Ни с чем не сравнить этот полнейший покой в воздухе и на море. Мы остановились милях в шести от берега; водная гладь была так неподвижна, что судно как бы замерло на месте, и мне несколько раз приходила в голову мысль сесть с Теофеей и двумя-тремя слугами в шлюпку и на веслах поплыть к берегу. Осуществи я это намерение, я избежал бы великих волнений, ибо несколько негодяев задумали от нечего делать захватить корабль, убив капитана и других членов команды. Замысел этот созрел, быть может, еще до отплытия, но теперь представился как нельзя более удачный случай для его выполнения. На борту у нас находилось пятеро итальянцев и трое провансальцев — все, как и я, простые пассажиры; люди эти ни внешним своим видом, ни повадками отнюдь к себе не располагали и не могли рассчитывать на то, что мы с капитаном войдем с ними в какие-либо отношения. Они подружились только кое с кем из матросов, своих соотечественников, с которыми без просыпу пьянствовали, — в этом-то приятном обществе они и порешили убить капитана и его помощника, будучи уверены, что со стороны остальной части экипажа, весьма немногочисленного, они не встретят особого сопротивления. Что касается меня и моих слуг, то они собирались высадить нас на каком-нибудь пустынном берегу Корсики и завладеть всем моим имуществом. По особой милости Провидения случилось так, что мой камердинер с наступлением темноты заснул на палубе. Его разбудили голоса презренных убийц, которые собрались, чтобы обсудить подробности затеянного, распределить между собою главные роли, и уже принялись за дележку власти и добычи. Капитан имел обыкновение выходить с наступлением темноты на верхнюю палубу, и было решено в тот же миг расправиться с ним и постучаться в каюту помощника, чтобы перерезать ему горло, как только он отворит дверь. Остальные должны были разбрестись по судну и, угрожая оружием, держать всех в повиновении. Они сговорились обойтись со мною с некоторого рода уважением и высадить меня со слугами на Корсике, но кто-то предложил оставить у них Теофею, как самую ценную часть моего достояния. Однако после краткого обсуждения было признано, что такая прекрасная женщина послужит только поводом для раздоров, поэтому решили высадить ее вместе со мною.
Как ни трепетал мой камердинер, сделав это страшное открытие, у него хватило ума сообразить, что единственное спасение для нас — это действовать стремительно и без огласки.
Было около полуночи. Темнота, благоприятствовавшая нам, позволила слуге незаметно проползти вдоль палубы и добраться до каюты капитана, которая, по счастливой случайности, помещалась рядом с моей. Он все так же тихо разбудил нас и, прежде всего попросив говорить шепотом, предупредил о нависшей над нами страшной опасности. Тьма помешала ему разглядеть заговорщиков и даже определить, сколько их. Однако самых отчаянных он опознал по голосу; по его предположению, их было человек двенадцать. Не хвастаясь, могу сказать, что я всегда отличался бесстрашием; я неоднократно доказывал это, так что оно всем известно. Восемь моих слуг, капитан, его помощник и я уже составляли одиннадцать человек, способных на некоторое сопротивление. Оставалось несколько матросов, в верности коих можно было не сомневаться, и еще несколько пассажиров, так же, как и мы, заинтересованных в том, чтобы не дать себя в обиду шайке разбойников. Трудность заключалась в том, как нам объединиться. Эту задачу я взял на себя. Приказав немедленно зажечь несколько факелов и хорошо вооружившись, я вышел во главе всех слуг, которым велел тоже запастись оружием. Мне удалось беспрепятственно созвать всех, от кого я надеялся получить помощь; я привел их в свою каюту, и в таком положении мы могли ничего не опасаться до утра. Тем временем наши враги заметили какое-то движение и сами перепугались больше нашего. Они были и хуже вооружены, и не столь многочисленны, не говоря уже о том, что преступлению всегда сопутствует страх. Сообразив, что днем им труднее будет противодействовать нам, они приняли решение, единственное, дававшее им надежду избежать кары, и поспешили осуществить его. С помощью матросов, своих сообщников, они спустили шлюпку и на веслах добрались до ближайшего берега. Мы знали об их затее, и нам ничего не стоило бы расправиться с ними, пока они были заняты приготовлениями, или убить их из ружей и пистолетов в шлюпке; но я считал, что не стоит препятствовать их побегу.
Скрыть эту историю от Теофеи было невозможно. Лязг оружия, сутолока, которую она видела вокруг себя, до того напугали ее, что она никак не могла прийти в себя, а может быть, она воспользовалась этим, чтобы скрыть горе, которое втайне подтачивало ее после нашего отъезда из Ливорно. Недомогание ее вылилось в открытую лихорадку, сопровождавшуюся весьма опасными симптомами. Ей не стало лучше и по прибытии в Марсель. Как я по многим причинам ни торопился в Париж, состояние ее не позволяло мне ни подвергнуть ее утомительному путешествию в коляске, ни оставить ее на попечении слуг в городе, весьма отдаленном от столицы. Я ухаживал за нею так же преданно и прилежно, как и в пути. Каждую минуту я убеждался в том, что она дорога мне уже не потому, что я влюблен в нее. Мне доставляло удовольствие видеть и слышать ее. Мне внушал глубокое уважение ее нрав. Меня привязывали к ней мои же благодеяния, в итоге которых она стала как бы моим созданием. У меня уже не вырывалось ни единого страстного слова, ни единой жалобы на то, что она страдает из-за моего соперника.
Одно время она была так плоха, что лекари не раз теряли надежду на ее выздоровление, но мало-помалу она поправилась. Все же красота ее несколько потускнела от столь долгой болезни; черты лица ее оставались по-прежнему правильными, и облик ее был все так же изящен, но я замечал, что цвет лица ее поблек и во взоре не стало прежней живости. Однако и теперь она была прелестна. Многие знатные господа, с которыми я познакомился за время ее болезни, часто приходили ко мне только ради того, чтобы увидеть ее.
Господин де С ***, молодой человек, наследник огромного состояния, не скрывал, что она внушила ему нежное чувство. Он долгое время говорил об этом шутя; но чувство его все разгоралось, и он стал искать случая признаться ей в этом. Она оказалась столь же безразличной к его излияниям, как и к моим, словно сердце ее могло открыться только для счастливца графа, постигшего тайну, как тронуть его. Она даже просила меня избавить ее от назойливости нового поклонника. Я обещал оказать ей эту услугу, причем воздержался от напоминания о своих собственных чаяниях. Другими словами, теперь я уже готов был довольствоваться просто дружбой.
Объяснение мое с господином де С *** не произвело на него никакого впечатления; наоборот, он вообразил, будто теперь может еще настойчивее добиваться ее любви. Сначала его несколько сдерживало опасение стать в некоем роде моим соперником. Узнав же, что я довольствуюсь одной только дружбой с Теофеей и что меня побуждает противиться его увлечению лишь ее собственная просьба, он мне заявил, что при той жгучей страсти, какая пылает в его сердце, он не намерен отступать только из-за равнодушия красавицы и не будет терять надежды, а, как и полагается влюбленному, своим постоянством и преклонением станет добиваться того, чего не принесли ему ни личные его качества, ни ответная склонность возлюбленной. Я предсказал ему, что, поскольку Теофея ясно высказалась на этот счет, все его попытки будут бесплодны. Но это ничуть не охладило его, особенно после того, как я в осторожных выражениях признался, что мне никогда не удавалось добиться ее благоволения, которое могло бы внушить какие-либо сомнения относительно ее благонравия. Как только здоровье ее несколько окрепло и она уже могла не отказываться от некоторых увеселений, он принялся отвлекать ее от грусти празднествами и концертами. Теофея принимала в них участив скорее по снисходительности, чем по склонности, особенно когда заметила, что я не только не противлюсь этому, а охотно участвую в развлечениях вместе с нею. Господин де С *** был всего лишь сыном негоцианта, и если бы оказалось, что его влекут к этой прелестной девушке ее высокие достоинства, то я не видел бы ничего дурного в его готовности на ней жениться. Как ни упорствовал бы Кондоиди в нежелании назвать ее своей дочерью, я засвидетельствовал бы, что он ей отец, ибо доказательства, коими я располагал, не вызывали у меня ни малейших сомнений. Между тем господин де С ***, делившийся со мною иногда своими чувствами, никогда не упоминал о браке. Тщетно пытался я навести его на эту мысль разными соображениями, из коих он мог бы, по крайней мере, заключить, что я одобряю его страсть только при таком условии. Не замечая в нем особой готовности к женитьбе, я решил, дабы оправдать свою снисходительность к его любовным устремлениям, откровенно поделиться с ним своими мыслями.
Итак, по странной превратности судьбы, не кто иной, как я, брал на себя задачу завоевать его для Теофеи и готов был расстаться с нею навсегда, отдав ее в жены другому. Помимо ее интересов, которыми я руководствовался прежде всего, я принимал во внимание и то, что в Париже мне будет трудно избежать кривотолков касательно моих отношений с нею; правда, я еще не был в том возрасте, когда любовь смехотворна, но у меня имелись виды на карьеру, не согласовавшиеся с такого рода связью.
Я вполне откровенно говорил с господином де С ***, а он так же откровенно ответил, что Теофея до того дорога ему, что он хотел бы жениться на ней, однако должен считаться с семьей и не может легкомысленно совершить поступок, который навлечет на него родительский гнев, но, уже выйдя из возраста, когда человек зависим, он охотно вступил бы с нею в тайный брак и предоставил бы мне выработать условия и пути к его осуществлению. Я всесторонне обдумал его предложение. Хотя замужество Теофеи вполне соответствовало моим желаниям, я решил, что не пристало мне способствовать такому браку, ибо он не сулил ей особого счастья, раз она вынуждена будет долгие годы хранить свое положение втайне, зато брак этот грозит повредить благосостоянию господина де С ***, поскольку женитьба рано или поздно поссорит его с семьей. Поэтому я сказал ему напрямик, что тайный брак не подходит Теофее, и даже не стал отрицать, что считаю его план оскорбительным, чем он был весьма огорчен.
Но мне еще оставалось услыхать от самой Теофеи о ее планах на будущее, а так как я однажды уже ошибся на этот счет, то мог ошибиться и теперь, думая, что она не отступится от своего первоначального ответа; поэтому я хотел еще раз разузнать о ее намерениях и поставить ее в известность о будущем, которое ей предлагает любящий ее человек. Я не удивился, когда она отвергла руку и сердце господина де С ***. Однако я стал, пользуясь ее же выражениями, настаивать на преимуществах, связанных с замужеством, которое изгонит из ее мыслей все воспоминания о прошлом и восстановит ее во всех правах, присущих добродетели и чести. На это она мне ответила, что вообще не расположена к браку; тут во мне вскипела прежняя досада, и я упрекнул ее в том, что она, значит, обманывала меня, когда с напускной откровенностью уверяла, будто только из-за этих преимуществ и терпит ухаживание графа. Замечание это смутило ее; стараясь выйти из затруднительного положения, она ласково, с невинным видом, который всегда обезоруживал меня, стала просить не толковать ее чувства в дурном смысле или, по крайней мере, не судить слишком строго ее слабости. Напомнив мне о моих обещаниях, она призвала небо в свидетели, что, несмотря на небольшие вольности в поведении, на которые я обратил внимание, она неизменно живет надеждой, что всегда будет находиться при мне и что ни о каком ином благе она не помышляет.
Я поблагодарил ее за такие слова и обещал относиться к ней все так же заботливо.
Здоровье ее крепло со дня на день, можно уже было собираться в путь. Тщетно господин де С *** старался удержать нас и всячески уговаривал, причем дело доходило даже до слез. Теофея собственными устами объявила ему приговор, обязывавший его обуздать свою страсть, но это не помешало тому, что он под предлогом каких-то отцовских поручений отправился вслед за нами до Лиона в почтовой карете, ехавшей непосредственно за нашей берлиной. Когда ему волей-неволей пришлось расстаться с нами, он шепнул мне на ухо, что намерен приехать в Париж, где ему легче будет располагать собою в вопросе о женитьбе, чем находясь под наблюдением отца. Я всегда был убежден, что он, не говоря мне об этом, уже попытался получить согласие семьи и что именно вследствие отказа родителя предложил мне тайный брак.
Долгое время множество дел мешало мне принимать участие во всех помыслах и заботах Теофеи. Я поселил ее у себя, соблюдая уважение, с каким всегда относился к ней, причем предоставил ей в своем доме все права, какими она располагала в Орю.
Друзья мои, узнав, что я приехал в Париж с прекрасной гречанкой, отнеслись к этому по-разному. Они не удовлетворились моим откровенным рассказом о некоторых пережитых ею приключениях, а я неизменно старался скрыть от них те, которые не делали ей чести в ранней юности; когда я расхваливал ее взгляды и поведение, друзья считали, что все это преувеличение влюбленного. Некоторые, ближе познакомившись с нею, в самом деле находили в ней все достоинства, которые я ей приписывал; они были уверены, что я влюблен в, эту молодую особу и только поэтому и привез ее из Турции. Следовательно, как и надо было ожидать, все были убеждены, что мы с ней в самых близких отношениях, и даже то обстоятельство, что я, занятый делами, порою по целых три дня с нею не виделся, не могло разуверить их.
Зато в общественном мнении наблюдалось больше разногласий и странностей. Сначала говорили, что она невольница, купленная мною в Турции, в которую я до того влюбился, что занялся ее воспитанием. Это было недалеко от истины. Но к этому добавляли, — и я сам слышал это в Тюильри от людей, не знавших меня в лицо, — что в нее влюбился также и сам султан, узнавший об ее красоте, и султан будто бы попросил меня уступить ему девушку и это — единственная причина тех осложнений, которые возникли у меня в Константинополе. Но так как лицо Теофеи, хоть и было по-прежнему прекрасно, все же не оправдывало того восхищения, с каким о нем отзывались, то стали поговаривать, будто бы я, желая избавиться от мук ревности, нарочно навел на нее порчу с помощью зелья, составленного по моему приказанию. Другие, наконец, утверждали, будто я похитил ее из сераля и за такую дерзость поплатился своей должностью.
Я пренебрег всеми этими россказнями, ибо выслушивал их совершенно спокойно и сразу же обращал их в шутку. Все мои знакомые не замедлили оценить достоинства Теофеи, и вскоре у нее появилось множество поклонников. Понимая, что ей трудно будет постоянно противиться ухаживаниям блестящей молодежи, я все же счел своей обязанностью предупредить ее о том, как осторожно должна вести себя девушка. Пример графа де М *** убедил меня, что она не останется равнодушной к изящным манерам и привлекательной внешности. В Париже такая опасность возникала повседневно, и, хоть любовь уже не понуждала меня принимать это так близко к сердцу, я все же, ради чести своего дома, обязан был устранять все, что могло вести к распутству.
Теофея выслушала мои советы со свойственной ей кротостью. Она по-прежнему увлекалась чтением, и я замечал в ней даже еще большую охоту к знаниям. В том, что я прежде приписывал лишь стремлению развить ум и сердце, теперь, быть может, сказывалось и тщеславие. Тем временем то ли я был недостаточно проницателен, то ли не разбирался в сущности ее поведения, то ли она ловчее, чем я думал, скрывала свои поступки, но вплоть до приезда господина де С *** я не замечал ничего предосудительного; когда он появился, я стал мучиться подозрениями, которых у меня раньше никак не могло возникнуть.
К несчастью, предметом этих подозрений оказался не он сам. Но, проведя несколько недель в Париже и очень часто бывая в моем доме, где я встречал его весьма радушно, он однажды попросил разрешения переговорить со мною наедине и излился в горьких сетованиях. Целью его путешествия, сказал он, было все то же, о чем он мне поведал в Лионе, но обстоятельства его сильно изменились. Прежде ему надо было только преодолеть холодность возлюбленной, теперь же он оказался одним из многих ретивых ее поклонников, и у него было достаточно оснований предполагать, что не ко всем из них она равнодушна. Его, в частности, приводила в отчаяние благосклонность, с какою она относилась к господину де Р *** и к юному графу де ***, особенно рьяно старавшимся ей понравиться. Она принимала их, в виде исключения, не у меня, и именно это обстоятельство особенно огорчало молодого марсельца; он никак не мог примириться с мыслью, что Теофея выделяет их из числа остальных, ничуть не затрагивающих ее сердца. Но как представить себе, однако, что она влюблена сразу в двоих? Господин де С *** никак не мог постичь эту тайну. Однако, идя вслед за нею в церковь, на прогулки, в театр, он постоянно видел возле нее двоих несносных соперников, и одно лишь радостное выражение лица, появлявшееся у нее при встрече с ними, всегда выдавало ее секрет. Господин де С *** не мог сообщить мне ничего такого, что усилило бы мои подозрения, а просьба, которою сопровождались его жалобы, наоборот, могла только уменьшить их. Он умолял помочь ему разобраться, может ли он на что-нибудь надеяться, или, по крайней мере, воспрепятствовать тому, чтобы его искренние чувства были отвергнуты с явным презрением.
Я обещал не только горячо отстаивать его интересы, но добраться до сущности интриги, о которой до тех пор не имел ни малейшего представления.
Я приставил к Теофее в качестве компаньонки пожилую вдову, возраст которой, казалось бы, должен был защищать ее от бредней, свойственных молодежи. Я считал, что даже если бы я не вполне доверял юной гречанке, то все же могу положиться на пример и наставления этой испытанной компаньонки. Они были неразлучны, я с удовольствием наблюдал, что причиною тут не только мои пожелания, но и связывающая их искренняя дружба. Я сказал гувернантке кое-что о наговорах на Теофею, ибо господин де С *** признался мне, что всегда видит их вместе, а, следовательно, упреки, относящиеся к одной из них, должны относиться и к другой.
Вдова выслушала мои слова с таким невозмутимым видом, что я объяснил муки господина де С *** только ревностью; она даже назвала мне виновника моих тревог.
— Он недоволен тем, что Теофея не отвечает на его чувства, — сказала она. — Он беспрестанно докучает ей своими излияниями и письмами. Мы потешаемся над этой несносной страстью, и жалобы его объясняются не чем иным, как досадой. Что касается прегрешений, которые он нам приписывает, то вы о них знаете, — добавила она, — ибо, предлагая Теофее кое-какие развлечения, я всего лишь следую вашим указаниям.
Она непринужденно рассказала мне, в чем заключаются эти забавы, речь шла об обычных увеселениях почтенных парижан, а если иной раз к участию в них или в других столь же невинных затеях и допускаются двое соперников, то делается это отнюдь не в знак какого-то предпочтения, которым они могли бы так или иначе воспользоваться.
Ответ вдовы успокоил меня, и я утешил господина де С ***, посоветовав ему любыми путями завоевать сердце Теофеи, за благонравие и целомудрие которой я ему поручился. Однако подозрения его не были необоснованными. Старуха-вдова, хоть и не могла опуститься до распутства или попустительствовать ему, все же была еще достаточно самолюбива и тщеславна, чтобы оказаться игрушкой в руках двух молодых людей, из коих один, стараясь удружить приятелю, прикидывался влюбленным в даму по меньшей мере шестидесяти лет. Она всецело была поглощена вниманием, которое ей оказывают, и поэтому не замечала того, как ведут себя кавалеры в отношении ее спутницы; она была настолько ослеплена, что воображала, будто Теофея рада принимать некоторое участие в ухаживании, единственным предметом коего она, компаньонка, воображала самое себя. Ни уверения господина де С ***, который в конце концов постиг эту комедию, ни иные доказательства, шедшие вразрез с тем, что я наблюдал собственными глазами, не представлялись мне убедительными.
В один прекрасный день, когда у меня оказался некоторый перерыв в делах и к тому же я чувствовал себя не так здоровым, господин де С *** уговорил меня поехать вместе с ним, чтобы я увидел сцену, которая докажет мне правоту его жалоб. При помощи всяких ухищрений он узнал, что Теофея и старуха-вдова согласились отправиться на прогулку, которая должна завершиться пикником в садах Сен-Клу. Господину де С *** были известны и время, и прочие подробности этой прогулки; особенно возмущало его — так что у него даже вырывались угрозы — то обстоятельство, что, по его сведениям, господин де Р *** и юный граф будут единственными спутниками дам. Как бы ни стала объяснять мне вдова этот выезд за город, я считал его до того непозволительным, что, не задумываясь, осудил. Я согласился отправиться в Сен-Клу, рассчитывая не только посмотреть, что произойдет в этих столь фривольных садах, но и упрекнуть обеих дам, которым не могли служить оправданием даже их безобидные намерения.
Они уже находились там в обществе своих обожателей. Мы увидели, что компания прогуливается по столь открытым аллеям, что даже нет надобности следовать за ними. Господин де С *** позаботился отыскать местечко, откуда мы могли наблюдать пикник во всех подробностях. Ревнивцу хотелось не только видеть его участников, но и слышать, что они говорят. Узнав, что угощение готовится за зеленой изгородью в верхней части сада, мы осторожно пробрались туда и весьма удачно поместились за густым грабом на расстоянии шагов в десять.
Компания появилась вскоре после нас. Шли они весьма пристойно. Но едва дамы и кавалеры расселись на траве, как в виде вступления к предстоящей трапезе началось оживленное балагурство и смех. Предметом шуток сначала стала вдова, и я вдруг понял, что все льстивые и нежные слова, с которыми к ней обращаются молодые люди, не что иное, как насмешки. После бесчисленных пошлых восхвалений ее прелестей, после того как ее стали сравнивать с нимфами, молодые люди разукрасили ее зеленью и цветами, и, когда она предстала в этом нелепом наряде, их восторг, казалось, еще более разгорелся. Вдова таяла от малейших их похвал, но по скромности не показывала вида, как ей это приятно, а, наоборот, превозносила остроумие и любезность, которые слышались ей в каждом их слове. Какие только мысли не приходили мне в голову насчет нелепости женщин, забывающих о своих летах и своем безобразии! Мне казалось, что старуха-компаньонка наказана по заслугам, и, не будь у меня иной заботы, я искренне потешился бы этим балаганом. Но я заметил, что граф, пользуясь каждым удобным случаем, с серьезным видом обращается к Теофее и время от времени что-то говорит ей; однако слов его мы не могли расслышать. Глаза господина де С *** сверкали от негодования. Он так вертелся, что я боялся, как бы это не выдало нас; не удержи я его несколько раз, он сорвался бы с места, чтобы прекратить зрелище, разрывавшее ему сердце. Как же трудно было мне сдержать его, когда он увидел, что граф склонился к самой траве, чтобы незаметно поцеловать руку Теофеи, которую она и не подумала отнять!
Угощение было изысканное и продолжалось долго. Веселье подогревалось множеством забавных историй и острот. Пили хоть и не много, зато попробовали несколько сортов вина, не отказываясь и от наливок. Словом, хотя и не произошло ничего предосудительного, то, чему я оказался свидетелем, до такой степени огорчило меня, что я решил высказать свое неудовольствие. Но я собирался повременить до Парижа, а теперь, думая, что дамы уже готовы направиться к ожидающей их карете, боялся только одного: как бы они не увидели меня, когда я пойду к своему экипажу. Но тут я заметил, что господин де Р ***, предложив руку компаньонке, повел ее по тенистой аллее, отнюдь не ведущей к воротам парка. Граф точно так же подал руку Теофее, и я вообразил, что он направится вслед своему другу, а потому решил только наблюдать за ними издалека. Однако я увидел, что они собираются свернуть на другую аллею.
Положение показалось мне нестерпимым. Не дожидаясь того, чтобы дело дошло до беды, я бросился наперерез, и тут мне даже не требовалось наускиванья господина де С ***. Я взял с него слово, что он будет вести себя в рамках умеренности, и мы последовали за четырьмя влюбленными. Я сделал вид, будто мне вздумалось погулять в Сен-Клу, а тут я случайно узнал об их пикнике и постарался встретиться с ними. Они были до того смущены, что никак не могли прийти в себя, хотя я и держался внешне непринужденно и делал вид, будто весьма рад нашей встрече; лишь после долгого замешательства они учтиво предложили нам остатки их завтрака.
Как ни трепетал мой камердинер, сделав это страшное открытие, у него хватило ума сообразить, что единственное спасение для нас — это действовать стремительно и без огласки.
Было около полуночи. Темнота, благоприятствовавшая нам, позволила слуге незаметно проползти вдоль палубы и добраться до каюты капитана, которая, по счастливой случайности, помещалась рядом с моей. Он все так же тихо разбудил нас и, прежде всего попросив говорить шепотом, предупредил о нависшей над нами страшной опасности. Тьма помешала ему разглядеть заговорщиков и даже определить, сколько их. Однако самых отчаянных он опознал по голосу; по его предположению, их было человек двенадцать. Не хвастаясь, могу сказать, что я всегда отличался бесстрашием; я неоднократно доказывал это, так что оно всем известно. Восемь моих слуг, капитан, его помощник и я уже составляли одиннадцать человек, способных на некоторое сопротивление. Оставалось несколько матросов, в верности коих можно было не сомневаться, и еще несколько пассажиров, так же, как и мы, заинтересованных в том, чтобы не дать себя в обиду шайке разбойников. Трудность заключалась в том, как нам объединиться. Эту задачу я взял на себя. Приказав немедленно зажечь несколько факелов и хорошо вооружившись, я вышел во главе всех слуг, которым велел тоже запастись оружием. Мне удалось беспрепятственно созвать всех, от кого я надеялся получить помощь; я привел их в свою каюту, и в таком положении мы могли ничего не опасаться до утра. Тем временем наши враги заметили какое-то движение и сами перепугались больше нашего. Они были и хуже вооружены, и не столь многочисленны, не говоря уже о том, что преступлению всегда сопутствует страх. Сообразив, что днем им труднее будет противодействовать нам, они приняли решение, единственное, дававшее им надежду избежать кары, и поспешили осуществить его. С помощью матросов, своих сообщников, они спустили шлюпку и на веслах добрались до ближайшего берега. Мы знали об их затее, и нам ничего не стоило бы расправиться с ними, пока они были заняты приготовлениями, или убить их из ружей и пистолетов в шлюпке; но я считал, что не стоит препятствовать их побегу.
Скрыть эту историю от Теофеи было невозможно. Лязг оружия, сутолока, которую она видела вокруг себя, до того напугали ее, что она никак не могла прийти в себя, а может быть, она воспользовалась этим, чтобы скрыть горе, которое втайне подтачивало ее после нашего отъезда из Ливорно. Недомогание ее вылилось в открытую лихорадку, сопровождавшуюся весьма опасными симптомами. Ей не стало лучше и по прибытии в Марсель. Как я по многим причинам ни торопился в Париж, состояние ее не позволяло мне ни подвергнуть ее утомительному путешествию в коляске, ни оставить ее на попечении слуг в городе, весьма отдаленном от столицы. Я ухаживал за нею так же преданно и прилежно, как и в пути. Каждую минуту я убеждался в том, что она дорога мне уже не потому, что я влюблен в нее. Мне доставляло удовольствие видеть и слышать ее. Мне внушал глубокое уважение ее нрав. Меня привязывали к ней мои же благодеяния, в итоге которых она стала как бы моим созданием. У меня уже не вырывалось ни единого страстного слова, ни единой жалобы на то, что она страдает из-за моего соперника.
Одно время она была так плоха, что лекари не раз теряли надежду на ее выздоровление, но мало-помалу она поправилась. Все же красота ее несколько потускнела от столь долгой болезни; черты лица ее оставались по-прежнему правильными, и облик ее был все так же изящен, но я замечал, что цвет лица ее поблек и во взоре не стало прежней живости. Однако и теперь она была прелестна. Многие знатные господа, с которыми я познакомился за время ее болезни, часто приходили ко мне только ради того, чтобы увидеть ее.
Господин де С ***, молодой человек, наследник огромного состояния, не скрывал, что она внушила ему нежное чувство. Он долгое время говорил об этом шутя; но чувство его все разгоралось, и он стал искать случая признаться ей в этом. Она оказалась столь же безразличной к его излияниям, как и к моим, словно сердце ее могло открыться только для счастливца графа, постигшего тайну, как тронуть его. Она даже просила меня избавить ее от назойливости нового поклонника. Я обещал оказать ей эту услугу, причем воздержался от напоминания о своих собственных чаяниях. Другими словами, теперь я уже готов был довольствоваться просто дружбой.
Объяснение мое с господином де С *** не произвело на него никакого впечатления; наоборот, он вообразил, будто теперь может еще настойчивее добиваться ее любви. Сначала его несколько сдерживало опасение стать в некоем роде моим соперником. Узнав же, что я довольствуюсь одной только дружбой с Теофеей и что меня побуждает противиться его увлечению лишь ее собственная просьба, он мне заявил, что при той жгучей страсти, какая пылает в его сердце, он не намерен отступать только из-за равнодушия красавицы и не будет терять надежды, а, как и полагается влюбленному, своим постоянством и преклонением станет добиваться того, чего не принесли ему ни личные его качества, ни ответная склонность возлюбленной. Я предсказал ему, что, поскольку Теофея ясно высказалась на этот счет, все его попытки будут бесплодны. Но это ничуть не охладило его, особенно после того, как я в осторожных выражениях признался, что мне никогда не удавалось добиться ее благоволения, которое могло бы внушить какие-либо сомнения относительно ее благонравия. Как только здоровье ее несколько окрепло и она уже могла не отказываться от некоторых увеселений, он принялся отвлекать ее от грусти празднествами и концертами. Теофея принимала в них участив скорее по снисходительности, чем по склонности, особенно когда заметила, что я не только не противлюсь этому, а охотно участвую в развлечениях вместе с нею. Господин де С *** был всего лишь сыном негоцианта, и если бы оказалось, что его влекут к этой прелестной девушке ее высокие достоинства, то я не видел бы ничего дурного в его готовности на ней жениться. Как ни упорствовал бы Кондоиди в нежелании назвать ее своей дочерью, я засвидетельствовал бы, что он ей отец, ибо доказательства, коими я располагал, не вызывали у меня ни малейших сомнений. Между тем господин де С ***, делившийся со мною иногда своими чувствами, никогда не упоминал о браке. Тщетно пытался я навести его на эту мысль разными соображениями, из коих он мог бы, по крайней мере, заключить, что я одобряю его страсть только при таком условии. Не замечая в нем особой готовности к женитьбе, я решил, дабы оправдать свою снисходительность к его любовным устремлениям, откровенно поделиться с ним своими мыслями.
Итак, по странной превратности судьбы, не кто иной, как я, брал на себя задачу завоевать его для Теофеи и готов был расстаться с нею навсегда, отдав ее в жены другому. Помимо ее интересов, которыми я руководствовался прежде всего, я принимал во внимание и то, что в Париже мне будет трудно избежать кривотолков касательно моих отношений с нею; правда, я еще не был в том возрасте, когда любовь смехотворна, но у меня имелись виды на карьеру, не согласовавшиеся с такого рода связью.
Я вполне откровенно говорил с господином де С ***, а он так же откровенно ответил, что Теофея до того дорога ему, что он хотел бы жениться на ней, однако должен считаться с семьей и не может легкомысленно совершить поступок, который навлечет на него родительский гнев, но, уже выйдя из возраста, когда человек зависим, он охотно вступил бы с нею в тайный брак и предоставил бы мне выработать условия и пути к его осуществлению. Я всесторонне обдумал его предложение. Хотя замужество Теофеи вполне соответствовало моим желаниям, я решил, что не пристало мне способствовать такому браку, ибо он не сулил ей особого счастья, раз она вынуждена будет долгие годы хранить свое положение втайне, зато брак этот грозит повредить благосостоянию господина де С ***, поскольку женитьба рано или поздно поссорит его с семьей. Поэтому я сказал ему напрямик, что тайный брак не подходит Теофее, и даже не стал отрицать, что считаю его план оскорбительным, чем он был весьма огорчен.
Но мне еще оставалось услыхать от самой Теофеи о ее планах на будущее, а так как я однажды уже ошибся на этот счет, то мог ошибиться и теперь, думая, что она не отступится от своего первоначального ответа; поэтому я хотел еще раз разузнать о ее намерениях и поставить ее в известность о будущем, которое ей предлагает любящий ее человек. Я не удивился, когда она отвергла руку и сердце господина де С ***. Однако я стал, пользуясь ее же выражениями, настаивать на преимуществах, связанных с замужеством, которое изгонит из ее мыслей все воспоминания о прошлом и восстановит ее во всех правах, присущих добродетели и чести. На это она мне ответила, что вообще не расположена к браку; тут во мне вскипела прежняя досада, и я упрекнул ее в том, что она, значит, обманывала меня, когда с напускной откровенностью уверяла, будто только из-за этих преимуществ и терпит ухаживание графа. Замечание это смутило ее; стараясь выйти из затруднительного положения, она ласково, с невинным видом, который всегда обезоруживал меня, стала просить не толковать ее чувства в дурном смысле или, по крайней мере, не судить слишком строго ее слабости. Напомнив мне о моих обещаниях, она призвала небо в свидетели, что, несмотря на небольшие вольности в поведении, на которые я обратил внимание, она неизменно живет надеждой, что всегда будет находиться при мне и что ни о каком ином благе она не помышляет.
Я поблагодарил ее за такие слова и обещал относиться к ней все так же заботливо.
Здоровье ее крепло со дня на день, можно уже было собираться в путь. Тщетно господин де С *** старался удержать нас и всячески уговаривал, причем дело доходило даже до слез. Теофея собственными устами объявила ему приговор, обязывавший его обуздать свою страсть, но это не помешало тому, что он под предлогом каких-то отцовских поручений отправился вслед за нами до Лиона в почтовой карете, ехавшей непосредственно за нашей берлиной. Когда ему волей-неволей пришлось расстаться с нами, он шепнул мне на ухо, что намерен приехать в Париж, где ему легче будет располагать собою в вопросе о женитьбе, чем находясь под наблюдением отца. Я всегда был убежден, что он, не говоря мне об этом, уже попытался получить согласие семьи и что именно вследствие отказа родителя предложил мне тайный брак.
Долгое время множество дел мешало мне принимать участие во всех помыслах и заботах Теофеи. Я поселил ее у себя, соблюдая уважение, с каким всегда относился к ней, причем предоставил ей в своем доме все права, какими она располагала в Орю.
Друзья мои, узнав, что я приехал в Париж с прекрасной гречанкой, отнеслись к этому по-разному. Они не удовлетворились моим откровенным рассказом о некоторых пережитых ею приключениях, а я неизменно старался скрыть от них те, которые не делали ей чести в ранней юности; когда я расхваливал ее взгляды и поведение, друзья считали, что все это преувеличение влюбленного. Некоторые, ближе познакомившись с нею, в самом деле находили в ней все достоинства, которые я ей приписывал; они были уверены, что я влюблен в, эту молодую особу и только поэтому и привез ее из Турции. Следовательно, как и надо было ожидать, все были убеждены, что мы с ней в самых близких отношениях, и даже то обстоятельство, что я, занятый делами, порою по целых три дня с нею не виделся, не могло разуверить их.
Зато в общественном мнении наблюдалось больше разногласий и странностей. Сначала говорили, что она невольница, купленная мною в Турции, в которую я до того влюбился, что занялся ее воспитанием. Это было недалеко от истины. Но к этому добавляли, — и я сам слышал это в Тюильри от людей, не знавших меня в лицо, — что в нее влюбился также и сам султан, узнавший об ее красоте, и султан будто бы попросил меня уступить ему девушку и это — единственная причина тех осложнений, которые возникли у меня в Константинополе. Но так как лицо Теофеи, хоть и было по-прежнему прекрасно, все же не оправдывало того восхищения, с каким о нем отзывались, то стали поговаривать, будто бы я, желая избавиться от мук ревности, нарочно навел на нее порчу с помощью зелья, составленного по моему приказанию. Другие, наконец, утверждали, будто я похитил ее из сераля и за такую дерзость поплатился своей должностью.
Я пренебрег всеми этими россказнями, ибо выслушивал их совершенно спокойно и сразу же обращал их в шутку. Все мои знакомые не замедлили оценить достоинства Теофеи, и вскоре у нее появилось множество поклонников. Понимая, что ей трудно будет постоянно противиться ухаживаниям блестящей молодежи, я все же счел своей обязанностью предупредить ее о том, как осторожно должна вести себя девушка. Пример графа де М *** убедил меня, что она не останется равнодушной к изящным манерам и привлекательной внешности. В Париже такая опасность возникала повседневно, и, хоть любовь уже не понуждала меня принимать это так близко к сердцу, я все же, ради чести своего дома, обязан был устранять все, что могло вести к распутству.
Теофея выслушала мои советы со свойственной ей кротостью. Она по-прежнему увлекалась чтением, и я замечал в ней даже еще большую охоту к знаниям. В том, что я прежде приписывал лишь стремлению развить ум и сердце, теперь, быть может, сказывалось и тщеславие. Тем временем то ли я был недостаточно проницателен, то ли не разбирался в сущности ее поведения, то ли она ловчее, чем я думал, скрывала свои поступки, но вплоть до приезда господина де С *** я не замечал ничего предосудительного; когда он появился, я стал мучиться подозрениями, которых у меня раньше никак не могло возникнуть.
К несчастью, предметом этих подозрений оказался не он сам. Но, проведя несколько недель в Париже и очень часто бывая в моем доме, где я встречал его весьма радушно, он однажды попросил разрешения переговорить со мною наедине и излился в горьких сетованиях. Целью его путешествия, сказал он, было все то же, о чем он мне поведал в Лионе, но обстоятельства его сильно изменились. Прежде ему надо было только преодолеть холодность возлюбленной, теперь же он оказался одним из многих ретивых ее поклонников, и у него было достаточно оснований предполагать, что не ко всем из них она равнодушна. Его, в частности, приводила в отчаяние благосклонность, с какою она относилась к господину де Р *** и к юному графу де ***, особенно рьяно старавшимся ей понравиться. Она принимала их, в виде исключения, не у меня, и именно это обстоятельство особенно огорчало молодого марсельца; он никак не мог примириться с мыслью, что Теофея выделяет их из числа остальных, ничуть не затрагивающих ее сердца. Но как представить себе, однако, что она влюблена сразу в двоих? Господин де С *** никак не мог постичь эту тайну. Однако, идя вслед за нею в церковь, на прогулки, в театр, он постоянно видел возле нее двоих несносных соперников, и одно лишь радостное выражение лица, появлявшееся у нее при встрече с ними, всегда выдавало ее секрет. Господин де С *** не мог сообщить мне ничего такого, что усилило бы мои подозрения, а просьба, которою сопровождались его жалобы, наоборот, могла только уменьшить их. Он умолял помочь ему разобраться, может ли он на что-нибудь надеяться, или, по крайней мере, воспрепятствовать тому, чтобы его искренние чувства были отвергнуты с явным презрением.
Я обещал не только горячо отстаивать его интересы, но добраться до сущности интриги, о которой до тех пор не имел ни малейшего представления.
Я приставил к Теофее в качестве компаньонки пожилую вдову, возраст которой, казалось бы, должен был защищать ее от бредней, свойственных молодежи. Я считал, что даже если бы я не вполне доверял юной гречанке, то все же могу положиться на пример и наставления этой испытанной компаньонки. Они были неразлучны, я с удовольствием наблюдал, что причиною тут не только мои пожелания, но и связывающая их искренняя дружба. Я сказал гувернантке кое-что о наговорах на Теофею, ибо господин де С *** признался мне, что всегда видит их вместе, а, следовательно, упреки, относящиеся к одной из них, должны относиться и к другой.
Вдова выслушала мои слова с таким невозмутимым видом, что я объяснил муки господина де С *** только ревностью; она даже назвала мне виновника моих тревог.
— Он недоволен тем, что Теофея не отвечает на его чувства, — сказала она. — Он беспрестанно докучает ей своими излияниями и письмами. Мы потешаемся над этой несносной страстью, и жалобы его объясняются не чем иным, как досадой. Что касается прегрешений, которые он нам приписывает, то вы о них знаете, — добавила она, — ибо, предлагая Теофее кое-какие развлечения, я всего лишь следую вашим указаниям.
Она непринужденно рассказала мне, в чем заключаются эти забавы, речь шла об обычных увеселениях почтенных парижан, а если иной раз к участию в них или в других столь же невинных затеях и допускаются двое соперников, то делается это отнюдь не в знак какого-то предпочтения, которым они могли бы так или иначе воспользоваться.
Ответ вдовы успокоил меня, и я утешил господина де С ***, посоветовав ему любыми путями завоевать сердце Теофеи, за благонравие и целомудрие которой я ему поручился. Однако подозрения его не были необоснованными. Старуха-вдова, хоть и не могла опуститься до распутства или попустительствовать ему, все же была еще достаточно самолюбива и тщеславна, чтобы оказаться игрушкой в руках двух молодых людей, из коих один, стараясь удружить приятелю, прикидывался влюбленным в даму по меньшей мере шестидесяти лет. Она всецело была поглощена вниманием, которое ей оказывают, и поэтому не замечала того, как ведут себя кавалеры в отношении ее спутницы; она была настолько ослеплена, что воображала, будто Теофея рада принимать некоторое участие в ухаживании, единственным предметом коего она, компаньонка, воображала самое себя. Ни уверения господина де С ***, который в конце концов постиг эту комедию, ни иные доказательства, шедшие вразрез с тем, что я наблюдал собственными глазами, не представлялись мне убедительными.
В один прекрасный день, когда у меня оказался некоторый перерыв в делах и к тому же я чувствовал себя не так здоровым, господин де С *** уговорил меня поехать вместе с ним, чтобы я увидел сцену, которая докажет мне правоту его жалоб. При помощи всяких ухищрений он узнал, что Теофея и старуха-вдова согласились отправиться на прогулку, которая должна завершиться пикником в садах Сен-Клу. Господину де С *** были известны и время, и прочие подробности этой прогулки; особенно возмущало его — так что у него даже вырывались угрозы — то обстоятельство, что, по его сведениям, господин де Р *** и юный граф будут единственными спутниками дам. Как бы ни стала объяснять мне вдова этот выезд за город, я считал его до того непозволительным, что, не задумываясь, осудил. Я согласился отправиться в Сен-Клу, рассчитывая не только посмотреть, что произойдет в этих столь фривольных садах, но и упрекнуть обеих дам, которым не могли служить оправданием даже их безобидные намерения.
Они уже находились там в обществе своих обожателей. Мы увидели, что компания прогуливается по столь открытым аллеям, что даже нет надобности следовать за ними. Господин де С *** позаботился отыскать местечко, откуда мы могли наблюдать пикник во всех подробностях. Ревнивцу хотелось не только видеть его участников, но и слышать, что они говорят. Узнав, что угощение готовится за зеленой изгородью в верхней части сада, мы осторожно пробрались туда и весьма удачно поместились за густым грабом на расстоянии шагов в десять.
Компания появилась вскоре после нас. Шли они весьма пристойно. Но едва дамы и кавалеры расселись на траве, как в виде вступления к предстоящей трапезе началось оживленное балагурство и смех. Предметом шуток сначала стала вдова, и я вдруг понял, что все льстивые и нежные слова, с которыми к ней обращаются молодые люди, не что иное, как насмешки. После бесчисленных пошлых восхвалений ее прелестей, после того как ее стали сравнивать с нимфами, молодые люди разукрасили ее зеленью и цветами, и, когда она предстала в этом нелепом наряде, их восторг, казалось, еще более разгорелся. Вдова таяла от малейших их похвал, но по скромности не показывала вида, как ей это приятно, а, наоборот, превозносила остроумие и любезность, которые слышались ей в каждом их слове. Какие только мысли не приходили мне в голову насчет нелепости женщин, забывающих о своих летах и своем безобразии! Мне казалось, что старуха-компаньонка наказана по заслугам, и, не будь у меня иной заботы, я искренне потешился бы этим балаганом. Но я заметил, что граф, пользуясь каждым удобным случаем, с серьезным видом обращается к Теофее и время от времени что-то говорит ей; однако слов его мы не могли расслышать. Глаза господина де С *** сверкали от негодования. Он так вертелся, что я боялся, как бы это не выдало нас; не удержи я его несколько раз, он сорвался бы с места, чтобы прекратить зрелище, разрывавшее ему сердце. Как же трудно было мне сдержать его, когда он увидел, что граф склонился к самой траве, чтобы незаметно поцеловать руку Теофеи, которую она и не подумала отнять!
Угощение было изысканное и продолжалось долго. Веселье подогревалось множеством забавных историй и острот. Пили хоть и не много, зато попробовали несколько сортов вина, не отказываясь и от наливок. Словом, хотя и не произошло ничего предосудительного, то, чему я оказался свидетелем, до такой степени огорчило меня, что я решил высказать свое неудовольствие. Но я собирался повременить до Парижа, а теперь, думая, что дамы уже готовы направиться к ожидающей их карете, боялся только одного: как бы они не увидели меня, когда я пойду к своему экипажу. Но тут я заметил, что господин де Р ***, предложив руку компаньонке, повел ее по тенистой аллее, отнюдь не ведущей к воротам парка. Граф точно так же подал руку Теофее, и я вообразил, что он направится вслед своему другу, а потому решил только наблюдать за ними издалека. Однако я увидел, что они собираются свернуть на другую аллею.
Положение показалось мне нестерпимым. Не дожидаясь того, чтобы дело дошло до беды, я бросился наперерез, и тут мне даже не требовалось наускиванья господина де С ***. Я взял с него слово, что он будет вести себя в рамках умеренности, и мы последовали за четырьмя влюбленными. Я сделал вид, будто мне вздумалось погулять в Сен-Клу, а тут я случайно узнал об их пикнике и постарался встретиться с ними. Они были до того смущены, что никак не могли прийти в себя, хотя я и держался внешне непринужденно и делал вид, будто весьма рад нашей встрече; лишь после долгого замешательства они учтиво предложили нам остатки их завтрака.