемой такими людьми, как Неелов и его компания. Сплошное вранье! Все сплошь вранье! «Ночной дебош под голос Вилли Токарева!» — процитировал он на память. — «Избранник народа показывает на что он способен!». «Тренировка зубов и мускулов!» Сплошное вранье! От первого до последнего слова!
   — Отвлечемся от газет, Сергей Иванович, — предложил Шурик. — Достаточно того, что мы вас видели, а галлюцинациями мы не страдаем, и в кафе пришли не затем, чтобы надраться. У нас были свои дела в кафе. А вы в полный голос поносили жену и обещали сто баксов человеку, способному указать ее тайное лежбище.
   Иваньков застонал, сжав виски ладонями.
   — Я весь вечер провел у приятеля. Это легко проверить. Мы весь вечер играли в шахматы, а перед этим я поссорился с женой. И я почти ничего не пил, кроме пива, а от друга поехал домой. Пустой предутренний кошмарный дом. Какая-то старуха с первого этажа видела, как я ставил машину. Я был трезв. Я не заезжал в кафе. Я не хожу по таким заведениям. Меня там душат дым и пошлость. Я не был ни в каких кафе и не устраивал никаких скандалов!
   Роальд задумчиво рассматривал Иванькова.
   — Вы вошли туда поздно, — сказал он задумчиво. — Обычно в такое время людей в кафе минимум. И охрана дремлет. Нас вы не узнали, это понятно. Но на вас был этот костюм и он был здорово уляпан какой-то жирной гадостью… У вас два таких костюма?
   — Нет, — Иваньков слегка успокоился. — У меня один такой костюм. Мне его шили по заказу.
   — Вы были именно в этом костюме… — вспомнил Роальд. — Вас поддерживали два здоровенных типа. Они не выглядели агрессивными, однако официантов поставили на место.
   — Каким образом? — с отвращением спросил Иваньков.
   — С помощью подноса.
   — Вздор! Вздор!
   — Вы шли, громя тростью посуду, — задумчиво вспоминал Роальд. — Нас вы не узнали и к нам не подошли. Голос у вас был сиплый от перепоя. Вы курите?
   — Нет.
   — Любите выпить?
   — В меру и изредка.
   — Какая у вас мера?
   — Не лошадиная, черт побери! Мера нормального, следящего за собой человека.
   — Вы знали, что Светлана Павловна будет в кафе?
   — Нет. Она была там? Она меня видела?
   — Она ушла до вашего появления.
   — Что она там делала?
   — Встречалась с подругами. Ее приятельницы по фирме и по институту.
   — А-а-а… — сказал Иваньков. — Такие же шлюхи.
   — Вчера вы были еще грубей. Зачем вы искали Светлану Павловну в таком состоянии?
   — Я никого не искал. Я играл в шахматы и жаловался на жизнь. Вам всегда подтвердят, можете позвонить по этому телефону, — он записал номер на листке бумаги и передал его Роальду. — Я ничего вчера не пил, кроме пива, и никуда не ходил. Разве я похож на человека, который, как вы утверждаете, совсем недавно был столь ужасно пьян?
   — Хороший массаж, специальные средства… — начал было Роальд и вдруг удивился: — Позвольте, Сергей Иванович, у вас лицо должно быть порезанным. По крайней мере, поцарапанным. Вы вчера упали лицом в битую посуду. Даже пьяный не может избежать царапин, упав лицом в битую посуду… — Он недоуменно выпятил губы. — Ничего не понимаю… И голос у вас вовсе не сиплый… И глаза не похмельные… Цвет глаз-то уж никак не подделаешь…
   — Хватит, — сказал Иваньков. — Соберитесь с мыслями. Тоже мне, детективы! Трудно сообразить, что речь идет не обо мне? Мало ли людей ходит в таких костюмах, как мой? Не думаю, что только я в городе сшил такой костюм. Внешность у меня вполне стандартная. Если ночной дебошир походил на меня, вам не трудно было запутаться. — Иваньков часто дышал. Ни Роальд, ни Шурик не старались ему помочь. Он сам искал спасительный брод. — Я хожу с тростью. Ничего удивительного. В детстве я ломал ногу. А разве я один ломал в детстве ногу? Разве один я прихрамываю в городе, где живет более двух миллионов человек? И вы говорите — голос. Кто у меня слышал сиплый голос? Я не курю, я общаюсь с большим количеством людей, вы не найдете никого, кто бы сказал: у Сергея Ивановича Иванькова сиплый от курения и пьянки голос. Какого черта! Я будто оправдываюсь. Нанять телохранителей, которые водили бы меня по ресторанам! Я похож на самоубийцу?
   Роальд и Шурик промолчали.
   — Уверен, это шуточки Неелова, — мрачно заключил Иваньков. — Человек, создавший Партию поддержки Гражданской войны, не может шутить иначе.
   — Вы действительно допускаете такое?
   — А почему нет?
   Шурик пожал плечами.
   — Почему нет? — повторил Иваньков. — Этот Неелов ненавидит меня. Не конкретно — меня, Иванькова, человека, а политического конкурента! Человек, создавший такую партию и не должен поступать как-то иначе. Смешать с грязью, растрясти на людях грязное белье — неважно, твое оно или чужое. Главное, люди запомнят: а-а-а… это тот Иваньков!.. у которого жена шлюха!.. который спивается!.. Это же просто делается! Стоит лишь соответствующим образом одеть похожего на меня человека. Нет! — стукнул он тростью об пол. — Я подам в суд на газету Неелова. Именно она раздувает все это!
   — И проиграете, — бесстрастно сказал Роальд. — Можете проиграть. Вас видели многие. Всегда надо поступать как лучше.
   — А как лучше?
   — Да как выгоднее, — грубо пояснил Роальд. — Никогда не соглашайтесь на другое.
   — А я соглашаюсь?
   — Пока нет, — одобрительно кивнул Роальд. — И правильно.
   — Если вы ищете сумасшедших, — угрюмо сказал Иваньков, — ищите их в другом месте. В той же газете «Вместе». Среди многих людей всегда найдется один такой, что все лучше всех знает, поскольку не догадывается о том, что быть самым умным просто опасно.
   Роальд кивнул:
   — Возможно. Вы нас извините, Сергей Иванович. Мы обязаны проверить все.
   — И проверьте! — быстро сказал Иваньков. — Меня подставляют. Даже вы знаете, кому выгодно меня подставить. Взгляните на меня. Я достаточно ординарен, трудно ли подобрать похожего человека, одеть его соответственно, обучить каким-то характерным жестам? Вот и все! Зато отсюда слухи, раздуваемые прессой: Иваньков — алкаш! За такую придумку денег не жалко! Да и сколько там будет стоить двойник? Костюм, трость, гонорар, бесплатная пьянка. Ну, отмазка милиции и хозяевам пострадавшим кафе. Не большие деньги, а результат существенный. Вы меня понимаете?
   Иваньков оживился:
   — Где у вас телефон? Подскажите мне номер… Ну, этого кафе, где якобы некий Иваньков устроил погром…
   Пока Иваньков накручивал диск, Роальд и Шурик молча за ним следили.
   — Алло! Абонирует пресса… Да, да, по поводу вчерашнего скандала… Конечно, интересуемся… Конечно, подонок… Извинения прислал? Оплатил убытки!..
   Лицо Иванькова вытянулось, так сыграть было невозможно.
   — Как? Сам заходил? Наличными!.. Лицо в порезах?… Не один?…
   И заорал в трубку:
   — Ублюдки!
   И орал, пока Роальд не отнял у него трубку.
   — Этот тип уже за все рассчитался! Наличкой! — ошеломленно сообщил Иваньков. — Извинился за содеянное, ссылаясь на страшную усталость, от которой в газете «Шанс-2» страдают все! Угостил официантов коньяком. Ублюдки! Все ублюдки! Ублюдок на ублюдке! Что за мир?
   — Не говорите таких слов своим избирателям. Наша страна и без того предоставляет гражданам самый широкий спектр причин не любить ее. Не стоит раздувать подобные чувства.
   — Я в ярости, — несколько успокоившись сообщил Иваньков. — Я хочу, чтобы вы поймали этого типа!
   — Вы хотите, чтобы мы действительно занялись этим? — бесстрастно спросил Роальд.
   — Да! — заорал Иваньков.
   — За отдельную плату?
   — Конечно!
   — Это обойдется вам примерно в те же деньги.
   — Черт с ними!
   — Вы не жалеете денег…
   — К черту! Речь идет о деле более серьезном, чем деньги. Я хочу, чтобы вы мне верили. Я не пью, я не устраиваю погромов, я не хожу по ночным ресторанам. Я хочу, чтобы вы поймали этого человека. Я хочу, чтобы он публично объявил, кто и зачем его нанял? Я устрою пресс-конференцию, пусть он сам все расскажет представителям прессы. Вы ведь заставите его говорить?
   — В рамках законности.
   — Хорошо, — выдохнул Иваньков. — Вот аванс, — он брезгливо бросил на стол стодолларовую бумажку. — Надеюсь, вы не разорите меня. В отличие от лже-Иванькова я достаточно бережлив. И плачу своими.
   — Мы постараемся.
   — А вы… — Иваньков обернулся к Шурику. — Я вам так скажу… У вас лисье лицо, у вас хитрое лицо, вас, наверное, опасаются, но вам верят. Что-то такое есть в вашем лице. Поговорите с приятельницами моей жены, они, наверное, толкутся в офисе на улице Ленина, если это, конечно, офис, а не бордель. Впрочем, если и бордель, какая разница? Все равно поговорите. Я чувствую, вокруг моей жены много нечистого, она обманывает меня. Я хочу знать, чем они там занимаются на самом деле.
   — Вы, наверное, хотите сказать — чем онатам занимается?
   — Какая разница? Все вокруг нее — одна шайка.
   — Разница есть, — сухо объяснил Роальд. — Мы не занимаемся политикой. Если мы убедимся, что речь идет не о бытовых правонарушениях, мы немедленно прекратим работу и вернем вам ту часть гонорара, которая не будет к тому времени отработана.
   Иваньков хмуро посмотрел на Роальда. Потом кивнул:
   — Извините. Я несколько напряжен.
   — Мы вам поможем.
   — Вы уверены?
   — Мы вам поможем, — повторил Роальд, указывая на вешалку, рогатую, как Иваньков. — Мы сделаем все, чтобы вам помочь.

5

   — Партия поддержки Гражданской войны! — ухмыльнулся Роальд. — Хорошенькая партия! Насмотрелись путчей, Неелов так объяснял. Если верить его газетке, он пришел к мысли о создании такой партии, следя за штурмом Белого дома. Он якобы понял, что гражданская война неминуема. А раз гражданская война неминуема, надо ее ускорить, ибо только так раз и навсегда можно избавиться от политических противников. Члены его партии, утверждает Неелов, могут придерживаться каких угодно взглядов, главное, прекратить бардак. Коммунист ты по убеждениям или демократ, какая разница? Главное, прекратить бардак, навести порядок. Гражданская война, начавшаяся после Октябрьского переворота, была благим делом — она позволила кучке сильных людей навести в бардаке порядок. В стране должна быть одна власть, одна партия. Лучше своей Неелов ничего не видит.
   — А Иваньков?
   — Не думаю, что у него есть шансы. Неелов мобильнее и сильнее. И у него нет совести. Как ни странно, отсутствие или присутствие совести все еще что-то значит.
   Роальд положил перед Шуриком тоненькую папку.
   — Это тебе, — сказал он.
   — Что в ней?
   — Бумаги, — сказал Роальд. — Сегодня у меня были представители некоего районного комитета. Редчайший случай в наши дни: целый городской район бьет тревогу. На самом деле, конечно, тревогу бьет весь город, просто эти люди сумели сорганизоваться. В течение двух месяцев в районе произошло пять попыток похищения детей. Все они, к счастью, закончились без трагедий, дети возвращены родителям, но, в отличие от многих и многих, сразу выбрасывающих из памяти подобное, жители этого района ничего не забыли. И не хотят забывать. Они хотят, чтобы преступники были пойманы. Они убеждены, что преступников двое, они знают даже их некоторые приметы — со слов детей. Все это несколько неопределенно, но, в общем, они правы — город не может спать спокойно, пока по его улицам ходят преступники. А опасность, мне кажется, действительно существует. И именно для детей. Члены этого комитета не верят ни милиции, ни прокуратуре. И милиция и прокуратура пять раз отказались завести уголовное дело, поскольку все держится только на показаниях детей. А кто видел детей в компании с преступниками? Кого, собственно, искать? Может, дети сами заблудились или сбежали, а потом, боясь родительского гнева, придумали все эти приключения! Вот почему представители районного общественного комитета и пришли к нам. Среди них есть люди, так или иначе связанные с прессой. Они собрали кое-какие материалы, но для городских властей материалы не выглядят убедительными. Городские власти считают, что врут и преувеличивают даже их собственные газеты. Но опасность, Шурик, кажется, впрямь существует, это надо признать. Так что, почитай, посмотри. Порой твоя голова более или менее работает.
   В устах Роальда это звучало как похвала. Шурик усмехнулся:
   — Чего конкретно они хотят?
   — Комитетчики? Да всего лишь безопасности для детей. Своих и чужих. Еще они хотят, чтобы преступник или преступники были схвачены.
   Он поднял на Шурика свои пронзительные глаза:
   — Постарайся просмотреть бумаги к утру.
   — Почему к утру?
   — Потому что завтра утром приезжает Леня Врач. Тот, что лечит сильными средствами. Он будет в городе несколько часов, у него есть что сказать нам.
   — О чем?
   — Об этих похитителях. Я выслал ему кое-какие материалы. Ну, вырезки из газет, собственные наблюдения… — Роальд замялся. — Короче, Врач в курсе. У него есть идеи. Он обещал составить некий психологический портрет преступников. В самом деле, — сказал Роальд, внимательно разглядывая Шурика, — город полон самых идиотских слухов. Пора с этим кончать.
   — Это точно. У нас сын соседки терялся.
   — Ну? — удивился Роальд. — Из твоего дома?
   — Да.
   На какую-то долю секунды в глазах Роальда промелькнула тень жестокого разочарования. А может Шурику показалось.
   Он спросил:
   — У этого комитета есть хоть какие-то деньги? Работу надо оплачивать.
   — Не знаю, — коротко ответил Роальд. — К тому же, я не уверен в успехе. Но если бы нам удалось найти преступника или преступников, этот комитет создал бы нам неплохую рекламу. У них там куча серьезных людей — журналисты, чиновники из мэрии, художники, есть даже писатель. Они устроили бы большой шум, приятный для нас. Нам это не помешало бы.
   — Хорошо, — сказал Шурик, забирая папку. — Я просмотрю ее.
   — А твоя… — начал Роальд.
   — Сима…
   — Ну да… Роксима… Или Максима… Она всегда такая нервная?… — Роальд явно имел в виду поспешный уход Симы из кафе.
   — Когда ее дразнят.
   — А я ее дразнил? — удивился Роальд.
   — Не знаю. Надеюсь, над этим мне всю ночь думать не надо?
   — Это уж твое дело. Добровольное, — пробормотал Роальд. — Только я от твоей Роксимы не в восторге. Ничего хорошего от нее не жди. Это я, конечно, так, к слову. Ноги у нее очень даже ничего, можно сказать, роскошные ноги, но, опять же между нами, лучше бы ты оставался при Лерке. Когда ты жил при Лерке, ты в течение рабочего дня домой по десять раз не заглядывал.
   — Откуда ты знаешь?
   Роальд самодовольно усмехнулся:
   — А телефон? Я звонил тебе. Когда ты брал трубку, я трубку вешал. Чтобы подбодрить тебя. Мои звонки, надеюсь, тебя подбодрили?
   — Еще бы! — обиделся Шурик.
   — Ну вот видишь! — обрадовался Роальд. — Я тебе как отец родной. Папася, мамася! Покрути еще с Иваньковой. Сам вижу, не то. Но Иваньков нравится мне еще меньше. Чего-то там у них понапутано. «Не называйте меня клиентом»! А как еще называть? Кстати, если случайно в одном из злачных мест засечешь лже-Иванькова, незамедлительно звони мне. Только мне, никому больше. И не вздумай сам его задержать.
   Роальд недоуменно выпятил губу:
   — Если это правда двойник, совсем любопытно будет заглянуть ему в глаза. Должно же в его глазах что-то отражаться.
   Шурик пожал плечами:
   — Вряд ли. Наемный алкаш. Наверное, провалы в памяти. Сперва будет хамить, потом уснет, а утром вообще ничего не вспомнит.
   — Не знаю. Не похож Иваньков на алкаша.
   — Я думал, ты об его двойнике.
   — Ладно, — усмехнулся Роальд. — Забирай папку и проваливай. У меня и без тебя голова идет кругом.

Глава VI «НЕ ХОЧУ ДОМОЙ, ХОЧУ МОРОЖЕННОГО…» 6 июля 1994 года

1

   Он закончил просмотр папки где-то к часу ночи.
   Странное впечатление.
    "Зам главного прокурора, —сразу наткнулся он на вырезку уже известной ему заметки в «Новостях» — ответил на вопросы нашего корреспондента, обратившего его внимание на многочисленные слухи о похищениях детей в Кировском, в Железнодорожном и в Октябрьском районах. Слухи не соответствуют действительности, ответил зам главного прокурора. Речь может идти только о случаях, когда дети сами отбивались от родителей, но помнили приметы своих домов, и оставшиеся неизвестными добрые люди возвращали их родителям. Два случая, впрочем, можно расценивать как возможную попытку похищения. Некая неизвестная завлекла детей далеко от их домов, но в обоих случаях возможной похитительнице что-то помешало…"
   И дальше тоже уже знакомое. Нет никаких оснований для паники. Ведется плановая работа по стабилизации криминогенной обстановки в городе. Фоторобот подозреваемых разослан по отделениям милиции. Ну, а у самого зама имелась, естественно, своя версия событий. Правда, в интересах следствия он не хотел ею делиться.