Страница:
— Нет, уж! Увольте! С меня хватит и этой славы! И так на весь город ославили!
— Скажите, а вам не кажется, что мы с вами где-то встречались? — Зомби произнес один из заготовленных вопросов.
— Встречались? С вами? — Цыбизова склонила голову к плечу, некоторое время рассматривала гостя пристальнее, чем раньше, снова передернула плечами. — Вряд ли... Я хорошо запоминаю людей. По работе мне приходится встречаться с десятками, если не с сотнями незнакомых люден... И всех я помню.
— Какая же у вас работа?
— Страховой агент. Вы не боитесь за свою жизнь?
— Думаете, мне грозит опасность?
— Конечно! Для жизни всегда есть опасность. Иначе люди не умирали бы... А если они время от времени умирают, значит, опасность существует.
— И что же из этого следует?
— Единственный выход — застраховать свою жизнь! — рассмеялась Цыбизова и Зомби не мог не отметить ее прекрасные зубы, открытую, раскованную улыбку человека, который отлично владеет собой.
— И тогда опасность исчезнет? — улыбнулся и Зомби.
— Нет, конечно... Но в случае, если вы останетесь живы, у вас будет какое-то утешение... В виде Нескольких миллионов рублей.
— А что вы еще страхуете? — чуть подправил разговор Зомби, выводя его на нужное направление.
— Господи! Да все, что пожелаете! Дома, имущество, машины... Ну, так что? Договорились?
— Надо подумать... Уж больно неожиданное предложение...
— А что у вас есть?
— Все, что вы только сейчас перечислили — дом, имущество, машина, жизнь вот пока еще есть... — он оглянулся по сторонам. — Знаете, мне кажется, что я здесь уже был...
— Ошибаетесь. Но это понятно — все квартиры одинаковы, вся мебель одинакова...
— Но не хозяйки!
— А! — она шало рассмеялась. — И хозяйки, при ближайшем рассмотрении, конечно, тоже одинаковы!
Ответить Зомби не успел — зазвенел телефон. Поначалу Цыбизова не хотела брать трубку, она пренебрежительно махнула рукой в сторону звонка и снова повернулась к Зомби. Но ему было важно услышать даже самый пустячный ее разговор и он показал рукой на аппарат. Дескать, говорите, я могу и подождать. И Цыбизовой не оставалось ничего иного, как взять трубку.
— Да! — резко сказала она посерьезневшим голо-, сом. — Слушаю!
Некоторое время Цыбизова молча слушала, сдвинув брови и сразу сделавшись старше. Поймав ее, скошенный в его сторону взгляд, он понял, что она не может говорить откровенно, пока он в квартире. — Хорошо, — сказала она. — Пусть будет так. Я буду через пятнадцать минут. Тут у меня неожиданный гость, — она улыбнулась Зомби, — но мы уже заканчиваем беседу. Да так, пустяк, — он понял, что она объясняет причину его появления. — Нет, никогда, — она сказала кому-то, что видит его впервые. — Об этом потом, — Зомби догадался, что Цыбизова объясняет кому-то причину его появления, кто-то встревожен, кто-то хочет подробных объяснений. Причем, речь идет не о шутливой ревности или любовном подзадоривании. Кто-то задавал Цыбизовой жесткие вопросы.
И он поднялся.
Цыбизова тут же положила трубку.
— Извините, пожалуйста, — сказал он, нащупывая у стола свою трость. — Я вас задержал... Мои полчаса истекли... Надеюсь, мы еще увидимся?
— Что значит «надеюсь»?! — воскликнула Цыбизова. — А страхование?! А ваша жизнь, ваш дом, ваша машина... Кстати, а какал у вас машина?
— "Девятка".
— И она не застрахована?!
— Это так важно?
— Это первое, что вы должны сделать. Ваша жизнь вряд ли кому понадобится, а вот машина... Где она стоит?
— Во дворе.
— Под открытым небом?
— Да... Это плохо?
— Сколько вы на ней наездили?
— Тысяч десять... Может быть, двенадцать... Зомби прекрасно видел ее неподдельный интерес ко всему, что касалось машины и отвечал именно то, что по его мнению было важно для человека, решившего его машину угнать, то есть, он отвечал в подзадоривающем, провоцирующем духе.
— Ваша беспечность меня удивляет, — сказала Цыбизова. — Вот моя визитная карточка... Звоните в любое время дня и ночи. Зовите меня, и я немедленно к вам прихожу.
— Даже так?
— Дозвониться ко мне вы сможете только тогда, когда я сама этого пожелаю, — она рассмеялась. — На ночь я телефон выключаю, на выходные выключаю, когда у меня друзья... Тоже выключаю... Поэтому говорю смело — звоните в любое время дня и ночи.
— Понял... Спасибо. Обязательно позвоню, — он повернулся и направился к выходу, чувствуя страшную усталость от затянувшегося разговора.
— Постойте, а как вас зовут? Ничего себе познакомились!
— Алексей Птицын.
— Оставьте и вы свой телефон, раз уж случилось у нас такое неожиданное знакомство.
— Не беспокойтесь, я вас найду, — заверил Зомби, улыбаясь и удивляясь себе — откуда у него эта неуязвимая наглость, откуда эти слова, которые он произносит так легко, не задумываясь, причем, человеку, которого видит, может быть, первый раз в жизни — в этой жизни, — уточнил он для себя, осторожно спускаясь по лестнице. В подъезде на него опять дохнуло густой вонью мочи и он постарался быстрее выйти на свежий воздух. Ему не понравилось, как пристально смотрел на него человек, стоявший в телефонной будке, не понравился внимательный взгляд из-за приспущенного стекла «Жигулей-», но у него уже не было сил на все это откликаться. Он свернул за угол и побрел ближайшей дорогой к больнице. И единственное, чего ему хотелось — как можно быстрее добраться до своей маленькой палаты и рухнуть в кровать.
Некоторое время она надеялась, что Андрей придет и на следующую ночь, а там глядишь, чего не бывает, останется на какое-то время.
Но нет, не пришел.
И не позвонил.
Она обиделась. Но не потому, что не пришел, это, в конце концов, его дело и у нее нет на него никаких прав. Дело было в другом — он оставил ее один на один с этими хмырями болотными, получается, что бросил им на растерзание. Вот этого она не простила. Да, у него могли быть основания, могли быть важные дела, непреодолимые обстоятельства, но все равно, все равно та ночь давала ей право на иное к себе отношение — Не пришел... И не позвонил, — повторяла она вслух и все больше проникалась мыслью, что надеяться может только на собственную осторожность. Да, конечно, Андрея можно понять — он еще не отошел от прошлогодних событий, его рыжекудрая подружка до сих пор преследует его, выглядывая из-за шторы, из телефонной будки, прячась в толпе или в листве скверов Да, все это можно представив и понять. Но он не пришел и не позвонил.
Однажды, не выдержав. Вика сама набрала его номер. К телефону долго никто не подходил, потом в трубке раздался женский голос, очевидно, мать. Голос был вполне доброжелательный, Вике он показался даже участливым, но она не решилась заговорить и повесила трубку.
Вика почувствовала опасность, когда уже ничего нельзя было изменить — перед ней стоял раскрытый лифт, рядом никого не были, а сзади мягкими, неслышными шагами приближался человек, которого она последнее время боялась больше всего на свете. Еще не увидев его, еще не услышав ни единого слова, поняла — он. Амон вышел из тени лестничной площадки, видимо, поджидал там, среди ведер и швабр. Скорее всего, он увидел ее еще на подходе к дому, обогнал и, войдя в подъезд, затаился в темноте. И теперь молча, улыбчиво, она даже не оборачиваясь видела выражение его лица, приближался к пей сзади.
— Далеко, красавица? — спросил Амон, отрезая путь к выходу из дома. Приблизившись вплотную, он грудью подтолкнул ее к лифту и Вике ничего не оставалось, как войти в кабину. И она вошла, решив про себя — будь, что будет Войдя следом, Амон на жал верхнюю кнопку. Двери с грохотом захлопнулись, кабина дернулась и поплыла вверх. Теперь никто, ни единая живая душа на всем белом свете не могла прийти на помощь. Вика была в полной власти этого человека. — Какой приятный встреча, да? — спросил он, опершись спиной в дверь лифта. Он нарочно коверкал слова, поддразнивая ее, прекрасно зная, как побаиваются люди такого говора, какая слава идет о людях, которые вот так произносят русские слова.
Вика молчала.
Кабина проскочила первые этажи, не останавливаясь, и Вика начала уже робко надеяться на благополучный исход этой жутковатой встречи. Но когда до девятого оставалось два-три этажа, Амон нажал красную кнопку. Кабина остановилась между этажами. Рядом прогрохотала вниз вторая кабина. Вика первый раз пожалела о том, что есть эта вторая кабина, не будь ее, люди уже через несколько минут колотили бы ногами в железные двери на этажах. А если есть вторая кабина, этого не будет. Человек подождет лишнюю минуту и доберется, куда ему нужно — Поговорим? — улыбнулся Амон, и Вика как-то внове увидела его редковатые зубы, растянутые в улыбке пересохшие губы. Глаз его не видела, боялась взглянуть в глаза, но знала наверняка — глаза его не улыбались. Только низенькие, крепенькие зубы с неприятным белесым налетом были перед ее глазами.
— О чем? — она взглянула, наконец, ему в глаза.
— О жизни, красавица... О чем же еще... О любви. Хочешь поговорить со мной о любви?
— Нет.
— ао чем желаешь?
— Ни о чем.
— Тогда займемся любовью, а? Ты умеешь, я знаю... Все говорят, что ты умеешь заниматься любовью. Я тоже хочу в этом убедиться, чем я хуже других?
— Выпусти меня! Слышишь?!
— Хорошо тебя слышу. Только не надо так громко кричать. Я не люблю, когда люди кричат, когда громко разговаривают... Мне тогда хочется закрыть им рот. И я закрываю.
— Тебе уже один раз закрыли рот? — зло спросила Вика. — И еще закроют.
— Не надо напоминать об этом... Я и так все помню. Очень хорошо помню. А ты, красавица, хорошо запомнила, что я сказал тогда твоему хахалю?
— Я запомнила, что он сказал тебе.
— Не надо, красавица... Не надо. Здесь твоего хахаля нету. А я очень обидчивый человек... Когда я обижаюсь, я даже себя не помню... Не рискуй, красавица. А твоему хахалю я тогда сказал, что он труп. И он уже труп. Пусть немного еще походи г по земле, пусть немного воздухом подышит... Может даже тебя трахнуть пару раз.. Но это уже конец, это уже прощание. Если я не о грежу ему голову завтра, отрежу послезавтра... Если не на этой неделе, то на следующей... У меня нет в жизни другого желания. Тебя я не буду убивать, тебя я трахать буду, а его убью. Так ему и передай.
— Передам, все передам. Только не вздумай снова оказаться у него на пути.
— Не надо так говорить, — Амон вплотную приблизился к Вике, зажав ее всем своим телом в угол кабины. — Ты хорошо меня понимаешь? — он неожиданно рванул платье на ее груди в стороны. Кроме этого платья на Вике ничего не было и перед глазами Амона оказались ее небольшие груди.
Вика закричала, но Амон, словно ожидая этого ее крика, легонько ударил ее кулаком поддых и она, поперхнувшись, замолчала.
— И кричать не надо, — сказал он как-то замедленно, будто ему самому слова давались с трудом. Он стоял перед ней бледный, на лбу выступила испарина, его шершавые губы посерели. — А то я быстро заткну тебе рот... Ты знаешь, чем я заткну тебе рот? Не знаешь? У меня есть, чем заткнуть твой рот, если ты будешь кричать, — Амон отступил на шаг и одним движением руки расстегнул молнию на штанах, принялся копаться там, пытаясь извлечь нечто громоздкое. И все это время он не сводил глаз с Вики. — Догадываешься, да? Посмотри какой красавец... Ты ему тоже понравилась, видишь, как он весь потянулся к тебе? Видишь? Он прямо устремился к тебе, он тебя хочет... Ты видишь, как он тебя хочет? Он хочет в тебя забраться... Весь... Давай ему поможем, а?
Вика не смотрела вниз, боясь даже искоса глянуть на то, что так настойчиво расхваливал Амон. Она смотрела в потолок кабины, чтобы невзначай не опустить глаза. Но когда Амон снова сделал к ней шаг, она рванулась к двери, распахнула легкие дверцы, но упершись в железную дверь лифта, изо всей силы закричала, так что крик прокатился по всей лифтовой шахте сверху донизу. Где-то послышались голоса, кто-то кричал снизу, пытаясь понять, что происходит.
— Помогите! — снова отчаянно закричала Вика, но Амон резко оттолкнул ее от двери, зажал ладонью рот.
Мимо них прогрохотал лифт. И Вика, и Амон понимали, что никто не сможет пробиться к ним. Даже если десятки людей, сейчас вот, услышав отчаянные крики, бросятся на помощь, а этого наверняка не будет, так вот, даже если бросятся, то в ближайший час они не смогут пробиться в эту кабину и Акон здесь может совершить все, что ему заблагорассудится. Знала Вика и то, что потом, когда кабину отключат, опустят, откроют, никто в этом доме не сможет задержать Амона, не сможет ничего с ним сделать, ни в чем ему помешать. В доме сейчас одни дети да старухи, все кто может ходить, работать, что-то делать, все ушли на заработки, какие ни есть — продавать газеты, копаться в мусорных ящиках, воровать, грабить, торговать...
Когда-нибудь потом, в спокойной обстановке, она подумает о том, что вот в таком же сжатом и беспомощном положении живут все люди в этом городе, в стране России. Они могут страдать, умирать от ножа или голода, от безденежья, произвола властей или произвола местной банды, никто не сможет им помочь, да и вряд ли кто захочет помочь. И самые близкие люди, спрашивая о делах и здоровье, улыбаясь и раскланиваясь, будут проходить мимо — они не в состоянии выручить из беды, в которой сами погибают годами. А, лифт, подумает когда-нибудь Вика, лифт — далеко не самое страшное, он просто поярче, потому что самые жуткие минуты года или жизни здесь оказались сжатыми до предела.
Что-то кричал ей в лицо Амон, тыкаясь в нее налившимся кровью членом, ухмылялся мертвой ухмылкой, чем-то грозил и о чем-то предупреждал — она не слышала. Закусив губу, она смотрела вверх, в тусклую грязную лампочку с торчащими проводами и болтающейся изоляцией. Она впала в какое-то оцепенение и словно сама не понимала, что происходит. Природа словно решила ее оградить от слишком жестоких впечатлений и отключила сознание настолько, что потом, спустя несколько дней. Вика с трудом будет вспоминать происшедшее, да и то далеко не все подробности.
Она очнулась, услышав грохот чьих-то каблуков в железную дверь. И лишь тогда замолчала. Оказывается, она все это время кричала, чтобы не слышать ничего, что говорил Амон. Отвернувшись лицом в угол кабины она, не переставая, кричала, и теперь уже на всех этажах люди осторожно выглядывали из дверей, а самые отважные вышли из квартир и колотили ногами в железные двери лифта. Вся шахта грохотала и гудела, как одна большая труба, и этого гула не вынес Амон. Он задернул молнию на ширинке, поднял тусклый, неживой взгляд на Вику.
— Час, поняла? У меня еще есть час, пока эти кретины смогут добраться сюда.
— Козел!
— Не надо обижать, соседка... Я обидчивый. Скажи своему хахалю, что я на него обижаюсь.
— Сам скажи! Или очко играет?!
— И сам скажу. И он, — Амон похлопал ладонью по выпирающей ширинке, — тоже обидчивый.
— Вот и обижайтесь! Расскажите друг другу про свои обиды, поплачьте вместе...
Амон улыбнулся, показав крепкие желтоватые зубы.
— Он поплачет вместе с тобой, красавица... О, сколько будет у него сладких слез!
— Держи карман шире! — почувствовав, что Амон оставил свою затею, Вика оттолкнула его от пульта и нажала кнопку девятого этажа. Лифт вздрогнул, что-то в нем дернулось, напряглось, скрипнули стальные канаты и кабина, резко рванув с места, пошла вверх. На девятом этаже выйти Вика не смогла — на пути стоял Амон.
— Уйди, козел!
— Уйду... Но помни и готовься.
— К чему?
— Не поняла?
— Нет.
— Все равно отсосешь, — прошипел он ей на ухо. — И не раз.
— Козел вонючий! — и с силой отодвинув его в сторону, она выскочила из кабины, придерживая разорванное на груди платье. Вика подбежала к своей двери, нашла в сумочке ключ, открыла дверь и быстро проскользнула внутрь квартиры. Дверь она быстро захлопнула за собой. И только тогда разревелась, не раздеваясь упав на громадное свое лежбище. — Козел, — сквозь слезы проговорила она. Но теперь имела в виду Андрея.
— А! — обрадовался Овсов. — Пришел все-таки... Ну и молодец!
— А я иду мимо, дай, думаю, зайду... Вдруг кстати окажусь, вдруг не прогонят, — Пафнутьев основательно уселся на низенькую кушетку.
Прошло совсем немного времени и на табуретке между друзьями вроде бы как бы сама собой возникла бутылка с каким-то отвратным напитком, но неимоверно красивой этикеткой, на которой голые негры и негритянки принимали какие-то замысловатые позы. Люди по простоте душевной полагали, что чем дороже бутылка, чем красочнее и экзотичнее на ней нашлепка, то тем более счастлив и доволен будет хирург. И несли ему бутылки одна другой непонятнее и подозрительнее. Овсов кивал головой, хмуро благодарил, невнятно произнося какие-то слова, которых никто не мог разобрать, да и не для того они произносились, чтобы их понимали и на них отвечали. Оба, и излеченный человек, и вылечивший его хирург, преодолевая неловкость, торопились расстаться, поскольку понимали, что и благодарность, и эта вот готовность принять благодарность находятся за пределами нравственности общества, в котором они жили. Сколько лет их убеждали со страниц газет, с экранов телевизоров, по радио и с высоких трибун, что подобные подарки, или, как еще их называли, подношения, унижают и дарителя, и спасителя. Но здравый смысл и вековая, хотя и отвергнутая новой властью нравственность народа, протискивались сквозь эти наспех слепленные нормы, запреты, укоры. И Овсов не отказывался от бутылок, рубашек, конфет, а кто-то однажды даже подарил ему целый комплект мужских трусов, очень неплохих, кстати, трусов — можно было без опаски раздеться в любом приличном обществе, даже в женском. Правда, о том, что в этом сверкающем пакете находятся трусы. Овсов узнал через несколько дней, когда догадался заглянуть в сверток.
Некоторое время друзья молчали, глядя в экран телевизора со смешанным чувством недоумения и неприятия. Шла какая-то странная передача, когда в непонятной игре вдруг обнаруживались победители и им тут же вручали всевозможные награды — телевизоры, магнитофоны, печки. И без конца повторялось название фирмы, которая расщедрилась на такие дары. Тут же мелькал хорошо одетый представитель этой фирмы — улыбался, кланялся, и нес такую откровенную чушь, что Пафнутьев и Овсов, чтобы как-то погасить неловкость, одновременно потянулись к бутылке, чтобы наполнить стаканы ядовито-желтой жидкостью — на этот раз она была ядовито-желтая.
— Будем живы, — сказал Овсов, поднимая свой стакан.
— До чего ты всегда хорошие слова произносишь! — искренне восхитился Пафнутьев. — Где ты их только берешь!
— Здесь много людей бывает, — философски заметил Овсов. — Люди, Паша, это главное наше достояние.
— Да, я помню, — кивнул Пафнутьев. — Кадры решают все.
— Вот-вот. Особенно вот такие кадры, — он кивнул в сторону телевизора — на экране выстроились почти голые победительницы конкурса красоты. Девушки были возбуждены предстоящим награждением, играли ножками, принимали позы, и улыбались так, что сердце стыло. Неожиданно перед ними возник невысокий, полноватый, с брюшком человек в черном костюме. Человек был с довольно небрежным пробором и в наглаженных штанах, широколиц, смугловат и масляно улыбался, сверкая в лучах юпитеров золотыми зубами.
Ведущий, захлебываясь от восторга, оповестил, что их сборище посетил спонсор конкурса Марат Вадимович Байрамов. И сейчас победительницы конкурса получал из рук Марата Вадимовича награды — путевки на остров Кипр. Байрамов улыбался, делал ручкой кому-то в зале, но успевал, успевал все-таки отметить и достоинства конкурсанток. У него была странная манера — если он окидывал взглядом девушку, то делал это не одними глазами, а всей головой, даже вся его нескладная из-за живота фигура тоже устремлялась вслед за собственным взглядом.
Неслышно открылась дверь, потом отодвинулась в сторону занавеска, и в кабинетике появился Зомби. "Он негромко поздоровался, бросив взгляд на бутылку, и присел на край кушетки. Награждение победительниц конкурса красоты явно его заинтересовало.
— Все финалистки едут на Кипр! — объявил Байрамов и жестом фокусника выхватил из кармана пачку конвертов. — Там будут подведены окончательные итоги! На берегу Средиземного моря! В амфитеатре, который нам оставили древние греки!
Байрамов, проходя мимо голых девиц, каждой вручил конверт, в котором, очевидно, должны были лежать билеты на остров Кипр, гостиничная бронь и деньги на карманные расходы. Но одна телекамера, неосторожно заглянув в конверт, обнаружила, что он пуст.
— Не огорчайтесь, милые девушки! — воскликнул Байрамов. — Это же телевизионная передача, здесь может случиться все, что угодно... Билеты заказаны, каюты на корабле забронированы, деньги выделены. И самое главное — я еду с вами!
Радостно, как подстреленный, вскрикнул ведущий передачи, загалдела массовка, из-за кулис выскочили застоявшиеся девчушки с цветами и тут же по экрану поплыли прилавки магазинов, которые успел приобрести всемогущий спонсор. Далее пошли адреса магазинов, телефоны, списки товаров...
— Я знаю этого человека, — неожиданно произнес Зомби.
Вначале Пафнутьев не обратил внимания на его слова, вроде бы и не услышал их, но спустя некоторое время медленно повернулся к Зомби. — Откуда ты его знаешь?
— Я писал о нем.
— Куда?
— В газету.
— В какую?
— Не знаю...
— А что писал? Статья? Заметка? Подпись под фотографией? Разгромный фельетон?
— Не помню.
— Когда это было?
— Может быть, год... Или два... Я вообще-то не уверен и в том, что на самом деле писал... Просто пришло такое ощущение. Я и поделился...
— И правильно сделал, — сказал Пафнутьев. — А в этих своих писаниях ты ругал Байрамова? Хвалил?
— Восторгался, — тихо проговорил Зомби и с усилием поднявшись с низкой кушетки, вышел из ординаторской.
Овсов проводил Зомби долгим взглядом, налил в стаканы непривычного напитка, уже который раз всмотрелся в этикетку, поднял глаза на Пафнутьева.
— Что скажешь, Паша?
— Похоже, просыпается?
— Как-то уж очень избирательно... Чаще всего он вспоминает то, что связано с эмоционально напряженными событиями. Что-то его связывает с этим Байрамовым, это точно, что-то у них было в прошлом... А что именно, когда, в какой связи...
— Это нетрудно установить, — заметил Пафнутьев, осторожно прихлебывая желтую жидкость.
— Как?
— Пойти в редакцию городской газеты и спросить, что у них было об этом проходимце Байрамове. Личность в городе заметная...
— Все заметнее с каждым днем, — проговорил Овсов, думая о чем-то своем. — Настолько заметная, что иногда становится не по себе.
— Что ты имеешь в виду?
— Даже не знаю... Что-то шевельнулось в голове, какой-то там сигнальчик пискнул... Знаешь, я подумал... Все мы немного Зомби, все мы что-то помним, о чем-то забываем, и проходят годы, прежде чем до нас доходит — помним пустяки, а забываем главное. Все мы Зомби... Одни чуть больше, другие меньше... И все мы через этот вот экран подвергаемся мощному, постоянному, ежедневному зомбированию. Если каждое воскресное утро по четырем телевизионным каналам выступают сразу четыре заморских проповедника и что-то там талдычат, что-то внушают, что-то вбивают в наши податливые мозги... Это не происходит само собой. Идет мощное зомбирование нации. Нас убеждают в том, что мы дебилы, в том, что мы ни к чему не способны, что все мы на грани гибели... Нам без конца рассказывают истории о том, как сын по пьянке изнасиловал собственную мать, отец зарезал сына, семилетний мальчик повесил трехлетнего... Теперь вот эти конкурсы красоты... Ну, этих наградят, — Овсов кивнул на экран, по которому в каких-то сатанинских плясках носились красавицы-финалистки, показывая телезрителям самые, как им казалось, соблазнительные свои места, — а сколько семей разрушится, судеб надломится...
— Почему? — не понял Пафнутьев.
— Потому что глупые мужья убедятся, что их жены недостаточно хороши... А тысячи хороших девушек впадут в комплекс неполноценности... Ведь им говорят — вот как надо выглядеть, вот что такое настоящая красота, вот к чему вам следует стремиться... Разве это не зомбирование?
— Скажите, а вам не кажется, что мы с вами где-то встречались? — Зомби произнес один из заготовленных вопросов.
— Встречались? С вами? — Цыбизова склонила голову к плечу, некоторое время рассматривала гостя пристальнее, чем раньше, снова передернула плечами. — Вряд ли... Я хорошо запоминаю людей. По работе мне приходится встречаться с десятками, если не с сотнями незнакомых люден... И всех я помню.
— Какая же у вас работа?
— Страховой агент. Вы не боитесь за свою жизнь?
— Думаете, мне грозит опасность?
— Конечно! Для жизни всегда есть опасность. Иначе люди не умирали бы... А если они время от времени умирают, значит, опасность существует.
— И что же из этого следует?
— Единственный выход — застраховать свою жизнь! — рассмеялась Цыбизова и Зомби не мог не отметить ее прекрасные зубы, открытую, раскованную улыбку человека, который отлично владеет собой.
— И тогда опасность исчезнет? — улыбнулся и Зомби.
— Нет, конечно... Но в случае, если вы останетесь живы, у вас будет какое-то утешение... В виде Нескольких миллионов рублей.
— А что вы еще страхуете? — чуть подправил разговор Зомби, выводя его на нужное направление.
— Господи! Да все, что пожелаете! Дома, имущество, машины... Ну, так что? Договорились?
— Надо подумать... Уж больно неожиданное предложение...
— А что у вас есть?
— Все, что вы только сейчас перечислили — дом, имущество, машина, жизнь вот пока еще есть... — он оглянулся по сторонам. — Знаете, мне кажется, что я здесь уже был...
— Ошибаетесь. Но это понятно — все квартиры одинаковы, вся мебель одинакова...
— Но не хозяйки!
— А! — она шало рассмеялась. — И хозяйки, при ближайшем рассмотрении, конечно, тоже одинаковы!
Ответить Зомби не успел — зазвенел телефон. Поначалу Цыбизова не хотела брать трубку, она пренебрежительно махнула рукой в сторону звонка и снова повернулась к Зомби. Но ему было важно услышать даже самый пустячный ее разговор и он показал рукой на аппарат. Дескать, говорите, я могу и подождать. И Цыбизовой не оставалось ничего иного, как взять трубку.
— Да! — резко сказала она посерьезневшим голо-, сом. — Слушаю!
Некоторое время Цыбизова молча слушала, сдвинув брови и сразу сделавшись старше. Поймав ее, скошенный в его сторону взгляд, он понял, что она не может говорить откровенно, пока он в квартире. — Хорошо, — сказала она. — Пусть будет так. Я буду через пятнадцать минут. Тут у меня неожиданный гость, — она улыбнулась Зомби, — но мы уже заканчиваем беседу. Да так, пустяк, — он понял, что она объясняет причину его появления. — Нет, никогда, — она сказала кому-то, что видит его впервые. — Об этом потом, — Зомби догадался, что Цыбизова объясняет кому-то причину его появления, кто-то встревожен, кто-то хочет подробных объяснений. Причем, речь идет не о шутливой ревности или любовном подзадоривании. Кто-то задавал Цыбизовой жесткие вопросы.
И он поднялся.
Цыбизова тут же положила трубку.
— Извините, пожалуйста, — сказал он, нащупывая у стола свою трость. — Я вас задержал... Мои полчаса истекли... Надеюсь, мы еще увидимся?
— Что значит «надеюсь»?! — воскликнула Цыбизова. — А страхование?! А ваша жизнь, ваш дом, ваша машина... Кстати, а какал у вас машина?
— "Девятка".
— И она не застрахована?!
— Это так важно?
— Это первое, что вы должны сделать. Ваша жизнь вряд ли кому понадобится, а вот машина... Где она стоит?
— Во дворе.
— Под открытым небом?
— Да... Это плохо?
— Сколько вы на ней наездили?
— Тысяч десять... Может быть, двенадцать... Зомби прекрасно видел ее неподдельный интерес ко всему, что касалось машины и отвечал именно то, что по его мнению было важно для человека, решившего его машину угнать, то есть, он отвечал в подзадоривающем, провоцирующем духе.
— Ваша беспечность меня удивляет, — сказала Цыбизова. — Вот моя визитная карточка... Звоните в любое время дня и ночи. Зовите меня, и я немедленно к вам прихожу.
— Даже так?
— Дозвониться ко мне вы сможете только тогда, когда я сама этого пожелаю, — она рассмеялась. — На ночь я телефон выключаю, на выходные выключаю, когда у меня друзья... Тоже выключаю... Поэтому говорю смело — звоните в любое время дня и ночи.
— Понял... Спасибо. Обязательно позвоню, — он повернулся и направился к выходу, чувствуя страшную усталость от затянувшегося разговора.
— Постойте, а как вас зовут? Ничего себе познакомились!
— Алексей Птицын.
— Оставьте и вы свой телефон, раз уж случилось у нас такое неожиданное знакомство.
— Не беспокойтесь, я вас найду, — заверил Зомби, улыбаясь и удивляясь себе — откуда у него эта неуязвимая наглость, откуда эти слова, которые он произносит так легко, не задумываясь, причем, человеку, которого видит, может быть, первый раз в жизни — в этой жизни, — уточнил он для себя, осторожно спускаясь по лестнице. В подъезде на него опять дохнуло густой вонью мочи и он постарался быстрее выйти на свежий воздух. Ему не понравилось, как пристально смотрел на него человек, стоявший в телефонной будке, не понравился внимательный взгляд из-за приспущенного стекла «Жигулей-», но у него уже не было сил на все это откликаться. Он свернул за угол и побрел ближайшей дорогой к больнице. И единственное, чего ему хотелось — как можно быстрее добраться до своей маленькой палаты и рухнуть в кровать.
* * *
Последнее время Вика соблюдала особую осторожность — подходила к дому каждый раз с другой стороны, а подойдя, еще и присматривалась — нет ли поблизости ее соседей, с которыми Андрей поступил так непочтительно. Какое-то время удавалось избегать встречи с ними, но она понимала, что рано или поздно с ними столкнется, рано или поздно придется посмотреть им в глаза.Некоторое время она надеялась, что Андрей придет и на следующую ночь, а там глядишь, чего не бывает, останется на какое-то время.
Но нет, не пришел.
И не позвонил.
Она обиделась. Но не потому, что не пришел, это, в конце концов, его дело и у нее нет на него никаких прав. Дело было в другом — он оставил ее один на один с этими хмырями болотными, получается, что бросил им на растерзание. Вот этого она не простила. Да, у него могли быть основания, могли быть важные дела, непреодолимые обстоятельства, но все равно, все равно та ночь давала ей право на иное к себе отношение — Не пришел... И не позвонил, — повторяла она вслух и все больше проникалась мыслью, что надеяться может только на собственную осторожность. Да, конечно, Андрея можно понять — он еще не отошел от прошлогодних событий, его рыжекудрая подружка до сих пор преследует его, выглядывая из-за шторы, из телефонной будки, прячась в толпе или в листве скверов Да, все это можно представив и понять. Но он не пришел и не позвонил.
Однажды, не выдержав. Вика сама набрала его номер. К телефону долго никто не подходил, потом в трубке раздался женский голос, очевидно, мать. Голос был вполне доброжелательный, Вике он показался даже участливым, но она не решилась заговорить и повесила трубку.
Вика почувствовала опасность, когда уже ничего нельзя было изменить — перед ней стоял раскрытый лифт, рядом никого не были, а сзади мягкими, неслышными шагами приближался человек, которого она последнее время боялась больше всего на свете. Еще не увидев его, еще не услышав ни единого слова, поняла — он. Амон вышел из тени лестничной площадки, видимо, поджидал там, среди ведер и швабр. Скорее всего, он увидел ее еще на подходе к дому, обогнал и, войдя в подъезд, затаился в темноте. И теперь молча, улыбчиво, она даже не оборачиваясь видела выражение его лица, приближался к пей сзади.
— Далеко, красавица? — спросил Амон, отрезая путь к выходу из дома. Приблизившись вплотную, он грудью подтолкнул ее к лифту и Вике ничего не оставалось, как войти в кабину. И она вошла, решив про себя — будь, что будет Войдя следом, Амон на жал верхнюю кнопку. Двери с грохотом захлопнулись, кабина дернулась и поплыла вверх. Теперь никто, ни единая живая душа на всем белом свете не могла прийти на помощь. Вика была в полной власти этого человека. — Какой приятный встреча, да? — спросил он, опершись спиной в дверь лифта. Он нарочно коверкал слова, поддразнивая ее, прекрасно зная, как побаиваются люди такого говора, какая слава идет о людях, которые вот так произносят русские слова.
Вика молчала.
Кабина проскочила первые этажи, не останавливаясь, и Вика начала уже робко надеяться на благополучный исход этой жутковатой встречи. Но когда до девятого оставалось два-три этажа, Амон нажал красную кнопку. Кабина остановилась между этажами. Рядом прогрохотала вниз вторая кабина. Вика первый раз пожалела о том, что есть эта вторая кабина, не будь ее, люди уже через несколько минут колотили бы ногами в железные двери на этажах. А если есть вторая кабина, этого не будет. Человек подождет лишнюю минуту и доберется, куда ему нужно — Поговорим? — улыбнулся Амон, и Вика как-то внове увидела его редковатые зубы, растянутые в улыбке пересохшие губы. Глаз его не видела, боялась взглянуть в глаза, но знала наверняка — глаза его не улыбались. Только низенькие, крепенькие зубы с неприятным белесым налетом были перед ее глазами.
— О чем? — она взглянула, наконец, ему в глаза.
— О жизни, красавица... О чем же еще... О любви. Хочешь поговорить со мной о любви?
— Нет.
— ао чем желаешь?
— Ни о чем.
— Тогда займемся любовью, а? Ты умеешь, я знаю... Все говорят, что ты умеешь заниматься любовью. Я тоже хочу в этом убедиться, чем я хуже других?
— Выпусти меня! Слышишь?!
— Хорошо тебя слышу. Только не надо так громко кричать. Я не люблю, когда люди кричат, когда громко разговаривают... Мне тогда хочется закрыть им рот. И я закрываю.
— Тебе уже один раз закрыли рот? — зло спросила Вика. — И еще закроют.
— Не надо напоминать об этом... Я и так все помню. Очень хорошо помню. А ты, красавица, хорошо запомнила, что я сказал тогда твоему хахалю?
— Я запомнила, что он сказал тебе.
— Не надо, красавица... Не надо. Здесь твоего хахаля нету. А я очень обидчивый человек... Когда я обижаюсь, я даже себя не помню... Не рискуй, красавица. А твоему хахалю я тогда сказал, что он труп. И он уже труп. Пусть немного еще походи г по земле, пусть немного воздухом подышит... Может даже тебя трахнуть пару раз.. Но это уже конец, это уже прощание. Если я не о грежу ему голову завтра, отрежу послезавтра... Если не на этой неделе, то на следующей... У меня нет в жизни другого желания. Тебя я не буду убивать, тебя я трахать буду, а его убью. Так ему и передай.
— Передам, все передам. Только не вздумай снова оказаться у него на пути.
— Не надо так говорить, — Амон вплотную приблизился к Вике, зажав ее всем своим телом в угол кабины. — Ты хорошо меня понимаешь? — он неожиданно рванул платье на ее груди в стороны. Кроме этого платья на Вике ничего не было и перед глазами Амона оказались ее небольшие груди.
Вика закричала, но Амон, словно ожидая этого ее крика, легонько ударил ее кулаком поддых и она, поперхнувшись, замолчала.
— И кричать не надо, — сказал он как-то замедленно, будто ему самому слова давались с трудом. Он стоял перед ней бледный, на лбу выступила испарина, его шершавые губы посерели. — А то я быстро заткну тебе рот... Ты знаешь, чем я заткну тебе рот? Не знаешь? У меня есть, чем заткнуть твой рот, если ты будешь кричать, — Амон отступил на шаг и одним движением руки расстегнул молнию на штанах, принялся копаться там, пытаясь извлечь нечто громоздкое. И все это время он не сводил глаз с Вики. — Догадываешься, да? Посмотри какой красавец... Ты ему тоже понравилась, видишь, как он весь потянулся к тебе? Видишь? Он прямо устремился к тебе, он тебя хочет... Ты видишь, как он тебя хочет? Он хочет в тебя забраться... Весь... Давай ему поможем, а?
Вика не смотрела вниз, боясь даже искоса глянуть на то, что так настойчиво расхваливал Амон. Она смотрела в потолок кабины, чтобы невзначай не опустить глаза. Но когда Амон снова сделал к ней шаг, она рванулась к двери, распахнула легкие дверцы, но упершись в железную дверь лифта, изо всей силы закричала, так что крик прокатился по всей лифтовой шахте сверху донизу. Где-то послышались голоса, кто-то кричал снизу, пытаясь понять, что происходит.
— Помогите! — снова отчаянно закричала Вика, но Амон резко оттолкнул ее от двери, зажал ладонью рот.
Мимо них прогрохотал лифт. И Вика, и Амон понимали, что никто не сможет пробиться к ним. Даже если десятки людей, сейчас вот, услышав отчаянные крики, бросятся на помощь, а этого наверняка не будет, так вот, даже если бросятся, то в ближайший час они не смогут пробиться в эту кабину и Акон здесь может совершить все, что ему заблагорассудится. Знала Вика и то, что потом, когда кабину отключат, опустят, откроют, никто в этом доме не сможет задержать Амона, не сможет ничего с ним сделать, ни в чем ему помешать. В доме сейчас одни дети да старухи, все кто может ходить, работать, что-то делать, все ушли на заработки, какие ни есть — продавать газеты, копаться в мусорных ящиках, воровать, грабить, торговать...
Когда-нибудь потом, в спокойной обстановке, она подумает о том, что вот в таком же сжатом и беспомощном положении живут все люди в этом городе, в стране России. Они могут страдать, умирать от ножа или голода, от безденежья, произвола властей или произвола местной банды, никто не сможет им помочь, да и вряд ли кто захочет помочь. И самые близкие люди, спрашивая о делах и здоровье, улыбаясь и раскланиваясь, будут проходить мимо — они не в состоянии выручить из беды, в которой сами погибают годами. А, лифт, подумает когда-нибудь Вика, лифт — далеко не самое страшное, он просто поярче, потому что самые жуткие минуты года или жизни здесь оказались сжатыми до предела.
Что-то кричал ей в лицо Амон, тыкаясь в нее налившимся кровью членом, ухмылялся мертвой ухмылкой, чем-то грозил и о чем-то предупреждал — она не слышала. Закусив губу, она смотрела вверх, в тусклую грязную лампочку с торчащими проводами и болтающейся изоляцией. Она впала в какое-то оцепенение и словно сама не понимала, что происходит. Природа словно решила ее оградить от слишком жестоких впечатлений и отключила сознание настолько, что потом, спустя несколько дней. Вика с трудом будет вспоминать происшедшее, да и то далеко не все подробности.
Она очнулась, услышав грохот чьих-то каблуков в железную дверь. И лишь тогда замолчала. Оказывается, она все это время кричала, чтобы не слышать ничего, что говорил Амон. Отвернувшись лицом в угол кабины она, не переставая, кричала, и теперь уже на всех этажах люди осторожно выглядывали из дверей, а самые отважные вышли из квартир и колотили ногами в железные двери лифта. Вся шахта грохотала и гудела, как одна большая труба, и этого гула не вынес Амон. Он задернул молнию на ширинке, поднял тусклый, неживой взгляд на Вику.
— Час, поняла? У меня еще есть час, пока эти кретины смогут добраться сюда.
— Козел!
— Не надо обижать, соседка... Я обидчивый. Скажи своему хахалю, что я на него обижаюсь.
— Сам скажи! Или очко играет?!
— И сам скажу. И он, — Амон похлопал ладонью по выпирающей ширинке, — тоже обидчивый.
— Вот и обижайтесь! Расскажите друг другу про свои обиды, поплачьте вместе...
Амон улыбнулся, показав крепкие желтоватые зубы.
— Он поплачет вместе с тобой, красавица... О, сколько будет у него сладких слез!
— Держи карман шире! — почувствовав, что Амон оставил свою затею, Вика оттолкнула его от пульта и нажала кнопку девятого этажа. Лифт вздрогнул, что-то в нем дернулось, напряглось, скрипнули стальные канаты и кабина, резко рванув с места, пошла вверх. На девятом этаже выйти Вика не смогла — на пути стоял Амон.
— Уйди, козел!
— Уйду... Но помни и готовься.
— К чему?
— Не поняла?
— Нет.
— Все равно отсосешь, — прошипел он ей на ухо. — И не раз.
— Козел вонючий! — и с силой отодвинув его в сторону, она выскочила из кабины, придерживая разорванное на груди платье. Вика подбежала к своей двери, нашла в сумочке ключ, открыла дверь и быстро проскользнула внутрь квартиры. Дверь она быстро захлопнула за собой. И только тогда разревелась, не раздеваясь упав на громадное свое лежбище. — Козел, — сквозь слезы проговорила она. Но теперь имела в виду Андрея.
* * *
Под вечер, потолкавшись по улицам, Пафнутьев забрел в городскую больницу. Овсов оказался на месте — сидел в выгороженном шкафами углу и смотрел старенький черно-белый телевизор. Достался он Овсову совершенно бесплатно — клиент расщедрился, привез из дому, поскольку девать этот ящик было некуда. Нога, которая по всем законам жизни и смерти должна была остаться в стылых подвалах больницы, в общей куче непригодных человеческих деталей, сохранилась при нем. Она, правда, не очень хорошо сгибалась, ее приходилось подволакивать, но это была его, родная, хорошо знакомая нога. Вот он, подволакивая эту ногу, и приволок телевизор.— А! — обрадовался Овсов. — Пришел все-таки... Ну и молодец!
— А я иду мимо, дай, думаю, зайду... Вдруг кстати окажусь, вдруг не прогонят, — Пафнутьев основательно уселся на низенькую кушетку.
Прошло совсем немного времени и на табуретке между друзьями вроде бы как бы сама собой возникла бутылка с каким-то отвратным напитком, но неимоверно красивой этикеткой, на которой голые негры и негритянки принимали какие-то замысловатые позы. Люди по простоте душевной полагали, что чем дороже бутылка, чем красочнее и экзотичнее на ней нашлепка, то тем более счастлив и доволен будет хирург. И несли ему бутылки одна другой непонятнее и подозрительнее. Овсов кивал головой, хмуро благодарил, невнятно произнося какие-то слова, которых никто не мог разобрать, да и не для того они произносились, чтобы их понимали и на них отвечали. Оба, и излеченный человек, и вылечивший его хирург, преодолевая неловкость, торопились расстаться, поскольку понимали, что и благодарность, и эта вот готовность принять благодарность находятся за пределами нравственности общества, в котором они жили. Сколько лет их убеждали со страниц газет, с экранов телевизоров, по радио и с высоких трибун, что подобные подарки, или, как еще их называли, подношения, унижают и дарителя, и спасителя. Но здравый смысл и вековая, хотя и отвергнутая новой властью нравственность народа, протискивались сквозь эти наспех слепленные нормы, запреты, укоры. И Овсов не отказывался от бутылок, рубашек, конфет, а кто-то однажды даже подарил ему целый комплект мужских трусов, очень неплохих, кстати, трусов — можно было без опаски раздеться в любом приличном обществе, даже в женском. Правда, о том, что в этом сверкающем пакете находятся трусы. Овсов узнал через несколько дней, когда догадался заглянуть в сверток.
Некоторое время друзья молчали, глядя в экран телевизора со смешанным чувством недоумения и неприятия. Шла какая-то странная передача, когда в непонятной игре вдруг обнаруживались победители и им тут же вручали всевозможные награды — телевизоры, магнитофоны, печки. И без конца повторялось название фирмы, которая расщедрилась на такие дары. Тут же мелькал хорошо одетый представитель этой фирмы — улыбался, кланялся, и нес такую откровенную чушь, что Пафнутьев и Овсов, чтобы как-то погасить неловкость, одновременно потянулись к бутылке, чтобы наполнить стаканы ядовито-желтой жидкостью — на этот раз она была ядовито-желтая.
— Будем живы, — сказал Овсов, поднимая свой стакан.
— До чего ты всегда хорошие слова произносишь! — искренне восхитился Пафнутьев. — Где ты их только берешь!
— Здесь много людей бывает, — философски заметил Овсов. — Люди, Паша, это главное наше достояние.
— Да, я помню, — кивнул Пафнутьев. — Кадры решают все.
— Вот-вот. Особенно вот такие кадры, — он кивнул в сторону телевизора — на экране выстроились почти голые победительницы конкурса красоты. Девушки были возбуждены предстоящим награждением, играли ножками, принимали позы, и улыбались так, что сердце стыло. Неожиданно перед ними возник невысокий, полноватый, с брюшком человек в черном костюме. Человек был с довольно небрежным пробором и в наглаженных штанах, широколиц, смугловат и масляно улыбался, сверкая в лучах юпитеров золотыми зубами.
Ведущий, захлебываясь от восторга, оповестил, что их сборище посетил спонсор конкурса Марат Вадимович Байрамов. И сейчас победительницы конкурса получал из рук Марата Вадимовича награды — путевки на остров Кипр. Байрамов улыбался, делал ручкой кому-то в зале, но успевал, успевал все-таки отметить и достоинства конкурсанток. У него была странная манера — если он окидывал взглядом девушку, то делал это не одними глазами, а всей головой, даже вся его нескладная из-за живота фигура тоже устремлялась вслед за собственным взглядом.
Неслышно открылась дверь, потом отодвинулась в сторону занавеска, и в кабинетике появился Зомби. "Он негромко поздоровался, бросив взгляд на бутылку, и присел на край кушетки. Награждение победительниц конкурса красоты явно его заинтересовало.
— Все финалистки едут на Кипр! — объявил Байрамов и жестом фокусника выхватил из кармана пачку конвертов. — Там будут подведены окончательные итоги! На берегу Средиземного моря! В амфитеатре, который нам оставили древние греки!
Байрамов, проходя мимо голых девиц, каждой вручил конверт, в котором, очевидно, должны были лежать билеты на остров Кипр, гостиничная бронь и деньги на карманные расходы. Но одна телекамера, неосторожно заглянув в конверт, обнаружила, что он пуст.
— Не огорчайтесь, милые девушки! — воскликнул Байрамов. — Это же телевизионная передача, здесь может случиться все, что угодно... Билеты заказаны, каюты на корабле забронированы, деньги выделены. И самое главное — я еду с вами!
Радостно, как подстреленный, вскрикнул ведущий передачи, загалдела массовка, из-за кулис выскочили застоявшиеся девчушки с цветами и тут же по экрану поплыли прилавки магазинов, которые успел приобрести всемогущий спонсор. Далее пошли адреса магазинов, телефоны, списки товаров...
— Я знаю этого человека, — неожиданно произнес Зомби.
Вначале Пафнутьев не обратил внимания на его слова, вроде бы и не услышал их, но спустя некоторое время медленно повернулся к Зомби. — Откуда ты его знаешь?
— Я писал о нем.
— Куда?
— В газету.
— В какую?
— Не знаю...
— А что писал? Статья? Заметка? Подпись под фотографией? Разгромный фельетон?
— Не помню.
— Когда это было?
— Может быть, год... Или два... Я вообще-то не уверен и в том, что на самом деле писал... Просто пришло такое ощущение. Я и поделился...
— И правильно сделал, — сказал Пафнутьев. — А в этих своих писаниях ты ругал Байрамова? Хвалил?
— Восторгался, — тихо проговорил Зомби и с усилием поднявшись с низкой кушетки, вышел из ординаторской.
Овсов проводил Зомби долгим взглядом, налил в стаканы непривычного напитка, уже который раз всмотрелся в этикетку, поднял глаза на Пафнутьева.
— Что скажешь, Паша?
— Похоже, просыпается?
— Как-то уж очень избирательно... Чаще всего он вспоминает то, что связано с эмоционально напряженными событиями. Что-то его связывает с этим Байрамовым, это точно, что-то у них было в прошлом... А что именно, когда, в какой связи...
— Это нетрудно установить, — заметил Пафнутьев, осторожно прихлебывая желтую жидкость.
— Как?
— Пойти в редакцию городской газеты и спросить, что у них было об этом проходимце Байрамове. Личность в городе заметная...
— Все заметнее с каждым днем, — проговорил Овсов, думая о чем-то своем. — Настолько заметная, что иногда становится не по себе.
— Что ты имеешь в виду?
— Даже не знаю... Что-то шевельнулось в голове, какой-то там сигнальчик пискнул... Знаешь, я подумал... Все мы немного Зомби, все мы что-то помним, о чем-то забываем, и проходят годы, прежде чем до нас доходит — помним пустяки, а забываем главное. Все мы Зомби... Одни чуть больше, другие меньше... И все мы через этот вот экран подвергаемся мощному, постоянному, ежедневному зомбированию. Если каждое воскресное утро по четырем телевизионным каналам выступают сразу четыре заморских проповедника и что-то там талдычат, что-то внушают, что-то вбивают в наши податливые мозги... Это не происходит само собой. Идет мощное зомбирование нации. Нас убеждают в том, что мы дебилы, в том, что мы ни к чему не способны, что все мы на грани гибели... Нам без конца рассказывают истории о том, как сын по пьянке изнасиловал собственную мать, отец зарезал сына, семилетний мальчик повесил трехлетнего... Теперь вот эти конкурсы красоты... Ну, этих наградят, — Овсов кивнул на экран, по которому в каких-то сатанинских плясках носились красавицы-финалистки, показывая телезрителям самые, как им казалось, соблазнительные свои места, — а сколько семей разрушится, судеб надломится...
— Почему? — не понял Пафнутьев.
— Потому что глупые мужья убедятся, что их жены недостаточно хороши... А тысячи хороших девушек впадут в комплекс неполноценности... Ведь им говорят — вот как надо выглядеть, вот что такое настоящая красота, вот к чему вам следует стремиться... Разве это не зомбирование?