Раткевич Элеонора. Ларе-и-т`аэ

   Разумеется, неприятности будут. Их просто не может не быть. Вот только – какие?
   Нет, решительно, Лерметт ожидал совсем иного.
   Он ожидал, что Зеркало Времени будет устанавливать Алани – но госпожа Мерани Алмеррайде расправилась с этим его ожиданием, лишней минуты не потратив на споры. Повторный опыт мог оказаться неудачным, несмотря на всю пресловутую талантливость Алани, студент мог брякнуться в обморок посреди залы совета… ничего этого не случилось. В руках господина Леффара магия Зеркала Времени была образцово надежной. Не только таланта, но и навыка Леффару было не занимать. Держался он как ни в чем не бывало, разве что под самый конец едва побледнел – но и только.
   А еще Лерметт ждал, что ему не поверят. Мало ли что можно показать в магическом зеркале – и что же, прямо так сразу безоговорочно уверовать в истинность видения? Даже маги-посредники, предусмотрительно привезенные гномьей бабушкой из Арамейля… кто поручится за их поручительство? Легко ли поверить, что привычный мир безвозвратно уходит прочь, а на его место уже примеривается совсем другой, равно враждебный для всех? А уж поверить тому, что его враждебности можно и нужно противостоять… нет, об этом потом, после… но и убедить королей в истинности видения будет нелегко. В этом Лерметт был убежден крепко и задолго до нынешнего дня составлял, придумывал и по многу раз переиначивал фразы, способные донести до слушателей его веру и знание… они оказались ненужными, эти фразы.
   Видение в Зеркале Времени ошеломило всех без исключения – может, именно потому поверили все безоговорочно. Ожидаемых неожиданностей – если только можно так выразиться – не возникло. Первая часть совета прошла на удивление гладко, без помех – ну, не считать же помехой, в самом деле, недовольное бухтение Алани, разжалованного из магов в секретари! Тем более, что и бухтел он совсем тихонечко, себе под нос – ведь, если разобраться, его могли не с пером в руке за стол переговоров усадить, а и вовсе выставить, так что нечего жаловаться на судьбу – она может и передумать.
   Нет, ни одной из предугаданных неприятностей в начале совета не случилось. Они произошли несколько позднее – как только потрясенные видением короли пришли в себя и принялись высказывать свои мнения – и первым взял слово государь Риэрна.
   – Не вижу, в чем беда, – Иргитер картинно взмахнул рукой – широко, округло. – Ведь есть же маги! В конце концов, зачем-то Найлисс кормит на своей земле весь этот Арамейль.
   Лерметт аж дыхание затаил. Сказать, что земля, на которой находится Арамейль и его университет, в полном смысле этого слова принадлежит Найлиссу – само уже по себе заявление сильное. А брякнуть, что Найлисс его еще и кормит… Да, за подобными словами должно неминуемо последовать нечто весьма и весьма необычное. Лерметт так и замер, предвкушая продолжение.
   – И чего ваше величество ожидает от магов Арамейля? – нахмурился Илмерран.
   – Ну, как же! – Иргитер был непритворно удивлен несообразительностью гнома. – Должна ведь и от магов польза быть. Выставить их всех вдоль реки, сколько их есть – их ведь много там… – Лерметт был готов поклясться, что с губ риэрнского венценосца едва не сорвалось «дармоедов». – И пускай покажут, на что способны. Если, скажем, огненную стену воздвигнуть… – Тон Иргитера был таким деловитым, что поневоле оторопь брала. – И пускай себе лезут, коли сгореть охота.
   Тишина в зале совета воцарилась мертвая. Все-таки тяжелая это работа – быть королем, и привычки она воспитывает необычные. Например, привычку сдерживаться во что бы то ни стало. Никто и слова не проронил. Один только Эттрейг – что поделать, темперамент эттармского оборотня укротить не так-то легко – чуть скосил глаза, чтобы взглянуть с брезгливым интересом на человека, способного не только помыслить, но еще и вслух предложить такое: подвергнуть мучительной смерти в огне тысячи тысяч людей только за то, что они умирают с голоду. Лерметт и сам с подобным отродясь не сталкивался, но подкатившую к горлу дурноту удержать сумел.
   – Я запомню, – очень тихо и очень веско промолвил Аннехара.
   Да… а ведь никто Иргитера за язык, что называется, не тянул. Сам нарвался, причем исключительно по собственной тупости. Он не просто отказывается воспринимать степняка Аннехару как равного себе – нет, Иргитер и вообще не видит в нем человека, не то бы поостерегся. Но Аннехара для него не более чем неодушевленный предмет. Мы ведь позволяем себе обсуждать в присутствии стола, какой скатертью его покрыть к празднику… а может, лучше порубить это старье на дрова? Позволяем – и не предполагаем при этом, что стол может и обидеться. Столу ведь не то, что обижаться – ему и понимать-то нашу речь не полагается.
   – Подобное предложение, – медленно произнесла госпожа Мерани Алмеррайде, – я не собираюсь даже обсуждать.
   Лицо ее побледнело, и старческий румянец небольшими пятнами проступил на ее щеках особенно отчетливо. До сих пор даже промельк седины не делал эту властную женщину старой с виду – а теперь Лерметт не только понял, но и ощутил, что она очень стара. Но – странное дело – даже под грузом прожитых лет, явившим себя столь внезапно, она не выглядела ни дряхлой, ни тем более ветхой. Наоборот, именно теперь она показалась Лерметту особенно величественной.
   – Тем более что оно все равно неисполнимо, – встрял неугомонный Алани, отрываясь от своего пергамента, – так что и обсуждать нечего.
   На лице госпожи ректора проступило нечто, безошибочно внятное любому, а уж тем более Алани: «А тебе, студент, никто слова не давал!» Что да, то да – когда короли говорят, писцы, как правило, помалкивают. Однако всеобщий удивленный взгляд Алани встретил бестрепетно.
   – Это еще почему? – вскинулся Иргитер.
   – Как бы объяснить, чтобы получилось понятно… – Алани на миг приопустил ресницы, будто в задумчивости, но Лерметт готов был поклясться, что раздумье его напускное. На самом деле Алани великолепно знает, что именно собирается сейчас сказать. Чтобы студент Арамейля – и вдруг не знал! Тамошние выученики за словом в карман не лезут… а те, кто лезет, кто шарит по карманам, кошелькам и прочим загашникам в поисках нужных слов, может быть кем угодно, только не студентом Арамейля.
   На лице Мерани Алмеррайде помимо воли проступил тот хищный интерес, с которым любой прирожденный преподаватель внимает словам своего питомца, даже и самым незначительным.
   – Вот вы, ваше величество, сильный человек, не так ли? – с деланным простодушием осведомился Алани.
   Иргитер горделиво приосанился. Короли и на сей раз смолчали – хотя по губам Эвелля, сидевшего напротив Сейгдена, скользнула легкая тень улыбки.
   – И вам бы не составило труда убить детеныша леопарда? – скорее утвердительно, нежели вопросительно произнес паж.
   – За хвост – и об стенку, – небрежно отмахнулся Иргитер.
   Эттрейг поморщился.
   – Но со взрослым леопардом управиться уже не так легко – даже и вам, – вполне дружелюбно продолжил Алани.
   Иргитер кивнул, чуть помедлив: отрицать очевидное ему не хотелось, признавать – тоже.
   – А теперь представьте себе, ваше величество, что вокруг, сколько глаз хватает, от горизонта до горизонта – одни сплошные леопарды, – заключил Алани. – Скольких вы успеете порубить своим мечом? Двоих? Пятерых? Ладно, пусть даже десяток – но ведь остальные никуда не денутся.
   Иргитер подавленно молчал. Видимо, несмотря на явную скудость воображения, он сумел-таки себе представить безбрежное море леопардов – живое, враждебное, исполненное убийственной мощи.
   – У магии, как и у всякой силы, есть свой предел, – безжалостно добавил Алани. – И ее не хватит на несметную толпу точно так же, как и вашего величества не хватит на всех этих леопардов. Да, многие сгорят в этом огне… очень многие – а потом они насытят его собой, и он угаснет. Тысячи погибнут – но тысячи тысяч пройдут… по их пеплу пройдут, с оружием в руках… и вот от них уже точно пощады ждать нечего.
   – Это если они не перепугаются насмерть. – Иргитер все же не был готов смириться с поражением – и от кого! От зеленого мальчишки, сопляка, челядинца!
   – Если у людей за спиной голод, а впереди огонь, они шагнут в огонь, – отрезал Алани.
   Госпожа ректор смотрела на дерзкого студента так пристально и неотрывно, будто он без подготовки сдавал в присутствии самых строгих профессоров Арамейля невероятно важный экзамен. Сдавал… или… или уже сдал?
   – К тому же надо абсолютно не понимать основного закона любой магии, чтобы предложить к обсуждению подобную… идею. – Все же Алани удалось обуздать свою юношескую запальчивость, и он сумел заменить в последний момент роковое слово «мерзость» другим, нейтральным.
   – Какой еще закон? – едва не взвыл Иргитер.
   – Навряд ли он представляет интерес для вашего величества, – улыбнулся Алани, овладев собой вполне. – Вы ведь не маг, и даже пытаться не станете. У вашего величества есть куда более насущные заботы, истинно королевские.
   А вот это – чистейшей воды дерзость, между прочим! Вежливое хамство под маской комплимента. Иргитер все-таки редкостный болван – надо же принять эти слова за чистую монету. Ишь как плечи-то расправил! Лерметт подавил ухмылку. Непременно следует после совета устроить Алани выволочку: нельзя все-таки настолько откровенно нахальничать. Иргитер не понял – а кто другой может оказаться и сообразительнее. Хотя догадаться, с чего вдруг Алани так вызверился, проще простого, и винить его за небывалую дерзость нельзя. Лерметт и сам с трудом удерживается.
   – Хорошо, студент, – произнесла бабушка Илмеррана, соединив кончики пальцев обеих рук. – Благодарю. Довольно.
   Алани побледнел, но не от ужаса – от счастья. При всем своем невыносимом занудстве гномы – народ чудовищно темпераментный. Но даже самый бешеный темперамент не может заставить ректора Арамейльского университета самозабвенно аплодировать – разве что сомкнуть кончики пальцев. О высшей похвале студент и мечтать не смеет.
   Впрочем, разве эти беззвучные аплодисменты им не заслужены? Найти аргументы, способные пробить бычий череп Иргитера – само по себе достижение, а уж вспомнить в пылу спора основной закон магии – настолько основной, что о нем обычно и не вспоминают – похвально тем более. Лерметт, хотя и не собирался сменить ремесло короля на более спокойное ремесло мага, закон этот знал. Живое существо, а уж тем более человека, с помощью магии можно захватить, превратить, поработить – только не убить. Если только ты не самоубийца. Отнимая чужую жизнь при посредстве магии, неизбежно платишься собственной. Пусть и не целиком, пусть только какой-то ее частицей – но эта частица невозвратима. Никакое волшебство не вернет магу-убийце утраченную часть силы и непрожитые годы. Даже самого сильномогучего мага хватит едва ли на десяток магических убийств, да и то сомнительно. Вот поэтому любой черный маг предпочитает яд, кинжал и прочие, куда более тривиальные способы избавляться от неугодных. Конечно, жертву можно предварительно околдовать, обездвижить – не только можно, но и желательно – а вот убивать ее придется все-таки вручную. Вот почему предложение Иргитера не только гнусная пакость, но еще и редкостная бессмыслица. Едва только огненная стена поглотит первую жертву, она станет магическим орудием убийства, а ее создатели – убийцами. Маги, воздвигшие ее, умрут прежде, чем счет их жертв превысит семерых погибших на одного мага. А вот тогда от всех остальных, как верно заметил Алани, пощады не получит никто.
   – Полагаю, – изрек Лерметт, взглядом веля Алани умолкнуть и склониться над своим пергаментом, словно бы ничего и не было сказано, – теперь мы можем приступить к дальнейшему обсуждению.
   – Тем более что стена, – сдержанно произнес Сейгден, – даже и огненная, не удержит пустыню.
   – Лик мира меняется, – тихо произнес Лерметт, – хотим мы того или нет, и запретить это не в нашей власти. Но вот улыбнется он нам или скорчит жуткую рожу – зависит от нас.

Глава 5
Молочный час

   Эннеари уже привык к тому, что утро в Найлиссе начинается с Алани. Но сегодняшнее утро началось с Лерметта. Когда Арьен еще затемно (как и всегда) вышел в Гостиную Гобеленов, Лерметт уже был там – аккуратно, волосок к волоску причесанный, тщательно одетый, еще источающий запах свежей воды после утреннего умывания. Лицо его в свете одинокой свечи показалось эльфу непривычно утомленным – слишком уж резкие тени залегли в складках губ и возле крыльев носа.
   – Рано ты сегодня поднялся, – не скрывая удивления, заметил Эннеари.
   – А я и не ложился, – возразил Лерметт.
   Нет, не показалось – и свеча тут совершенно не при чем!
   – Послушай, – помолчав, осведомился Лерметт, – я давно тебя спросить хотел, да как-то не получалось. Эльфы любят молоко?
   Эннеари моргнул от неожиданности.
   – Эльфы очень любят молоко, – горячо заверил он и широко улыбнулся.
   Еще бы! Для эльфов, так долго запертых в своей Долине, молоко было диковинкой – не меньшей, чем пестрый ворох осенних листьев. Вырвавшись, наконец, в Луговину и распробовав белый напиток, многие эльфы – особенно те, кто помоложе – так пристрастились к диковинному питью, что и за уши не оттащишь. Неугомонную троицу – Ниеста, Аркье и Лэккеана – в Луговине беззлобно прозвали котятами, и ведь недаром. Даже и у Арьена при одном только слове «молоко» невольно возникает на устах эта мечтательная улыбка.
   – Тогда зови остальных, – молвил Лерметт, – и пойдем.
   – Куда? – не понял Эннеари.
   – Молоко пить, – усмехнулся Лерметт, – а ты как думал?
   Лицо его было непривычно неулыбчивым, и дружеская усмешка выглядела на нем странной, почти чужой.
   Непонятная затея короля вызвала одно только оживление. Вопросов вышколенные Арьеном ради посольства эльфы не задавали. Кто их знает, этих королей… может, это у них обычай такой – пить молоко до свету, да еще при этом куда-то за ним ходить? Или это не королевский обычай, а во всем Найлиссе так заведено? Спрашивать, во всяком случае, эльфы поостереглись. Никогда не знаешь, какой вопрос покажется людям чудовищной обидой. Ну, Лерметт, скорее всего, не обидится, а разъяснит терпеливо – но вот Арьен потом наверняка отчитает за неуместные вопросы. Вот же приладился нотации читать – можно подумать, он не эльф, а гном! Нет, лучше Лерметта расспросить потом, позже, тихомолком, когда несносный Арьен отвернется.
   А Эннеари и подавно не задавал вопросов. И без них ясно, что у Лерметта тяжесть на душе… а вот какая – лучше покуда не спрашивать. Если кто-то оказал тебе честь, назвав своим другом, права лезть в душу он тебе тем самым не давал. Раз Лерметт не рассказывает сам – значит, не хочет… или не может. Ничего, вот прогуляется по найлисским улицам, молока попьет, авось да и разговорится.
   – Пойдем не через парк, – предупредил Лерметт, – а через главный вход. Так будет ближе.
   Можно через главный вход, отчего бы и нет? Да через любой – лишь бы с лица Лерметта исчезло это непривычное, чужое выражение. И неважно, что для этого придется делать – молоко пить или на голове ходить… через главный вход, разумеется.
   Предрассветный Найлисс встретил их туманом. До сих пор Эннеари за свою жизнь туманов повидал немало – и в горах, и над рекой, и вдоль луга, и на лесной опушке. Он полагал, что знает о тумане все… а оказалось – ничего. Само его вещество в Найлиссе было каким-то другим. Его розовато-серые стены ритмично и стройно вздымались колоннами, прочерчивались карнизами, нависали балконами и смыкались нежными арками. В каждую из улиц Найлисса словно бы вдвинулась еще одна, сложенная из тумана, похожая и непохожая на ту, что из камня… полно, да ты и скажешь ли, положа руку на сердце, которая из этих молчаливых улиц каменная, а которая – нет? Даже собственных шагов не слыхать… тихие улицы безмолвно переговариваются друг с другом, дома доверительно беседуют между собой на языке очень странного, ни на что не похожего молчания… и не только между собой, они и с Эннеари говорят, наперерыв стараясь поведать что-то заезжему эльфу – вот только он их языка не знает… что нужно от него этим каменным и туманным громадам? Чего они хотят – зовут или предостерегают? В любом случае они не лгут, ведь они все такие степенные, добротные – и те, что из камня, и те, другие… открой любую дверь, хоть бы и призрачную, и ты войдешь, и обнаружишь за порогом мирно спящую жизнь… вот только куда ты выйдешь потом, пожелав покинуть воздвигнутые туманом стены? На какую мостовую ступит твоя нога, вновь перешагнув порог? Куда заведет тебя этот тихий, еле слышный, почти призрачный звон?
   Эннеари моргнул. Нет, это не наваждение. Туман и в самом деле звенел – еле-еле слышно, потом все громче, все настойчивей. Он пел, и пению его вторило приглушенное постукивание, словно все спящие поблизости принялись в своих постелях щелкать пальцами под одеялом. А потом из серой пелены застенчиво и мудро высунулась такая же серая морда ослика, и над туманом пронесся высокий чистый голос: «Молоко-о-оо!»
   Туман остался, но морок схлынул. Десятки таких же высоких голосов тут же откликнулись: «Молоко-о-оо!.. Молоко, сметана, сливки!.. Молоко, молоко, мо-ло-ко!» – и этот призыв катился все дальше и дальше по улицам Найлисса, подхваченный все новыми голосами. Окна распахивались одно за другим, отворялись ставни, заспанные девушки и зевающие старухи окликали задравших головы детей с кувшинами и кувшинчиками, бойко перебирали копытами ослики, и туман отзывался блаженным выдохом: «Молоко-оо…»
   – Кому молока? – солидным взрослым голосом спросил парнишка ростом от силы до пояса Эннеари, отделяясь от тумана.
   – Всем, – ответил Лерметт, принимая из рук мальчишки маленький обливной кувшинчик, до краев полный молока. Туман ли смягчил резкие складки на лице короля – или они и вправду разгладились хоть немного?
   Эннеари выглотал свой кувшинчик в пять исполинских глотков, едва не захлебнувшись, и потянулся к поясу.
   – За счет короля, – ухмыльнулся Лерметт, кидая мальчишке золотой. Глаза паренька округлились, словно брошенная ему монета, но визжать, радуясь негаданной удаче, и молотить пятками воздух он все-таки не стал.
   – Никогда в жизни… – прошептала Илери тающим, как туман, голосом, но что именно «никогда», так и не сказала.
   Лоайре, запрокинув голову, с лихостью заправского выпивохи подхватывал последние капли молока, вытекающие из кувшинчика.
   – А почему кругом одни дети? – полюбопытствовал Лэккеан.
   Мальчишка презрительно фыркнул: мол, кто это тут, спрашивается, дети?
   – Взрослым недосуг каждый день мотаться в Найлисс из придорожных сел и городков с молоком, – вместо него ответил Лерметт. – Да и подросткам постарше свое заделье найдется. А детям отчего не сходить с осликами? Семье подмога… опять же взрослое дело, не баловство. Их никто не обидит и не обманет.
   Мальчишка уважительно кивнул и поковырял ногой мостовую – но та оказалась крепкой и не проковыривалась.
   – Я первый год в Найлисс хожу, – обстоятельно поведал он, – а кто дольше ходит, у них уже и свои дома есть, сговоренные. Они прямо туда молоко и везут.
   – В Найлиссе это время называется «молочный час», – вновь усмехнулся Лерметт, глядя, с каким наслаждением обвитые прядями тумана эльфы лакомятся молоком. – Есть и еще один, вечерний, но я был уверен, что утренний вам понравится больше.
   – Мне тоже. – Огромная рука вложила монету в ладошку мальчика и подхватила кувшинчик едва ли не прежде, чем он наполнился.
   – Сейгден! – ахнул Эннеари при виде суланца.
   Лерметт, напротив, если и был удивлен, то не слишком.
   – Не спится? – поинтересовался он таким тоном, словно заранее знал ответ.
   – Ты-то сегодня спал ли после вчерашнего? – хмыкнул Сейгден, возвращая мальчишке опустевший кувшинчик. Тот с достоинством взял кувшинчик, испытующе окинул взглядом щедрых утренних прохожих – а вот не захочется ли им еще молока? – потом, приняв решение, хлопнул ослика по серому боку так, что колокольчики его ответно тенькнули, взял длинноухого под уздцы и удалился, не забывая задирать голову и покрикивать: «Молоко, сметана, сливки! Молоко-о!»
   Лерметт вздохнул и опустил голову.
   – Какое там… – задумчиво произнес он. – И ведь это только начало. Дальше легче не станет.
   – Но почему? – удивился Эннеари. – Дело ведь у тебя очевидное.
   Оба короля негромко и невесело рассмеялись.
   – Это для тебя оно очевидное, – пояснил Лерметт.
   – А даже если и так, – криво усмехнулся Сейгден, – своя выгода в нем не очевидна почти ни для кого – а это опасно.
   – И состав совета не совсем тот, которого я ожидал, – молвил Лерметт.
   – Ты ждал, что Аженк приедет сам? – ехидно удивился Сейгден.
   – Пожалуй, нет, – признал Лерметт. – Но Эттрейг и Шеррин – это неожиданность.
   – Как сказать, – возразил Сейгден. – Их я, пожалуй, что и ждал… а вот чего ждать от них…
   Эннеари растерянно переводил взгляд с одного короля на другого.
   – Три королевства отделались от приглашения на свой лад, – сжалился над ним Лерметт. – Аффраль, Эттарм и Адейна. Сейгден прав, от Аффрали этого и следовало ожидать. Аженк – склочник и напыщенный дурак – но при этом очень даже себе на уме… которого у него нет. Пожалуй, даже хорошо, что он не приехал. Все ему мерещится, что интересы Аффрали ущемляются. С него бы сталось спеться с Иргитером. Двоих таких злобных упрямцев нипочем не переговоришь.
   – Зато принцу Орвье наверняка дан приказ ни во что не вмешиваться, – усмехнулся Сейгден.
   – Но голосовать ему так или иначе, а придется, – вздохнул Лерметт. – От Аженка я хотя бы понимал, чего ожидать, а Орвье… тем более что король Эттарма тоже не приехал.
   – Это как раз не странно, – возразил суланец. – У Эттрейга теперь есть кому за ним присмотреть. Я бы и сам удивился – но Талле на мечах только мне и уступает.
   Еще того лучше! Нет, никогда Эннеари не разберется в человеческих обычаях. Почему за королем непременно должен кто-то присматривать – он ведь не ребенок? И зачем для этого нужен мастер клинка? Или речь идет о телохранителе – говорят, иные короли людей в телохранителе очень даже нуждаются?
   – У Трейгарта падучая, – вновь разъяснил Лерметт. – Эттрейг не сын ему, а племянник. До сих пор он Трейгарта без присмотра ни на минуту не оставлял. Даже на ристаниях в прошлом году. А теперь он приехал один. Я хорошо знаю, что за человек Трейгарт – очень умный, хотя и несчастливый. А вот что представляет собой Эттрейг в политике сам по себе…
   – Думаю, он тебя не разочарует, – пообещал Сейгден. – Талле о нем хорошего мнения, а ей я верю.
   – И Адейна… – вслух размышлял Лерметт. – Шеррин ведь даже не наследница престола – так почему приехала она, а не ее отец? Три голоса из семи, о которых я не могу ничего сказать с уверенностью. Да разве только они? Аккарф Иргитеру ближний сосед – кого он захочет поддержать, Найлисс или Риэрн? Адейна зажата между Риэрном и Юльмом – чью сторону она примет… да еще и не сказано, что Юльм будет согласен, когда Эвелль опомнится. Ничего, Арьен, ты погоди – вот пройдет первое ошеломление, вот начнется битва за личные интересы… такого насмотришься – вовек не забудешь.
   То, что рассказывал Лерметт, было интересным и, вне всякого сомнения, важным… но в эту минуту яркий рассветный луч, расталкивая туман, пробился к лицу Сейгдена – и у Эннеари мигом пропал весь интерес к политике. То, что он увидел на этом подвижном массивном лице, было таким неожиданным… нет, ну как же Арьен вчера ничего не заприметил, пусть даже и в суматохе! Это ведь просто бросается в глаза.
   – Я не знаю, – смущенно начал он, тронув Сейгдена за рукав, – может, я хочу спросить непозволительное… – От волнения он едва не спутал слова. – Я не знаю, можно ли мне спрашивать… но ведь вы женаты на эльфийке, правда?
   Лерметт от изумления широко распахнул глаза. Спустя всего лишь миг ему предстояло удивиться гораздо сильнее.
   – Откуда ты узнал? – резко спросил Сейгден.
   – Он не узнал, – улыбнулась Илери, – он увидел. Такое можно скрыть от человека, но не от эльфа. Нам это очень хорошо видно.
   – Если хотите, у вас это на лице написано, – подтвердил Арьен.