— А мне кажется, — прервал Врача Ежов, — все эти лекции надо кончать. Вопросов задавать можно много. Ты предложил свой, почему, дескать, эта баба бросает детей, а я предлагаю свой. Я, конечно, не психолог, хотя к людям присматриваюсь. Я сыщик, это прежде всего. Как нормального сыщика меня тоже интересует главный вопрос. Но для меня он звучит несколько по-другому. Не почему она бросает детей. а почему она их ворует? Зачем они ей?
— Ага, — торжествующе выкинул перед собой палец Врач. — Хочешь спросить, почему, украв детей, она их бросает?
Ежов дернулся, он не хотел идти на поводу у Врача, но вдруг рассмеялся:
— А ведь точно. Сдаюсь.
Даже Роальд улыбнулся. По его лицу было видно — он захвачен словами Врача.
— Ты считаешь, у нее это что-то вроде болезни? Она может совершать свои поступки как бы в беспамятстве, а потом даже и не помнить о них?
Врач кивнул:
— Такая гипотеза многое объясняет.
— Но, черт возьми, — сказал Ежов, — это делает ее еще опаснее.
— Почему? — спросил Скоков.
— Если она ничего не помнит, если она действует как во сне, рано или поздно она опять кого-нибудь загубит.
— Подожди, Коля, — сказал Роальд. — Ты, Леня, правда считаешь ее больной?
— Предполагаю, — ответил Врач.
— Все равно она преступница, — сказал Ежов, заглядывая в пустую кофейную чашку. — С любой точки зрения она нарушает законы.
— На это можно взглянуть иначе, — возразил Врач. — Скорее всего, она сама жертва. Думаю, когда-то с нею случилось несчастье. Она ищет конкретного ребенка с совершенно конкретным именем. Я думаю, это может происходить так. Она идет по улице, ни о чем таком не думая. Ее мозг находится как бы в тени, все ее прошлые неприятности загнаны в глубину подсознания, она крайне редко к ним возвращается. Она ведет совершенно обычную, совершенно ординарную жизнь. Но вот она идет по улице и ее вдруг что-то пронзает. Она чувствует что-то вроде электрического удара. Какой-то ребенок, идущий рядом с мамашей, напоминает ей того, которого она ищет. Она вся дрожит. Внешне это, наверное, никак не проявляется. Она продолжает идти, как шла, но ее мозг уже переключился, в нем одна доминанта, одна мысль: ребенок впереди — это тот ребенок, которого она ищет! Этот ребенок должен быть с нею! Незаметно, но упорно она следует за ребенком, привлекшим ее внимание Так же незаметно она приходит к мысли, что это ееребенок. И если предоставляется возможность, она уводит его. Иногда ее приступы могут тянуться долго — до двух суток. Как вы помните, некоторые дети даже побывали в ее квартире. У нее много игрушек. Дети вспоминали о ней с восхищением. Они же не видят и не понимают того, что происходит с доброю тетей. Им это так же недоступно, как понимание того, что мороженое, брикет которого стоит десять тысяч, вредно не потому, что, съев его, можно простудиться, а потому, что оно стоит именно десять тысяч. Какое-то время похитительница счастлива, ее мозг работает только на находку. Ведь она вернула потерянное!Но затем вновь что-то происходит. Папася, мамася. Приступ кончается, она начинает мыслить, как ординарный человек, при этом она ничего о случившемся не помнит. Она видит рядом с собой чужого ребенка, она пугается. Ею овладевают страх и растерянность. Испуганная, ничего не понимающая, она просто бежит. Она не слышит слов малыша. Она их уже не может слышать. Она ведь ничего не помнит из совершенного. Это ее спасает. Какое-то время нервное напряжение еще держит ее, но потом и оно проходит. Остается непонятное томление. Неясное, мучительное. Эта женщина все время должна бояться…
— Кого? — быстро спросил Роальд.
— Себя, — ответил Врач.
— И правильно, — сказал Ежов. — Чего-то же должен преступник бояться. Если на него ничто не действует, пусть боится хотя бы себя.
— Я не уверен, что она преступница.
— Да ну! — сказал Ежов. — Так не бывает. Где преступление, там и преступник.
— С точки зрения человека, не желающего ломать голову над загадками природы…
— Брек! — поднял руку Роальд. — Брек! Договорим внизу.
— А что там внизу? — удивился Врач.
— Кафе. Надо же пообедать.
— С этими придурками?
— Они не самые худшие. На них мир стоит.
— Я с вами? — почему-то спросил Ежов.
— Нет. Ты знаешь, куда тебе надо.
Ежов кивнул.
Похоже, зависти он не испытывал.
Глава VIII «ТАКОЙ ПОПАДИ В НОГИ…» 6 июля 1994 года
1
2
— Ага, — торжествующе выкинул перед собой палец Врач. — Хочешь спросить, почему, украв детей, она их бросает?
Ежов дернулся, он не хотел идти на поводу у Врача, но вдруг рассмеялся:
— А ведь точно. Сдаюсь.
Даже Роальд улыбнулся. По его лицу было видно — он захвачен словами Врача.
— Ты считаешь, у нее это что-то вроде болезни? Она может совершать свои поступки как бы в беспамятстве, а потом даже и не помнить о них?
Врач кивнул:
— Такая гипотеза многое объясняет.
— Но, черт возьми, — сказал Ежов, — это делает ее еще опаснее.
— Почему? — спросил Скоков.
— Если она ничего не помнит, если она действует как во сне, рано или поздно она опять кого-нибудь загубит.
— Подожди, Коля, — сказал Роальд. — Ты, Леня, правда считаешь ее больной?
— Предполагаю, — ответил Врач.
— Все равно она преступница, — сказал Ежов, заглядывая в пустую кофейную чашку. — С любой точки зрения она нарушает законы.
— На это можно взглянуть иначе, — возразил Врач. — Скорее всего, она сама жертва. Думаю, когда-то с нею случилось несчастье. Она ищет конкретного ребенка с совершенно конкретным именем. Я думаю, это может происходить так. Она идет по улице, ни о чем таком не думая. Ее мозг находится как бы в тени, все ее прошлые неприятности загнаны в глубину подсознания, она крайне редко к ним возвращается. Она ведет совершенно обычную, совершенно ординарную жизнь. Но вот она идет по улице и ее вдруг что-то пронзает. Она чувствует что-то вроде электрического удара. Какой-то ребенок, идущий рядом с мамашей, напоминает ей того, которого она ищет. Она вся дрожит. Внешне это, наверное, никак не проявляется. Она продолжает идти, как шла, но ее мозг уже переключился, в нем одна доминанта, одна мысль: ребенок впереди — это тот ребенок, которого она ищет! Этот ребенок должен быть с нею! Незаметно, но упорно она следует за ребенком, привлекшим ее внимание Так же незаметно она приходит к мысли, что это ееребенок. И если предоставляется возможность, она уводит его. Иногда ее приступы могут тянуться долго — до двух суток. Как вы помните, некоторые дети даже побывали в ее квартире. У нее много игрушек. Дети вспоминали о ней с восхищением. Они же не видят и не понимают того, что происходит с доброю тетей. Им это так же недоступно, как понимание того, что мороженое, брикет которого стоит десять тысяч, вредно не потому, что, съев его, можно простудиться, а потому, что оно стоит именно десять тысяч. Какое-то время похитительница счастлива, ее мозг работает только на находку. Ведь она вернула потерянное!Но затем вновь что-то происходит. Папася, мамася. Приступ кончается, она начинает мыслить, как ординарный человек, при этом она ничего о случившемся не помнит. Она видит рядом с собой чужого ребенка, она пугается. Ею овладевают страх и растерянность. Испуганная, ничего не понимающая, она просто бежит. Она не слышит слов малыша. Она их уже не может слышать. Она ведь ничего не помнит из совершенного. Это ее спасает. Какое-то время нервное напряжение еще держит ее, но потом и оно проходит. Остается непонятное томление. Неясное, мучительное. Эта женщина все время должна бояться…
— Кого? — быстро спросил Роальд.
— Себя, — ответил Врач.
— И правильно, — сказал Ежов. — Чего-то же должен преступник бояться. Если на него ничто не действует, пусть боится хотя бы себя.
— Я не уверен, что она преступница.
— Да ну! — сказал Ежов. — Так не бывает. Где преступление, там и преступник.
— С точки зрения человека, не желающего ломать голову над загадками природы…
— Брек! — поднял руку Роальд. — Брек! Договорим внизу.
— А что там внизу? — удивился Врач.
— Кафе. Надо же пообедать.
— С этими придурками?
— Они не самые худшие. На них мир стоит.
— Я с вами? — почему-то спросил Ежов.
— Нет. Ты знаешь, куда тебе надо.
Ежов кивнул.
Похоже, зависти он не испытывал.
Глава VIII «ТАКОЙ ПОПАДИ В НОГИ…» 6 июля 1994 года
1
Угощал Роальд.
Кафе находилось на первом этаже, все боковые двери были раскрыты, сухой жаркий воздух густо дрожал над стойкой. Народу в кафе оказалось мало, но все-таки несколько столиков было занято.
— Глиняный век. Мамася, папася, — Врач с удовольствием озирался. — Погуще нажимайте на мещерявый мешуй. Здесь всегда так пусто? Только днем? Конечно, ночью свободней дышится. Вообще, нет ничего скучней времен покоя. Остроту жизни придает смута.
— Чепуха, — ответил грубо Роальд. — Смута притупляет чувства. Хорошая смута отупляет. Затянувшаяся смута делает человека идиотом. И насчет глиняного века ты не прав. Скорее, чугунный. Полистай уголовную хронику. Девяносто процентов бытовых преступлений происходит на кухне. Чугунная сковорода — главный калибр в наборе бытового оружия.
И хмыкнул, недоброжелательно разглядывая двинувшегося в их сторону официанта:
— Вот тебе типичный пример времен смуты. Это существо совсем недавно занималось общественно полезным делом. Оно работал в каком-нибудь КБ. Оно чертило какие-то схемы, что-то придумывало, может, даже полезное. А теперь, во времена смуты, оно разносит пиво и закуски. Почуяв смуту, это существо нырнуло прямо в омут. Если его не съедят хищниками, оно само скоро станет хищником.
— Все больны, всех лечить надо, — согласился Врач.
— Это вы мне? — удивился плечистый официант, останавливаясь за плечом Роальда и оглядывая Врача влажными нагловатыми глазами.
— Если вы не исключение.
Все с интересом уставились на официанта.
Официант нервно повел плечом. Сим-Сим, откройся…Возражать он не решался. Он еще не понял возможности клиентов. Он пытался анализировать, это было видно по его улыбающемуся, но несколько напряженному лицу. Сим-сим, отдайся…Оценив, наконец, возможности клиентов, официант ухмыльнулся:
— Клиент всегда прав.
— Будютька… мамудя… — восхищенно прошептал Врач, уставясь на замершего официанта влажными темными глазами. — Меж глыб эфира… И юрких птиц оркестр по стеклам неба… Как шулугун… Будютька… В ревущий чор… В хупайской ванне…
— Клиент всегда прав, — смутно тоскуя повторил официант.
— Как рококовый рококуй… — Врач не мог остановиться. — Сошлися черное шоссе с асфальтом неба… Какого черта?…
Официант вздрогнул.
— Какого черта? — повторил Врач, с восхищением прислушиваясь к вновь загремевшему в колонках Сим-симу. — Кто этот Сим-Сим? Араб? Почему он должен отдаться? Он представляет половые нацменшинства?
— Клиент всегда прав, — в третий раз повторил официант. — Они, Сим-Сим, торжествуют свободу. — Вряд ли официант понимал смысл собственных слов. Впрочем, смысла в них никто и не иск ал. Сим-Симзвучало ничем не хуже рококового рококуя или будютьки. — Они, Сим-Сим, выбирают свободу. Она уже рядом.
— Поздравляю, — обрадовался Врач. — Берите кузовом! Закусывайте зеленой пяточкой морского водоглаза!..
Официант слинял.
— Совсем больной, — важно сказал Врач, проводив официанта взглядом. — Но толк из него будет. Он попытается нас обуть процентов на сорок.
— На все пятьдесят, — хмыкнул Роальд. — Такие быстро входят во вкус. Через некоторое время он перестанет приносить домой те деньги, что приносит сейчас. У него появится левая квартира. левая машина, левая женщина.
И вдруг сам спросил:
— Он, правда, так плох?
— Еще хуже, чем ты думаешь, — важно кивнул Врач.
— Кстати о больных, — грубо сказал Роальд, заглушая Сим-Сима. — Как-то прошлой осенью сижу в конторе. На улице дождь, у меня насморк, батарея течет. Битва народов, кровь и склоки. Все гнусно и серо, так иногда бывает. Сижу и думаю — надо пойти домой и лечь в постель, завалив полный стакан перцовки. Вдруг звонок. Беру трубку. Слышу: «Это бюро?» — «Ага, — говорю. — Похоронное». — «Вы шутите?» — Я говорю: — «Ага.» — «Значит, — радуется голос в трубке, — это бюро!» — «Ага», — говорю я. — «Сыскное?» — «Ага.» — «Частное?» — «Ага». — «Вас-то нам и надо!». — «А сколько вас?» — спрашиваю. — «Мужчина и женщина.» — «Это значит двое?» — Мне отвечают: — «Ага». — «Чего хотите?» — «Срочно увидеть вас.» — «Если речь только об этом, — говорю, — то вчера в „Вечерке“ была моя фотография. Не думаю, что газету уже раскупили.» — «Нам нужно видеть вас лично!» — «Я не могу. Мне плохо.» — «Ага! — обрадовались на том конце провода. — Прижало вас, наконец!» — «Ага, — говорю, — прижало.» — «Сильно прижало?» — переспрашивают. — «Сильно, — говорю. — Сам такого не ожидал», — и шмыгаю мокрым носом. — «Ну так вот, — говорят мне торжествующе. — Не стоит отчаиваться. Мы знаем, что надо делать. От нашего разговора зависят десятки судеб». — «А, может, завтра встретимся? Когда речь о десятках судеб, надо хорошо подготовиться к разговору». — «Завтра будет поздно. В таких делах важна каждая секунда.» — «Но я плохо чувствую себя». — «Еще бы! — отвечают. — С чего бы вам хорошо себя чувствовать? Что вы сделали для того, чтобы чувствовать себя хорошо? Мы поднимаемся!» И повесили трубку.
Роальд изумленно моргнул:
— Я подняться не успел, стучат. Впускаю, шмыгаю носом. Два разнополых существа. И у нее, и у него торсы мощные, ноги коротенькие. Синдром Марфана явно их не коснулся, обошел стороной. Крепкие такие здоровячки. Сели на диван, ноги до полу не достают. Сидят, болтают ногами, темные глазенки поблескивают, руками, как дети, сцепились. Я говорю: «Пять минут, ни минуты больше. Сразу выкладывайте все, что знаете. Если речь о судьбе города, пяти минут должно хватить. Известно ведь, чем крупней проблема, тем проще ее решение». Ну, то существо, которое самец, говорит значительно: «Вы правда так думаете?» — Я говорю: — «Конечно.» — Тогда они переглянулись и, ухнув, как в воду прыгнули: — «Вот, дескать, мы вас искали. Именно вас искали. Нам говорили именно про вас, мы и решили искать вас. И нашли! — А глазенки у них при этом блестят, как зимние звезды в сильный мороз. Нехорошо блестят, я это сразу увидел. — Мы никуда не хотели идти, ни в органы, ни в милицию. Мы когда про вас услыхали, сразу поняли — именно вы нам нужны. Вы и ваше бюро. Все вместе. Вот и пришли к вам.» — «А где это вам про меня говорили?» — «На барахолке. Два кавказца вас сильно ругали.»
Роальд перевел дыхание.
— И начали они излагать дело. Самец одно слово скажет, самка — другое. Руки сплели, друг на друга смотрят, глазами блещут — контролируют друг друга. Так получается, объясняют, что в самом центре двухмиллионного города стали пропадать однокомнатные квартиры. Так они выразились. Я поправил. Наверное, поправил, не квартиры, а жильцы этих квартир. Им, по-видимому. такое в голову не приходило, но, подумав, они со мной согласились. Ага, говорят. Не зря мы именно к вам пришли. Вы смысл слов с ходу сечете! И так далее. Как только, объясняют, одинокий несемейный человек покупает в центре однокомнатную квартиру, так в одночасье — раз! — нет этого человека. Исчез, испарился. Присоединился к молчаливому большинству. А на его законном месте суетятся совсем другие, весело делят не принадлежащее им имущество. Уже сто пятнадцать таких квартир, то есть, в точном пересчете, сто пятнадцать исчезнувших душ! Объяснив такое, — сказал Роальд, — нежданные гости снова крепко сплели руки и начали болтать свешивающимися с дивана ножками. Ох, дескать, срочно надо спасать людей!
— Ну, я прикинул, сколько в нашем районе однокомнатных квартир. Много. Приуныл, на гостей смотрю По блеску глаз вижу, с кем дело имею. Спрашиваю: — «Могу помочь?» — «А то! — говорят гордо. Уже на ты переходят. — Еще как можешь!» — «Ладно, — говорю. — Чё делать? Кто виноват? Сколько забили?» — Они смотрят на меня как на дурака: — «Говорят же тебе, сто пятнадцать! Ты только представь себе — сто пятнадцать трупов, сто пятнадцать однокомнатных квартир! Куда ж такое годится?» — Я рукой замахал: — «Верю! Чё делать? Говорите скорей!» Они присмирели, переглянулись и выложили. Значит так, мужик! К десяти вечера, а по-настоящему хорошо бы и к девяти, непременно надо, значит, взять кучу преступников. Внезапно и сразу. Последняя формулировка им так понравилась, что они сами себе в ладошки похлопали. Внезапно и сразу! Я, понятно, сказал: — «Нет проблем. Накроем. Может даже к девяти. Внезапно и сразу. У меня правда грипп, но, думаю, к девяти возьмем. Если надо, то чё не взять? Ведь не игрушки, я понимаю. Вы в правильное место пришли.» А они радуются. Вот точно, говорят, как кавказцы начали тебя ругать, нас как ударило. Сразу поняли — к тебе надо идти, ни к кому другому. Это точно, поддакиваю, не прогадали. Называйте имена, адреса, явки. Всех брать будем. Они и назвали!
Роальд удивленно пожал плечами:
— Оказывается, к десяти вечера, а лучше к девяти, взять надо было мэра, жену мэра, подруг жены мэра и всех мужей всех подруг жены мэра. Ни хрена, говорю, это ж сколько возиться придется!? Гости сразу посмурнели, нахмурились, глазами по мне бегают, ощупывают. Ладно, ладно, иду на попятный, подруг мэра не жалко. Всех возьмем. И мэра возьмем. Только вот… Но они и слышать не хотят никаких рассуждений, расцепились, ручками замахали: — «Немедленно начинай! Ты чё? Самое позднее, к десяти!» И сурово так улыбаются. А мне, конечно, не хватало еще при насморке двух карликов по бюро гонять. Я на них смотрю и тоже как можно суровей спрашиваю: — «Это хорошо, что вы ко мне пришли. Это хорошо, что вы меня выбрали. Я борюсь с нарушениями законности беспощадно. Мне все одно — бомж или мэр, и тому и другому дам по рогам, коли решили не уважать законность. А тут, сами ведь говорите, сто пятнадцать нарушений! Да мы только за одно всех подруг пересажаем, но нужен нам хоть один…» — Они так и уставились на меня: — «Чё? Чё?…» — «Как, говорю, чё? Нужен хоть один труп! Хоть один из ста пятнадцати!»
— Новость эта их сразила, — сказал Роальд, — наповал сразила. Они все обдумали, кроме такого пустяка. Подумаешь, сто пятнадцать трупов! Ну, я на эту слабинку и стал давить. Вот, говорю, здорово, что вы именно ко мне пришли. Я вас сейчас запишу в особую тетрадку, а потом, может, получите орден. Будете по очереди носить. За борьбу с мафией! Если одного из вас мафия уничтожит, тогда второй может носить тот орден постоянно. И проблем никаких, говорю, сейчас позвоню сотрудникам — всех подруг возьмем. Только труп, говорю, труп нужен! — «А будет труп, — говорит один из гостей, самка, кажется. И задумчиво на меня смотрит. — Будет, будет тебе труп!» Я, понятно, снова в обход. Забыл, говорю, забыл про одну новую поправку к законам. Вышла, объясняю, одна новая поправка к законам. Госдума ж у нас не зря, Госдума у нас сильно работает. Нынче всех можно брать, ежели кто крупное замышляет. Если, скажем, трупов насчитывается сто пятнадцать, а в наличии нет ни одного, все равно подлых убийц можно брать сразу, потому что сто пятнадцать трупов это дело большое, а за большое, известно, можно и без трупов брать. Конечно, эффектней было бы взять каждую подругу с ножом в руке, но зачем? Не таскать же нам самим трупы? У меня так, например, даже грипп. Хорошо я так сказал, самому понравилось. И гостям понравилось. Опять сцепились короткими ручками, короткими ножками болтают. Я на них глянул, посуровел, сурово говорю: все, хватит! Убедили меня, дело серьезное. Будем брать сук и бандитов, плевать, чьи они друзья и подруги. Прямо сейчас брать будем. Даже прикрикнул на гостей — подтянитесь! Прямо сейчас брать пойдете. Вызову охранение, с ним и пойдете по адресам. Адресами-то запаслись? — Гости мне счастливо покивали. Понятно, я поднял трубку и звоню своему приятелю — главному психиатру области. Привет, дескать, старик! Имя не называю, все по дружески, все на короткой ноге. Старик, говорю, ты дома? Вот хорошо! Сейчас к тебе ребята подойдут, двое хороших ребят. У них интересные идеи, это по твоей части. И дело важное. Ты же знаешь, сказал я ему, я бы не послал к тебе людей, не будь столь важного дела. Это для меня, старик! Лично для меня. И, не мешкая, повесил трубку.
— А через час… — серые ледяные глаза Роальда пронзительно вспыхнули, Шурик редко видел его таким. — А через час у меня завизжал звонок. Именно завизжал. Аппарат запрыгал от визга. Твою мать! — стал орать на меня психиатр. Что ты сделал с моими любимыми пациентами? Несколько лет я лепил из них нормальных людей. Вот вылепил, отпустил на свободу, а они… Как они к тебе попали? Что ты им обещал?
Роальд тяжело вздохнул.
— Я ему ответил: смирись, гордый человек! Где-то ты просчитался.
Врач благосклонно кивнул:
— Кажется, ты не кончишь в психушке, Роальд. Главное для человека, вовремя выговориться. Сегодня ты выговорился на год вперед.
— Я сам так чувствую.
— Так вот, Роальд… Много ли на твоей памяти преступлений, тщательно обдуманных и совершенных женщинами?
— На моей памяти? Честно говоря, сразу ничего такого в голову не приходит.
— И не придет. Женщины совершают преступления только в шоке. За редчайшими исключениями. А если женщины убивают, то, как правило. только своих мужей. И ничего с этим не поделать. По самой своей природе женщина чисто психологически способна лишь на одно преступление — на проституцию. Если, конечно, считать проституцию преступлением.
Он торжествующе ткнул длинным пальцем в грудь Роальда:
— Для женщины важнее всего мотив. Главный мотив для нее — акт отчаяния, крайняя мера протеста после долгих, действительно долгих унижений. Понятно, что чаще всего под рукой в такие минуты оказывается муж.
Он задумался.
— Я это к тому, Роальд, что даже отчаявшаяся женщина не поднимет руку на ребенка, даже на чужого. Готов держать пари, если погибший на улице пацан и второй, потерявшийся, как-то связаны с цепочкой похищений, то косвенно, по касательной. Скорее всего, в тот момент дети находились уже вне внимания похитительницы.
Кафе находилось на первом этаже, все боковые двери были раскрыты, сухой жаркий воздух густо дрожал над стойкой. Народу в кафе оказалось мало, но все-таки несколько столиков было занято.
Репертуар тоже был тем еще. К счастью, играл не оркестр. Две колонки торчали над баром. Как только герой зарулил домой, из колонок понеслось еще более увлекательное:
Рули домой,
ведь ты не мой герой…
Да не с своей женой…
Давай, рули домой…
Тоже сильная песня, подумал Шурик. Народ такое быстро запоет. Народ любит простые вещи.
Сим-Сим, откройся,
Сим-Сим, отдайся,
да ты не бойся
и не стесняйся!..
— Глиняный век. Мамася, папася, — Врач с удовольствием озирался. — Погуще нажимайте на мещерявый мешуй. Здесь всегда так пусто? Только днем? Конечно, ночью свободней дышится. Вообще, нет ничего скучней времен покоя. Остроту жизни придает смута.
— Чепуха, — ответил грубо Роальд. — Смута притупляет чувства. Хорошая смута отупляет. Затянувшаяся смута делает человека идиотом. И насчет глиняного века ты не прав. Скорее, чугунный. Полистай уголовную хронику. Девяносто процентов бытовых преступлений происходит на кухне. Чугунная сковорода — главный калибр в наборе бытового оружия.
И хмыкнул, недоброжелательно разглядывая двинувшегося в их сторону официанта:
— Вот тебе типичный пример времен смуты. Это существо совсем недавно занималось общественно полезным делом. Оно работал в каком-нибудь КБ. Оно чертило какие-то схемы, что-то придумывало, может, даже полезное. А теперь, во времена смуты, оно разносит пиво и закуски. Почуяв смуту, это существо нырнуло прямо в омут. Если его не съедят хищниками, оно само скоро станет хищником.
— Все больны, всех лечить надо, — согласился Врач.
— Это вы мне? — удивился плечистый официант, останавливаясь за плечом Роальда и оглядывая Врача влажными нагловатыми глазами.
— Если вы не исключение.
Все с интересом уставились на официанта.
Официант нервно повел плечом. Сим-Сим, откройся…Возражать он не решался. Он еще не понял возможности клиентов. Он пытался анализировать, это было видно по его улыбающемуся, но несколько напряженному лицу. Сим-сим, отдайся…Оценив, наконец, возможности клиентов, официант ухмыльнулся:
— Клиент всегда прав.
— Будютька… мамудя… — восхищенно прошептал Врач, уставясь на замершего официанта влажными темными глазами. — Меж глыб эфира… И юрких птиц оркестр по стеклам неба… Как шулугун… Будютька… В ревущий чор… В хупайской ванне…
— Клиент всегда прав, — смутно тоскуя повторил официант.
— Как рококовый рококуй… — Врач не мог остановиться. — Сошлися черное шоссе с асфальтом неба… Какого черта?…
Официант вздрогнул.
— Какого черта? — повторил Врач, с восхищением прислушиваясь к вновь загремевшему в колонках Сим-симу. — Кто этот Сим-Сим? Араб? Почему он должен отдаться? Он представляет половые нацменшинства?
— Клиент всегда прав, — в третий раз повторил официант. — Они, Сим-Сим, торжествуют свободу. — Вряд ли официант понимал смысл собственных слов. Впрочем, смысла в них никто и не иск ал. Сим-Симзвучало ничем не хуже рококового рококуя или будютьки. — Они, Сим-Сим, выбирают свободу. Она уже рядом.
— Поздравляю, — обрадовался Врач. — Берите кузовом! Закусывайте зеленой пяточкой морского водоглаза!..
Официант слинял.
— Совсем больной, — важно сказал Врач, проводив официанта взглядом. — Но толк из него будет. Он попытается нас обуть процентов на сорок.
— На все пятьдесят, — хмыкнул Роальд. — Такие быстро входят во вкус. Через некоторое время он перестанет приносить домой те деньги, что приносит сейчас. У него появится левая квартира. левая машина, левая женщина.
И вдруг сам спросил:
— Он, правда, так плох?
— Еще хуже, чем ты думаешь, — важно кивнул Врач.
— Кстати о больных, — грубо сказал Роальд, заглушая Сим-Сима. — Как-то прошлой осенью сижу в конторе. На улице дождь, у меня насморк, батарея течет. Битва народов, кровь и склоки. Все гнусно и серо, так иногда бывает. Сижу и думаю — надо пойти домой и лечь в постель, завалив полный стакан перцовки. Вдруг звонок. Беру трубку. Слышу: «Это бюро?» — «Ага, — говорю. — Похоронное». — «Вы шутите?» — Я говорю: — «Ага.» — «Значит, — радуется голос в трубке, — это бюро!» — «Ага», — говорю я. — «Сыскное?» — «Ага.» — «Частное?» — «Ага». — «Вас-то нам и надо!». — «А сколько вас?» — спрашиваю. — «Мужчина и женщина.» — «Это значит двое?» — Мне отвечают: — «Ага». — «Чего хотите?» — «Срочно увидеть вас.» — «Если речь только об этом, — говорю, — то вчера в „Вечерке“ была моя фотография. Не думаю, что газету уже раскупили.» — «Нам нужно видеть вас лично!» — «Я не могу. Мне плохо.» — «Ага! — обрадовались на том конце провода. — Прижало вас, наконец!» — «Ага, — говорю, — прижало.» — «Сильно прижало?» — переспрашивают. — «Сильно, — говорю. — Сам такого не ожидал», — и шмыгаю мокрым носом. — «Ну так вот, — говорят мне торжествующе. — Не стоит отчаиваться. Мы знаем, что надо делать. От нашего разговора зависят десятки судеб». — «А, может, завтра встретимся? Когда речь о десятках судеб, надо хорошо подготовиться к разговору». — «Завтра будет поздно. В таких делах важна каждая секунда.» — «Но я плохо чувствую себя». — «Еще бы! — отвечают. — С чего бы вам хорошо себя чувствовать? Что вы сделали для того, чтобы чувствовать себя хорошо? Мы поднимаемся!» И повесили трубку.
Роальд изумленно моргнул:
— Я подняться не успел, стучат. Впускаю, шмыгаю носом. Два разнополых существа. И у нее, и у него торсы мощные, ноги коротенькие. Синдром Марфана явно их не коснулся, обошел стороной. Крепкие такие здоровячки. Сели на диван, ноги до полу не достают. Сидят, болтают ногами, темные глазенки поблескивают, руками, как дети, сцепились. Я говорю: «Пять минут, ни минуты больше. Сразу выкладывайте все, что знаете. Если речь о судьбе города, пяти минут должно хватить. Известно ведь, чем крупней проблема, тем проще ее решение». Ну, то существо, которое самец, говорит значительно: «Вы правда так думаете?» — Я говорю: — «Конечно.» — Тогда они переглянулись и, ухнув, как в воду прыгнули: — «Вот, дескать, мы вас искали. Именно вас искали. Нам говорили именно про вас, мы и решили искать вас. И нашли! — А глазенки у них при этом блестят, как зимние звезды в сильный мороз. Нехорошо блестят, я это сразу увидел. — Мы никуда не хотели идти, ни в органы, ни в милицию. Мы когда про вас услыхали, сразу поняли — именно вы нам нужны. Вы и ваше бюро. Все вместе. Вот и пришли к вам.» — «А где это вам про меня говорили?» — «На барахолке. Два кавказца вас сильно ругали.»
Роальд перевел дыхание.
— И начали они излагать дело. Самец одно слово скажет, самка — другое. Руки сплели, друг на друга смотрят, глазами блещут — контролируют друг друга. Так получается, объясняют, что в самом центре двухмиллионного города стали пропадать однокомнатные квартиры. Так они выразились. Я поправил. Наверное, поправил, не квартиры, а жильцы этих квартир. Им, по-видимому. такое в голову не приходило, но, подумав, они со мной согласились. Ага, говорят. Не зря мы именно к вам пришли. Вы смысл слов с ходу сечете! И так далее. Как только, объясняют, одинокий несемейный человек покупает в центре однокомнатную квартиру, так в одночасье — раз! — нет этого человека. Исчез, испарился. Присоединился к молчаливому большинству. А на его законном месте суетятся совсем другие, весело делят не принадлежащее им имущество. Уже сто пятнадцать таких квартир, то есть, в точном пересчете, сто пятнадцать исчезнувших душ! Объяснив такое, — сказал Роальд, — нежданные гости снова крепко сплели руки и начали болтать свешивающимися с дивана ножками. Ох, дескать, срочно надо спасать людей!
— Ну, я прикинул, сколько в нашем районе однокомнатных квартир. Много. Приуныл, на гостей смотрю По блеску глаз вижу, с кем дело имею. Спрашиваю: — «Могу помочь?» — «А то! — говорят гордо. Уже на ты переходят. — Еще как можешь!» — «Ладно, — говорю. — Чё делать? Кто виноват? Сколько забили?» — Они смотрят на меня как на дурака: — «Говорят же тебе, сто пятнадцать! Ты только представь себе — сто пятнадцать трупов, сто пятнадцать однокомнатных квартир! Куда ж такое годится?» — Я рукой замахал: — «Верю! Чё делать? Говорите скорей!» Они присмирели, переглянулись и выложили. Значит так, мужик! К десяти вечера, а по-настоящему хорошо бы и к девяти, непременно надо, значит, взять кучу преступников. Внезапно и сразу. Последняя формулировка им так понравилась, что они сами себе в ладошки похлопали. Внезапно и сразу! Я, понятно, сказал: — «Нет проблем. Накроем. Может даже к девяти. Внезапно и сразу. У меня правда грипп, но, думаю, к девяти возьмем. Если надо, то чё не взять? Ведь не игрушки, я понимаю. Вы в правильное место пришли.» А они радуются. Вот точно, говорят, как кавказцы начали тебя ругать, нас как ударило. Сразу поняли — к тебе надо идти, ни к кому другому. Это точно, поддакиваю, не прогадали. Называйте имена, адреса, явки. Всех брать будем. Они и назвали!
Роальд удивленно пожал плечами:
— Оказывается, к десяти вечера, а лучше к девяти, взять надо было мэра, жену мэра, подруг жены мэра и всех мужей всех подруг жены мэра. Ни хрена, говорю, это ж сколько возиться придется!? Гости сразу посмурнели, нахмурились, глазами по мне бегают, ощупывают. Ладно, ладно, иду на попятный, подруг мэра не жалко. Всех возьмем. И мэра возьмем. Только вот… Но они и слышать не хотят никаких рассуждений, расцепились, ручками замахали: — «Немедленно начинай! Ты чё? Самое позднее, к десяти!» И сурово так улыбаются. А мне, конечно, не хватало еще при насморке двух карликов по бюро гонять. Я на них смотрю и тоже как можно суровей спрашиваю: — «Это хорошо, что вы ко мне пришли. Это хорошо, что вы меня выбрали. Я борюсь с нарушениями законности беспощадно. Мне все одно — бомж или мэр, и тому и другому дам по рогам, коли решили не уважать законность. А тут, сами ведь говорите, сто пятнадцать нарушений! Да мы только за одно всех подруг пересажаем, но нужен нам хоть один…» — Они так и уставились на меня: — «Чё? Чё?…» — «Как, говорю, чё? Нужен хоть один труп! Хоть один из ста пятнадцати!»
— Новость эта их сразила, — сказал Роальд, — наповал сразила. Они все обдумали, кроме такого пустяка. Подумаешь, сто пятнадцать трупов! Ну, я на эту слабинку и стал давить. Вот, говорю, здорово, что вы именно ко мне пришли. Я вас сейчас запишу в особую тетрадку, а потом, может, получите орден. Будете по очереди носить. За борьбу с мафией! Если одного из вас мафия уничтожит, тогда второй может носить тот орден постоянно. И проблем никаких, говорю, сейчас позвоню сотрудникам — всех подруг возьмем. Только труп, говорю, труп нужен! — «А будет труп, — говорит один из гостей, самка, кажется. И задумчиво на меня смотрит. — Будет, будет тебе труп!» Я, понятно, снова в обход. Забыл, говорю, забыл про одну новую поправку к законам. Вышла, объясняю, одна новая поправка к законам. Госдума ж у нас не зря, Госдума у нас сильно работает. Нынче всех можно брать, ежели кто крупное замышляет. Если, скажем, трупов насчитывается сто пятнадцать, а в наличии нет ни одного, все равно подлых убийц можно брать сразу, потому что сто пятнадцать трупов это дело большое, а за большое, известно, можно и без трупов брать. Конечно, эффектней было бы взять каждую подругу с ножом в руке, но зачем? Не таскать же нам самим трупы? У меня так, например, даже грипп. Хорошо я так сказал, самому понравилось. И гостям понравилось. Опять сцепились короткими ручками, короткими ножками болтают. Я на них глянул, посуровел, сурово говорю: все, хватит! Убедили меня, дело серьезное. Будем брать сук и бандитов, плевать, чьи они друзья и подруги. Прямо сейчас брать будем. Даже прикрикнул на гостей — подтянитесь! Прямо сейчас брать пойдете. Вызову охранение, с ним и пойдете по адресам. Адресами-то запаслись? — Гости мне счастливо покивали. Понятно, я поднял трубку и звоню своему приятелю — главному психиатру области. Привет, дескать, старик! Имя не называю, все по дружески, все на короткой ноге. Старик, говорю, ты дома? Вот хорошо! Сейчас к тебе ребята подойдут, двое хороших ребят. У них интересные идеи, это по твоей части. И дело важное. Ты же знаешь, сказал я ему, я бы не послал к тебе людей, не будь столь важного дела. Это для меня, старик! Лично для меня. И, не мешкая, повесил трубку.
— А через час… — серые ледяные глаза Роальда пронзительно вспыхнули, Шурик редко видел его таким. — А через час у меня завизжал звонок. Именно завизжал. Аппарат запрыгал от визга. Твою мать! — стал орать на меня психиатр. Что ты сделал с моими любимыми пациентами? Несколько лет я лепил из них нормальных людей. Вот вылепил, отпустил на свободу, а они… Как они к тебе попали? Что ты им обещал?
Роальд тяжело вздохнул.
— Я ему ответил: смирись, гордый человек! Где-то ты просчитался.
Врач благосклонно кивнул:
— Кажется, ты не кончишь в психушке, Роальд. Главное для человека, вовремя выговориться. Сегодня ты выговорился на год вперед.
— Я сам так чувствую.
— Так вот, Роальд… Много ли на твоей памяти преступлений, тщательно обдуманных и совершенных женщинами?
— На моей памяти? Честно говоря, сразу ничего такого в голову не приходит.
— И не придет. Женщины совершают преступления только в шоке. За редчайшими исключениями. А если женщины убивают, то, как правило. только своих мужей. И ничего с этим не поделать. По самой своей природе женщина чисто психологически способна лишь на одно преступление — на проституцию. Если, конечно, считать проституцию преступлением.
Он торжествующе ткнул длинным пальцем в грудь Роальда:
— Для женщины важнее всего мотив. Главный мотив для нее — акт отчаяния, крайняя мера протеста после долгих, действительно долгих унижений. Понятно, что чаще всего под рукой в такие минуты оказывается муж.
Он задумался.
— Я это к тому, Роальд, что даже отчаявшаяся женщина не поднимет руку на ребенка, даже на чужого. Готов держать пари, если погибший на улице пацан и второй, потерявшийся, как-то связаны с цепочкой похищений, то косвенно, по касательной. Скорее всего, в тот момент дети находились уже вне внимания похитительницы.
Роальд не успел ответить.
Ударом ноги отворив дверь, в уютный сумеречный зал гостиничного кафе ввалился главный редактор газеты «Шанс-2» — господин демократ Иваньков, по имени Сергей Иваныч.
Ударом ноги отворив дверь, в уютный сумеречный зал гостиничного кафе ввалился главный редактор газеты «Шанс-2» — господин демократ Иваньков, по имени Сергей Иваныч.
2
Он не ввалился.
Он впал в зал.
Если бы не приятели-телохранители, поддерживающие Иванькова сразу с двух сторон, он непременно упал бы. Но его удержали и, вскинув голову, Иваньков неожиданно ровным, хотя и пропитым голосом, прохрипел:
— Не вижу…
— Так не сразу же! — убеждали приятели-телохранители. — Надо глаза раскрыть. Ты глаза раскрой.
Кажется, на сей раз они тоже поддали.
Широко распахнув полы костюма — благородно-стальной цвет с чуть проглядывающей, почти незаметной вертикальной полоской — Иваньков громко икнул.
— Пьян? В такое время? — удивился Врач, прищуриваясь. — Кажется, это Иваньков? Никогда не видел его в таком состоянии. И не хромает! Это что ж у него с ногами?
— А что у него с ногами?
— Да он же шел не хромая!
— Он разве шел?
— Водкой хромоту не излечишь, — отрезал Врач. — Опять же, чего он такой тихий? Я с ним выпивал. Он тихим не может быть, у него мозг так построен.
— Не гони лошадей, — сказал Роальд. — Он еще о себе заявит.
— Ты его знаешь?
— Еще бы! Он мой клиент.
— Не наблюдаю с его стороны никаких признаков уважения.
— Не спорю.
— С чем связаны его дела?
— С рогами, — грубо ответил Роальд.
— Работаешь на рогоносцев?
— Разве они не люди? Ты ведь лечишь рогоносцев.
— Я лечу всех! — Врач удовлетворенно ухмыльнулся. Он был доволен собой. — Могу признаться, научиться этому было нелегко. Я тоже был женат, может, ты слышал? Впрочем, вряд ли. Мы в то время друг друга не знали. Я жил здесь, в Кировке. Сумасшедший район. Изучал психологию нищеты. Сутками не бывал дома. Ты же знаешь меня, Роальд. Притоны, лачужки, вокзальные скамьи, тихие скверы. Я присматривался к людям, Роальд. Несчастья у всех примерно одни и те же, но переносят их люди по разному. Даже очень похожие люди переносят несчастья по разному. Я пытался делиться своими наблюдениями с женой, но ей не нравилось, когда я появлялся под утро грязный и потный, неизвестно откуда, с запахом алкоголя и прокуренный, и начинал говорить о несчастьях. Мне хотелось удивить ее. Помнишь я говорил о терпении и об акте отчаяния, как о главном мотиве преступлений, совершаемых женщинами? Однажды я вернулся домой под утро. Я был грязен и непричесан. Меня сопровождал толстяк в шубе и в сапогах — магаданец, пропивавший свои отпускные. Две девицы пристали к нам еще ночью, но мы их толком и рассмотреть не успели. Они сказали, что обожают шампанское и магаданец купил сразу ящик, который девицы и несли. Я очень хотел удивить жену. Магаданец подарил мне роскошные оленьи рога, я таких никогда не видел. Рога я торжественно нес перед собой, как корону, за мной в шубе и в сапогах шагал потный бородатый магаданец с двумя откупоренными бутылками шампанского, к которым он время от времени прикладывался, а уже за магаданцем тащили ящик девицы, веселенькие и растрепанные. Мне и сейчас наша процессия кажется веселой и дружелюбной, но первый, на кого мы наткнулись в подъезде, был наш сосед по лестничной площадке — отставной майор безопасности, чучело в галифе. «Кому несешь?» — спросил он неприветливо, указывая на рога. И в этот момент моя жена открыла дверь — она собиралась вынести мусор. Я торжествующе завопил: — «Это я!» — Она странным голосом ответила: — «Вижу». При этом смотрела она на девиц. Я хотел, чтобы она мягко произнесла: — «Входите!» и широко распахнула дверь. Я был полон самых благородных чувств. Меня переполняли восторг и восхищение. Я любил свою жену. Я хотел познакомить ее с магаданцем и шлюхами. Знаешь, такие зрелища иногда поддерживают. Но жена сказала: — «Боже мой!» и вывернула на меня ведро с мусором. Не знаю, что ее больше потрясло: магаданец в шубе, наброшенной почти на голое тело, шлюхи с шампанским, или оленьи рога, которые я нес перед собой, как букет цветов или корону. Пришлось уехать в Т., о чем я никогда не жалел… Благодарный простой народ… — забормотал Врач. — Доброжелательное отношение к серьезным исследователям…
— Эта история пошла тебе на пользу, — сказал Роальд.
— Я знаю.
Все это время Шурик молчал.
Акт отчаяния…
Ему было не по себе.
Он думал о Симе.
Если бы у Симы не было мужа и сына… Да черт с ними, дело не в них… Почему она ушла?… Когда ее ждать?…
Он злился, думая о Симе, и не мог о ней не думать.
Попади такой в руки.
Он усмехнулся. Не так. Когда говоришь о Симе, надо не так Когда говоришь о Симе, точней будет — попади такой в ноги…
Он вздрогнул.
Чудовищным ударом тяжелой трости, осколками разлетающейся посуды Иваньков дал миру знать, что возвращается в активное состояние.
Шурик с отвращением издали взглянул на Иванькова:
— Он опять нас не узнает, Роальд.
Убеждаясь в своей правоте, Шурик помахал Иванькову рукой.
Скорчив злобную гримасу, Иваньков сплюнул. Рядом с ним, убеждая его в чем-то, сидел один из телохранителей. Второй отошел к стойке. Слушая телохранителя, Иваньков багровел и морщился. Он на глазах распухал. Обида и другие сильные чувства буквально переполняли его. Он распухал. Он готов был взорваться.
— Наша гордость, наш кандидат, наша надежда, — со лживой гордостью перечислил Роальд. — Демократ до кончиков ногтей. Умеет поставить себя. Умеет постоять за правду.
И быстро спросил:
— Что ты скажешь о нашем выборе?
— Динамичная структура, — подтвердил Врач. — Но зависимая.
— Почему ты так думаешь?
Врач не ответил. Он внимательно приглядывался к Иванькову, сидевшему к ним вполоборота.
— Эти двое водят его, — сказал Роальд, тоже приглядываясь. — И заметь, не только за нос. Зато к утру Иваньков будет снова трезв, как стеклышко. Наверное, они экспериментируют с каким-то новым антиалкогольным препаратом, — усмехнувшись предположил он. — Вообще это странно. Я Иванькова более или менее знаю. Когда прогорела газета «Шанс», он сумел подняться. Алкашу такое не по силам. Больше того, он помог подняться другим. Я это точно знаю. За Иваньковым числится не одно доброе дело. А сейчас…
— Ты что-то путаешь, — удивился Врач. — Существо, так лихо орудующее тростью, не может совершать добрых дел. По крайней мере, сознательно. К тому же это существо патологически трусливо, оно боится собственных мордоворотов. А Иваньков не такой. Я не видел Иванькова год, если не больше, но даже за год невозможно так измениться.
Он впал в зал.
Если бы не приятели-телохранители, поддерживающие Иванькова сразу с двух сторон, он непременно упал бы. Но его удержали и, вскинув голову, Иваньков неожиданно ровным, хотя и пропитым голосом, прохрипел:
— Не вижу…
— Так не сразу же! — убеждали приятели-телохранители. — Надо глаза раскрыть. Ты глаза раскрой.
Кажется, на сей раз они тоже поддали.
Широко распахнув полы костюма — благородно-стальной цвет с чуть проглядывающей, почти незаметной вертикальной полоской — Иваньков громко икнул.
— Пьян? В такое время? — удивился Врач, прищуриваясь. — Кажется, это Иваньков? Никогда не видел его в таком состоянии. И не хромает! Это что ж у него с ногами?
— А что у него с ногами?
— Да он же шел не хромая!
— Он разве шел?
— Водкой хромоту не излечишь, — отрезал Врач. — Опять же, чего он такой тихий? Я с ним выпивал. Он тихим не может быть, у него мозг так построен.
— Не гони лошадей, — сказал Роальд. — Он еще о себе заявит.
— Ты его знаешь?
— Еще бы! Он мой клиент.
— Не наблюдаю с его стороны никаких признаков уважения.
— Не спорю.
— С чем связаны его дела?
— С рогами, — грубо ответил Роальд.
— Работаешь на рогоносцев?
— Разве они не люди? Ты ведь лечишь рогоносцев.
— Я лечу всех! — Врач удовлетворенно ухмыльнулся. Он был доволен собой. — Могу признаться, научиться этому было нелегко. Я тоже был женат, может, ты слышал? Впрочем, вряд ли. Мы в то время друг друга не знали. Я жил здесь, в Кировке. Сумасшедший район. Изучал психологию нищеты. Сутками не бывал дома. Ты же знаешь меня, Роальд. Притоны, лачужки, вокзальные скамьи, тихие скверы. Я присматривался к людям, Роальд. Несчастья у всех примерно одни и те же, но переносят их люди по разному. Даже очень похожие люди переносят несчастья по разному. Я пытался делиться своими наблюдениями с женой, но ей не нравилось, когда я появлялся под утро грязный и потный, неизвестно откуда, с запахом алкоголя и прокуренный, и начинал говорить о несчастьях. Мне хотелось удивить ее. Помнишь я говорил о терпении и об акте отчаяния, как о главном мотиве преступлений, совершаемых женщинами? Однажды я вернулся домой под утро. Я был грязен и непричесан. Меня сопровождал толстяк в шубе и в сапогах — магаданец, пропивавший свои отпускные. Две девицы пристали к нам еще ночью, но мы их толком и рассмотреть не успели. Они сказали, что обожают шампанское и магаданец купил сразу ящик, который девицы и несли. Я очень хотел удивить жену. Магаданец подарил мне роскошные оленьи рога, я таких никогда не видел. Рога я торжественно нес перед собой, как корону, за мной в шубе и в сапогах шагал потный бородатый магаданец с двумя откупоренными бутылками шампанского, к которым он время от времени прикладывался, а уже за магаданцем тащили ящик девицы, веселенькие и растрепанные. Мне и сейчас наша процессия кажется веселой и дружелюбной, но первый, на кого мы наткнулись в подъезде, был наш сосед по лестничной площадке — отставной майор безопасности, чучело в галифе. «Кому несешь?» — спросил он неприветливо, указывая на рога. И в этот момент моя жена открыла дверь — она собиралась вынести мусор. Я торжествующе завопил: — «Это я!» — Она странным голосом ответила: — «Вижу». При этом смотрела она на девиц. Я хотел, чтобы она мягко произнесла: — «Входите!» и широко распахнула дверь. Я был полон самых благородных чувств. Меня переполняли восторг и восхищение. Я любил свою жену. Я хотел познакомить ее с магаданцем и шлюхами. Знаешь, такие зрелища иногда поддерживают. Но жена сказала: — «Боже мой!» и вывернула на меня ведро с мусором. Не знаю, что ее больше потрясло: магаданец в шубе, наброшенной почти на голое тело, шлюхи с шампанским, или оленьи рога, которые я нес перед собой, как букет цветов или корону. Пришлось уехать в Т., о чем я никогда не жалел… Благодарный простой народ… — забормотал Врач. — Доброжелательное отношение к серьезным исследователям…
— Эта история пошла тебе на пользу, — сказал Роальд.
— Я знаю.
Все это время Шурик молчал.
Акт отчаяния…
Ему было не по себе.
Он думал о Симе.
Если бы у Симы не было мужа и сына… Да черт с ними, дело не в них… Почему она ушла?… Когда ее ждать?…
Он злился, думая о Симе, и не мог о ней не думать.
Попади такой в руки.
Он усмехнулся. Не так. Когда говоришь о Симе, надо не так Когда говоришь о Симе, точней будет — попади такой в ноги…
Он вздрогнул.
Чудовищным ударом тяжелой трости, осколками разлетающейся посуды Иваньков дал миру знать, что возвращается в активное состояние.
Шурик с отвращением издали взглянул на Иванькова:
— Он опять нас не узнает, Роальд.
Убеждаясь в своей правоте, Шурик помахал Иванькову рукой.
Скорчив злобную гримасу, Иваньков сплюнул. Рядом с ним, убеждая его в чем-то, сидел один из телохранителей. Второй отошел к стойке. Слушая телохранителя, Иваньков багровел и морщился. Он на глазах распухал. Обида и другие сильные чувства буквально переполняли его. Он распухал. Он готов был взорваться.
— Наша гордость, наш кандидат, наша надежда, — со лживой гордостью перечислил Роальд. — Демократ до кончиков ногтей. Умеет поставить себя. Умеет постоять за правду.
И быстро спросил:
— Что ты скажешь о нашем выборе?
— Динамичная структура, — подтвердил Врач. — Но зависимая.
— Почему ты так думаешь?
Врач не ответил. Он внимательно приглядывался к Иванькову, сидевшему к ним вполоборота.
— Эти двое водят его, — сказал Роальд, тоже приглядываясь. — И заметь, не только за нос. Зато к утру Иваньков будет снова трезв, как стеклышко. Наверное, они экспериментируют с каким-то новым антиалкогольным препаратом, — усмехнувшись предположил он. — Вообще это странно. Я Иванькова более или менее знаю. Когда прогорела газета «Шанс», он сумел подняться. Алкашу такое не по силам. Больше того, он помог подняться другим. Я это точно знаю. За Иваньковым числится не одно доброе дело. А сейчас…
— Ты что-то путаешь, — удивился Врач. — Существо, так лихо орудующее тростью, не может совершать добрых дел. По крайней мере, сознательно. К тому же это существо патологически трусливо, оно боится собственных мордоворотов. А Иваньков не такой. Я не видел Иванькова год, если не больше, но даже за год невозможно так измениться.