Страница:
— Простите, — в дверях стояла Женя. — Столько передумано, столько пережито... Я до сих пор хожу по моргам... Вы представляете, что это такое?
— Представляю, — кивнул Пафнутьев, содрогнувшись — слишком хорошо он себе это представлял.
— Каждый раз, когда находят неопознанный труп... Растерзанный, раздавленный, полусгнивший, звонят мне и я бросаю все, несусь смотреть. Мне уже не снится ничего кроме этих трупов, они по ночам гоняются за мной!
— Если снится труп — к перемене погоды, — заметил Пафнутьев.
— Они окружают меня днем и ночью! Я на живых людей уже не могу нормально смотреть, я сразу представляю, как он будет выглядеть трупом. Иногда мне кажется, что все эти трупы разбежались из своих моргов...
— Кошмар какой-то, — пробормотал Пафнутьев.
— Скажите... Он нашелся?
— Не скажу. Не знаю. Садитесь, — он провел ее в комнату и снова усадил на табуретку. — Будем выяснять.
— Извините меня... Сорвалась. Больше не буду, — она улыбнулась сквозь слезы.
— Значит, я правильно понял — ваш муж пропал полгода назад совершенно неожиданно?
— Да, в июне. В начале июня. Уехал на машине и не вернулся.
— На машине?
— Да, у него была машина.
— Личная?
— Он купил ее за полгода до этого... Подержанную.
— Уточняю... Купил или же ему ее подарили?
— Видите ли в чем дело, — Женя замялась. — Наверно, можно сказать и то, и другое...
— Не понял? И купил, и подарили?
— Да, — она беспомощно посмотрела на него.
— Хорошо. Купил он. А кто подарил?
— Есть один человек...
— Фамилия?
— Байрамов.
— Он что, уступил машину за полцены?
— Ее потом нашли сгоревшую... Сергея в ней не было. Если вы пришли узнать о машине .
— До этого мы еще доберемся. Сколько он отдал за машину?
— Да мало. Господи.. Можно считать, что Байрамов ее просто подарил. Какие-то чисто символические деньги... Байрамов ничего не хотел брать. Сережа и говорит ему... Должен же, говорит, я себя за что-то уважать. И отдал все, что у него было. Главное в другом. Он много писал о Байрамове, эти статьи тому здорово помогли он вошел в круг влиятельных людей получил кредиты, приобрел несколько магазинов, потом уже выставился в депутаты...
После того, как пропал Сергей, Байрамов был у вас дома, здесь?
— Ни разу — А раньше бывал?
— Часто.. Они здесь работали над статьями.
— И Байрамов никак вам не помог, после того, как исчез Сергей?
— Что вы... Ведь они с Сережей поссорились... Даже не то, чтобы поссорились... Как говорят, пути разошлись.
— А после того, как пути разошлись... Байрамов не требовал вернуть машину?
— Нет... Сергей предлагал, но тот отказался. Сказал что-то в том духе, что мы, дескать, в расчете. Скажите... Может быть и я могу задать вам несколько вопросов?
— Задавайте, — разрешил Пафнутьев.
— Сергей жив?
— Самый сложный вопрос...
— Ну... Если самый сложный... Значит, не исключено?
— Не исключено.
— Ну?! Говорите же! Что стоит за этими вашими недоговорками? Почему вы не хотите мне все сказать? Он обгорел? Изуродован? Искалечен? Или же мне опять придется труп опознавать?
— Остановитесь, Женя... — взмолился Пафнутьев. — Я не могу так быстро. Давайте чуть помедленнее. Вот послушайте... Полгода назад в городскую больницу поступил человек... Его привезли уже ночью... В очень плохом состоянии. Не буду говорить подробнее. Он был в очень плохом состоянии. Сейчас он жив... Но не помнит, кто он, кто его близкие, чем занимался раньше...
— Но говорить он может?
— И неплохо Речь у него в порядке. Так бывает.
— Так поехали к нему! — Женя вскочила.
— Сядьте, Женя... Дело в том, что он перенес много операций, в том числе и на лице. Он очень изменится, у него даже рост другой. У него...
— Если это он, я узнаю, — Женя опять вскочила, бросилась к вешалке, начала что-то надевать на себя, не попадая в рукава, слезы опять навернулись на ее глаза. — Сереженька, это ты, я знаю... Это ты...
Мне столько трупов снилось, столько трупов... Но он ни разу не приснился мне мертвым, ни единого раза, — Женя присела перед Пафнутьевым на табуретку. Но тут же вскочила и, схватив Пафнутьева за рукав, потащила его к двери. — Идемте, чего же мы сидим?!
Но Пафнутьев проявил твердость. Он взял женщину за руки, снова усадил на табуретку и сняв с нее пальто, отнес на вешалку.
— Поговорим, — кратко пояснил он свое поведение.
— Простите, — сказала Женя. — Я за эти месяцы немного тронулась умом.
— Бывает, — кивнул Пафнутьев. — Продолжим, — он сложил руки на столе. — Тот больной, о котором я сказал, очень изменился... И ничего не помнит из своей прежней жизни. Может быть, вы у него на теле найдете какое-нибудь знакомое местечко... Родинка, шрам, царапина какая-нибудь... Но может так оказаться, что знакомую вам родинку вы найдете совсем не там, где ожидаете ее увидеть...
— Настолько...
— Да. Он попал в страшную аварию. Вы должны понять еще одно... Это другой человек. Психически другой, по характеру. Но есть один признак, по которому вы все-таки можете его узнать...
— По голосу, — сказала Женя.
— Правильно! Молодец! — воскликнул Пафнутьев. — Давайте, в таком случае, поступим так... Я сейчас наберу номер телефона и вы поговорите... Как?
— Я не смогу, — Женя опустила голову и Пафнутьев увидел, как слезы, отрываясь от ее ресниц, падают на ладони. — Я не смогу, Павел Николаевич, со мной что-нибудь случится... Истерика какая-нибудь, или еще что...
— Глупости! — с преувеличенной уверенностью сказал Пафнутьев. — Ничего с вами не случится. Уж если вы собирались немедленно мчаться к нему в больницу, то уж позвонить-то для вас совсем будет не трудно. Ведь он не будет знать, с кем говорит, да и вас-то он не помнит. Для него это будет просто звонок незнакомого человека. И все. Спросите, не помнит ли он вас, не узнает ли ваш голос, можете сказать, что зовут вас Женей, фамилию назовите... Про детей говорить не надо, мало ли чего. О том, что вы его жена, тоже не надо. Легкий ни к чему не обязывающий телефонный разговор.
— Неужели смогу...
— Ваша задача одна — по голосу, по манере говорить постарайтесь узнать он это или не он. Ну? Вперед?
— А вдруг не он?
— А вдруг он?
— Да, конечно... С чего-то надо начинать.
— А то приедете в больницу, увидете незнакомого вам человека, который будет к тому же вас сторониться, как чужого, на что-то там претендующего... Ну, Женя? — Пафнутьев осторожно положил руку женщине на плечо.
— Господи! Да, конечно, позвоню, конечно, поговорю... Дайте только с духом собраться.
— Вот это уже разговор!
— Только стойте рядом на всякий случай. Если буду падать — подхватите.
— Это я могу, с этим я справлюсь, — заверил Пафнутьев.
Женщина прошла в другую комнату и принесла телефон. Длина шнура позволяла переносить его по всей квартире. Телефон она поставила на стол, между собой и Пафнутьевым. Поправила его, повернула диском к Пафнутьеву.
— Итак... Что мне сказать ему? С чего начать?
— Может быть, у вас были какие-то свои, опознавательные слова? Как вы его дома называли?
— Суржик.
— Очень хорошее имя, — одобрил Пафнутьев. — Так и скажите... Суржик, ты помнишь наши встречи? А вечер голубой?
— Боже, неужели это было, неужели это было, — Женя снова опустила лицо в ладони.
— Нет, так не пойдет, — решительно произнес Пафнутьев. — Прекращаем рыдать и начинаем делать дело. Вперед? ;
— Валяйте, — Женя махнула увядшей ладошкой, давно не знавшей ни лака, ни крема — все заменили стиральные порошки, чистящие пасты, едкое хозяйственное мыло.
Пафнутьев набрал номер, подождал соединения, время от времени бросая на женщину испытующий взгляд.
— Овсов? Приветствую тебя!
— А, Паша... Ты откуда?
— Да вот сидим с Женей и думаем, как нам дальше жить... Решили тебе позвонить.
— А мы с Зомби телевизор смотрим. Делегаты изгаляются, все никак не могут решить, кто лучше, да принципиальнее, да образованнее, да краше собой...
— Подожди, Овсов... С депутатами мы после будем разбираться. Давай сначала разберемся с твоим Зомби.
— Вы его называете Зомби? — побледнев, спросила Женя.
— А как же его называть, если он ходит, ест, пьет, говорит, но ничегошеньки не помнит? Конечно, Зомби.
— И он знает, что вы его так называете?
— По-моему, ему даже нравится... Он видит в этом имени какой-то смысл, значение...
— Бедный Суржик, бедный Суржик... Неужели это он сделался Зомби, неужели это он... — Женя готова была снова расплакаться, но ее остановил Пафнутьев.
— Прекратить! — рявкнул он. — Сейчас будете говорить. Овес, дай ему трубку на пару минут, тут одна женщина хочет с ним поговорить... Но сначала я скажу ему два слова... Здравствуйте! — бодро произнес Пафнутьев, делая знак Жене — дескать, это он, сейчас будешь говорить. — Это больной палаты номер три?
— Да ладно, Павел Николаевич, — проговорил голос, — называйте уж как привыкли... Зомби я. И все тут.
— Как скажешь... Говорят, ты вспомнил человека по фамилии Байрамов?
— Если это можно назвать воспоминанием... Просто я увидел его по телевизору и мне показалось, что мы с ним встречались. Только и того.
— А вы не помните, он не дарил вам машину?
— Машину? Мне? Но машины не дарят... Машинами отдариваются. Как следователю, это должно быть вам хорошо известно.
— Потому и спрашиваю. Но об этом более подробно мы поговорим при личной встрече... А сейчас я передам трубку одной приятной женщине. Она утверждает, что встречалась с вами в свое время... Женей ее зовут.
— Мне необходимо поговорить с ней? — спросил Зомби, налегая па слово «необходимо».
— Поговорите, — и Пафнутьев передал трубку Жене.
— Здравствуйте, — произнесла она чуть слышно, но тут же понравилась. — Здравствуйте, — сказала Женя и тверже, и громче.
— Добрый день, — ответил Зомби бесстрастно.
— Простите, но Навел Николаевич мне немного рассказал о вас... И мне показалось, что вполне возможно, мы встречались... Меня зовут Женя, Женя Феоктистова.
— Возможно, — ответил Зомби.
— Если я не ошибаюсь, то мы с вами провели как-то месяц в Крыму, в Коктебеле... Года два па-зад. Помните?
— Мы с вами в Коктебеле? — удивился Зомби. — Не помню... Но чего не бывает, возможно мы там и встречались. Видите ли в чем дело... У меня последнее время с памятью не все в порядке, Павел Николаевич, вас, очевидно, предупреди,.!...
— Да, он сказал.
— И чем же мы с вами занимались в Коктебеле?
— Купались, загорали, собирали камни... Бегали по каким-то столовкам... Чем можно еще заниматься в Коктебеле? В горы ходили, к могиле Волошина поднимались... Вино пили.
— Наверно, и любовь у пас с вами была?
— Была, — произнесла Женя и только Пафнутьев знал, как далось ей что коротенькое слово.
— Простите, Женя... В таком случае я, наверно, должен разговаривать с вами несколько иначе... Но я в самом деле ничего не помню. Тут со мной кое-что случилось полгода назад и вот я до сих пор никак не выкарабкаюсь... Так что уж простите великодушно.
— Да-да, я понимаю. Всего доброго! — и Женя положила трубку на рычаги. Теперь она смотрела на Пафнутьева ясными сухими глазами и была бледнее пеленок, которые сохли за се спиной. Пафнутьев сбегал па кухню, набрал из-под крана воды в подвернувшуюся чашку без ручки, принес, заставил Женю выпить.
— Ну что? — спросил он. — Почему вы положили трубку? Разговор, кажется, у вас пошел...
— Это он, — сказала Женя чуть слышно и потеряла сознание. Пафнутьев еле успел подхватить ее. Подняв женщину на руки, он, подивившись ее легкости, отнес в другую комнату на диван, положил под голову валик. Обернувшись в дверях, он еще раз окинул женщину взглядом, убедился, что все в порядке и вышел, осторожно прикрыв дверь. На подвернувшемся клочке бумаги он написал: «Женя! Никуда не ходить, никому не звонить, обращаться по всем вопросам только ко мне, Пафнутьеву Павлу Николаевичу». И приписал ниже свой телефонный номер.
После этого Пафнутьев прошел на кухню, выключил газ под вываркой и покинул квартиру.
— Что-то давно тебя не видно... Заглянул бы как-нибудь, рассказал бы о своих похождениях.
— Загляну... Хоть сегодня.
— А что сегодня... Тоже не самый плохой день, — ответил Невродов и положил трубку.
Неужели клюнул?! — заволновался Пафнутьев. — Неужели дрогнуло влюбчивое сердце областного прокурора? Сложные, неоднозначные чувства охватывали его последние дни. Что говорить, было и чувство охотника, почуявшего запах дичи, было простое желание довести дело до конца — ведь еще год назад он пообещал Андрею разобраться с остальными участниками банды. Жажда мести? Было и это, но сказать, что Пафнутьев думал об этом всерьез... Нет. Наоборот, пришли и сомнения, и колебания. Не привык Пафнутьев вот так легко и просто предавать соратников, а Анцыферов, как ни крути, был соратник. Вместе работали, вместе отвечали за дело... Пафнутьев мог как угодно называть свои действия на юридическом языке, на прокурорском, следственном, но для себя, при разговоре с самим собой не отказывался и от простого, житейского понимания — закладывал мужика, под статью подводил. Но когда эти мысли и раскаяния слишком уж одолевали его, он вызывал в памяти целлофановый мешок с головой вора и стукача Ковеленова, представлял, что и его голова должна была оказаться точно в таком же мешке. И он снова становился тверд, снова готов был довести дело до конца.
Невродов ждал его. Приемная была пуста, в кабинете, кроме самого Невродова, тоже никого не было. Значит, подготовился к разговору, позаботился о том, чтобы не было лишних свидетелей его встречи с начальником следственного отдела городской прокуратуры.
— Входи, — бросил Невродов, увидев заглянувшего в дверь Пафнутьева. Прокурор сидел за своим столом массивно и неприступно, на подходившего Пафнутьева смотрел с подозрительностью. — Привет, — сказал он, приподнявшись с кресла. — Садись, — проговорил Невродов сипловатым голосом, словно звукам было тяжело протискиваться сквозь узкую, сдавленную голосовую щель.
Пафнутьев охотно, в полупоклоне пожал тяжелую, мясистую руку Невродова, сел, придвинул стул ближе к столу, этим движением показывал, что готов говорить плотно, к делу приступить немедленно.
— Похолодало, — сказал Пафнутьев. — Зима идет.
— Придет, — значительно кивнул Невродов, продолжая неотрывно смотреть на Пафнутьева. Все-таки опасался он провокации, все-таки не исключал мысли об обмане, допускал, что хотят выманить его из окопа и подставить под снайперский выстрел его такую заметную, такую большую и беззащитную фигуру.
— Иду сейчас по улице — батюшки светы! Весь тротуар листьями усыпан. Всю зиму я ждал этого лета... А как пришло, как пронеслось — не заметил... И защемило, застонало что-то во мне...
— Молодость вспомнил? — улыбнулся, наконец, Невродов.
— Ага... За какой девушкой я убивался вот в такую же осень, за какой девушкой! — Пафнутьев обхватил лицо ладонями и горестно покачался из стороны в сторону.
— Плохих девушек не бывает, — серьезно сказал Невродов.
— А та была краше всех прочих! — не желал Пафнутьев расставаться со своими воспоминаниями.
— Увели?
— Нет. Сама ушла.
— Ну и дурак. Сам виноват.
— Конечно, Валерий Александрович, конечно.
— Жалеет?
— Она? Еще как!
— Вернуть не хочешь?
— Нет. Проехали. Видите ли, Валерий Александрович, как обстоят дела... Да, мне нравилась девушка в белом... Но теперь я люблю в голубом.
— Есенин, — кивнул Невродов.
— Может быть, — легкомысленно ответил Пафнутьев, не восторгаясь начитанностью прокурора, хотя и мог бы восхититься для пользы дела. Оба произносили пустые, незначащие слова, пытаясь по интонации, по взгляду, по выражению лица хоть что-то узнать о главном.
— Каждый может рассказать о себе нечто подобное. И всегда есть основания назвать потерпевшего дураком, — просипел Невродов, глядя в мокрое, покрытое ручейками дождя окно. — У меня к тебе, Павел Николаевич, один вопрос...
— Готов ответить немедленно.
— Не торопись... Я могу и подождать. Но ответить нужно обстоятельно. Или, скажем, доказательно.
— Слушаю!
— Сысцов, — проговорил Невродов, неотрывно глядя на Пафнутьева. — Вопрос ясен?
— Вполне. Больше вопросов не будет?
— Нет.
— Это мне напоминает анекдот... Когда наш всенародно избранный президент уделался везде, где только мог, вызвал он из-под кремлевской стены Иосифа Виссарионыча. Отряхнули с вождя земельные комья, причесали, трубку дали выкурить и повели к президенту. Что делать? — спрашивает тот. — Все очень просто, — отвечает вождь всех народов. — Прежде всего надо расстрелять депутатов, до единого. Партии разогнать, а их лидеров — на Колыму. И третье — выкрасить мавзолей в розовый цвет.
— Ха! — сказал Невродов. — А почему в розовый?
— Тот же вопрос задал и наш президент. А вождь всех народов усмехнулся в усы и отвечает... Я так и знал, говорит, что возражений по первым двум вопросам не будет.
— Надо же... Чего только люди не придумают...
— Все это — правда святая, — заверил Пафнутьев.
— Сысцов, — напомнил Невродов.
— Если скажу, что беру его на себя... Этого недостаточно?
— Разумеется. Я сам должен быть уверен.
— Есть документы, которые наверняка убедят Первого.
— Нет, — покачал головой Невродов. — Не пойдет. Его убеждать не надо, он и сам знает, кто такой Анцыферов. За что его и ценит. Понимаешь? Анцыферов в его команде. Все остальное просто не имеет значения. И он его не отдаст.
— Отдаст.
— Павел Николаевич... Это не разговор. Я сто раз скажу, что не отдаст, а ты мне в ответ двести раз скажешь, что отдаст... Ну и что? С места мы не сдвинемся.
Пафнутьев вынужден был признать правоту Невродова. Прокурор области безошибочно нащупал самое слабое звено во всех его построениях. Старый волк Невродов прекрасно знал систему взаимоотношений в верхних слоях городской власти и склонить его к отчаянным авантюрам, зыбким, ненадежным ходам было невозможно. Вся продуманная до мелочей операция Пафнутьева повисла на волоске. Осуществить ее один он не сможет, это невозможно. Сгорит при первых же шагах.
— Вот так, Павел Николаевич, — подвел итог Невродов. — Я рад, что мы с тобой поговорили, познакомились поближе... Возможно, в будущем нам еще представится возможность поговорить на эти щекотливые темы, но сейчас... Рановато.
— Такой возможности больше не будет.
— Почему?
— В вашем кресле будет сидеть другой человек, — Ну что ж... Чему быть, того не миновать.
— Или сейчас или никогда.
— Не вижу реальной возможности.
— Не надо, — Пафнутьев выставил вперед ладонь, как бы не подпуская к себе опасливость прокурора, но тут же смутился, поняв, что этот жест он перенял у Ичякиной. Та тоже в трудные минуты разговора выставляла вперед узкую ладошку и твердо говорила — «Не надо!». — Хорошо, — сказал Пафнутьев. — Тогда я перехожу на открытый текст.
— Давай.
— У вас есть верный человек? Один, только один?
— Найдется.
— Поступаем так... Вы даете мне этого человека. И мы с ним проводим операцию. Он — ваш представитель, он освящает мои действия светом высшей власти. В случае успеха — вы на коне. Вы все знаете, приняли своевременные меры, вы всегда держите руку на пульте. Или на пульсе, не знаю, как лучше. И докладываете на любом уровне об успешной борьбе с коррупцией в высших эшелонах.
— Дальше не надо. Я сам соображу, как вести себя в случае успеха. Тут много ума не надо, — просипел Невродов насмешливо. — Приступай, Павел Николаевич, ко второму варианту.
— В случае неудачи, провала, просчета... Ваш человек заявляет, что действовал самостоятельно, втайне от руководства. А пошел он на эту авантюру, соблазнившись посулами проходимца Пафнутьева, который после известных потрясений потерял рассудок и впал в беспокойство и неистовство. И я сгораю в гордом одиночестве.
— И мой человек сгорает, — напомнил Невродов.
— Вы найдете способ спасти его.
Невродов долго смотрел на Пафнутьева, буравя его маленькими остренькими глазками. Потом отвернулся к окну, долго смотрел на пролетающие мимо окна громадные кленовые листья. Сквозь открытую форточку слышался даже легкий хруст, с которым листья отламывались от ветвей.
— Зачем тебе это надо, Павел Николаевич? — спросил, наконец, Невродов.
— Не знаю... Но чую — надо.
— Так, — медленно протянул Невродов, а помолчав, опять произнес. — Так... Говоришь, нравилась девушка в белом?
— Да. Но теперь я люблю в голубом.
— Как ее зовут?
— Не скажу.
— Почему? — маленькие брови Невродова медленно поднялись надо лбом и лицо его приобрело обиженное выражение.
— Сглазить боюсь.
— Да? — еще больше удивился прокурор. — Надо же... Ну и правильно, что не говоришь. Значит, в самом деле любишь... Действительно, чтобы решиться на такое... Надо влюбиться. А я вот невлюбленным живу...
— Это тяжело, — посочувствовал Пафнутьев.
— Тяжело, — согласился Невродов. — Недавно вот хватил лишнего и даже слезу пустил, себя жалко стало. — Невродов часто заморгал и Пафнутьев сразу представил себе, как плакал, перепившись, областной прокурор. — Понимаешь, Павел Николаевич, я вращаюсь в таких кругах, в таком обществе, что и влюбиться-то мудрено... Судьи, следователи, судебные исполнители... Какая любовь!
— А секретарша? — лукаво спросил Пафнутьев. — По-моему, очень приятная девушка, а?
— Я ее боюсь.
— Ее?! Почему?
— Даже в кабинет лишний раз вызвать не могу... Лучше сам потрачу полчаса и дозвонюсь, куда надо... Мне кажется, она видит меня насквозь.
— И что же она видит?
— Знаешь, Павел Николаевич... Похоже на то, что я втрескался в нее. — Невродов посмотрел на Пафнутьева с полной беспомощностью.
— Но это же прекрасно!
— Ты думаешь?
— Уверен.
— Я вон какой... Толстый, неповоротливый... Я не знаю даже что с ней делать, как...
— Знаете, Валерий Александрович, что я вам скажу... Всегда почему-то кажется, что красивые женщины предназначены для других надобностей, для какой-то другой цели появились они на земле А потом выясняется, что это тоже женщины. И ничего женщины, Валерий Александрович!
— Умом-то я понимаю, а вот... Ну, да ладно, ближе к делу. Как поступим?
Пафнутьев ждал этого вопроса, понимая, что бестолковый треп о женщинах понадобился Невродову только для того, чтобы еще раз все прикинуть, сопоставить, определить степень риска.
— Вы даете мне своего человека и мы начинаем немедленно.
— Он в самом деле предлагал тебе свой кабинет?
— И не один раз.
— Понимаю, — кивнул Невродов. — У них растут аппетиты. Город они уже съели, взялись за область... А у нас полтора десятка маленьких городков... Там тоже есть что к рукам прибрать... Вот им и понадобился свои областной прокурор. Ну, ладно... Где наша не пропадала. Будь, что будет.
— В бой? — радостно спросил Пафнутьев.
— В бой. Но условия ты сам назвал, помнишь? Если победа, это моя победа, если поражение — твое поражение.
— Заметано, — обернулся Пафнутьев уже от двери.
Выйдя в приемную, он подошел к секретарше. Молодая девушка с гладко зачесанными и собранными на затылке в пучок волосами, сначала дописала строку в журнале, закрыла его, отложила в сторону и лишь тогда подняла глаза на Пафнутьева.
— Вам что-нибудь нужно?
— Давно в прокуратуре?
— А что?
— Да ничего... Я смотрю, прокуратура уже оказала на вас пагубное воздействие.
— В чем же оно выражается, эта пагубность?
— Вы не по годам строги, вы в постоянном напряжении... Вы, наверно, чувствуете себя на передовой, да? Расслабьтесь, милая девушка! Разогните кулачонки, улыбнитесь, забросьте ногу на ногу, посидите на подоконнике.
— У вас все? — спросила девушка с уже вполне профессиональной холодностью.
— Нет, я не сказал главного. Шеф, — Пафнутьев кивнул на дверь кабинета Невродова, — просил сделать ему чай. С лимоном. В соседнем магазине бывают пряники... Валера просто обожает чай с пряниками. Он без них жить не может. Вы так сурово с ним разговариваете, что он пожаловался... Робею, говорит, даже чаю попросить.
— Шутите? — осуждающе спросила девушка.
— Ничуть. Вот передал вам пять тысяч рублей на пряники и чай, — Пафнутьев положил на стол купюру. — Не забудьте про лимон.
— Если шутите... Убью! — улыбнулась, наконец, девушка. И, встав из-за своего столика, направилась к вешалке.
— Боже, сколько же вас на меня одного — ужаснулся Пафнутьев. И чрезвычайно довольный собой покинул здание прокуратуры, четко печатая шаг в широких гулких коридорах этого старинного здания, оставшегося от презренных царских времен.
— Представляю, — кивнул Пафнутьев, содрогнувшись — слишком хорошо он себе это представлял.
— Каждый раз, когда находят неопознанный труп... Растерзанный, раздавленный, полусгнивший, звонят мне и я бросаю все, несусь смотреть. Мне уже не снится ничего кроме этих трупов, они по ночам гоняются за мной!
— Если снится труп — к перемене погоды, — заметил Пафнутьев.
— Они окружают меня днем и ночью! Я на живых людей уже не могу нормально смотреть, я сразу представляю, как он будет выглядеть трупом. Иногда мне кажется, что все эти трупы разбежались из своих моргов...
— Кошмар какой-то, — пробормотал Пафнутьев.
— Скажите... Он нашелся?
— Не скажу. Не знаю. Садитесь, — он провел ее в комнату и снова усадил на табуретку. — Будем выяснять.
— Извините меня... Сорвалась. Больше не буду, — она улыбнулась сквозь слезы.
— Значит, я правильно понял — ваш муж пропал полгода назад совершенно неожиданно?
— Да, в июне. В начале июня. Уехал на машине и не вернулся.
— На машине?
— Да, у него была машина.
— Личная?
— Он купил ее за полгода до этого... Подержанную.
— Уточняю... Купил или же ему ее подарили?
— Видите ли в чем дело, — Женя замялась. — Наверно, можно сказать и то, и другое...
— Не понял? И купил, и подарили?
— Да, — она беспомощно посмотрела на него.
— Хорошо. Купил он. А кто подарил?
— Есть один человек...
— Фамилия?
— Байрамов.
— Он что, уступил машину за полцены?
— Ее потом нашли сгоревшую... Сергея в ней не было. Если вы пришли узнать о машине .
— До этого мы еще доберемся. Сколько он отдал за машину?
— Да мало. Господи.. Можно считать, что Байрамов ее просто подарил. Какие-то чисто символические деньги... Байрамов ничего не хотел брать. Сережа и говорит ему... Должен же, говорит, я себя за что-то уважать. И отдал все, что у него было. Главное в другом. Он много писал о Байрамове, эти статьи тому здорово помогли он вошел в круг влиятельных людей получил кредиты, приобрел несколько магазинов, потом уже выставился в депутаты...
После того, как пропал Сергей, Байрамов был у вас дома, здесь?
— Ни разу — А раньше бывал?
— Часто.. Они здесь работали над статьями.
— И Байрамов никак вам не помог, после того, как исчез Сергей?
— Что вы... Ведь они с Сережей поссорились... Даже не то, чтобы поссорились... Как говорят, пути разошлись.
— А после того, как пути разошлись... Байрамов не требовал вернуть машину?
— Нет... Сергей предлагал, но тот отказался. Сказал что-то в том духе, что мы, дескать, в расчете. Скажите... Может быть и я могу задать вам несколько вопросов?
— Задавайте, — разрешил Пафнутьев.
— Сергей жив?
— Самый сложный вопрос...
— Ну... Если самый сложный... Значит, не исключено?
— Не исключено.
— Ну?! Говорите же! Что стоит за этими вашими недоговорками? Почему вы не хотите мне все сказать? Он обгорел? Изуродован? Искалечен? Или же мне опять придется труп опознавать?
— Остановитесь, Женя... — взмолился Пафнутьев. — Я не могу так быстро. Давайте чуть помедленнее. Вот послушайте... Полгода назад в городскую больницу поступил человек... Его привезли уже ночью... В очень плохом состоянии. Не буду говорить подробнее. Он был в очень плохом состоянии. Сейчас он жив... Но не помнит, кто он, кто его близкие, чем занимался раньше...
— Но говорить он может?
— И неплохо Речь у него в порядке. Так бывает.
— Так поехали к нему! — Женя вскочила.
— Сядьте, Женя... Дело в том, что он перенес много операций, в том числе и на лице. Он очень изменится, у него даже рост другой. У него...
— Если это он, я узнаю, — Женя опять вскочила, бросилась к вешалке, начала что-то надевать на себя, не попадая в рукава, слезы опять навернулись на ее глаза. — Сереженька, это ты, я знаю... Это ты...
Мне столько трупов снилось, столько трупов... Но он ни разу не приснился мне мертвым, ни единого раза, — Женя присела перед Пафнутьевым на табуретку. Но тут же вскочила и, схватив Пафнутьева за рукав, потащила его к двери. — Идемте, чего же мы сидим?!
Но Пафнутьев проявил твердость. Он взял женщину за руки, снова усадил на табуретку и сняв с нее пальто, отнес на вешалку.
— Поговорим, — кратко пояснил он свое поведение.
— Простите, — сказала Женя. — Я за эти месяцы немного тронулась умом.
— Бывает, — кивнул Пафнутьев. — Продолжим, — он сложил руки на столе. — Тот больной, о котором я сказал, очень изменился... И ничего не помнит из своей прежней жизни. Может быть, вы у него на теле найдете какое-нибудь знакомое местечко... Родинка, шрам, царапина какая-нибудь... Но может так оказаться, что знакомую вам родинку вы найдете совсем не там, где ожидаете ее увидеть...
— Настолько...
— Да. Он попал в страшную аварию. Вы должны понять еще одно... Это другой человек. Психически другой, по характеру. Но есть один признак, по которому вы все-таки можете его узнать...
— По голосу, — сказала Женя.
— Правильно! Молодец! — воскликнул Пафнутьев. — Давайте, в таком случае, поступим так... Я сейчас наберу номер телефона и вы поговорите... Как?
— Я не смогу, — Женя опустила голову и Пафнутьев увидел, как слезы, отрываясь от ее ресниц, падают на ладони. — Я не смогу, Павел Николаевич, со мной что-нибудь случится... Истерика какая-нибудь, или еще что...
— Глупости! — с преувеличенной уверенностью сказал Пафнутьев. — Ничего с вами не случится. Уж если вы собирались немедленно мчаться к нему в больницу, то уж позвонить-то для вас совсем будет не трудно. Ведь он не будет знать, с кем говорит, да и вас-то он не помнит. Для него это будет просто звонок незнакомого человека. И все. Спросите, не помнит ли он вас, не узнает ли ваш голос, можете сказать, что зовут вас Женей, фамилию назовите... Про детей говорить не надо, мало ли чего. О том, что вы его жена, тоже не надо. Легкий ни к чему не обязывающий телефонный разговор.
— Неужели смогу...
— Ваша задача одна — по голосу, по манере говорить постарайтесь узнать он это или не он. Ну? Вперед?
— А вдруг не он?
— А вдруг он?
— Да, конечно... С чего-то надо начинать.
— А то приедете в больницу, увидете незнакомого вам человека, который будет к тому же вас сторониться, как чужого, на что-то там претендующего... Ну, Женя? — Пафнутьев осторожно положил руку женщине на плечо.
— Господи! Да, конечно, позвоню, конечно, поговорю... Дайте только с духом собраться.
— Вот это уже разговор!
— Только стойте рядом на всякий случай. Если буду падать — подхватите.
— Это я могу, с этим я справлюсь, — заверил Пафнутьев.
Женщина прошла в другую комнату и принесла телефон. Длина шнура позволяла переносить его по всей квартире. Телефон она поставила на стол, между собой и Пафнутьевым. Поправила его, повернула диском к Пафнутьеву.
— Итак... Что мне сказать ему? С чего начать?
— Может быть, у вас были какие-то свои, опознавательные слова? Как вы его дома называли?
— Суржик.
— Очень хорошее имя, — одобрил Пафнутьев. — Так и скажите... Суржик, ты помнишь наши встречи? А вечер голубой?
— Боже, неужели это было, неужели это было, — Женя снова опустила лицо в ладони.
— Нет, так не пойдет, — решительно произнес Пафнутьев. — Прекращаем рыдать и начинаем делать дело. Вперед? ;
— Валяйте, — Женя махнула увядшей ладошкой, давно не знавшей ни лака, ни крема — все заменили стиральные порошки, чистящие пасты, едкое хозяйственное мыло.
Пафнутьев набрал номер, подождал соединения, время от времени бросая на женщину испытующий взгляд.
— Овсов? Приветствую тебя!
— А, Паша... Ты откуда?
— Да вот сидим с Женей и думаем, как нам дальше жить... Решили тебе позвонить.
— А мы с Зомби телевизор смотрим. Делегаты изгаляются, все никак не могут решить, кто лучше, да принципиальнее, да образованнее, да краше собой...
— Подожди, Овсов... С депутатами мы после будем разбираться. Давай сначала разберемся с твоим Зомби.
— Вы его называете Зомби? — побледнев, спросила Женя.
— А как же его называть, если он ходит, ест, пьет, говорит, но ничегошеньки не помнит? Конечно, Зомби.
— И он знает, что вы его так называете?
— По-моему, ему даже нравится... Он видит в этом имени какой-то смысл, значение...
— Бедный Суржик, бедный Суржик... Неужели это он сделался Зомби, неужели это он... — Женя готова была снова расплакаться, но ее остановил Пафнутьев.
— Прекратить! — рявкнул он. — Сейчас будете говорить. Овес, дай ему трубку на пару минут, тут одна женщина хочет с ним поговорить... Но сначала я скажу ему два слова... Здравствуйте! — бодро произнес Пафнутьев, делая знак Жене — дескать, это он, сейчас будешь говорить. — Это больной палаты номер три?
— Да ладно, Павел Николаевич, — проговорил голос, — называйте уж как привыкли... Зомби я. И все тут.
— Как скажешь... Говорят, ты вспомнил человека по фамилии Байрамов?
— Если это можно назвать воспоминанием... Просто я увидел его по телевизору и мне показалось, что мы с ним встречались. Только и того.
— А вы не помните, он не дарил вам машину?
— Машину? Мне? Но машины не дарят... Машинами отдариваются. Как следователю, это должно быть вам хорошо известно.
— Потому и спрашиваю. Но об этом более подробно мы поговорим при личной встрече... А сейчас я передам трубку одной приятной женщине. Она утверждает, что встречалась с вами в свое время... Женей ее зовут.
— Мне необходимо поговорить с ней? — спросил Зомби, налегая па слово «необходимо».
— Поговорите, — и Пафнутьев передал трубку Жене.
— Здравствуйте, — произнесла она чуть слышно, но тут же понравилась. — Здравствуйте, — сказала Женя и тверже, и громче.
— Добрый день, — ответил Зомби бесстрастно.
— Простите, но Навел Николаевич мне немного рассказал о вас... И мне показалось, что вполне возможно, мы встречались... Меня зовут Женя, Женя Феоктистова.
— Возможно, — ответил Зомби.
— Если я не ошибаюсь, то мы с вами провели как-то месяц в Крыму, в Коктебеле... Года два па-зад. Помните?
— Мы с вами в Коктебеле? — удивился Зомби. — Не помню... Но чего не бывает, возможно мы там и встречались. Видите ли в чем дело... У меня последнее время с памятью не все в порядке, Павел Николаевич, вас, очевидно, предупреди,.!...
— Да, он сказал.
— И чем же мы с вами занимались в Коктебеле?
— Купались, загорали, собирали камни... Бегали по каким-то столовкам... Чем можно еще заниматься в Коктебеле? В горы ходили, к могиле Волошина поднимались... Вино пили.
— Наверно, и любовь у пас с вами была?
— Была, — произнесла Женя и только Пафнутьев знал, как далось ей что коротенькое слово.
— Простите, Женя... В таком случае я, наверно, должен разговаривать с вами несколько иначе... Но я в самом деле ничего не помню. Тут со мной кое-что случилось полгода назад и вот я до сих пор никак не выкарабкаюсь... Так что уж простите великодушно.
— Да-да, я понимаю. Всего доброго! — и Женя положила трубку на рычаги. Теперь она смотрела на Пафнутьева ясными сухими глазами и была бледнее пеленок, которые сохли за се спиной. Пафнутьев сбегал па кухню, набрал из-под крана воды в подвернувшуюся чашку без ручки, принес, заставил Женю выпить.
— Ну что? — спросил он. — Почему вы положили трубку? Разговор, кажется, у вас пошел...
— Это он, — сказала Женя чуть слышно и потеряла сознание. Пафнутьев еле успел подхватить ее. Подняв женщину на руки, он, подивившись ее легкости, отнес в другую комнату на диван, положил под голову валик. Обернувшись в дверях, он еще раз окинул женщину взглядом, убедился, что все в порядке и вышел, осторожно прикрыв дверь. На подвернувшемся клочке бумаги он написал: «Женя! Никуда не ходить, никому не звонить, обращаться по всем вопросам только ко мне, Пафнутьеву Павлу Николаевичу». И приписал ниже свой телефонный номер.
После этого Пафнутьев прошел на кухню, выключил газ под вываркой и покинул квартиру.
* * *
Невродов позвонил в конце рабочего дня. Посопел в трубку, спросил о здоровье и, как бы между прочим, обронил:— Что-то давно тебя не видно... Заглянул бы как-нибудь, рассказал бы о своих похождениях.
— Загляну... Хоть сегодня.
— А что сегодня... Тоже не самый плохой день, — ответил Невродов и положил трубку.
Неужели клюнул?! — заволновался Пафнутьев. — Неужели дрогнуло влюбчивое сердце областного прокурора? Сложные, неоднозначные чувства охватывали его последние дни. Что говорить, было и чувство охотника, почуявшего запах дичи, было простое желание довести дело до конца — ведь еще год назад он пообещал Андрею разобраться с остальными участниками банды. Жажда мести? Было и это, но сказать, что Пафнутьев думал об этом всерьез... Нет. Наоборот, пришли и сомнения, и колебания. Не привык Пафнутьев вот так легко и просто предавать соратников, а Анцыферов, как ни крути, был соратник. Вместе работали, вместе отвечали за дело... Пафнутьев мог как угодно называть свои действия на юридическом языке, на прокурорском, следственном, но для себя, при разговоре с самим собой не отказывался и от простого, житейского понимания — закладывал мужика, под статью подводил. Но когда эти мысли и раскаяния слишком уж одолевали его, он вызывал в памяти целлофановый мешок с головой вора и стукача Ковеленова, представлял, что и его голова должна была оказаться точно в таком же мешке. И он снова становился тверд, снова готов был довести дело до конца.
Невродов ждал его. Приемная была пуста, в кабинете, кроме самого Невродова, тоже никого не было. Значит, подготовился к разговору, позаботился о том, чтобы не было лишних свидетелей его встречи с начальником следственного отдела городской прокуратуры.
— Входи, — бросил Невродов, увидев заглянувшего в дверь Пафнутьева. Прокурор сидел за своим столом массивно и неприступно, на подходившего Пафнутьева смотрел с подозрительностью. — Привет, — сказал он, приподнявшись с кресла. — Садись, — проговорил Невродов сипловатым голосом, словно звукам было тяжело протискиваться сквозь узкую, сдавленную голосовую щель.
Пафнутьев охотно, в полупоклоне пожал тяжелую, мясистую руку Невродова, сел, придвинул стул ближе к столу, этим движением показывал, что готов говорить плотно, к делу приступить немедленно.
— Похолодало, — сказал Пафнутьев. — Зима идет.
— Придет, — значительно кивнул Невродов, продолжая неотрывно смотреть на Пафнутьева. Все-таки опасался он провокации, все-таки не исключал мысли об обмане, допускал, что хотят выманить его из окопа и подставить под снайперский выстрел его такую заметную, такую большую и беззащитную фигуру.
— Иду сейчас по улице — батюшки светы! Весь тротуар листьями усыпан. Всю зиму я ждал этого лета... А как пришло, как пронеслось — не заметил... И защемило, застонало что-то во мне...
— Молодость вспомнил? — улыбнулся, наконец, Невродов.
— Ага... За какой девушкой я убивался вот в такую же осень, за какой девушкой! — Пафнутьев обхватил лицо ладонями и горестно покачался из стороны в сторону.
— Плохих девушек не бывает, — серьезно сказал Невродов.
— А та была краше всех прочих! — не желал Пафнутьев расставаться со своими воспоминаниями.
— Увели?
— Нет. Сама ушла.
— Ну и дурак. Сам виноват.
— Конечно, Валерий Александрович, конечно.
— Жалеет?
— Она? Еще как!
— Вернуть не хочешь?
— Нет. Проехали. Видите ли, Валерий Александрович, как обстоят дела... Да, мне нравилась девушка в белом... Но теперь я люблю в голубом.
— Есенин, — кивнул Невродов.
— Может быть, — легкомысленно ответил Пафнутьев, не восторгаясь начитанностью прокурора, хотя и мог бы восхититься для пользы дела. Оба произносили пустые, незначащие слова, пытаясь по интонации, по взгляду, по выражению лица хоть что-то узнать о главном.
— Каждый может рассказать о себе нечто подобное. И всегда есть основания назвать потерпевшего дураком, — просипел Невродов, глядя в мокрое, покрытое ручейками дождя окно. — У меня к тебе, Павел Николаевич, один вопрос...
— Готов ответить немедленно.
— Не торопись... Я могу и подождать. Но ответить нужно обстоятельно. Или, скажем, доказательно.
— Слушаю!
— Сысцов, — проговорил Невродов, неотрывно глядя на Пафнутьева. — Вопрос ясен?
— Вполне. Больше вопросов не будет?
— Нет.
— Это мне напоминает анекдот... Когда наш всенародно избранный президент уделался везде, где только мог, вызвал он из-под кремлевской стены Иосифа Виссарионыча. Отряхнули с вождя земельные комья, причесали, трубку дали выкурить и повели к президенту. Что делать? — спрашивает тот. — Все очень просто, — отвечает вождь всех народов. — Прежде всего надо расстрелять депутатов, до единого. Партии разогнать, а их лидеров — на Колыму. И третье — выкрасить мавзолей в розовый цвет.
— Ха! — сказал Невродов. — А почему в розовый?
— Тот же вопрос задал и наш президент. А вождь всех народов усмехнулся в усы и отвечает... Я так и знал, говорит, что возражений по первым двум вопросам не будет.
— Надо же... Чего только люди не придумают...
— Все это — правда святая, — заверил Пафнутьев.
— Сысцов, — напомнил Невродов.
— Если скажу, что беру его на себя... Этого недостаточно?
— Разумеется. Я сам должен быть уверен.
— Есть документы, которые наверняка убедят Первого.
— Нет, — покачал головой Невродов. — Не пойдет. Его убеждать не надо, он и сам знает, кто такой Анцыферов. За что его и ценит. Понимаешь? Анцыферов в его команде. Все остальное просто не имеет значения. И он его не отдаст.
— Отдаст.
— Павел Николаевич... Это не разговор. Я сто раз скажу, что не отдаст, а ты мне в ответ двести раз скажешь, что отдаст... Ну и что? С места мы не сдвинемся.
Пафнутьев вынужден был признать правоту Невродова. Прокурор области безошибочно нащупал самое слабое звено во всех его построениях. Старый волк Невродов прекрасно знал систему взаимоотношений в верхних слоях городской власти и склонить его к отчаянным авантюрам, зыбким, ненадежным ходам было невозможно. Вся продуманная до мелочей операция Пафнутьева повисла на волоске. Осуществить ее один он не сможет, это невозможно. Сгорит при первых же шагах.
— Вот так, Павел Николаевич, — подвел итог Невродов. — Я рад, что мы с тобой поговорили, познакомились поближе... Возможно, в будущем нам еще представится возможность поговорить на эти щекотливые темы, но сейчас... Рановато.
— Такой возможности больше не будет.
— Почему?
— В вашем кресле будет сидеть другой человек, — Ну что ж... Чему быть, того не миновать.
— Или сейчас или никогда.
— Не вижу реальной возможности.
— Не надо, — Пафнутьев выставил вперед ладонь, как бы не подпуская к себе опасливость прокурора, но тут же смутился, поняв, что этот жест он перенял у Ичякиной. Та тоже в трудные минуты разговора выставляла вперед узкую ладошку и твердо говорила — «Не надо!». — Хорошо, — сказал Пафнутьев. — Тогда я перехожу на открытый текст.
— Давай.
— У вас есть верный человек? Один, только один?
— Найдется.
— Поступаем так... Вы даете мне этого человека. И мы с ним проводим операцию. Он — ваш представитель, он освящает мои действия светом высшей власти. В случае успеха — вы на коне. Вы все знаете, приняли своевременные меры, вы всегда держите руку на пульте. Или на пульсе, не знаю, как лучше. И докладываете на любом уровне об успешной борьбе с коррупцией в высших эшелонах.
— Дальше не надо. Я сам соображу, как вести себя в случае успеха. Тут много ума не надо, — просипел Невродов насмешливо. — Приступай, Павел Николаевич, ко второму варианту.
— В случае неудачи, провала, просчета... Ваш человек заявляет, что действовал самостоятельно, втайне от руководства. А пошел он на эту авантюру, соблазнившись посулами проходимца Пафнутьева, который после известных потрясений потерял рассудок и впал в беспокойство и неистовство. И я сгораю в гордом одиночестве.
— И мой человек сгорает, — напомнил Невродов.
— Вы найдете способ спасти его.
Невродов долго смотрел на Пафнутьева, буравя его маленькими остренькими глазками. Потом отвернулся к окну, долго смотрел на пролетающие мимо окна громадные кленовые листья. Сквозь открытую форточку слышался даже легкий хруст, с которым листья отламывались от ветвей.
— Зачем тебе это надо, Павел Николаевич? — спросил, наконец, Невродов.
— Не знаю... Но чую — надо.
— Так, — медленно протянул Невродов, а помолчав, опять произнес. — Так... Говоришь, нравилась девушка в белом?
— Да. Но теперь я люблю в голубом.
— Как ее зовут?
— Не скажу.
— Почему? — маленькие брови Невродова медленно поднялись надо лбом и лицо его приобрело обиженное выражение.
— Сглазить боюсь.
— Да? — еще больше удивился прокурор. — Надо же... Ну и правильно, что не говоришь. Значит, в самом деле любишь... Действительно, чтобы решиться на такое... Надо влюбиться. А я вот невлюбленным живу...
— Это тяжело, — посочувствовал Пафнутьев.
— Тяжело, — согласился Невродов. — Недавно вот хватил лишнего и даже слезу пустил, себя жалко стало. — Невродов часто заморгал и Пафнутьев сразу представил себе, как плакал, перепившись, областной прокурор. — Понимаешь, Павел Николаевич, я вращаюсь в таких кругах, в таком обществе, что и влюбиться-то мудрено... Судьи, следователи, судебные исполнители... Какая любовь!
— А секретарша? — лукаво спросил Пафнутьев. — По-моему, очень приятная девушка, а?
— Я ее боюсь.
— Ее?! Почему?
— Даже в кабинет лишний раз вызвать не могу... Лучше сам потрачу полчаса и дозвонюсь, куда надо... Мне кажется, она видит меня насквозь.
— И что же она видит?
— Знаешь, Павел Николаевич... Похоже на то, что я втрескался в нее. — Невродов посмотрел на Пафнутьева с полной беспомощностью.
— Но это же прекрасно!
— Ты думаешь?
— Уверен.
— Я вон какой... Толстый, неповоротливый... Я не знаю даже что с ней делать, как...
— Знаете, Валерий Александрович, что я вам скажу... Всегда почему-то кажется, что красивые женщины предназначены для других надобностей, для какой-то другой цели появились они на земле А потом выясняется, что это тоже женщины. И ничего женщины, Валерий Александрович!
— Умом-то я понимаю, а вот... Ну, да ладно, ближе к делу. Как поступим?
Пафнутьев ждал этого вопроса, понимая, что бестолковый треп о женщинах понадобился Невродову только для того, чтобы еще раз все прикинуть, сопоставить, определить степень риска.
— Вы даете мне своего человека и мы начинаем немедленно.
— Он в самом деле предлагал тебе свой кабинет?
— И не один раз.
— Понимаю, — кивнул Невродов. — У них растут аппетиты. Город они уже съели, взялись за область... А у нас полтора десятка маленьких городков... Там тоже есть что к рукам прибрать... Вот им и понадобился свои областной прокурор. Ну, ладно... Где наша не пропадала. Будь, что будет.
— В бой? — радостно спросил Пафнутьев.
— В бой. Но условия ты сам назвал, помнишь? Если победа, это моя победа, если поражение — твое поражение.
— Заметано, — обернулся Пафнутьев уже от двери.
Выйдя в приемную, он подошел к секретарше. Молодая девушка с гладко зачесанными и собранными на затылке в пучок волосами, сначала дописала строку в журнале, закрыла его, отложила в сторону и лишь тогда подняла глаза на Пафнутьева.
— Вам что-нибудь нужно?
— Давно в прокуратуре?
— А что?
— Да ничего... Я смотрю, прокуратура уже оказала на вас пагубное воздействие.
— В чем же оно выражается, эта пагубность?
— Вы не по годам строги, вы в постоянном напряжении... Вы, наверно, чувствуете себя на передовой, да? Расслабьтесь, милая девушка! Разогните кулачонки, улыбнитесь, забросьте ногу на ногу, посидите на подоконнике.
— У вас все? — спросила девушка с уже вполне профессиональной холодностью.
— Нет, я не сказал главного. Шеф, — Пафнутьев кивнул на дверь кабинета Невродова, — просил сделать ему чай. С лимоном. В соседнем магазине бывают пряники... Валера просто обожает чай с пряниками. Он без них жить не может. Вы так сурово с ним разговариваете, что он пожаловался... Робею, говорит, даже чаю попросить.
— Шутите? — осуждающе спросила девушка.
— Ничуть. Вот передал вам пять тысяч рублей на пряники и чай, — Пафнутьев положил на стол купюру. — Не забудьте про лимон.
— Если шутите... Убью! — улыбнулась, наконец, девушка. И, встав из-за своего столика, направилась к вешалке.
— Боже, сколько же вас на меня одного — ужаснулся Пафнутьев. И чрезвычайно довольный собой покинул здание прокуратуры, четко печатая шаг в широких гулких коридорах этого старинного здания, оставшегося от презренных царских времен.