Раткевич Элеонора. Ларе-и-т`аэ

   Пожалуй, выплеснуть из пруда столько воды единым движением не смог бы никто, даже если бы ведром черпанул. Тем более что из ведра можно так основательно окатить за один раз только одного человека – а тут досталось всем. Всем, кроме самого эльфа – и Шеррин. Придворные разноголосо взвыли, фрейлины завизжали – наверное, осенняя вода оказалась очень холодной. Под их слаженный вопль стрела взмыла из воды в ореоле радужных брызг и стряхнула с острия ожерелье в подставленную руку эльфа.
   – Кто-нибудь желает положить эту реликвию на место? – мягко осведомился эльф, глядя на капли, стекающие с ожерелья.
   Тишина стояла такая, что Шеррин отчетливо слышала, как падают наземь эти капли.
   – Что ж… задумчиво произнес эльф. – Если так, я сам помогу ее высочеству передать ожерелье его владельцу.
 
   Шеррин почти не помнила, как эльф подал ей руку и как она приняла эту руку – помнила только, что ее собственная ладонь была холодна, как ледышка, холодна настолько, что запястье эльфа, которого она, повинуясь этикету, едва касалась кончиками пальцев, показалось ей жарким, как дыхание костра. Шеррин вдруг охватило совершенно неуместное, детское какое-то желание – вот бы лучник взял ее озябшие руки в свои и не выпускал, пока они не согреются! Ее знобило, и она лишь с трудом удерживала дрожь. Боги, до чего же можно довести человека! Рядом с ней рука об руку идет живая песня… а может, даже сказка… из тех, что ей в детстве рассказывал старый Даннек… там, у себя в Адейне, куда эльфы не заезжают даже ненароком, она и мечтать не могла ни о чем подобном… и вот мечта, до которой она ни разу не дотронулась мысленно, касается ее руки – а в горле все равно застрял отвратительный комок, исходящий горечью, и дышать все равно трудно, вот хочешь вдохнуть поглубже, а оно почему-то ну никак не дышится… наверное, потому, что ей так холодно… наяву она не вошла в пруд – но сейчас осенняя вода сомкнулась над ее головой, сдавила грудь, сковала плечи, потянула на дно… а на дне холодно, и никаких песен не слышно – вода любую мелодию заглушит…
   Эльф на ходу подбросил ожерелье левой рукой, поймал его и привесил к поясу. Лиловые камни сверкнули в полете искрометной улыбкой, и Шеррин помимо воли почти улыбнулась им в ответ. Почти. Она бы непременно, обязательно ответила на их улыбку своей – если бы помнила, как зовут идущего рядом эльфа. Шеррин не могла вспомнить его имени, и это отчего-то мешало ей улыбнуться.
   Внезапно эльф остановился, развернулся к Шеррин лицом и левой – свободной – рукой крепко сжал ее запястье.
   – Не бойтесь, – произнес эльф очень тихо и очень серьезно. – Не надо. Они вас больше не обидят.
   «Если бы!» – едва не выкрикнула Шеррин. Одно счастье, что комок в горле не стал потакать ее мгновенной слабости – так сдавил глотку, что едва не пресек и те жалкие остатки дыхания, что у нее еще были. Повезло. Иначе она бы наверняка завопила – и опозорилась перед эльфийским лучником вконец. Не обидят, как же! Да что ты в жизни понимаешь? В той сказке, из которой ты сбежал, они бы и помыслить обо мне без почтения впредь не осмелились – а здесь все совсем по-другому. Это сейчас они такие тихие да кроткие, стрелок – пока ты рядом. Пока от страха своего не опомнились толком. Ты погоди, вот они отдышатся, вот улучат момент, когда тебя вблизи не окажется… хотя зачем выбирать какой-то там момент? Не век при моей особе заезжему эльфу состоять, у него и свои дела найдутся… вот как он за свои дела примется, а еще того лучше – уедет… ведь уедет же он когда-нибудь, верно? Уедет… вот тогда-то они меня заживо и сожрут. В день по кусочку. Чтобы надолго хватило. А уж сегодняшний-то день мне наверняка припомнят. И я ничего не смогу сделать – потому что у меня нет выхода, стрелок. Меня не в пруду, меня в выгребной яме утопят… да я там уже тону – и, право, лучше бы мне было не выныривать на это краткое мгновение, лучше бы не видеть, никогда не видеть, как сияет солнце в ослепительно синем небе… потому что теперь мне будет стократ мучительней снова тонуть, захлебываться… вот почему холод не желает отпустить меня! Потому что у песни век недолог – пока не отзвучала… а когда замрет последний отзвук, снова начинается жизнь… и в этой жизни ты ничего не понимаешь, Эннеари. Ничего.
   Стоило Шеррин заговорить с эльфом хотя бы мысленно, как его имя вспомнилось само собой, без малейших усилий с ее стороны. В любую другую минуту Шеррин бы этому обрадовалась – как и звучанию эльфийского имени, а заодно и тому, что оно удивительно пристало ясноглазому стрелку. Это имя льнуло к нему, как сияние росы к луговой траве.
   В любую другую минуту Шеррин улыбнулась бы такому неожиданному сравнению. Но не теперь. Теперь она ему даже не удивилась.
   – Нет, – бесцветным голосом ответила она. – Вы… вы просто не понимаете…
   Кого Шеррин имела в виду, говоря «вы» – одного ли Эннеари или всех эльфов разом – сказать трудно. Ей бы самой это нипочем не удалось.
   – Наверное, – неожиданно покладисто согласился эльф. – Я не очень хорошо знаком с обычаями людей…
   "Да при чем здесь обычаи – и тем более люди !"
   – … так что я не все могу понять. Я и правда не понимаю – почему вы такая печальная?
   Вздумай эльф неожиданно ударить Шеррин по лицу, ей и то бы не сделалось так больно. Так больно – и так гадко. Контраст между сказкой и жизнью был так мучителен, что, казалось, хуже и быть не может. Оказалось, может – и еще как! Действительность смеялась над ней куда более жестоко. Песня с одних уст слетела, а к другим ее вовек не прижмешь… и велика ли беда, что песня – не губы, а их дыхание, что твоих губ она не согреет, улетая от них прочь, расставаясь, покидая? Зато она согреет душу всякий раз, когда вспомнится даже ненароком… песню можно вспоминать… да, от песен и сказок подчас бывает больно, иной раз почти невыносимо – но эта боль смывает с сердца мертвечину, и оно бьется привольнее прежнего. До сих пор Шеррин думалось, что Эннеари протянул к ней руку именно из такой сказки… а теперь по всему выходило, что вовсе даже из жизни! Из той самой жизни, где не продохнуть от потных глаз и липких улыбочек. Из жизни, тасующей безмозглые тела, словно карты в колоде – и словно картам, им все равно, кому с кем лежать. Из жизни, тусклой от неизбежной, неизбывной пошлости флирта, утробных баритонов и слащавых тенорков, натренированно выводящих фистулой: «Краса-а-авица… ну почему-у вы такая печа-альная?»
   – Эльфам так не нравятся печальные девушки? – резко осведомилась Шеррин.
   – Эльфам нравятся всякие девушки, – безмятежно ответил Эннеари. – Веселые – потому что они так чудесно смеются. А печальные – потому что их так чудесно смешить.
   Хотела бы я посмотреть на того, кому удастся меня рассмешить, мрачно подумала Шеррин.
   – Да вот хотя бы, – беспечно улыбнулся Эннеари, – вы никогда не слышали, как эльф решил подарить слона дочке мельника?
   О нет, мысленно взмолилась Шеррин, только не это! Только не анекдоты… сказочный лучник не должен вести себя, как пустоголовый придворный вертопрах, не должен ! Пожалуйста, ну пожалуйста…
   – Нет… – прошептала она. – Нет…
   – Это немного дурацкая история, – чуть смущенно признался эльф.
   Ну так и есть!
   – Честно говоря, ужасно дурацкая. Но почему-то очень смешная. Так вот, – Эннеари приумолк на долю мгновения. – Один эльф пришел на мельницу…
   Шериин думала, что анекдотов на своем, пусть и недолгом, веку наслушалась предовольно. Всяких – от придворных до казарменных. Оказывается, не всяких. Ничего даже отдаленно похожего на эльфийские анекдоты, она отродясь не слышала, более того – вообразить себе не могла. Нет, что дареный слон всенепременно обсыплется мукой с ног до головы, она как раз догадалась. Но вот что учинила в ответ дочка мельника… а в особенности что сказал эльф, выбираясь из-под белого от муки слоновьего уха… и уж тем более что сказал слон…
   Сначала Шеррин показалось, что она просто-напросто ослышалась. Потом она мысленно повторила последнюю фразу. А потом согнулась пополам от хохота.
   Когда она распрямилась, на глазах ее от смеха выступили крупные слезы. Но они не мешали ей видеть Эннеари – совсем даже наоборот. Есть, наверное, что-то такое, что можно увидеть ясно только если распрямиться.
   Нет, эльф был не сказочный, а самый что ни на есть настоящий. Сказка то и дело норовит расплыться туманом, а Эннеари ничуть не собирался испаряться. И облекало его не призрачное золото волшебных одеяний, а обыкновенная одежда, удобная и явно привычная. С узким потертым ремешком поверх темных волос, как это принято у лучников. С небрежно распахнутым воротом темно-зеленой рубашки – и как только эльфу не холодно? С широкими, выше локтя подобранными рукавами, ничуть не волшебными, настоящими… и руки тоже были настоящими – крепкие пальцы стрелка, узкие сильные запястья, сгиб локтя с едва заметным голубым росчерком вены…
   Шеррин утерла слезы и перевела дыхание.
   – Я же говорил, что это ужасно дурацкая история, – благовоспитанным тоном заметил эльф.
   Шеррин снова рассмеялась. Эннеари улыбнулся ей в ответ и снова напустил на себя вид серьезный и невозмутимый.
   – Но я могу рассказать что-нибудь другое, – предложил он. – Например, как эльф и гном решили разводить овец.
   – А что, такое бывает? – Шеррин засмеялась опять. Нет, что ни говори, а эльфы умеют смешить девушек.
   – Думаю, на самом деле все-таки нет, – сознался Эннеари. – Рассказать?
   – Послушай, – неожиданно для самой себя промолвила Шеррин, даже не заметив, что обратилась к Эннеари на «ты». – Я тебя о другом спросить хочу… надеюсь, ты не собираешься показать мне, как прекрасен город Найлисс?
   – Вот уж нет! – беспечно ухмыльнулся эльф. – Это не ко мне. Если хочешь, чтобы тебе показали Найлисс, я Лоайре попрошу. От меня в таком деле толку никакого. Если я вижу что-то прекрасное, я могу только восхищаться – так ведь это ты и сама умеешь. А Лоайре тебе такого понарасскажет про каждый камень – заслушаешься. Он ведь умница и в зодчестве разбирается получше гномов. Представляешь, – благоговейно добавил Эннеари, – он даже знает, что такое пилястры.
   На этот раз Шеррин и Эннеари хохотали вдвоем. Шеррин и не помнила, когда она в последние несколько лет так смеялась… когда она и вообще смеялась за эти годы. А уж хохотать вместе с эльфом ей и вовсе еще не доводилось. Оказывается, это так чудесно – хохотать вместе с эльфом… еще и потому чудесно, что смеется она наполовину над собой, а эльф об этом и знать не знает. До чего же смешно она ошиблась… а она ведь ошиблась – из ответа Эннеари это же ясней ясного. Он вовсе не занимался придворной игрой в «завлеки-красотку»! Он говорил с ней прямо и честно, как с опечаленной девушкой, а не как с намеченной для постельных услад куклой. И его слова вовсе не были выдержкой из путеводителя до ближайшей постели. Они были самими собой… как и Эннеари был самим собой и никем другим… полно, да умеют ли эльфы флиртовать вообще? Нет, они наверное – наверняка даже – умеют ухаживать за девушками… иначе откуда бы столько сказок взялось о любви эльфа и смертной? Но вот флиртовать, как это делают люди… как это делают очень глупые люди… флиртовать, соблюдая самый постылый из всех ритуалов… навряд ли. Скорей уж эльф в компании гнома и в самом деле возьмется разводить овец.
 
   Чего у эльфов ну никак не отнимешь – девушек смешить они и в самом деле умеют. Вот только Эннеари прибегнул к этому нелегкому искусству в первый раз в жизни. Дома, в беспечальной Долине, у него не было на то необходимости, а в Луговине – времени. До отмены Запрета он и вообще почти не виделся с людьми, разве что мимолетно и по делу – до девушек ли тут? А когда Запрета не стало, его место заняли укоры совести за совершенное другими – и Арьен, бывая в Луговине, при всей своей тяге к людям едва ли их не сторонился. Нет, не доводилось ему до сих пор смешить девушек. И уж тем более ему не доводилось смешить девушек, когда скулы каменеют от ярости. Шуточки, улыбки, болтовня непринужденная… чего Эннеари стоило припомнить хотя бы историю про слона, каких неимоверных усилий… да слон с ней, с историей! – чего ему стоило закинуть лук за спину, а не выхватить из колчана еще одну стрелу, а следом еще и не одну… о Свет и Тьма – и откуда только берутся такие поганцы?
   Король Риэрна Эннеари сразу не понравился, сразу – и крепко. Настолько не понравился, что на свиту его Арьен и внимания толком не обратил. Зря, оказывается. После надо будет с Лерметтом непременно о сегодняшней стычке поговорить. Нельзя оставлять его в неведении.
   Но это и впрямь будет после – а сейчас надо отрешиться от давящего гнева, надо улыбнуться легко и беспечально, надо сосредоточиться, вспомнить обещанную Шеррин историю про гнома-овцевода… а еще лучше про пьяного барсука и эльфийские сапоги. И неважно, что истории глупее Арьен отродясь не слыхивал – зато рассмешить она способна кого угодно. Даже ее высочество принцессу Адейны.
   – Постой! – Шеррин вскинула голову. – К Старой Галерее надо взять направо. Нам не в эту сторону…
   – Именно в эту, – улыбнулся в ответ Эннеари – легко и беспечально, как и хотел. – Не ты ведь брала ожерелье – не тебе и возвращать. Да и как ты объяснять станешь, откуда оно к тебе попало?
   – Я… скажу, что нашла его на парковой дорожке. – Видно было, что Шеррин только теперь задумалась над последствиями мерзкой проделки юных свинтусов из самых знатных семейств Риэрна. Сказать всю правду как она есть невозможно, немыслимо – но ведь и принять на себя чужое преступление недопустимо. Тень его падет не только на саму Шеррин, но и на всю Адейну.
   – О да, – кротко согласился Эннеари. – Вероятно, ему вспала охота прогуляться по дворцовому парку – а когда оно притомилось и рухнуло в изнеможении под кустик, ты любезно утерла ему слезы отчаяния и помогла вернуться домой. Что ты такое говоришь – нашла! Это ведь не просто безделушка, а священный талисман. Его невозможно прихватить с собой случайно, по ошибке или по рассеянности – а потерять или выронить случайно тем более.
   Все-таки не сдержал Арьен своего гнева. Стоило ему только подумать, заговорить только о пакостной выходке – и куда все самообладание подевалось? Он не хотел ехидничать – да и не заслужила эта измученная усталая девушка ни одного язвительного слова! Само с уст сорвалось… Эннеари внутренне напрягся, ожидая возмездия за свою несдержанность – вот сейчас лицо Шеррин снова искривится гримасой привычного самообладания, оцепенеет… ох, Арьен – да когда же ты научишься держать себя в руках!
   К изумлению Эннеари, Шеррин усмехнулась ему в ответ – может, не очень весело, но усмехнулась. Вот и гадай теперь, отчего она не обиделась на его дерзость. Все-таки люди – совершенно непостижимые существа… а девушки тем более.
   – Принцесса ни в коем случае не должна лгать, – в тон Эннеари откликнулась Шеррин. – Этикет не дозволяет. Принцесса не должна лгать, ибо это позорно. Равно как и говорить правду – это неприлично. И уж тем более принцесса не должна отмалчиваться – это невежливо. Замечательное поучение. Словно нарочно к нынешнему случаю выдумано. Вот только что принцессе делать, если нельзя ни молчать, ни врать, ни правду говорить?
   – Поручить все это первому попавшемуся эльфу, – невинным тоном предложил Эннеари.
   Шеррин вскинула на него изумленный взгляд. Арьен старательно придал своему лицу внушительное выражение и поклонился так церемонно, что самому поневоле смешно сделалось, а уж Шеррин тем более.
   – Ожерелье я отнесу сам, – уверенно произнес Эннеари. – Если получится, сам и на место положу незаметно. А если нет… найду, как отговориться.
   Арьен мог только догадываться, что Шеррин сделает или скажет в ответ… он и догадывался… и снова не угадал – да что ж это такое делается? Нет, она не стала ни благодарить, ни возражать, только посмотрела на эльфа… ох, как посмотрела! Словно старый каменотес, настолько привыкший к своей усталости, что уже и не замечает ее, налег на кирку – а та выскользнула из рук и ускакала прочь, посулив на ходу: «Не тревожься, сама все сделаю». Вот точно такими глазами каменотес на этакое чудо и глядел бы.
   – Да, и вот еще что, – добавил Эннеари и снова улыбнулся. – В твоих покоях тебе сейчас тем более делать нечего. – Фразу «не то как бы тебя и там прихлебатели риэрнского мерзавца не застигли» Арьен благоразумно сумел-таки оставить при себе. – Нет, я кое-что повеселее придумал.
   Он и в самом деле придумал – еще прежде, чем выстрелил. Той доли мгновения, которая требуется, чтобы натянуть тетиву, ему хватило. Удивительная какая-то ясность мысли посетила его. Никогда прежде Эннеари не доводилось думать так четко – и при этом так быстро. Вот другим доводилось – но Арьен их рассказам не очень-то и верил: всякий может поддаться искушению преувеличить. Опытные лучники говаривали ему не единожды, что в момент выстрела или сразу перед ним иной раз накатывает нечто вроде ясновидения. Похоже, они были правы. До ясновидения Арьену, конечно, еще очень далеко – так ведь по мелочам оно и не осеняет. И того уже довольно, что мысли ускоряют свой бег, выстраиваясь легко и без путаницы. Стрела еще не сорвалась с тетивы, а Эннеари уже знал, что и в каком порядке он будет делать. Нужно распугать обнаглевшую придворную свору. Добыть из воды ожерелье. Успокоить принцессу. Вернуть ожерелье на место, пока не поднялся переполох – самому вернуть, принцессу в это дело не вмешивать. Но ни в коем случае не оставлять девушку ни на миг без присмотра.
   Тогда, посылая стрелу в полет, Арьен думал, что необходим именно присмотр. Да, ему отлично удалось напугать риэрнцев – ух, как они порскнули прочь от пруда! Однако не стоит преувеличивать могущество испуга. Загнанный в угол мерзавец способен на многое – вот уж в чем-чем, а в этом он имел возможность убедиться самолично. Стоило ему хоть на пару лишних мгновений промедлить в Долине, и Лерметта уже не было бы в живых. А все потому, что отравленный опальным канцлером отец Лерметта упомянутое свойство мерзавцев недооценил, а то и вовсе не принял в расчет. Эннеари его ошибку повторять не собирался – хотя бы уже потому, что за ошибку платиться придется вовсе не ему, а вот этой девушке с измученными глазами. Хорошо, если риэрнское хамье сидит по своим комнатам и дрожит от страха – а если все-таки нет? Вот уйдет он, оставит принцессу одну – и наскочит Шеррин на свору ополоумевших от страха подонков… да он же себе во всю жизнь такого не простит! Во всю свою длинную эльфийскую жизнь.
   Однако, поговорив с принцессой, пусть и недолго, Арьен понял, что не в одних только подпевалах Иргитера таится опасность. Есть и еще одна опасность, куда более насущная. Шеррин не просто нельзя оставлять без пригляду – ее и вообще нельзя оставлять одну. По крайней мере, сейчас. Нельзя оставлять ее наедине с собственными мыслями. После того, что случилось возле пруда – нельзя. А то ведь этак и с ума сойти недолго. Арьен всей душой, всем телом своим ощущал исходящее от Шеррин отчаяние. О да, она разговаривала вполне спокойно, она даже смеялась его шуткам… а отчаяние текло под покровом ее спокойствия своим чередом, словно талые воды, готовые взломать такой уже ненадежный лед. Оно не день и не два накапливалось, это отчаяние – и для того, чтобы заглушить его голос, мимолетной беседы с малознакомым эльфом никак уж не достаточно.
   Впрочем – а так ли важно, почему нельзя оставлять Шеррин в одиночестве, если Эннеари так и так не собирается этого делать? Он ведь еще перед выстрелом решил, кому препоручить принцессу Адейны, покуда сам он будет заниматься ожерельем.
   – Я хочу познакомить тебя с моими друзьями, – заявил он в ответ на вопросительный взгляд Шеррин. – Они тебе сразу понравятся.
   – Они тоже знают истории про эльфов и слонов? – с улыбкой осведомилось Шеррин.
   Вот это самообладание!
   – Не только, – в тон ей ответил Эннеари. – Про трех эльфов и курятник медведя – тоже.
   – Про чей курятник?
   – Какая разница? – плутовски ухмыльнулся Эннеари. – Главное, что знают. Тебе нравятся жареные на костре охотничьи колбаски?
   – Не знаю, – слегка растерялась принцесса. – Я вообще-то никогда не была на охоте. В Адейне кругом сплошные розы, лесов почти что и нет.
   – Значит, нравятся, – нахально заключил Эннеари. – Тогда пойдем скорее, а то все колбаски без нас слопают.
   Он намеренно сказал «слопают», а не «съедят» – сам не зная, почему. Просто так было правильно. Здесь и сейчас – правильно.
   – Понимаешь, – рассказывал Арьен, ведя изрядно сбитую с толку принцессу рука об руку, – в нашей Долине круглый год сплошное лето. На снег, если захочется, мы и в Пограничных Горах наглядеться можем, а вот весна, осень – это нам в диковинку. Пока для нас покидать Долину было запретно, кое-кто удирал, конечно, тихомолком – но все сплошь опять же летом. Весну мы в этом году увидели… – Арьен мимо воли мечтательно улыбнулся, припомнив свое знакомство с весной. – А вот осень… осень эта для большинства из нас первая. И загнать эльфийское посольство чинно трапезничать в пиршественной зале я просто не могу. Да и не хочу, по правде говоря. Мне хоть осень видеть и доводилось, а все едино глаз оторвать никаких сил нет. Век бы смотрел… и того мало.
   – Значит, мы идем не во дворец? – уточнила Шеррин.
   – Конечно, – отозвался Арьен. – Разве во дворце можно развести костер? Знаешь… Найлисс, конечно, сказочно красив – я и представить себе не мог такой красоты – но если бы не посольство, мы бы до зимы в лесу сидели и любовались. Ладно… здешний дворцовый парк тоже неплох. А вот будущей осенью…
   Эннеари замолк на середине фразы: оказывается, они уже пришли – а он за беседой и не заметил. Вот и костерок, против всех и всяческих правил разожженный в дворцовом парке с соизволения короля… а вот, кстати, и сам король – уплетает колбаски наперегонки с эльфами. Нет, действительно ведь кстати.
   Прозрачная жаркая листва пламени колыхалась на ветру. Костер был прекрасен, и в любое другое время Арьен непременно отдал бы должное его упрямой переменчивой прелести – но сейчас он едва ли не заставлял себя глядеть на огонь. Глядеть – и любоваться, и наслаждаться им, и радоваться, и слушать, как звенят угольки и потрескивает хворост… чтобы хоть ненадолго заглушить тяжкий рев совсем иного пламени – того, которым был он сам, пламени безысходного гнева. Он не может, не должен… в конце концов, он не в Долине!.. да и вельможные наглецы вряд ли приедут из своего Риэрна в Долину… хотя бы потому, что их впустят – недалеко… совсем недалеко – ровно настолько, чтобы Порог не пачкать… у эльфов очень немного законов, зато соблюдают их крепко… все, что на расстоянии полета стрелы от Долины – под властью эльфийских законов, об этом же все знают… а вот знают ли эти холеные крысы, что для законов Долины они уже все равно что мертвы… но он не должен, но он не может, но они никогда не приедут в Долину… что чувствует пламя, когда не может добраться до мерзкой падали и испепелить ее, потому что ветер дует огненной стене навстречу?
   – Арьен, – умело пряча тревогу, спросила Илери, – что случилось?
   Вот тебе и раз. Старался, старался взять себя в руки – и все впустую.
   – Ничего особенного, – отозвался Эннеари. – Так… побеседовал малость с красивыми мальчиками.
   Для Лерметта – а уж тем более для Ниеста, Аркье и Лэккеана этих слов было более чем довольно. После прошлогодних событий слова «красивые мальчики» имели в устах Эннеари один-единственный смысл. Остальным – даже и Лоайре, даже Илери придется чуть поднапрячь память, чтобы понять, что он хотел сказать… и чего он сказать не хотел – по крайней мере, вслух, при Шеррин. Пережить унижение и страх само по себе тяжко – но еще и слушать, как твой избавитель повествует о твоем унижении, но переживать его заново, но быть еще раз униженной перед теми, кого судьба избавила от этого зрелища…
   Никогда.
   И вот пусть только попробует хоть кто-нибудь потребовать разъяснений!
   Арьен опасался понапрасну. Разъяснений не потребовал никто. В самом деле – кому нас и понять, если не друзьям? Всего за несколько кратких биений сердца его слова были поняты, и поняты правильно: Арьен только что столкнулся с мерзавцами, говорить о которых не может – потому что он не один.
   – Очень красивыми? – со значением спросил Лерметт.
   – Очень, – в тон ему ответил Эннеари, шагнув к костру. На какой-то миг сомнение едва не одолело его: он никогда не делал этого для человека – так сможет ли Лерметт…
   Не давая себе времени задуматься, Арьен мнимо беспечным движением слегка взмахнул рукой – и пальцы его срезали крохотный язычок пламени.
   – В конце концов, ты здесь хозяин, – усмехнулся Эннеари, украдкой от Шеррин касаясь руки Лерметта. – Тебе лучше знать, какие.
   Обрывок пламени, теперь уже не рыжий, а струисто-синий, покорно скользнул с пальцев Арьена к Лерметту. Тот и виду не подал – но в глубине его глаз летящая стрела перечеркнула столпившихся у пруда. Именно так, Лериме. Ты здесь хозяин – и лучше бы тебе знать, что бродит во плоти по твоему парку. Лучше тебе увидеть все собственными глазами.
   – Да ты присядь, расскажи толком. – Ей-ей, Лерметт держится молодцом – только над верхней губой выступил холодный пот… можно подумать, ему не впервой брать Огонь Видения в руки – а ведь даже для эльфа в первый раз это изрядное потрясение.