Страница:
Не раздумывая, Валентин с силой откинулся на спину, крепко сжав связанными ногами металлический поршень.
Выстрел.
Еще один.
Виктор Сергеевич ахнул. Ударом пуль его отбросило на захлопнувшуюся металлическую дверь.
– Думаешь, ушел?… – хрипло и ошеломленно выдохнул, осев на пол у дверей, Виктор Сергеевич. Струйка крови вяло и страшно струилась по его щеке. – Никуда ты не ушел, гнида… Отсюда не уходят…
Слабеющей рукой он вытащил из кармана ключ и, не глядя, толчком послал его в щель под металлической дверью.
Валентин обернулся.
Игорек, как червь, крутился на стеллаже, что-то хрипел, бешено мотал головой, как китайский болванчик. Он видел, что металлическая плита подъемника уже нависла над Валентином.
Еще в одном отчаянном рывке Валентин успел-таки дотянуться до бритвы и полоснул ее лезвием по ремням, туго стягивающим ноги.
Получилось.
Задыхаясь, мокрый от пота, он скатился с бетонного подиума на каменный пол. Потом поднялся и, прихрамывая, с открытой бритвой в руке направился к стеллажу, на полке которого лежал Игорек.
Устремив на Валентина полный ужаса взгляд, Игорек захрипел, завертелся еще сильнее.
Двумя движениями Валентин рассек ремни на ногах и руках Игорька.
Он не ожидал такой прыти.
Одним прыжком Игорек оказался на полу, вторым достиг лежащего на полу пистолета. «Беретта» с позолоченным курком оказалась в его руках.
Сорвав со рта пластырь, Игорек прохрипел:
– Все путём, мужик! Не пугайся.
Бормоча проклятия, суетливо пробежался по сумрачному помещению, прихрамывая, приохивая, матерясь, заглядывая в каждую щель. Пробегая мимо Виктора Сергеевича, злобно пнул труп.
– Не суетись, – сказал Валентин, морщась и растирая занемевшие руки. – Этот Виктор Сергеевич прав. Самостоятельно нам отсюда не выбраться. – Замок можно отпереть только ключом, а ключ Виктор Сергеевич, ты сам видел, выбросил под дверь. Успел выбросить, скотина! А в ту щель под дверью, сам видишь, и мышь не пролезет.
И спросил:
– Может, пульнуть в замок?
Игорек злобно ощерился:
– Тут железо в палец.
– Надо ждать… В конце концов, кто-то же здесь появится?…
– Ага, появится… Витька ты сам отослал в бессрочку, а Гусь в запое… Гусь, точно знаю, третий день в запое… Значит, появится бригада… А у них своя выучка… Не выпустят…
Он как бы взвесил на руке пистолет:
– Пусть попробуют не выпустить!
В голосе Игорька не было и тени страха. Пистолет, кажется, полностью вернул ему хладнокровие.
– А люк? – спросил Валентин, глянув вверх. – Нельзя попробовать?
– Отсюда не дотянешься… А подъемник включается только снаружи… Да если бы и дотянулись… Что толку?… Там сейчас, наверху, толпа… Очередного жмура притащили…
– Ну и что?
Игорек не ответил.
Метался по помещению, матерился, что-то бормотал про себя. Проверил зачем-то стеллажи, погремел какими-то инструментами. Споткнулся о брошенный пожарный шланг.
Она цепко обвела взглядом просторный двор крематория, недружную группку людей, обступивших гроб, поставленный на не крашенные табуреты, и сверкнула темными глазами:
– Пока папаша был жив, не было никого, кто пожелал бы посидеть с ним. Только я да Машенька, золотое сердце. Вся помощь для него была только от нас. А теперь…
Деланно всхлипнув, она коснулась сухих глаз темным кружевным платочком. Дородная дама из вечных брюнеток сочувственно наклонилась к ней, прошептала сочувственно:
– Старость так одинока… Ты убедилась, Клара?…
И шепнула:
– Имущество все-таки… У папаши-то… Как записали имущество?…
– Какое имущество!.. – сдерживая себя, шепотом, но уже в сердцах выдохнула дама в парике. – Какое имущество у бедного старика?… Все его имущество – его золотое сердце!..
– А дача?
– Этот старый курятник?… Это провалившаяся будочка, в которую мы ставим грабли?…
– А «Волга»?
– Эта ржавая металлическая коробка?… – дама в парике деланно всхлипнула. – Эти ржавые никому не нужные запчасти?… Эти железки, которые никто не решится назвать машиной?…
И крикнула негромко в толпу:
– Машенька? Где ты?
– Кто родственники? – хмуро спросил даму в парике краснорожий бригадир. – Пора заносить. Или обратно возьмете деда?
– Хам! – испугалась дама в парике. – Конечно, пора. Пора, пора заносить! Давайте!
– Чокнулся? – спросил Валентин.
– Заткнись!
Игорек не ответил.
– Слышишь? – Валентин насторожился.
– Ну?
– Музыка.
– Тоже мне музыка! Шопена играют.
И внезапно вскочил:
– Смотри!
Металлическая плита подъемника мягко дрогнула, остановилась, и медленно пошла вверх, к раскрывшемуся в бетонном потолке люку.
– Во визгу будет!.. – злобно хрюкнул Игорек и сунул пистолет за пояс. – Мартышки, прыгай в телегу!..
– Ну да, тебе бы сейчас пластинку с чардашем!
– Зачем ты так?… – дама в парике опять промакнула платочком идеально сухие глаза. – Ты же видишь, как мне нелегко…
– И не говорите… – к дамам осторожно протиснулся что-то расслышавший старичок в темных очках. – У вас, вижу, в Питере, без понятия со вкусом похоронить. Вот приезжайте в Одессу, мы вас похороним с понятием, пальчики оближете. Сам дядя Штукман сыграет для вас «Семь сорок», а если захотите, уберем венками каждый трамвай. Не вы одни, вся улица рыдать будет…
Старичок ошеломленно смолк.
Кто-то охнул.
– Что такое?
Дородная дама в парике и ее подруга, вскрикнув, враз отступили, чуть не сбив с ног зазевавшегося старичка.
Над бетонным подиумом, ожидающим очередной плановой жертвы, медленно, как из-под земли, выросли две фигуры.
Сперва головы, потом плечи, потом руки, прижатые к бокам.
Плечистый хмурый человек в кожаной куртке, а рядом, затравленно щерясь, хлипкий молодой человек с лиловым синяком под глазом.
– Спа-а-акойней, граждане! Техническая проверка!
Не теряя ни секунды, Валентин и Игорек спрыгнули на пол, освобождая площадку.
Игорек, все так же затравленно щерясь, махнул рукой опешившему бригадиру:
– Действуй, Федя!
У бригадира от изумления отпала челюсть.
– Ты чё, Игорек?… – забормотал он. – Это ж не по инструкции!.. Ты чё, мать твою?… Я ж к Николаю Петровичу побегу сейчас…
– У него и встретимся, – злобно буркнул Игорек, прорываясь сквозь толпу вслед за Валентином. – У него и поговорим.
Поднявшись наверх, они без стука вошли в приемную.
Вид Игорька ошеломил Верочку. Она явно еще ничего не слышала о его судьбе.
– Ты что, Игорек, разбился? – испугалась она. – Ты что, свой «Жигуль» разбил?
– И «Жигуль», – мрачно выдохнул Игорек.
– Видишь… Предупреждали тебя…
– Да иди ты! – оборвал блонду Игорек. Видно, к его грубости тут привыкли. – Сам у себя?
– В мэрию уехал.
– Надолго?
– Ты что, Игорек? Не знаешь? – Верочка с внезапным подозрением уставилась на Валентина, застывшего у дверей. Внимательно и с подозрением уставилась. – Он сегодня уплывает.
– Куда?
– Как куда? В Германию. Телеграмма пришла. Его в Киль вызвали, там что-то с Семой случилось. Ну, с Уткиным. Помнишь, такой толстяк?
– Помню, – ощерился Игорек. – На чем он уплывает?
– Кто?
– Ну, не Сема же!
– А-а-а… Николай Петрович… Он на пароме…
– На «Анне Карениной»?
– На ней.
– Ишь ты, – облизнул Игорек тонкие губы. – На «Анне Карениной»! Высший класс!
И обернулся к Валентину:
– Провожать поедем?
Валентин кивнул.
Верочка заметно успокоилась.
– Игорек, – попросила она. – Зачем провожать? Николай Петрович даже звонить ему запретил.
– Это он тебе запретил.
– А ты с ним договаривался?
– Конечно.
– Ну, если так… Слышь, Игорек… Ты передай ему телеграмму. Ее только что принесли.
– Давайте, я передам, – протянул руку Валентин.
– А вы что?… – не поняла Верочка и взглянула на Игорька. – Вы что? Вместе поедете?
– Вместе, – ощерясь, подтвердил Игорек.
– Тогда ладно. Только ты не гоняй машину, – сочувственно подсказала Верочка. – У тебя уже отнимали права. Помнишь?
– Помню, – несколько отошел Игорек. – Ты не волнуйся, Верочка. Ты же знаешь меня. Мы все путём!
Они вышли.
Верочка мгновенно схватилась за телефон:
– Мне Николая Петровича!.. Да, да, Шадрина… Именно его, лично… Да, это я, Верочка… Уехал? Как? Уже уехал?…
Набрала другой номер:
– Мне Николая Петровича!.. Да, да, его… Это говорит его секретарша… Уже уехал?…
Она смотрела в окно и видела прихрамывающего Игорька и хмурого Валентина, неторопливо покидающих двор крематория.
– Мне Николая Петровича… Да, да, это его секретарша… Его уже не будет?… Уже уехал?…
– Я что? Нищий?
Игорек, прихрамывая и матерясь, что-то приборматывая про себя, подошел к серой «шестерке», припаркованной под каменным забором.
– Я на такси не езжу… Пижонство… Меня тошнит, когда небритое рыло спрашивает, куда мне… Куда хочу, туда и еду. Будет еще кто-то спрашивать!.. Мать их!..
– Понял.
– Раз понял, прыгай в телегу.
– Погоди, Игорек, – неуверенно попросил Валентин. – На этот паром… На эту «Каренину»… На нее попасть можно?…
– Зачем? – не понял Игорек. – Не надо нам этого. Мы шефа достанем прямо на морвокзале. Он и понять ничего не успеет. Есть там у меня одно хорошо пристрелянное местечко.
Валентин покачал головой:
– Мне бы надо по-другому его достать.
– Как?
– Да так… Для этого мне надо попасть на «Каренину»…
– Билет и загранпаспорт, – злобно ухмыльнулся Игорек. – Вот и все проблемы.
– А если без загранпаспорта? Если без билета? У меня ведь, если честно, даже простого паспорта нет. Остался в гостинице.
Игорек вдруг действительно заинтересовался:
– Это ты меня спрашиваешь?
– Ага.
Игорек ухмыльнулся:
– Имеешь право. И адресат верный. Я ведь, в некотором смысле, теперь твой должник. Правда, и за тобой кое-что числится…
– Ладно… Между собой разберемся… Мне самому нужно достать Николая Петровича… И достать так, как я хочу…
Игорек опять ухмыльнулся:
– И куда тебя подбросить?
– Для начала к медному всаднику.
– Романтичное место. А где потом подобрать?
– У поплавка. Знаешь, у Кутузовской?
– Знаю.
– Тогда ровно в семь.
– Схвачено. В семь. На пять минут опоздаешь, считай, не сделано дело. Ждать не буду.
– Не опоздаю.
Помедлив, Валентин спросил:
– Поможешь?…
Не глядя на Валентина, Игорек мрачно кивнул.
– Точно, поможешь?
– Я сказал!
Игорек выругался и рванул с места «шестерку».
Под Медным всадником
Выстрел.
Еще один.
Виктор Сергеевич ахнул. Ударом пуль его отбросило на захлопнувшуюся металлическую дверь.
– Думаешь, ушел?… – хрипло и ошеломленно выдохнул, осев на пол у дверей, Виктор Сергеевич. Струйка крови вяло и страшно струилась по его щеке. – Никуда ты не ушел, гнида… Отсюда не уходят…
Слабеющей рукой он вытащил из кармана ключ и, не глядя, толчком послал его в щель под металлической дверью.
Валентин обернулся.
Игорек, как червь, крутился на стеллаже, что-то хрипел, бешено мотал головой, как китайский болванчик. Он видел, что металлическая плита подъемника уже нависла над Валентином.
Еще в одном отчаянном рывке Валентин успел-таки дотянуться до бритвы и полоснул ее лезвием по ремням, туго стягивающим ноги.
Получилось.
Задыхаясь, мокрый от пота, он скатился с бетонного подиума на каменный пол. Потом поднялся и, прихрамывая, с открытой бритвой в руке направился к стеллажу, на полке которого лежал Игорек.
Устремив на Валентина полный ужаса взгляд, Игорек захрипел, завертелся еще сильнее.
Двумя движениями Валентин рассек ремни на ногах и руках Игорька.
Он не ожидал такой прыти.
Одним прыжком Игорек оказался на полу, вторым достиг лежащего на полу пистолета. «Беретта» с позолоченным курком оказалась в его руках.
Сорвав со рта пластырь, Игорек прохрипел:
– Все путём, мужик! Не пугайся.
Бормоча проклятия, суетливо пробежался по сумрачному помещению, прихрамывая, приохивая, матерясь, заглядывая в каждую щель. Пробегая мимо Виктора Сергеевича, злобно пнул труп.
– Не суетись, – сказал Валентин, морщась и растирая занемевшие руки. – Этот Виктор Сергеевич прав. Самостоятельно нам отсюда не выбраться. – Замок можно отпереть только ключом, а ключ Виктор Сергеевич, ты сам видел, выбросил под дверь. Успел выбросить, скотина! А в ту щель под дверью, сам видишь, и мышь не пролезет.
И спросил:
– Может, пульнуть в замок?
Игорек злобно ощерился:
– Тут железо в палец.
– Надо ждать… В конце концов, кто-то же здесь появится?…
– Ага, появится… Витька ты сам отослал в бессрочку, а Гусь в запое… Гусь, точно знаю, третий день в запое… Значит, появится бригада… А у них своя выучка… Не выпустят…
Он как бы взвесил на руке пистолет:
– Пусть попробуют не выпустить!
В голосе Игорька не было и тени страха. Пистолет, кажется, полностью вернул ему хладнокровие.
– А люк? – спросил Валентин, глянув вверх. – Нельзя попробовать?
– Отсюда не дотянешься… А подъемник включается только снаружи… Да если бы и дотянулись… Что толку?… Там сейчас, наверху, толпа… Очередного жмура притащили…
– Ну и что?
Игорек не ответил.
Метался по помещению, матерился, что-то бормотал про себя. Проверил зачем-то стеллажи, погремел какими-то инструментами. Споткнулся о брошенный пожарный шланг.
– Нет, как вам нравится? – язвительно прошипела высокая остроносая женщина в рыжем парике, болезненно бледная, по плечи укутанная в темный платок. – Пока папаша был жив, никто к нему и на минутку не заглядывал. Это понятно. Кому нужен старый больной человек? А вот теперь непонятно. Как только умер, так все набежали. Ему что, лучше от этого?
Мы – плененные звери,
голосим, как умеем.
Глухо заперты двери,
мы открыть их не смеем…
Она цепко обвела взглядом просторный двор крематория, недружную группку людей, обступивших гроб, поставленный на не крашенные табуреты, и сверкнула темными глазами:
– Пока папаша был жив, не было никого, кто пожелал бы посидеть с ним. Только я да Машенька, золотое сердце. Вся помощь для него была только от нас. А теперь…
Деланно всхлипнув, она коснулась сухих глаз темным кружевным платочком. Дородная дама из вечных брюнеток сочувственно наклонилась к ней, прошептала сочувственно:
– Старость так одинока… Ты убедилась, Клара?…
И шепнула:
– Имущество все-таки… У папаши-то… Как записали имущество?…
– Какое имущество!.. – сдерживая себя, шепотом, но уже в сердцах выдохнула дама в парике. – Какое имущество у бедного старика?… Все его имущество – его золотое сердце!..
– А дача?
– Этот старый курятник?… Это провалившаяся будочка, в которую мы ставим грабли?…
– А «Волга»?
– Эта ржавая металлическая коробка?… – дама в парике деланно всхлипнула. – Эти ржавые никому не нужные запчасти?… Эти железки, которые никто не решится назвать машиной?…
И крикнула негромко в толпу:
– Машенька? Где ты?
– Кто родственники? – хмуро спросил даму в парике краснорожий бригадир. – Пора заносить. Или обратно возьмете деда?
– Хам! – испугалась дама в парике. – Конечно, пора. Пора, пора заносить! Давайте!
– Мать их! – Игорек присел на корточки в углу, затравленно, как звереныш, посмотрел на Валентина.
Я ухо приложил к земле,
чтобы услышать конский топот,
но только ропот, только шепот
ко мне доходит по земле!..
– Мать их!
Нет громких стуков, нет покоя,
но кто же шепчет, и о чем?
Кто под моим лежит плечом
и уху не дает покоя?…
– Чокнулся? – спросил Валентин.
– Мать их!
Ползет червяк? Растет трава?
Вода ли капает до глины?
Молчат окрестные долины,
земля суха, тиха трава…
– Заткнись!
Игорек не ответил.
– Слышишь? – Валентин насторожился.
– Ну?
– Музыка.
– Тоже мне музыка! Шопена играют.
И внезапно вскочил:
– Смотри!
Металлическая плита подъемника мягко дрогнула, остановилась, и медленно пошла вверх, к раскрывшемуся в бетонном потолке люку.
– Во визгу будет!.. – злобно хрюкнул Игорек и сунул пистолет за пояс. – Мартышки, прыгай в телегу!..
– Слышать не могу Шопена, душу переворачивает, сердце рвет… – шепнула дама в парике соседке-брюнетке.
Пророчит что-то тихий шепот?
Иль, может быть, зовет меня,
к покою вечному клоня,
печальный ропот, темный шепот?…
– Ну да, тебе бы сейчас пластинку с чардашем!
– Зачем ты так?… – дама в парике опять промакнула платочком идеально сухие глаза. – Ты же видишь, как мне нелегко…
– И не говорите… – к дамам осторожно протиснулся что-то расслышавший старичок в темных очках. – У вас, вижу, в Питере, без понятия со вкусом похоронить. Вот приезжайте в Одессу, мы вас похороним с понятием, пальчики оближете. Сам дядя Штукман сыграет для вас «Семь сорок», а если захотите, уберем венками каждый трамвай. Не вы одни, вся улица рыдать будет…
Старичок ошеломленно смолк.
Кто-то охнул.
– Что такое?
Дородная дама в парике и ее подруга, вскрикнув, враз отступили, чуть не сбив с ног зазевавшегося старичка.
Над бетонным подиумом, ожидающим очередной плановой жертвы, медленно, как из-под земли, выросли две фигуры.
Сперва головы, потом плечи, потом руки, прижатые к бокам.
Плечистый хмурый человек в кожаной куртке, а рядом, затравленно щерясь, хлипкий молодой человек с лиловым синяком под глазом.
– Спа-а-акойней, граждане! Техническая проверка!
Не теряя ни секунды, Валентин и Игорек спрыгнули на пол, освобождая площадку.
Игорек, все так же затравленно щерясь, махнул рукой опешившему бригадиру:
– Действуй, Федя!
У бригадира от изумления отпала челюсть.
– Ты чё, Игорек?… – забормотал он. – Это ж не по инструкции!.. Ты чё, мать твою?… Я ж к Николаю Петровичу побегу сейчас…
– У него и встретимся, – злобно буркнул Игорек, прорываясь сквозь толпу вслед за Валентином. – У него и поговорим.
Поднявшись наверх, они без стука вошли в приемную.
Вид Игорька ошеломил Верочку. Она явно еще ничего не слышала о его судьбе.
– Ты что, Игорек, разбился? – испугалась она. – Ты что, свой «Жигуль» разбил?
– И «Жигуль», – мрачно выдохнул Игорек.
– Видишь… Предупреждали тебя…
– Да иди ты! – оборвал блонду Игорек. Видно, к его грубости тут привыкли. – Сам у себя?
– В мэрию уехал.
– Надолго?
– Ты что, Игорек? Не знаешь? – Верочка с внезапным подозрением уставилась на Валентина, застывшего у дверей. Внимательно и с подозрением уставилась. – Он сегодня уплывает.
– Куда?
– Как куда? В Германию. Телеграмма пришла. Его в Киль вызвали, там что-то с Семой случилось. Ну, с Уткиным. Помнишь, такой толстяк?
– Помню, – ощерился Игорек. – На чем он уплывает?
– Кто?
– Ну, не Сема же!
– А-а-а… Николай Петрович… Он на пароме…
– На «Анне Карениной»?
– На ней.
– Ишь ты, – облизнул Игорек тонкие губы. – На «Анне Карениной»! Высший класс!
И обернулся к Валентину:
– Провожать поедем?
Валентин кивнул.
Верочка заметно успокоилась.
– Игорек, – попросила она. – Зачем провожать? Николай Петрович даже звонить ему запретил.
– Это он тебе запретил.
– А ты с ним договаривался?
– Конечно.
– Ну, если так… Слышь, Игорек… Ты передай ему телеграмму. Ее только что принесли.
– Давайте, я передам, – протянул руку Валентин.
– А вы что?… – не поняла Верочка и взглянула на Игорька. – Вы что? Вместе поедете?
– Вместе, – ощерясь, подтвердил Игорек.
– Тогда ладно. Только ты не гоняй машину, – сочувственно подсказала Верочка. – У тебя уже отнимали права. Помнишь?
– Помню, – несколько отошел Игорек. – Ты не волнуйся, Верочка. Ты же знаешь меня. Мы все путём!
Они вышли.
Верочка мгновенно схватилась за телефон:
– Мне Николая Петровича!.. Да, да, Шадрина… Именно его, лично… Да, это я, Верочка… Уехал? Как? Уже уехал?…
Набрала другой номер:
– Мне Николая Петровича!.. Да, да, его… Это говорит его секретарша… Уже уехал?…
Она смотрела в окно и видела прихрамывающего Игорька и хмурого Валентина, неторопливо покидающих двор крематория.
– Мне Николая Петровича… Да, да, это его секретарша… Его уже не будет?… Уже уехал?…
– Такси возьмем? – спросил Валентин.
И когда земной шар, выгорев,
станет строже и спросит: кто же я?
Мы создадим «Слово о полку Игоревом»
или же что-нибудь на него похожее…
– Я что? Нищий?
Игорек, прихрамывая и матерясь, что-то приборматывая про себя, подошел к серой «шестерке», припаркованной под каменным забором.
– Я на такси не езжу… Пижонство… Меня тошнит, когда небритое рыло спрашивает, куда мне… Куда хочу, туда и еду. Будет еще кто-то спрашивать!.. Мать их!..
– Понял.
– Раз понял, прыгай в телегу.
– Погоди, Игорек, – неуверенно попросил Валентин. – На этот паром… На эту «Каренину»… На нее попасть можно?…
– Зачем? – не понял Игорек. – Не надо нам этого. Мы шефа достанем прямо на морвокзале. Он и понять ничего не успеет. Есть там у меня одно хорошо пристрелянное местечко.
Валентин покачал головой:
– Мне бы надо по-другому его достать.
– Как?
– Да так… Для этого мне надо попасть на «Каренину»…
– Билет и загранпаспорт, – злобно ухмыльнулся Игорек. – Вот и все проблемы.
– А если без загранпаспорта? Если без билета? У меня ведь, если честно, даже простого паспорта нет. Остался в гостинице.
Игорек вдруг действительно заинтересовался:
– Это ты меня спрашиваешь?
– Ага.
Игорек ухмыльнулся:
– Имеешь право. И адресат верный. Я ведь, в некотором смысле, теперь твой должник. Правда, и за тобой кое-что числится…
– Ладно… Между собой разберемся… Мне самому нужно достать Николая Петровича… И достать так, как я хочу…
Игорек опять ухмыльнулся:
– И куда тебя подбросить?
– Для начала к медному всаднику.
– Романтичное место. А где потом подобрать?
– У поплавка. Знаешь, у Кутузовской?
– Знаю.
– Тогда ровно в семь.
– Схвачено. В семь. На пять минут опоздаешь, считай, не сделано дело. Ждать не буду.
– Не опоздаю.
Помедлив, Валентин спросил:
– Поможешь?…
Не глядя на Валентина, Игорек мрачно кивнул.
– Точно, поможешь?
– Я сказал!
Игорек выругался и рванул с места «шестерку».
Под Медным всадником
Джона Куделькина Валентин узнал сразу.
По фактуре – платяной шкаф. Но отличная адидасовская упаковка, блестящие, прекрасно начищенные башмаки, кепка-полицайка, очень идущая Куделькину, придающая его громоздкой фигуре даже некоторую элегантность. Ни дать, ни взять, посол некоей дружественной державы, убежденно стремящейся к миру и прогрессу на всей Земле.
Джон расчувствовался:
– Кудима!
Обнялись.
– Гляжу, держишь марку, – Валентин, улыбнувшись, коротко ткнул кулаком в тугой живот Джона Куделькина. – Питание полноценное.
– Натурально.
– Падай на скамью.
Куделькин ухмыльнулся:
– Сто лет не был в Питере.
– Отличается от Москвы?
– Еще бы! В Питере не таксисты, а академики. Получил твою телеграмму, врубиться никак не могу, какой такой всадник? Да еще медный. Прилетаю в Питер, сажусь в первую же тачку и говорю – к всаднику… Не успел добавить – к медному, а водило уже газует. В Москве нынче не так. Попросишь отвезти в бар «Жигули», а тебя оттартают в «Панаму». И еще обижаются: жлоб, дескать! Не нравится, дескать, катайся в метро.
Куделькин радостно хохотнул:
– Чего позвал? Кутнуть захотел?
И совсем расчувствовался:
– Помнишь, как здесь недалеко, в поплавке на Кутузовской, мы поили Ёху Хунгера?
– Подожди, – попросил Валентин. – Потом про Хунгера.
– А что? – насторожился Куделькин. – Проблемы?
– Есть немного.
– Выкладывай, не тяни.
– У меня братана убили.
– Серегу? – не понял Куделькин.
– Его. Серегу.
Радуга шумного будничного дня.
Над фонтанчиком, бьющим во дворе огромного гаража, крутилась, светилась, вставала, волшебно переливаясь светлая радуга. Ее бесконечное кружение сразу привлекало внимание входящих во двор гаража людей, но Игорек только сплюнул и сразу вошел в бокс.
В ярко освещенном пространстве празднично сиял новенький «мерседес» – чернильно черный микроавтобус с тонированными стеклами. К стене, будто стесняясь такого великолепного соседа, прижалась немытая «девятка» с помятым крылом, с трещинами, густой сетью оплетшими все лобовое стекло. И без того чистенький борт «мерса» еще сильнее сиял от спецраствора, которым щедро поливал полировку из узкого баллончика тощий Коляка, недовольно что-то бурча под тоненькую ниточку усов, вызывающе устроившихся под длинным носом. Коляка, как всегда, дергался, подмигивал непрестанно, ни секунды не стоял на месте, что-то вслух приговаривал, спрашивая сам себя и тут же самому себе отвечал.
Небось, еще сильней бы задергался, узнай, откуда я явился, усмехнулся про себя Игорек. Когда ему скажут, что мы с этим быком наделали в крематории, он ко всему прочему заикаться начнет.
– Нет, бля, ты представляешь! – обиженно обрадовался Коляка, увидев Игорька. – Еду, значит, бля, под мостом, дулю этому козлу в панаме, а он, козел, ни хрена не слышит. Я на обгон, значит. Жму на газы, выскочил из-под моста, чувствую – все, успел! А тут трамвай… Хоть ты лопни!.. Видишь теперь – крыло меняй, лобовик меняй…
Коляка приуныл:
– А тот козел даже не остановился. Ему что. Он вроде не виноват. Посмеялся и уехал. Сам понимаешь, КАМАЗ. У него колесо выше моей крыши.
– Смылся?
– Ну да!
– А что за козел?
– Я ж говорю, в панаме. Как в Сочи, бля. Я дудю, значит, а он, козел, ничего не слышит. Вот теперь сам считай. Лобовик – штука, крыло – семь сотен. Что делать, Игорек? Где взять такие бабки?
– Ты да не найдешь? – не поверил Игорек. – Кончай придуриваться. Я же знаю, ты с шефом едешь. Крутанешься там в Германии, обратно привезешь не лобовик для «жигуля», а пятисотый «мерс». И не для кого-нибудь, а для себя. Я тебя, Коляка, знаю.
– Ну, ты скажешь! – довольно задергался, заморгал Коляка. – «Мерс»! Откуда у меня валюта на «мерс»?
И с надеждой глянул на Игорька:
– Слышь, Игорек, ты-то мотался к немцам. Ты у нас все знаешь. Ты все книжки перечитал. Подскажи, с чем там у них напряженка? Чего им, немцам, не хватает? Или у них правда, как в Греции, все есть?
Игорек пожал узкими плечами:
– Да чего… Икры возьми всякой. Водочки возьми, это само собой. Они после своего поганого шнапса на водочку бросаются, как лоси на водопой. Золотишко идет. И вообще, кончай придуриваться. Я тебя хорошо знаю. Ты что привезешь в Германию, то и сбудешь. Никогда не поверю, чтобы Коляка да не откусал что-нибудь! В жизнь не поверю.
И добавил сухо:
– По делу я.
– То-то я гляжу, ты в раздрае, – удивился, засуетился Коляка, замахал, как ветряк, руками. – Чего-то психуешь. Фонарь под глазом. Прихрамываешь. Подрался, что ли? Или машину разбил?
– Вроде того. И подрался и разбил. Ты только не придуривайся, Коляка. Будто у тебя никогда не бывало синяков.
И перешел на деловой тон, обрывая всякие воспоминания:
– Слышь, Коляка? Мне надо одного человечка прямо сегодня срочно забросить на борт.
– В Пулково, что ли?
– Не в Пулково! На паром. На «Анну Каренину».
– А шеф? – растерялся Коляка.
– А я потому и пришел к тебе, чтобы шеф ничего такого ни от кого не услышал. Сам понимаешь. К тебе пришел. К тебе лично, а не к шефу. Оплата по договоренности, обману нет. Сразу говори – сколько. Сколько скажешь, столько и получишь.
– Наличкой, – добавил он на всякий случай.
– Ну, ты чё, Игорек?… Ты чё?… – растерялся Коляка. Было видно, что жадность в нем борется с осторожностью. – »На борт!..» Вот придумал! Эту же не в Вологду съездить… В порту таможенники, погранцы. Там контроль на каждом шагу… Ты чё, Игорек? Дохлое дело!
– Не гони дурку! – зло ощерился Игорек. – Мало я тебя покрывал тайком от шефа? Забыл? Напомнить?
Как дулом пистолета, ткнул длинным пальцем в лоб враз побледневшему Коляке:
– Забыл?
– Ты чё? Ты чё, Игорек! Как я могу забыть? – еще сильней заюлил, задергался Коляка, испуганно всматриваясь в побежавшие по борту «мерса» неясные нежные отражения. – Ты же знаешь, я всей душой. Только ты это… Только ты это малость хватанул… Малость, значит, загнул, Игорек… Ну ты сам подумай? Как это так, без разрешения шефа?…
– А я тебя, козел, покрывал с разрешения шефа?
– Да нет, Игорек, ты пойми, я же всей душой, – юлил, дергался Коляка. – Только ведь шеф!.. Как без его разрешения?…
– А я спрашивал его разрешения, когда тебя покрывал? Я ведь видел, что помочь надо тебе, именно тебе, и, чтобы тебе помочь, разрешения ни у кого не спрашивал. Потому теперь и пришел к тебе. Должок за тобой, Коляка. А потому о человечке, которого надо закинуть на борт парома, шеф вообще ничего не должен знать. Ни сном, ни духом. Понятно?
– Да как такое сделать?!
– Как – это твои проблемы. А у меня просьба простая – срочно переправить на борт нужного человечка.
Коляка приуныл:
– Что хоть за человечек?
– Тебе паспорт показать? Трудовую? Справку из домоуправления? – снова ощерился Игорек. – Человечек как человечек. Две ноги, две руки. Нос, бля! Ты этого человечка, Коляка, и не увидишь. Ни к чему тебе это, а то потом замучают воспоминания…
– Такой страшный? – испугался Коляка.
– Страшней, чем ты думаешь, – ощерился Игорек. – Он в каком-то месте подсядет тихонечко в твой микроавтобус, а на борту парома так же тихонечко выйдет. «Мерс» ведь у Николая Петровича не досматривается?… Так что ничего тебе и не надо знать об этом человечке. А вот с долгами, – со скрытой угрозой добавил Игорек, – с долгами надо честно расплачиваться.
И сунул руку в карман:
– Сколько?
– А я знаю? – все еще колеблясь, затаился Коляка. Жадность, кажется, в нем побеждала.
И подобрался хищно:
– На сколько тянет тот человечек?
– Ты меня не понял, Коляка. Бабки выдаю я. Бабки ты получишь не с кого-то, а с меня.
– С тебя?
– Вот именно. И сейчас. И наличкой.
– А как же…
– Я уже сказал, не надо тебе никого видеть. Лучше всего, если ты вообще этого человечка никогда не увидишь. Для тебя самого лучше. Он незаметно сядет в «мерс», а потом незаметно выйдет на пароме. Ты никого не видел, ничего не слышал. А я тебе заплачу. Прямо сейчас. Наличкой.
– Сколько?
– Это другое дело. Называй цену.
– Откуда ж мне знать? – жадно заюлил Коляка. – Откуда ж мне знать, сколько за того человечка могут дать?
– Лет десять. Не меньше.
– Ты это кончай! – всерьез испугался Коляка. – Я без шуток. Прогадать боюсь. Посоветуй.
– Держи.
– Сколько тут?
– Четыре сотни.
– Всего-то?
– Марками.
– Да ты чё, Игорек? Ты чё? Четыре сотни! За такое-то дело? Сам говоришь, оно тюрьмой пахнет!
– Для тебя, Коляка, даже Летний сад должен пахнуть тюрьмой.
– Ты такого вслух не говори! Не надо никогда вслух говорить такое! – еще сильней испугался Коляка. – Ты чё такое говоришь? Я же о деле, я помочь хочу, о тебе забочусь и сам не хочу промахнуться, а ты… Не понимаешь, что ли? Мало четыре сотни. За такое дело – мало!
– Не ной. Будто шеф не зарядил тебя?
– Так то ж свое! То горбом отработанное. То к этому не имеет отношения. То свое!
– Отказываешься? – прищурился Игорек.
– Да ты чё, Игорек! Как можно? – еще больше испугался Коляка. – Тебе да отказать! Никак нельзя! Не могу я тебе отказать, Ты только пойми, я же шефа боюсь! Ты вот говоришь, что шеф мне отстегнул. Будто не знаешь шефа. У него во всем экономия. Он и отстегнул-то мне всего сотню. Тех же дойчмарок. Вот, говорит, тебе, Коляка, сразу на все. И на бензин, и на пиво. Только, говорит, не запейся. Сам ведь знаешь, какой веселый нрав у нашего шефа. А я, Игорек, в ремонте. Мне бабки сегодня вот так нужны!
И сплюнул, задергался:
– Соточку хоть добавь.
– Соточку добавлю, – кивнул Игорек. – Держи.
И спросил:
– Где подсаживать человечка?
– Сюда его приводи.
– Во сколько?
– К восьми.
Дергаясь, подмигивая, приговаривая что-то, Коляка жадно спрятал деньги в потрепанный бумажник.
– Это только для тебя, Игорек, – приговаривал он. – Только для тебя. Сам понимаешь. Приводи своего человечка к восьми. В это время в боксе обычно никого нет. Я, значит, дверь микроавтобуса оставлю открытой. Мало ли? Забыл. Пусть твой человечек незаметно лезет в салон, закрывается и сидит там тихо, как мышь. Без единого звука! Там кое-какое тряпье есть в салоне, пусть укроется. Стекла тонированные, но пусть он не торчит на сиденье. Пусть приляжет, только без храпа. После восьми я заглядывать в «мерс» больше не буду, сразу погоню его на паром. Но на пароме, Игорек, пусть твой человечек из машины сразу линяет. Мне ни лагерь, ни тюрьма, ни конфискация имущества не нужна, сам знаешь. Так что, успевай к восьми.
– Я успею.
Именно – выкуплый.
Игорек зло рассмеялся.
Суеверно притронулся рукой к «беретте», аккуратно и привычно заткнутой за пояс. Нежный холодок металла успокаивал. Хорошая машинка, надежная машинка, сглотнул слюну Игорек. Вызолоченный курок, хорошо пристрелян. Бой точней, чем у щвейцарских часов. Серега Кудимов на подарки никогда не скупился. Если уж подарок, то вещь.
А должок этот бык мне еще вернет, вдруг вспомнил Игорек Валентина. Сегодня он мне помог, и сегодня я ему помогу. Тут все путём. Тут нет слов. Но свой должок он мне вернет. Должок за унижение. За беседу с жадным Колякой. За потерянный пистолет, который, правда, он же мне и вернул… И за Хисаича… И вообще, за все… Убить не убью, но за все эти унижения я оставлю быку отметину на черепе.
Закон чести прост. Ты мне, я тебе.
Игорек зло сплюнул.
А крематорий…
Ну, тут сложней… Это, конечно, сложней… Он не спорит, тут придется самому платить… Тут счет особый… Тут совсем не шуточный счет… Это хорошо, если бык всерьез настроен на шефа… Не надо, пожалуй, мешать быку… Пусть упрется рогом, пусть попробует повалять шефа… Может, и поваляет… Вот только забодать…
Нет, решил Игорек, покачав головой, не сможет забодать этот бык шефа. Здоров, конечно, вон как дверь у Утковой вышиб! Но чтобы забодать шефа необходимы мозги, а не рога. А с мозгами у этого быка напряженка. По всему чувствуется.
А раз так, окончательно решил Игорек, если есть сомнения в быке, значит стоить проверить пристрелянное местечко на морвокзале. Других решений теперь нет. Если шеф в ближайшее время не сыграет в ящик, в ящик придется сыграть ему, Игорьку.
Игорек захолодел от ненависти.
Выжал газ, бросил машину в левый ряд, выругался:
– Козлы!
Но странно, чуть ли не впервые в своей жизни Игорек почувствовал что-то вроде глухой, неясной, но благодарности к совсем незнакомому ему человеку. Этот человек чуть его не покалечил, отнял оружие, мог убить его в том же крематории… Но вот…
– Козлы!
Игорек обоими кулаками ударил по рулю:
– Козлы!
Он не знал, почему козлы? Кто козлы? Зачем козлы? Просто чувствовал – козлы! И все тут!
– Подожди, подожди! Директор крематория? – странно удивился, даже моргнул Куделькин.
По фактуре – платяной шкаф. Но отличная адидасовская упаковка, блестящие, прекрасно начищенные башмаки, кепка-полицайка, очень идущая Куделькину, придающая его громоздкой фигуре даже некоторую элегантность. Ни дать, ни взять, посол некоей дружественной державы, убежденно стремящейся к миру и прогрессу на всей Земле.
Джон расчувствовался:
– Кудима!
Обнялись.
– Гляжу, держишь марку, – Валентин, улыбнувшись, коротко ткнул кулаком в тугой живот Джона Куделькина. – Питание полноценное.
– Натурально.
– Падай на скамью.
Куделькин ухмыльнулся:
– Сто лет не был в Питере.
– Отличается от Москвы?
– Еще бы! В Питере не таксисты, а академики. Получил твою телеграмму, врубиться никак не могу, какой такой всадник? Да еще медный. Прилетаю в Питер, сажусь в первую же тачку и говорю – к всаднику… Не успел добавить – к медному, а водило уже газует. В Москве нынче не так. Попросишь отвезти в бар «Жигули», а тебя оттартают в «Панаму». И еще обижаются: жлоб, дескать! Не нравится, дескать, катайся в метро.
Куделькин радостно хохотнул:
– Чего позвал? Кутнуть захотел?
И совсем расчувствовался:
– Помнишь, как здесь недалеко, в поплавке на Кутузовской, мы поили Ёху Хунгера?
– Подожди, – попросил Валентин. – Потом про Хунгера.
– А что? – насторожился Куделькин. – Проблемы?
– Есть немного.
– Выкладывай, не тяни.
– У меня братана убили.
– Серегу? – не понял Куделькин.
– Его. Серегу.
Радуга шумного будничного дня.
Над фонтанчиком, бьющим во дворе огромного гаража, крутилась, светилась, вставала, волшебно переливаясь светлая радуга. Ее бесконечное кружение сразу привлекало внимание входящих во двор гаража людей, но Игорек только сплюнул и сразу вошел в бокс.
В ярко освещенном пространстве празднично сиял новенький «мерседес» – чернильно черный микроавтобус с тонированными стеклами. К стене, будто стесняясь такого великолепного соседа, прижалась немытая «девятка» с помятым крылом, с трещинами, густой сетью оплетшими все лобовое стекло. И без того чистенький борт «мерса» еще сильнее сиял от спецраствора, которым щедро поливал полировку из узкого баллончика тощий Коляка, недовольно что-то бурча под тоненькую ниточку усов, вызывающе устроившихся под длинным носом. Коляка, как всегда, дергался, подмигивал непрестанно, ни секунды не стоял на месте, что-то вслух приговаривал, спрашивая сам себя и тут же самому себе отвечал.
Небось, еще сильней бы задергался, узнай, откуда я явился, усмехнулся про себя Игорек. Когда ему скажут, что мы с этим быком наделали в крематории, он ко всему прочему заикаться начнет.
– Нет, бля, ты представляешь! – обиженно обрадовался Коляка, увидев Игорька. – Еду, значит, бля, под мостом, дулю этому козлу в панаме, а он, козел, ни хрена не слышит. Я на обгон, значит. Жму на газы, выскочил из-под моста, чувствую – все, успел! А тут трамвай… Хоть ты лопни!.. Видишь теперь – крыло меняй, лобовик меняй…
Коляка приуныл:
– А тот козел даже не остановился. Ему что. Он вроде не виноват. Посмеялся и уехал. Сам понимаешь, КАМАЗ. У него колесо выше моей крыши.
– Смылся?
– Ну да!
– А что за козел?
– Я ж говорю, в панаме. Как в Сочи, бля. Я дудю, значит, а он, козел, ничего не слышит. Вот теперь сам считай. Лобовик – штука, крыло – семь сотен. Что делать, Игорек? Где взять такие бабки?
– Ты да не найдешь? – не поверил Игорек. – Кончай придуриваться. Я же знаю, ты с шефом едешь. Крутанешься там в Германии, обратно привезешь не лобовик для «жигуля», а пятисотый «мерс». И не для кого-нибудь, а для себя. Я тебя, Коляка, знаю.
– Ну, ты скажешь! – довольно задергался, заморгал Коляка. – «Мерс»! Откуда у меня валюта на «мерс»?
И с надеждой глянул на Игорька:
– Слышь, Игорек, ты-то мотался к немцам. Ты у нас все знаешь. Ты все книжки перечитал. Подскажи, с чем там у них напряженка? Чего им, немцам, не хватает? Или у них правда, как в Греции, все есть?
Игорек пожал узкими плечами:
– Да чего… Икры возьми всякой. Водочки возьми, это само собой. Они после своего поганого шнапса на водочку бросаются, как лоси на водопой. Золотишко идет. И вообще, кончай придуриваться. Я тебя хорошо знаю. Ты что привезешь в Германию, то и сбудешь. Никогда не поверю, чтобы Коляка да не откусал что-нибудь! В жизнь не поверю.
И добавил сухо:
– По делу я.
– То-то я гляжу, ты в раздрае, – удивился, засуетился Коляка, замахал, как ветряк, руками. – Чего-то психуешь. Фонарь под глазом. Прихрамываешь. Подрался, что ли? Или машину разбил?
– Вроде того. И подрался и разбил. Ты только не придуривайся, Коляка. Будто у тебя никогда не бывало синяков.
И перешел на деловой тон, обрывая всякие воспоминания:
– Слышь, Коляка? Мне надо одного человечка прямо сегодня срочно забросить на борт.
– В Пулково, что ли?
– Не в Пулково! На паром. На «Анну Каренину».
– А шеф? – растерялся Коляка.
– А я потому и пришел к тебе, чтобы шеф ничего такого ни от кого не услышал. Сам понимаешь. К тебе пришел. К тебе лично, а не к шефу. Оплата по договоренности, обману нет. Сразу говори – сколько. Сколько скажешь, столько и получишь.
– Наличкой, – добавил он на всякий случай.
– Ну, ты чё, Игорек?… Ты чё?… – растерялся Коляка. Было видно, что жадность в нем борется с осторожностью. – »На борт!..» Вот придумал! Эту же не в Вологду съездить… В порту таможенники, погранцы. Там контроль на каждом шагу… Ты чё, Игорек? Дохлое дело!
– Не гони дурку! – зло ощерился Игорек. – Мало я тебя покрывал тайком от шефа? Забыл? Напомнить?
Как дулом пистолета, ткнул длинным пальцем в лоб враз побледневшему Коляке:
– Забыл?
– Ты чё? Ты чё, Игорек! Как я могу забыть? – еще сильней заюлил, задергался Коляка, испуганно всматриваясь в побежавшие по борту «мерса» неясные нежные отражения. – Ты же знаешь, я всей душой. Только ты это… Только ты это малость хватанул… Малость, значит, загнул, Игорек… Ну ты сам подумай? Как это так, без разрешения шефа?…
– А я тебя, козел, покрывал с разрешения шефа?
– Да нет, Игорек, ты пойми, я же всей душой, – юлил, дергался Коляка. – Только ведь шеф!.. Как без его разрешения?…
– А я спрашивал его разрешения, когда тебя покрывал? Я ведь видел, что помочь надо тебе, именно тебе, и, чтобы тебе помочь, разрешения ни у кого не спрашивал. Потому теперь и пришел к тебе. Должок за тобой, Коляка. А потому о человечке, которого надо закинуть на борт парома, шеф вообще ничего не должен знать. Ни сном, ни духом. Понятно?
– Да как такое сделать?!
– Как – это твои проблемы. А у меня просьба простая – срочно переправить на борт нужного человечка.
Коляка приуныл:
– Что хоть за человечек?
– Тебе паспорт показать? Трудовую? Справку из домоуправления? – снова ощерился Игорек. – Человечек как человечек. Две ноги, две руки. Нос, бля! Ты этого человечка, Коляка, и не увидишь. Ни к чему тебе это, а то потом замучают воспоминания…
– Такой страшный? – испугался Коляка.
– Страшней, чем ты думаешь, – ощерился Игорек. – Он в каком-то месте подсядет тихонечко в твой микроавтобус, а на борту парома так же тихонечко выйдет. «Мерс» ведь у Николая Петровича не досматривается?… Так что ничего тебе и не надо знать об этом человечке. А вот с долгами, – со скрытой угрозой добавил Игорек, – с долгами надо честно расплачиваться.
И сунул руку в карман:
– Сколько?
– А я знаю? – все еще колеблясь, затаился Коляка. Жадность, кажется, в нем побеждала.
И подобрался хищно:
– На сколько тянет тот человечек?
– Ты меня не понял, Коляка. Бабки выдаю я. Бабки ты получишь не с кого-то, а с меня.
– С тебя?
– Вот именно. И сейчас. И наличкой.
– А как же…
– Я уже сказал, не надо тебе никого видеть. Лучше всего, если ты вообще этого человечка никогда не увидишь. Для тебя самого лучше. Он незаметно сядет в «мерс», а потом незаметно выйдет на пароме. Ты никого не видел, ничего не слышал. А я тебе заплачу. Прямо сейчас. Наличкой.
– Сколько?
– Это другое дело. Называй цену.
– Откуда ж мне знать? – жадно заюлил Коляка. – Откуда ж мне знать, сколько за того человечка могут дать?
– Лет десять. Не меньше.
– Ты это кончай! – всерьез испугался Коляка. – Я без шуток. Прогадать боюсь. Посоветуй.
– Держи.
– Сколько тут?
– Четыре сотни.
– Всего-то?
– Марками.
– Да ты чё, Игорек? Ты чё? Четыре сотни! За такое-то дело? Сам говоришь, оно тюрьмой пахнет!
– Для тебя, Коляка, даже Летний сад должен пахнуть тюрьмой.
– Ты такого вслух не говори! Не надо никогда вслух говорить такое! – еще сильней испугался Коляка. – Ты чё такое говоришь? Я же о деле, я помочь хочу, о тебе забочусь и сам не хочу промахнуться, а ты… Не понимаешь, что ли? Мало четыре сотни. За такое дело – мало!
– Не ной. Будто шеф не зарядил тебя?
– Так то ж свое! То горбом отработанное. То к этому не имеет отношения. То свое!
– Отказываешься? – прищурился Игорек.
– Да ты чё, Игорек! Как можно? – еще больше испугался Коляка. – Тебе да отказать! Никак нельзя! Не могу я тебе отказать, Ты только пойми, я же шефа боюсь! Ты вот говоришь, что шеф мне отстегнул. Будто не знаешь шефа. У него во всем экономия. Он и отстегнул-то мне всего сотню. Тех же дойчмарок. Вот, говорит, тебе, Коляка, сразу на все. И на бензин, и на пиво. Только, говорит, не запейся. Сам ведь знаешь, какой веселый нрав у нашего шефа. А я, Игорек, в ремонте. Мне бабки сегодня вот так нужны!
И сплюнул, задергался:
– Соточку хоть добавь.
– Соточку добавлю, – кивнул Игорек. – Держи.
И спросил:
– Где подсаживать человечка?
– Сюда его приводи.
– Во сколько?
– К восьми.
Дергаясь, подмигивая, приговаривая что-то, Коляка жадно спрятал деньги в потрепанный бумажник.
– Это только для тебя, Игорек, – приговаривал он. – Только для тебя. Сам понимаешь. Приводи своего человечка к восьми. В это время в боксе обычно никого нет. Я, значит, дверь микроавтобуса оставлю открытой. Мало ли? Забыл. Пусть твой человечек незаметно лезет в салон, закрывается и сидит там тихо, как мышь. Без единого звука! Там кое-какое тряпье есть в салоне, пусть укроется. Стекла тонированные, но пусть он не торчит на сиденье. Пусть приляжет, только без храпа. После восьми я заглядывать в «мерс» больше не буду, сразу погоню его на паром. Но на пароме, Игорек, пусть твой человечек из машины сразу линяет. Мне ни лагерь, ни тюрьма, ни конфискация имущества не нужна, сам знаешь. Так что, успевай к восьми.
– Я успею.
Выкуплый.
Был тихий вечер, вечер бала,
был летний бал меж темных лип,
там, где река образовала
свой самый выкуплый изгиб…
Именно – выкуплый.
Игорек зло рассмеялся.
Суеверно притронулся рукой к «беретте», аккуратно и привычно заткнутой за пояс. Нежный холодок металла успокаивал. Хорошая машинка, надежная машинка, сглотнул слюну Игорек. Вызолоченный курок, хорошо пристрелян. Бой точней, чем у щвейцарских часов. Серега Кудимов на подарки никогда не скупился. Если уж подарок, то вещь.
А должок этот бык мне еще вернет, вдруг вспомнил Игорек Валентина. Сегодня он мне помог, и сегодня я ему помогу. Тут все путём. Тут нет слов. Но свой должок он мне вернет. Должок за унижение. За беседу с жадным Колякой. За потерянный пистолет, который, правда, он же мне и вернул… И за Хисаича… И вообще, за все… Убить не убью, но за все эти унижения я оставлю быку отметину на черепе.
Закон чести прост. Ты мне, я тебе.
Игорек зло сплюнул.
А крематорий…
Ну, тут сложней… Это, конечно, сложней… Он не спорит, тут придется самому платить… Тут счет особый… Тут совсем не шуточный счет… Это хорошо, если бык всерьез настроен на шефа… Не надо, пожалуй, мешать быку… Пусть упрется рогом, пусть попробует повалять шефа… Может, и поваляет… Вот только забодать…
Нет, решил Игорек, покачав головой, не сможет забодать этот бык шефа. Здоров, конечно, вон как дверь у Утковой вышиб! Но чтобы забодать шефа необходимы мозги, а не рога. А с мозгами у этого быка напряженка. По всему чувствуется.
А раз так, окончательно решил Игорек, если есть сомнения в быке, значит стоить проверить пристрелянное местечко на морвокзале. Других решений теперь нет. Если шеф в ближайшее время не сыграет в ящик, в ящик придется сыграть ему, Игорьку.
Игорек захолодел от ненависти.
Выжал газ, бросил машину в левый ряд, выругался:
– Козлы!
Но странно, чуть ли не впервые в своей жизни Игорек почувствовал что-то вроде глухой, неясной, но благодарности к совсем незнакомому ему человеку. Этот человек чуть его не покалечил, отнял оружие, мог убить его в том же крематории… Но вот…
– Козлы!
Игорек обоими кулаками ударил по рулю:
– Козлы!
Он не знал, почему козлы? Кто козлы? Зачем козлы? Просто чувствовал – козлы! И все тут!
– Подожди, подожди! Директор крематория? – странно удивился, даже моргнул Куделькин.