Страница:
– Значит, он все-таки знает тебя?
Татьяна пожала плечами:
– Ну, Паша… Такая работа… В сущности, меня знают многие…
Паша присвистнул:
– Ну, тогда понятно, почему к тебе такой интерес проявляет милиция…
Татьяна не откликнулась.
Прислушиваясь к вою сирен, она покачала головой.
Ну, ладно…
Валентин Кудимов, бывший знаменитый спортсмен, бывший неоднократный чемпион мира и СССР отмахивается от бандита с ломиком в руках… Это еще ничего… По нынешним временам, в этом, собственно, нет ничего особенного… Вполне представимо…
Валентин Кудимов, бывший знаменитый спортсмен, бывший неоднократный чемпион мира и СССР горячо интересуется неким совместным российско-германским предприятием «Пульс»… И это вполне представимо. В конце концов, в этом таинственном «Пульсе» работал его погибший брат…
Но Валентин Кудимов, бывший знаменитый спортсмен, бывший неоднократный чемпион мира и СССР вдруг ни с того, ни с сего захватывает заложника!..
Что-то тут не так.
Татьяна нервно хохотнула.
Этот Кудимов, кажется, и здесь отличился. Взял в заложники не дипломата, не бизнесмена, не кого-то из известных людей, которых на «Анне Карениной» всегда бывает навалом, а всего лишь директора крематория! Подумать только, директора крематория! Как будто на огромном пароме нельзя было найти более представительную фигуру…
А валюта?
А если в гробу, про который говорит Кудимов, действительно не окажется никакой валюты?
И так далее, сказала она себе.
Теперь площадь перед морвокзалом была полностью оцеплена. У въезда, спеша, выпрыгивали из автобуса спецназовцы. Поблескивали щиты, шлемы с поднятыми забралами.
Новые центурионы.
– Смотри, – завистливо сказал Паша, толкая Татьяну локтем. – Да нет, не туда, а правее смотри. Видишь, там трое с винтовками? Знаешь, какая у них оптика? На Марс наведешь, разглядишь каждый камень. Получше, чем телескоп. Нам бы такую оптику.
И пояснил:
– Снайперы.
– Зачем здесь снайперы?
– Не дури. Будто не понимаешь.
– Татьяна Ивановна, – повернувшись, озабоченно сказал водитель микроавтобуса. – Нехорошо мы тут встали. Давайте я отгоню машину в сторону, а то неровен час, действительно начнется стрельба. Знаете, сколько сейчас лобовик стоит?
Отдуваясь в усы, худощавый снайпер в камуфляже ловко и деловито устраивался за каменным парапетом морского вокзала. Отсюда, сверху, весь причал лежал перед ним, как на ладони.
Прикидывая возможности, снайпер неторопливо прошелся прицелом по трапам «Анны Карениной».
Пассажиры густым пестрым потоком тянулись по трапам на причал, на причале, как всегда, сразу разделяясь на отдельные тонкие струйки. На пустых досмотровых площадках пассажиров встречали спецназовцы и торопливо загоняли в здание морвокзала. Кажется, только грузовая палуба на «Анне Карениной» не была еще задействована.
Ну да, отметил про себя снайпер, террорист где-то там.
Гнида!
Снайпер не любил террористов.
– Внимание, внимание… – негромко прошелестело в его наушниках. – Команда восемь…
Ага.
Команда восемь.
Приготовились.
Снайпер привычно повел плечом, проверяя надежность опоры под локтем, и положил руку на прохладный приклад.
Ну, восемь так восемь.
Приготовились.
Снайпер не любил террористов и знал, что, если придется стрелять, он не промахнется. Он никогда не промахивался и никогда не испытывал никакой жалости к тем, в кого стрелял. Чаще всего ему приходилось стрелять именно в террористов. Он считал это нормальным делом. Неважно, за какую идею они борются, это их собачье дело. Сам снайпер никогда не считал террористов людьми. По его понятиям террористы были просто нелюди. Если еще проще – дерьмо. Он предпочитал именно такие простые термины. Если человек в каких-то своих целях захватывает детей и женщин, угрожает немедленной смертью случайным пассажирам, он автоматически выключает себя из списка людей. Отбросы и дерьмо. Дерьмо и отбросы. Именно дерьмо и отбросы чаще всего попадали в оптику его прицела. Отбросы и дерьмо. Дерьмо и отбросы. Ничего больше. Невозможно промахнуться, когда в твоем прицеле отбросы и дерьмо.
Он фыркнул в усы:
– Готов.
И внимательно глянул сквозь оптику на пришедшие, наконец, в движение грузовые трапы.
К этому времени «Анну Каренину» покинули последние пассажиры. Всех их мгновенно увели в здание вокзала.
– Лёха… – растерянно произнес кто-то рядом с машиной криминальной хроники. – Леха, ну все!.. Хорэ бухать, Леха!..
Быстро обернувшись, Татьяна увидела двух неплохо поддавших мужчин.
Разные они были.
Во всем разные.
Даже одеты они были по-разному. Но оба хороши, хороши…
Один в шляпе, высокий, представительный, в расстегнутом на груди элегантном плаще, другой поменьше ростом, в замшевой дорогой куртке, в коричневом берете, натянутом почти до глаз. Но у обоих одинаково выразительно подпухли глаза, а в мутноватых зрачках застыло изумление.
– Точно говорю, Леха… Хорэ бухать…
– Знамение видел?
– Видел, Леха! Богом клянусь, видел! Может, это не знамение, но я же все это видел собственными глазами!
Тот, что был в шляпе, истово перекрестился:
– Я ж, Леха, еще на борту договорился с одним чудиком. Услышал, что он едет на Васильевский, что у него на пароме машина, ну и договорился. По дороге же, чего там? И он сам сказал, какие, дескать, проблем! Раз платишь марками, нет никаких проблем. Причалим, это он мне сказал, двигай сразу на грузовую палубу, оттуда и стартуем. Я тебя, сказал, доставлю прямо к дому, как космонавта. Вот мы и причалили… Слышь, Лёха?… Я и вес-то на посошок взял небольшой. Зачем лишнее? Мне же с чудиком ехать. Собрался, упаковался, поднимаюсь на грузовую палубу, а там на всех входах, не поверишь, стоят серьезные мужики с дубинками и с оттопыренными накладными карманами. Все заперто наглухо, все напрочь оцеплено. Я тыр-пыр, я туда-сюда. Объясняю, что, мол, меня чудик ждет на палубе. Говорю, чудик обещал меня, как космонавта, доставить прямо к дому. А спецназовцы меня по жопе мешалкой. Не мешайся тут, говорят. Беги куда подальше. А я, ты же, Леха, знаешь, я принципиальный. Куда, говорю, бежать? Меня чудик на грузовой палубе дожидается. Договорились, мол, что подкинет чудик меня прямо на Васильевский. Спецназовцы начали было рычать, да их старшой внимательно так меня обнюхал и говорит: а ну рви подальше, не по пути тебе с тем чудиком. Он сегодня на Васильевский не поедет. И тебе полезно прогуляться пешком или на общественном транспорте. И смеется. Вот, дескать, зажрался народ, никак пешком ходить не желают.
– И не пустили?
– И не пустили, Леха. Я одному, он там старший, говорю этак спокойненько, ну, конечно, с некоторыми, понятно, преувеличениями – вот, черт, опаздываю же! вот, черт, договорился же с чудиком! вот, черт, наличкой обещал заплатить чудику! И на всякий случай добавляю – в валюте! И вообще, говорю, чего вы тут толчетесь? У меня сегодня, говорю, может, желание ехать на Васильевский прямо с грузовой палубы! На круглых колесах и со всеми удобствами. А этот старший еще раз меня обнюхал и завистливо этак, Леха, выложил мне. Хорэ, дескать, бухать, мужик, а удобства ищи в сортире! И тоже мешалкой, и тоже по тому же месту. Нет, Лёха, точно, хорэ бухать!..
– Эй, мужики, – приветливо окликнула Татьяна. – Вы случайно, не с «Карениной»?
Мужики охотно кивнули.
– С нее, с нее родимой…
Вполне нормальные мужики.
Несколько растерянные, зато хорошо поддатые.
– Да ты посмотри, Лёха, – вдруг изумился высокий в шляпе. – Дай мне по спине, опять у меня видение. Как будто я сижу перед теликом. Вот крест, Леха, вылитая Уткова!
– Я и есть Уткова, – скромно успокоила поддатого мужика Татьяна. – Что там у вас случилось?
– Где это у нас? – не понял человек в шляпе.
– На пароме, – терпеливо пояснила Татьяна.
– На пароме? А чего на пароме? На пароме у нас порядок. Это у вас тут что-то на берегу не так… Щиты да маски, и никуда не пускают…
Мужик вдруг испугался:
– Слышь, Уткова! У нас тут что? Снова переворот?
Татьяна засмеялась.
– Да нет, ты не смейся. Я это серьезно… – настаивал на своем хорошо поддатый в шляпе. – Я ведь не буду просто так… Зачем мне ваньку валять?… Если ты Уткова, то я о деле… Если ты Уткова и у нас здесь снова переворот, то я хочу сделать официальное заявление…
– Какое заявление? – удивилась Татьяна.
– Горячо и всецело поддерживаю новую власть, несущую нам избавление от прежнего тиранического режима!
– И правда, мужики, хорэ вам бухать, – засмеялась Татьяна. – Пора вам, мужики, остановиться. Власть у нас прежняя.
– Нет, слышь, Уткова! – стоял на своем высокий в шляпе. – Я ведь не просто так. Я по делу. Если ты Уткова и власть у нас прежняя, все равно хочу сделать официальное заявление…
– Делай, касатик.
– Горячо и всецело поддерживаю прежнюю власть, принесшую нам избавление от всех прошлых тиранических режимов!
– Принято.
Татьяна сунула микрофон под нос высокого в шляпе:
– Я разговариваю с человеком, который только что спустился с пассажирского парома «Анна Каренина… Как ваше имя?…
– А вам зачем?
«Криминальная хроника». – представилась Татьяна.
– Тогда Петров… Правда, правда, не вру… Так меня с детства зовут – Петров… Глеб Иванович…
– Скажите, пожалуйста, Глеб Иванович… Перед тем, как покинуть паром, вы не заметили на борту «Анны Карениной» чего-то необычного?
– Конечно, заметил, – значительно ответил Глеб Иванович, приятель молчаливого Лехи, оборачиваясь к оператору, включившему, наконец, камеру. – Еще бы не заметить!
– Расскажите, пожалуйста, поподробнее.
– А чего тут поподробнее? – удивился Глеб Иванович, элегантно и к месту, как он считал, улыбаясь в камеру. – Я, значит, поднялся на грузовую палубу, а меня оттуда по жопе мешалкой.
– И кто ж это сделал?
– Да кто, кто… Известно, спецназовцы…
– А почему вы думаете, что это спецназовцы?
– Так они же в масках.
– В масках могут быть и террористы. Любой человек может натянуть на голову маску. Хотя бы ради розыгрыша.
– Да ну! – не поверил высокий в шляпе. – Какие такие террористы? Что им делать на пароме? – и даже потянул за рукав приятеля. – Ну ее, Леха… Может, это и Уткова, все равно пошли к ментам…
– Сдаваться? – испугался Леха.
– С ума сошел! Может, пропустят. Домой хочу…
Татьяна спрятала микрофон.
– Давно бухаете? – спросила она совсем по-дружески.
– Да как вышли из Питера, так и начали, – вставил, наконец, свое слово неразговорчивый Леха. Чувствовалось, что он завидует своему говорливому приятелю. – А как вышли из Питера, как створные огни исчезли, так мы и сели… Вы только не подумайте, – перекрестился Леха для убедительности. – Мы ведь не просто так. Мы пульку расписывали. Даже Киль проспали. А, может, не доехали. Я не спрашивал. Точно не скажу.
И с надеждой спросил:
– Вы когда нас покажете по телику?
Татьяна засмеялась:
– Да, может, даже сегодня.
– А я… – начал было человек в берете, но приятель дернул его за рукав:
– Все! Хорэ! Двигаем, Леха!..
Сходни, ведущие с парома на причал, были абсолютно пусты.
Пусты были и палубы «Анны Карениной». Спецназовцы, высадив пассажиров, всех загнали в каюты.
А на крышах снайперов насажали, как воронов, зло ощерившись, отметил про себя Игорек.
Они это любят.
Ишь, вороны в камуфляже!
Наверное никогда за всю историю «Анны Карениной» на нее не смотрело столько прицелов враз.
Игорек снова ощерился.
Он нашел и пристрелял это удобное местечко еще год назад, когда убирал прибывшего тем же паромом из Киля некоего «Венечку» Геворкяна, по специализации «рубщика». Чего-то там «Венечка» не дорубил, вот и пришлось сажать на прицел «Венечку».
Удачное местечко.
Окно узкое, высокое, пыльное. Легко теряется среди множества таких же, абсолютно идентичных ему пыльных окон. Технический этаж всегда практически пуст, причал внизу, как на ладони. На месте спецназовцев, подумал Игорек, я бы тут официально оборудовал долговременную огневую точку. На всякий случай. У меня бы здесь круглосуточно сидел специальный человек…
В прицеле снайперской винтовки, по частям извлеченной Игорьком из специального кейса и ловко в несколько секунд собранной, наконец, оказался грузовой трап.
Скоро пойдут, понял Игорек.
Стая.
Но, в сущности, поэт прав.
Стай не может быть много.
Игорек, не торопясь, проверил винтовку.
Жалко, не взял приёмничек из машины. Что, интересно, объявляют сейчас по «Криминальной»? Позволили им снимать, как будут убирать террориста? Или наоборот, сразу напрочь заткнули все каналы?
И недоуменно ощерился.
Ну, бык!
Ну, тупой!
Решил поиграть в террориста!
Решил самого Николая Петровича сдать властям!
Просчитался, конечно, бык, пожалел Игорек. С Николаем Петровичем такие номера не проходят. С ним такое в принципе не может пройти. Николаю Петровичу нельзя говорить вслух в глаза: я, дескать, сейчас утоплю вас, Николай Петрович. Николая Петровича можно только именно утопить. Но молча и сразу. Ничего не объявляя заранее. Прежде, чем Николаю Петровичу что-то такое придет в голову. Правда, у Николая Петровича волчья интуиция. Николай Петрович все равно догадается.
Да, просчитался бык.
Такс Николаем Петровичем нельзя.
Придется ему, Игорьку, поправлять дело.
Тоска…
«Откуда же эта печаль, Диотима?.».
Не печаль, злобно ощерился Игорек. Не печаль, а тоска. Ужасная, сжимающая сердце тоска. Черная от ненависти и злобы.
Он, Игорек, дышит тоской. Он не знает, хорошо это или плохо. Может, это и правда еще не самое худшее. Вот Кумарин, например, всегда дышал смертью. Вокруг Кумарина все вяло и замирало. Дохнет в сторону человека и в пару дней скукожится человек. Находят такого человека с дыркой в голове или с ножом под сердцем. Кумарина Игорек хорошо запомнил. Он вообще хорошо запомнил каждого тамбовца. От их дыхания на десяток метров вокруг жухла зеленая трава…
Но куда им всем до Николая Петровича!
К черту!
Типичные придурки, отметил он.
Бык в нелепых коротких штанах, явно с чужой задницы, и в домашних разношенных тапочках, зато в черной кожаной куртке. А за ним Николай Петрович в вызывающе роскошном махровом халате. Отстали от отечественной моды придурки. Пока плавали в чужие края, в Питере уже не ходят по улицам в махровых халатах и в кожаных куртках на босы тапочки…
Не дал бык переодеться Николаю Петровичу. Схватил, наверное, сонного…
Это правильно, одобрил Игорек. Таких, как Николай Петрович, следует брать сонными, пока они еще не раскрыли глаз. Таких, как Николай Петрович, следует брать сонными под самое утро, когда спится слаще всего. Николай Петрович, он ведь одним взглядом может покалечить. Откроет глазища, как Медуза-Горгона, и все, ты окаменел!
Игорек внимательно смотрел, как бык спускается по трапу, любовно за пояс приобняв левой рукой Николая Петровича. Правая рука быка с пистолетом была приткнута к тяжелому подбородку Николая Петровича.
Опасное положение.
Нечаянно споткнешься бык и привет Николаю Петровичу! Долго жить приказали!
Но с другой стороны, этот бык не дурак. Понимает. Петрушит чего-то. Если стрельнут быка, он курок спустит автоматически.
Все равно придурки, устало подумал Игорек.
Один в махровом халате, другой в штанах с чужой задницы.
Цирк приехал.
А вот бык…
Бык, скажем так, промахнулся. Придется ему, Игорьку, исправлять ошибку быка.
Ему бы, глупому быку, втихую пустить Николая Петровича за борт. Чтобы никто не увидел и не услышал. Пустил за борт и все. И концы в воду. Но туп же бык. Ему поиграться захотелось. Он, видите ли, решил вывести Николая Петровича на чистую воду. Чтобы все, значит, по закону.
Игорек зло ощерился.
По закону!
Какой закон в стране, где давно не работают никакие законы?…
Придурок!
Но машинку у Николая Петровича бык все-таки отобрал. Ясно, что у Николая Петровича отобрал. Ни у кого, кроме как у Николая Петровича, не мог глупый бык отобрать машинку.
Все равно зря.
Сейчас они сойдут по трапу и в самый момент торжества, как это уже не раз бывало, Николай Петрович укусит быка…
Дурак, конечно…
Думает, наверное: вот сдамся властям, они захват Николая Петровича мне в плюс засчитают. Вскрыл, дескать, язву. Крупная контрабанда, заказные убийства. Придумает еще что-нибудь. Решит, восстановил справедливость. А Николай Петрович после такого его заявления все равно отправится не куда-нибудь там, а прямо домой. У Николая Петровича нет комплексов. Он страдать не будет. Он отправится домой, примет ванну и ляжет спать. Известно, утро вечера мудренее. И проснется назавтра Николай Петрович гораздо более умудренным, чем прежде. И, проспавшись, плотно и вкусно позавтракает. А потом закурит хорошую сигарету и спокойно обдумает вчерашние хлопоты.
И задумается.
Как там, например, задумается, бык? Как там, например, милый Игорек, разлюбимчик? Как там исполнительный Виктор Сергеевич, и дерзкий Дима, и телохранитель Гена? Как там, наконец, все другие? И, наконец, как там все эти люди наверху, которым он служит?…
Николаю Петровичу знать нужно все.
Об одном только не станет задумываться Николай Петрович: как там с контрабандной валютой? Не будет Николай Петрович задумываться о валюте. Чего ему о ней задумываться? Валюта из Германии переправлена, валюта попала в руки нужных государственных людей, Дело продолжает делаться, а все остальное Николая Петровича не интересует.
А бык…
Бык получит по рогам.
Бык получит по рогам и на всю катушку.
А чего в самом деле? Не балуйся доморощенным терроризмом. Ишь, распустились! В чем, в чем, а в вопросе о терроризме мы глубоко солидарны со всем мировым сообществом.
И быку оставлю отметину, решил Игорек.
Убить не убью, но отметину оставлю.
Чтобы запомнил: нельзя сбивать Игорька какой-то там дверью, нельзя отнимать у Игорька пистолет с вызолоченным курком, нельзя, ну, никак нельзя унижать Игорька.
Никому!
Ни Николаю Петровичу.
Ни быку.
Ни даже жене цезаря.
Снайперы, засевшие на крыше морвокзала, прильнули к оптическим прицелам. Сквозь перекрестья прицелов, крепко обнявшись, как два старых друга, медленно спускались по трапу взятый в заложники директор крематория и захвативший его террорист.
В серой «Волге», бесшумно остановившейся под северной стеной морвокзала, опустилось стекло.
Спецназовец в камуфляже без всяких знаков различия мгновенно оказался рядом с серой «Волгой».
– Команду восемь отменить, – негромко приказал из машины хрипловатый мужской голос. – Снайперов с крыши снять. Людей развести. Идиоту, устроившему цирк на пароме, пообещайте все, что он только попросит. Как только он сдастся, «мерседес» отправить, куда надобно, а Николая Петровича – домой. Именно домой. Никаких допросов. Вопросы Николаю Петровичу мы будем задавать сами. Все записи у телевизионщиков просмотреть, пусть потерпят до утра. Лучше им сразу помочь, чем потом возиться с последствиями их глупостей. В прессу дать ряд коротких заметок. Ну, сами знаете, как это делается… Власть криминала… Беспредел… Кровавые разборки… А потом сразу забейте все эти заметки подробными репортажами с Прачешного… Как это о чем? Да о вчерашней ночной перестрелке. Там наши ребята здорово отличились, это надо подчеркнуть. Тайная жизнь города у нас под контролем, это тоже надо подчеркнуть. И вообще, людям полезно знать о своих героях, а не о своих подлецах… Все ясно?
Спецназовец козырнул.
Мотор «Волги» негромко заурчал.
– Простите, – опять козырнул спецназовец. – А как с этим?
– С террористом?
– Да, с террористом.
– Разве я не сказал?
Подумав, спецназовец понимающе кивнул:
– Разрешите выполнять?
– Разрешаю.
– Внимание, внимание!.. Команда восемь отменяется!..
Отдуваясь в усы, худощавый снайпер осторожно и недовольно обнял свою винтовку. Что это вдруг команда отменяется? Террорист решил сдаться? Или решили начать с ним долгие переговоры?
Снайпер не любил таких отмен.
– Не пойму я вас, Лыковых, – сплюнул он, пожав плечами. – Дунька говорит – хорошо, а Ванька говорит – плохо.
Чернильно черный «мерседес», блестя, как только что вымытый, осторожно скатился по трапу на причал. Обезумевшего Коляку рывком, как репу, выдернули из машины, скрутили, заткнули рот и в одно мгновение перебросили в грузовик спецназа.
Наступила тишина.
Теперь все настороженно смотрели на трап, на котором появились в обнимку Николай Петрович и Валентин.
– Ты в бога веришь? – осторожно ступая по трапу, спросил Валентин Николая Петровича.
– Умеренно. Так, на всякий случай, – хмыкнул тот. – Тебе сдаваться пора, а ты о боге. Неровен час, выстрелит кто-нибудь. А затянешь дело, тоже нехорошо. Спецназовцы рассердятся. Они ведь ребята строгие, занятые. Им торчать на причале на виду у толпы ох как неохота. Это на первый взгляд у них все больше развлечения, не работа…
– Заткнись.
Николай Петрович заткнулся.
– Кто тебя должен встретить, крыса?
– Меня все встречают… Видишь, народ… Это они меня встречают, переживают за меня…
– Ну? Так вот прямо все? – хмуро усмехнулся Валентин. – Огорчительно расстраивать сразу всех.
– Это почему же? – насторожился Николай Петрович, косясь на Валентина и осторожно ступая по трапу.
– Да потому, что я сам сейчас без всяких снайперов отстрелю тебе то, что ты называешь головой.
– Так нельзя! – рассудительно заметил Николай Петрович. – Ты ведь сам говорил, что отдашь меня в руки правосудия. А самосуд… Какое же это правосудие?…
– Заткнись.
– Но ты же сам говорил…
– Заткнись, – хмуро повторил Валентин. – Не сбивай меня с толку. Я сам уже ни хрена не понимаю… Но если это правда, что тебе сейчас домой, а мне на нары в СИЗО, тогда я уж лучше сам отстрелю тебе голову. Чтобы правосудие не мучилось. И считаю, учти, что это будет в высшей степени справедливо. Как только гроб раскроют, как только журналисты увидят, что там у тебя припрятано, так я тебе и отстрелю голову.
– Одумайся!.. Угрожаешь?…
Валентин кивнул.
– Послушай, Валентин Борисыч, – быстро заговорил Николай Петрович. Волна холодного унизительного страха вновь накатила на него. – Мне ты можешь верить. Если я обещаю, то делаю то, что обещаю. Оставь эти свои мысли. Неправильные они. Ты никогда не был силен думать. Сдайся властям, не глупи. Болтай с журналистами о чем угодно, делай, что хочешь, это твое дело, только сегодня же исчезни из Питера. Никто тебе в этом не будет мешать, это я тебе твердо обещаю. Живи как хочешь, живи, где хочешь, только не маячь перед глазами. Ты же должен понимать, у нас в стране каждый день что-нибудь особенное происходит. Ну, подумаешь, пристрелишь ты какого-то директора крематория, так завтра об этом никто и не вспомнит. Мне все равно, тебе все равно, а вот на Деле это отразится. Даже очень отразится. Ты пойми, я не просто какой-то там человечек, я – нужное звено в Деле. А Дело, оно для всех! И для тебя тоже, кстати. Не глупи, сдайся властям. Твердо обещаю тебе, из порта тебя незаметно, но сразу препроводят на самолет. Лети, куда тебе только вздумается. Лети любым рейсом. Если хочешь, для особой надежности я сам тебя провожу. И вообще никто никогда больше не вспомнит об этой истории.
Татьяна пожала плечами:
– Ну, Паша… Такая работа… В сущности, меня знают многие…
Паша присвистнул:
– Ну, тогда понятно, почему к тебе такой интерес проявляет милиция…
Татьяна не откликнулась.
Прислушиваясь к вою сирен, она покачала головой.
Ну, ладно…
Валентин Кудимов, бывший знаменитый спортсмен, бывший неоднократный чемпион мира и СССР отмахивается от бандита с ломиком в руках… Это еще ничего… По нынешним временам, в этом, собственно, нет ничего особенного… Вполне представимо…
Валентин Кудимов, бывший знаменитый спортсмен, бывший неоднократный чемпион мира и СССР горячо интересуется неким совместным российско-германским предприятием «Пульс»… И это вполне представимо. В конце концов, в этом таинственном «Пульсе» работал его погибший брат…
Но Валентин Кудимов, бывший знаменитый спортсмен, бывший неоднократный чемпион мира и СССР вдруг ни с того, ни с сего захватывает заложника!..
Что-то тут не так.
Татьяна нервно хохотнула.
Этот Кудимов, кажется, и здесь отличился. Взял в заложники не дипломата, не бизнесмена, не кого-то из известных людей, которых на «Анне Карениной» всегда бывает навалом, а всего лишь директора крематория! Подумать только, директора крематория! Как будто на огромном пароме нельзя было найти более представительную фигуру…
А валюта?
А если в гробу, про который говорит Кудимов, действительно не окажется никакой валюты?
И так далее, сказала она себе.
Теперь площадь перед морвокзалом была полностью оцеплена. У въезда, спеша, выпрыгивали из автобуса спецназовцы. Поблескивали щиты, шлемы с поднятыми забралами.
Новые центурионы.
– Смотри, – завистливо сказал Паша, толкая Татьяну локтем. – Да нет, не туда, а правее смотри. Видишь, там трое с винтовками? Знаешь, какая у них оптика? На Марс наведешь, разглядишь каждый камень. Получше, чем телескоп. Нам бы такую оптику.
И пояснил:
– Снайперы.
– Зачем здесь снайперы?
– Не дури. Будто не понимаешь.
– Татьяна Ивановна, – повернувшись, озабоченно сказал водитель микроавтобуса. – Нехорошо мы тут встали. Давайте я отгоню машину в сторону, а то неровен час, действительно начнется стрельба. Знаете, сколько сейчас лобовик стоит?
Отдуваясь в усы, худощавый снайпер в камуфляже ловко и деловито устраивался за каменным парапетом морского вокзала. Отсюда, сверху, весь причал лежал перед ним, как на ладони.
Прикидывая возможности, снайпер неторопливо прошелся прицелом по трапам «Анны Карениной».
Пассажиры густым пестрым потоком тянулись по трапам на причал, на причале, как всегда, сразу разделяясь на отдельные тонкие струйки. На пустых досмотровых площадках пассажиров встречали спецназовцы и торопливо загоняли в здание морвокзала. Кажется, только грузовая палуба на «Анне Карениной» не была еще задействована.
Ну да, отметил про себя снайпер, террорист где-то там.
Гнида!
Снайпер не любил террористов.
– Внимание, внимание… – негромко прошелестело в его наушниках. – Команда восемь…
Ага.
Команда восемь.
Приготовились.
Снайпер привычно повел плечом, проверяя надежность опоры под локтем, и положил руку на прохладный приклад.
Ну, восемь так восемь.
Приготовились.
Снайпер не любил террористов и знал, что, если придется стрелять, он не промахнется. Он никогда не промахивался и никогда не испытывал никакой жалости к тем, в кого стрелял. Чаще всего ему приходилось стрелять именно в террористов. Он считал это нормальным делом. Неважно, за какую идею они борются, это их собачье дело. Сам снайпер никогда не считал террористов людьми. По его понятиям террористы были просто нелюди. Если еще проще – дерьмо. Он предпочитал именно такие простые термины. Если человек в каких-то своих целях захватывает детей и женщин, угрожает немедленной смертью случайным пассажирам, он автоматически выключает себя из списка людей. Отбросы и дерьмо. Дерьмо и отбросы. Именно дерьмо и отбросы чаще всего попадали в оптику его прицела. Отбросы и дерьмо. Дерьмо и отбросы. Ничего больше. Невозможно промахнуться, когда в твоем прицеле отбросы и дерьмо.
Он фыркнул в усы:
– Готов.
И внимательно глянул сквозь оптику на пришедшие, наконец, в движение грузовые трапы.
К этому времени «Анну Каренину» покинули последние пассажиры. Всех их мгновенно увели в здание вокзала.
– Лёха… – растерянно произнес кто-то рядом с машиной криминальной хроники. – Леха, ну все!.. Хорэ бухать, Леха!..
Быстро обернувшись, Татьяна увидела двух неплохо поддавших мужчин.
Разные они были.
Во всем разные.
Даже одеты они были по-разному. Но оба хороши, хороши…
Один в шляпе, высокий, представительный, в расстегнутом на груди элегантном плаще, другой поменьше ростом, в замшевой дорогой куртке, в коричневом берете, натянутом почти до глаз. Но у обоих одинаково выразительно подпухли глаза, а в мутноватых зрачках застыло изумление.
– Точно говорю, Леха… Хорэ бухать…
– Знамение видел?
– Видел, Леха! Богом клянусь, видел! Может, это не знамение, но я же все это видел собственными глазами!
Тот, что был в шляпе, истово перекрестился:
– Я ж, Леха, еще на борту договорился с одним чудиком. Услышал, что он едет на Васильевский, что у него на пароме машина, ну и договорился. По дороге же, чего там? И он сам сказал, какие, дескать, проблем! Раз платишь марками, нет никаких проблем. Причалим, это он мне сказал, двигай сразу на грузовую палубу, оттуда и стартуем. Я тебя, сказал, доставлю прямо к дому, как космонавта. Вот мы и причалили… Слышь, Лёха?… Я и вес-то на посошок взял небольшой. Зачем лишнее? Мне же с чудиком ехать. Собрался, упаковался, поднимаюсь на грузовую палубу, а там на всех входах, не поверишь, стоят серьезные мужики с дубинками и с оттопыренными накладными карманами. Все заперто наглухо, все напрочь оцеплено. Я тыр-пыр, я туда-сюда. Объясняю, что, мол, меня чудик ждет на палубе. Говорю, чудик обещал меня, как космонавта, доставить прямо к дому. А спецназовцы меня по жопе мешалкой. Не мешайся тут, говорят. Беги куда подальше. А я, ты же, Леха, знаешь, я принципиальный. Куда, говорю, бежать? Меня чудик на грузовой палубе дожидается. Договорились, мол, что подкинет чудик меня прямо на Васильевский. Спецназовцы начали было рычать, да их старшой внимательно так меня обнюхал и говорит: а ну рви подальше, не по пути тебе с тем чудиком. Он сегодня на Васильевский не поедет. И тебе полезно прогуляться пешком или на общественном транспорте. И смеется. Вот, дескать, зажрался народ, никак пешком ходить не желают.
– И не пустили?
– И не пустили, Леха. Я одному, он там старший, говорю этак спокойненько, ну, конечно, с некоторыми, понятно, преувеличениями – вот, черт, опаздываю же! вот, черт, договорился же с чудиком! вот, черт, наличкой обещал заплатить чудику! И на всякий случай добавляю – в валюте! И вообще, говорю, чего вы тут толчетесь? У меня сегодня, говорю, может, желание ехать на Васильевский прямо с грузовой палубы! На круглых колесах и со всеми удобствами. А этот старший еще раз меня обнюхал и завистливо этак, Леха, выложил мне. Хорэ, дескать, бухать, мужик, а удобства ищи в сортире! И тоже мешалкой, и тоже по тому же месту. Нет, Лёха, точно, хорэ бухать!..
– Эй, мужики, – приветливо окликнула Татьяна. – Вы случайно, не с «Карениной»?
Мужики охотно кивнули.
– С нее, с нее родимой…
Вполне нормальные мужики.
Несколько растерянные, зато хорошо поддатые.
– Да ты посмотри, Лёха, – вдруг изумился высокий в шляпе. – Дай мне по спине, опять у меня видение. Как будто я сижу перед теликом. Вот крест, Леха, вылитая Уткова!
– Я и есть Уткова, – скромно успокоила поддатого мужика Татьяна. – Что там у вас случилось?
– Где это у нас? – не понял человек в шляпе.
– На пароме, – терпеливо пояснила Татьяна.
– На пароме? А чего на пароме? На пароме у нас порядок. Это у вас тут что-то на берегу не так… Щиты да маски, и никуда не пускают…
Мужик вдруг испугался:
– Слышь, Уткова! У нас тут что? Снова переворот?
Татьяна засмеялась.
– Да нет, ты не смейся. Я это серьезно… – настаивал на своем хорошо поддатый в шляпе. – Я ведь не буду просто так… Зачем мне ваньку валять?… Если ты Уткова, то я о деле… Если ты Уткова и у нас здесь снова переворот, то я хочу сделать официальное заявление…
– Какое заявление? – удивилась Татьяна.
– Горячо и всецело поддерживаю новую власть, несущую нам избавление от прежнего тиранического режима!
– И правда, мужики, хорэ вам бухать, – засмеялась Татьяна. – Пора вам, мужики, остановиться. Власть у нас прежняя.
– Нет, слышь, Уткова! – стоял на своем высокий в шляпе. – Я ведь не просто так. Я по делу. Если ты Уткова и власть у нас прежняя, все равно хочу сделать официальное заявление…
– Делай, касатик.
– Горячо и всецело поддерживаю прежнюю власть, принесшую нам избавление от всех прошлых тиранических режимов!
– Принято.
Татьяна сунула микрофон под нос высокого в шляпе:
– Я разговариваю с человеком, который только что спустился с пассажирского парома «Анна Каренина… Как ваше имя?…
– А вам зачем?
«Криминальная хроника». – представилась Татьяна.
– Тогда Петров… Правда, правда, не вру… Так меня с детства зовут – Петров… Глеб Иванович…
– Скажите, пожалуйста, Глеб Иванович… Перед тем, как покинуть паром, вы не заметили на борту «Анны Карениной» чего-то необычного?
– Конечно, заметил, – значительно ответил Глеб Иванович, приятель молчаливого Лехи, оборачиваясь к оператору, включившему, наконец, камеру. – Еще бы не заметить!
– Расскажите, пожалуйста, поподробнее.
– А чего тут поподробнее? – удивился Глеб Иванович, элегантно и к месту, как он считал, улыбаясь в камеру. – Я, значит, поднялся на грузовую палубу, а меня оттуда по жопе мешалкой.
– И кто ж это сделал?
– Да кто, кто… Известно, спецназовцы…
– А почему вы думаете, что это спецназовцы?
– Так они же в масках.
– В масках могут быть и террористы. Любой человек может натянуть на голову маску. Хотя бы ради розыгрыша.
– Да ну! – не поверил высокий в шляпе. – Какие такие террористы? Что им делать на пароме? – и даже потянул за рукав приятеля. – Ну ее, Леха… Может, это и Уткова, все равно пошли к ментам…
– Сдаваться? – испугался Леха.
– С ума сошел! Может, пропустят. Домой хочу…
Татьяна спрятала микрофон.
– Давно бухаете? – спросила она совсем по-дружески.
– Да как вышли из Питера, так и начали, – вставил, наконец, свое слово неразговорчивый Леха. Чувствовалось, что он завидует своему говорливому приятелю. – А как вышли из Питера, как створные огни исчезли, так мы и сели… Вы только не подумайте, – перекрестился Леха для убедительности. – Мы ведь не просто так. Мы пульку расписывали. Даже Киль проспали. А, может, не доехали. Я не спрашивал. Точно не скажу.
И с надеждой спросил:
– Вы когда нас покажете по телику?
Татьяна засмеялась:
– Да, может, даже сегодня.
– А я… – начал было человек в берете, но приятель дернул его за рукав:
– Все! Хорэ! Двигаем, Леха!..
Игорек внимательно глянул в узкое высокое окно, удобно открывающееся вовнутрь.
Там, где жили свиристели,
где качались нежно ели…
Сходни, ведущие с парома на причал, были абсолютно пусты.
Пусты были и палубы «Анны Карениной». Спецназовцы, высадив пассажиров, всех загнали в каюты.
А на крышах снайперов насажали, как воронов, зло ощерившись, отметил про себя Игорек.
Они это любят.
Ишь, вороны в камуфляже!
Наверное никогда за всю историю «Анны Карениной» на нее не смотрело столько прицелов враз.
Игорек снова ощерился.
Он нашел и пристрелял это удобное местечко еще год назад, когда убирал прибывшего тем же паромом из Киля некоего «Венечку» Геворкяна, по специализации «рубщика». Чего-то там «Венечка» не дорубил, вот и пришлось сажать на прицел «Венечку».
Удачное местечко.
Окно узкое, высокое, пыльное. Легко теряется среди множества таких же, абсолютно идентичных ему пыльных окон. Технический этаж всегда практически пуст, причал внизу, как на ладони. На месте спецназовцев, подумал Игорек, я бы тут официально оборудовал долговременную огневую точку. На всякий случай. У меня бы здесь круглосуточно сидел специальный человек…
В прицеле снайперской винтовки, по частям извлеченной Игорьком из специального кейса и ловко в несколько секунд собранной, наконец, оказался грузовой трап.
Скоро пойдут, понял Игорек.
Не стаи.
Там, где жили свиристели,
где качались тихо ели,
пролетели, улетели
стая легких времирей…
Стая.
Но, в сущности, поэт прав.
Стай не может быть много.
Игорек, не торопясь, проверил винтовку.
Жалко, не взял приёмничек из машины. Что, интересно, объявляют сейчас по «Криминальной»? Позволили им снимать, как будут убирать террориста? Или наоборот, сразу напрочь заткнули все каналы?
И недоуменно ощерился.
Ну, бык!
Ну, тупой!
Решил поиграть в террориста!
Решил самого Николая Петровича сдать властям!
Просчитался, конечно, бык, пожалел Игорек. С Николаем Петровичем такие номера не проходят. С ним такое в принципе не может пройти. Николаю Петровичу нельзя говорить вслух в глаза: я, дескать, сейчас утоплю вас, Николай Петрович. Николая Петровича можно только именно утопить. Но молча и сразу. Ничего не объявляя заранее. Прежде, чем Николаю Петровичу что-то такое придет в голову. Правда, у Николая Петровича волчья интуиция. Николай Петрович все равно догадается.
Да, просчитался бык.
Такс Николаем Петровичем нельзя.
Придется ему, Игорьку, поправлять дело.
Тоска.
Где шумели тихо ели,
где поюны крик пропели,
пролетели, улетели
стая легких времирей…
Тоска…
«Откуда же эта печаль, Диотима?.».
Не печаль, злобно ощерился Игорек. Не печаль, а тоска. Ужасная, сжимающая сердце тоска. Черная от ненависти и злобы.
Кыш, птицы!
В беспорядке диком теней,
где, как морок старых дней,
закружились, зазвенели
стая легких времирей…
Он, Игорек, дышит тоской. Он не знает, хорошо это или плохо. Может, это и правда еще не самое худшее. Вот Кумарин, например, всегда дышал смертью. Вокруг Кумарина все вяло и замирало. Дохнет в сторону человека и в пару дней скукожится человек. Находят такого человека с дыркой в голове или с ножом под сердцем. Кумарина Игорек хорошо запомнил. Он вообще хорошо запомнил каждого тамбовца. От их дыхания на десяток метров вокруг жухла зеленая трава…
Но куда им всем до Николая Петровича!
К черту!
Сквозь просветленную оптику Игорек, наконец, увидел появившихся на трапе людей.
В беспорядке диком теней, где, как морок старых дней…
Типичные придурки, отметил он.
Бык в нелепых коротких штанах, явно с чужой задницы, и в домашних разношенных тапочках, зато в черной кожаной куртке. А за ним Николай Петрович в вызывающе роскошном махровом халате. Отстали от отечественной моды придурки. Пока плавали в чужие края, в Питере уже не ходят по улицам в махровых халатах и в кожаных куртках на босы тапочки…
Не дал бык переодеться Николаю Петровичу. Схватил, наверное, сонного…
Это правильно, одобрил Игорек. Таких, как Николай Петрович, следует брать сонными, пока они еще не раскрыли глаз. Таких, как Николай Петрович, следует брать сонными под самое утро, когда спится слаще всего. Николай Петрович, он ведь одним взглядом может покалечить. Откроет глазища, как Медуза-Горгона, и все, ты окаменел!
Игорек внимательно смотрел, как бык спускается по трапу, любовно за пояс приобняв левой рукой Николая Петровича. Правая рука быка с пистолетом была приткнута к тяжелому подбородку Николая Петровича.
Опасное положение.
Нечаянно споткнешься бык и привет Николаю Петровичу! Долго жить приказали!
Но с другой стороны, этот бык не дурак. Понимает. Петрушит чего-то. Если стрельнут быка, он курок спустит автоматически.
Все равно придурки, устало подумал Игорек.
Один в махровом халате, другой в штанах с чужой задницы.
Цирк приехал.
Значит, Коляка не обманул. Значит, доставил быка на борт. Ну что ж, отдал свой должок Коляка. Если выживет, пусть живет. Теперь ему, Игорьку, плевать на Коляку. Теперь Коляку можно не трогать.
Где шумели тихо ели,
где поюны крик пропели…
А вот бык…
Бык, скажем так, промахнулся. Придется ему, Игорьку, исправлять ошибку быка.
Ему бы, глупому быку, втихую пустить Николая Петровича за борт. Чтобы никто не увидел и не услышал. Пустил за борт и все. И концы в воду. Но туп же бык. Ему поиграться захотелось. Он, видите ли, решил вывести Николая Петровича на чистую воду. Чтобы все, значит, по закону.
Игорек зло ощерился.
По закону!
Какой закон в стране, где давно не работают никакие законы?…
Придурок!
Но машинку у Николая Петровича бык все-таки отобрал. Ясно, что у Николая Петровича отобрал. Ни у кого, кроме как у Николая Петровича, не мог глупый бык отобрать машинку.
Все равно зря.
Сейчас они сойдут по трапу и в самый момент торжества, как это уже не раз бывало, Николай Петрович укусит быка…
Игорек внимательно рассматривал сквозь прицел хмурое сосредоточенное лицо Валентина.
Где шумели тихо ели,
где поюны крик пропели…
Дурак, конечно…
Думает, наверное: вот сдамся властям, они захват Николая Петровича мне в плюс засчитают. Вскрыл, дескать, язву. Крупная контрабанда, заказные убийства. Придумает еще что-нибудь. Решит, восстановил справедливость. А Николай Петрович после такого его заявления все равно отправится не куда-нибудь там, а прямо домой. У Николая Петровича нет комплексов. Он страдать не будет. Он отправится домой, примет ванну и ляжет спать. Известно, утро вечера мудренее. И проснется назавтра Николай Петрович гораздо более умудренным, чем прежде. И, проспавшись, плотно и вкусно позавтракает. А потом закурит хорошую сигарету и спокойно обдумает вчерашние хлопоты.
И задумается.
Как там, например, задумается, бык? Как там, например, милый Игорек, разлюбимчик? Как там исполнительный Виктор Сергеевич, и дерзкий Дима, и телохранитель Гена? Как там, наконец, все другие? И, наконец, как там все эти люди наверху, которым он служит?…
Николаю Петровичу знать нужно все.
Об одном только не станет задумываться Николай Петрович: как там с контрабандной валютой? Не будет Николай Петрович задумываться о валюте. Чего ему о ней задумываться? Валюта из Германии переправлена, валюта попала в руки нужных государственных людей, Дело продолжает делаться, а все остальное Николая Петровича не интересует.
А бык…
Бык получит по рогам.
Бык получит по рогам и на всю катушку.
А чего в самом деле? Не балуйся доморощенным терроризмом. Ишь, распустились! В чем, в чем, а в вопросе о терроризме мы глубоко солидарны со всем мировым сообществом.
Ладно, сказал себе Игорек. От быка Николай Петрович вполне может уйти и в этой ситуации, но от меня он не уйдет. У меня все платят по счетам. Неоплаченных счетов я не терплю. Николай Петрович решил, что меня просто так можно сжечь в печи крематория, но он не подумал, что я не могу уйти, не получив свое по счетам. А раз так, сегодня до ванны Николай Петрович не доберется. Хоть ты танки ставь вокруг морвокзала, хоть «Аврору» выводи в порт, все равно не доберется. У меня теперь Николай Петрович навсегда забудет о ванне. Не душистой пеной, кровью умоется. Это надежнее. Это правильнее. Смотришь, и не придется ему поутру задавать себе всякие такие вопросы.
Там, где жили свиристели…
Пролетели, улетели…
Стая легких времирей…
И быку оставлю отметину, решил Игорек.
Убить не убью, но отметину оставлю.
Чтобы запомнил: нельзя сбивать Игорька какой-то там дверью, нельзя отнимать у Игорька пистолет с вызолоченным курком, нельзя, ну, никак нельзя унижать Игорька.
Никому!
Ни Николаю Петровичу.
Ни быку.
Ни даже жене цезаря.
Снайперы, засевшие на крыше морвокзала, прильнули к оптическим прицелам. Сквозь перекрестья прицелов, крепко обнявшись, как два старых друга, медленно спускались по трапу взятый в заложники директор крематория и захвативший его террорист.
В серой «Волге», бесшумно остановившейся под северной стеной морвокзала, опустилось стекло.
Спецназовец в камуфляже без всяких знаков различия мгновенно оказался рядом с серой «Волгой».
– Команду восемь отменить, – негромко приказал из машины хрипловатый мужской голос. – Снайперов с крыши снять. Людей развести. Идиоту, устроившему цирк на пароме, пообещайте все, что он только попросит. Как только он сдастся, «мерседес» отправить, куда надобно, а Николая Петровича – домой. Именно домой. Никаких допросов. Вопросы Николаю Петровичу мы будем задавать сами. Все записи у телевизионщиков просмотреть, пусть потерпят до утра. Лучше им сразу помочь, чем потом возиться с последствиями их глупостей. В прессу дать ряд коротких заметок. Ну, сами знаете, как это делается… Власть криминала… Беспредел… Кровавые разборки… А потом сразу забейте все эти заметки подробными репортажами с Прачешного… Как это о чем? Да о вчерашней ночной перестрелке. Там наши ребята здорово отличились, это надо подчеркнуть. Тайная жизнь города у нас под контролем, это тоже надо подчеркнуть. И вообще, людям полезно знать о своих героях, а не о своих подлецах… Все ясно?
Спецназовец козырнул.
Мотор «Волги» негромко заурчал.
– Простите, – опять козырнул спецназовец. – А как с этим?
– С террористом?
– Да, с террористом.
– Разве я не сказал?
Подумав, спецназовец понимающе кивнул:
– Разрешите выполнять?
– Разрешаю.
– Внимание, внимание!.. Команда восемь отменяется!..
Отдуваясь в усы, худощавый снайпер осторожно и недовольно обнял свою винтовку. Что это вдруг команда отменяется? Террорист решил сдаться? Или решили начать с ним долгие переговоры?
Снайпер не любил таких отмен.
– Не пойму я вас, Лыковых, – сплюнул он, пожав плечами. – Дунька говорит – хорошо, а Ванька говорит – плохо.
Чернильно черный «мерседес», блестя, как только что вымытый, осторожно скатился по трапу на причал. Обезумевшего Коляку рывком, как репу, выдернули из машины, скрутили, заткнули рот и в одно мгновение перебросили в грузовик спецназа.
Наступила тишина.
Теперь все настороженно смотрели на трап, на котором появились в обнимку Николай Петрович и Валентин.
– Ты в бога веришь? – осторожно ступая по трапу, спросил Валентин Николая Петровича.
– Умеренно. Так, на всякий случай, – хмыкнул тот. – Тебе сдаваться пора, а ты о боге. Неровен час, выстрелит кто-нибудь. А затянешь дело, тоже нехорошо. Спецназовцы рассердятся. Они ведь ребята строгие, занятые. Им торчать на причале на виду у толпы ох как неохота. Это на первый взгляд у них все больше развлечения, не работа…
– Заткнись.
Николай Петрович заткнулся.
– Кто тебя должен встретить, крыса?
– Меня все встречают… Видишь, народ… Это они меня встречают, переживают за меня…
– Ну? Так вот прямо все? – хмуро усмехнулся Валентин. – Огорчительно расстраивать сразу всех.
– Это почему же? – насторожился Николай Петрович, косясь на Валентина и осторожно ступая по трапу.
– Да потому, что я сам сейчас без всяких снайперов отстрелю тебе то, что ты называешь головой.
– Так нельзя! – рассудительно заметил Николай Петрович. – Ты ведь сам говорил, что отдашь меня в руки правосудия. А самосуд… Какое же это правосудие?…
– Заткнись.
– Но ты же сам говорил…
– Заткнись, – хмуро повторил Валентин. – Не сбивай меня с толку. Я сам уже ни хрена не понимаю… Но если это правда, что тебе сейчас домой, а мне на нары в СИЗО, тогда я уж лучше сам отстрелю тебе голову. Чтобы правосудие не мучилось. И считаю, учти, что это будет в высшей степени справедливо. Как только гроб раскроют, как только журналисты увидят, что там у тебя припрятано, так я тебе и отстрелю голову.
– Одумайся!.. Угрожаешь?…
Валентин кивнул.
– Послушай, Валентин Борисыч, – быстро заговорил Николай Петрович. Волна холодного унизительного страха вновь накатила на него. – Мне ты можешь верить. Если я обещаю, то делаю то, что обещаю. Оставь эти свои мысли. Неправильные они. Ты никогда не был силен думать. Сдайся властям, не глупи. Болтай с журналистами о чем угодно, делай, что хочешь, это твое дело, только сегодня же исчезни из Питера. Никто тебе в этом не будет мешать, это я тебе твердо обещаю. Живи как хочешь, живи, где хочешь, только не маячь перед глазами. Ты же должен понимать, у нас в стране каждый день что-нибудь особенное происходит. Ну, подумаешь, пристрелишь ты какого-то директора крематория, так завтра об этом никто и не вспомнит. Мне все равно, тебе все равно, а вот на Деле это отразится. Даже очень отразится. Ты пойми, я не просто какой-то там человечек, я – нужное звено в Деле. А Дело, оно для всех! И для тебя тоже, кстати. Не глупи, сдайся властям. Твердо обещаю тебе, из порта тебя незаметно, но сразу препроводят на самолет. Лети, куда тебе только вздумается. Лети любым рейсом. Если хочешь, для особой надежности я сам тебя провожу. И вообще никто никогда больше не вспомнит об этой истории.