Но я-то не забыл, на что теперь способен Гоблин. Он мог бы перебить все окна, если бы захотел. Он сам мне признался, что ему нравится быть злым. Имел ли я право рассказать Моне об этом? Следует ли мне вообще говорить кому-то об этом? В душе у меня шевельнулась паника, и я возненавидел себя за такое малодушие. Рядом с Моной мне хотелось быть настоящим мужчиной.
   "Поехали со мной в Блэквуд-Мэнор, – предложил я. – Я там живу. Мы можем расположиться в моей комнате, или я поселю тебя в комнате Папашки, если ты хочешь соблюсти приличия. Папашка недавно умер. Комната убрана и готова к приему гостей. Он умер не в ней, но все его вещи сразу оттуда убрали. Где телефон? Я скажу, чтобы приготовились к нашему приезду. Скажи мне свой размер одежды. Жасмин съездит в универмаг "Уол-Март" и купит все, что тебе понадобится на первое время".
   "Господи, да ты такой же сумасшедший, как все Мэйфейры, – с искренним изумлением произнесла Мона. – А я думала, что только мы способны на такие поступки".
   "Поехали. В моем доме нам никто не помешает. Тетушка Куин разве что поделится какой-нибудь мудростью. Ей скоро семьдесят девять, – по крайней мере, она так утверждает, – так что следует ожидать мудрого совета. А еще у меня там живет новый учитель, Нэш, но он джентльмен до мозга костей".
   "Значит, ты тоже не ходишь в школу, – сказала Мона. – Клево!"
   "Нет, не хожу. Гоблин в школах не уживается".
   Я быстро начал хлопотать. Мона с нескрываемым изумлением следила, как я разговаривал по телефону с Жасмин, заказывая все самое маленькое – белые рубашки, брючки, хлопковое белье, несколько туалетных принадлежностей. Мы сразу отправились в дорогу.
   Едва сев за руль, я сразу осознал, что не спал больше полутора суток. Меня разобрал смех – мне вдруг показалось смешным, как оно все выглядит со стороны.
   "Эй, давай я поведу", – предложила Мона.
   Я с радостью согласился.
   Она уселась за руль как профессионал, и мы рванули с места, проехали узкие улочки Французского квартала и оказались на главном шоссе.
   Я не мог оторвать от нее глаз: она была такая сексуальная за рулем. Меня поразило, что такое прелестное существо умеет водить машину, а когда Мона кидала в мою сторону взгляды, меня переполняла радость и слабость оттого, что на меня смотрит это зеленоглазое чудо. В этом настроении безумия и восторга я заговорил с Гоблином:
   "Я люблю ее, старина, понятно тебе?"
   Обернувшись на заднее сиденье, я увидел, как он смотрит на меня с холодным презрением – тем самым выражением, которое приобрел в больнице. У меня даже дыхание перехватило. И тут раздался его мрачный монотонный голос:
   "Понятно. Я тоже ее хорошенько распробовал, Тарквиний".
   "Ты врешь, ублюдок эдакий! – Мне захотелось его придушить. – Как ты смеешь говорить мне такое? Я бы почувствовал, если бы ты оказался так близко! Неужели ты думаешь, что можешь потихоньку проникнуть внутрь меня!"
   "Он правду говорит, – сказала Мона, давя педаль газа в пол так, что стрелка спидометра зашкаливала за восемьдесят пять миль в час. – Я его чувствовала".

25

   Тетушка Куин и Жасмин меня не подвели. Если у тетушки Куин и были какие-то опасения насчет Моны, она и виду не подала, чтобы не обидеть девушку. Когда мы приехали, тетушка поприветствовала Мону на пороге с распростертыми объятиями, и мое заявление, что это моя будущая жена, тетушка Куин выслушала с абсолютным спокойствием.
   Жасмин показала Моне комнату Папашки, где уже были разложены ее новые вещи, а затем мы прошли ко мне – в моей комнате Моне в общем-то и предстояло провести весь визит – и мы великолепно пообедали за этим самым столом, за которым теперь сидим с тобой.
   Не помню, что нам подавали. Помню только, как любовался Моной, совершенно ею очарованный: глядя, как она орудует ножом и вилкой быстрыми отточенными движениями и при этом без умолку оживленно разговаривает, я все больше и больше к ней привязывался.
   Понимаю, со стороны может показаться, что я сошел с ума. Но я так сильно ее любил. Прежде я не испытывал таких чувств, и сейчас, на какое-то время, они полностью стерли ставшую уже привычной панику и даже прогнали вполне разумный страх перед таинственным незнакомцем, хотя, наверное, здесь следует добавить, что вокруг дома по-прежнему было много вооруженных охранников, да и в самом доме тоже, и все это также вселяло в меня чувство безопасности.
   Разумеется, тетушка Куин захотела поговорить со мной наедине, но я вежливо отказался. А когда убрали посуду и Жасмин протерла стол (между прочим, Жасмин потрясающе выглядела в своем светло-синем костюме и белоснежной накрахмаленной блузке), я был готов запереться от всего мира, если бы только это можно было сделать.
   "Пойми, – говорила Мона, – Пирс, за которого я, скорее всего, выйду замуж, – совершеннейшая зануда. Этот мой кузен словно хлебный мякиш, нет в нем никаких паранормальных способностей, но он уже служит юристом в фирме "Мэйфейр и Мэйфейр", где его отец Райен, партнер фирмы, и этот Райен, мой любимый Райен, тоже хлебный мякиш, и живут они спокойной размеренной жизнью, без всяких потрясений".
   "Тогда какого черта ты все время говоришь, что выйдешь за него замуж?" – возмутился я.
   "Потому что я люблю его, – сказала она. – Не влюблена, нет, я бы никогда не смогла в него влюбиться, но я знаю его, и мне он кажется красивым – не таким красивым, как ты, он даже не так высок, но по-своему очень мил, и при нем, как мне ни противно это говорить, но при нем я, скорее всего, смогу делать все, что захочу. Я имею в виду то, что он по своему характеру не напорист, а у меня напористости хватит на троих".
   "Точно, – согласился я. – Значит, это будет надежный брак".
   "Это мэйфейровский брак, – ответила Мона. – А Мэйфейры, вроде меня, всегда заключают браки с другими Мэйфейрами. Можно не сомневаться, что при его наследственности и моей наследственности некоторые из наших детей будут ведьмами..."
   "Ты опять за свое, Мона, что это значит – "ведьма"? Неужели все ваше семейство использует это слово? И отец Кевинин тоже?"
   Она звонко рассмеялась.
   "Да, все семейство говорит так, но, скорее всего, благодаря Таламаске и Эрону Лайтнеру, агенту Таламаски, которого мы все любили. Но мы его потеряли. Он погиб ужасной смертью, с ним произошел несчастный случай. Теперь нашим другом стал Стирлинг, так вот, Стирлинг тоже использует это слово. Видишь ли, Таламаска – это такая организация, которая несколько веков следила за нашим семейством, а мы даже об этом не подозревали. Хотя, нет, не совсем так. Иногда наши предки догадывались. Как бы там ни было, Таламаска собрала так называемое Досье на Мэйфейрских ведьм. Мы все его прочитали, чтобы лучше разобраться в собственной истории. Ну да, некоторых из нас мы действительно называем ведьмами".
   Я был чересчур заинтригован, чтобы задать следующий вопрос. Мона сделала большой глоток кофе с молоком и снова заговорила.
   (Жасмин оставила нам целый кофейник на маленькой спиртовке, теплого молока в кувшине и вдоволь сахара – и это было как раз кстати, потому что мы без конца пили кофе, раздражаясь лишь, что фарфоровые чашечки такие маленькие.)
   "Ведьма для нас то же самое, что и ведьма для Таламаски, – продолжала Мона. – Это человек, который способен видеть духов и управлять ими. Ведьмами рождаются. По теории Стирлинга Оливера, причина появления ведьм заключается в клетках мозга, точно так, например, как способность человека различать тончайшие оттенки одного и того же цвета. Но потому, что мы пока не можем изучить эти рецепторы мозга, потому, что наука их пока не выделила, все это звучит довольно таинственно".
   "Другими словами, – сказал я, – Стирлинг полагает, что однажды кто-то сумеет распознать ведьму в таком человеке, как ты или я?"
   "Вот именно, – подтвердила Мона, – и Роуан тоже в это верит. Она проводит интенсивные исследования в своем медицинском центре. У нее там собственная лаборатория, где она занимается в основном тем, чем хочет. Я вовсе не хочу, чтобы ты подумал, будто она какой-то доктор Франкенштейн. Я имею в виду совсем другое – легат Мэйфейров настолько огромен, что ей не нужно добиваться никаких грантов, а следовательно, держать перед кем-либо отчет. Ну да, она действительно проводит какие-то засекреченные таинственные исследования. Только Богу известны все ее проекты. Хотелось бы мне знать, чем все-таки занимается Роуан".
   "Но чем она может заниматься, если пока невозможно исследовать ткань мозга?" – спросил я.
   Мона рассказала мне о всех обычных исследованиях мозга, которые можно проводить в центре, а я добавил, что лично прошел через все эти тесты, но никакой патологии врачи во мне не обнаружили.
   "Поняла, – сказала Мона, – но Роуан исследует нас, и методы ее исследований рутинными не назовешь. – Мона внезапно помрачнела и покачала головой. – Есть и другие анализы, например, у тех из нас, у кого обнаружены аномальные гены, берут кровь на анализ. Вот именно, аномальные гены, то есть отклоняющиеся от нормы. Некоторые из нас действительно отклоняются от нормы. Именно поэтому мой брак с Пирсом, скорее всего, состоится. У него нет аномальных генов, а вот у меня есть. Так что для меня совершенно безопасно выйти за него замуж. У него превосходные анализы. Но иногда мне кажется... быть может, мне вообще не стоит выходить замуж".
   "Но ведь у меня тоже нормальные гены, – с жаром произнес я. – Почему бы тебе не позабыть об этом Пирсе раз и навсегда и не выйти замуж за меня?"
   Мона долго смотрела на меня внимательным взглядом.
   "Что такое, Мона?" – всполошился я.
   "Ничего. Просто я попыталась себе представить – каково это, быть твоей женой. Хорошие анализы в общем-то не имеют большого значения. У нас наверняка родились бы особые дети, с особыми способностями. И я не уверена даже, что это тоже имело бы значение. Но тебе, Квинн, придется отказаться от этой идеи. Этого не будет. Кроме того, мне всего пятнадцать лет, Квинн".
   "Пятнадцать! – изумился я. – Но мне восемнадцать. Мы оба с тобой рано развились. Наши дети будут гениями".
   "Да, в этом можешь не сомневаться, – подтвердила она. – И у них будут частные учителя, как теперь у меня, и они увидят весь мир".
   "Мы могли бы посмотреть мир с моей тетушкой Куин и Нэшем, – сказал я, – он бы рассказывал нам о тех странах, которые мы посетим".
   Мона безмятежно улыбнулась.
   "Это была бы сказка. Я уже побывала в Европе – в этом году объездила все страны с Райеном и Пирсом – Райен доводится Пирсу отцом. Он самый главный юрист для нашей семьи, хотя у нас целая семейная фирма юристов. Так что я там говорила? Ах да, Европа. Я готова ездить туда снова и снова".
   "Подумай об этом, Мона. У тебя уже есть паспорт, да и мой тоже готов. Мы могли бы просто-напросто увезти тебя потихоньку. Тетушка Куин давно просит, чтобы я отправился попутешествовать!"
   "Твоя тетушка никогда бы не позволила тебе увезти меня потихоньку, – рассмеялась Мона. – Я вижу, в ней бурлит дух авантюризма, но все равно она бы ни за что не согласилась на киднеппинг. Да и моя семейка тут же рванула бы следом".
   "В самом деле? – удивился я. – Но почему, Мона? Ты говоришь так, будто живешь не в семье, а в какой-то огромной тюрьме".
   "Ты не прав, Квинн, – возразила она, – на самом деле это скорее гигантский сад, но в этом саду есть стены, которые отделяют нас от остального мира. – С каждой секундой она становилась все печальней. – Сейчас снова расплачусь, а я этого обалдеть как не люблю".
   "Не надо, не плачь, – сказал я, доставая коробку салфеток и ставя ее перед Моной. – Мне невыносима мысль, что ты прольешь хотя бы одну слезинку, а если это все-таки случится, то я проглочу ее или осушу тебе глаза этими салфетками. А теперь расскажи, почему семья не позволит тебе поехать в Европу? Тетушка Куин отличная ширма для соблюдения приличий".
   "Квинн, я не просто одна из Мэйфейров, как уже говорила тебе. И я не просто ведьма. Я то, что юристы называют "наследницей легата". А легату этому, то есть наследству, много сотен лет. Речь идет об огромном состоянии, которое передается только по женской линии".
   "Насколько огромном?"
   "Речь идет о миллиардах, – ответила Мона. – Вот откуда берутся деньги на содержание Мэйфейровского медицинскою центра. Как раз сейчас главной хранительницей легата является Роуан Мэйфейр. Но она не может иметь детей, поэтому меня назначили ее преемницей".
   "Понятно. Тебя воспитывают и обучают, готовя к тому дню, когда тебе придется взять на себя эту роль".
   "В самую точку, – ответила она. – Вот почему они хотят, чтобы я прекратила беситься и спать со всеми своими кузенами. С тех пор как мы вернулись из Европы, мне пришлось многое выслушать. Не знаю, почему я так увлечена сексом. Мне просто очень нравится им заниматься. Но ты понял идею. Мне предстоит занять почетную должность, если это не звучит обалдеть как старомодно. Поэтому они и послали меня в Европу – чтобы я стала образованной, культурной и..."
   Она снова помрачнела, и на этот раз на глазах у нее выступили слезы.
   "Мона, ничего не скрывай", – взмолился я.
   Она покачала головой.
   "Со мной случилось кое-что плохое", – ответила она срывающимся голосом.
   Я поднялся и вывел ее из-за стола, потом откинул с кровати покрывало, и мы вдвоем, сбросив туфли, забрались на перину и устроились в гнездышке из пуховых подушек. Никогда прежде я так не любил свою вычурную кровать, как в тот раз, когда лежал под балдахином рядом с Моной. И заметь, мы были полностью одеты, разве только, когда я начал ее целовать, я расстегнул ей блузку до конца, чтобы приласкать грудь, и Мона не возражала.
   Но потом жар понемногу остыл, в основном потому, что я очень устал и вернул ее к прежней теме.
   "Ты говорила, произошло что-то плохое? – начал я. – Расскажи, как это было".
   Мона долго молчала, а потом опять расплакалась.
   "Мона, если кто-то навредит тебе, ему не будет от меня пощады, – сказал я. – Серьезно. Гоблин даже смог бы... Расскажи, что случилось".
   "У меня был ребенок", – хрипло прошептала она.
   Я молчал, чувствуя, что она хочет продолжить.
   "У меня был ребенок, – повторила Мона, – и его никто бы не назвал обычным ребенком. Он... отличался от всех. У него наблюдалось очень раннее развитие, да и, возможно, было бы правильнее сказать – отклонение от нормы. Я любила его всей душой, это был такой красивый ребенок. Но... его забрали. – Она помолчала, после чего продолжила: – Его увезли очень далеко, и я все никак не могу это пережить. Не могу перестать о нем думать".
   "Ты хочешь сказать, что тебя заставили отказаться от собственного ребенка! Такое многочисленное семейство, с такими деньжищами..." – Я пришел в ужас.
   "Нет, – покачала головой Мона, – все было не так. Семья здесь ни при чем. Скажу просто – ребенка увезли, и я не знала, что с ним произошло. Но семья не виновата".
   "Тогда кто? Отец?" – спросил я.
   "Нет. Я ведь говорила, случилось что-то ужасное. Я не могу тебе всего рассказать. Скажу лишь одно: я могу в любое время получить весть о своем ребенке. – Мона тщательно подбирала слова. – Его, возможно, мне вернут. Я пока жду новостей – плохих или хороших. Но до сих пор ничего не получила. Одно молчание".
   "Ты знаешь, где находится ребенок? – спросил я. – Мона, я пойду и заберу его! Я верну его тебе".
   "Квинн, в тебе столько силы, столько уверенности, – сказала Мона. – Просто быть с тобой рядом – уже сплошное наслаждение. Но нет, я не знаю, где сейчас ребенок. Мне кажется, он в Англии, но я точно не знаю. А когда мы путешествовали по Европе, я, в общем-то, старалась его отыскать. Но от того, кто его забрал, я не получила до сих пор ни слова".
   "Мона, это ужасно".
   "Нет, – сказала она, покачав головой. На ее ресницах повисли слезинки. – Все не так страшно, как кажется. В том человеке много любви, а ребенок... ребенок был исключительный. – Ее голос осекся. – Я не хотела отдавать его, но пришлось. Ребенка забрал любящий мягкий человек, способный о нем позаботиться".
   Я был настолько сбит с толку, что не сумел задать разумный вопрос.
   "Если ты хотя бы подозреваешь, где сейчас этот человек, я поеду к нему".
   Она покачала головой.
   "Когда-то мы знали, как связаться с ним. Роуан и Майкл – мои кузены, а теперь и приемные родители – знали этого человека очень хорошо. Но сейчас связь с ним потеряна".
   "Мона, позволь мне взять эту заботу на себя, позволь мне отправиться за этим человеком, позволь мне вернуть тебе ребенка".
   "Квинн, мои родственники не раз пытались это сделать. В их распоряжении были ресурсы мэйфейровского наследия, но, сколько они ни бились, так и не нашли ни самого человека, ни ребенка Мне не нужны твои клятвы, что ты постараешься это сделать. Я не хочу, чтобы ты даже думал об этом. Я только хочу, чтобы ты выслушал меня. Я только хочу, чтобы ты поклялся никогда никому не рассказывать о том, что сейчас узнал".
   Я поцеловал ее.
   "Я тебя понимаю, – сказал я. – У нас еще будут дети, наши общие дети".
   "Это было бы чудесно, – сказала она. – Просто чудесно".
   Мы сползли с подушек на покрывало и начали друг друга раздевать, пуговицы за пуговицей, застежка за застежкой, и так, пока не остались голыми на той самой кровати, где я всю жизнь спал так безгрешно сначала рядом с Маленькой Идой, а потом с Большой Рамоной. В общем, кровать прошла, как мне показалось, боевое крещение, и я был счастлив.
   А потом я заснул.
   И мне приснилось, что в дверь спальни стучит Ревекка. Я будто бы бодрствовал, хотя знал, что сплю. И я сказал во сне Ревекке, чтобы она уходила. Сказал ей, что сделал все для нее, что только мог. А потом мы затеяли с ней драку. Прямо на верхней площадке лестницы. Она набросилась на меня, как дикая кошка, и мне пришлось с силой спустить ее с лестницы, приговаривая на ходу, что она должна покинуть Блэквуд-Мэнор, что она мертва и давным-давно превратилась в прах, что она должна с этим смириться.
   Ревекка опустилась на последнюю ступеньку и начала жалобно рыдать.
   "Тебе нельзя сюда больше приходить, – сказал я. – Тебя ждет Свет. Тебя ждет Бог. Я верю в этот Свет".
   Гостиная вновь наполнилась скорбящими, до меня доносились отголоски молитвы, "Радуйся, Мария, Благодати Полная", а потом я опять увидел, как Вирджиния Ли села в гробу, сложив руки, и сразу одним грациозным балетным шагом оказалась на полу, взметнув юбками. Она вцепилась в Ревекку, и они вместе выкатились через парадные двери дома, два призрака, Вирджиния Ли и Ревекка, и я слышал голос Вирджинии Ли: "Ты опять несешь беду в мой дом? Ты опять отрываешь меня от света!"
   Ревекка верещала как резаная.
   "Жизнь за мою жизнь. Смерть за мою смерть".
   Наступило молчание. Позднее я уселся на ступени лестницы, мне очень хотелось проснуться и оказаться наверху, в своей постели, но я не смог этого сделать.
   Кто-то постучал по моему плечу. Я поднял глаза. Это была Вирджиния Ли, очень хорошенькая, очень оживленная, хотя на ней и было похоронное синее платье.
   "Покинь это место, Тарквиний, – сказала она с неясной ноткой в голосе. – Ступай отсюда, Тарквиний, покинь этот дом. Здесь поселилось зло, оно тебя поджидает".
   Я проснулся в поту, сел и уставился перед собой. В углу, возле компьютера, сидел Гоблин и просто наблюдал за мной.
   Рядом крепко спала Мона.
   Я ушел в душ, а когда увидел за стеклом тень Гоблина, то быстро домылся, вытерся полотенцем и оделся. Он стоял за моей спиной и смотрел на меня в зеркало из-за плеча. Лицо у него не выражало прежнего коварства, и я молился, чтобы он не догадался о моих опасениях. И вообще он не казался из плоти и крови, как в Новом Орлеане, даже несмотря на влажный воздух. Я обрадовался этому.
   "Ты тоже любишь Мону?" – спросил я, словно меня это действительно интересовало.
   "Мона хорошая. Мона сильная, – ответил он, – но Мона причинит тебе боль".
   "Знаю, – ответил я. – Ты тоже причиняешь боль, когда злишься, когда говоришь недобрые вещи. Мы должны любить друг друга".
   "Ты хочешь быть с Моной наедине", – сказал он.
   "А ты разве бы не хотел, если бы был мной?" – спросил я и повернулся к нему лицом.
   Никогда прежде мне не доводилось видеть в его лице столько боли. Мои слова ужалили его, и я сожалел об этом.
   "А я и есть ты", – прозвучало в ответ.

26

   Наступавший вечер показался мне божественным. Так сильно полюбить, познать такое сердечное волнение... даже сейчас, когда я все еще молод, я считаю, что то было частью невинного детства. И даже не мечтаю, что те минуты могут вернуться, что я когда-нибудь вновь познаю такое всепоглощающее счастье.
   Когда Мона проснулась, приняла ванну и переоделась в свой новый наряд из универмага – белые брючки и рубашку – мы пошли пройтись по ферме Блэквуд. Видимо, наши блуждания и позволили мне остаться в своем уме, не перейти грань безумия, когда я изливал душу Моне. Я рассказал ей все: и о Гоблине, и о Линелль, и о своей странной жизни.
   Мона оказалась внимательным слушателем. Ее очаровал и сам дом, и длинная подъездная аллея, обсаженная орехом. Она не увидела в этой картине ничего вульгарного, нарочитого. Наоборот, Мона сказала, что во всем видна симметрия и гармония.
   Она согласилась, что наш особняк больше и внушительнее дома в Садовом квартале, но она поняла, почему Манфред Блэквуд не захотел ограничиваться какими-то рамками, а потому нашел это идеальное привольное место вдали от города.
   "Квинн, – сказала Мона, – мы с тобою живем в домах, в которых воплотились людские мечты, и приходится с этим мириться. Мы должны уважать эту чужую мечту и сознавать, что однажды дом перейдет к другим людям. Эти дома выступают как отдельные персонажи в нашей жизни, и у них своя роль".
   Она разглядывала огромные колонны, ей нравилась атмосфера этого места.
   "Даже тот дом, в котором я росла, – продолжила Мона, – хоть и совсем бедный, все же был огромным викторианским особняком на Сент-Чарльз-авеню. В нем было не протолкнуться от призраков и людей. А знаешь, я ведь не всегда была богатой. Если быть точной, я последний отпрыск самой бедной захудалой ветви Мэйфейров. Мои родители, безвольные пьяницы, оба спились. А теперь я формальная владелица личного самолета, наследница миллиардов долларов. Иногда этот переход сводит меня с ума, ну вот, я снова заговорила о мечтах, ведь я всегда мечтала стать наследницей мэйфейровского богатства".
   Мона слегка погрустнела, что меня очень встревожило.
   "Как-нибудь я расскажу тебе подробнее о своем семействе, – сказала она. – Но сейчас, когда мы вместе, я хочу услышать о тебе".
   Я подумал, что она наделена блестящим умом. Прежде я никогда особенно не раздумывал, на какой женщине когда-нибудь женюсь, если вообще женюсь, и теперь мне показалось, что все сложилось идеально: Мона умна и красива. И красота ее естественна. Она не пользовалась ни губной помадой, ни тушью. Вышла после душа такая юная и чистая. Я был совершенно ею пленен.
   Начало темнеть. Небо пронзили фиолетовые и оранжевые лучи. Я повел Мону на старое кладбище, объясняя по дороге, каким образом Уэст-Руби-Ривер питает наши двести акров безлюдных болот.
   Я рассказал ей об острове Сладкого Дьявола и Хижине Отшельника, о странной надписи на мавзолее и странном громиле, напавшем на меня прямо в спальне, после чего меня отвезли в Мэйфейровскую больницу.
   "Мы сможем съездить на остров, Квинн? – спросил она. – Ты мне его покажешь? Я должна собственными глазами увидеть это место. Разве я могу считать себя Офелией, если испугаюсь проплыть по ручью?"
   "Только не сейчас, моя драгоценнейшая бессмертная Офелия, – сказал я. – Уже смеркается, а я не настолько бесстрашен, чтобы отправляться на болото в темноте. Но днем я тебя туда отвезу. Ты заметила, что у нас здесь повсюду охранники? Возьмем с собою двоих. Тогда, если этот незнакомец осмелится показаться на глаза, мы разнесем его в пух и прах".
   Мону разобрало любопытство. Она принялась расспрашивать о Хижине Отшельника и ее круглой конструкции. "А лестница на купол ведет?"
   "Да, там есть лестница, хотя я ни разу по ней не поднимался. Винтовая железная лестница, но я ее так и не рассмотрел. Думаю, если подняться на купол, то оттуда откроется отличный вид на Блэквуд-Мэнор".
   "Я просто обязана увидеть это, – сказала Мона. – Все так таинственно. А как ты намерен поступить с этим незваным поселенцем?"
   "Я его выселю! Он и так в ярости, что я сжег его книги. Так вот, когда я вернусь туда со своими людьми, мы вышвырнем из дома его мраморный стол и золотое кресло. Он найдет их на дне болота, в том месте, куда свалил трупы".
   "Какие трупы?" – изумилась Мона.
   Я вернулся в прошлое и рассказал ей о том, как впервые увидел незнакомца в лунном свете, когда тот избавлялся от мертвых тел. Мона была очень заинтригована.
   "Так ведь этот субъект – самый настоящий убийца", – заявила она.
   "Я его не боюсь. А после того, что произошло, когда он напал на меня в ванной, знаю, что Гоблин способен защитить меня – и защитит".
   Я оглянулся на Гоблина, который шел за нами на некотором расстоянии, и кивнул ему. "Мой храбрый приятель".
   Мона взглянула на темнеющее фиолетовое небо. Повсюду пели цикады. Казалось, это воркует сама Земля.
   "Как жаль, что не осталось времени съездить туда", – сказала Мона.
   Я рассмеялся.
   "Ни тебе, ни мне не хватает здравого смысла испытывать страх!" – признал я. Мона тоже начала смеяться, и мы оба долго хохотали, не в силах остановиться. В конце концов я обнял ее и прижал к себе, чувствуя, что никогда в жизни не был так счастлив.