Страница:
Услышав слово «бывший», Руденко напрягся, но виду не показал:
– Как Золушка, в дороге отдохнул.
– Что, работы навалилось?
– А когда она не наваливалась? – Руденко сделал еще одну мгновенную паузу и наконец, не выдержав, спросил прямо: – Выходит, не справляюсь, раз снимаете?
– Справляешься, – ободряюще засмеялся Хрущев. – Потому мы тебя не только снимаем, но и назначаем. Будешь Генеральным прокурором Союза. Сафонова мы отстраняем, поскольку вот он-то как раз не справляется. Приказ о твоем назначении уже подписан. Принимай дела. С чего начинать, объяснять не надо?
Руденко осторожно кашлянул:
– Мы там, у себя, не полностью в курсе, Никита Сергеевич…
– Ох ты хитер! Не в курсе они, понимаешь… Тогда слушай, буду тебя в этот самый курс вводить. Мы тут сделали за органы их работу – разоблачили и арестовали на Политбюро подлеца Берию, предотвратили переворот в стране. Третий день держим этого мерзавца в бункере штаба Московского военного округа, даже в тюрьму не можем отправить: из тюрьмы его бандиты мигом своего главаря освободят. А Генпрокурор нам говорит: мол, по закону санкцию на арест заместителя Председателя Совета Министров дает не ЦК, а Верховный Совет. И дело он, видите ли, возбудить не может, у него для этого оснований не хватает… Получается, Берию надо выпускать, чтобы он смог нас всех перебить? И мы решили так: человек, не признающий руководящей роли нашей Коммунистической партии, не может быть Генеральным прокурором нашей страны. Правильно решили, как думаешь, Роман?
Руденко усмехнулся:
– Абсолютно правильно, Никита Сергеевич. Вот только что народ подумает…
– Народ подумает так, как мы ему скажем. Потому что нет в стране авторитета выше, чем у нашей коммунистической партии, которую Берия хотел принизить и умалить. Не то что о Берии – и о Сталине будет думать так, как мы захотим…
Руденко поднял голову и молча, удивленно посмотрел на Хрущева.
– Ну это я так, к слову, – тут же отступил Первый. – Товарищ Сталин был и будет величайшим из советских людей. Но мы не позволим какому-то там бандиту влезть на его святой пьедестал… Партия уже разобралась, что Берия – иностранный шпион, изменник Родины и предатель. Теперь об этом должен узнать и весь советский народ. Итак, верши правосудие, Роман. Как это говорится? Врагов народа – в ежовые рукавицы.
Руденко вздрогнул и быстро взглянул на Хрущева:
– Как вы сказали, Никита Сергеевич? В ежовые?
– Именно так, Роман. Он должен признаться во всем, что натворил. Сегодня будет Политбюро, дадим тебе официальное поручение, и приступай.
– Вообще-то по закону я должен получить поручение от Верховного Совета.
– Ты себе голову бюрократией не забивай. Эта наша забота. Слушай, что тебе партия говорит, и выполняй. Да, кстати, у тебя счеты-то с Берией есть?
– А у кого их нет? Если вы станете искать прокурора, товарищ Хрущев, у которого нет с Берией счетов, следствие проводить будет некому. [30]Мешика [31]я бы попросту убил, такое вытворяет этот бериевский прихвостень. Разве что Вышинского спросите…
– Эк, вспомнил. Вышинский уже пятнадцать лет как не прокурор. А не то я бы его отправил поприсутствовать при расстреле Лаврентия, авось удар хватит. Да ладно, сам, без меня помрет. А насчет Берии ты меня понял? После Политбюро останешься, получишь подробные инструкции, о чем спрашивать, когда и как. Поначалу его придержать надо будет, сильно не нажимать, до особого сигнала. Ну, а потом на твое полное усмотрение. И гляди о нашем разговоре помалкивай, особенно при Маленкове и Молотове. Понял?
Руденко поднял на него глаза, но ничего не ответил, лишь улыбнулся и кивнул.
– Хорошо. Я понимаю, – без выражения проговорил второй собеседник, средних лет, бледный и сутулый майор МВД. – Надо же кому-то… Но я ведь не специалист по подделке документов, я криптограф, и чтобы адекватно подделать почерк, мне понадобится не один день.
Начальник отдела поморщился:
– Адекватности здесь не требуется. Войдите в тему: тюремная камера, плохое освещение, человек без очков, волнуется, руки дрожат…
– У товарища Берия руки дрожат? – все так же невыразительно спросил майор.
– Андрей Михайлович, – у полковника дрогнул и пресекся голос. – Пожалуйста, не надо… Сделайте, как сможете. Никто не станет устраивать никаких экспертиз, эти документы не для того готовятся.
Майор со смешной фамилией Котеничев забрал бумаги и вышел из кабинета. Задача была ясной и на самом деле не такой уж трудной, поскольку подделывать документы он тоже умел неплохо. Надо было изготовить три «письма из тюрьмы» от имени Берии. Общее содержание писем прилагалось, требовалось лишь соответствующим образом его оформить. Котеничев понимал, почему никто не хотел браться за эту работу. Его и самого затошнило, едва он взглянул на текст и установки, и первой реакцией было – отказаться. Но тут же он и опомнился: слишком ценной была возможность войти в качестве технического специалиста в «дело Берии», чтобы позволить себе считаться со своими чувствами.
Он пришел в свой кабинетик, несколько минут разглядывал образцы почерка, попробовал – да, вроде бы получается. Тогда он убавил свет, надел специальные очки, имитирующие близорукость. Нервное напряжение нагнетать не требуется, оно появится само, особенно если начать с третьего письма. С третьего он и начал.
«Дорогие товарищи, со мной хотят расправиться без суда и следствия, после 5 дневного заключения, без единого допроса, умоляю Вас всех, чтобы этого недопустили, прошу немедленно вмешательства, иначе будет поздно…»
Особо, как сказал начальник отдела, можно не усердствовать. Письма эти в серьезной работе не будут. Ясно, для чего они предназначены – для закрытых показов членам ЦК и, может быть, еще каким-нибудь там писателям и прочим властителям душ. Едва ли Лаврентий Павлович даже членам ЦК писал собственноручные письма, а уж изготовить такую цидульку, чтоб поверили писатели сегодня да историки послезавтра, можно за полчаса.
Майор не любил ни писателей, ни историков, ни вообще интеллигентов. Смутный народ, гнилой, склочники и доносчики, уж он-то за пятнадцать лет работы в «органах» насмотрелся. За пятнадцать лет работы и за восемь месяцев перед этим. В мае тридцать восьмого старшего лейтенанта Котеничева, шифровальщика штаба Московского военного округа, арестовали по навету сослуживца, полковника Ковалева, и стали «колоть» на участие в какой-то бредовой организации. Старлей был упрям и не «кололся». Тогда следователь вошел в нехороший азарт и поклялся, что этот арестованный у него заговорит. Так продолжалось пять месяцев, Котеничев уже обезумел от пыток и мечтал лишь о расстреле, но не хотел тащить с собой других людей, потому и держался. Вдруг его неожиданно оставили в покое на несколько недель, а потом… Он вспомнил, как привели к новому начальнику управления госбезопасности. Суховатый сдержанный кавказец разговаривал отрывисто, но вежливо, зачем-то спрашивал Котеничева о его деле. Старлей устало и коротко отвечал, ничего не пытаясь объяснять этому играющему в справедливость человеку. Внезапно тот сказал:
– Вот подлец Ковалев, сколько народу погубил! Идите в камеру и не волнуйтесь. Мы с вашим делом разберемся, скоро будете на свободе, – и вдруг протянул ему несколько мандаринов со стола. И вот тут Котеничева прорвало.
Он рыдал, как вдова на похоронах, и в кабинете, и в камере, куда его кое-как дотащили. Потом появился врач, сделал какой-то укол, а он лежал на койке и смотрел на мандарины, смотрел и плакал.
Через три недели его освободили с реабилитацией, и Берия, пожимая старшему лейтенанту на прощание руку, вдруг сказал:
– Я сообщу вашему начальству, что вы достойны полного доверия и можете работать на прежнем месте. Но, может быть, поработаете у нас в аппарате? Вы опытный шифровальщик, нам такие нужны, а перспективы карьеры у нас лучше. Убыль специалистов в НКВД большая, и будет еще больше – много заговорщиков, а теперь еще и всех костоломов и «липачей» отправим к стенке, я это обещал товарищу Сталину. Подумайте, товарищ Котеничев…
Старший лейтенант согласился и честно служил пять лет, в дополнение к основной специальности освоив навыки работы с документами. Перед войной он получил капитана, в сорок втором – майора. А потом однажды, в сентябре сорок пятого, его вызвал Берия и показал подписанное наркомом ГБ представление к правительственной награде и к повышению в звании.
– Я скоро ухожу из органов, – сказал он, – и хочу на прощание отметить заслуги тех, кто честно работал на незаметных постах. Вы все это получите, если захотите. Но у меня есть для вас еще одно предложение. Если вы примете его, у вас не будет ни наград, ни карьеры. Вы будете обойденным вниманием начальства, незаметным винтиком в системе, таким незаметным, что никто не станет сводить с вами счеты. Тем более специалист вы незаменимый и останетесь на своем посту, что бы ни произошло снаружи….
Майор принял второе предложение Берии, то, которое не обещало карьеры, и так же честно выполнял свою новую работу. Он и теперь это сделает, да! Он напишет эти письма так, что ни один член ЦК или Союза писателей в них не усомнится. Но если они когда-либо попадут в руки его коллегам – а это рано или поздно случится, майор не сомневался, – те сразу увидят, кто на самом деле их писал. Он умел это делать. Ни одной, даже самой похабной экспертизы эти письма не пройдут, и уж конечно, ни один человек, когда-либо работавший с товарищем Берия, им не поверит…
Надо постараться как следует, он должен обязательно добиться, чтобы документы, касающиеся Лаврентия Павловича, проходили только через него. Тогда у них будет хоть какая-то информация. А может быть, удастся и весточку передать – если он еще жив. Вдруг он все еще жив?
Майор, высунув от усердия кончик языка, тщательно вывел последние строчки:
«Еще и еще раз умоляю Вас вмешаться и невинного своего старого друга не губить».
И подписался: «Ваш Лаврентий Берия».
– Думаете, не узнают? – усмехнулся Берия.
– Мы не думаем, а делаем, как приказано, – отрезал один, невысокий и лысоватый. – Разговорчики…
Окна штаба были замазаны белой краской, коридоры пусты, однако за закрытыми дверьми он ощущал напряженное внимание людей. Еще бы, всем же любопытно, небось у замочных скважин целая очередь… Зачем, интересно, его так закутали? Чтобы не узнали? Глупость! Наверняка всем уже известно, кого содержат в бункере. Армейский идиотизм? Ну не до такой же степени! Тогда что?
Его размышления прервал скрип открываемой двери. Пришли. И вот первая неожиданность – за столом сидит не очередной генерал, а собственной персоной Роман Руденко, украинский прокурор. Берия остановился перед столом, окинул его медленным внимательным взглядом.
– Вернулись времена Киевской Руси? Куда ни плюнь, одни хохлы…
– Ну зачем же так, – официально, но доброжелательно ответил Руденко. – Я новый Генеральный прокурор СССР. Если угодно, могу показать удостоверение.
Берия хмыкнул:
– Я вам назову не меньше десятка адресов, где могут нарисовать любое удостоверение. От малины Варьки Косой в Марьиной Роще до моей собственной конторы. Ради вашей филькиной бумажки не стану портить глаза.
Руденко улыбался все так же невозмутимо. Приятно, сидя за столом следователя, смотреть на бывшего министра. Так сказать, из князи в грязи…
– Да вы садитесь, гражданин Берия. Садитесь, в ногах правды нет. Правда, она в другом месте, как в свое время говорил товарищ Ежов… Время дорого, приступим к допросу.
По знаку прокурора конвоир снял наручники, подвинул стул. Берия сел вольно, облокотился о спинку, рук не растирает, терпит. Гордый, однако… Ну что ж, ломали мы и гордых. Ты уж всяко не крепче гитлеровских генералов, а кто из них на допросах веревки вил? [32]Роман Руденко.
– Итак, – сказал Берия. – Если вы намерены приступить к допросу, значит, я под следствием. А если я под следствием, извольте по процедуре: постановление, обвинение, мера пресечения. Да и положенные санкции не забудьте, и не вашего Политбюро бумажка, а согласно советским законам. А до тех пор извольте называть, как положено.
– Товарищем, что ли? – улыбка сползла наконец с лица прокурора.
– Да уж нет, – холодно отозвался Берия. – Какие мы с тобой товарищи, господин [33]Генеральный прокурор…
– Вот что, подследственный, – теперь Руденко говорил тоже сухо и холодно, в тон Берии. Это он зря, у него так не получается, не та выдержка. – Не пытайтесь меня оскорбить своими намеками, я и не такое слышал.
Берия поднялся, шагнул к стене, на которой висели портреты. Конвоир дернулся было задержать, но Руденко сделал знак, и полковник отошел в сторону.
– Вашего портрета там нет, – усмехнулся прокурор.
– Нет так нет, – согласился Берия. – Но когда он тут висел, под ним было написано: «Министр внутренних дел». Я министр, а не неграмотный инвалид с Казанского вокзала. До тех пор, пока мне не предъявят все положенные документы, я не подследственный, а похищенный бандой лиц, состоящих в преступном сговоре с целью захвата власти. Вы, кстати, в их числе и, как вроде бы прокурор, должны это знать. Так что я не намекаю, я прямо говорю, никакие мы с вами не товарищи.
Руденко кинул быстрый взгляд на офицеров. Берия не видел их лиц, но ощутил, как они напряглись. Сейчас прокурор будет отвлекать их внимание. Скорее всего, заорет, пугать станет. Старый, дешевый прием, таким только на баб в деревнях воздействовать.
– Сядь, как положено, урод! – рявкнул Руденко, и Берия мгновенно парировал:
– Ты сам-то в зеркало смотришься хоть иногда?
Прокурор, невольно проведя рукой по лицу и чувствуя, как уши у него неудержимо краснеют, кивнул конвоирам.
– Можно вас попросить? Усадите его и наденьте наручники. Нет-нет, не так, руки за спинку стула. А теперь погуляйте немного, я с ним по душам поговорю.
– Сами, что ли, разговаривать будете? – поинтересовался один из полковников. – Может, вам помощников вызвать?
Руденко внимательно посмотрел на Берию, оглядел его с головы до ног.
– Пока сам. А там посмотрим…
Полковник хмыкнул, достал из шкафа и положил на стол неширокий ремень – по-видимому, от планшета. Затем конвоиры ушли. Руденко несколько минут неторопливо ходил по кабинету, время от времени поглядывая на Берию. Тот по-прежнему делал вид, что изучает портреты – много он там видит без своего пенсне… Оставить его, что ли, в таком вот виде, с вывернутыми назад руками, на пару часов? Пока пощады не запросит… Нет, рано! Руденко остановился в двух шагах перед арестованным, взглянул сверху вниз.
– А теперь, Лаврентий Павлович, когда мы одни, давайте поговорим по-хорошему. Положение ваше безнадежное. Запираться бесполезно. Чтобы не тратить зря время, я прочитаю вам постановление Президиума ЦК. Пункт первый. «Ведение следствия по делу Берия поручить Генеральному прокурору СССР».
– Я не знаю никакого Генерального прокурора по фамилии Руденко, – равнодушно сказал Берия. – Я знаю Руденко – прокурора Украины.
– Хорошо. Читаю пункт второй: «Обязать товарища Руденко в суточный срок подобрать соответствующий следственный аппарат, доложив о его персональном составе Президиуму ЦК КПСС, и немедленно приступить, с учетом данных на заседании Президиума ЦК указаний, к выявлению и расследованию фактов враждебной антипартийной и антигосударственной деятельности Берия через его окружение (Кобулов Б., Кобулов А., Мешик, Саркисов, Гоглидзе, Шария и др.), а также к расследованию вопросов, связанных со снятием т. Строкача». Как видите, мне персонально ЦК партии поручил это расследование, и я его проведу. Преступления свои признать все равно придется.
– Так, – сухо сказал Берия. – ЦК назначает руководителя расследования и формулирует обвинение. То есть Конституция отменена. Это уже не сговор с целью захвата власти. Это захват власти с целью изменения государственного строя, или, если проще, государственный переворот. Да, с точки зрения банды, захватившей власть, я действительно преступник. Но я предпочитаю послать вас подальше с вашими предложениями и сохранить лицо. Так-то вот, господин как бы прокурор как бы Советского Союза.
– Во-первых, гражданин Берия, я не как бы прокурор, я – Генеральный прокурор Советского Союза. Во-вторых, я намерен изобличить вас как изменника и иностранного шпиона, готовившего государственный переворот, а также организатора репрессий против невинных людей, честных членов партии.
Берия презрительно сощурился:
– А я, получается, у ваших честных членов партии честь отобрал. Тогда уже пришейте мне заодно и изнасилование всех московских проституток.
Руденко бархатно засмеялся:
– А это мысль, спасибо. Полезно иметь дело с опытным человеком. Учтем ваше предложение.
Он прошелся по комнате, остановился напротив арестованного и снова принялся его внимательно разглядывать.
– Только зачем же проституток? Нет, это не вызовет сочувствия в обществе. Вы у нас будете обвиняться в изнасиловании невинных девочек, школьниц. Всем известно, пожилые мужчины любят этаких… – он покрутил пальцами, подыскивая слово, – молочной спелости… Подумать только, нашей страной руководил растлитель малолетних! С какой репутацией останется в истории такой великий чекист и государственный деятель!
Берия вздрогнул, кисти рук, перехваченные браслетами, тут же отозвались острой болью. Руденко увидел, довольно улыбнулся.
– Рад, что вы все правильно поняли. И вам, Лаврентий Павлович, надо будет очень постараться на следствии, чтобы этого не произошло!
Да, Лаврентий, к такому ты не готов. И ведь даже винить некого, сам мысль подал! Он вскинул голову и проговорил с холодным презрением:
– А потерпевших откуда возьмешь? Своими, что ли, девочками поделишься, красавец?
Руденко вскочил, как от плевка в лицо, схватил ремень и с силой хлестнул Берию, так, что красный рубец пролег от макушки до подбородка. Вот так так! Ну, Лаврентий, неужели же не думал, не гадал, нечаянно попал, да в яблочко? А ведь, судя по лицу, прокурор-то сладенькое любит… Да, один ноль в пользу арестованного… но больно, черт! Берия наклонил голову и все так же холодно усмехнулся:
– Кажется, вы исчерпали свои аргументы, господин Генеральный прокурор.
Руденко вернулся на место и тихо, бешено сказал:
– Я проведу следствие, а потом состоится столь любимый тобой открытый процесс, на котором ты полностью признаешь свою вину.
– Вы в этом уверены?
– Вполне. Ты ведь сам знаешь, у нас есть методы. И не таких ломали. А если ты захочешь облегчить свою участь, то станешь сотрудничать со следствием. И если будешь хорошо сотрудничать, то умрешь всего лишь как заговорщик, а не как палач и насильник. Вот тебе мое последнее слово. Ясно?
Да, куда уж яснее. Если дело лишь в том, чтобы признать свою вину… то, может, и черт с ними? Берия несколько секунд молчал, а потом глухо спросил:
– Чего вы хотите?
– Фу-у! – выдохнул Руденко. – Давно бы так… А то упирался, как ишак. Значит, во-первых, признание вины, как доказательство твоих добрых намерений. Во-вторых, имена всех подельников. В-третьих, местонахождение архива товарища Сталина, который по твоему приказу украли с его дачи. В-четвертых, местонахождение твоего собственного архива.
Ну, вот он и выложил все и сразу. А то мурыжил бы вопросами день за днем. Если дело обстоит так, играть дальше не имеет смысла. Берия поднял голову и сказал, очень четко и спокойно:
– Ясно. А теперь вы меня послушайте, господин Генеральный прокурор. О первом не может быть и речи. Зачем мне собственными руками класть себе в гроб вашу клевету? Подельников ищите сами, я вам не Ежов, чтобы сдавать своих. Насчет архивов – можете передать вашим хозяевам, чтобы они подобрали слюни. Архивы где были, там и останутся… – Руденко вскочил было, но Берия чуть повысил голос, и в нем была такая сила и ярость, что прокурор невольно сел обратно. – Я еще не все сказал! Лучше получить клеймо садиста и насильника… все, что угодно, лучше, чем вступать с соглашения с такой мразью, как ты и твой генсек. Вот теперь все. Допрос окончен.
Руденко несколько секунд сидел оглушенный, потом взял телефонную трубку и вызвал конвой.
В отличие от прежней камеры, свет в бункере не гасили никогда. Берия то присаживался на койку, то мерил шагами комнатку и думал, думал…
Так… Неожиданностей не произошло. Может быть, его и хотели сразу убить, да не связалось что-то у них. А теперь не убьют, потому как им нужны имена его людей и архивы. Ничего хорошего в этом нет, они побьются какое-то время, а потом начнут пытать. Берия невольно поежился. До сих пор его еще не пытали, этого попробовать не приходилось. Били в грузинской контрразведке в двадцатом – это да, с тех пор и почки болят, – но всерьез мастера развязывания языков за него не брались, и он не знает, как поведет себя на допросах с пристрастием. Это плохо, да… Если бы он был уверен, что архивы сумели перепрятать, что хрущевские псы не добрались до другихего людей, что те догадаются уйти и завязать за собой концы, на случай, если он все же их выдаст. Нельзя выдавать две постоянные явки и руководителей групп, тут хоть умри. Это нельзя, а за прочее он не уверен… Может, сглупил он, следовало воспользоваться предоставленной возможностью и покончить со всем сразу? Ладно, что не сделано, то не сделано, и думать об этом больше не надо, эти мысли отнимают мужество…
Чтобы отвлечься, он припомнил постановление. А ведь странный документик-то. «Расследование фактов враждебной антипартийной и антигосударственной деятельности Берия через его окружение» – это понятно. А вот подбор персоналий в это окружение… Ну, Мешик всем украинским деятелям глаза намозолил так, дальше некуда. Прямой, как танк, как сам Берия в молодости. Мог бы у своего наркома взять и что-нибудь другое. У братьев Кобуловых врагов много, это тоже неудивительно. Гоглидзе не его человек, его сбоку приплели, но он слишком много знает, таких живыми не оставляют. А при чем тут Саркисов, начальник охраны, тем более бывший? Или Шария, с которым они уже десять лет не работают вместе? Он был секретарем Берии в тридцать восьмом… кстати, а Гоглидзе в то же время был министром внутренних дел Грузии. Может быть, они и вправду хотят взвалить на него ответственность за репрессии? Со стороны Хрущева это особенно циничный ход – впрочем, вполне в его духе…
Но в целом, похоже, брали первые попавшиеся имена, те, которые были на слуху. Иначе как проворонили Меркулова? Если уж говорить о «людях Берии», то он из них первый. А Строкач тут при чем? Надо же, какая честь для бывшего министра внутренних дел Украины, отстраненного от работы! Что он за персона такая, зачем его записывают в постановление?
Ладно, с анализом не получается, мало данных, попробуем применить интуицию. Что там говорит чутье разведчика? А говорит оно следующее: от всего этого остается ощущение полной неподготовленности происшедшего. Так, словно бы Хрущеву двадцать пятого пришла в голову некая мысль, а двадцать шестого он уже устроил переворот. Экая чушь! Двадцать пятого Берия вернулся из Германии, где пробыл неделю – за эти несколько часов чисто физически не могло произойти ничего такого, что послужило бы причиной переворота. Или… или это немецкие дела? Конечно, его политика по германскому вопросу поперек горла и Западной Европе, и Америке – но достаточно ли этого для переворота? Или он нечаянно прикоснулся к чему-то такому, что трогать не следовало? Если так, то он и сам этого не заметил.
Нет, пока ничего не понять. Слишком мало информации. Надо будет поиграть с Руденко – вдруг господин прокурор еще чего скажет…
– Так вот… – сказал Хрущев, отодвигая тарелку. – Руденко провел сегодня первый допрос.
– И как результаты? – поинтересовался Булганин.
– Ясно как – наш грузинский друг в полном отказе, говорить не желает. Роман слегка на него нажал, но без результата. Я вот что думаю: пусть он пока его потреплет, легонько, не всерьез, а мы тем временем сделаем так, как ты, Ваня, предложил. Подсунем ему другого следователя.
– Как Золушка, в дороге отдохнул.
– Что, работы навалилось?
– А когда она не наваливалась? – Руденко сделал еще одну мгновенную паузу и наконец, не выдержав, спросил прямо: – Выходит, не справляюсь, раз снимаете?
– Справляешься, – ободряюще засмеялся Хрущев. – Потому мы тебя не только снимаем, но и назначаем. Будешь Генеральным прокурором Союза. Сафонова мы отстраняем, поскольку вот он-то как раз не справляется. Приказ о твоем назначении уже подписан. Принимай дела. С чего начинать, объяснять не надо?
Руденко осторожно кашлянул:
– Мы там, у себя, не полностью в курсе, Никита Сергеевич…
– Ох ты хитер! Не в курсе они, понимаешь… Тогда слушай, буду тебя в этот самый курс вводить. Мы тут сделали за органы их работу – разоблачили и арестовали на Политбюро подлеца Берию, предотвратили переворот в стране. Третий день держим этого мерзавца в бункере штаба Московского военного округа, даже в тюрьму не можем отправить: из тюрьмы его бандиты мигом своего главаря освободят. А Генпрокурор нам говорит: мол, по закону санкцию на арест заместителя Председателя Совета Министров дает не ЦК, а Верховный Совет. И дело он, видите ли, возбудить не может, у него для этого оснований не хватает… Получается, Берию надо выпускать, чтобы он смог нас всех перебить? И мы решили так: человек, не признающий руководящей роли нашей Коммунистической партии, не может быть Генеральным прокурором нашей страны. Правильно решили, как думаешь, Роман?
Руденко усмехнулся:
– Абсолютно правильно, Никита Сергеевич. Вот только что народ подумает…
– Народ подумает так, как мы ему скажем. Потому что нет в стране авторитета выше, чем у нашей коммунистической партии, которую Берия хотел принизить и умалить. Не то что о Берии – и о Сталине будет думать так, как мы захотим…
Руденко поднял голову и молча, удивленно посмотрел на Хрущева.
– Ну это я так, к слову, – тут же отступил Первый. – Товарищ Сталин был и будет величайшим из советских людей. Но мы не позволим какому-то там бандиту влезть на его святой пьедестал… Партия уже разобралась, что Берия – иностранный шпион, изменник Родины и предатель. Теперь об этом должен узнать и весь советский народ. Итак, верши правосудие, Роман. Как это говорится? Врагов народа – в ежовые рукавицы.
Руденко вздрогнул и быстро взглянул на Хрущева:
– Как вы сказали, Никита Сергеевич? В ежовые?
– Именно так, Роман. Он должен признаться во всем, что натворил. Сегодня будет Политбюро, дадим тебе официальное поручение, и приступай.
– Вообще-то по закону я должен получить поручение от Верховного Совета.
– Ты себе голову бюрократией не забивай. Эта наша забота. Слушай, что тебе партия говорит, и выполняй. Да, кстати, у тебя счеты-то с Берией есть?
– А у кого их нет? Если вы станете искать прокурора, товарищ Хрущев, у которого нет с Берией счетов, следствие проводить будет некому. [30]Мешика [31]я бы попросту убил, такое вытворяет этот бериевский прихвостень. Разве что Вышинского спросите…
– Эк, вспомнил. Вышинский уже пятнадцать лет как не прокурор. А не то я бы его отправил поприсутствовать при расстреле Лаврентия, авось удар хватит. Да ладно, сам, без меня помрет. А насчет Берии ты меня понял? После Политбюро останешься, получишь подробные инструкции, о чем спрашивать, когда и как. Поначалу его придержать надо будет, сильно не нажимать, до особого сигнала. Ну, а потом на твое полное усмотрение. И гляди о нашем разговоре помалкивай, особенно при Маленкове и Молотове. Понял?
Руденко поднял на него глаза, но ничего не ответил, лишь улыбнулся и кивнул.
29 июня. Отделение экспертизы документов 3-го спецотдела МВД. 16 часов 40 минут
– Я понимаю, эта работа не совсем по вашему профилю, – сказал полковник. – Я не знаю, почему выбрали наше отделение. Вы не один такой умный, четверо сотрудников уже отказались, мотивируя именно недостатком квалификации, и мне очень не хотелось бы докладывать, что я не смог найти исполнителя. Это задание хоть и неофициальное, однако исходит с самого верха. Поймите, какое сейчас время. Как бы ни было противно, Андрей Михайлович, я не приказываю, я прошу…– Хорошо. Я понимаю, – без выражения проговорил второй собеседник, средних лет, бледный и сутулый майор МВД. – Надо же кому-то… Но я ведь не специалист по подделке документов, я криптограф, и чтобы адекватно подделать почерк, мне понадобится не один день.
Начальник отдела поморщился:
– Адекватности здесь не требуется. Войдите в тему: тюремная камера, плохое освещение, человек без очков, волнуется, руки дрожат…
– У товарища Берия руки дрожат? – все так же невыразительно спросил майор.
– Андрей Михайлович, – у полковника дрогнул и пресекся голос. – Пожалуйста, не надо… Сделайте, как сможете. Никто не станет устраивать никаких экспертиз, эти документы не для того готовятся.
Майор со смешной фамилией Котеничев забрал бумаги и вышел из кабинета. Задача была ясной и на самом деле не такой уж трудной, поскольку подделывать документы он тоже умел неплохо. Надо было изготовить три «письма из тюрьмы» от имени Берии. Общее содержание писем прилагалось, требовалось лишь соответствующим образом его оформить. Котеничев понимал, почему никто не хотел браться за эту работу. Его и самого затошнило, едва он взглянул на текст и установки, и первой реакцией было – отказаться. Но тут же он и опомнился: слишком ценной была возможность войти в качестве технического специалиста в «дело Берии», чтобы позволить себе считаться со своими чувствами.
Он пришел в свой кабинетик, несколько минут разглядывал образцы почерка, попробовал – да, вроде бы получается. Тогда он убавил свет, надел специальные очки, имитирующие близорукость. Нервное напряжение нагнетать не требуется, оно появится само, особенно если начать с третьего письма. С третьего он и начал.
«Дорогие товарищи, со мной хотят расправиться без суда и следствия, после 5 дневного заключения, без единого допроса, умоляю Вас всех, чтобы этого недопустили, прошу немедленно вмешательства, иначе будет поздно…»
Особо, как сказал начальник отдела, можно не усердствовать. Письма эти в серьезной работе не будут. Ясно, для чего они предназначены – для закрытых показов членам ЦК и, может быть, еще каким-нибудь там писателям и прочим властителям душ. Едва ли Лаврентий Павлович даже членам ЦК писал собственноручные письма, а уж изготовить такую цидульку, чтоб поверили писатели сегодня да историки послезавтра, можно за полчаса.
Майор не любил ни писателей, ни историков, ни вообще интеллигентов. Смутный народ, гнилой, склочники и доносчики, уж он-то за пятнадцать лет работы в «органах» насмотрелся. За пятнадцать лет работы и за восемь месяцев перед этим. В мае тридцать восьмого старшего лейтенанта Котеничева, шифровальщика штаба Московского военного округа, арестовали по навету сослуживца, полковника Ковалева, и стали «колоть» на участие в какой-то бредовой организации. Старлей был упрям и не «кололся». Тогда следователь вошел в нехороший азарт и поклялся, что этот арестованный у него заговорит. Так продолжалось пять месяцев, Котеничев уже обезумел от пыток и мечтал лишь о расстреле, но не хотел тащить с собой других людей, потому и держался. Вдруг его неожиданно оставили в покое на несколько недель, а потом… Он вспомнил, как привели к новому начальнику управления госбезопасности. Суховатый сдержанный кавказец разговаривал отрывисто, но вежливо, зачем-то спрашивал Котеничева о его деле. Старлей устало и коротко отвечал, ничего не пытаясь объяснять этому играющему в справедливость человеку. Внезапно тот сказал:
– Вот подлец Ковалев, сколько народу погубил! Идите в камеру и не волнуйтесь. Мы с вашим делом разберемся, скоро будете на свободе, – и вдруг протянул ему несколько мандаринов со стола. И вот тут Котеничева прорвало.
Он рыдал, как вдова на похоронах, и в кабинете, и в камере, куда его кое-как дотащили. Потом появился врач, сделал какой-то укол, а он лежал на койке и смотрел на мандарины, смотрел и плакал.
Через три недели его освободили с реабилитацией, и Берия, пожимая старшему лейтенанту на прощание руку, вдруг сказал:
– Я сообщу вашему начальству, что вы достойны полного доверия и можете работать на прежнем месте. Но, может быть, поработаете у нас в аппарате? Вы опытный шифровальщик, нам такие нужны, а перспективы карьеры у нас лучше. Убыль специалистов в НКВД большая, и будет еще больше – много заговорщиков, а теперь еще и всех костоломов и «липачей» отправим к стенке, я это обещал товарищу Сталину. Подумайте, товарищ Котеничев…
Старший лейтенант согласился и честно служил пять лет, в дополнение к основной специальности освоив навыки работы с документами. Перед войной он получил капитана, в сорок втором – майора. А потом однажды, в сентябре сорок пятого, его вызвал Берия и показал подписанное наркомом ГБ представление к правительственной награде и к повышению в звании.
– Я скоро ухожу из органов, – сказал он, – и хочу на прощание отметить заслуги тех, кто честно работал на незаметных постах. Вы все это получите, если захотите. Но у меня есть для вас еще одно предложение. Если вы примете его, у вас не будет ни наград, ни карьеры. Вы будете обойденным вниманием начальства, незаметным винтиком в системе, таким незаметным, что никто не станет сводить с вами счеты. Тем более специалист вы незаменимый и останетесь на своем посту, что бы ни произошло снаружи….
Майор принял второе предложение Берии, то, которое не обещало карьеры, и так же честно выполнял свою новую работу. Он и теперь это сделает, да! Он напишет эти письма так, что ни один член ЦК или Союза писателей в них не усомнится. Но если они когда-либо попадут в руки его коллегам – а это рано или поздно случится, майор не сомневался, – те сразу увидят, кто на самом деле их писал. Он умел это делать. Ни одной, даже самой похабной экспертизы эти письма не пройдут, и уж конечно, ни один человек, когда-либо работавший с товарищем Берия, им не поверит…
Надо постараться как следует, он должен обязательно добиться, чтобы документы, касающиеся Лаврентия Павловича, проходили только через него. Тогда у них будет хоть какая-то информация. А может быть, удастся и весточку передать – если он еще жив. Вдруг он все еще жив?
Майор, высунув от усердия кончик языка, тщательно вывел последние строчки:
«Еще и еще раз умоляю Вас вмешаться и невинного своего старого друга не губить».
И подписался: «Ваш Лаврентий Берия».
Штаб МВО. 30 июня. 10 часов утра
Когда его привели в подземный бункер, Берия приготовился к тому, что больше никогда не увидит неба. Однако на допрос его снова повели в помещение штаба, через двор. Все те же два полковника надели наручники традиционно зверским способом – руки назад, – закрыли лицо шарфом, глубоко натянули шляпу, накинули плащ так, что не видно было скованных рук.– Думаете, не узнают? – усмехнулся Берия.
– Мы не думаем, а делаем, как приказано, – отрезал один, невысокий и лысоватый. – Разговорчики…
Окна штаба были замазаны белой краской, коридоры пусты, однако за закрытыми дверьми он ощущал напряженное внимание людей. Еще бы, всем же любопытно, небось у замочных скважин целая очередь… Зачем, интересно, его так закутали? Чтобы не узнали? Глупость! Наверняка всем уже известно, кого содержат в бункере. Армейский идиотизм? Ну не до такой же степени! Тогда что?
Его размышления прервал скрип открываемой двери. Пришли. И вот первая неожиданность – за столом сидит не очередной генерал, а собственной персоной Роман Руденко, украинский прокурор. Берия остановился перед столом, окинул его медленным внимательным взглядом.
– Вернулись времена Киевской Руси? Куда ни плюнь, одни хохлы…
– Ну зачем же так, – официально, но доброжелательно ответил Руденко. – Я новый Генеральный прокурор СССР. Если угодно, могу показать удостоверение.
Берия хмыкнул:
– Я вам назову не меньше десятка адресов, где могут нарисовать любое удостоверение. От малины Варьки Косой в Марьиной Роще до моей собственной конторы. Ради вашей филькиной бумажки не стану портить глаза.
Руденко улыбался все так же невозмутимо. Приятно, сидя за столом следователя, смотреть на бывшего министра. Так сказать, из князи в грязи…
– Да вы садитесь, гражданин Берия. Садитесь, в ногах правды нет. Правда, она в другом месте, как в свое время говорил товарищ Ежов… Время дорого, приступим к допросу.
По знаку прокурора конвоир снял наручники, подвинул стул. Берия сел вольно, облокотился о спинку, рук не растирает, терпит. Гордый, однако… Ну что ж, ломали мы и гордых. Ты уж всяко не крепче гитлеровских генералов, а кто из них на допросах веревки вил? [32]Роман Руденко.
– Итак, – сказал Берия. – Если вы намерены приступить к допросу, значит, я под следствием. А если я под следствием, извольте по процедуре: постановление, обвинение, мера пресечения. Да и положенные санкции не забудьте, и не вашего Политбюро бумажка, а согласно советским законам. А до тех пор извольте называть, как положено.
– Товарищем, что ли? – улыбка сползла наконец с лица прокурора.
– Да уж нет, – холодно отозвался Берия. – Какие мы с тобой товарищи, господин [33]Генеральный прокурор…
– Вот что, подследственный, – теперь Руденко говорил тоже сухо и холодно, в тон Берии. Это он зря, у него так не получается, не та выдержка. – Не пытайтесь меня оскорбить своими намеками, я и не такое слышал.
Берия поднялся, шагнул к стене, на которой висели портреты. Конвоир дернулся было задержать, но Руденко сделал знак, и полковник отошел в сторону.
– Вашего портрета там нет, – усмехнулся прокурор.
– Нет так нет, – согласился Берия. – Но когда он тут висел, под ним было написано: «Министр внутренних дел». Я министр, а не неграмотный инвалид с Казанского вокзала. До тех пор, пока мне не предъявят все положенные документы, я не подследственный, а похищенный бандой лиц, состоящих в преступном сговоре с целью захвата власти. Вы, кстати, в их числе и, как вроде бы прокурор, должны это знать. Так что я не намекаю, я прямо говорю, никакие мы с вами не товарищи.
Руденко кинул быстрый взгляд на офицеров. Берия не видел их лиц, но ощутил, как они напряглись. Сейчас прокурор будет отвлекать их внимание. Скорее всего, заорет, пугать станет. Старый, дешевый прием, таким только на баб в деревнях воздействовать.
– Сядь, как положено, урод! – рявкнул Руденко, и Берия мгновенно парировал:
– Ты сам-то в зеркало смотришься хоть иногда?
Прокурор, невольно проведя рукой по лицу и чувствуя, как уши у него неудержимо краснеют, кивнул конвоирам.
– Можно вас попросить? Усадите его и наденьте наручники. Нет-нет, не так, руки за спинку стула. А теперь погуляйте немного, я с ним по душам поговорю.
– Сами, что ли, разговаривать будете? – поинтересовался один из полковников. – Может, вам помощников вызвать?
Руденко внимательно посмотрел на Берию, оглядел его с головы до ног.
– Пока сам. А там посмотрим…
Полковник хмыкнул, достал из шкафа и положил на стол неширокий ремень – по-видимому, от планшета. Затем конвоиры ушли. Руденко несколько минут неторопливо ходил по кабинету, время от времени поглядывая на Берию. Тот по-прежнему делал вид, что изучает портреты – много он там видит без своего пенсне… Оставить его, что ли, в таком вот виде, с вывернутыми назад руками, на пару часов? Пока пощады не запросит… Нет, рано! Руденко остановился в двух шагах перед арестованным, взглянул сверху вниз.
– А теперь, Лаврентий Павлович, когда мы одни, давайте поговорим по-хорошему. Положение ваше безнадежное. Запираться бесполезно. Чтобы не тратить зря время, я прочитаю вам постановление Президиума ЦК. Пункт первый. «Ведение следствия по делу Берия поручить Генеральному прокурору СССР».
– Я не знаю никакого Генерального прокурора по фамилии Руденко, – равнодушно сказал Берия. – Я знаю Руденко – прокурора Украины.
– Хорошо. Читаю пункт второй: «Обязать товарища Руденко в суточный срок подобрать соответствующий следственный аппарат, доложив о его персональном составе Президиуму ЦК КПСС, и немедленно приступить, с учетом данных на заседании Президиума ЦК указаний, к выявлению и расследованию фактов враждебной антипартийной и антигосударственной деятельности Берия через его окружение (Кобулов Б., Кобулов А., Мешик, Саркисов, Гоглидзе, Шария и др.), а также к расследованию вопросов, связанных со снятием т. Строкача». Как видите, мне персонально ЦК партии поручил это расследование, и я его проведу. Преступления свои признать все равно придется.
– Так, – сухо сказал Берия. – ЦК назначает руководителя расследования и формулирует обвинение. То есть Конституция отменена. Это уже не сговор с целью захвата власти. Это захват власти с целью изменения государственного строя, или, если проще, государственный переворот. Да, с точки зрения банды, захватившей власть, я действительно преступник. Но я предпочитаю послать вас подальше с вашими предложениями и сохранить лицо. Так-то вот, господин как бы прокурор как бы Советского Союза.
– Во-первых, гражданин Берия, я не как бы прокурор, я – Генеральный прокурор Советского Союза. Во-вторых, я намерен изобличить вас как изменника и иностранного шпиона, готовившего государственный переворот, а также организатора репрессий против невинных людей, честных членов партии.
Берия презрительно сощурился:
– А я, получается, у ваших честных членов партии честь отобрал. Тогда уже пришейте мне заодно и изнасилование всех московских проституток.
Руденко бархатно засмеялся:
– А это мысль, спасибо. Полезно иметь дело с опытным человеком. Учтем ваше предложение.
Он прошелся по комнате, остановился напротив арестованного и снова принялся его внимательно разглядывать.
– Только зачем же проституток? Нет, это не вызовет сочувствия в обществе. Вы у нас будете обвиняться в изнасиловании невинных девочек, школьниц. Всем известно, пожилые мужчины любят этаких… – он покрутил пальцами, подыскивая слово, – молочной спелости… Подумать только, нашей страной руководил растлитель малолетних! С какой репутацией останется в истории такой великий чекист и государственный деятель!
Берия вздрогнул, кисти рук, перехваченные браслетами, тут же отозвались острой болью. Руденко увидел, довольно улыбнулся.
– Рад, что вы все правильно поняли. И вам, Лаврентий Павлович, надо будет очень постараться на следствии, чтобы этого не произошло!
Да, Лаврентий, к такому ты не готов. И ведь даже винить некого, сам мысль подал! Он вскинул голову и проговорил с холодным презрением:
– А потерпевших откуда возьмешь? Своими, что ли, девочками поделишься, красавец?
Руденко вскочил, как от плевка в лицо, схватил ремень и с силой хлестнул Берию, так, что красный рубец пролег от макушки до подбородка. Вот так так! Ну, Лаврентий, неужели же не думал, не гадал, нечаянно попал, да в яблочко? А ведь, судя по лицу, прокурор-то сладенькое любит… Да, один ноль в пользу арестованного… но больно, черт! Берия наклонил голову и все так же холодно усмехнулся:
– Кажется, вы исчерпали свои аргументы, господин Генеральный прокурор.
Руденко вернулся на место и тихо, бешено сказал:
– Я проведу следствие, а потом состоится столь любимый тобой открытый процесс, на котором ты полностью признаешь свою вину.
– Вы в этом уверены?
– Вполне. Ты ведь сам знаешь, у нас есть методы. И не таких ломали. А если ты захочешь облегчить свою участь, то станешь сотрудничать со следствием. И если будешь хорошо сотрудничать, то умрешь всего лишь как заговорщик, а не как палач и насильник. Вот тебе мое последнее слово. Ясно?
Да, куда уж яснее. Если дело лишь в том, чтобы признать свою вину… то, может, и черт с ними? Берия несколько секунд молчал, а потом глухо спросил:
– Чего вы хотите?
– Фу-у! – выдохнул Руденко. – Давно бы так… А то упирался, как ишак. Значит, во-первых, признание вины, как доказательство твоих добрых намерений. Во-вторых, имена всех подельников. В-третьих, местонахождение архива товарища Сталина, который по твоему приказу украли с его дачи. В-четвертых, местонахождение твоего собственного архива.
Ну, вот он и выложил все и сразу. А то мурыжил бы вопросами день за днем. Если дело обстоит так, играть дальше не имеет смысла. Берия поднял голову и сказал, очень четко и спокойно:
– Ясно. А теперь вы меня послушайте, господин Генеральный прокурор. О первом не может быть и речи. Зачем мне собственными руками класть себе в гроб вашу клевету? Подельников ищите сами, я вам не Ежов, чтобы сдавать своих. Насчет архивов – можете передать вашим хозяевам, чтобы они подобрали слюни. Архивы где были, там и останутся… – Руденко вскочил было, но Берия чуть повысил голос, и в нем была такая сила и ярость, что прокурор невольно сел обратно. – Я еще не все сказал! Лучше получить клеймо садиста и насильника… все, что угодно, лучше, чем вступать с соглашения с такой мразью, как ты и твой генсек. Вот теперь все. Допрос окончен.
Руденко несколько секунд сидел оглушенный, потом взял телефонную трубку и вызвал конвой.
В отличие от прежней камеры, свет в бункере не гасили никогда. Берия то присаживался на койку, то мерил шагами комнатку и думал, думал…
Так… Неожиданностей не произошло. Может быть, его и хотели сразу убить, да не связалось что-то у них. А теперь не убьют, потому как им нужны имена его людей и архивы. Ничего хорошего в этом нет, они побьются какое-то время, а потом начнут пытать. Берия невольно поежился. До сих пор его еще не пытали, этого попробовать не приходилось. Били в грузинской контрразведке в двадцатом – это да, с тех пор и почки болят, – но всерьез мастера развязывания языков за него не брались, и он не знает, как поведет себя на допросах с пристрастием. Это плохо, да… Если бы он был уверен, что архивы сумели перепрятать, что хрущевские псы не добрались до другихего людей, что те догадаются уйти и завязать за собой концы, на случай, если он все же их выдаст. Нельзя выдавать две постоянные явки и руководителей групп, тут хоть умри. Это нельзя, а за прочее он не уверен… Может, сглупил он, следовало воспользоваться предоставленной возможностью и покончить со всем сразу? Ладно, что не сделано, то не сделано, и думать об этом больше не надо, эти мысли отнимают мужество…
Чтобы отвлечься, он припомнил постановление. А ведь странный документик-то. «Расследование фактов враждебной антипартийной и антигосударственной деятельности Берия через его окружение» – это понятно. А вот подбор персоналий в это окружение… Ну, Мешик всем украинским деятелям глаза намозолил так, дальше некуда. Прямой, как танк, как сам Берия в молодости. Мог бы у своего наркома взять и что-нибудь другое. У братьев Кобуловых врагов много, это тоже неудивительно. Гоглидзе не его человек, его сбоку приплели, но он слишком много знает, таких живыми не оставляют. А при чем тут Саркисов, начальник охраны, тем более бывший? Или Шария, с которым они уже десять лет не работают вместе? Он был секретарем Берии в тридцать восьмом… кстати, а Гоглидзе в то же время был министром внутренних дел Грузии. Может быть, они и вправду хотят взвалить на него ответственность за репрессии? Со стороны Хрущева это особенно циничный ход – впрочем, вполне в его духе…
Но в целом, похоже, брали первые попавшиеся имена, те, которые были на слуху. Иначе как проворонили Меркулова? Если уж говорить о «людях Берии», то он из них первый. А Строкач тут при чем? Надо же, какая честь для бывшего министра внутренних дел Украины, отстраненного от работы! Что он за персона такая, зачем его записывают в постановление?
Ладно, с анализом не получается, мало данных, попробуем применить интуицию. Что там говорит чутье разведчика? А говорит оно следующее: от всего этого остается ощущение полной неподготовленности происшедшего. Так, словно бы Хрущеву двадцать пятого пришла в голову некая мысль, а двадцать шестого он уже устроил переворот. Экая чушь! Двадцать пятого Берия вернулся из Германии, где пробыл неделю – за эти несколько часов чисто физически не могло произойти ничего такого, что послужило бы причиной переворота. Или… или это немецкие дела? Конечно, его политика по германскому вопросу поперек горла и Западной Европе, и Америке – но достаточно ли этого для переворота? Или он нечаянно прикоснулся к чему-то такому, что трогать не следовало? Если так, то он и сам этого не заметил.
Нет, пока ничего не понять. Слишком мало информации. Надо будет поиграть с Руденко – вдруг господин прокурор еще чего скажет…
30 июня. Кабинет Хрущева. 17 часов
Хрущев только что провел с Серовым и Булганиным небольшое совещание по текущим делам, и теперь они перекусывали в комнате отдыха. Многие из тех, кто работал со Сталиным, восприняли от него эту привычку – обсуждать наиболее важные дела за едой. Никита Сергеевич был в их числе. И теперь он самый трудный и скользкий вопрос отложил как раз на время трапезы.– Так вот… – сказал Хрущев, отодвигая тарелку. – Руденко провел сегодня первый допрос.
– И как результаты? – поинтересовался Булганин.
– Ясно как – наш грузинский друг в полном отказе, говорить не желает. Роман слегка на него нажал, но без результата. Я вот что думаю: пусть он пока его потреплет, легонько, не всерьез, а мы тем временем сделаем так, как ты, Ваня, предложил. Подсунем ему другого следователя.