Пьюзо Марио. Арена мрака

   Теперь размышлять больше было не о чем. Он видел, что Моска молча сидит и курит сигару.
   — Я, видимо, недели через две уеду в Палестину, но из Бремена я уезжаю через несколько дней.
   Моска задумчиво проговорил:
   — Пожалуй, это верное решение. Зайди к нам до отъезда.
   — Нет, — ответил Лео. — Пойми, я ничего против вас не имею. Я просто никого не хочу видеть.
   Моска понял, что он имеет в виду. Он встал и протянул руку:
   — Ладно, Лео, удачи тебе!
   Они обменялись рукопожатием и услышали, как Гелла вошла в комнату Моски.
   — Я бы не хотел с ней встречаться, — сказал Лео.
   — Ладно, — сказал Моска и вышел.
   Гелла одевалась.
   — Ты где был? — спросила она.
   — У Лео. Он вернулся.
   — Хорошо, — сказала она, — позови его к нам.
   Моска заколебался.
   — Он сейчас не хочет никого видеть. С ним произошел несчастный случай, и он поранил лицо. По-моему, ему не хочется, чтобы ты его видела в таком состоянии.
   — Какая глупость! — воскликнула Гелла.
   Одевшись, она вышла из комнаты и постучала к Лео. Моска остался лежать на кровати. Он услышал, как Лео открыл дверь. Они стали разговаривать, но слов он разобрать не смог. Идти туда ему не хотелось — он-то что может сделать!
   Моска задремал и, очнувшись, понял, что уже довольно поздно: комната погрузилась во мрак.
   Он все еще слышал за стеной голоса Лео и Геллы.
   Он подождал некоторое время и позвал:
   — Эй, как насчет того, чтобы съездить перекусить до закрытия клуба Красного Креста?
   Голоса утихли, но через мгновение разговор возобновился. Потом он услышал, как открылась соседняя дверь.
   В комнату вошла Гелла и включила свет.
   — Ну, я готова, — сказала она. — Пойдем.
   Он увидел, что она кусает губы, едва сдерживая слезы.
   Моска взял голубую спортивную сумку и сложил в нее влажные полотенца и грязное белье.
   Они спустились по лестнице и вышли из общежития. Фрау Майер по-прежнему стояла у входа.
   — Вы видели вашего друга? — спросила она.
   В ее голосе слышались снисходительно-иронические нотки.
   — Да, — ответила Гелла сухо.
   По дороге к Курфюрстеналлее Моска спросил у нее:
   — Он тебе все рассказал?
   — Да, — ответила Гелла.
   — О чем это ты так долго с ним разговаривала?
   Гелла молчала довольно долго.
   — О том времени, когда мы были детьми. Он рос в городе, а я в деревне, но в нашей жизни было много похожего. В пору нашего детства Германия была такая чудесная страна.
   — А теперь все уезжают, — сказал Моска. — Сначала Миддлтоны, теперь вот Лео и очень скоро Вольф. И остаемся только мы да Эдди. Мне теперь придется не спускать глаз с тебя и Эдди.
   Гелла взглянула на него без тени улыбки. У нее было утомленное лицо, и в ее серых глазах застыла печаль. Синева под нижней губой теперь распространилась на всю челюсть.
   — Я хочу уехать отсюда как можно скорее, — сказала она. — Мне не нравится Эдди. И мне не нравится, что ты проводишь время в его обществе.
   Я знаю, что он хороший друг, он нам помогает. Но я его боюсь. Не за себя, а за тебя.
   — Не беспокойся, — сказал Моска. — Скоро прибудут наши документы. Мы уедем из Германии в октябре.
   Они уже подходили к дому, когда Гелла спросила устало:
   — Уолтер, как ты думаешь, в мире теперь беззащитным людям будет легче житься?
   — Понятия не имею, — ответил Моска. — Но тебе-то что за дело? Мы же не беззащитные. — И потом, чтобы ободрить ее, добавил:
   — Я обо всем написал матери. Она так рада — особенно тому, что я возвращаюсь домой. Она надеется, что я сумел найти хорошую девушку.
   И они улыбнулись друг другу.
   — Наверное, я хорошая, — сказала Гелла немного грустно. — Я вот все думаю о своих родителях: что бы они подумали обо мне, будь они живы.
   Вряд ли они были бы рады. — Она помолчала. — Они бы не стали считать меня хорошей девушкой.
   — Мы же стараемся, — сказал Моска. — Мы стараемся вовсю. Теперь будет все по-другому.
   Они свернули на тропинку, ведущую к крыльцу. Тропинку заливал лунный свет. Из-за толстых каменных стен дома до них донесся протестующий плач ребенка. Гелла улыбнулась Моске:
   — Ох уж этот негодник! — И взбежала по лестнице, опередив его.

Глава 19

   В тот день Гелла впервые оказалась на территории военно-воздушной базы. Моска вышел к ней за забор из колючей проволоки и провел через пропускной пункт. Гелла была в изящном костюме, сшитом из офицерского розового сукна. Он купил это сукно по карточке Энн Миддлтон в гарнизонном универмаге. Гелла надела к костюму белую шелковую блузку и белую шляпку с вуалью.
   Вуаль прикрывала ее отекшую щеку. Проходя мимо охранников базы, она тесно прижалась к Моске.
   При их появлении в кабинете управления гражданского персонала Инге вышла из-за своего стола. Пожав друг другу руки, девушки познакомились. Герр Топп, старший клерк, принес из приемной бумаги на подпись Эдди Кэссину. Он был сама любезность.
   — У нас на базе есть замечательный дантист, все американские дантисты блестящие специалисты, — уверял герр Топп Геллу.
   — Ты точно обговорил это с капитаном Эдлоком? — допытывался Моска у Эдди.
   Эдди кивнул и ласково спросил у Геллы:
   — Ну, как ты себя чувствуешь?
   — Немного болит, — сказала Гелла. Она почувствовала власть Эдди и Моски над немцами — и герр Топп, и Инге держались с ними почтительно: здесь распределение ролей между победителями и побежденными было четким, невзирая на половые или должностные различия. Она немного оробела перед Эдди и даже перед Моской и сказала Эдди, словно оправдываясь:
   — Немецкие врачи ничем не могли мне помочь.
   — У нас есть лекарства, которые они не могут достать, — самодовольно сказал Эдди. — Капитан Эдлок сделает все как надо. Ну, можете идти.
   Моска и Гелла вышли из здания управления гражданского персонала. Немцы-клерки в приемной оторвались от своих бумажек и с любопытством стали разглядывать ее, отметив про себя, что этот уродливый американец с грубыми замашками и свирепым лицом выбрал себе очень миленькую девушку — высокую, худенькую, которая была полной противоположностью той, кого они рисовали в своем воображении.
   Они прошли в глубь территории базы, миновав множество дорожек, ведущих к ангарам и взлетно-посадочным полосам, обогнули административное здание и наконец добрались до длинного низкого барака, где располагался медпункт базы.
   В сверкающем белизной стен зубоврачебном кабинете, как и в черном кожаном кресле, никого не было. Вошел немец-врач в белом халате. Он сказал:
   — Капитан Эдлок попросил меня принять вас.
   Он сейчас занят. Прошу вас, — и указал Гелле на кресло.
   Сняв шляпку с вуалью, она подала ее Моске, потом приложила ладонь к вспухшей щеке, словно желая скрыть ее от посторонних глаз, и села в кресло. Моска стоял рядом, и она схватила его за руку. Увидев опухоль, немец прищурился. Он помог ей раскрыть рот пошире, надавив решительно, но осторожно на нижнюю челюсть. Он долго рассматривал полость рта, потом повернулся к Моске и сказал:
   — Пока инфекция не выйдет, нельзя трогать.
   Воспаление захватило всю десну и дошло до кости. Ей нужно колоть пенициллин и делать горячие компрессы. Когда опухоль спадет, я удалю корень зуба.
   Моска спросил:
   — Вы можете делать ей уколы?
   Немец пожал плечами:
   — Я не могу. Пенициллин выдается только американским врачам, которые имеют право им пользоваться. Позвать капитана Эдлока?
   Моска кивнул, и немец вышел.
   Гелла улыбнулась Моске, словно извиняясь за причиненное ею беспокойство, но смогла выдавить лишь беспомощную полуулыбку. Моска улыбнулся и сказал:
   — Все в порядке.
   Он положил шляпку с вуалью на стул.
   Ждали они долго. Наконец появился капитан Эдлок. Это был полноватый молодой человек с добродушным лицом. Китель сидел на нем мешковато, галстук был распущен, воротник рубашки расстегнут.
   — Ну, давайте посмотрим, — сказал он приветливо и запустил пальцы Гелле в рот. — Да, боюсь, мой помощник прав, — и он кивнул в сторону застывшего в дверях немца, — ей надо колоть пенициллин и делать компрессы. Когда опухоль сойдет, мы все сделаем без труда.
   Моска, заранее зная ответ, все же спросил:
   — Вы можете дать ей пенициллин? — и понял, что произнес этот вопрос злобно и грубо и что сам вопрос был сформулирован не правильно. Он почувствовал, как Гелла сильно сжала его ладонь.
   — Увы, увы, — покачал головой капитан Эдлок. — Вы же сами знаете. Я готов ради вас нарушить инструкцию, но если я это сделаю, то все солдаты начнут водить ко мне своих девчонок.
   А за пенициллин мы строго отчитываемся.
   — У меня скоро будут готовы брачные бумаги, — сказал Моска. — Это обстоятельство не меняет дела?
   — Увы, — сказал капитан Эдлок. Моска понял, что тот искренне сожалеет. Капитан задумался. — Вот что, как только ваши документы вернутся подписанными из Франкфурта, дайте мне знать — я смогу обеспечить ей полный курс лечения. Не будем дожидаться оформления брака. Я и сам не хочу терять время на формальности, когда тут такое серьезное заражение.
   Гелла надела шляпку и вуаль, пробормотала слова благодарности немцу. Тот похлопал ее по плечу и сказал Моске:
   — Постоянно делайте компрессы. Возможно, опухоль опадет и так. Если станет хуже, отвезите ее в немецкий госпиталь.
   Когда они выходили из кабинета, Моска заметил у пожилого немца-дантиста выражение озабоченности на лице, словно здесь к Гелле отнеслись довольно легкомысленно.
   Вернувшись в управление гражданского персонала, он все рассказал Эдди. Гелла сидела за столом Моски.
   Эдди кипятился:
   — Слушай, сходи ты к адъютанту и поговори с ним: может, удастся поторопить Франкфурт с этими бумагами?
   Моска обратился к Гелле:
   — Посидишь тут или хочешь пойти домой?
   — Я подожду, — ответила она, — но не задерживайся. — Она пожала ему руку, ее ладонь была влажной от пота.
   — Тебе точно хорошо? — спросил он.
   Она кивнула, и Моска ушел.
   Адъютант разговаривал по телефону: в голосе вежливые интонации, открытое простодушное лицо выражало уважение к неодушевленному инструменту. Он слегка кивнул Моске, давая понять, что скоро закончит. Положив трубку, он любезно спросил:
   — Чем могу служить?
   Моска не сразу нашелся, что сказать, робея и волнуясь. Наконец он выдавил из себя:
   — Я бы хотел узнать, что слышно о моем прошении на вступление в брак. Бумаги вернулись?
   — Еще нет, — ответил адъютант вежливо и стал листать фолиант армейского устава.
   Моска, поколебавшись, спросил:
   — Нельзя ли каким-нибудь образом поторопить их там?
   Адъютант, не поднимая глаз, ответил:
   — Нет.
   Моска пересилил желание повернуться и уйти.
   — Как вы думаете, если я сам поеду во Франкфурт, это может ускорить прохождение бумаг? Может быть, вы посоветуете мне, к кому обратиться?
   Адъютант захлопнул толстый том и, впервые взглянув на Моску, сказал довольно резко:
   — Послушай, Моска, ты жил с этой девицей целый год и подал прошение на вступление в брак лишь спустя полгода после того, как был отменен запрет. И вдруг такая спешка. Я не могу, конечно, запретить тебе съездить во Франкфурт, но и гарантировать, что это поможет, тоже не могу. Ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим попыткам действовать в обход нормальной субординации.
   Моска не разозлился — только смутился и устыдился. Адъютант продолжал уже мягче:
   — Как только бумаги поступят, я тебе сообщу, о'кей?
   И получив от ворот поворот, Моска ушел. Идя в управление гражданского персонала, он старался прогнать печальные мысли и волнение, зная, что Гелла все прочитает на его лице. Но Гелла пила с Инге кофе и была занята беседой. Она сняла шляпку с вуалью и пила кофе маленькими глотками, но по ее сияющим глазам Моска понял, что она рассказывает о ребенке. Эдди, откинувшись на спинку стула и улыбаясь, слушал ее рассказ, увидев Моску, спросил:
   — Ну как, успешно?
   Моска ответил:
   — Нормально, он пообещал сделать все, что в его силах, — и улыбнулся Гелле. Правду он скажет Эдди потом.
   Гелла надела шляпку и попрощалась с Инге.
   Она пожала руку Эдди и взяла Моску под локоть.
   Когда они вышли за ворота военно-воздушной базы, Моска сказал:
   — Мне жаль, малышка.
   Она обратила к нему лицо и крепче прижалась к его локтю. Он отвернулся, словно не мог вынести ее взгляда.
   Рано утром, еще до рассвета, Моска проснулся и услышал, что Гелла беззвучно рыдает в подушку.
   Он притянул ее к себе, и она уткнулась ему в плечо.
   — Что, очень больно? — шепотом спросил он.
   — Уолтер, мне очень плохо! Так плохо! — ответила она. Эти слова, похоже, испугали ее, и она, уже не сдерживаясь, заплакала громко, как ребенок, которому приснился кошмарный сон.
   Боль пронзала все ее тело, отравляла кровь и проникала в каждую клеточку организма. Вспомнив, каким беспомощным выглядел Моска на базе, она испытала ужас, и горючие слезы полились из глаз неудержимым потоком. Она повторила:
   — Мне так плохо! — Она проговорила эти слова так невнятно, что Моска с трудом разобрал их.
   — Я поставлю тебе еще компресс, — сказал он и включил ночник.
   Он испугался, увидев ее. При тусклом желтом свете ночника была видна разросшаяся во всю щеку опухоль, левый глаз не открывался. Черты ее лица странно исказились, отчего теперь в нем было что-то монгольское. Она закрыла лицо руками, а он пошел на кухню согреть воды для компресса.
   Городские развалины, казалось, парили на двух лучах утреннего солнца, которое сияло прямо в удивленные глазки дочери Йергена. Сидя на большом камне, она запускала пальчики в открытую банку компота из сливы мирабели. Пыльный запах руин уже поднимался от земли. Малышка сосредоточенно выуживала желтые, точно восковые, ягоды и слизывала липкий сок с кончиков пальцев. Йерген сидел рядом. Он привел ее в эту уединенную ложбину среди руин, чтобы она смогла поесть деликатесных ягод, не делясь с немкой-няней.
   Йерген смотрел на личико дочери умильно и печально. В ее глазках явственно отражался неумолимый процесс расщепления детского мозга.
   По словам врача, оставалась единственная надежда — увезти девочку из Германии, из Европы. Йергену только и оставалось, что качать головой. Все деньги, заработанные им на черном рынке, пошли на возведение хрупкой стены, отгораживающей ребенка от страданий и несчастий окружающего ее мира. Но врач убедил его, что этого недостаточно. Что стена эта проницаема.
   И вот он вынес для себя окончательное решение. Он купит фальшивые документы и обоснуется в Швейцарии. На это потребуется еще несколько месяцев и уйма денег. Но она излечится, она вырастет и станет счастливой.
   Она вытащила очередную ягодку, желтую, сверкающую в глазури сиропа, и, чтобы доставить ей удовольствие, он открыл рот, словно прося угостить его. Она улыбнулась, и, увидев на губах дочки улыбку, он нежно взял ее за подбородок. В долине руин дочка представилась ему пробивающимся росточком, в этот миг она словно перестала быть человеческим существом: глаза были пусты, улыбка казалась страдальческой гримасой.
   Утренний воздух был напоен прохладой: осень остудила солнце и изменила цвет земли, окрасив серым груды мусора и щебня и разбросав там и сям коричневые пятна мертвой травы.
   Йерген ласково сказал:
   — Ну, пойдем, Жизель. Тебе пора домой, а я должен идти на работу.
   Девочка выронила банку мирабели — вязкий сироп разлился по камням и обломкам кирпича.
   Она заплакала.
   Йерген снял ее с камня, поднял вверх и прижал к себе.
   — Не скучай, сегодня я вернусь рано. И принесу тебе одну вещичку, которую ты сможешь надеть.
   Но он знал, что она будет плакать всю дорогу, пока они не поднимутся по крутым ступенькам к боковой двери церкви.
   Йерген увидел на фоне неба человеческую фигуру — человек шел по горам мусора, то и дело исчезая и снова показываясь среди холмиков мусора.
   Йерген снял девочку с плеча, поставил на землю, и она обхватила его за ногу. Мужчина преодолел последний холм, и Йерген с удивлением понял, что это Моска.
   Он был одет в военную форму с белой нашивкой гражданского служащего. В утреннем солнце его смуглая кожа приобрела сероватый оттенок, отчего на лице отчетливо проступили усталые морщинки.
   — Я тебя обыскался, — сказал Моска.
   Йерген потрепал дочку по голове. Девочка и ее отец отвели взгляд от американца. Йерген подосадовал, что их так легко нашли. Моска, похоже, это понял.
   — Твоя хозяйка сказала, что обычно вы по утрам ходите сюда.
   Солнце уже взошло, и до слуха Йергена донеслись звонки трамвая. Он недоверчиво спросил:
   — Зачем я тебе нужен?
   Внезапно один из склонов окружавших их мусорных холмов пополз вниз, вздымая тучу пыли, — это был миниатюрный оползень. Моска едва устоял на ногах, чувствуя, как ботинки погружаются в предательски ненадежный грунт. Он сказал:
   — Мне нужен морфий, кодеин и пенициллин для Геллы. Ты знаешь про ее зуб. Ей совсем плохо. — Он помялся. — Морфий нужен сегодня — она страшно мучается от боли. Я заплачу любую цену.
   Йерген подхватил дочку на руки и двинулся по руинам. Моска шел рядом.
   — Это очень сложно, — сказал Йерген, но все уже связалось у него в мозгу. Одним махом его отъезд в Швейцарию может приблизиться на три месяца. — Цена будет очень высокой.
   Моска остановился, и, хотя утреннее солнце совсем не припекало, Йерген заметил проступивший у него на лбу пот. И еще он заметил, что Моска явно обрадовался.
   — Господи, — сказал Моска, — я-то боялся, что ты вообще откажешь. Мне наплевать на цену, можешь назвать любую. Но достань мне все это сегодня же.
   Они стояли на вершине мусорного холма, и их взору предстали уцелевшие городские кварталы и церковь, в которой жил Йерген.
   — Приходи ко мне в полночь, — сказал Йерген. — Вечером не приходи: дочка будет дома одна. Она больна и может испугаться.
   Он ожидал услышать от Моски слова сочувствия и разозлился, не услышав их. Если этот американец так опечален болезнью своей полюбовницы, что же он не увозит ее с собой в Америку и не лечит там? И мысль, что Моска готов сделать для своей любимой все, что угодно, все, что он, Йерген, не может сделать для своей дочери, воспламенило в его сердце жгучую ненависть. Он сказал почти жестоко:
   — Если придешь до полуночи, я ничем не смогу тебе помочь.
   Моска остался стоять на вершине холма, глядя на удаляющуюся фигуру Йергена с ребенком на руках. Он крикнул ему вдогонку:
   — Не забудь — любую цену!
   Йерген обернулся и кивнул, а девочка обратила личико ввысь, в неподвижное осеннее небо.

Глава 20

   Эдди Кэссин и Моска вышли из управления гражданского персонала и в серых осенних сумерках направились к взлетно-посадочной полосе.
   — Ну, вот еще один старожил уходит из нашей команды, — сказал Эдди. — Сначала Миддлтон, потом Лео, теперь Вольф. Следующим, надо думать, будешь ты, Уолтер.
   Моска промолчал. Им навстречу шли толпы служащих базы: механики и грузчики — немцы, чей рабочий день закончился. Внезапно земля задрожала, раздался рев мощных двигателей: за зданием управления гражданского персонала замер огромный серебристый самолет.
   Предзакатное солнце висело далеко над горизонтом. Моска и Эдди остановились и закурили.
   Наконец они увидели, как от ангаров к взлетной полосе помчался джип. Они подошли к самолету в тот самый момент, когда джип, обогнув хвостовое оперение, остановился около трапа.
   Из джипа показались Вольф, Урсула и отец Урсулы, который тотчас стал быстро выгружать тяжелые баулы. Вольф весело улыбнулся друзьям.
   — Спасибо, ребята, что пришли проститься со мной! — сказал он и пожал обоим руки, а потом представил их отцу. С Урсулой они уже были знакомы.
   Пропеллеры гнали потоки воздуха, заглушавшего их слова. Старик подошел к самолету, провел ладонью по его серому телу и, словно голодный зверь, крадучись стал обходить самолет сзади.
   Эдди Кэссин шутливо спросил у Вольфа:
   — Он что, хочет улизнуть зайцем?
   Вольф засмеялся и ответил:
   — Да он не смог тайком пробраться на «Куин Элизабет»!
   Урсула не поняла юмора. Она пристально наблюдала, как багаж вносят в самолет, потом взяла Вольфа за руку.
   Вольф еще раз протянул руку Моске и Эдди и сказал:
   — Ну ладно, бывайте, ребята. Здорово мне с вами было, ей-богу. Когда приедете в Штаты, найдите меня. Эдди, у тебя же есть мой адрес.
   — Само собой, — холодно сказал Эдди.
   Вольф посмотрел Моске прямо в глаза и сказал:
   — Удачи, Уолтер. Жаль, что то наше дельце не выгорело, но теперь я думаю, ты был прав.
   Моска улыбнулся и сказал:
   — Удачи, Вольф.
   Вольф задумался и после недолгого молчания добавил:
   — Последний совет. Не тяни с отъездом отсюда, Уолтер. Возвращайся в Штаты как можно скорее. Вот и все, что я хочу тебе пожелать.
   Моска снова улыбнулся:
   — Спасибо, Вольф, я постараюсь.
   Из— за фюзеляжа показался отец Урсулы. Он подошел к Вольфу с распростертыми объятиями.
   — Вольфганг! Вольфганг! — с чувством вскричал он. — Ты же не забудешь обо мне, Вольфганг?
   Не оставишь меня тут? — Старик едва не плакал.
   Вольф похлопал толстяка по плечу, и тот обнял его. — Ты мне теперь как сын, — произнес старик плаксиво. — Мне тебя будет очень не хватать.
   Моска видел, что Вольфу это все действует на нервы: он, видимо, только и мечтал поскорее оказаться в самолете.
   Отец обнял Урсулу. Он уже рыдал в голос:
   — Урсула, доченька моя! Доченька моя! Ты единственное, что у меня осталось в жизни, ты же не забудешь папу, ты же не оставишь его одного умирать в этой ужасной стране? Нет, моя маленькая Урсула не сделает этого!
   Дочка поцеловала его и ласково промурлыкала:
   — Папа, не расстраивайся так. Как только я выправлю бумаги, ты приедешь к нам. Пожалуйста, не расстраивайся.
   У Вольфа на лице застыла натужная улыбка.
   Он тронул Урсулу за плечо и сказал ей по-немецки:
   — Ну, пора.
   Толстый старик испустил вопль:
   — Урсула! Урсула!
   Но девушка теперь уже и сама потеряла терпение: ее рассердило столь неподходящее проявление горя по поводу свалившегося на нее счастья.
   Она вырвалась из цепких рук старика-отца и бросилась по трапу в самолет.
   Вольф взял старика за руку.
   — Вы расстроили ее. Но я вам обещаю: вы уедете отсюда и проведете остаток своих дней в Америке с дочерью и внуком. Вот моя рука.
   Старик склонил голову.
   — Ты добр, Вольфганг, ты очень добр.
   Вольф смущенно помахал Моске и Эдди и торопливо взбежал по трапу.
   В иллюминаторе появилось лицо Урсулы, которая сквозь грязное стекло махала отцу. Он снова заплакал и стал махать ей большим белым платком. Взревели двигатели. Бригада наземного обслуживания откатила трап в сторону. Большое серебристое тело самолета дернулось и медленно двинулось по бетонному полю. Самолет медленно повернул, чуть качнув крыльями, побежал прочь и вдруг, словно нехотя преодолевая сопротивление какой-то невидимой злой силы, оторвался от земли и взлетел в мрачное осеннее небо.
   Моска смотрел на самолет, пока тот не скрылся в выси.
   Эдди Кэссин процедил:
   — Задание выполнено, еще один счастливчик покидает Европу. — В его голосе слышалась горечь.
   Все трое молча смотрели в небо, и по мере того, как солнце выплывало из осенних туч и заваливалось за горизонт, их три тени постепенно сливались в одну гигантскую тень. Моска взглянул на старика, который никогда не выберется из Германии и не увидит родную дочь. Его широкое мясистое лицо было обращено к пустому небу, словно он искал там какой-то знак надежды или обещания. Потом его маленькие глазки-щелочки остановились на Моске, и он произнес с ненавистью и отчаянием:
   — Ах, друзья мои, вот и все!
   Моска опустил кусок полотна в таз с кипятком и, хорошо отжав, положил горячую ткань на лицо Гелле. Она лежала на диване, плача от боли. Щека у нее сильно опухла, лицо перекосило на одну сторону, уродливо исказив линию губ, левый глаз заплыл. В кресле у дивана сидела фрау Заундерс с ребенком на руках, наклонив бутылочку с соской, чтобы младенцу было легко сосать.
   Меняя компрессы, Моска успокаивал Геллу:
   — Будем ставить компрессы пару дней, а там все пройдет. Только лежи, не шевелись.
   К вечеру опухоль чуть опала. Ребенок начал плакать, Гелла села и потянулась к нему. Она сняла с лица компресс и сказала Моске:
   — Я больше не могу.
   Она взяла у фрау Заундерс ребенка, приложила его головку к здоровой щеке и стала тихо напевать: «Бедный мой малыш, мама не может тебя покормить». И потом неверными руками с помощью фрау Заундерс стала менять пеленки.
   Моска молча смотрел. Он видел, что из-за непрестанной боли и бессонницы, мучившей Геллу всю неделю, она совсем обессилела. Врачи в немецком госпитале сказали, что ее заболевание не слишком серьезно, чтобы ей прописывать пенициллин, Он только и надеялся на то, что Йерген сегодня в полночь принесет наконец обещанные лекарства. Уже два раза Йерген его подводил.
   Гелла запеленала ребенка, и Моска взял его на руки. Он баюкал малыша на руках, а Гелла силилась улыбнуться. В глазах у нее опять стояли слезы, и она отвернулась к стене. Она начала коротко всхлипывать, не в силах выдержать боль.
   Моска крепился сколько мог, потом положил малыша обратно в коляску.
   — Пойду схожу к Йергену, узнаю, достал ли он лекарства, — сказал он.
   До полуночи было еще далеко, но черт с ним.
   А вдруг он застанет Йергена дома? Было около восьми, немцы в это время обычно ужинают. Он наклонился поцеловать Геллу.