Страница:
Не отстал.
Дунул, да не туда.
А ему многое обещали. Выезды интересные, большую квартиру в Москве в любом районе, из спорта соберется уходить – хорошую базу, перспективных учеников. Укрепляй родину, дурак! Завоевывай славу родине! А он не захотел. Он как бы выбрал какую-то свою правду. А в итоге попал в печь крематория. Виктор Сергеевич, наверное, постарался…
Николай Петрович вздохнул.
Спросил, отвлекаясь от мыслей:
– Ну что, Коляка? Доволен поездкой?
Коляка зарделся от внимания шефа:
– Еще бы, Николай Петрович! Конечно, доволен, Николай Петрович. Я ведь человек простой, рабочий. Мне бы теперь домой побыстрее.
– Скоро будем и дома.
Усмехнулся:
– Вернемся домой, каждого отмечу.
– Это правильно! – обрадовался и осмелел Коляка. – Отмечать надо. Мы ж к вам всей душой!
И совсем осмелел, задергался, отчаянно ища тему понятную и близкую Николаю Петровичу:
– Вот, Николай Петрович, я чё спросить-то хотел? Перед отъездом Игорек в гараж забегал. Он чё? Расшибся, что ли? Разбил машину? Злой под глазом фонарь. Чё это с ним?…
Сердце Николае Петровича болезненно колыхнулось и стало вдруг останавливаться.
Он резко схватился за подлокотник.
Ага, вот оно откуда, это неясное чувство тревоги. Не ведь не дал перед отъездом контрольного звонка!
– Игорек? – как бы равнодушно переспросил он. – Игорек? Забегал перед отъездом?… О чем это ты?…
– Да об Игорьке… – обрадовался Коляка. – Я, значит, мыл в гараже машину, а Игорек заявляется, фонарь под глазом. Разбился? – спрашиваю. А Игорек щерится, ну, вы знаете, как он щерится… Разбился, наверное, думаю. Или злится, что вы не взяли его с собой…
– Да погоди ты, погоди, Коляка… Чего ты так тараторишь?… – Николай Петрович, наконец, взял себя в руки, даже несколько умирил внезапное сердцебиение. – Когда, говоришь, забегал к тебе Игорек?…
– Да под самый вечер. Я уже в порт собирался.
– Да погоди, погоди, Коляка, не тараторь… Когда это под самый вечер?… Неужто в день отъезда?…
– Ну да. Я и говорю вам. Морда разбита. И щерится.
Так вот откуда эта откуда тревога. Забылся. На час, на другой, но забылся. Утерял контроль над ситуацией. «Верочка, меня ни для кого нет…» Забылся, не дал перед выездом контрольного звонка…
Да как так! Чепуха какая-то! Не мог забежать Игорек в гараж к Коляке, да еще под самый вечер… К вечеру от Игорька и пепла не должно было уже остаться… Из рук Виктора Сергеевича никто никогда не уходил… Что-то путает, что-то врет Коляка…
– Как это Игорек мог забежать под вечер? Игорек же при деле. Я его оставил при одном очень важном деле.
– Ну, Игорек быстрый, – засмеялся Коляка. – За ним не заржавеет. Игорек все успеет.
– Перед самым, говоришь, отъездом, Коляка?
– Перед самым, Николай Петрович.
– Точно забегал?
– Вот крест.
– Один?
Коляка замялся.
Задергался весь, заюлил, не оборачиваясь к Николаю Петровичу, как бы всматриваясь в несущееся навстречу шоссе:
– Один, конечно.
– А я где был?
– Ну, Верунчик сказала: вы уехали. Она всем так говорила. Не будет сегодня Николая Петровича, так всем говорила.
– Ну и ладно, – согласился Николай Петрович. – Ну забегал, Игорек. Черт с ним. Все вы такие. Вернусь, хвост накручу Игорьку.
А сам подумал: рехнулся, наверное, Коляка. Нельзя ему больше верить. Он покойников наяву видит!
Но сосало, сосало нехорошо под сердцем.
К вечеру в день отъезда прах Игорька должен был уже лежать в урне. Или в печи. Это уж на усмотрение Виктора Сергеевича. Не мог Игорек никак столковаться с Виктором Сергеевичем. От Виктора Сергеевича никто еще никогда не уходил. С Виктором Сергеевичем нельзя столковаться. К вечеру в день отъезда и бык, и Игорек должны были стать просто кучкой пепла.
– Чего хотел-то? – рассеянно спросил Николай Петрович. – Что-нибудь заказал Игорек? Ты скажи. Я ведь своих людей ценю. Если ты не успел выполнить заказ, вместе сделаем.
– Да ну! – отмахнулся Коляка. – Игорьку ничего не надо. Все, что ему надо, у него уже есть.
– Ну и лады, – окончательно замял разговор Николай Петрович. – Ты вот что, Коляка. Ты незаметно глянь в зеркальце заднего вида. Только не высовывайся наружу. Видишь? Ага… Красный БМВ… Что-то он на глаза стал попадаться… По-моему, он уже сегодня бегал за нами.
– Да ну! Красных БМВ здесь, как карасей в пруду!
– Но идет-то за нами.
– Ну, идет и идет, – Коляка пожал плечами. – Куда он денется? Дорога одна. Хорошая дорога.
– А ты, Коляка, все-таки прибавь скорость, – сурово приказал Николай Петрович. – Прибавь, прибавь. Мало ли что? На паром бы не опоздать.
– А теперь? – спросил Хунгер. – За кем теперь?
– Давай за «семеркой» Ёха, – Валентин виновато развел руками. – Посмотрим, куда она, а потом в порт. Там меня и высадишь. Ты прости, что я отнял у тебя много времени.
Хунгер улыбнулся:
– Нам по пути, Валя.
И посвистел задумчиво под нос:
– Почему – Валя?
– Ты это о чем?
– Почему – Валя? Валя это девушка. Валя это женское имя. А ты чемпион.
– А-а-а… Ты про имя… Ну как почему?… Валентин и Валентина, Александр и Александра, Федор и Федора… У вас разве не так?
Хунгер понял:
– Так, так… Гертруд и Гертруда… Маргарит и Маргарита… Йоахим и Йоахима… Похоже?
– Не очень.
– Гляди! – тормознул Хунгер.
«Семерка» впереди резко сбросила скорость, сползла на обочину и, перевалив неглубокий кювет, легко вползла в густые заросли орешника.
Хунгер озадаченно взглянул на Валентина:
– У нас так не ездят.
– Подожди меня.
Выскочив из машины, Валентин бесшумно нырнул в кусты.
Бежал он торопливо, но осторожно. Черт знает, может, их заметили? Может, сбивают с толку? Может, решили прямо через поле выскочить на другое шоссе? Пока он тут бегает, они скроются из виду.
Но, отведя рукой низкую густую ветку, Валентин сразу увидел знакомую «семерку».
Машина стояла на укромной полянке под невысоким, но крепким дубом. Обе дверцы распахнуты. Человек в кожаных перчатках, привстав на цыпочках, ладил на толстый сук веревочную петлю. Хмурый Гена курил, искоса поглядывая на смуглого мальчишку, испуганно присевшего в траву.
Вроде турчонок, отметил про себя Валентин. Скорее всего, турчонок. Их, говорят, много сейчас в Германии. Чем достал мальчишка придурков?
– Кончай возиться, – выругался Гена.
Человек в кожаных перчатках попробовал рукой петлю, хрюкнул удовлетворенно:
– Хоть сам вешайся.
Валентин замер.
Броситься на них? Расстреляют. Стволы, наверное, есть при каждом.
Придумать он ничего не успел.
Где-то за его спиной прозвучала команда:
– Ахтунг! Ахтунг! Полиция!
– Это ты, Ёха, хорошо придумал, – Валентин озабоченно смахнул со лба пот и зачарованно уставился на грандиозный, празднично расцвеченный цветными огнями корпус «Анны Карениной». – Это ты хорошо придумал. Они как только услышали про полицию, все враз бросили и рванули с места, даже дверцы не закрыв. Теперь, небось, с испугу и машину где-нибудь бросят.
Хунгер покачал головой:
– Ты, правда, Валя, думаешь, что тебе не надо позвонить в полицию?
– Не надо.
– Но… – Хунгер обернулся и успокаивающе кивнул затравленному индусенку. – Может, все-таки…
– Если ты сейчас притащишь мальчишку в полицию, Ёха, – негромко сказал Валентин, – в лучшем случае мальчишку вышлют из страны. А я не уверен, что для него это лучший случай. После этого мальчишка сам залезет в петлю.
– Но, Валя…
– Делай, как знаешь, – кивнул Валентин. – Только как ты все объяснишь в полиции?
Хунгер пожал плечами:
– Все как было, Валя. Не думай об этом.
– Ладно…
Валентин сунул руку в карман:
– Держи.
– Что это? – немец восхищенно уставился на тускло блеснувший на его ладони массивный золотой перстень.
– Подарок. От меня и от моего брата.
– Это дорогая вещь, – обеспокоился Хунгер. – Я не могу даже от тебя принять такой дорогой подарок.
– От меня можешь, – твердо ответил Валентин. – Потому и дарю тебе перстень, Ёха, что он дорогой.
Хунгер изумленно откинулся на спинку сиденья и так захохотал, что индусенок за его спиной испуганно затаил дыхание.
– Держи, чемпион!
Сунув руку под сиденье, немец извлек яркий плоский пакет, разрисованный полуголыми красотками.
– Что это?
– Презент. – Хунгер подмигнул. – Для твоей фрау.
– У меня нет фрау.
– Тогда для твоей подруги.
И объяснил, смеясь:
– Это мой теперешний бизнес, Валя. Я теперь торгую самым сексуальным женским бельем в Европе.
И опять захохотал, восхищенно разглядывая массивный перстень:
– Бон шанс, Валя! Бон шанс! Подымайся на свой паром. И помни. Тебе повезло, что я тогда не добрался до тебя в Осло!
«Я вас предупреждал, Николай Петрович!..»
Дунул, да не туда.
А ему многое обещали. Выезды интересные, большую квартиру в Москве в любом районе, из спорта соберется уходить – хорошую базу, перспективных учеников. Укрепляй родину, дурак! Завоевывай славу родине! А он не захотел. Он как бы выбрал какую-то свою правду. А в итоге попал в печь крематория. Виктор Сергеевич, наверное, постарался…
Николай Петрович вздохнул.
Спросил, отвлекаясь от мыслей:
– Ну что, Коляка? Доволен поездкой?
Коляка зарделся от внимания шефа:
– Еще бы, Николай Петрович! Конечно, доволен, Николай Петрович. Я ведь человек простой, рабочий. Мне бы теперь домой побыстрее.
– Скоро будем и дома.
Усмехнулся:
– Вернемся домой, каждого отмечу.
– Это правильно! – обрадовался и осмелел Коляка. – Отмечать надо. Мы ж к вам всей душой!
И совсем осмелел, задергался, отчаянно ища тему понятную и близкую Николаю Петровичу:
– Вот, Николай Петрович, я чё спросить-то хотел? Перед отъездом Игорек в гараж забегал. Он чё? Расшибся, что ли? Разбил машину? Злой под глазом фонарь. Чё это с ним?…
Сердце Николае Петровича болезненно колыхнулось и стало вдруг останавливаться.
Он резко схватился за подлокотник.
Ага, вот оно откуда, это неясное чувство тревоги. Не ведь не дал перед отъездом контрольного звонка!
– Игорек? – как бы равнодушно переспросил он. – Игорек? Забегал перед отъездом?… О чем это ты?…
– Да об Игорьке… – обрадовался Коляка. – Я, значит, мыл в гараже машину, а Игорек заявляется, фонарь под глазом. Разбился? – спрашиваю. А Игорек щерится, ну, вы знаете, как он щерится… Разбился, наверное, думаю. Или злится, что вы не взяли его с собой…
– Да погоди ты, погоди, Коляка… Чего ты так тараторишь?… – Николай Петрович, наконец, взял себя в руки, даже несколько умирил внезапное сердцебиение. – Когда, говоришь, забегал к тебе Игорек?…
– Да под самый вечер. Я уже в порт собирался.
– Да погоди, погоди, Коляка, не тараторь… Когда это под самый вечер?… Неужто в день отъезда?…
– Ну да. Я и говорю вам. Морда разбита. И щерится.
Так вот откуда эта откуда тревога. Забылся. На час, на другой, но забылся. Утерял контроль над ситуацией. «Верочка, меня ни для кого нет…» Забылся, не дал перед выездом контрольного звонка…
Да как так! Чепуха какая-то! Не мог забежать Игорек в гараж к Коляке, да еще под самый вечер… К вечеру от Игорька и пепла не должно было уже остаться… Из рук Виктора Сергеевича никто никогда не уходил… Что-то путает, что-то врет Коляка…
– Как это Игорек мог забежать под вечер? Игорек же при деле. Я его оставил при одном очень важном деле.
– Ну, Игорек быстрый, – засмеялся Коляка. – За ним не заржавеет. Игорек все успеет.
– Перед самым, говоришь, отъездом, Коляка?
– Перед самым, Николай Петрович.
– Точно забегал?
– Вот крест.
– Один?
Коляка замялся.
Задергался весь, заюлил, не оборачиваясь к Николаю Петровичу, как бы всматриваясь в несущееся навстречу шоссе:
– Один, конечно.
– А я где был?
– Ну, Верунчик сказала: вы уехали. Она всем так говорила. Не будет сегодня Николая Петровича, так всем говорила.
– Ну и ладно, – согласился Николай Петрович. – Ну забегал, Игорек. Черт с ним. Все вы такие. Вернусь, хвост накручу Игорьку.
А сам подумал: рехнулся, наверное, Коляка. Нельзя ему больше верить. Он покойников наяву видит!
Но сосало, сосало нехорошо под сердцем.
К вечеру в день отъезда прах Игорька должен был уже лежать в урне. Или в печи. Это уж на усмотрение Виктора Сергеевича. Не мог Игорек никак столковаться с Виктором Сергеевичем. От Виктора Сергеевича никто еще никогда не уходил. С Виктором Сергеевичем нельзя столковаться. К вечеру в день отъезда и бык, и Игорек должны были стать просто кучкой пепла.
Всех сменю!– Точно! – озабоченно вспоминал, поглядывая на шефа, насторожившийся Коляка. – Под самый вечер забегал, перед самым отъездом. Вы, значит, где-то по делам, может, уже уехали на паром, тут Игорек и появился. Злой, как с похмела. И фонарь под глазом.
– Чего хотел-то? – рассеянно спросил Николай Петрович. – Что-нибудь заказал Игорек? Ты скажи. Я ведь своих людей ценю. Если ты не успел выполнить заказ, вместе сделаем.
– Да ну! – отмахнулся Коляка. – Игорьку ничего не надо. Все, что ему надо, у него уже есть.
– Ну и лады, – окончательно замял разговор Николай Петрович. – Ты вот что, Коляка. Ты незаметно глянь в зеркальце заднего вида. Только не высовывайся наружу. Видишь? Ага… Красный БМВ… Что-то он на глаза стал попадаться… По-моему, он уже сегодня бегал за нами.
– Да ну! Красных БМВ здесь, как карасей в пруду!
– Но идет-то за нами.
– Ну, идет и идет, – Коляка пожал плечами. – Куда он денется? Дорога одна. Хорошая дорога.
– А ты, Коляка, все-таки прибавь скорость, – сурово приказал Николай Петрович. – Прибавь, прибавь. Мало ли что? На паром бы не опоздать.
– А теперь? – спросил Хунгер. – За кем теперь?
– Давай за «семеркой» Ёха, – Валентин виновато развел руками. – Посмотрим, куда она, а потом в порт. Там меня и высадишь. Ты прости, что я отнял у тебя много времени.
Хунгер улыбнулся:
– Нам по пути, Валя.
И посвистел задумчиво под нос:
– Почему – Валя?
– Ты это о чем?
– Почему – Валя? Валя это девушка. Валя это женское имя. А ты чемпион.
– А-а-а… Ты про имя… Ну как почему?… Валентин и Валентина, Александр и Александра, Федор и Федора… У вас разве не так?
Хунгер понял:
– Так, так… Гертруд и Гертруда… Маргарит и Маргарита… Йоахим и Йоахима… Похоже?
– Не очень.
– Гляди! – тормознул Хунгер.
«Семерка» впереди резко сбросила скорость, сползла на обочину и, перевалив неглубокий кювет, легко вползла в густые заросли орешника.
Хунгер озадаченно взглянул на Валентина:
– У нас так не ездят.
– Подожди меня.
Выскочив из машины, Валентин бесшумно нырнул в кусты.
Бежал он торопливо, но осторожно. Черт знает, может, их заметили? Может, сбивают с толку? Может, решили прямо через поле выскочить на другое шоссе? Пока он тут бегает, они скроются из виду.
Но, отведя рукой низкую густую ветку, Валентин сразу увидел знакомую «семерку».
Машина стояла на укромной полянке под невысоким, но крепким дубом. Обе дверцы распахнуты. Человек в кожаных перчатках, привстав на цыпочках, ладил на толстый сук веревочную петлю. Хмурый Гена курил, искоса поглядывая на смуглого мальчишку, испуганно присевшего в траву.
Вроде турчонок, отметил про себя Валентин. Скорее всего, турчонок. Их, говорят, много сейчас в Германии. Чем достал мальчишка придурков?
– Кончай возиться, – выругался Гена.
Человек в кожаных перчатках попробовал рукой петлю, хрюкнул удовлетворенно:
– Хоть сам вешайся.
Валентин замер.
Броситься на них? Расстреляют. Стволы, наверное, есть при каждом.
Придумать он ничего не успел.
Где-то за его спиной прозвучала команда:
– Ахтунг! Ахтунг! Полиция!
– Это ты, Ёха, хорошо придумал, – Валентин озабоченно смахнул со лба пот и зачарованно уставился на грандиозный, празднично расцвеченный цветными огнями корпус «Анны Карениной». – Это ты хорошо придумал. Они как только услышали про полицию, все враз бросили и рванули с места, даже дверцы не закрыв. Теперь, небось, с испугу и машину где-нибудь бросят.
Хунгер покачал головой:
– Ты, правда, Валя, думаешь, что тебе не надо позвонить в полицию?
– Не надо.
– Но… – Хунгер обернулся и успокаивающе кивнул затравленному индусенку. – Может, все-таки…
– Если ты сейчас притащишь мальчишку в полицию, Ёха, – негромко сказал Валентин, – в лучшем случае мальчишку вышлют из страны. А я не уверен, что для него это лучший случай. После этого мальчишка сам залезет в петлю.
– Но, Валя…
– Делай, как знаешь, – кивнул Валентин. – Только как ты все объяснишь в полиции?
Хунгер пожал плечами:
– Все как было, Валя. Не думай об этом.
– Ладно…
Валентин сунул руку в карман:
– Держи.
– Что это? – немец восхищенно уставился на тускло блеснувший на его ладони массивный золотой перстень.
– Подарок. От меня и от моего брата.
– Это дорогая вещь, – обеспокоился Хунгер. – Я не могу даже от тебя принять такой дорогой подарок.
– От меня можешь, – твердо ответил Валентин. – Потому и дарю тебе перстень, Ёха, что он дорогой.
Хунгер изумленно откинулся на спинку сиденья и так захохотал, что индусенок за его спиной испуганно затаил дыхание.
– Держи, чемпион!
Сунув руку под сиденье, немец извлек яркий плоский пакет, разрисованный полуголыми красотками.
– Что это?
– Презент. – Хунгер подмигнул. – Для твоей фрау.
– У меня нет фрау.
– Тогда для твоей подруги.
И объяснил, смеясь:
– Это мой теперешний бизнес, Валя. Я теперь торгую самым сексуальным женским бельем в Европе.
И опять захохотал, восхищенно разглядывая массивный перстень:
– Бон шанс, Валя! Бон шанс! Подымайся на свой паром. И помни. Тебе повезло, что я тогда не добрался до тебя в Осло!
«Я вас предупреждал, Николай Петрович!..»
Валентин стоял на открытой палубе, курил и недоуменно пожимал плечами. Из головы никак не выходил молоденький деловитый матрос, весьма строго остановивший его у трапа:
– Документы!
– Документы? – Валентин растерянно порылся в карманах. – У жены, остались, наверное.
Подмигнул со смешком:
– Дуется жена… Я это… набрел тут на кабачок. То да се, она и психанула… Ушла, не дождавшись.
Матросик понимающе кивнул, но остался непреклонным:
– Документы!
– Ты что, не понял? – удивился Валентин. – Документы у жены остались.
Он снова полез в карманы с такой надеждой, будто правда мог что-то там отыскать.
– Чудак! – бормотал он. – Я ж говорю, набрел тут на кабачок…
Матрос деловито повторил:
– Документы!
Пальцы Валентина наткнулись в кармане на кусок шелка.
Засмеявшись, он выхватил из кармана и молниеносно натянул на лицо маску, найденную для него старшим пассажирским помощником Раисой Васильевной. Утвердил на поручне мощную руку:
– Поломаемся?
Матрос расцвел:
– Чемпион!
И засмеялся:
– Здорово вы того хмыря!
– Я и не таких делал, – засмеялся и Валентин, срывая с лица маску. – Теперь-то пустишь? Говорю, у жены документы.
– Ладно, – улыбнулся матрос. – Проходите.
Валентин недоуменно пожал плечами.
Расскажи такое серьезным людям, посмеются, не поверят, а то и просто назовут лжецом. Граница на замке, всем известно.
Но что лучше, в конце концов? Вечное разгильдяйство или слепая вера в порядок?
Валентин молча всматривался в огни уходящего города.
Ладно.
Он на борту.
Это уже хорошо.
А что, впрочем, хорошего? Чего, собственно, он добился? Ну, проследил путь Николая Петровича. Ну, видел, что побывал Николай Петрович в серьезном банке. Ну, видел, что побывал Николай Петрович в похоронном бюро.
С другой стороны, а почему, собственно, за покойником поехал сам директор крематория, а не его сотрудники? Просто решил прошвырнуться за казенный счет?… Смешно. Не серьезно. Не получается. Не пахнет эта поездка никакими развлечениями. Проститутка на борту парома не в счет. Этого добра и дома хватает. Тоже мне развлечение – поездка в похоронное бюро и обратно. Вот, правда, банк… Как Ёха сказал, серьезный банк… И, опять же, спортивная сумка, сильно оттянувшая плечо Гены… А ведь Гена не слабак… Нес пустую сумку, а из банка вышел такой нагруженный, что ему плечо оттянуло… Потом этот мальчишка… Чем он провинился перед Геной?… Почему они так нагло собирались его повесить?… Может, увидел что-нибудь такое, чего никому не надо видеть?…
Сигарета погасла.
Валентин рассеянно похлопал по карманам.
– Зажигалочку?
Пожарник в черном клеенчатом дождевике после победы Валентина на судовых соревнованиях, был сама любезность.
– Так запрещено же на палубе… – со значением намекнул Валентин.
– Так я же обещал… – тоже со значением напомнил пожарник. – А раз обещал, ладно, курите. При мне можно.
– Спасибо, – рассмеялся Валентин. – Я докурю в баре.
– Это правильно, – одобрил пожарник.
Не оглядываясь, Валентин спустился в бар «Тропикана».
Как всегда, устроился на высоком табурете в самом конце изогнутой стойки, за металлической колонной, лицом ко входу.
Попросил пива.
Немцы, русские, поляки… Молодые и пожилые лица, но в основном молодые… Ни тени заботы на этих молодых и реже пожилых русских и нерусских лицах… Да и какие заботы у путешествующих?… Многие, скорее всего, ехали просто встряхнуться…
– Дамы и господа! Сегодня с нами в баре находится человек, известный каждому из присутствующих…
Валентин съежился. Отстанут от него эти дуры?
– …Александр Малинин!
Валентин негромко засмеялся.
Чемпионские замашки… Ну да, к хорошему быстро привыкают… К чемпионским замашкам тоже быстро привыкают… Вот и он, видите ли, решил, что сейчас объявят о его присутствии…
Вспомнив о шеф-поваре, Валентин заглянул в банкетный зал, но в зале там никого не было.
Ладно.
Шеф-повар занят.
Готовится, наверное, к вечернему банкету. Точнее, готовит вечерний банкет. Скорее всего, грузовая палуба сейчас пуста. Можно побродить по грузовой палубе, присмотреться. Ведь для чего-то же Николай Петрович гонял в Германию «мерседес»… Грузоподъемность нормальная, досмотру не подлежит… Действительно ли в микроавтобусе покойник? Действительно ли в гробу, полученном в похоронном бюро «Карл-Хайнц Хольман», находится покойник?
Впрочем, в гроб не заглянешь, рассудил Валентин.
Не торопясь, спустился на грузовую палубу.
«Икарусы», прижатые к бортам, микроавтобусы, легковые автомобили. Людей нет, пространства хватает. Хоть в футбол играй.
Валентин прошел до ближайшего «Икаруса», шагнул в проход между автобусом и новеньким, но уже несколько помятым «фольксвагеном», и отпрянул, услышав голоса.
Говорил Коляка.
– …ну я, понятно, нахрапом. Чего ты, дескать, козел? Ты, дескать, немецкий битый козел, вонючий хрен, какого тебе рожна? Ты не с кем-то, ты с победителем разговариваешь! Мало мы вас били? Прими, требую, хотя бы по тридцаточке, больше не требую! Шинелка-то, говорю, козел, еще неношеная, офицерская. На генерала, может, пошита, не тебе, козлу, такую таскать! А он, козел вонючий, толстыми пальцами шевелит, ни слова по-русски. Ни слова! – ужаснулся Коляка. – А на нашем, на русском языке, Дима, сам граф Толстой книги писал. И Пушкин. Я знаю. Ну, и там другие… Ты тоже знаешь… Вонючка ты, говорю, козел. Возьми хоть по тридцаточке! Ты же видишь, военная армейская шинелка, новенькая! А он опять пальчиками так слабо: яволь, яволь! Вот, дескать, девятнадцать марок и ни пфеннинга больше! Ну, скажи, не козел?
– Козел, конечно.
Валентин осторожно выглянул из-за «Икаруса».
Метрах в пятнадцати от большого «Икаруса» поблескивал в свете фонарей микроавтобус Коляки. Сам Коляка стоял перед распахнутой дверцей знакомой «семерки», водитель которой, так и не сняв тонких кожаных перчаток, вскрывал вынутую из бардачка бутылку. Вскрыв бутылку, он вскинул ее над собой, торжественно, как пионерский горн. Глаза водителя странно блестели. Как у температурящего больного.
– За сколько сдал-то?
– А-а-а… – отмахнулся Коляка. – Так себе… По двадцать пять… Считай, себе в убыток… А теперь еще сунули мне этот гроб в салон. Все не как у людей. Это ты у нас, Дима, катаешься, как сыр в масле.
Не выдержал:
– Дай хлебнуть! Чего ты задрал бутылку как телескоп?
Дима хохотнул, но бутылку Коляке не дал.
– Один хочешь вылакать? – обиделся Коляка.
– Может, и один, – медлительно ответил водитель Дима.
Вид у него, правда, был одновременно и заторможенный, и нервный. Он был как бы глубоко погружен сам в себя, но при этом, кажется, пока еще не терял контакта с окружающим.
– А шеф засечет? – постращал Коляка.
– Пошел ты!
– Не будь жлобом. Дай хлебнуть.
– Возьми в баре.
Коляка обиженно выпрямился.
Лязгнув тяжелой дверью, на палубе появился дежурный матрос. Придирчиво осмотрел крепежку машин, с неодобрением повел носом, увидев водителя Диму с бутылкой в руке.
Ткнул кулаком в «семерку»:
– Чья машина?
– Моя, – равнодушно ответил Дима.
Зато Коляка сразу задергался:
– Наша, братан! Наша машина! Чего в ней такого? Стоит себе и стоит. Пить, есть не просит.
– Почему не закреплена? Вы что, не слышали штормового предупреждения?
– Да слышали, братан, слышали, – задергался, заюлил Коляка. – Мы щас! Минута делов, братан!
– «Щас…» – передразнил матрос. – Через полчаса проверю.
– Мы щас!
– Крепь знаете где?
– Не впервой, найдем, – дергался, суетился Коляка. – Мы щас, братан. Мы все путем. Не волнуйся.
Матрос подозрительно потянул носом воздух:
– Проверю.
И вышел.
Валентин внимательно следил за Колякой.
Значит, в салоне «мерседеса» действительно находится гроб… Ну, это понятно… Для того и гоняли в Германию микроавтобус… Это и телеграммой подтверждается… Только не простой, наверное, гроб… Наверное, с каким-нибудь тайничком гроб… Поехал бы директор крематория за покойником в дальние страны, не угадывайся за этим гробом что-то особенные.
– Дима, – услышал Валентин обиженный голос Коляки. – Давай займись крепью. Что, не слышал? Тебя только что предупредили. Знаешь, как они штрафуют? Да еще в валюте!
– Пошел ты, – равнодушно ответил водитель «семерки», стянув, наконец, с рук перчатки. – Я на тормозах. У меня тормоза, как у трактора. Я могу стоять под пятьдесят градусов. Сам возился с тормозами.
– Совсем заболел?
– Пошел ты!
Коляка от возмущения потерял дар речи. Беспомощно покружился на месте, подергался, потом припугнул:
– Побьешь машину!
– Плевать! Возьму новую, – голос водителя как бы поровнял, но чувства в нем не прибавилось.
– Не жалко? – постучал по лбу Коляка.
– Пошел ты!
– И пойду! Я прямо к Николаю Петровичу пойду! – задергался Коляка. – Он тебя быстро приведет в чувство!
– Пошел ты!
Последнее было произнесено так равнодушно и таким странным мертвенным тоном, что Коляка, кажется, испугался всерьез.
Подергал носом, принюхиваясь:
– Когда успел? За старое взялся?
И исчез с палубы, будто сдуло его.
Валентин внимательно наблюдал за «семеркой».
В руке водителя оказался плоский пакетик.
О бутылке водитель забыл. Початая бутылка валялась на сиденье «семерки», Дима на бутылку больше ни разу не посмотрел.
Медленно, напряженно, как бы перебарывая самого себя, с какой-то нечеловеческой медлительностью Дима вскрыл плоский пакетик. Крылья его носа затрепетали. Осторожно ссыпав серебристый, невесомый на вид порошок на тыльную сторону ладони, водитель Дима так же осторожно поднес руку к носу и жадно вдохнул порошок.
Наклонив голову, Николай Петрович благостно прислушивался к милому женскому голоску, прорывающемуся сквозь шум воды в душевой. На Николае Петровиче был только халат, на столике – коньяк, виноград, минеральная вода, пирожные.
– «Без тебя, любимый мой… – доносилось сквозь шум воды, – …лететь с одним крылом…»
Чайка.
Однокрылая чайка.
Чайка до Киля и обратно. Ну, а в Санкт-Петербурге лети, моя чайка, куда захочешь. Здесь ты крылышками помахала славно. На недостающее крыло, усмехнулся он, считай, заработала.
Плеснул в рюмку коньяка – на один палец, не больше.
Чайка белокурая.
Сколько таких чаек вьется сейчас над просторами родины… Выпустили на волю птичек…
В иллюминатор, забрызганный снаружи дождем, негромко постучали.
Шутники, усмехнулся Николай Петрович. Идут навеселе из бара, видят свет в окне. Надо бы поплотней опустить шторку. Негоже показывать людям обнаженную чайку, когда она появится из душевой.
Он дотянулся левой рукой до шторки, чуть подобрал ее и увидел то, что и думал увидеть: толстое темное стекло, полное отражений, капли на стекле. В каплях таинственно преломлялся свет фонарей.
Николай Петрович задумчиво улыбнулся.
Ветер… Срывает с волн брызги… А может, и дождичек… Штормовое предупреждение вроде давали…
Все же странно.
С этим случайным стуком снова вернулась в сердце ноющая необъяснимая тревога.
Томящая, глубокая тревога.
И не в накладке с индусенком дело… Тут нет ничего серьезного… Индусенка, наверное, вообще можно было не трогать. Перестраховка, она ведь тоже не всегда к лучшему. От истории с индусенком и ждать нечего каких-то последствий. Госарбайтеров в Германии не любят. Господин Керим все уладит. Господин Керим умеет улаживать любые истории. Действия господина Керима выверены, как швейцарские часы. Господин Керим получает вполне достаточно, чтобы уметь улаживать такие истории.
«Мы, истинные германцы…»
Николай Петрович медленно успокаивался.
Все схвачено, все нормалёк, как говорит Коляка. Груз доставлен на борт, ни в одной таможне проблем не будет. Хисаича, конечно, жаль, вспомнил он, но это дело будничное, рабочее. Сегодня есть человек, завтра нет человека.
Он сделал еще глоток.
Это Коляка испортил мне настроение.
«Игорек заходил…»
Покойники не ходят.
Николай Петрович и допустить не мог, что Игорек действительно заходил перед его отъездом к Коляке. К тому времени, когда Коляка якобы увидел Игорька, этот хренов Игорек уже пару часов был покойником. По крайней мере, должен был быть. Ко времени отхода «Анны Карениной» Игорек уже пару часов был просто горсткой пепла. Больше того, к тому времени Виктор Сергеевич уже, наверное, ссыпал для смеху пепел Игорька в унитаз. Виктор Сергеевич и такое может. Виктор Сергеевич уверенный человек.
Он покачал головой.
Неладно с головой у Коляки. Путает время, видит покойников, валандается со своим шмотьем…
Не мог, не мог проклятый Коляка видеть Игорька в день отъезда!
В день отъезда Игорек, связанный по рукам и по ногам, валялся на стеллаже крематория, и пасть ему, чтобы не вопил, заклеили Игорьку липким пластырем. Не мог он ни встать, ни пискнуть. Так что, не смеши мышей, Коляка. Приснился тебе Игорек.
Судно качнуло, в душевой испуганно вскрикнула Сонечка.
Как однокрылая чайка.
И тут же снова постучали в иллюминатор.
Николай Петрович приподнял шторку.
…Однажды служебная «Волга» на полном ходу вылетела с моста, перекинутого через реку Мцну.
«Волга» летела вниз долго. В полете она медленно переворачивалась. Потом так же медленно она вошла в темную воду, вскинув над собой медленный огромный фонтан брызг и пены. По шее Николая Петровича густо текла кровь и безумно хотелось рвануть дверцу, выбить ее, вырваться, наконец, из звенящего аквариума, оттолкнуть прильнувшего к его плечу потерявшего сознание водителя. Но, даже раздавленный ужасом, в темном салоне автомобиля, вдруг превратившемся в аквариум с грязной водой, резко отдающей запахом бензина и масла, оглушенный Николай Петрович сдерживал себя, отсчитывая бессознательно – двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять… Терпеливо вслушиваясь в звон врывающейся в салон воды, он помнил – открывать дверцу нельзя, сметет водой, потеряешь все силы… Пусть вода сама затопит весь салон, поднимется до глаз. Вот тогда давление уравновесится и можно будет смело толкать дверцу, если ее, конечно, не заклинило, и всплыть, спасая и себя, и водителя, если, конечно, разбившегося водителя можно еще спасти…
Холодная испарина пробила лоб Николая Петровича, но он не вздрогнул, не отдернул руку, не бросил край занавески, за которую держался.
Будто его жидким азотом облили, таков был мгновенный животный ужас. Но Николай Петрович не выдал себя ни одним движением.
Сквозь стекло иллюминатора на него смотрел Кудимов.
– Ты меня звал, зайчик? – выглянула из душевой Сонечка.
Значит, он все же вскрикнул.
– Да нет, тебе показалось, – сказал он намеренно негромко, надеясь, что его голос ничуть не дрогнул. – Ты купайся. Время у нас еще есть. Можешь не торопиться, детка.
В дверь постучали.
Николай Петрович вздрогнул.
Стук был условный, знакомый, и все-таки Николай Петрович вздрогнул.
– Ты, Гена?
– Я.
Николай Петрович облегченно вздохнул:
– Входи.
– В баре Малинин поет. Я удобные места занял.
– Это ты молодец… – Николай Петрович неопределенно повел рукой: – А не душно там?
– В баре? – не понял Гена.
– Конечно. Где же еще?
Гена пожал сильными плечами:
– Терпимо. Там вентиляция.
– Ну, а чего ж… – вслух раздумывал Николай Петрович. – Какие наши проблемы?… Можно и в бар…
Но странная мысль мучила, не оставляла его:
– Машины хорошо закрепили?
– Коляка с Димой занимаются.
– Коляка ладно… А вот Дима… – Николай Петрович озабоченно нахмурил брови. – Ты, Гена, не заметил? Мне показалось, что Дима у нас сегодня какой-то не такой, а?
– Да ну, не заметил! Дурак не заметит. Я ведь предупреждал вас, Николай Петрович!
– Нюхает?
– Нюхает.
– Пьет?
– И это есть. Совсем дурак становится под этим делом.
– Документы!
– Документы? – Валентин растерянно порылся в карманах. – У жены, остались, наверное.
Подмигнул со смешком:
– Дуется жена… Я это… набрел тут на кабачок. То да се, она и психанула… Ушла, не дождавшись.
Матросик понимающе кивнул, но остался непреклонным:
– Документы!
– Ты что, не понял? – удивился Валентин. – Документы у жены остались.
Он снова полез в карманы с такой надеждой, будто правда мог что-то там отыскать.
– Чудак! – бормотал он. – Я ж говорю, набрел тут на кабачок…
Матрос деловито повторил:
– Документы!
Пальцы Валентина наткнулись в кармане на кусок шелка.
Засмеявшись, он выхватил из кармана и молниеносно натянул на лицо маску, найденную для него старшим пассажирским помощником Раисой Васильевной. Утвердил на поручне мощную руку:
– Поломаемся?
Матрос расцвел:
– Чемпион!
И засмеялся:
– Здорово вы того хмыря!
– Я и не таких делал, – засмеялся и Валентин, срывая с лица маску. – Теперь-то пустишь? Говорю, у жены документы.
– Ладно, – улыбнулся матрос. – Проходите.
Валентин недоуменно пожал плечами.
Расскажи такое серьезным людям, посмеются, не поверят, а то и просто назовут лжецом. Граница на замке, всем известно.
Но что лучше, в конце концов? Вечное разгильдяйство или слепая вера в порядок?
Валентин молча всматривался в огни уходящего города.
Ладно.
Он на борту.
Это уже хорошо.
А что, впрочем, хорошего? Чего, собственно, он добился? Ну, проследил путь Николая Петровича. Ну, видел, что побывал Николай Петрович в серьезном банке. Ну, видел, что побывал Николай Петрович в похоронном бюро.
С другой стороны, а почему, собственно, за покойником поехал сам директор крематория, а не его сотрудники? Просто решил прошвырнуться за казенный счет?… Смешно. Не серьезно. Не получается. Не пахнет эта поездка никакими развлечениями. Проститутка на борту парома не в счет. Этого добра и дома хватает. Тоже мне развлечение – поездка в похоронное бюро и обратно. Вот, правда, банк… Как Ёха сказал, серьезный банк… И, опять же, спортивная сумка, сильно оттянувшая плечо Гены… А ведь Гена не слабак… Нес пустую сумку, а из банка вышел такой нагруженный, что ему плечо оттянуло… Потом этот мальчишка… Чем он провинился перед Геной?… Почему они так нагло собирались его повесить?… Может, увидел что-нибудь такое, чего никому не надо видеть?…
Сигарета погасла.
Валентин рассеянно похлопал по карманам.
– Зажигалочку?
Пожарник в черном клеенчатом дождевике после победы Валентина на судовых соревнованиях, был сама любезность.
– Так запрещено же на палубе… – со значением намекнул Валентин.
– Так я же обещал… – тоже со значением напомнил пожарник. – А раз обещал, ладно, курите. При мне можно.
– Спасибо, – рассмеялся Валентин. – Я докурю в баре.
– Это правильно, – одобрил пожарник.
Не оглядываясь, Валентин спустился в бар «Тропикана».
Как всегда, устроился на высоком табурете в самом конце изогнутой стойки, за металлической колонной, лицом ко входу.
Попросил пива.
Немцы, русские, поляки… Молодые и пожилые лица, но в основном молодые… Ни тени заботы на этих молодых и реже пожилых русских и нерусских лицах… Да и какие заботы у путешествующих?… Многие, скорее всего, ехали просто встряхнуться…
– Дамы и господа! Сегодня с нами в баре находится человек, известный каждому из присутствующих…
Валентин съежился. Отстанут от него эти дуры?
– …Александр Малинин!
Валентин негромко засмеялся.
Чемпионские замашки… Ну да, к хорошему быстро привыкают… К чемпионским замашкам тоже быстро привыкают… Вот и он, видите ли, решил, что сейчас объявят о его присутствии…
Вспомнив о шеф-поваре, Валентин заглянул в банкетный зал, но в зале там никого не было.
Ладно.
Шеф-повар занят.
Готовится, наверное, к вечернему банкету. Точнее, готовит вечерний банкет. Скорее всего, грузовая палуба сейчас пуста. Можно побродить по грузовой палубе, присмотреться. Ведь для чего-то же Николай Петрович гонял в Германию «мерседес»… Грузоподъемность нормальная, досмотру не подлежит… Действительно ли в микроавтобусе покойник? Действительно ли в гробу, полученном в похоронном бюро «Карл-Хайнц Хольман», находится покойник?
Впрочем, в гроб не заглянешь, рассудил Валентин.
Не торопясь, спустился на грузовую палубу.
«Икарусы», прижатые к бортам, микроавтобусы, легковые автомобили. Людей нет, пространства хватает. Хоть в футбол играй.
Валентин прошел до ближайшего «Икаруса», шагнул в проход между автобусом и новеньким, но уже несколько помятым «фольксвагеном», и отпрянул, услышав голоса.
Говорил Коляка.
– …ну я, понятно, нахрапом. Чего ты, дескать, козел? Ты, дескать, немецкий битый козел, вонючий хрен, какого тебе рожна? Ты не с кем-то, ты с победителем разговариваешь! Мало мы вас били? Прими, требую, хотя бы по тридцаточке, больше не требую! Шинелка-то, говорю, козел, еще неношеная, офицерская. На генерала, может, пошита, не тебе, козлу, такую таскать! А он, козел вонючий, толстыми пальцами шевелит, ни слова по-русски. Ни слова! – ужаснулся Коляка. – А на нашем, на русском языке, Дима, сам граф Толстой книги писал. И Пушкин. Я знаю. Ну, и там другие… Ты тоже знаешь… Вонючка ты, говорю, козел. Возьми хоть по тридцаточке! Ты же видишь, военная армейская шинелка, новенькая! А он опять пальчиками так слабо: яволь, яволь! Вот, дескать, девятнадцать марок и ни пфеннинга больше! Ну, скажи, не козел?
– Козел, конечно.
Валентин осторожно выглянул из-за «Икаруса».
Метрах в пятнадцати от большого «Икаруса» поблескивал в свете фонарей микроавтобус Коляки. Сам Коляка стоял перед распахнутой дверцей знакомой «семерки», водитель которой, так и не сняв тонких кожаных перчаток, вскрывал вынутую из бардачка бутылку. Вскрыв бутылку, он вскинул ее над собой, торжественно, как пионерский горн. Глаза водителя странно блестели. Как у температурящего больного.
– За сколько сдал-то?
– А-а-а… – отмахнулся Коляка. – Так себе… По двадцать пять… Считай, себе в убыток… А теперь еще сунули мне этот гроб в салон. Все не как у людей. Это ты у нас, Дима, катаешься, как сыр в масле.
Не выдержал:
– Дай хлебнуть! Чего ты задрал бутылку как телескоп?
Дима хохотнул, но бутылку Коляке не дал.
– Один хочешь вылакать? – обиделся Коляка.
– Может, и один, – медлительно ответил водитель Дима.
Вид у него, правда, был одновременно и заторможенный, и нервный. Он был как бы глубоко погружен сам в себя, но при этом, кажется, пока еще не терял контакта с окружающим.
– А шеф засечет? – постращал Коляка.
– Пошел ты!
– Не будь жлобом. Дай хлебнуть.
– Возьми в баре.
Коляка обиженно выпрямился.
Лязгнув тяжелой дверью, на палубе появился дежурный матрос. Придирчиво осмотрел крепежку машин, с неодобрением повел носом, увидев водителя Диму с бутылкой в руке.
Ткнул кулаком в «семерку»:
– Чья машина?
– Моя, – равнодушно ответил Дима.
Зато Коляка сразу задергался:
– Наша, братан! Наша машина! Чего в ней такого? Стоит себе и стоит. Пить, есть не просит.
– Почему не закреплена? Вы что, не слышали штормового предупреждения?
– Да слышали, братан, слышали, – задергался, заюлил Коляка. – Мы щас! Минута делов, братан!
– «Щас…» – передразнил матрос. – Через полчаса проверю.
– Мы щас!
– Крепь знаете где?
– Не впервой, найдем, – дергался, суетился Коляка. – Мы щас, братан. Мы все путем. Не волнуйся.
Матрос подозрительно потянул носом воздух:
– Проверю.
И вышел.
Валентин внимательно следил за Колякой.
Значит, в салоне «мерседеса» действительно находится гроб… Ну, это понятно… Для того и гоняли в Германию микроавтобус… Это и телеграммой подтверждается… Только не простой, наверное, гроб… Наверное, с каким-нибудь тайничком гроб… Поехал бы директор крематория за покойником в дальние страны, не угадывайся за этим гробом что-то особенные.
– Дима, – услышал Валентин обиженный голос Коляки. – Давай займись крепью. Что, не слышал? Тебя только что предупредили. Знаешь, как они штрафуют? Да еще в валюте!
– Пошел ты, – равнодушно ответил водитель «семерки», стянув, наконец, с рук перчатки. – Я на тормозах. У меня тормоза, как у трактора. Я могу стоять под пятьдесят градусов. Сам возился с тормозами.
– Совсем заболел?
– Пошел ты!
Коляка от возмущения потерял дар речи. Беспомощно покружился на месте, подергался, потом припугнул:
– Побьешь машину!
– Плевать! Возьму новую, – голос водителя как бы поровнял, но чувства в нем не прибавилось.
– Не жалко? – постучал по лбу Коляка.
– Пошел ты!
– И пойду! Я прямо к Николаю Петровичу пойду! – задергался Коляка. – Он тебя быстро приведет в чувство!
– Пошел ты!
Последнее было произнесено так равнодушно и таким странным мертвенным тоном, что Коляка, кажется, испугался всерьез.
Подергал носом, принюхиваясь:
– Когда успел? За старое взялся?
И исчез с палубы, будто сдуло его.
Валентин внимательно наблюдал за «семеркой».
В руке водителя оказался плоский пакетик.
О бутылке водитель забыл. Початая бутылка валялась на сиденье «семерки», Дима на бутылку больше ни разу не посмотрел.
Медленно, напряженно, как бы перебарывая самого себя, с какой-то нечеловеческой медлительностью Дима вскрыл плоский пакетик. Крылья его носа затрепетали. Осторожно ссыпав серебристый, невесомый на вид порошок на тыльную сторону ладони, водитель Дима так же осторожно поднес руку к носу и жадно вдохнул порошок.
Наклонив голову, Николай Петрович благостно прислушивался к милому женскому голоску, прорывающемуся сквозь шум воды в душевой. На Николае Петровиче был только халат, на столике – коньяк, виноград, минеральная вода, пирожные.
– «Без тебя, любимый мой… – доносилось сквозь шум воды, – …лететь с одним крылом…»
Чайка.
Однокрылая чайка.
Чайка до Киля и обратно. Ну, а в Санкт-Петербурге лети, моя чайка, куда захочешь. Здесь ты крылышками помахала славно. На недостающее крыло, усмехнулся он, считай, заработала.
Плеснул в рюмку коньяка – на один палец, не больше.
Чайка белокурая.
Сколько таких чаек вьется сейчас над просторами родины… Выпустили на волю птичек…
В иллюминатор, забрызганный снаружи дождем, негромко постучали.
Шутники, усмехнулся Николай Петрович. Идут навеселе из бара, видят свет в окне. Надо бы поплотней опустить шторку. Негоже показывать людям обнаженную чайку, когда она появится из душевой.
Он дотянулся левой рукой до шторки, чуть подобрал ее и увидел то, что и думал увидеть: толстое темное стекло, полное отражений, капли на стекле. В каплях таинственно преломлялся свет фонарей.
Николай Петрович задумчиво улыбнулся.
Ветер… Срывает с волн брызги… А может, и дождичек… Штормовое предупреждение вроде давали…
Все же странно.
С этим случайным стуком снова вернулась в сердце ноющая необъяснимая тревога.
Томящая, глубокая тревога.
И не в накладке с индусенком дело… Тут нет ничего серьезного… Индусенка, наверное, вообще можно было не трогать. Перестраховка, она ведь тоже не всегда к лучшему. От истории с индусенком и ждать нечего каких-то последствий. Госарбайтеров в Германии не любят. Господин Керим все уладит. Господин Керим умеет улаживать любые истории. Действия господина Керима выверены, как швейцарские часы. Господин Керим получает вполне достаточно, чтобы уметь улаживать такие истории.
«Мы, истинные германцы…»
Николай Петрович медленно успокаивался.
Все схвачено, все нормалёк, как говорит Коляка. Груз доставлен на борт, ни в одной таможне проблем не будет. Хисаича, конечно, жаль, вспомнил он, но это дело будничное, рабочее. Сегодня есть человек, завтра нет человека.
Он сделал еще глоток.
Это Коляка испортил мне настроение.
«Игорек заходил…»
Покойники не ходят.
Николай Петрович и допустить не мог, что Игорек действительно заходил перед его отъездом к Коляке. К тому времени, когда Коляка якобы увидел Игорька, этот хренов Игорек уже пару часов был покойником. По крайней мере, должен был быть. Ко времени отхода «Анны Карениной» Игорек уже пару часов был просто горсткой пепла. Больше того, к тому времени Виктор Сергеевич уже, наверное, ссыпал для смеху пепел Игорька в унитаз. Виктор Сергеевич и такое может. Виктор Сергеевич уверенный человек.
Он покачал головой.
Всех сменю!Первого – Коляку.
Неладно с головой у Коляки. Путает время, видит покойников, валандается со своим шмотьем…
Не мог, не мог проклятый Коляка видеть Игорька в день отъезда!
В день отъезда Игорек, связанный по рукам и по ногам, валялся на стеллаже крематория, и пасть ему, чтобы не вопил, заклеили Игорьку липким пластырем. Не мог он ни встать, ни пискнуть. Так что, не смеши мышей, Коляка. Приснился тебе Игорек.
Всех сменю!И Виктора Сергеевича…
Судно качнуло, в душевой испуганно вскрикнула Сонечка.
Как однокрылая чайка.
И тут же снова постучали в иллюминатор.
Николай Петрович приподнял шторку.
…Однажды служебная «Волга» на полном ходу вылетела с моста, перекинутого через реку Мцну.
«Волга» летела вниз долго. В полете она медленно переворачивалась. Потом так же медленно она вошла в темную воду, вскинув над собой медленный огромный фонтан брызг и пены. По шее Николая Петровича густо текла кровь и безумно хотелось рвануть дверцу, выбить ее, вырваться, наконец, из звенящего аквариума, оттолкнуть прильнувшего к его плечу потерявшего сознание водителя. Но, даже раздавленный ужасом, в темном салоне автомобиля, вдруг превратившемся в аквариум с грязной водой, резко отдающей запахом бензина и масла, оглушенный Николай Петрович сдерживал себя, отсчитывая бессознательно – двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять… Терпеливо вслушиваясь в звон врывающейся в салон воды, он помнил – открывать дверцу нельзя, сметет водой, потеряешь все силы… Пусть вода сама затопит весь салон, поднимется до глаз. Вот тогда давление уравновесится и можно будет смело толкать дверцу, если ее, конечно, не заклинило, и всплыть, спасая и себя, и водителя, если, конечно, разбившегося водителя можно еще спасти…
Холодная испарина пробила лоб Николая Петровича, но он не вздрогнул, не отдернул руку, не бросил край занавески, за которую держался.
Будто его жидким азотом облили, таков был мгновенный животный ужас. Но Николай Петрович не выдал себя ни одним движением.
Сквозь стекло иллюминатора на него смотрел Кудимов.
– Ты меня звал, зайчик? – выглянула из душевой Сонечка.
Значит, он все же вскрикнул.
– Да нет, тебе показалось, – сказал он намеренно негромко, надеясь, что его голос ничуть не дрогнул. – Ты купайся. Время у нас еще есть. Можешь не торопиться, детка.
В дверь постучали.
Николай Петрович вздрогнул.
Стук был условный, знакомый, и все-таки Николай Петрович вздрогнул.
– Ты, Гена?
– Я.
Николай Петрович облегченно вздохнул:
– Входи.
Всех сменю!– Что у тебя?
– В баре Малинин поет. Я удобные места занял.
– Это ты молодец… – Николай Петрович неопределенно повел рукой: – А не душно там?
– В баре? – не понял Гена.
– Конечно. Где же еще?
Гена пожал сильными плечами:
– Терпимо. Там вентиляция.
– Ну, а чего ж… – вслух раздумывал Николай Петрович. – Какие наши проблемы?… Можно и в бар…
Но странная мысль мучила, не оставляла его:
– Машины хорошо закрепили?
– Коляка с Димой занимаются.
– Коляка ладно… А вот Дима… – Николай Петрович озабоченно нахмурил брови. – Ты, Гена, не заметил? Мне показалось, что Дима у нас сегодня какой-то не такой, а?
– Да ну, не заметил! Дурак не заметит. Я ведь предупреждал вас, Николай Петрович!
– Нюхает?
– Нюхает.
– Пьет?
– И это есть. Совсем дурак становится под этим делом.