Страница:
"Знаю, Квинн, я все время об этом думаю, – сказала она. – И другие тоже. Наступит момент, и они скажут, что пора это сделать. Возможно, это случится очень скоро. Подумай об этом, Квинн, нужна ли хозяину Блэквуд-Мэнор новобрачная, у которой никогда не будет детей?"
"Я люблю тебя, Мона. Мне не нужны дети. Вообще-то я знаю одного ребенка, которого мы могли бы взять".
"Только и всего? Так просто?" – рассмеялась она.
Я рассказал ей о Папашке, о Терри Сью и Томми. Рассказал о смышленом маленьком Томми, который сидел на бревне, листая книгу по искусству, а на его личике красовался здоровый синяк.
"Надо же! – изумилась Мона. – Совсем как в сказке про Золушку! Ты мог бы изменить всю его жизнь!"
"Я так и сделаю, во что бы то ни стало. Так что больше не думай обо мне, если решишься на операцию. Я ничуть не сомневаюсь, что Терри Сью пойдет на сделку, если речь зайдет об опекунстве над Томми. Я собираюсь помочь Терри Сью со всем ее выводком, это решено. Но вот об одном я должен тебя спросить, и попытайся разумно отнестись к этому".
"Ты говоришь совсем как хозяин дома, – заметила Мона. – Так и быть, постараюсь".
"Нет, я серьезно, Мона".
Она начала хохотать.
"Ладно, слушай, – сказал я, так как она все никак не могла остановиться. – Если дядя Джулиен может защитить тебя от таинственного незнакомца, если он способен проявлять такое благодушие, тогда как же получилось, что он до сих пор не сообщил тебе, что твой ребенок жив?"
Она не знала, что ответить. Мой вопрос очень ее огорчил, я это видел. Или, вернее, сама эта идея ее огорчила. Она печально притихла.
Я присел на кровать рядом с ней и поцеловал ее, но все равно не сумел приободрить.
"А Роуан и Майкл знают, где сейчас твой ребенок?" – спросил я.
"Думаю, что нет, – ответила она. – Иногда мне кажется, что они могли бы все узнать – Мэйфейровский медицинский центр имеет связи со всем миром – но нет, у них ничего не выходит... Мне нестерпима эта мысль. Мне нестерпимо, что они держат меня в неведении. Давай лучше поговорим о другом, Квинн. Роуан часто ведет себя как холодный расчетливый ученый, но у нее не душа, а чистое золото. Давай просто поговорим о нас с тобой".
Я обнял Мону. Чистое золото. И сразу кое-что вспомнил. Чистое золото. Я вспомнил об утверждении таинственного незнакомца, что мавзолей сделан из чистого золота.
"Ты никак не можешь убежать со мной в Европу, – сказал я. – Тебе ведь нужно лечиться у доктора Роуан?"
Мона со вздохом кивнула.
"Я размечталась, когда согласилась с тобой бежать. Меня лечат гормонами и дают всевозможные добавки – сама не знаю какие. Я всю неделю мотаюсь в больницу – туда и обратно. Там провожу два-три часа. Но мне кажется, толку от этого мало. Мне действительно хотелось улететь. Я плохо поступила, что позволила тебе мечтать со мной, позволила поверить хотя бы ненадолго, что все возможно".
"Мне все равно, – сказал я. – Я вовсе не обязан никуда ехать. Я решил остаться. Нечего мне уезжать, раз мы можем видеть друг друга. Я думаю, нам теперь доверяют. Мне кажется, они знают, что я ни за что не причиню тебе вред, и ты тоже это знаешь".
В дверь постучали.
Время ужина. Меня любезно пригласили присоединиться к трапезе внизу. Они даже слышать не захотели, когда я попробовал отказаться, так что я быстро переговорил по телефону с Жасмин и спустился в столовую, где увидел Мону, переодевшуюся к ужину: на ней была другая белая блузка, не менее великолепная, с пышными рукавами, и юбка-шортики с ярким тропическим рисунком, и выглядела она гораздо сексуальнее в этом наряде, чем просто в трусиках, когда мы с ней встретились на лестнице. Майкл и Роуан были одеты несколько официально.
В полосатом костюме-тройке Майкл выглядел как настоящий джентльмен, а на Роуан было прелестное, очень простое синее платье с тройной ниткой жемчуга.
Я не сразу разглядел, что Мона приколола на блузку камею тетушки Куин, – и это смотрелось очень красиво.
К моему немалому удивлению, на ужин явился Стирлинг Оливер из Таламаски. В этот теплый весенний день он был одет по погоде: в белый костюм-тройку и галстук лимонного цвета. Почему-то мне запомнился этот галстук. Не знаю, по какой причине. Я всегда запоминаю мужские галстуки. Коротко стриженные седые волосы он зачесал назад, открыв виски, и производил впечатление обладающего отличным здоровьем человека на седьмом десятке.
Все они выглядели импозантно, держались оживленно, и дом никоим образом не давил на своих обитателей, не лишал их непринужденного очарования.
Я обрадовался, снова увидев Стирлинга, но во мне почему-то жила уверенность, что тетушка Куин встревожилась бы, узнав об этой встрече. А так в данной ситуации у меня не было особенного выбора, я не испытывал особых угрызений совести.
"А я видел перед домом вашего приятеля, Гоблина, – тихонько сообщил Стирлинг, пожимая мне руку. – Он дал понять, что вы пожелали остаться один".
"Вы серьезно? – изумился я. – Вы действительно видели его, разговаривали с ним?"
"Да, он стоял у ворот. Он был очень хорошо виден, но вы должны понимать, что у меня, в отличие от обыкновенных смертных, довольно сильно развито восприятие подобных вещей. Мир мне кажется перенаселенным местом".
"Он был зол? Обижен?" – поинтересовался я.
"Ни то ни другое, – ответил Стирлинг. – Я бы сказал, он обрадовался, что я его увидел".
Тут в наш разговор вмешалась Мона, взяв нас обоих под руки:
"А что, если я приглашу его сюда? Мы посадим его со всеми за стол".
"Нет, только не сегодня, – сказал я. – Хочу побыть эгоистом. Ему и без того уделяют много внимания, а сейчас мой час".
Ужин прошел гладко, мы много говорили о том, следует ли мне ехать в Европу. Майкл придерживался того мнения, что в жизни каждого человека наступает момент, когда он должен побывать в Европе, но чаще всего получается, что люди едут туда или слишком рано, или слишком поздно. Я горячо согласился с ним, а потом настолько осмелел, что спросил, можно ли Моне поехать с нами, если тетушка Куин согласится взять с нами еще одну женщину, компаньонку для Моны, чтобы соблюсти все приличия. Я прибегал к эвфемизмам, как, мне казалось, того требовала величественность обстановки, но все же дал ясно понять, что никогда бы не стал рисковать здоровьем Моны или ее благополучием в угоду низменной похоти.
Надеюсь, мне хотя бы вполовину удалось произвести впечатление сильного человека. Но на все мои предложения согласилась только одна Мона. Доктор Роуан по-деловому заявила, что Мона ни при каких обстоятельствах не должна уезжать далеко от Мэйфейровского центра и что если бы поездка и могла состояться, то Мону в Европу повезла бы она с Майклом.
А потом Мона добавила, что ее "недомогание" дало о себе знать именно во время поездки в Европу. По этой причине путешествие пришлось прервать, она вернулась домой, чтобы пройти интенсивное обследование в медицинском центре, к которому добавились инъекции гормонов, питательных веществ и других лекарств.
За весь вечер никто ни разу не упомянул таинственного ребенка Моны. А я ни словом не обмолвился о таинственном незнакомце. Но я серьезно намеревался рассказать о нем Майклу Карри перед тем, как придет время прощаться.
Вечер становился поздним, а я все надеялся, что час прощания не наступит.
После ужина мы прошли в просторную гостиную, и там я выпил больше бренди, чем следовало. Но я исправил положение, позвонив Клему и велев ему приехать за мной на лимузине тетушки Куин и захватить с собой Аллена, чтобы тот прикатил домой мой "мерседес", – все получилось славно, так как тетушка Куин в этот вечер "развлекалась" в своей комнате.
Интерес, который проявляли ко мне Майкл и Роуан, не угасал, а если и угасал, то я, как дурак, этого не заметил. Стирлинг Оливер тоже проявлял приветливость и любознательность. Мы поговорили о призраках, и я рассказал им всю историю Ревекки, снова прибегнув для приличия к эвфемизмам, как того требовала величественная гостиная. В своем полупьяном состоянии я гордился, что Мона радуется всему происходящему.
Глаза ее блестели, и она ни разу меня не перебила, что при ее уме показалось мне удивительным. Если ей все-таки случалось заговорить, то с единственной целью – помочь мне до конца раскрыться перед Роуан, Майклом и Стирлингом, а им – передо мной. Из этих троих Майкл оказался самым разговорчивым и смешливым: он от души хохотал над самим собой. У Стирлинга тоже обнаружилось большое чувство юмора, но Роуан держалась скромно, а ее голос с хрипотцой был гораздо теплее и приятнее, чем тонкое лицо.
У нее были пронзительные серые глаза красавицы, а глядя на ее длинные тонкие пальцы, сразу можно было поверить, что она нейрохирург. Майкл был постарше жены и отличался некой грубоватостью – он ведь сам много сделал для "этого дома", где вбил не один гвоздь. Он говорил, что чувствует, как дом окутывает его лаской, и ему нравились и блестящие полы, и скрипы в предрассветные часы. И все трое весьма скромно и самым обыденным образом признавались, что видели призраков.
Стирлинг вспоминал свое детство, когда жил в английском замке, полном привидений. А потом, в годы учебы в Кембридже, он открыл для себя Таламаску. Майкл рассказывал, как чуть не утонул на побережье Сан-Франциско, но его спасла не кто-нибудь, а Роуан, после чего он обрел паранормальный дар узнавать о многих вещах через прикосновение.
А Мона, посмеиваясь, рассказала всем присутствующим, что дядя Джулиен пошарил в кладовке, чтобы угостить меня горячим шоколадом из сервиза "Ройял Антуанетт". Настала моя очередь – тогда я припомнил стихотворение Кристофера Морли, которое так любил в детстве, про какао и крекеры в виде животных, и мой рассказ, видимо, произвел на них впечатление, и мы пустились в рассуждение о том, как призраки умудряются делать то, что мы видим.
"Но ведь это значит, что Бог все-таки существует?" – звонко спросила Мона.
"Бог или дьявол", – ответила доктор Роуан.
"Было бы слишком жестоко, если бы на свете существовал только дьявол", – сказала Мона.
"Я так не думаю, – заметила Роуан. – Мне кажется, это вполне возможно".
"Чепуха, Роуан, – сказал Майкл. – Бог существует, и Бог – это любовь". – И, кивнув в сторону Моны, предостерег Роуан от дальнейших замечаний, а я заметил в ту секунду, что Мона встревоженно отвела взгляд.
"Мне кажется, я скоро это узнаю или вообще ничего не узнаю, – наконец заговорила Мона. – И это будет хуже всего. Мигнуть и погаснуть, как перегоревшая лампочка".
"Этого не случится, – сказал я. – Когда у тебя следующее посещение больницы? Как там все проходит, очень утомительно? Можно мне прийти и посидеть с тобой? Нам позволят поболтать? Или, хочешь, я тебе почитаю?"
"Это было бы чудесно, – сказала Роуан, – но ты скоро устанешь от подобных посещений. Так всегда случается".
"Роуан, ради всего святого, что с тобой такое?" – возмутился Майкл.
Мона принялась хохотать.
"Да, Квинн, – проговорила она сквозь смех, – мне приходится проводить там несколько часов. Лекарства вводят внутривенно, вот я и ношу длинные рукава, чтобы спрятать следы от иголок. Если бы ты пришел, я была бы рада. Тебе необязательно являться на каждый сеанс. И Роуан права. Когда тебе надоест, я сразу пойму".
"Мне стыдно, что я ни разу не спросил позволения навестить тебя во время лечения, – сказал Стирлинг. – Мы столько раз ужинали в "Гранд-Люминьер", а мне ни разу не пришло это в голову".
"Не думайте, что вы должны были это делать, – сказала Мона – Я смотрю по телевизору самые дурацкие передачи, какие только бывают. Можно сказать, подсела на классические ситкомы. Пусть вас это не волнует".
Мне хотелось поклясться, что навещать Мону мне никогда не надоест. Я бы привозил цветы и томики стихов, чтобы зачитывать вслух, но я понимал, что сейчас за столом все это прозвучит очень неубедительно, поэтому промолчал, решив, что позже, собираясь домой, я спрошу, когда можно будет повидать Мону снова.
"Одно я знаю твердо, – неожиданно заявила Мона. – Когда наступит мой смертный час, я не захочу находиться в Мэйфейровской больнице. Я все еще лелею мечту уйти, как Офелия, уплыть среди цветов по тихо бегущему ручью".
"Не думаю, что это сработает, – сказал Майкл. – Цветы и журчание ручейка – все это, конечно, чудесно, но затем, когда придется тонуть, то ни о каком покое уже говорить не приходится".
"Что ж, тогда я удовлетворюсь просто ложем из цветов, – сказала Мона. – Но их должно быть много. И без всяких там трубочек, иголок, бутылочек морфия и прочих подобных вещей. Если я буду лежать на ложе из цветов, то воду я смогу дофантазировать. И пусть вокруг не будет никаких врачей".
"Обещаю", – сказал Майкл.
Доктор Роуан промолчала.
Наступила тяжелая минута. Я был охвачен ужасом, но заговорить не осмелился.
"Да бросьте вы все, простите, что навела на вас тоску, – сказала Мона. – Квинн, давай я тебя развеселю. А ты вообще читал Гамлета? Может быть, почитаешь мне вслух, когда навестишь меня в больнице?"
"С удовольствием", – ответил я.
Мы все видели эпохальный фильм Кеннета Брана "Гамлет", и всем он очень понравился, и, разумеется, я прекрасно помнил подводную сцену с Офелией. Это был стоп-кадр после длинного описания Гертруды, прекрасно снятый благодаря тому, что Брана – гений, с чем мы все согласились. Мне хотелось рассказать им о предостережении отца Кевинина не разговаривать с призраками, основанном на том, что случилось с Гамлетом, но я сам был не очень уверен, как относиться к этим словам, поэтому промолчал.
Остаток вечера прошел чудесно. Мы о многом успели поговорить. Оказалось, Майкл Карри любит книги так, как любила их моя прежняя учительница – Линелль, и Майкл порадовался за меня, что теперь я буду учиться у Нэша Пенфилда, а еще он считал абсолютно нормальным, что я никогда не ходил в школу.
Доктор Мэйфейр полностью согласилась с мужем, сказав что, вероятно, я ничего не потерял, что за исключением небольшой кучки американских детей из богатых семейств, составляющих ничтожный процент в классах даже самых лучших школ, "организованный процесс обучения" проходит для всех остальных болезненно и неэффективно.
Стирлинг Оливер счел чудесным, что я получаю такое интенсивное образование, он даже задался вопросом, каков был бы результат, если бы такими же благами могло воспользоваться большинство? Что касается Томми, о котором я рассказал, то все согласились, что ему, как и его братишкам и сестренкам, "следует предоставить шанс". И вовсе это никакое не благодеяние – дать возможность ребятишкам узнать другую жизнь.
Все это меня очень удивило, и мне совсем не хотелось возвращаться домой. Я хотел навсегда остаться жить в этом доме с Майклом, Роуан и Моной. Я хотел всегда общаться со Стирлингом. Но в то же время мне не терпелось вернуться домой. Не терпелось снова стать самим собой. Я хотел рассказать Нэшу и тетушке Куин, как хорошо меня здесь приняли. Я хотел сразу приступить к занятиям с Нэшем. Я хотел начать свои визиты к Моне. Я хотел в очередной раз отложить поездку за границу.
Кстати, когда зашла речь о поездке, Майкл высказал предложение: почему бы не отправиться в путешествие на пару недель?
"За это время в Европе можно многое увидеть, – сказал он. – А если нужно выбрать одну страну, тогда позволь мне предложить либо Англию, либо Италию. И ты вернешься оттуда другим человеком".
Всем понравилась его идея. Стирлинг и Роуан тоже предложили Италию. Я вынужден был признать, что мысль хорошая. Такая поездка и тетушку Куин ненадолго успокоит, да и Моне придется ждать недолго, а она поклялась, что очень хочет услышать о всех моих приключениях, когда я вернусь.
Тем временем за мной приехал Клем, и, хотя разговор шел очень оживленный, Майкл как раз рассказывал о собственной поездке в Италию, я понял, что пора прощаться.
Кроме того, я быстро пьянел.
На крыльце я обнял Мону, поклявшись позвонить ей на следующий день и уточнить время, когда она позволит мне навестить ее в больнице.
"Да я целую жизнь там провожу, мой обалденно красивый мальчик, – сказала она. – Выбирай любое время".
"А когда тебе становится особенно тошно?"
"В четыре часа. К этому времени я так устаю, что начинаю плакать".
"Тогда я приеду к двум и останусь столько, сколько ты позволишь".
"Значит, до шести, – сказала она. – Мы тогда поужинаем в "Гранд-Люминьер"".
"Потом ты меня можешь прогнать или терпеть дальше, как пожелаешь. Я буду весь день свободен как птица".
"Ты и вправду любишь меня?"
"Страстно и неугасимо".
Наши прощальные поцелуи были долгими и пьяняще сладостными.
Когда Майкл Карри провожал меня до ворот, которые все-таки открывались ключом, я рассказал ему о таинственном незнакомце, грозившем мне всякими бедами из-за спора по поводу кое-какой недвижимости. Особо подчеркнул, как он угрожал Моне, хвастаясь, что знает и ее имя, и где она живет. К сожалению, моя скороговорка умаляла важность слов, но я старался, как мог.
"Мы по всему дому расставили охрану, – говорил я. – Одного вы сами видели в тот вечер, когда приезжали. Понимаю, это было для вас неприятно, и я прошу за это прощения. Охранники дежурят и на парадном, и на заднем крыльце, но этот тип все же умудрился вчера вечером подкрасться ко мне незаметно, пробираясь вдоль дома. Вот тогда он мне и пригрозил. Откуда он узнал все, что ему известно, понятия не имею. Скорее всего, он читает чужие мысли. Лучшего объяснения я не нахожу".
"Я буду держать ухо востро, не беспокойся, – сказал Майкл. Казалось, он серьезно отнесся к моему рассказу. – Ты тоже не забывай о бдительности".
"Однажды Гоблин с ним уже разобрался, – сказал я. – Вероятно, смог бы окоротить его и второй раз, но, услышав угрозу Моне, я придержал Гоблина", – пояснил я.
"Я присмотрю за ней, – ответил Майкл. – Не переживай за свою красавицу".
Он обнял меня, крепко прижал к себе и расцеловал по-европейски, в обе щеки.
"Ты хороший парень, Квинн", – сказал он.
"Спасибо, Майкл, – ответил я. – Я действительно ее боготворю".
Как только мы с Гоблином забрались на заднее сиденье лимузина, я ударился в слезы.
Мы ехали все дальше, а я никак не мог перестать плакать. Когда мы пересекали темные воды озера Поншатрен, Гоблин обнял меня и тихо произнес, совсем как Ариэль из шекспировской "Бури":
"Я очень тебе сочувствую, Квинн. Будь я одним из вас, я бы тоже поплакал".
32
"Я люблю тебя, Мона. Мне не нужны дети. Вообще-то я знаю одного ребенка, которого мы могли бы взять".
"Только и всего? Так просто?" – рассмеялась она.
Я рассказал ей о Папашке, о Терри Сью и Томми. Рассказал о смышленом маленьком Томми, который сидел на бревне, листая книгу по искусству, а на его личике красовался здоровый синяк.
"Надо же! – изумилась Мона. – Совсем как в сказке про Золушку! Ты мог бы изменить всю его жизнь!"
"Я так и сделаю, во что бы то ни стало. Так что больше не думай обо мне, если решишься на операцию. Я ничуть не сомневаюсь, что Терри Сью пойдет на сделку, если речь зайдет об опекунстве над Томми. Я собираюсь помочь Терри Сью со всем ее выводком, это решено. Но вот об одном я должен тебя спросить, и попытайся разумно отнестись к этому".
"Ты говоришь совсем как хозяин дома, – заметила Мона. – Так и быть, постараюсь".
"Нет, я серьезно, Мона".
Она начала хохотать.
"Ладно, слушай, – сказал я, так как она все никак не могла остановиться. – Если дядя Джулиен может защитить тебя от таинственного незнакомца, если он способен проявлять такое благодушие, тогда как же получилось, что он до сих пор не сообщил тебе, что твой ребенок жив?"
Она не знала, что ответить. Мой вопрос очень ее огорчил, я это видел. Или, вернее, сама эта идея ее огорчила. Она печально притихла.
Я присел на кровать рядом с ней и поцеловал ее, но все равно не сумел приободрить.
"А Роуан и Майкл знают, где сейчас твой ребенок?" – спросил я.
"Думаю, что нет, – ответила она. – Иногда мне кажется, что они могли бы все узнать – Мэйфейровский медицинский центр имеет связи со всем миром – но нет, у них ничего не выходит... Мне нестерпима эта мысль. Мне нестерпимо, что они держат меня в неведении. Давай лучше поговорим о другом, Квинн. Роуан часто ведет себя как холодный расчетливый ученый, но у нее не душа, а чистое золото. Давай просто поговорим о нас с тобой".
Я обнял Мону. Чистое золото. И сразу кое-что вспомнил. Чистое золото. Я вспомнил об утверждении таинственного незнакомца, что мавзолей сделан из чистого золота.
"Ты никак не можешь убежать со мной в Европу, – сказал я. – Тебе ведь нужно лечиться у доктора Роуан?"
Мона со вздохом кивнула.
"Я размечталась, когда согласилась с тобой бежать. Меня лечат гормонами и дают всевозможные добавки – сама не знаю какие. Я всю неделю мотаюсь в больницу – туда и обратно. Там провожу два-три часа. Но мне кажется, толку от этого мало. Мне действительно хотелось улететь. Я плохо поступила, что позволила тебе мечтать со мной, позволила поверить хотя бы ненадолго, что все возможно".
"Мне все равно, – сказал я. – Я вовсе не обязан никуда ехать. Я решил остаться. Нечего мне уезжать, раз мы можем видеть друг друга. Я думаю, нам теперь доверяют. Мне кажется, они знают, что я ни за что не причиню тебе вред, и ты тоже это знаешь".
В дверь постучали.
Время ужина. Меня любезно пригласили присоединиться к трапезе внизу. Они даже слышать не захотели, когда я попробовал отказаться, так что я быстро переговорил по телефону с Жасмин и спустился в столовую, где увидел Мону, переодевшуюся к ужину: на ней была другая белая блузка, не менее великолепная, с пышными рукавами, и юбка-шортики с ярким тропическим рисунком, и выглядела она гораздо сексуальнее в этом наряде, чем просто в трусиках, когда мы с ней встретились на лестнице. Майкл и Роуан были одеты несколько официально.
В полосатом костюме-тройке Майкл выглядел как настоящий джентльмен, а на Роуан было прелестное, очень простое синее платье с тройной ниткой жемчуга.
Я не сразу разглядел, что Мона приколола на блузку камею тетушки Куин, – и это смотрелось очень красиво.
К моему немалому удивлению, на ужин явился Стирлинг Оливер из Таламаски. В этот теплый весенний день он был одет по погоде: в белый костюм-тройку и галстук лимонного цвета. Почему-то мне запомнился этот галстук. Не знаю, по какой причине. Я всегда запоминаю мужские галстуки. Коротко стриженные седые волосы он зачесал назад, открыв виски, и производил впечатление обладающего отличным здоровьем человека на седьмом десятке.
Все они выглядели импозантно, держались оживленно, и дом никоим образом не давил на своих обитателей, не лишал их непринужденного очарования.
Я обрадовался, снова увидев Стирлинга, но во мне почему-то жила уверенность, что тетушка Куин встревожилась бы, узнав об этой встрече. А так в данной ситуации у меня не было особенного выбора, я не испытывал особых угрызений совести.
"А я видел перед домом вашего приятеля, Гоблина, – тихонько сообщил Стирлинг, пожимая мне руку. – Он дал понять, что вы пожелали остаться один".
"Вы серьезно? – изумился я. – Вы действительно видели его, разговаривали с ним?"
"Да, он стоял у ворот. Он был очень хорошо виден, но вы должны понимать, что у меня, в отличие от обыкновенных смертных, довольно сильно развито восприятие подобных вещей. Мир мне кажется перенаселенным местом".
"Он был зол? Обижен?" – поинтересовался я.
"Ни то ни другое, – ответил Стирлинг. – Я бы сказал, он обрадовался, что я его увидел".
Тут в наш разговор вмешалась Мона, взяв нас обоих под руки:
"А что, если я приглашу его сюда? Мы посадим его со всеми за стол".
"Нет, только не сегодня, – сказал я. – Хочу побыть эгоистом. Ему и без того уделяют много внимания, а сейчас мой час".
Ужин прошел гладко, мы много говорили о том, следует ли мне ехать в Европу. Майкл придерживался того мнения, что в жизни каждого человека наступает момент, когда он должен побывать в Европе, но чаще всего получается, что люди едут туда или слишком рано, или слишком поздно. Я горячо согласился с ним, а потом настолько осмелел, что спросил, можно ли Моне поехать с нами, если тетушка Куин согласится взять с нами еще одну женщину, компаньонку для Моны, чтобы соблюсти все приличия. Я прибегал к эвфемизмам, как, мне казалось, того требовала величественность обстановки, но все же дал ясно понять, что никогда бы не стал рисковать здоровьем Моны или ее благополучием в угоду низменной похоти.
Надеюсь, мне хотя бы вполовину удалось произвести впечатление сильного человека. Но на все мои предложения согласилась только одна Мона. Доктор Роуан по-деловому заявила, что Мона ни при каких обстоятельствах не должна уезжать далеко от Мэйфейровского центра и что если бы поездка и могла состояться, то Мону в Европу повезла бы она с Майклом.
А потом Мона добавила, что ее "недомогание" дало о себе знать именно во время поездки в Европу. По этой причине путешествие пришлось прервать, она вернулась домой, чтобы пройти интенсивное обследование в медицинском центре, к которому добавились инъекции гормонов, питательных веществ и других лекарств.
За весь вечер никто ни разу не упомянул таинственного ребенка Моны. А я ни словом не обмолвился о таинственном незнакомце. Но я серьезно намеревался рассказать о нем Майклу Карри перед тем, как придет время прощаться.
Вечер становился поздним, а я все надеялся, что час прощания не наступит.
После ужина мы прошли в просторную гостиную, и там я выпил больше бренди, чем следовало. Но я исправил положение, позвонив Клему и велев ему приехать за мной на лимузине тетушки Куин и захватить с собой Аллена, чтобы тот прикатил домой мой "мерседес", – все получилось славно, так как тетушка Куин в этот вечер "развлекалась" в своей комнате.
Интерес, который проявляли ко мне Майкл и Роуан, не угасал, а если и угасал, то я, как дурак, этого не заметил. Стирлинг Оливер тоже проявлял приветливость и любознательность. Мы поговорили о призраках, и я рассказал им всю историю Ревекки, снова прибегнув для приличия к эвфемизмам, как того требовала величественная гостиная. В своем полупьяном состоянии я гордился, что Мона радуется всему происходящему.
Глаза ее блестели, и она ни разу меня не перебила, что при ее уме показалось мне удивительным. Если ей все-таки случалось заговорить, то с единственной целью – помочь мне до конца раскрыться перед Роуан, Майклом и Стирлингом, а им – передо мной. Из этих троих Майкл оказался самым разговорчивым и смешливым: он от души хохотал над самим собой. У Стирлинга тоже обнаружилось большое чувство юмора, но Роуан держалась скромно, а ее голос с хрипотцой был гораздо теплее и приятнее, чем тонкое лицо.
У нее были пронзительные серые глаза красавицы, а глядя на ее длинные тонкие пальцы, сразу можно было поверить, что она нейрохирург. Майкл был постарше жены и отличался некой грубоватостью – он ведь сам много сделал для "этого дома", где вбил не один гвоздь. Он говорил, что чувствует, как дом окутывает его лаской, и ему нравились и блестящие полы, и скрипы в предрассветные часы. И все трое весьма скромно и самым обыденным образом признавались, что видели призраков.
Стирлинг вспоминал свое детство, когда жил в английском замке, полном привидений. А потом, в годы учебы в Кембридже, он открыл для себя Таламаску. Майкл рассказывал, как чуть не утонул на побережье Сан-Франциско, но его спасла не кто-нибудь, а Роуан, после чего он обрел паранормальный дар узнавать о многих вещах через прикосновение.
А Мона, посмеиваясь, рассказала всем присутствующим, что дядя Джулиен пошарил в кладовке, чтобы угостить меня горячим шоколадом из сервиза "Ройял Антуанетт". Настала моя очередь – тогда я припомнил стихотворение Кристофера Морли, которое так любил в детстве, про какао и крекеры в виде животных, и мой рассказ, видимо, произвел на них впечатление, и мы пустились в рассуждение о том, как призраки умудряются делать то, что мы видим.
"Но ведь это значит, что Бог все-таки существует?" – звонко спросила Мона.
"Бог или дьявол", – ответила доктор Роуан.
"Было бы слишком жестоко, если бы на свете существовал только дьявол", – сказала Мона.
"Я так не думаю, – заметила Роуан. – Мне кажется, это вполне возможно".
"Чепуха, Роуан, – сказал Майкл. – Бог существует, и Бог – это любовь". – И, кивнув в сторону Моны, предостерег Роуан от дальнейших замечаний, а я заметил в ту секунду, что Мона встревоженно отвела взгляд.
"Мне кажется, я скоро это узнаю или вообще ничего не узнаю, – наконец заговорила Мона. – И это будет хуже всего. Мигнуть и погаснуть, как перегоревшая лампочка".
"Этого не случится, – сказал я. – Когда у тебя следующее посещение больницы? Как там все проходит, очень утомительно? Можно мне прийти и посидеть с тобой? Нам позволят поболтать? Или, хочешь, я тебе почитаю?"
"Это было бы чудесно, – сказала Роуан, – но ты скоро устанешь от подобных посещений. Так всегда случается".
"Роуан, ради всего святого, что с тобой такое?" – возмутился Майкл.
Мона принялась хохотать.
"Да, Квинн, – проговорила она сквозь смех, – мне приходится проводить там несколько часов. Лекарства вводят внутривенно, вот я и ношу длинные рукава, чтобы спрятать следы от иголок. Если бы ты пришел, я была бы рада. Тебе необязательно являться на каждый сеанс. И Роуан права. Когда тебе надоест, я сразу пойму".
"Мне стыдно, что я ни разу не спросил позволения навестить тебя во время лечения, – сказал Стирлинг. – Мы столько раз ужинали в "Гранд-Люминьер", а мне ни разу не пришло это в голову".
"Не думайте, что вы должны были это делать, – сказала Мона – Я смотрю по телевизору самые дурацкие передачи, какие только бывают. Можно сказать, подсела на классические ситкомы. Пусть вас это не волнует".
Мне хотелось поклясться, что навещать Мону мне никогда не надоест. Я бы привозил цветы и томики стихов, чтобы зачитывать вслух, но я понимал, что сейчас за столом все это прозвучит очень неубедительно, поэтому промолчал, решив, что позже, собираясь домой, я спрошу, когда можно будет повидать Мону снова.
"Одно я знаю твердо, – неожиданно заявила Мона. – Когда наступит мой смертный час, я не захочу находиться в Мэйфейровской больнице. Я все еще лелею мечту уйти, как Офелия, уплыть среди цветов по тихо бегущему ручью".
"Не думаю, что это сработает, – сказал Майкл. – Цветы и журчание ручейка – все это, конечно, чудесно, но затем, когда придется тонуть, то ни о каком покое уже говорить не приходится".
"Что ж, тогда я удовлетворюсь просто ложем из цветов, – сказала Мона. – Но их должно быть много. И без всяких там трубочек, иголок, бутылочек морфия и прочих подобных вещей. Если я буду лежать на ложе из цветов, то воду я смогу дофантазировать. И пусть вокруг не будет никаких врачей".
"Обещаю", – сказал Майкл.
Доктор Роуан промолчала.
Наступила тяжелая минута. Я был охвачен ужасом, но заговорить не осмелился.
"Да бросьте вы все, простите, что навела на вас тоску, – сказала Мона. – Квинн, давай я тебя развеселю. А ты вообще читал Гамлета? Может быть, почитаешь мне вслух, когда навестишь меня в больнице?"
"С удовольствием", – ответил я.
Мы все видели эпохальный фильм Кеннета Брана "Гамлет", и всем он очень понравился, и, разумеется, я прекрасно помнил подводную сцену с Офелией. Это был стоп-кадр после длинного описания Гертруды, прекрасно снятый благодаря тому, что Брана – гений, с чем мы все согласились. Мне хотелось рассказать им о предостережении отца Кевинина не разговаривать с призраками, основанном на том, что случилось с Гамлетом, но я сам был не очень уверен, как относиться к этим словам, поэтому промолчал.
Остаток вечера прошел чудесно. Мы о многом успели поговорить. Оказалось, Майкл Карри любит книги так, как любила их моя прежняя учительница – Линелль, и Майкл порадовался за меня, что теперь я буду учиться у Нэша Пенфилда, а еще он считал абсолютно нормальным, что я никогда не ходил в школу.
Доктор Мэйфейр полностью согласилась с мужем, сказав что, вероятно, я ничего не потерял, что за исключением небольшой кучки американских детей из богатых семейств, составляющих ничтожный процент в классах даже самых лучших школ, "организованный процесс обучения" проходит для всех остальных болезненно и неэффективно.
Стирлинг Оливер счел чудесным, что я получаю такое интенсивное образование, он даже задался вопросом, каков был бы результат, если бы такими же благами могло воспользоваться большинство? Что касается Томми, о котором я рассказал, то все согласились, что ему, как и его братишкам и сестренкам, "следует предоставить шанс". И вовсе это никакое не благодеяние – дать возможность ребятишкам узнать другую жизнь.
Все это меня очень удивило, и мне совсем не хотелось возвращаться домой. Я хотел навсегда остаться жить в этом доме с Майклом, Роуан и Моной. Я хотел всегда общаться со Стирлингом. Но в то же время мне не терпелось вернуться домой. Не терпелось снова стать самим собой. Я хотел рассказать Нэшу и тетушке Куин, как хорошо меня здесь приняли. Я хотел сразу приступить к занятиям с Нэшем. Я хотел начать свои визиты к Моне. Я хотел в очередной раз отложить поездку за границу.
Кстати, когда зашла речь о поездке, Майкл высказал предложение: почему бы не отправиться в путешествие на пару недель?
"За это время в Европе можно многое увидеть, – сказал он. – А если нужно выбрать одну страну, тогда позволь мне предложить либо Англию, либо Италию. И ты вернешься оттуда другим человеком".
Всем понравилась его идея. Стирлинг и Роуан тоже предложили Италию. Я вынужден был признать, что мысль хорошая. Такая поездка и тетушку Куин ненадолго успокоит, да и Моне придется ждать недолго, а она поклялась, что очень хочет услышать о всех моих приключениях, когда я вернусь.
Тем временем за мной приехал Клем, и, хотя разговор шел очень оживленный, Майкл как раз рассказывал о собственной поездке в Италию, я понял, что пора прощаться.
Кроме того, я быстро пьянел.
На крыльце я обнял Мону, поклявшись позвонить ей на следующий день и уточнить время, когда она позволит мне навестить ее в больнице.
"Да я целую жизнь там провожу, мой обалденно красивый мальчик, – сказала она. – Выбирай любое время".
"А когда тебе становится особенно тошно?"
"В четыре часа. К этому времени я так устаю, что начинаю плакать".
"Тогда я приеду к двум и останусь столько, сколько ты позволишь".
"Значит, до шести, – сказала она. – Мы тогда поужинаем в "Гранд-Люминьер"".
"Потом ты меня можешь прогнать или терпеть дальше, как пожелаешь. Я буду весь день свободен как птица".
"Ты и вправду любишь меня?"
"Страстно и неугасимо".
Наши прощальные поцелуи были долгими и пьяняще сладостными.
Когда Майкл Карри провожал меня до ворот, которые все-таки открывались ключом, я рассказал ему о таинственном незнакомце, грозившем мне всякими бедами из-за спора по поводу кое-какой недвижимости. Особо подчеркнул, как он угрожал Моне, хвастаясь, что знает и ее имя, и где она живет. К сожалению, моя скороговорка умаляла важность слов, но я старался, как мог.
"Мы по всему дому расставили охрану, – говорил я. – Одного вы сами видели в тот вечер, когда приезжали. Понимаю, это было для вас неприятно, и я прошу за это прощения. Охранники дежурят и на парадном, и на заднем крыльце, но этот тип все же умудрился вчера вечером подкрасться ко мне незаметно, пробираясь вдоль дома. Вот тогда он мне и пригрозил. Откуда он узнал все, что ему известно, понятия не имею. Скорее всего, он читает чужие мысли. Лучшего объяснения я не нахожу".
"Я буду держать ухо востро, не беспокойся, – сказал Майкл. Казалось, он серьезно отнесся к моему рассказу. – Ты тоже не забывай о бдительности".
"Однажды Гоблин с ним уже разобрался, – сказал я. – Вероятно, смог бы окоротить его и второй раз, но, услышав угрозу Моне, я придержал Гоблина", – пояснил я.
"Я присмотрю за ней, – ответил Майкл. – Не переживай за свою красавицу".
Он обнял меня, крепко прижал к себе и расцеловал по-европейски, в обе щеки.
"Ты хороший парень, Квинн", – сказал он.
"Спасибо, Майкл, – ответил я. – Я действительно ее боготворю".
Как только мы с Гоблином забрались на заднее сиденье лимузина, я ударился в слезы.
Мы ехали все дальше, а я никак не мог перестать плакать. Когда мы пересекали темные воды озера Поншатрен, Гоблин обнял меня и тихо произнес, совсем как Ариэль из шекспировской "Бури":
"Я очень тебе сочувствую, Квинн. Будь я одним из вас, я бы тоже поплакал".
32
Тетушка Куин давно не устраивала пышных приемов в своей спальне или будуаре, как мы называли ее комнату в таких случаях, но, когда я вошел в дом, Жасмин в своем изумительном наряде – облегающее черное платье для коктейлей и убийственные шпильки – объявила, что сегодня особый случай.
Тетушка развлекала Нэша, что было естественно, так как эти двое сошлись на короткой ноге, а еще у нее там сидел какой-то визитер, который прибыл с подарками – потрясающими камеями, каких тетушка Куин в жизни не видела. Обо всем об этом Жасмин сообщила мне чуть насмешливо, закатив глаза и слегка вздернув брови.
"Целиком вырезаны из драгоценных камней", – добавила она.
Меня торжественно попросили подняться наверх, привести себя в порядок, надеть лучший итальянский костюм с английской рубашкой ручной работы, туфли Черч и спуститься вниз, чтобы познакомиться с дарителем потрясающих подарков. Так как я уже был принаряжен, выполнить просьбу не составило большого труда.
Что касается светской жизни, то я обрадовался возможности отвлечься. Выпитое спиртное успело улетучиться, оставив меня наэлектризованным любовью и беспокойством за Мону. Так что все равно мне не удалось бы заснуть. Ночь представлялась мне врагом, перепуганный Гоблин наверняка слонялся где-то поблизости, а мне хотелось огней и приятной беседы в комнате тетушки Куин.
"Давай, Гоблин, – сказал я, – сделаем это вместе. В последнее время мы с тобой отдалились, сам знаешь. Идем со мной".
"Там зло, Квинн", – ответил он с печальным выражением лица, что меня удивило. Зло в тетушкиной комнате? Гоблин был одет точно как я, вплоть до сшитого руками воротничка и лакированных ботинок. Мы вместе спустились по лестнице. Он взял правой рукой мою левую, слегка ее пожал, а затем мягко коснулся губами моей щеки.
"Я люблю тебя, Квинн", – произнес он.
"Я тоже тебя люблю, Гоблин", – ответил я.
Все это было очень неожиданно, как и приглашение зайти к тетушке Куин. Но я надеялся, что ночь продолжит одаривать меня чудесами. Я надеялся не сломиться от внезапной мысли, что Мона серьезно больна и, возможно, ей не удастся вылечиться, что именно это она и ее семья пытались внушить мне во время оживленного обеда, и тот приступ пессимизма у Роуан Мэйфейр явно доказывал, что так оно и было.
Как там выразилась Мона? "Мигнуть и погаснуть, как перегоревшая лампочка?"
А в ярко освещенном особняке Блэквудов царило веселье. Компания гостей собралась у рояля в большой гостиной, а вторая группа, поменьше, играла в карты в столовой.
Я прошел мимо постояльцев с веселой улыбкой и, поприветствовав их, направился в заднюю половину дома, где дверь в спальню была приоткрыта. Я медленно ее толкнул, чтобы заявить о своем приходе оживленной компании, собравшейся внутри.
Они сидели кругом, по обе стороны от хозяйки, тетушки Куин, облаченной в одно из своих бесценных белых неглиже, отороченном перьями, с широкой белой лентой и великолепной камеей на открытой шее. Как всегда, тетушка демонстрировала высокие каблуки. Напротив нее сидел Нэш, одетый по-праздничному. При моем появлении он поднялся, словно я заслуживал подобной почести, когда на самом деле это было не так.
Синди, сиделка, тоже приподнялась и поцеловала меня в щеку, чему я очень обрадовался. Она была в накрахмаленной белой форме.
А затем я увидел совершенно ясно почетного гостя, щедрого дарителя чудесных камей, нового гостя Блэквуд-Мэнор, который сидел напротив меня и не поднялся при моем появлении – у него не было причин подниматься. Наши взгляды встретились.
В первую секунду я просто не смог определить, что же я вижу. Я знал, но в то же время не знал, Я понял, но в то же время не понял. Все было предельно ясно. Ничего не было ясно. Затем очень медленно мой мозг начал воспринимать отдельные детали, так что позволь мне сейчас передать их так, как воспринимал их тогда я, чтобы они и у тебя запечатлелись в памяти.
Передо мной сидел таинственный незнакомец, в этом я не сомневался. Я узнал эту форму головы. Я узнал разворот плеч и осанку. Я узнал высокий открытый лоб и красиво скругленные виски, черные брови и большие черные глаза. Я узнал крупный рот и улыбку. Я даже узнал длинные черные волосы.
Но они, эти волосы, сейчас не были собраны сзади в пучок. Нет, они рассыпались по плечам незнакомца пышными волнами. Плотно сидящий на таинственном незнакомце черный атласный жилет ясно подчеркивал пышную женскую грудь. Все остальное – и смокинг, и черный галстук, и брюки – предназначались для мужского тела, и действительно, таинственный гость, несмотря на блестящую кожу и напомаженные губы, был ростом около шести футов и обладал довольно решительным подбородком.
Кто это? Мужчина? Женщина? Я даже не представлял.
Кто бы это ни был, это существо сидело боком на стуле, положив правую руку на высокую спинку и удобно вытянув перед собой длинные ноги, его левая рука лежала на коленях. Существо словно бросало мне вызов своим молчанием и хитро улыбалось, а тетушка Куин потянулась к этой расслабленной руке со словами:
"Квинн, дорогой, подойди сюда и познакомься с Петронией. Она принесла мне совершенно изумительные камеи, причем она вырезала их сама".
"Рад знакомству, Петрония, – сказал я, чувствуя, как в голову вновь ударяет выпитый алкоголь. – Не сочтите за дерзость, но я скажу, что вы очень красивы. Во время наших прежних двух-трех встреч при лунном свете мне приходилось только об этом догадываться".
"Как вы великодушны, – ответила гостья, и я услышал тот самый голос, который звучал прошлой ночью у меня в ухе – приглушенный и мягкий. Ну конечно, это была женщина. Или нет? – А вы только что вернулись со свидания со своей рыжеволосой бестией, – продолжила она, – наверное, следует ожидать, что вы все еще ослеплены ее светом".
"Никакая она не бестия, – заявил я. – Но я не хочу наскучить вам, защищая ее. Как хорошо, что теперь мы с вами представлены друг другу по всем правилам".
Она повернулась, посмеиваясь, к тетушке Куин.
"А он настоящий джентльмен, – сказала она и снова бросила на меня взгляд, сверкнув глазами. – Я так и предполагала, что вы мне понравитесь, если мы как следует узнаем друг друга. Да перестаньте вы гадать, кто я – мужчина или женщина. Правда в том, что я и то и другое, а потому что-то среднее. Я только что объясняла это вашей тетушке Куин. Природа наградила меня характерными признаками обоих полов, поэтому я плыву то в одну, то в другую сторону, как мне заблагорассудится".
Нэш принес для меня стул, чтобы я присоединился к их кругу. Жасмин налила мне шампанского в высокий бокал. Я уселся напротив этого создания и почувствовал, как Гоблин крепко сжал мне плечо.
"Будь осторожен, Квинн", – предостерег он. И правильно сделал, потому что меня охватила опасная лихорадка и я снова опьянел.
Я заметил, что таинственная гостья метнула взгляд налево от меня, где стоял Гоблин, хотя и не могла его видеть. Она просто знала, что он там.
"Значит, вы посчитали меня женщиной, – обратилась ко мне гостья. – Прошу прощения за то, что прочла ваши мысли. Этот дар я никак не могу обуздать. Если кто обнаруживает у себя эти способности, то начинает ими пользоваться при любом случае".
Тетушка развлекала Нэша, что было естественно, так как эти двое сошлись на короткой ноге, а еще у нее там сидел какой-то визитер, который прибыл с подарками – потрясающими камеями, каких тетушка Куин в жизни не видела. Обо всем об этом Жасмин сообщила мне чуть насмешливо, закатив глаза и слегка вздернув брови.
"Целиком вырезаны из драгоценных камней", – добавила она.
Меня торжественно попросили подняться наверх, привести себя в порядок, надеть лучший итальянский костюм с английской рубашкой ручной работы, туфли Черч и спуститься вниз, чтобы познакомиться с дарителем потрясающих подарков. Так как я уже был принаряжен, выполнить просьбу не составило большого труда.
Что касается светской жизни, то я обрадовался возможности отвлечься. Выпитое спиртное успело улетучиться, оставив меня наэлектризованным любовью и беспокойством за Мону. Так что все равно мне не удалось бы заснуть. Ночь представлялась мне врагом, перепуганный Гоблин наверняка слонялся где-то поблизости, а мне хотелось огней и приятной беседы в комнате тетушки Куин.
"Давай, Гоблин, – сказал я, – сделаем это вместе. В последнее время мы с тобой отдалились, сам знаешь. Идем со мной".
"Там зло, Квинн", – ответил он с печальным выражением лица, что меня удивило. Зло в тетушкиной комнате? Гоблин был одет точно как я, вплоть до сшитого руками воротничка и лакированных ботинок. Мы вместе спустились по лестнице. Он взял правой рукой мою левую, слегка ее пожал, а затем мягко коснулся губами моей щеки.
"Я люблю тебя, Квинн", – произнес он.
"Я тоже тебя люблю, Гоблин", – ответил я.
Все это было очень неожиданно, как и приглашение зайти к тетушке Куин. Но я надеялся, что ночь продолжит одаривать меня чудесами. Я надеялся не сломиться от внезапной мысли, что Мона серьезно больна и, возможно, ей не удастся вылечиться, что именно это она и ее семья пытались внушить мне во время оживленного обеда, и тот приступ пессимизма у Роуан Мэйфейр явно доказывал, что так оно и было.
Как там выразилась Мона? "Мигнуть и погаснуть, как перегоревшая лампочка?"
А в ярко освещенном особняке Блэквудов царило веселье. Компания гостей собралась у рояля в большой гостиной, а вторая группа, поменьше, играла в карты в столовой.
Я прошел мимо постояльцев с веселой улыбкой и, поприветствовав их, направился в заднюю половину дома, где дверь в спальню была приоткрыта. Я медленно ее толкнул, чтобы заявить о своем приходе оживленной компании, собравшейся внутри.
Они сидели кругом, по обе стороны от хозяйки, тетушки Куин, облаченной в одно из своих бесценных белых неглиже, отороченном перьями, с широкой белой лентой и великолепной камеей на открытой шее. Как всегда, тетушка демонстрировала высокие каблуки. Напротив нее сидел Нэш, одетый по-праздничному. При моем появлении он поднялся, словно я заслуживал подобной почести, когда на самом деле это было не так.
Синди, сиделка, тоже приподнялась и поцеловала меня в щеку, чему я очень обрадовался. Она была в накрахмаленной белой форме.
А затем я увидел совершенно ясно почетного гостя, щедрого дарителя чудесных камей, нового гостя Блэквуд-Мэнор, который сидел напротив меня и не поднялся при моем появлении – у него не было причин подниматься. Наши взгляды встретились.
В первую секунду я просто не смог определить, что же я вижу. Я знал, но в то же время не знал, Я понял, но в то же время не понял. Все было предельно ясно. Ничего не было ясно. Затем очень медленно мой мозг начал воспринимать отдельные детали, так что позволь мне сейчас передать их так, как воспринимал их тогда я, чтобы они и у тебя запечатлелись в памяти.
Передо мной сидел таинственный незнакомец, в этом я не сомневался. Я узнал эту форму головы. Я узнал разворот плеч и осанку. Я узнал высокий открытый лоб и красиво скругленные виски, черные брови и большие черные глаза. Я узнал крупный рот и улыбку. Я даже узнал длинные черные волосы.
Но они, эти волосы, сейчас не были собраны сзади в пучок. Нет, они рассыпались по плечам незнакомца пышными волнами. Плотно сидящий на таинственном незнакомце черный атласный жилет ясно подчеркивал пышную женскую грудь. Все остальное – и смокинг, и черный галстук, и брюки – предназначались для мужского тела, и действительно, таинственный гость, несмотря на блестящую кожу и напомаженные губы, был ростом около шести футов и обладал довольно решительным подбородком.
Кто это? Мужчина? Женщина? Я даже не представлял.
Кто бы это ни был, это существо сидело боком на стуле, положив правую руку на высокую спинку и удобно вытянув перед собой длинные ноги, его левая рука лежала на коленях. Существо словно бросало мне вызов своим молчанием и хитро улыбалось, а тетушка Куин потянулась к этой расслабленной руке со словами:
"Квинн, дорогой, подойди сюда и познакомься с Петронией. Она принесла мне совершенно изумительные камеи, причем она вырезала их сама".
"Рад знакомству, Петрония, – сказал я, чувствуя, как в голову вновь ударяет выпитый алкоголь. – Не сочтите за дерзость, но я скажу, что вы очень красивы. Во время наших прежних двух-трех встреч при лунном свете мне приходилось только об этом догадываться".
"Как вы великодушны, – ответила гостья, и я услышал тот самый голос, который звучал прошлой ночью у меня в ухе – приглушенный и мягкий. Ну конечно, это была женщина. Или нет? – А вы только что вернулись со свидания со своей рыжеволосой бестией, – продолжила она, – наверное, следует ожидать, что вы все еще ослеплены ее светом".
"Никакая она не бестия, – заявил я. – Но я не хочу наскучить вам, защищая ее. Как хорошо, что теперь мы с вами представлены друг другу по всем правилам".
Она повернулась, посмеиваясь, к тетушке Куин.
"А он настоящий джентльмен, – сказала она и снова бросила на меня взгляд, сверкнув глазами. – Я так и предполагала, что вы мне понравитесь, если мы как следует узнаем друг друга. Да перестаньте вы гадать, кто я – мужчина или женщина. Правда в том, что я и то и другое, а потому что-то среднее. Я только что объясняла это вашей тетушке Куин. Природа наградила меня характерными признаками обоих полов, поэтому я плыву то в одну, то в другую сторону, как мне заблагорассудится".
Нэш принес для меня стул, чтобы я присоединился к их кругу. Жасмин налила мне шампанского в высокий бокал. Я уселся напротив этого создания и почувствовал, как Гоблин крепко сжал мне плечо.
"Будь осторожен, Квинн", – предостерег он. И правильно сделал, потому что меня охватила опасная лихорадка и я снова опьянел.
Я заметил, что таинственная гостья метнула взгляд налево от меня, где стоял Гоблин, хотя и не могла его видеть. Она просто знала, что он там.
"Значит, вы посчитали меня женщиной, – обратилась ко мне гостья. – Прошу прощения за то, что прочла ваши мысли. Этот дар я никак не могу обуздать. Если кто обнаруживает у себя эти способности, то начинает ими пользоваться при любом случае".