Страница:
Седовласый, достойного вида мужчина, одетый не очень официально – синий блейзер и слаксы, – он заговорил со мной очень оживленно.
"Прошу простить, что вмешиваюсь, – произнес он. – Меня зовут Стерлинг Оливер. Я состою в организации, которая называется Таламаска. Хочу вам представиться. Видите ли, мы изучаем паранормальные явления, и я не мог не обратить внимание на вашего приятеля".
"Вы хотите сказать, что тоже его видите?" – спросил я, хотя сразу понял, что он говорит правду. Гоблин встретился с ним взглядом, но промолчал.
"Да, я очень хорошо его вижу, – ответил мистер Оливер, вручая мне свою визитную карточку. – Мы – старый-старый орден, – продолжал он. – Существуем, наверное, не меньше тысячи лет. Мы изучаем привидения и тех, кто способен их видеть. Мы предлагаем помощь. Мы предлагаем информацию. Ваш друг произвел на меня огромное впечатление. Позвольте, я ему представлюсь".
"Гоблин, поговори с мистером Оливером", – сказал я.
Гоблин промолчал, не шелохнувшись.
Тут вмешалась тетушка Куин.
"Я обязана попросить вас прекратить все это, – сказала она с непривычной решительностью. – Видите ли, моему племяннику, несмотря на столь внушительный рост, всего лишь восемнадцать, и для начала вы должны обратиться ко мне, если хотите установить с ним какие-либо отношения. Лично я не одобряю тех, кто верит в паранормальные явления".
"Но тетушка Куин, – возмутился я. – Как ты можешь говорить такое! Я всю свою жизнь общаюсь с Гоблином! Прошу тебя, даже умоляю, позволь мне поговорить с этим человеком". – Но на самом деле все это время я не сводил глаз с рыжеволосой девушки, а потом резко поднялся и, ни перед кем не извинившись, пошел к ее столику.
Она смотрела на меня снизу вверх зелеными глазами отца Кевинина. Тонкие ленточки удерживали пряди длинных густых волнистых волос. Она улыбалась. Она сияла. Она была изумительна.
"Я хочу на тебе жениться, – сказал я. – Я тебя полюбил. Ты ведь видишь Гоблина, да?"
"Да, вижу. Для духа – это потрясающий экземпляр, – сказала она. – Но замуж за тебя я не пойду".
Я присел за ее столик, опустившись, вероятно, на стул, освобожденный Стирлингом Оливером. Я бросил взгляд в его сторону и увидел, что он занят беседой с тетушкой Куин. Тогда же я впервые обратил внимание, что за другим столиком, лицом к нам, сидят отец Кевинин и доктор Уинн.
"Меня зовут Мона Мэйфейр, – сказала девушка. У нее был чудесный голос. – А это мои двоюродные братья..."
"Я знаком с ними обоими. Отец Кевинин, прошу вас, представьте нас, как полагается".
"Какой вы странный, Квинн, – сказал отец Кевинин, блеснув теплой улыбкой. – Представить, как полагается. Еще немного, и вы попросите меня огласить в воскресенье имена новобрачных. Мона, это Тарквиний Блэквуд, ему восемнадцать лет, и он повсюду берет с собой своего духа".
"Этот призрак – не просто дух, – возразила Мона. – Такое определение для него не годится. Он слишком для этого силен".
Как мне нравился ее мелодичный голос, ее беззаботный смех.
"Я хочу жениться на тебе, Мона, – сказал я, запинаясь. До сих пор я не встречал никого столь прелестного, как Мона, и понимал, что больше не встречу. Мир для меня повис на волоске, и я должен был ухватить этот волосок. – Мона, идем со мной. Мы просто поговорим".
"Не торопись, Тарквиний, прошу тебя, – ответила она. – Ты действительно очень классный, но я не могу так просто взять и уйти с тобой. За мной наблюдают столько людей, что ты даже не поверишь".
"То же самое происходит и со мной: каждое решение принимается целым комитетом. Мона, я обожаю тебя". – Интересно, какие кольца я надел перед этой гнусной встречей с психиатрами? Взглянув на руки, я увидел на безымянном пальце обруч, обсыпанный бриллиантами, и, стянув его, протянул девушке.
"Квинн, – вступил в разговор отец Кевинин, – Квинн, угомонитесь. Вы ведь умеете нормально разговаривать. Вовсе необязательно сразу предлагать Моне кольцо. Вы ведь даже ее не знаете".
"Взгляни, – сказала Мона, указывая на мой столик. – Твой призрак так и сверлит тебя глазами. Он знает, что я его вижу, но не понимает, как к этому отнестись. Посмотри, каким взглядом он смотрит на Стирлинга".
"Стирлинг, кажется, из Таламаски? Нужно будет запомнить. А вы, отец Кевинин, знаете что-нибудь про эту Таламаску?"
"Ровно столько, сколько может знать священник Римско-католической церкви, – ответил он непринужденно. – Квинн, Стирлинг порядочный человек. Не могу поручиться за его организацию, но для нас с Моной он хороший друг".
"Он тебе больше подойдет, чем пропащая душа вроде меня", – сказала Мона.
"Что, скажи на милость, ты имеешь в виду? – изумился я. – Какая же ты пропащая душа! Ты восхитительна. Я хочу... Я просто схожу с ума. Так и знал, что сегодня свихнусь. Сначала этот консилиум психиатров, потом Гоблин начал вести себя как-то странно, а теперь ты заявляешь, что даже не станешь думать о браке со мной! Позволь мне просто позвонить тебе, позволь привезти тебе букет цветов и посидеть с тобой в гостиной в присутствии твоей мамы. Согласна? Клянусь, я буду вести себя как самый настоящий джентльмен".
Она заулыбалась еще шире, и в ее зеленых глазах промелькнули веселые огоньки. Я разглядел, что у нее есть тайна, я разглядел в ней ум и очарование.
"Если бы я только была кем-то другим... – произнесла Мона. – Мэйфейры вроде меня всегда заключают браки с кем-то из своего клана. Другого выбора у нас нет. Другие нас не поймут". – Она вздохнула.
"Я тебя понимаю. Ты ведь и других призраков видишь, правда? Ты с первого взгляда поняла, что собой представляет Гоблин".
"Да, я повидала немало призраков, – с серьезным видом призналась Мона. – Возможно, мы могли бы как-нибудь встретиться и просто поговорить".
"Идея мне кажется не совсем удачной, – сказал отец Кевинин. – Квинн, твоя тетушка что-то начала горячиться. – Он встал из-за стола. – Думаю, мне пора вмешаться и обуздать Стирлинга. Впервые вижу, чтобы он себя так вел. Мне кажется, Стирлинг решил, будто вы в нем нуждаетесь, Квинн. Пойдемте сейчас со мной".
"Я даже не знаю, где ты живешь!" – сказал я, обращаясь к Моне.
Я взглянул на доктора Уинна, но его холодные глаза и бесстрастное лицо ничего не подсказали.
"Идемте, Квинн", – повторил отец Кевинин.
"Угол Первой и Честнат-стрит, – сказала Мона. – Запомнишь? Центр города, Риверсайд. Это Садовый квартал..."
"Я прекрасно знаю этот район, – ответил я. – Моя бабушка выросла на Колизеум-стрит. Я загляну к тебе в гости".
Отец Кевинин повел меня к моему столику, и я не сопротивлялся. На моем месте теперь сидел Оливер и что-то горячо доказывал тетушке Куин.
"Мы просто хотим помогать людям, – говорил он. – Человек, способный видеть духов, иногда чувствует себя очень одиноким".
"Вы правы, – сказал я, – вы абсолютно правы".
Рядом стоял Гоблин и холодно взирал на все происходящее, время от времени бросая взгляд на прелестный цветок – мою Мону.
Стирлинг поднялся, сунув белую карточку мне в руку.
"Возьмите. Позвоните, как только почувствуете потребность поговорить со мной. Если, конечно, ваша тетушка, миссис Маккуин, позволит".
"Очень не хочется быть грубой, – вмешалась тетушка, – но мне эта идея не по душе, мистер Оливер. Очень вас прошу оставить моего племянника в покое. Предоставьте Квинна его судьбе".
"Его судьбе, – повторил мистер Оливер. – Но все взаимосвязано".
"Я тоже так думаю, – кивнул я. – Тетушка Куин, я влюбился. Вон в ту девушку. Поверни голову. Ты глазам своим не поверишь".
"Боже мой! – поразилась тетушка. – Это ведь одна из Мэйфейров".
"Как ты можешь такое говорить!" – ужаснулся я.
Отец Кевинин едва слышно хмыкнул.
"Полно, мисс Куин, – сказал он с улыбкой, – вы всегда отлично выносили мое общество. Даже больше того, я знаю, что вы проделывали немалый путь на машине только для того, чтобы послушать, как я служу мессу в церкви Успения Богоматери".
"Вы прекрасно проводите мессу, отец Кевинин, – ответила тетушка, – и вы служитель Господа, как все мы хорошо знаем, священник Римско-католической церкви, никто с этим не спорит, но сейчас мы говорим о вашей двоюродной сестре Моне, если я не ошибаюсь. Вот именно, Моне, а это совсем другое дело. Дорогие, думаю, нам пора домой. Квинн, милый, тебя уже выписали, из палаты убрали все твои вещи. Нэш, вы не станете возражать, если..."
"Тетушка, что происходит?" – спросил я.
"Мы уходим, дорогой. Мистер Оливер, к сожалению, не могу сказать, что была рада нашему знакомству. Однако я оценила ваши добрые намерения".
"Пожалуйста, возьмите это", – сказал он, передавая тетушке свою карточку.
Я по-прежнему держал его визитку в руке, а тут спрятал ее в карман. И оглянулся на ослепительную девушку. Наши взгляды встретились, и у меня в голове прозвучало так четко, словно это произнес Гоблин: "Угол Первой и Честнат-стрит".
Гоблин исчез. Меня поспешно вывели из ресторана. Никогда прежде я не испытывал такой злости и изумления! Я опомнился, только когда мы подошли к машине, и потребовал, чтобы все остановились.
"Гоблин! – закричал я. – Вы что, не понимаете? Он остался наверху, досаждает ей сейчас. Гоблин, вернись ко мне".
В ухе словно шевельнулся муравей – это холодно забормотал Гоблин, стараясь меня успокоить:
"Ты дурак, Квинн. Я вовсе не хочу быть с ней. Она меня не любит. Я ей не принадлежу. Я с тобой. Я твой. Квинн и Гоблин – одно целое".
"Слава богу", – прошептал я.
Огромный длинный лимузин выехал за ворота, и тогда я разрыдался, как ребенок.
"Вы ничего не понимаете, – сказал я. – Она видела Гоблина. И я ее люблю. Она самое прекрасное создание из всех, что я знаю".
22
"Прошу простить, что вмешиваюсь, – произнес он. – Меня зовут Стерлинг Оливер. Я состою в организации, которая называется Таламаска. Хочу вам представиться. Видите ли, мы изучаем паранормальные явления, и я не мог не обратить внимание на вашего приятеля".
"Вы хотите сказать, что тоже его видите?" – спросил я, хотя сразу понял, что он говорит правду. Гоблин встретился с ним взглядом, но промолчал.
"Да, я очень хорошо его вижу, – ответил мистер Оливер, вручая мне свою визитную карточку. – Мы – старый-старый орден, – продолжал он. – Существуем, наверное, не меньше тысячи лет. Мы изучаем привидения и тех, кто способен их видеть. Мы предлагаем помощь. Мы предлагаем информацию. Ваш друг произвел на меня огромное впечатление. Позвольте, я ему представлюсь".
"Гоблин, поговори с мистером Оливером", – сказал я.
Гоблин промолчал, не шелохнувшись.
Тут вмешалась тетушка Куин.
"Я обязана попросить вас прекратить все это, – сказала она с непривычной решительностью. – Видите ли, моему племяннику, несмотря на столь внушительный рост, всего лишь восемнадцать, и для начала вы должны обратиться ко мне, если хотите установить с ним какие-либо отношения. Лично я не одобряю тех, кто верит в паранормальные явления".
"Но тетушка Куин, – возмутился я. – Как ты можешь говорить такое! Я всю свою жизнь общаюсь с Гоблином! Прошу тебя, даже умоляю, позволь мне поговорить с этим человеком". – Но на самом деле все это время я не сводил глаз с рыжеволосой девушки, а потом резко поднялся и, ни перед кем не извинившись, пошел к ее столику.
Она смотрела на меня снизу вверх зелеными глазами отца Кевинина. Тонкие ленточки удерживали пряди длинных густых волнистых волос. Она улыбалась. Она сияла. Она была изумительна.
"Я хочу на тебе жениться, – сказал я. – Я тебя полюбил. Ты ведь видишь Гоблина, да?"
"Да, вижу. Для духа – это потрясающий экземпляр, – сказала она. – Но замуж за тебя я не пойду".
Я присел за ее столик, опустившись, вероятно, на стул, освобожденный Стирлингом Оливером. Я бросил взгляд в его сторону и увидел, что он занят беседой с тетушкой Куин. Тогда же я впервые обратил внимание, что за другим столиком, лицом к нам, сидят отец Кевинин и доктор Уинн.
"Меня зовут Мона Мэйфейр, – сказала девушка. У нее был чудесный голос. – А это мои двоюродные братья..."
"Я знаком с ними обоими. Отец Кевинин, прошу вас, представьте нас, как полагается".
"Какой вы странный, Квинн, – сказал отец Кевинин, блеснув теплой улыбкой. – Представить, как полагается. Еще немного, и вы попросите меня огласить в воскресенье имена новобрачных. Мона, это Тарквиний Блэквуд, ему восемнадцать лет, и он повсюду берет с собой своего духа".
"Этот призрак – не просто дух, – возразила Мона. – Такое определение для него не годится. Он слишком для этого силен".
Как мне нравился ее мелодичный голос, ее беззаботный смех.
"Я хочу жениться на тебе, Мона, – сказал я, запинаясь. До сих пор я не встречал никого столь прелестного, как Мона, и понимал, что больше не встречу. Мир для меня повис на волоске, и я должен был ухватить этот волосок. – Мона, идем со мной. Мы просто поговорим".
"Не торопись, Тарквиний, прошу тебя, – ответила она. – Ты действительно очень классный, но я не могу так просто взять и уйти с тобой. За мной наблюдают столько людей, что ты даже не поверишь".
"То же самое происходит и со мной: каждое решение принимается целым комитетом. Мона, я обожаю тебя". – Интересно, какие кольца я надел перед этой гнусной встречей с психиатрами? Взглянув на руки, я увидел на безымянном пальце обруч, обсыпанный бриллиантами, и, стянув его, протянул девушке.
"Квинн, – вступил в разговор отец Кевинин, – Квинн, угомонитесь. Вы ведь умеете нормально разговаривать. Вовсе необязательно сразу предлагать Моне кольцо. Вы ведь даже ее не знаете".
"Взгляни, – сказала Мона, указывая на мой столик. – Твой призрак так и сверлит тебя глазами. Он знает, что я его вижу, но не понимает, как к этому отнестись. Посмотри, каким взглядом он смотрит на Стирлинга".
"Стирлинг, кажется, из Таламаски? Нужно будет запомнить. А вы, отец Кевинин, знаете что-нибудь про эту Таламаску?"
"Ровно столько, сколько может знать священник Римско-католической церкви, – ответил он непринужденно. – Квинн, Стирлинг порядочный человек. Не могу поручиться за его организацию, но для нас с Моной он хороший друг".
"Он тебе больше подойдет, чем пропащая душа вроде меня", – сказала Мона.
"Что, скажи на милость, ты имеешь в виду? – изумился я. – Какая же ты пропащая душа! Ты восхитительна. Я хочу... Я просто схожу с ума. Так и знал, что сегодня свихнусь. Сначала этот консилиум психиатров, потом Гоблин начал вести себя как-то странно, а теперь ты заявляешь, что даже не станешь думать о браке со мной! Позволь мне просто позвонить тебе, позволь привезти тебе букет цветов и посидеть с тобой в гостиной в присутствии твоей мамы. Согласна? Клянусь, я буду вести себя как самый настоящий джентльмен".
Она заулыбалась еще шире, и в ее зеленых глазах промелькнули веселые огоньки. Я разглядел, что у нее есть тайна, я разглядел в ней ум и очарование.
"Если бы я только была кем-то другим... – произнесла Мона. – Мэйфейры вроде меня всегда заключают браки с кем-то из своего клана. Другого выбора у нас нет. Другие нас не поймут". – Она вздохнула.
"Я тебя понимаю. Ты ведь и других призраков видишь, правда? Ты с первого взгляда поняла, что собой представляет Гоблин".
"Да, я повидала немало призраков, – с серьезным видом призналась Мона. – Возможно, мы могли бы как-нибудь встретиться и просто поговорить".
"Идея мне кажется не совсем удачной, – сказал отец Кевинин. – Квинн, твоя тетушка что-то начала горячиться. – Он встал из-за стола. – Думаю, мне пора вмешаться и обуздать Стирлинга. Впервые вижу, чтобы он себя так вел. Мне кажется, Стирлинг решил, будто вы в нем нуждаетесь, Квинн. Пойдемте сейчас со мной".
"Я даже не знаю, где ты живешь!" – сказал я, обращаясь к Моне.
Я взглянул на доктора Уинна, но его холодные глаза и бесстрастное лицо ничего не подсказали.
"Идемте, Квинн", – повторил отец Кевинин.
"Угол Первой и Честнат-стрит, – сказала Мона. – Запомнишь? Центр города, Риверсайд. Это Садовый квартал..."
"Я прекрасно знаю этот район, – ответил я. – Моя бабушка выросла на Колизеум-стрит. Я загляну к тебе в гости".
Отец Кевинин повел меня к моему столику, и я не сопротивлялся. На моем месте теперь сидел Оливер и что-то горячо доказывал тетушке Куин.
"Мы просто хотим помогать людям, – говорил он. – Человек, способный видеть духов, иногда чувствует себя очень одиноким".
"Вы правы, – сказал я, – вы абсолютно правы".
Рядом стоял Гоблин и холодно взирал на все происходящее, время от времени бросая взгляд на прелестный цветок – мою Мону.
Стирлинг поднялся, сунув белую карточку мне в руку.
"Возьмите. Позвоните, как только почувствуете потребность поговорить со мной. Если, конечно, ваша тетушка, миссис Маккуин, позволит".
"Очень не хочется быть грубой, – вмешалась тетушка, – но мне эта идея не по душе, мистер Оливер. Очень вас прошу оставить моего племянника в покое. Предоставьте Квинна его судьбе".
"Его судьбе, – повторил мистер Оливер. – Но все взаимосвязано".
"Я тоже так думаю, – кивнул я. – Тетушка Куин, я влюбился. Вон в ту девушку. Поверни голову. Ты глазам своим не поверишь".
"Боже мой! – поразилась тетушка. – Это ведь одна из Мэйфейров".
"Как ты можешь такое говорить!" – ужаснулся я.
Отец Кевинин едва слышно хмыкнул.
"Полно, мисс Куин, – сказал он с улыбкой, – вы всегда отлично выносили мое общество. Даже больше того, я знаю, что вы проделывали немалый путь на машине только для того, чтобы послушать, как я служу мессу в церкви Успения Богоматери".
"Вы прекрасно проводите мессу, отец Кевинин, – ответила тетушка, – и вы служитель Господа, как все мы хорошо знаем, священник Римско-католической церкви, никто с этим не спорит, но сейчас мы говорим о вашей двоюродной сестре Моне, если я не ошибаюсь. Вот именно, Моне, а это совсем другое дело. Дорогие, думаю, нам пора домой. Квинн, милый, тебя уже выписали, из палаты убрали все твои вещи. Нэш, вы не станете возражать, если..."
"Тетушка, что происходит?" – спросил я.
"Мы уходим, дорогой. Мистер Оливер, к сожалению, не могу сказать, что была рада нашему знакомству. Однако я оценила ваши добрые намерения".
"Пожалуйста, возьмите это", – сказал он, передавая тетушке свою карточку.
Я по-прежнему держал его визитку в руке, а тут спрятал ее в карман. И оглянулся на ослепительную девушку. Наши взгляды встретились, и у меня в голове прозвучало так четко, словно это произнес Гоблин: "Угол Первой и Честнат-стрит".
Гоблин исчез. Меня поспешно вывели из ресторана. Никогда прежде я не испытывал такой злости и изумления! Я опомнился, только когда мы подошли к машине, и потребовал, чтобы все остановились.
"Гоблин! – закричал я. – Вы что, не понимаете? Он остался наверху, досаждает ей сейчас. Гоблин, вернись ко мне".
В ухе словно шевельнулся муравей – это холодно забормотал Гоблин, стараясь меня успокоить:
"Ты дурак, Квинн. Я вовсе не хочу быть с ней. Она меня не любит. Я ей не принадлежу. Я с тобой. Я твой. Квинн и Гоблин – одно целое".
"Слава богу", – прошептал я.
Огромный длинный лимузин выехал за ворота, и тогда я разрыдался, как ребенок.
"Вы ничего не понимаете, – сказал я. – Она видела Гоблина. И я ее люблю. Она самое прекрасное создание из всех, что я знаю".
22
Той ночью мы с Нэшем подружились. Я редко с кем сходился так близко, как с ним. Наша дружба длилась всю мою смертную жизнь. Он провел рядом со мной много часов, пока я изливал ему душу, а он старался успокоить мою боль после той роковой встречи с Моной Мэйфейр.
Я посвятил его в мельчайшие подробности – рассказал о панике, накатывавшей на меня после смерти Линелль, и даже осмелился поведать ему в завуалированном виде, как меня путают недавние перемены в Гоблине.
Разумеется, я рассказал ему и о незнакомце, в существование которого, видимо, никто не верил, так что в самом скором времени я ожидал, что меня обвинят, что я сам написал его письмо ко мне.
Утрата Линелль чуть не лишила меня рассудка. Я буквально сходил с ума, когда думал об этом.
Низкий голос Нэша, его сильная рука, обнимавшая мои плечи, мягкое похлопывание по моему колену – все это не просто дарило мне утешение. Было в нем что-то очень достойное и в то же время не чопорное, врожденная обходительность и в то же время естественность. Я почувствовал, что могу доверять ему всей душой, и даже поделился с ним своими эротическими похождениями – и с любимым Гоблином, и с ужасной Ревеккой. Я даже рассказал ему, что переспал с Жасмин.
Не знаю, чему Нэш поверил. Быть может, он решил, что я безумец? Не знаю. Только знаю, что он был очень честен со мной в каждом своем слове, каждом жесте. Я знал, что он уважает меня, и это уважение стоило дороже всего. Я знал, что он сочувствует мне, потому что я так молод, и в то же время он воспринимал меня серьезно. В ту ночь он снова и снова повторял, что понимает меня, что сам переживал подобное в моем возрасте. Наш длинный разговор мы начали в парадной гостиной, которую наши несколько постояльцев, к счастью, освободили рано, а закончили мы за кухонным столом, поглощая кофе как топливо, хотя свои порции я щедро сдабривал сливками и сахаром.
Потом пришла Большая Рамона и шуганула нас оттуда. Тогда мы прошли на старое кладбище, и я рассказал Нэшу о духах, которых видел. Выложил ему то, что мне хотелось бы рассказать Моне.
Мы стояли под большим дубом, когда забрезжил рассвет, и тогда я сказал Нэшу, что всегда буду его любить.
"Что бы с нами дальше ни случилось, – сказал я, – какие между нами ни сложились бы отношения, будем ли мы друзьями или просто останемся учителем и учеником, поедем ли мы в конце концов в Европу или будем учиться здесь – я никогда не забуду, что ты выслушал меня сегодня, я никогда не забуду твою искреннюю доброту".
"Квинн, ты измученная душа, – сказал он. – Вероятно, это даже к лучшему. Не стану отрицать, общаться с тобой мне будет не просто. Да, я хочу быть твоим учителем. Для меня честь стать твоим учителем, и я уверен, вместе мы сможем кое-чего добиться. Но ты пока меня не знаешь, и может так случиться, что ты переменишь свое мнение обо мне, когда кое-что прояснится".
"Ничто не изменит мою любовь, Нэш, – ответил я. – Как ничто не изменит мои чувства к Моне Мэйфейр".
Он ободряюще мне улыбнулся.
"А теперь тебе пора вернуться в дом и переодеться, – сказал он. – Сегодня огласят завещание твоего дедушки, не забыл?"
Разве можно было такое забыть?
Я наскоро проглотил сытный завтрак в кухне, а потом поднялся к себе, чтобы принять душ и переодеться, слегка опасаясь, что в ванной увижу следы ремонта, но все было сделано идеально.
Испытывая небывалый подъем и легкость, как бывает, когда одержишь внутреннюю победу над собой, я залез в лимузин вместе с тетушкой Куин и Пэтси, которая вырядилась, будто нарочно, в красную кожу и выглядела как настоящая дешевка; еще с нами ехала Жасмин, затянутая в великолепный черный костюм и в туфлях на каблуках. Вот такой компанией мы отправились в городскую юридическую контору. Большая Рамона и Феликс тоже должны были поехать, но в доме оставалось столько дел, что они не могли отлучиться. За рулем лимузина сидел Клем, которого предупредили, что в контору он поднимется вместе с нами. Рядом с ним на первом сиденье ехала Лолли, ее тоже включили в число приглашенных.
Вскоре мы уже рассаживались в одном из тех казенных кабинетов, которых я за свою жизнь повидал немало – черные кожаные кресла, большой стол красного дерева со стеклом на столешнице, – обычно именно в такой обстановке зачитывают документ, обязательно приносящий несчастье кому-то из присутствующих.
Наш сладкоголосый поверенный Грейди Брин, старый и верный друг Гравье, глубокий старик лет восьмидесяти пяти, для порядка предложил всем кофе и безалкогольные напитки, но мы все, как один, взволнованно отказались, и тут началось.
В последний раз болезненную рану получила Пэтси, когда по завещанию ей был отписан трастовый фонд, дававший, по ее мнению, жалкие гроши. И сейчас все были почему-то уверены, что пострадавшим лицом снова явится Пэтси, которая с криком умчится из офиса зализывать раны.
Но завещание удивило всех. То, что нашим служащим – Клему, Феликсу, Рамоне, Лолли и Жасмин – были отписаны небольшие суммы, по сто тысяч каждому, не явилось большим потрясением. И то, что Папашка кроме того оставил им кругленькую ежегодную ренту в качестве пенсии, всех успокоило. Впрочем, я несколько смягчил краски. Услышав эту часть завещания, и Клем, и Жасмин, и Лолли буквально возликовали. Жасмин начала плакать, и Лолли, крепко вцепившись ей в руку, тоже прослезилась, а Клем только удивленно качал головой, не в силах поверить тому, что услышал.
А потом нас ждал главный сюрприз, поразивший больше всех нашу Пэтси. Оказалось, что прапрадед Гравье оставил Папашке трастовый фонд, который должен был перейти в своей целостности и неприкосновенности к единственному ребенку Папашки, то есть Пэтси. Основной капитал исчислялся десятками и десятками миллионов, приносящими такой доход, что Пэтси буквально заверещала, зайдясь удивленным смехом.
Что касается других трастовых фондов Папашки, тоже огромных, то один из них переходил к тетушке Куин, а после ее смерти ко мне, а второй поступал в мое распоряжение немедленно. Речь шла о головокружительном доходе.
В двух словах, Папашка лишил наследства свою дочь, но это не имело никакого значения, так как он не мог отменить завещание дедушки Гравье, по которому Пэтси получала все. А то, что Папашка всю жизнь экономил, тратил на себя скудные суммы, остальное возвращая обратно в фонд, лишь только увеличивало состояние Пэтси. Разумеется, Пэтси не имела права трогать основной капитал, а после ее смерти он переходил ко мне.
Пэтси пришла в такой восторг, что бросилась обнимать тетушку Куин с визгом и смехом, притоптывать при этом своими красными кожаными сапожками.
Даже я за нее порадовался.
Тетушка Куин поцеловала ее в щеку и ласково сказала, что это действительно чудесная новость и что теперь Пэтси сможет купить себе новую одежду.
"О, сколько нарядов я себе накуплю!" – объявила Пэтси и выбежала из конторы юриста, прежде чем кто-либо успел ее остановить.
Где она нашла машину, я не знаю, остается лишь догадываться: в эти дни она всегда таскала с собой мобильник, а дома ее ждали Сеймор и собственный фургончик. Как бы то ни было, так и не уловив иронии в словах тетушки Куин, Пэтси исчезла.
Я сидел, стараясь свыкнуться с мыслью, что отныне в моем распоряжении существенная сумма, что-то около ста тысяч долларов ежемесячно, хотя и передавалась она мне со строгим, но не закрепленным юридически пожеланием слушаться во всем советов тетушки Куин.
Все это было написано заковыристым языком, но я все-таки разобрал, что в документе упоминался и преклонный возраст тетушки Куин, и мое раннее развитие, и то, что мне доверяется такая сумма именно теперь благодаря моему покладистому характеру и тому факту, что моя мать все равно не способна осуществлять надлежащее руководство.
Мне сразу вручили две кредитные карточки, каждая с кредитным лимитом в сто тысяч, чековую книжку для текущего счета, на который ежемесячно будут переводить двадцать тысяч долларов, а также книжку на депозитный счет с ежемесячным переводом в восемьдесят тысяч долларов. Я заполнил несколько важных документов, подписал банковские бланки и карточки, подписал также кредитные карточки, сунул их в бумажник, спрятал чековую книжку в карман, и на этом мое участие в сделке закончилось. Меня пьянило сознание того, что теперь я мужчина со средствами.
То, что последовало затем, имело отношение ко всем другим служащим – им были отписаны кругленькие суммы, о получении которых они вскоре будут проинформированы тетушкой Куин, назначенной душеприказчицей: ей предоставлялось шесть месяцев для перевода этих денег назначенным персонам. Я с радостью слушал все это. Люди будут очень довольны.
Затем последовало описание Фермерского траста, основанного самим стариком Манфредом. За прошедшее время траст увеличился во много раз, а его единственным бенефициарием являлась ферма Блэквуд. Как я ни старался, я был не в силах понять все эти сложности.
Ферму Блэквуд нельзя было разделить, дом нельзя было снести, любые архитектурные изменения должны были соответствовать первоначальному дизайну. Всем, кто работал на ферме Блэквуд и в Блэквуд-Мэнор, должна была выплачиваться большая зарплата – все это было сказано сложным языком, означавшим, что моему любимому поместью ничего не грозит, а также не оставлявшим сомнения, что выручка от наших постояльцев абсолютно ничего не значит.
В документе также много говорилось, что вся ответственность за Фермерский траст теперь ложится на тетушку Куин, а впоследствии перейдет ко мне, но проследить за всеми деталями было для меня слишком сложно. Суть заключалась в том, что Пэтси никогда не станет владелицей фермы Блэквуд, а также не будет ею управлять, на что, разумеется, ей было наплевать.
Что касается настоящего момента, владение фермой Блэквуд, включая все постройки, болота и земли, переходило от Папашки ко мне с передачей права пользования тетушке Куин, что означало, ей позволялось жить там, сколько она пожелает.
Последнее условие меня изумило, но тетушка поспешила объяснить мне разумность подобного решения. В случае ее замужества, как она сказала, ее муж мог бы попытаться переписать на себя земли, и от этого как раз Папашка и хотел защитить имение. Разумеется, она в свои семьдесят восемь лет (так, по крайней мере, она заявила) не собиралась ни за кого замуж (разве только, отметила она со смехом, за очаровательного Нэша Пенфилда), но Папашка вынужден был так написать, чтобы защитить мои права.
Я невольно отметил про себя, что Пэтси была лишена права даже жить в имении, в отличие от тетушки Куин. Но я промолчал по этому поводу. Пэтси никогда об этом не узнает. И конечно, я не собирался выставлять ее на крыльцо с чемоданами.
Кроме того, при ее теперешних высоких доходах – около полумиллиона в месяц – вряд ли она захочет часто наведываться на ферму.
Все наши фонды финансировались благодаря огромным вложениям в такие разные сферы, как железные дороги, международные перевозки, сеть всемирных банков, драгоценные металлы и камни, иностранная валюта, казначейские векселя, фармацевтические компании, взаимные фонды всех мыслимых типов и наименований и всевозможные акции, от самых консервативных до самых рискованных – и всем этим делом заправляла инвестиционная компания "Мэйфейр и Мэйфейр" в Новом Орлеане, главный филиал юридической фирмы "Мэйфейр и Мэйфейр", которая очень избирательно бралась за администрирование частных капиталов, и клиентов у нее насчитывалось весьма немного.
Если дело касалось инвестирования, то лучшей фирмы, чем "Мэйфейр и Мэйфейр", найти было невозможно, как было невозможно в наше время попасть в число ее клиентов. Договор с этой фирмой был заключен между Манфредом Блэквудом и Джулиеном Мэйфейром аж в 1880 году. И с тех пор до настоящего времени следовала одна сплошная цепь удач и высоких доходов.
Так как я был влюблен в Мону Мэйфейр, все это произвело на меня очень благоприятное впечатление. Но в целом документ был выше моего понимания. До сих пор я знал, что хорошо обеспечен, но насколько хорошо – никогда меня особенно не волновало.
Когда с завещанием было покончено, настал черед самого большого потрясения. Оказывается, Папашка признался своему юристу в том, о чем мы даже не догадывались. Но прежде, чем мы услышали новость, троих из нас – Жасмин, Клема и Лолли – попросили подождать в приемной.
Тетушка Куин, повинуясь инстинкту, какому именно – на знаю, велела Жасмин остаться. Лолли и Клем даже виду не подали, что обижены, и сразу ушли в приемную. Жасмин придвинулась ко мне поближе, словно желая защитить меня от того, что сейчас придется выслушать.
Наш юрист, Грейди Брин, отложил в сторону многочисленные документы и заговорил с ноткой сочувствия, которое казалось искренним.
"Томас Блэквуд (это был Папашка) перед смертью доверил мне одну тайну, – сказал он, – и выразил устную просьбу, чтобы я передал вам ее и попросил выполнить то, что вы сочтете нужным. Итак, возможно, вам известно, а возможно, что и нет, но неподалеку отсюда, в захолустье, проживает некая молодая женщина по имени Терри Сью, у которой пятеро или шестеро детей. – Он бросил взгляд на часы. – Вероятно, все-таки шестеро".
"Кто, скажите на милость, не слышал о Терри Сью? – едва заметно улыбнувшись, сказала тетушка Куин. – К моему стыду, все Обитатели Флигеля знают Терри Сью. Недавно она родила еще одного... – Теперь настал черед тетушки Куин смотреть на часы. – Или я ошибаюсь? Нет, родила".
"Да-да, родила, – подтвердил Грейди и, сняв очки в тонкой оправе, откинулся в кресле. – Общеизвестный факт, что Терри Сью – красивая молодая женщина, к тому же она любит рожать детей. Но сейчас я хочу поговорить не о новорожденном. Девять лет назад Терри Сью родила ребенка от Папашки".
"Не может быть! – воскликнул я. – Он никогда не стал бы изменять Милочке!"
"Это не тот поступок, которым можно гордиться, Квинн, – сказал Грейди. – И Папашка на самом деле вовсе им не гордился. Наоборот, он предпринял все меры, чтобы слухи об этом не достигли его семьи".
"Не верю", – повторил я.
"Тест ДНК все доказал, Квинн, – сказал Грейди. – Ну и разумеется, Терри Сью всегда это знала и из любви к Милочке, которой она иногда помогала, понимаете ли..."
"Да, она готовила ветчину по-виргински, – сказал я, – вымачивала окорок, скребла и запекала".
"Очень нежное получалось мясо, – добавила тетушка Куин. – Видимо, она умела обрабатывать не только окорок, но и кое-что еще. Но, Грейди, вы ведь не просто так пустились в подобные откровения, я права, дорогой?"
"Абсолютно правы, мисс Куин, – ответил Грейди. – Папашка завел обычай примерно раз в неделю отвозить этой женщине конверт с деньгами, и, хотя последний ее избранник, как повелось, изгоняет предыдущего, никто ни разу не осмелился прогнать Папашку с его конвертом. Каждый раз в нем лежало около пятисот долларов. Это помогает мальчику учиться в хорошей католической школе – школа Святого Иосифа в Мейплвилле – только с этим условием, насколько я знаю, он отдавал деньги. Сейчас мальчику исполнилось, полагаю, девять. Он учится в четвертом классе".
"Разумеется, мы продолжим эту традицию, – заявила тетушка Куин. – Ребенка увидеть можно?"
"Я настоятельно рекомендую вам повидаться с ним, – ответил Грейди, – это красивый мальчик, такой же, как вы, Квинн, к тому же он очень смышленый, и Терри Сью, несмотря на все свои недостатки, старается воспитывать его правильно. Есть одна вещь, которая могла бы вам помочь, если вы прислушаетесь к моему совету. Папашка никогда на это не соглашался, но, быть может, вы..."
"Так что же это?" – спросил я. Новость меня совершенно огорошила.
Я посвятил его в мельчайшие подробности – рассказал о панике, накатывавшей на меня после смерти Линелль, и даже осмелился поведать ему в завуалированном виде, как меня путают недавние перемены в Гоблине.
Разумеется, я рассказал ему и о незнакомце, в существование которого, видимо, никто не верил, так что в самом скором времени я ожидал, что меня обвинят, что я сам написал его письмо ко мне.
Утрата Линелль чуть не лишила меня рассудка. Я буквально сходил с ума, когда думал об этом.
Низкий голос Нэша, его сильная рука, обнимавшая мои плечи, мягкое похлопывание по моему колену – все это не просто дарило мне утешение. Было в нем что-то очень достойное и в то же время не чопорное, врожденная обходительность и в то же время естественность. Я почувствовал, что могу доверять ему всей душой, и даже поделился с ним своими эротическими похождениями – и с любимым Гоблином, и с ужасной Ревеккой. Я даже рассказал ему, что переспал с Жасмин.
Не знаю, чему Нэш поверил. Быть может, он решил, что я безумец? Не знаю. Только знаю, что он был очень честен со мной в каждом своем слове, каждом жесте. Я знал, что он уважает меня, и это уважение стоило дороже всего. Я знал, что он сочувствует мне, потому что я так молод, и в то же время он воспринимал меня серьезно. В ту ночь он снова и снова повторял, что понимает меня, что сам переживал подобное в моем возрасте. Наш длинный разговор мы начали в парадной гостиной, которую наши несколько постояльцев, к счастью, освободили рано, а закончили мы за кухонным столом, поглощая кофе как топливо, хотя свои порции я щедро сдабривал сливками и сахаром.
Потом пришла Большая Рамона и шуганула нас оттуда. Тогда мы прошли на старое кладбище, и я рассказал Нэшу о духах, которых видел. Выложил ему то, что мне хотелось бы рассказать Моне.
Мы стояли под большим дубом, когда забрезжил рассвет, и тогда я сказал Нэшу, что всегда буду его любить.
"Что бы с нами дальше ни случилось, – сказал я, – какие между нами ни сложились бы отношения, будем ли мы друзьями или просто останемся учителем и учеником, поедем ли мы в конце концов в Европу или будем учиться здесь – я никогда не забуду, что ты выслушал меня сегодня, я никогда не забуду твою искреннюю доброту".
"Квинн, ты измученная душа, – сказал он. – Вероятно, это даже к лучшему. Не стану отрицать, общаться с тобой мне будет не просто. Да, я хочу быть твоим учителем. Для меня честь стать твоим учителем, и я уверен, вместе мы сможем кое-чего добиться. Но ты пока меня не знаешь, и может так случиться, что ты переменишь свое мнение обо мне, когда кое-что прояснится".
"Ничто не изменит мою любовь, Нэш, – ответил я. – Как ничто не изменит мои чувства к Моне Мэйфейр".
Он ободряюще мне улыбнулся.
"А теперь тебе пора вернуться в дом и переодеться, – сказал он. – Сегодня огласят завещание твоего дедушки, не забыл?"
Разве можно было такое забыть?
Я наскоро проглотил сытный завтрак в кухне, а потом поднялся к себе, чтобы принять душ и переодеться, слегка опасаясь, что в ванной увижу следы ремонта, но все было сделано идеально.
Испытывая небывалый подъем и легкость, как бывает, когда одержишь внутреннюю победу над собой, я залез в лимузин вместе с тетушкой Куин и Пэтси, которая вырядилась, будто нарочно, в красную кожу и выглядела как настоящая дешевка; еще с нами ехала Жасмин, затянутая в великолепный черный костюм и в туфлях на каблуках. Вот такой компанией мы отправились в городскую юридическую контору. Большая Рамона и Феликс тоже должны были поехать, но в доме оставалось столько дел, что они не могли отлучиться. За рулем лимузина сидел Клем, которого предупредили, что в контору он поднимется вместе с нами. Рядом с ним на первом сиденье ехала Лолли, ее тоже включили в число приглашенных.
Вскоре мы уже рассаживались в одном из тех казенных кабинетов, которых я за свою жизнь повидал немало – черные кожаные кресла, большой стол красного дерева со стеклом на столешнице, – обычно именно в такой обстановке зачитывают документ, обязательно приносящий несчастье кому-то из присутствующих.
Наш сладкоголосый поверенный Грейди Брин, старый и верный друг Гравье, глубокий старик лет восьмидесяти пяти, для порядка предложил всем кофе и безалкогольные напитки, но мы все, как один, взволнованно отказались, и тут началось.
В последний раз болезненную рану получила Пэтси, когда по завещанию ей был отписан трастовый фонд, дававший, по ее мнению, жалкие гроши. И сейчас все были почему-то уверены, что пострадавшим лицом снова явится Пэтси, которая с криком умчится из офиса зализывать раны.
Но завещание удивило всех. То, что нашим служащим – Клему, Феликсу, Рамоне, Лолли и Жасмин – были отписаны небольшие суммы, по сто тысяч каждому, не явилось большим потрясением. И то, что Папашка кроме того оставил им кругленькую ежегодную ренту в качестве пенсии, всех успокоило. Впрочем, я несколько смягчил краски. Услышав эту часть завещания, и Клем, и Жасмин, и Лолли буквально возликовали. Жасмин начала плакать, и Лолли, крепко вцепившись ей в руку, тоже прослезилась, а Клем только удивленно качал головой, не в силах поверить тому, что услышал.
А потом нас ждал главный сюрприз, поразивший больше всех нашу Пэтси. Оказалось, что прапрадед Гравье оставил Папашке трастовый фонд, который должен был перейти в своей целостности и неприкосновенности к единственному ребенку Папашки, то есть Пэтси. Основной капитал исчислялся десятками и десятками миллионов, приносящими такой доход, что Пэтси буквально заверещала, зайдясь удивленным смехом.
Что касается других трастовых фондов Папашки, тоже огромных, то один из них переходил к тетушке Куин, а после ее смерти ко мне, а второй поступал в мое распоряжение немедленно. Речь шла о головокружительном доходе.
В двух словах, Папашка лишил наследства свою дочь, но это не имело никакого значения, так как он не мог отменить завещание дедушки Гравье, по которому Пэтси получала все. А то, что Папашка всю жизнь экономил, тратил на себя скудные суммы, остальное возвращая обратно в фонд, лишь только увеличивало состояние Пэтси. Разумеется, Пэтси не имела права трогать основной капитал, а после ее смерти он переходил ко мне.
Пэтси пришла в такой восторг, что бросилась обнимать тетушку Куин с визгом и смехом, притоптывать при этом своими красными кожаными сапожками.
Даже я за нее порадовался.
Тетушка Куин поцеловала ее в щеку и ласково сказала, что это действительно чудесная новость и что теперь Пэтси сможет купить себе новую одежду.
"О, сколько нарядов я себе накуплю!" – объявила Пэтси и выбежала из конторы юриста, прежде чем кто-либо успел ее остановить.
Где она нашла машину, я не знаю, остается лишь догадываться: в эти дни она всегда таскала с собой мобильник, а дома ее ждали Сеймор и собственный фургончик. Как бы то ни было, так и не уловив иронии в словах тетушки Куин, Пэтси исчезла.
Я сидел, стараясь свыкнуться с мыслью, что отныне в моем распоряжении существенная сумма, что-то около ста тысяч долларов ежемесячно, хотя и передавалась она мне со строгим, но не закрепленным юридически пожеланием слушаться во всем советов тетушки Куин.
Все это было написано заковыристым языком, но я все-таки разобрал, что в документе упоминался и преклонный возраст тетушки Куин, и мое раннее развитие, и то, что мне доверяется такая сумма именно теперь благодаря моему покладистому характеру и тому факту, что моя мать все равно не способна осуществлять надлежащее руководство.
Мне сразу вручили две кредитные карточки, каждая с кредитным лимитом в сто тысяч, чековую книжку для текущего счета, на который ежемесячно будут переводить двадцать тысяч долларов, а также книжку на депозитный счет с ежемесячным переводом в восемьдесят тысяч долларов. Я заполнил несколько важных документов, подписал банковские бланки и карточки, подписал также кредитные карточки, сунул их в бумажник, спрятал чековую книжку в карман, и на этом мое участие в сделке закончилось. Меня пьянило сознание того, что теперь я мужчина со средствами.
То, что последовало затем, имело отношение ко всем другим служащим – им были отписаны кругленькие суммы, о получении которых они вскоре будут проинформированы тетушкой Куин, назначенной душеприказчицей: ей предоставлялось шесть месяцев для перевода этих денег назначенным персонам. Я с радостью слушал все это. Люди будут очень довольны.
Затем последовало описание Фермерского траста, основанного самим стариком Манфредом. За прошедшее время траст увеличился во много раз, а его единственным бенефициарием являлась ферма Блэквуд. Как я ни старался, я был не в силах понять все эти сложности.
Ферму Блэквуд нельзя было разделить, дом нельзя было снести, любые архитектурные изменения должны были соответствовать первоначальному дизайну. Всем, кто работал на ферме Блэквуд и в Блэквуд-Мэнор, должна была выплачиваться большая зарплата – все это было сказано сложным языком, означавшим, что моему любимому поместью ничего не грозит, а также не оставлявшим сомнения, что выручка от наших постояльцев абсолютно ничего не значит.
В документе также много говорилось, что вся ответственность за Фермерский траст теперь ложится на тетушку Куин, а впоследствии перейдет ко мне, но проследить за всеми деталями было для меня слишком сложно. Суть заключалась в том, что Пэтси никогда не станет владелицей фермы Блэквуд, а также не будет ею управлять, на что, разумеется, ей было наплевать.
Что касается настоящего момента, владение фермой Блэквуд, включая все постройки, болота и земли, переходило от Папашки ко мне с передачей права пользования тетушке Куин, что означало, ей позволялось жить там, сколько она пожелает.
Последнее условие меня изумило, но тетушка поспешила объяснить мне разумность подобного решения. В случае ее замужества, как она сказала, ее муж мог бы попытаться переписать на себя земли, и от этого как раз Папашка и хотел защитить имение. Разумеется, она в свои семьдесят восемь лет (так, по крайней мере, она заявила) не собиралась ни за кого замуж (разве только, отметила она со смехом, за очаровательного Нэша Пенфилда), но Папашка вынужден был так написать, чтобы защитить мои права.
Я невольно отметил про себя, что Пэтси была лишена права даже жить в имении, в отличие от тетушки Куин. Но я промолчал по этому поводу. Пэтси никогда об этом не узнает. И конечно, я не собирался выставлять ее на крыльцо с чемоданами.
Кроме того, при ее теперешних высоких доходах – около полумиллиона в месяц – вряд ли она захочет часто наведываться на ферму.
Все наши фонды финансировались благодаря огромным вложениям в такие разные сферы, как железные дороги, международные перевозки, сеть всемирных банков, драгоценные металлы и камни, иностранная валюта, казначейские векселя, фармацевтические компании, взаимные фонды всех мыслимых типов и наименований и всевозможные акции, от самых консервативных до самых рискованных – и всем этим делом заправляла инвестиционная компания "Мэйфейр и Мэйфейр" в Новом Орлеане, главный филиал юридической фирмы "Мэйфейр и Мэйфейр", которая очень избирательно бралась за администрирование частных капиталов, и клиентов у нее насчитывалось весьма немного.
Если дело касалось инвестирования, то лучшей фирмы, чем "Мэйфейр и Мэйфейр", найти было невозможно, как было невозможно в наше время попасть в число ее клиентов. Договор с этой фирмой был заключен между Манфредом Блэквудом и Джулиеном Мэйфейром аж в 1880 году. И с тех пор до настоящего времени следовала одна сплошная цепь удач и высоких доходов.
Так как я был влюблен в Мону Мэйфейр, все это произвело на меня очень благоприятное впечатление. Но в целом документ был выше моего понимания. До сих пор я знал, что хорошо обеспечен, но насколько хорошо – никогда меня особенно не волновало.
Когда с завещанием было покончено, настал черед самого большого потрясения. Оказывается, Папашка признался своему юристу в том, о чем мы даже не догадывались. Но прежде, чем мы услышали новость, троих из нас – Жасмин, Клема и Лолли – попросили подождать в приемной.
Тетушка Куин, повинуясь инстинкту, какому именно – на знаю, велела Жасмин остаться. Лолли и Клем даже виду не подали, что обижены, и сразу ушли в приемную. Жасмин придвинулась ко мне поближе, словно желая защитить меня от того, что сейчас придется выслушать.
Наш юрист, Грейди Брин, отложил в сторону многочисленные документы и заговорил с ноткой сочувствия, которое казалось искренним.
"Томас Блэквуд (это был Папашка) перед смертью доверил мне одну тайну, – сказал он, – и выразил устную просьбу, чтобы я передал вам ее и попросил выполнить то, что вы сочтете нужным. Итак, возможно, вам известно, а возможно, что и нет, но неподалеку отсюда, в захолустье, проживает некая молодая женщина по имени Терри Сью, у которой пятеро или шестеро детей. – Он бросил взгляд на часы. – Вероятно, все-таки шестеро".
"Кто, скажите на милость, не слышал о Терри Сью? – едва заметно улыбнувшись, сказала тетушка Куин. – К моему стыду, все Обитатели Флигеля знают Терри Сью. Недавно она родила еще одного... – Теперь настал черед тетушки Куин смотреть на часы. – Или я ошибаюсь? Нет, родила".
"Да-да, родила, – подтвердил Грейди и, сняв очки в тонкой оправе, откинулся в кресле. – Общеизвестный факт, что Терри Сью – красивая молодая женщина, к тому же она любит рожать детей. Но сейчас я хочу поговорить не о новорожденном. Девять лет назад Терри Сью родила ребенка от Папашки".
"Не может быть! – воскликнул я. – Он никогда не стал бы изменять Милочке!"
"Это не тот поступок, которым можно гордиться, Квинн, – сказал Грейди. – И Папашка на самом деле вовсе им не гордился. Наоборот, он предпринял все меры, чтобы слухи об этом не достигли его семьи".
"Не верю", – повторил я.
"Тест ДНК все доказал, Квинн, – сказал Грейди. – Ну и разумеется, Терри Сью всегда это знала и из любви к Милочке, которой она иногда помогала, понимаете ли..."
"Да, она готовила ветчину по-виргински, – сказал я, – вымачивала окорок, скребла и запекала".
"Очень нежное получалось мясо, – добавила тетушка Куин. – Видимо, она умела обрабатывать не только окорок, но и кое-что еще. Но, Грейди, вы ведь не просто так пустились в подобные откровения, я права, дорогой?"
"Абсолютно правы, мисс Куин, – ответил Грейди. – Папашка завел обычай примерно раз в неделю отвозить этой женщине конверт с деньгами, и, хотя последний ее избранник, как повелось, изгоняет предыдущего, никто ни разу не осмелился прогнать Папашку с его конвертом. Каждый раз в нем лежало около пятисот долларов. Это помогает мальчику учиться в хорошей католической школе – школа Святого Иосифа в Мейплвилле – только с этим условием, насколько я знаю, он отдавал деньги. Сейчас мальчику исполнилось, полагаю, девять. Он учится в четвертом классе".
"Разумеется, мы продолжим эту традицию, – заявила тетушка Куин. – Ребенка увидеть можно?"
"Я настоятельно рекомендую вам повидаться с ним, – ответил Грейди, – это красивый мальчик, такой же, как вы, Квинн, к тому же он очень смышленый, и Терри Сью, несмотря на все свои недостатки, старается воспитывать его правильно. Есть одна вещь, которая могла бы вам помочь, если вы прислушаетесь к моему совету. Папашка никогда на это не соглашался, но, быть может, вы..."
"Так что же это?" – спросил я. Новость меня совершенно огорошила.