Райс Энн. Черная камея

   Младенец был удивительный. Прежде я никогда не видел такое крошечное, совсем недавно рожденное существо. Маленькие ручки в складочках – чудо. Темные курчавые волосики на голове. У меня даже сердце защемило.
   "Бриттани, поторапливайся с овсянкой, – велела женщина, – и приведи со двора мальцов, мне нужно будет, чтобы ты прошлась в город и купила кое-что из бакалеи. – Она взглянула на меня. – Хотите позавтракать? Этот ребенок готовит превосходный завтрак. Бриттани, поставь на стол бекон. И ступай за малышней".
   "Я отвезу ее в город, – сказал я. – А где Томми?"
   "В лесу, где же еще? – насмешливо ответила она. – Читает какую-то книжку с картинками. Я предупредила его, что если он не отнесет эту книжку обратно в магазин, то угодит в тюрьму. За ним придут и заберут, куда следует. Он украл эту книжку. И они это знают. Продавщица в магазине такая же сумасшедшая, как он. За ним обязательно придут. А ее тоже не мешало бы упрятать в тюрьму".
   "А другие книги у него есть?" – поинтересовался я.
   "Откуда деньги-то на другие книги? – рассердилась женщина. – Оглянитесь вокруг. Видите разбитое окошко? Посмотрите туда. Хорошенько приглядитесь. Видите маленькую девочку? Она не говорит. Бриттани, дай Бетани кашки. А где же кофе? Присаживайтесь за стол. Просто отодвиньте барахло в сторону. Этот ребенок заваривает превосходный кофе. Уверяю вас, я каждый день благодарю Господа, что он послал мне Бриттани, и послал ее первой. Бриттани, приведи Мэтью и Джонаса. Я уже дважды тебе говорила! Этот младенец описался. Помоги скорее. Нет у меня денег на книжки. У меня стиральная машина вот уже два месяца как стоит сломанная. Папашка ни разу не дал мне денег на книжки".
   "Хорошо. Я скоро вернусь", – сказал я и ушел в лес. Так, негустой сосняк, что растет в тех местах, где мало дубов. Вскоре я увидел мальчонку. Он сидел на бревне и читал.
   Худой, но хорошо сложен, с черными кудрявыми волосами, совсем как у меня. Он поднял на меня взгляд пронзительных синих глаз. Книга была об искусстве. Открыта на странице со "Звездной ночью" Ван Гога.
   На мальчике была грязная тенниска и джинсы. Я заметил у него на лице и на одной руке огромные черные синяки. На тыльной стороне левой ручки виднелся ожог.
   "Это Чарли тебя ударил?" – спросил я.
   Мальчик промолчал.
   "Это он прижал твою ручку к плите?" – продолжал я.
   Он опять не ответил. Перевернул страницу. Картина Гогена.
   Тогда я сказал:
   "Все скоро изменится. Я твой родственник. Внук Папашки, а ты сын Папашки, ты ведь в курсе?"
   Мальчик ничего не сказал. Упрямо уставился в книгу и снова перевернул страницу. Картина Сера.
   Я назвал ребенку свое имя. Сказал, что все переменится к лучшему. И, уже собираясь уходить, добавил:
   "Однажды ты поедешь в Амстердам и сам увидишь картины Ван Гога".
   "Я бы лучше съездил бы в Нью-Йорк, – выпалил мальчик, – там бы я мог посмотреть сразу всех импрессионистов и экспрессионистов в музее "Метрополитен"".
   Я опешил. Четкая и ясная речь.
   "Ты, наверное, гений", – сказал я.
   "Вовсе нет, – ответил он. – Просто я много читаю. Я прочел все, что хотел, в филиале библиотеки, а теперь потихоньку осваиваю книжный магазин в Мейплвилле, куда хожу в школу. Больше всего мне нравятся книги по искусству. Пару раз Папашка привозил мне такие".
   Ошеломляющее откровение. Папашка – и вдруг книги по искусству. Откуда он брал книги по искусству? Что он вообще знал о книгах по искусству? Как бы то ни было, он это делал для своего незаконного сынишки, которому позволил жить в таком убогом месте.
   К счастью, у меня нашлось еще немного денег, около пятидесяти долларов.
   "Держи, – сказал я. – В отделе уцененных книг можно откопать настоящие сокровища. Больше не воруй".
   "А я никогда не ворую, – сказал он. – Мать все выдумывает. Ее послушать – так это Чарли прижал мою руку к плите".
   "Понял. Я к тому, что на эти деньги ты теперь сможешь купить кое-что, а не брать книги на время".
   "Кто твой любимый художник?" – спросил мальчик.
   "Трудно сказать", – ответил я.
   "Представь, что ты мог бы спасти всего одну-единственную картину от третьей мировой войны, – не отступал он, – то какую бы выбрал?"
   "Обязательно периода Ренессанса. Обязательно какую-нибудь Мадонну, – ответил я, – но не знаю, какую именно. Скорее всего, одну из Мадонн Боттичелли, а может быть, и Фра Филиппо Липпи. Но есть и другие. Просто я не знаю". – Я подумал о красивой женщине в вагончике с младенцем на руках. Мне захотелось упомянуть ее в связи с разговором о Мадоннах, но я не стал этого делать.
   Мальчик кивнул.
   "А я бы спас Дюрера, – сказал он. – "Спасителя мира" – знаешь, портрет Христа с пробором посредине".
   "Хороший выбор, – сказал я. – Возможно, гораздо лучше, чем мой, – я запнулся. Мы зашли в разговоре гораздо дальше, чем я мог надеяться, когда сюда ехал. – Послушай, – сказал я, – а ты не хотел бы оказаться в хорошей школе, с полным пансионом, получить хорошее образование, в общем, выбраться отсюда?"
   "Я не могу оставить Бриттани, – ответил мальчик. – Это было бы несправедливо".
   "А как насчет остальных?"
   "Не знаю, – ответил он, вздохнув, словно взрослый мужчина со взрослыми проблемами на душе. – Матери, в общем-то, мы не нужны, – сказал он. – Раньше, когда мы с Бриттани были маленькие, она была добрее. Но сейчас, когда появились все остальные, она часто нас колотит. Мне приходится защищать от нее Бриттани, но иногда я ничего не могу поделать. Зато маленьких бить я ей не позволяю. Сразу отнимаю у нее ремень".
   Я возмутился, но так ничего и не придумал. Всю свою жизнь я слышал о несовершенстве систем социального обеспечения и опеки, но я не знал, что делать.
   "Понятно, – отозвался я. – Ты не можешь оставить их".
   "Вот именно, – сказал он. – Я и сейчас хожу в лучшую школу, чем Бриттани, но она все равно получает хорошее образование. Это я тебе точно говорю. Она делает домашние задания, и она умненькая. Так что выхода нет".
   "Послушай, я буду помнить о тебе. Скоро вернусь и привезу еще денег. Возможно, мне удастся сделать так, что и твоей маме и всем вам станет полегче жить, и тогда ей больше не захочется бить ребятишек".
   "И как ты это сделаешь?"
   "Дай мне подумать. Но, поверь, я вернусь. До свидания, дядя Томми".
   Это вызвало у него первую улыбку, а когда я помахал ему рукой, он тоже помахал мне.
   Потом мальчик вскочил с бревна и побежал за мной. Я, конечно, остановился, чтобы он догнал меня.
   "Эй, а ты веришь в потерянную Атлантиду?" – спросил он.
   "Ну, я верю, что она потеряна, но сомневаюсь, что она когда-то существовала", – ответил я.
   Мальчишка звонко рассмеялся.
   "А ты что думаешь, Томми? Сам-то веришь в Атлантиду?"
   Он кивнул.
   "Вообще-то я надеюсь найти ее руины, – ответил он. – Я хочу возглавить поисковую экспедицию. Группу подводников, все как полагается".
   "Замечательная идея, – сказал я. – Обязательно ее обсудим, как только будет время. Сейчас у меня дела".
   "Правда? Мне казалось, ты так богат, что у тебя нет никаких дел, даже в школу ходить не нужно. Так все говорят".
   "У меня есть проблемы, Томми, знаешь ли, и я обязан с ними справиться. Скоро снова увидимся. Обещаю. Можно тебя обнять?" – Я наклонился и обнял мальчика, прежде чем он успел ответить. Такой хороший, чудный парнишка Я проникся к нему всем сердцем.
   Когда я вернулся к машине, Аллен покачал головой.
   "Надеюсь, ты не заставишь нас наводить порядок и здесь, – сказал он. – Этот отстойник позади дома переливается через край. Жуть".
   "Вот откуда запах. А я и не знал".
   Как только я в машине дозвонился по телефону до тетушки Куин, то сразу описал ей положение дел и спросил у нее, могу ли я отдать распоряжение Грейди Брину, чтобы тот приобрел приличное жилье для Терри Сью и ее детей. Дом будет записан на наше имя и полностью застрахован. Женщине к тому же понадобится мебель, бытовая техника, новая кухонная утварь и так далее.
   "Ты не представляешь, какая здесь нищета, – добавил я. – А эта женщина поколачивает своих детей. Я пока не придумал, как с этим быть. Остается надеяться, что это безобразие прекратится, если улучшить ей жилищные условия. По крайней мере, я на это рассчитываю. Что касается Томми, то он очень смышленый". – И я коротко сообщил ей все важные подробности.
   Разумеется, тетушке самой захотелось позвонить Грейди. Но я сказал, что это мое дело. Так поступил бы взрослый человек, и это было для меня важно.
   Через полминуты я уже связался с Грейди по телефону. Мы пришли с ним к соглашению, что женщина получит домик по скромной цене в новостройке за городской чертой Руби-Ривер-Сити. По словам Грейди, поселок Осенние Листья был идеальным местом – сплошь новые дома, новое оборудование, новые горшки и сковородки – все новое. У Терри будет также работать уборщица на полный день и няня для детей.
   Грейди предстояло стать моим персональным финансовым советником и распорядителем. Мы, со своей стороны, были согласны непосредственно оплачивать налоги, страховку, коммунальные услуги, кабельное телевидение и прислугу. Разумеется, Терри Сью не могла обойтись без постоянного дохода, и мы с Грейди определили его как равный той зарплате, которую она получала бы, работая секретарем в офисе Грейди. Мы подумали, что это должно повысить ее самооценку.
   "Риска никакого, – говорил я. – И няня, и уборщица будут подчиняться вам, и Терри Сью больше не захочется колотить своих детей. В присутствии чужих людей она, вероятно, постыдится поднять руку на ребенка".
   Тем временем Бриттани перейдет в ту же католическую школу, куда ходит Томми, единственную католическую школу в Мейплвилле, частное заведение с подготовительным классом. А еще нам предстояло найти врачей для маленькой Бетани, которая не говорила.
   Что касается таинственного Чарли, ушедшего из жизни Терри Сью, то, по словам Грейди, парень был "не так уж плох", но младенец на руках Терри Сью был не его – вот Чарли и взыграл, почему, мол, настоящий отец не хочет объявиться, а кто этот отец – до сих пор было не ясно.
   Я посоветовал Грейди провести тест ДНК и определить, не был ли зачат этот младенец Палашкой. Мне казалось, тест необходим. Во мне сидело глубокое подозрение, что Папашка причастен к рождению младенца, зачатого вскоре после смерти Милочки, и что Чарли просто не знал, как с этим быть.
   "Послушайте, Грейди, – сказал я, – ситуация такова, что ее никогда нельзя будет выправить полностью, но мне кажется, что мы можем хотя бы немного ее изменить. Если в этом новом доме мужчины по-прежнему будут сменять друг друга – тут мы бессильны что-то сделать. По крайней мере, благодаря нам Терри Сью станет независимой. А это значит, что ей не придется больше мириться с тем, кто ей не по душе. Просто выплачивайте ей регулярно деньги, а что она с ними будет делать – нас не касается. Если она будет морить голодом ребятишек, тогда мы станем выдавать деньги на продукты непосредственно экономке. А еду готовить и подавать сможет няня. Так все и устроим, если нам больше ничего не помешает".
   Чем я не поделился с Грейди – так это своей мечтой, что однажды Томми переедет жить в Блэквуд-Мэнор. А еще я мечтал, что Томми отправится путешествовать по миру вместе со мной, Моной, тетушкой Куин и Нэшем. Я мечтал, что Томми когда-нибудь станет блестящим ученым и, кто знает, может быть, даже блестящим живописцем. Может быть, Томми найдет исчезнувшую Атлантиду. В общем, я мечтал, что он когда-нибудь официально станет Блэквудом.
   Я также не посвятил Грейди в то, как сильно осуждал Папашку, хотя пытался этого не делать, за то, что тот оставил своего сына, Томми, в этом убожестве, и за то, что он проявил такую черствость к этой женщине, Терри Сью. Хотя, впрочем, могло быть и так, что я по своей молодости не все понимал.
   Только когда с делами было покончено и я почти доехал на своем "мерседесе" до дома, я вспомнил, что обещал отвезти маленькую Бриттани в бакалейный магазин. Тогда я сказал Аллену, что ему придется вернуться, доставить маленькую Бриттани к бакалейщику и сделать существенные запасы.
   Разумеется, он не удержался от язвительных замечаний, но, в общем, отнесся к поручению благосклонно и даже сказал, что вернется за маленькой Бриттани на грузовичке, отвезет ее, куда она только захочет, и купит все – от супа до орехов.
   Итак, со второй задачей Возмужания было покончено. Я приступил к третьей.
   Вернувшись домой, принял душ, переоделся в свой лучший костюм от Армани, бледно-фиолетовую рубашку, нацепил счастливый галстук от Версаче и, с пылающим сердцем и туманной головой, отправился повидать свою возлюбленную Мону Мэйфейр, сделав только одну остановку у цветочной лавки на Сент-Чарльз-авеню, чтобы купить ей большой букет маргариток и других весенних цветов. Этот букет казался мне таким свежим, неброским, красивым, и мне хотелось с нежностью передать его прямо ей в руки. Я мечтал о ее мягких поцелуях, пока продавщица оборачивала цветы бумагой, и, когда я вел машину к дому Мэйфейров на углу Честнат-стрит, я уже считал секунды до нашей встречи в два часа.

30

   Если в тот день кто-то был больше влюблен, чем я, хорошо бы поговорить с этим человеком и услышать доказательства из его или ее собственных уст. Я буквально летал от счастья. Припарковал машину в полуквартале от дома, чтобы меня не заметили злобно настроенные Мэйфейры, а затем с букетом в руке (обертку цветочницы я смял, сделав что-то вроде бумажной манжетки на стеблях) я приблизился к воротам, пройдя вдоль забора под густыми зарослями лагерстремии, сплошь в цвету.
   Весь Садовый квартал благоухал цветами, а улицы были абсолютно безлюдны, так что я не встретил ни одного лица, не знающего, что такое любовь.
   Что касается Гоблина, когда он появился рядом, я твердо заявил ему, что должен выполнить эту миссию один, что ему нужно сейчас уйти, если он не хочет, чтобы я перестал с ним разговаривать.
   "Я люблю тебя, как уже не раз говорил. Дай мне время побыть с Моной", – сурово сказал я.
   К моему изумлению, он ласково чмокнул меня несколько раз в щеку и, прошептав "Au revoir", послушно исчез. У меня осталось хорошее послевкусие, щемящее чувство доброжелательности и душевной щедрости, такой же ощутимой, как легкий ветерок.
   Разумеется, я надеялся, что Мона будет ждать меня с рюкзаком, чемоданом и паспортом в руке.
   Но как только я достиг кованых ворот, ко мне вышел высокий элегантный мужчина, вдребезги разбив мои надежды незаметно удрать с Моной, хотя его живое лицо было полно сострадания.
   Он был строен, этот записной франт, с преждевременной сединой в кудрявых волосах и быстрыми острыми глазками. Одет он был подчеркнуто щеголевато, хотя и в старомодный костюм, словно специально скроенный для какой-то драмы девятнадцатого века, но первой или второй половины – не знаю.
   "Входи, Тарквиний, – произнес он с французским акцентом и повернул медную ручку, хотя Мона в тот раз использовала ключ. – Я тебя ждал. Очень рад твоему приходу. Входи же, прошу. Нам нужно поговорить. Пройдем в сад, если не возражаешь".
   "Но где же Мона?" – спросил я, стараясь изо всех сил не выходить за рамки вежливости.
   "Не сомневаюсь, она сейчас расчесывает свои длинные рыжие волосы, – ответил он с неподражаемой интонацией, – чтобы потом свесить их с балкона, – он указал на железные перила балкона, – и заманить тебя к себе, как Рапунцель^[26] заманила отвергнутого колдуньей принца".
   "Значит, я отвергнут?" – спросил я, стараясь не поддаваться его очарованию, что было сложно.
   "Кто знает? – произнес он со вздохом уставшего от жизни человека, но продолжая задорно улыбаться. – Идем, и называй меня дядя Джулиен, если не возражаешь. Я твой дядя Джулиен – и это так же точно, как то, что твоя тетушка Куин вчера вечером обнимала Мону. Кстати, это был потрясающий подарок – камея. Мона всегда будет ее хранить как самую большую драгоценность. Можно тебя называть Тарквиний? Впрочем, я уже тебя так назвал, не спросив разрешения. Так я могу пользоваться твоим доверием до такой степени, чтобы обращаться к тебе по имени?"
   "Вы ведь меня пригласили, не так ли? – ответил я. – Уже за одно это я вам очень признателен".
   Мы шли теперь по мощенной плиткой дорожке рядом с домом, и справа от нас простирался огромный сад с самшитовыми кустами, высаженными по периметру восьмиугольной лужайки. Время от времени на нашем пути попадались греческие мраморные статуи – мне показалось, я узнал Гебу и купающуюся Венеру, – клумбы изумительных весенних цветов и небольшие цитрусовые деревца, среди них я заметил лимонное деревце с одним-единственным плодом устрашающих размеров. Я даже остановился, чтобы рассмотреть его как следует.
   "Ну разве не очаровательно? – поинтересовался мой спутник. – Маленькое деревце отдает все свои силы одному лимону. Если бы на нем росло много плодов, они, несомненно, были бы обычного размера Можно сказать, клан Мэйфейров делает нечто подобное. Ладно, идем дальше".
   "Вы говорите, имея в виду наследство, – уточнил я. – Все достается одной-единственной наследнице, – продолжал я, – и ее следует охранять от интрижек с недостойными кавалерами, каким, вероятно, сочли и меня?"
   "Mon fils, – сказал он, – тебя сочли слишком юным! В тебе нет ничего недостойного. Просто Моне всего лишь пятнадцать, да и ты пока не зрелый мужчина. А еще, должен признать, тебя окружает небольшая тайна, которую я постараюсь развеять".
   Мы поднялись на несколько каменных ступеней и теперь шли вдоль огромного восьмиугольного бассейна. Кажется, тетушка Куин упоминала, будто Майкл Карри чуть не утонул в этом бассейне? Я был сбит с толку. Повсюду царила красота. И было очень-очень тихо.
   Дядя Джулиен обратил мое внимание на то, что бассейн был точно такой же формы, как и лужайка. И этот восьмиугольник повторялся в каждой короткой балясине балюстрады.
   "Одни узоры поверх других узоров, – сказал он. – Узоры привлекают духов. Потерянные духи способны различать узоры, поэтому им так нравятся старые дома, величественные особняки с огромными комнатами, где чувствуется присутствие таких же духов. Иногда мне кажется, что если в доме когда-то жили призраки, то в него легче попасть другим призракам. Поразительная вещь. Но пойдем, я отведу тебя на задворки сада. Там нам не будут мешать никакие узоры, и мы просто посидим немного под деревьями".
   Все было так, как он сказал. Сойдя с выложенной плиткой тропинки, опоясывавшей бассейн, и миновав большие двойные ворота, мы оказались на бесформенной лужайке и направились к железному столику и стульям под огромным дубом, где торчала редкая трава и проступали над почвой корни, и молодые деревца, что росли справа от нас, – ивы, магнолии, клены – изо всех силенок старались выглядеть рощицей.
   На коре дуба я разглядел глубоко вырезанное слово "Лэшер". В саду улавливался какой-то странный сладковатый запах, слегка напоминавший аромат духов, – но я никак не мог связать его с цветами, а спросить, чем пахнет, постеснялся.
   Мы уселись за черный железный столик. Он был накрыт на двоих – чашки, блюдца, высокий кувшин-термос, за который мой спутник сразу взялся.
   "Что скажешь, raon fils, насчет горячего шоколада?"
   "Чудесно, – ответил я, рассмеявшись. – Просто великолепно. Даже не ожидал". – Он наполнил мою чашку.
   "А-а, – протянул он, наливая себе, – ты даже не представляешь, какое это для меня наслаждение".
   Мы сделали по маленькому глоточку и решили подождать, чтобы шоколад немного остыл, и тут я увидел на тарелочке крекеры в виде фигурок животных, и в голове сразу всплыли строки старого стихотворения Кристофера Морли, в которых описывалась точно такая же трапеза:
   Крекеры в виде зверей
   И теплый глоток шоколада —
   Ужина лучше, поверь,
   В жизни мне просто не надо.
   Внезапно дядя Джулиен процитировал, следующие две строчки:
   Когда вырасту я и смогу
   Все получить, что по нраву,
   Только такую еду
   Требовать стану по праву.
   Мы оба расхохотались.
   "Вы заказали это угощение, вспомнив стихотворение?" – спросил я.
   "Да, наверное, – ответил он. – А еще потому, что думал, оно тебе понравится".
   "Большое спасибо. Как предусмотрительно с вашей стороны".
   Я воспарил под небеса от счастья. Этот человек не собирался разлучать меня с Моной. Он понимал, что такое любовь. Но я кое-что забыл. Только сейчас до меня дошло, что я определенно слышал раньше имя Джулиена Мэйфейра. Но в какой связи – я никак не мог вспомнить... Во всяком случае, я слышал его не от Моны. Точно.
   Я бросил взгляд налево, на длинный трехэтажный особняк Мэйфейров, такой огромный и тихий. Мне не хотелось, чтобы он остался для меня закрытым.
   "А вы слышали о Блэквуд-Мэнор? – неожиданно спросил я. – Его построили в восьмидесятых годах девятнадцатого века. Этот дом гораздо старше. Мы живем за городом. Но у вас здесь тишина и очарование сельской местности".
   Я вдруг почувствовал себя глупо из-за собственной откровенности. Что я пытался доказать?
   "Да, я знаю тот дом, – ответил Джулиен, приятно улыбаясь. – Очень красивый. А попал я туда в связи с одним жутким и в то же время романтическим случаем, в детали которого я не стану вдаваться, расскажу лишь самое главное. Этот случай напрямую касается твоей любви к Моне. Так что, как говорится, да будет свет".
   "Что такое?" – я внезапно встревожился.
   К этому времени шоколад остыл до идеальной температуры. Мы выпили его одновременно. Дядя Джулиен вздохнул от удовольствия и сразу еще раз наполнил наши чашки. Как сказала бы Мона, шоколад был обалденно вкусен. Но где же Мона?
   "Прошу вас, расскажите все, – сказал я. – При чем здесь моя любовь к Моне?" – Я невольно начал подсчитывать, сколько ему может быть лет. Больше, чем было бы сейчас Папашке? Но он точно моложе тетушки Куин.
   "Случилось это во времена твоего прапрапрадедушки Манфреда, – сказал дядя Джулиен. – Мы с ним принадлежали к одному карточному клубу, здесь, в Новом Орлеане. Это был модный тайный клуб, где мы разыгрывали партии в покер, но не на деньги, а на желания победителя. Мы играли в этом самом доме, как сейчас помню, а у твоего предка Манфреда был сын, Уильям, молодожен, который очень боялся всех свалившихся на него тягот, связанных с Блэквуд-Мэнор. Можешь себе такое представить?"
   "Что он был задавлен этим домом? Вполне могу, хотя сам так не чувствую, – ответил я. – Сейчас я в доме хозяин, и мне это нравится".
   Дядя Джулиен мягко улыбнулся.
   "Я тебе верю, – спокойно сказал он. – И ты мне нравишься. Я вижу в твоем будущем много путешествий по свету, великолепные приключения".
   "Только не в одиночестве", – поспешил добавить я.
   "Так вот, в тот вечер, – продолжал Джулиен, – когда члены клуба собрались здесь, партию выиграл Манфред Блэквуд, и свое желание он попросил исполнить Джулиена Мэйфейра. Мы тут же отправились на его автомобиле в Блэквуд-Мэнор, и тогда я увидел твой дом во всем его великолепии при свете луны, колонны цвета магнолии – одну из тех южных фантазий, которые постоянно подпитывают нас и в которые так редко верят северяне. Твой прапрапрадед Манфред повел меня в дом, по скругленной лестнице, в пустую спальню, где и объявил, что мне предстоит сделать.
   Он достал искусную маску, с праздника Марди Гра, и темно-красный бархатный плащ, подбитый золотым атласом, и сказал, что, надев этот костюм, я должен лишить невинности юную жену Уильяма, так как сам Уильям, который вскоре появился, оказался абсолютно не способен это сделать, а они оба, Манфред и Уильям, видели такой обман в маске в недавней опере в Новом Орлеане и решили, что это сработает в их случае.
   "Но разве вашей жены не было с вами на этой опере?" – спросил я Уильяма, ибо всего неделей раньше тоже видел эту оперу в Новом Орлеане. "Да, – ответил Уильям. – Тем более она не станет сопротивляться".
   Alors. Я никогда не отказывался от девственниц, а тут, испытывая только уважение и сострадание к молодой женщине, до сих пор не испытавшей нежности и любви в брачную ночь, я надел маску и плащ и пошел выполнять поручение, дав себе клятву добиться от молодой женщины слез экстаза или считать себя проклятой душой. Достаточно будет сказать, что я вышел из спальни минут через сорок пять, полным победителем, достигнувшим своих самых высоких целей, и чувствовал, будто вступил на лестницу, ведущую в рай. От этого союза родился твой прадед Гравье. Следишь, к чему я клоню?"
   Я огорошенно молчал.
   "Через несколько месяцев после рождения Гравье, – продолжал Джулиен в той же самой приятной и на первой взгляд очаровательной манере, – Уильям сумел, воспользовавшись моим советом, осуществить свои супружеские обязанности с помощью маски и плаща, и никогда твоя прапрабабушка не узнала, кто скрывался под маской в первый раз. Так и продолжалось их супружеское счастье, как рассказывал мне Манфред, и все это время скромник Уильям, видимо, был рабом маски и плаща.
   Прошло время, и молодая женщина нашла свою награду на небесах, как говорится, и Уильям взял себе вторую жену, но с ней произошло то же самое: он не смог лишить ее невинности, как и первую, и Манфред снова призвал меня надеть маску и плащ, что я и сделал, став отцом благородной дамы, которую ты зовешь своей тетушкой Куин. Рассказываю я об этом потому, чтобы ты знал: ты родня мне и всем моим родственникам".
   Я безмолвствовал. Сидел и смотрел на него, чувствуя, как кровь приливает к щекам, и пытался понять, о чем он сейчас мне говорит, пытался взвесить услышанное, а внутренний голос твердил, что это невозможно, Джулиен не может быть настолько стар, да он и не выглядел старым, а потому никак не мог быть отцом Гравье, старшего брата тетушки Куин, или отцом самой тетушки – впрочем, раздумывал я, быть может, он тогда был очень молод.