Страница:
"Она с самого начала решила быть со мной женщиной. Когда она выходила на арену много веков тому назад, она была женщиной. Те, кто сражались с ней, удивлялись ее мускулатуре и выносливости. Но они считали ее женщиной. Она постоянно меняется. По сути, она и то и другое. Но нам сейчас не нужно ее обсуждать. Поговорим о тебе".
"А что обо мне говорить? – сказал я. – Разве я стремился, чтобы так все вышло? Нет. И все же я виню себя за то, что случилось. Я отвернулся от своих родных в том видении рая, ты прав, но теперь ответь, даже если этот ответ окажется для меня мучительным, – то, что я видел, было реальным?"
"Я не могу тебе сказать, – ответил Арион, изящно пожав плечами. – Не знаю. Я знаю только то, что ты видел. То же самое происходит с моими жертвами. Они часто видят свет рая, и те, кого они когда-то любили, манят их к себе, и тогда они покидают мои объятия, в виде духа, а у меня на руках остается труп".
Ответ потряс меня. Я надолго затих, а потом взял в руки чашку с кофе, но тут же поставил ее на стол. Кафе было полупустым. А на улице шумела толпа прохожих. Напротив располагался ночной клуб. Из-под неоновой вывески гремела музыка. Мне стало любопытно, прогуливался ли я по этой улице, когда был жив. Но так и не вспомнил. Хотя мы с Нэ-шем бродили по Неаполю. Вполне возможно, побывали и здесь. А теперь, как мне еще раз увидеть Нэша? Как вообще вернуться домой?
"Позволь еще раз подчеркнуть самое важное, – сказал Арион. – Постарайся уцелеть в первые годы. Многим это не удается. Слишком часто таких, как мы, подстерегает опасность. Тут легко впасть в отчаяние. Легко возненавидеть самого себя. Легко убедить себя, будто мир больше тебе не принадлежит, тогда как на самом деле это далеко не так. Он весь твой, как и ход времени тоже твой. Ты теперь просто должен жить".
"И сколько нам отведено времени?" – поинтересовался я.
Ариона удивил мой вопрос.
"Вечность, – ответил он, еще раз пожав плечами. – Для нас не существует продолжительности жизни. Когда я поделился с тобой своей кровью, я постарался скрыть от тебя свою жизнь, но все равно ты увидел место моего рождения. Ты сразу понял, что это Афины. Ты узнал Акрополь. В первую же секунду узнал. Ты видел храм Афины во всем его великолепии. Я не смог скрыть от тебя блеска того времени и афинский закат – такой суровый, такой горячий, такой безжалостный и чудесный. Ты впитал это знание от меня. Теперь ты знаешь, как долго я живу, как долго хожу по земле, как мы говорим, сколько веков я скитаюсь".
"Что же питает тебя? Что поддерживает? Наверняка не Петрония со стариком".
"Не суди так скоропалительно, – мягко ответил он. – Пройдет много времени, и однажды ночью – если выживешь – ты рассмеешься, когда вспомнишь, что задавал мне этот вопрос. Кроме того, я люблю Петронию, и мне удается ею управлять. Ты, наверное, удивляешься, почему я не остановил ее, когда она взялась за тебя, почему не воспользовался своим авторитетом, чтобы не позволить ей тебя испортить? Потому что я видел: она собирается подарить тебе бессмертие – ты должен это понять".
Он помолчал и, едва заметно улыбнувшись, снова тронул мою руку своей рукой, оказавшейся теплой.
"Были ли другие причины? Честно, не знаю, – продолжил он. – Возможно, в глубине души я затаил желание видеть, как ты изменишься. Ты такой восхитительный. Такой молодой. Такой прекрасный во всем. И если не считать одного-единственного исключения – Манфреда – то прошло много веков с тех пор, как она в последний раз исполнила Темный Ритуал, как некоторые из нас его называют. Прошли столетия. А у Петронии есть теория, что это желание растет в нас постепенно и в конце концов ему нужно давать выход, вот она и приводит в нашу среду какого-нибудь смертного и превращает его в Охотника за Кровью".
"Но девушки, которые меня готовили к обряду, и юноша... они говорили так, будто до меня были и другие".
"Она играет с другими, а затем уничтожает. А слуги, что они знают? Им говорят, что это послушник, которого нужно подготовить к великим дарам, а потом сообщают, что он не выдержал испытания. Вот и все. Что касается уцелевшей девушки, то насчет нее я ничего не знаю. Она невежественная и жадная. Но в юноше есть какая-то искра. Возможно, Петрония сделает его одним из нас".
"А со мной все было сделано как надо?" – спросил я.
"Да, конечно, все как надо, – ответил он так, словно я оскорбил его своим вопросом, – может, только она чуть перестаралась с проклятиями и пинками, но главное было сделано хорошо. Я лично проследил, хотя у меня и есть, что добавить".
Он поиграл кофейной чашкой, словно ему нравилось смотреть, как в ней плещется кофе и вдыхать аромат. Жидкость в чашке была темной, густой и неприятной для меня. Потом он снова заговорил.
"Конечно, я за тобой наблюдаю, – сказал он. – Когда насыщаешься от злодея, ты должен радоваться, а не сторониться зла. Тебе выпадает шанс стать таким же злодеем, как тот, которого ты убиваешь. Проследи за злом своей жертвы, пока опустошаешь ее душу. Пусть это станет твоим приключением, путешествием в те преступления, которые ты сам никогда бы не совершил. А когда все закончено, верни себе свою душу вместе с новым знанием, и ты вновь чист".
"Я ощущаю все что угодно, но только не чистоту", – ответил я.
"Тогда почувствуй себя всесильным, – сказал Арион, – ни одна болезнь не может тебя затронуть. И возраст тоже тебя не возьмет. Любая твоя рана затянется. Срежешь волосы – они за ночь снова отрастут. Ты будешь всегда выглядеть как сейчас, мой Христос с картины Караваджо. Запомни, для тебя страшны только огонь и солнце".
Я внимательно ловил каждое слово.
"Любой ценой избегай огня, – продолжил Арион, – иначе твоя кровь загорится, и ты испытаешь ужасные муки. Может быть, потом ты и выживешь, но выздоровление будет проходить медленно, в течение нескольких веков. Что касается солнца – один яркий день не способен убить меня. Но для тебя в первые годы и солнце, и огонь могут быть смертельны. Не поддавайся желанию умереть. Оно унесло слишком много жизней тех молодых, что отличались горячностью и чувствительностью".
Я улыбнулся, понимая, что он имеет в виду под "чувствительностью".
"Тебе совсем не обязательно подыскивать каждый день для себя какой-то склеп, – добавил Арион. – Ты взял силу и у меня, и у Петронии, и даже кровь старика пошла тебе на пользу. Обычная комната, запертая на замок и зашторенная от солнца, укромный уголок – этого вполне будет достаточно, но со временем тебе следует подобрать убежище, куда бы ты мог скрыться, место, принадлежащее только тебе, где тебя никто не найдет. И запомни, что теперь ты в десять раз сильнее любого смертного".
"В десять раз", – удивился я.
"Ну да, – подтвердил он. – Когда ты обнял хорошенькую невесту, то сломал ей шею в последние секунды, а сам даже не осознал. То же самое произошло с убийцей в темном переулке. Ты перебил ему хребет одним движением. Придется тебе учиться быть осторожным".
"В общем, погряз в убийствах", – сказал я, глядя на свои руки. Я знал, что больше никогда не увижу Мону. Такая сильная ведьма, вроде нее, сразу бы увидела, что я весь в крови.
"Теперь ты питаешься кровью смертных, – сказал Арион в своей обычной изящной манере. – Такова твоя природа. Охотники за Кровью ходят по земле с незапамятных времен, или и того раньше. Существуют старые мифы, некоторые из них даже записаны, что некогда средь нас жили родители, от которых нам и досталась древняя кровь. Все, что с ними происходило, случалось и с нами, и поэтому они навсегда должны остаться в неприкосновенности. Впрочем, я дам тебе почитать книги, где записаны эти легенды..."
Арион замолчал, оглядывая кафе. Мне стало любопытно, что же он видит. Лично я видел кровь в каждом лице. И слышал кровь в каждом голосе. Усилием воли я мог прочесть мысли любого посетителя. Арион продолжил:
"Достаточно сказать, что Мать очнулась от своей тысячелетней дремы и в бешенстве уничтожила многих своих детей. Передвигалась она наугад, и я благодарю богов, что она пропустила нас. Я бы не смог противостоять ее силе, ибо она обладала Мысленным даром – то есть способностью уничтожать усилием воли, и Огненным даром – иначе говоря, способностью поджигать усилием воли, и она сжигала тех Охотников за Кровью, которых находила, а находила она немало – целые сотни. Наконец она сама была уничтожена, и священное ядро – изначальная кровь, от которой мы все родились, – перешло к другой, иначе мы все бы усохли, как цветы на мертвой лиане. Но корень сохранился до сих пор".
"А тот, кому досталось ядро или корень, он очень старый?"
"Это женщина, – ответил Арион, – и она такая же древняя, такая же старая, как была Мать. У нее нет ни малейшего желания править, она стремится только хранить корень и жить дальше, наблюдая за ходом времени, вдали от мира и его волнений. С таким возрастом, как у нее, проходит зависимость от крови. Ей больше не нужно ее пить".
"А когда эта независимость придет ко мне?" – спросил я.
Арион тихо рассмеялся.
"Через несколько тысяч лет, – ответил он. – Хотя благодаря той крови, что я тебе дал, ты много ночей сможешь обходиться лишь парой глотков или вообще без крови. Ты будешь мучиться, но не ослабеешь настолько, чтобы умереть. В этом весь трюк, запомни. Не допускай такой слабости, чтобы не было сил охотиться. Никогда так не делай. Пообещай мне".
"Тебе не все равно, что со мной будет?"
"Конечно, нет, – ответил он, – иначе меня бы здесь с тобою не было. Я ведь дал тебе свою кровь, разве нет? – Он засмеялся, но по-доброму. – Ты даже не представляешь, какой это подарок, моя кровь. Я живу очень-очень долго. Говоря языком наших собратьев, я Дитя Тысячелетий, и моя кровь считается слишком насыщенной для молодых и глупых, но я считаю тебя умным, поэтому подарил тебе свою кровь. Будь ее достоин".
"Чего ты теперь ждешь от меня? Я знаю, что должен убивать тех, кто творит зло, а других не трогать, и что насыщаться парой глотков нужно изящно, украдкой, но чего еще ты ожидаешь?"
"Ничего, правда, – сказал он. – Ступай куда хочешь и делай что хочешь. Чем себя занять, как жить дальше – все это ты должен решить сам".
"А как ты поступил в свое время?" – поинтересовался я.
"О, ты просишь меня вернуться в далекое прошлое. Для меня Мастер и Создатель существовали в одном лице – это был великий литератор, автор греческих трагедий, творивший до и во времена Эсхила. Он был скитальцем, прежде чем осел в Афинах и принялся писать для театра. Во время странствий по Индии он купил меня у хозяина, которого я почти не помню. Тот держал меня для своей постели, правда, дал мне образование, чтобы я днем работал в его библиотеке, а потом продал за высокую цену афинянину, который привез меня к себе домой в Афины в качестве писца и постельного раба. Мне понравилась новая жизнь. Мир сцены восхитил меня. Мы много работали над декорациями, репетировали с хором и с одним-единственным актером, которого Феспид[34] впервые вывел на сцену древнего театра.
Мой Мастер написал десятки пьес, среди них комедии, трагедии, сатиры. Он создавал оды во славу атлетов-победителей и длинные эпические поэмы. Были у него и лирические стихи, которые он писал для собственного удовольствия. Всякий раз он будил меня среди ночи, чтобы я засел за переписку или просто послушал. "Просыпайся, Арион, просыпайся, ты не поверишь, что я сочинил!" – обычно говорил он, растолкав меня и сунув в руку чашку с водой. Ты знаешь, что размер и ритм были для греков в те времена очень важны. Он мастерски справлялся и с тем и с другим. Я не переставал удивляться его уму.
Он сочинял произведения к каждому празднику, каждому состязанию, по каждому удобному поводу, при этом не переставая трудиться над всеми деталями представления, вплоть до процессии, продолжавшей спектакль, или раскрашивания масок, которые надевали актеры. Это была его жизнь. То есть та жизнь, которой он жил, когда мы не путешествовали.
Он с радостью отправлялся в другие греческие колонии, где тоже работал в театре. Именно здесь, в Италии, он встретился с колдуньей, наделившей его Силой. Мы жили тогда в этрусском городе, который позже превратился в Помпеи, и хозяин готовил для греков театральное представление во время праздника Диониса.
До сих пор помню ту ночь, когда он вернулся домой и поначалу даже не хотел обращать на меня внимания, а потом подошел ко мне и, действуя неловко, начал пить у меня кровь, и, когда уже казалось, что я вот-вот умру, когда я был уверен, что мне не выжить, он дал мне свою Кровь, терзаясь отчаянием, рыдая и умоляя понять его: он, мол, не знал, что с ним приключилось.
Так мы с ним стали вдвоем новообращенными. Мы были вместе Детьми Крови. Он сжег свои пьесы, все до одной, сказав, что все его произведения ничего не стоят. Он больше не принадлежал человечеству. До конца своего существования он искал ведьм и колдуний – все надеялся, что они найдут способ избавить его от Злой Крови. И он погиб прямо у меня на глазах, сжег самого себя, едва прожив после той ночи двадцать пять лет. И я остался один, ожесточенный сирота.
Но я всегда отличался находчивостью и не стремился к смерти, так что она никогда не являлась для меня соблазном. Я был свидетелем того, как Греция пала перед Римом. И еще много веков спустя пьесы моего Мастера продавались в книжных лавках и на рынках. Я был свидетелем того, как сокровенные стихи Мастера изучали и читали вслух юноши-римляне, а затем я был свидетелем подъема христианства и потери тысяч произведений – поэзия, драма, даже пьесы Эсхила, Софокла и Еврипида – все было потеряно – и история, и письма – а с ними исчезло и имя моего Мастера, сохранилось лишь несколько драгоценных работ, тогда как я знал их так много.
Я доволен. Я до сих пор не утратил своей находчивости. Я имею дело с бриллиантами и жемчугами. Благодаря мысленному дару я богат. Я никого не обманываю. Я умен даже больше, чем нужно. Я не расстаюсь с Петронией. Мне нравится компания Манфреда. Мы с ним играем в шахматы и карты, беседуем и бродим вместе по улицам Неаполя. Отлично помню ту ночь, когда она притащила его сюда, ругаясь, что вынуждена выполнить уговор.
Петрония и Манфред познакомились здесь, в Неаполе, и у нее появилась новая причуда – навещать болото, где он жил, и прятаться там в одном укромном месте. Оно казалось ей очень подходящим: в том уголке дикой природы она могла охотиться на бродяг, пьяниц и игроков Нового Орлеана и всех южных земель. Позже он выстроил для нее домик и роскошную усыпальницу, по ее собственному вкусу, и Петрония любила удаляться туда, если ей случалось рассердиться на меня или вдруг ее тянуло на что-то новенькое, – тогда она покидала Италию, где все дела были переделаны сотни раз.
Прошло какое-то время, и ей пришлось пообещать Манфреду, что она подарит ему Кровь (он уже знал, кто она такая), в конце концов она была вынуждена сдержать свое слово, или я велел ей сдержать слово, так она и сделала – привела Манфреда сюда, а те, кого он любил, подумали, что он погиб на болоте. То же самое теперь будет и с тобой. Твои родные решат, что ты умер на болоте. Разве не так?"
Я ничего не ответил.
Через какое-то время я сказал:
"Спасибо за все, что ты мне рассказал, за все, чему научил. Я очень тебе благодарен, даже не могу выразить насколько. Можно я задам еще один вопрос?"
"Конечно можно. Задавай". – Он улыбнулся.
"Ты прожил более двух тысяч лет, вернее, без малого три", – сказал я.
Он помолчал, потом кивнул.
"Что ты дал миру взамен за это долголетие?" – спросил я.
Он внимательно посмотрел на меня. Его лицо стало задумчивым, не теряя обычной теплоты и сердечности. А затем он мягко сказал:
"Ничего".
"Почему?" – удивился я.
"А что я должен был дать?" – спросил он.
"Не знаю, – сказал я. – Мне кажется, я схожу с ума. Мне кажется, что раз я обречен жить вечно, то должен что-то отдать взамен".
"Но мы не часть этого мира, разве ты не понимаешь?"
"Да, – со вздохом ответил я. – Слишком хорошо понимаю".
"Не мучай себя. Подумай хорошенько. Подумай. У тебя есть время, все время, которое только существует".
Я чуть было снова не расплакался, но подавил душившие меня слезы.
"Позволь теперь мне спросить, – сказал он. – Когда ты был жив, тебе хотелось что-то отдать за то, что ты живешь?"
"Да, – ответил я, – хотелось".
"Понятно. Выходит, ты такой же, как мой старый Мастер с его поэзией. Но ты не должен следовать его примеру! Представь себе, Квинн, сколько всего я видел. А еще предстоит столько разных дел. Интересных дел".
"Ты так думаешь?" – спросил я.
"Я это знаю, – ответил он. – Пойдем, пора возвращаться в палаццо. Нас ждет Петрония".
"Это утешает", – не без иронии заметил я.
Когда мы встали, чтобы покинуть кафе, я на секунду задержался и взглянул на себя внимательно в зеркальную стену. Даже на мой теперешний нечеловеческий взгляд, я выглядел вполне по-людски. Никто в кафе на нас особо не пялился, если не считать случайную пару хорошеньких девиц, которые зашли, выпили по чашке эспрессо и ушли. Вполне по-людски. Да. Я остался доволен. Чрезвычайно доволен.
42
"А что обо мне говорить? – сказал я. – Разве я стремился, чтобы так все вышло? Нет. И все же я виню себя за то, что случилось. Я отвернулся от своих родных в том видении рая, ты прав, но теперь ответь, даже если этот ответ окажется для меня мучительным, – то, что я видел, было реальным?"
"Я не могу тебе сказать, – ответил Арион, изящно пожав плечами. – Не знаю. Я знаю только то, что ты видел. То же самое происходит с моими жертвами. Они часто видят свет рая, и те, кого они когда-то любили, манят их к себе, и тогда они покидают мои объятия, в виде духа, а у меня на руках остается труп".
Ответ потряс меня. Я надолго затих, а потом взял в руки чашку с кофе, но тут же поставил ее на стол. Кафе было полупустым. А на улице шумела толпа прохожих. Напротив располагался ночной клуб. Из-под неоновой вывески гремела музыка. Мне стало любопытно, прогуливался ли я по этой улице, когда был жив. Но так и не вспомнил. Хотя мы с Нэ-шем бродили по Неаполю. Вполне возможно, побывали и здесь. А теперь, как мне еще раз увидеть Нэша? Как вообще вернуться домой?
"Позволь еще раз подчеркнуть самое важное, – сказал Арион. – Постарайся уцелеть в первые годы. Многим это не удается. Слишком часто таких, как мы, подстерегает опасность. Тут легко впасть в отчаяние. Легко возненавидеть самого себя. Легко убедить себя, будто мир больше тебе не принадлежит, тогда как на самом деле это далеко не так. Он весь твой, как и ход времени тоже твой. Ты теперь просто должен жить".
"И сколько нам отведено времени?" – поинтересовался я.
Ариона удивил мой вопрос.
"Вечность, – ответил он, еще раз пожав плечами. – Для нас не существует продолжительности жизни. Когда я поделился с тобой своей кровью, я постарался скрыть от тебя свою жизнь, но все равно ты увидел место моего рождения. Ты сразу понял, что это Афины. Ты узнал Акрополь. В первую же секунду узнал. Ты видел храм Афины во всем его великолепии. Я не смог скрыть от тебя блеска того времени и афинский закат – такой суровый, такой горячий, такой безжалостный и чудесный. Ты впитал это знание от меня. Теперь ты знаешь, как долго я живу, как долго хожу по земле, как мы говорим, сколько веков я скитаюсь".
"Что же питает тебя? Что поддерживает? Наверняка не Петрония со стариком".
"Не суди так скоропалительно, – мягко ответил он. – Пройдет много времени, и однажды ночью – если выживешь – ты рассмеешься, когда вспомнишь, что задавал мне этот вопрос. Кроме того, я люблю Петронию, и мне удается ею управлять. Ты, наверное, удивляешься, почему я не остановил ее, когда она взялась за тебя, почему не воспользовался своим авторитетом, чтобы не позволить ей тебя испортить? Потому что я видел: она собирается подарить тебе бессмертие – ты должен это понять".
Он помолчал и, едва заметно улыбнувшись, снова тронул мою руку своей рукой, оказавшейся теплой.
"Были ли другие причины? Честно, не знаю, – продолжил он. – Возможно, в глубине души я затаил желание видеть, как ты изменишься. Ты такой восхитительный. Такой молодой. Такой прекрасный во всем. И если не считать одного-единственного исключения – Манфреда – то прошло много веков с тех пор, как она в последний раз исполнила Темный Ритуал, как некоторые из нас его называют. Прошли столетия. А у Петронии есть теория, что это желание растет в нас постепенно и в конце концов ему нужно давать выход, вот она и приводит в нашу среду какого-нибудь смертного и превращает его в Охотника за Кровью".
"Но девушки, которые меня готовили к обряду, и юноша... они говорили так, будто до меня были и другие".
"Она играет с другими, а затем уничтожает. А слуги, что они знают? Им говорят, что это послушник, которого нужно подготовить к великим дарам, а потом сообщают, что он не выдержал испытания. Вот и все. Что касается уцелевшей девушки, то насчет нее я ничего не знаю. Она невежественная и жадная. Но в юноше есть какая-то искра. Возможно, Петрония сделает его одним из нас".
"А со мной все было сделано как надо?" – спросил я.
"Да, конечно, все как надо, – ответил он так, словно я оскорбил его своим вопросом, – может, только она чуть перестаралась с проклятиями и пинками, но главное было сделано хорошо. Я лично проследил, хотя у меня и есть, что добавить".
Он поиграл кофейной чашкой, словно ему нравилось смотреть, как в ней плещется кофе и вдыхать аромат. Жидкость в чашке была темной, густой и неприятной для меня. Потом он снова заговорил.
"Конечно, я за тобой наблюдаю, – сказал он. – Когда насыщаешься от злодея, ты должен радоваться, а не сторониться зла. Тебе выпадает шанс стать таким же злодеем, как тот, которого ты убиваешь. Проследи за злом своей жертвы, пока опустошаешь ее душу. Пусть это станет твоим приключением, путешествием в те преступления, которые ты сам никогда бы не совершил. А когда все закончено, верни себе свою душу вместе с новым знанием, и ты вновь чист".
"Я ощущаю все что угодно, но только не чистоту", – ответил я.
"Тогда почувствуй себя всесильным, – сказал Арион, – ни одна болезнь не может тебя затронуть. И возраст тоже тебя не возьмет. Любая твоя рана затянется. Срежешь волосы – они за ночь снова отрастут. Ты будешь всегда выглядеть как сейчас, мой Христос с картины Караваджо. Запомни, для тебя страшны только огонь и солнце".
Я внимательно ловил каждое слово.
"Любой ценой избегай огня, – продолжил Арион, – иначе твоя кровь загорится, и ты испытаешь ужасные муки. Может быть, потом ты и выживешь, но выздоровление будет проходить медленно, в течение нескольких веков. Что касается солнца – один яркий день не способен убить меня. Но для тебя в первые годы и солнце, и огонь могут быть смертельны. Не поддавайся желанию умереть. Оно унесло слишком много жизней тех молодых, что отличались горячностью и чувствительностью".
Я улыбнулся, понимая, что он имеет в виду под "чувствительностью".
"Тебе совсем не обязательно подыскивать каждый день для себя какой-то склеп, – добавил Арион. – Ты взял силу и у меня, и у Петронии, и даже кровь старика пошла тебе на пользу. Обычная комната, запертая на замок и зашторенная от солнца, укромный уголок – этого вполне будет достаточно, но со временем тебе следует подобрать убежище, куда бы ты мог скрыться, место, принадлежащее только тебе, где тебя никто не найдет. И запомни, что теперь ты в десять раз сильнее любого смертного".
"В десять раз", – удивился я.
"Ну да, – подтвердил он. – Когда ты обнял хорошенькую невесту, то сломал ей шею в последние секунды, а сам даже не осознал. То же самое произошло с убийцей в темном переулке. Ты перебил ему хребет одним движением. Придется тебе учиться быть осторожным".
"В общем, погряз в убийствах", – сказал я, глядя на свои руки. Я знал, что больше никогда не увижу Мону. Такая сильная ведьма, вроде нее, сразу бы увидела, что я весь в крови.
"Теперь ты питаешься кровью смертных, – сказал Арион в своей обычной изящной манере. – Такова твоя природа. Охотники за Кровью ходят по земле с незапамятных времен, или и того раньше. Существуют старые мифы, некоторые из них даже записаны, что некогда средь нас жили родители, от которых нам и досталась древняя кровь. Все, что с ними происходило, случалось и с нами, и поэтому они навсегда должны остаться в неприкосновенности. Впрочем, я дам тебе почитать книги, где записаны эти легенды..."
Арион замолчал, оглядывая кафе. Мне стало любопытно, что же он видит. Лично я видел кровь в каждом лице. И слышал кровь в каждом голосе. Усилием воли я мог прочесть мысли любого посетителя. Арион продолжил:
"Достаточно сказать, что Мать очнулась от своей тысячелетней дремы и в бешенстве уничтожила многих своих детей. Передвигалась она наугад, и я благодарю богов, что она пропустила нас. Я бы не смог противостоять ее силе, ибо она обладала Мысленным даром – то есть способностью уничтожать усилием воли, и Огненным даром – иначе говоря, способностью поджигать усилием воли, и она сжигала тех Охотников за Кровью, которых находила, а находила она немало – целые сотни. Наконец она сама была уничтожена, и священное ядро – изначальная кровь, от которой мы все родились, – перешло к другой, иначе мы все бы усохли, как цветы на мертвой лиане. Но корень сохранился до сих пор".
"А тот, кому досталось ядро или корень, он очень старый?"
"Это женщина, – ответил Арион, – и она такая же древняя, такая же старая, как была Мать. У нее нет ни малейшего желания править, она стремится только хранить корень и жить дальше, наблюдая за ходом времени, вдали от мира и его волнений. С таким возрастом, как у нее, проходит зависимость от крови. Ей больше не нужно ее пить".
"А когда эта независимость придет ко мне?" – спросил я.
Арион тихо рассмеялся.
"Через несколько тысяч лет, – ответил он. – Хотя благодаря той крови, что я тебе дал, ты много ночей сможешь обходиться лишь парой глотков или вообще без крови. Ты будешь мучиться, но не ослабеешь настолько, чтобы умереть. В этом весь трюк, запомни. Не допускай такой слабости, чтобы не было сил охотиться. Никогда так не делай. Пообещай мне".
"Тебе не все равно, что со мной будет?"
"Конечно, нет, – ответил он, – иначе меня бы здесь с тобою не было. Я ведь дал тебе свою кровь, разве нет? – Он засмеялся, но по-доброму. – Ты даже не представляешь, какой это подарок, моя кровь. Я живу очень-очень долго. Говоря языком наших собратьев, я Дитя Тысячелетий, и моя кровь считается слишком насыщенной для молодых и глупых, но я считаю тебя умным, поэтому подарил тебе свою кровь. Будь ее достоин".
"Чего ты теперь ждешь от меня? Я знаю, что должен убивать тех, кто творит зло, а других не трогать, и что насыщаться парой глотков нужно изящно, украдкой, но чего еще ты ожидаешь?"
"Ничего, правда, – сказал он. – Ступай куда хочешь и делай что хочешь. Чем себя занять, как жить дальше – все это ты должен решить сам".
"А как ты поступил в свое время?" – поинтересовался я.
"О, ты просишь меня вернуться в далекое прошлое. Для меня Мастер и Создатель существовали в одном лице – это был великий литератор, автор греческих трагедий, творивший до и во времена Эсхила. Он был скитальцем, прежде чем осел в Афинах и принялся писать для театра. Во время странствий по Индии он купил меня у хозяина, которого я почти не помню. Тот держал меня для своей постели, правда, дал мне образование, чтобы я днем работал в его библиотеке, а потом продал за высокую цену афинянину, который привез меня к себе домой в Афины в качестве писца и постельного раба. Мне понравилась новая жизнь. Мир сцены восхитил меня. Мы много работали над декорациями, репетировали с хором и с одним-единственным актером, которого Феспид[34] впервые вывел на сцену древнего театра.
Мой Мастер написал десятки пьес, среди них комедии, трагедии, сатиры. Он создавал оды во славу атлетов-победителей и длинные эпические поэмы. Были у него и лирические стихи, которые он писал для собственного удовольствия. Всякий раз он будил меня среди ночи, чтобы я засел за переписку или просто послушал. "Просыпайся, Арион, просыпайся, ты не поверишь, что я сочинил!" – обычно говорил он, растолкав меня и сунув в руку чашку с водой. Ты знаешь, что размер и ритм были для греков в те времена очень важны. Он мастерски справлялся и с тем и с другим. Я не переставал удивляться его уму.
Он сочинял произведения к каждому празднику, каждому состязанию, по каждому удобному поводу, при этом не переставая трудиться над всеми деталями представления, вплоть до процессии, продолжавшей спектакль, или раскрашивания масок, которые надевали актеры. Это была его жизнь. То есть та жизнь, которой он жил, когда мы не путешествовали.
Он с радостью отправлялся в другие греческие колонии, где тоже работал в театре. Именно здесь, в Италии, он встретился с колдуньей, наделившей его Силой. Мы жили тогда в этрусском городе, который позже превратился в Помпеи, и хозяин готовил для греков театральное представление во время праздника Диониса.
До сих пор помню ту ночь, когда он вернулся домой и поначалу даже не хотел обращать на меня внимания, а потом подошел ко мне и, действуя неловко, начал пить у меня кровь, и, когда уже казалось, что я вот-вот умру, когда я был уверен, что мне не выжить, он дал мне свою Кровь, терзаясь отчаянием, рыдая и умоляя понять его: он, мол, не знал, что с ним приключилось.
Так мы с ним стали вдвоем новообращенными. Мы были вместе Детьми Крови. Он сжег свои пьесы, все до одной, сказав, что все его произведения ничего не стоят. Он больше не принадлежал человечеству. До конца своего существования он искал ведьм и колдуний – все надеялся, что они найдут способ избавить его от Злой Крови. И он погиб прямо у меня на глазах, сжег самого себя, едва прожив после той ночи двадцать пять лет. И я остался один, ожесточенный сирота.
Но я всегда отличался находчивостью и не стремился к смерти, так что она никогда не являлась для меня соблазном. Я был свидетелем того, как Греция пала перед Римом. И еще много веков спустя пьесы моего Мастера продавались в книжных лавках и на рынках. Я был свидетелем того, как сокровенные стихи Мастера изучали и читали вслух юноши-римляне, а затем я был свидетелем подъема христианства и потери тысяч произведений – поэзия, драма, даже пьесы Эсхила, Софокла и Еврипида – все было потеряно – и история, и письма – а с ними исчезло и имя моего Мастера, сохранилось лишь несколько драгоценных работ, тогда как я знал их так много.
Я доволен. Я до сих пор не утратил своей находчивости. Я имею дело с бриллиантами и жемчугами. Благодаря мысленному дару я богат. Я никого не обманываю. Я умен даже больше, чем нужно. Я не расстаюсь с Петронией. Мне нравится компания Манфреда. Мы с ним играем в шахматы и карты, беседуем и бродим вместе по улицам Неаполя. Отлично помню ту ночь, когда она притащила его сюда, ругаясь, что вынуждена выполнить уговор.
Петрония и Манфред познакомились здесь, в Неаполе, и у нее появилась новая причуда – навещать болото, где он жил, и прятаться там в одном укромном месте. Оно казалось ей очень подходящим: в том уголке дикой природы она могла охотиться на бродяг, пьяниц и игроков Нового Орлеана и всех южных земель. Позже он выстроил для нее домик и роскошную усыпальницу, по ее собственному вкусу, и Петрония любила удаляться туда, если ей случалось рассердиться на меня или вдруг ее тянуло на что-то новенькое, – тогда она покидала Италию, где все дела были переделаны сотни раз.
Прошло какое-то время, и ей пришлось пообещать Манфреду, что она подарит ему Кровь (он уже знал, кто она такая), в конце концов она была вынуждена сдержать свое слово, или я велел ей сдержать слово, так она и сделала – привела Манфреда сюда, а те, кого он любил, подумали, что он погиб на болоте. То же самое теперь будет и с тобой. Твои родные решат, что ты умер на болоте. Разве не так?"
Я ничего не ответил.
Через какое-то время я сказал:
"Спасибо за все, что ты мне рассказал, за все, чему научил. Я очень тебе благодарен, даже не могу выразить насколько. Можно я задам еще один вопрос?"
"Конечно можно. Задавай". – Он улыбнулся.
"Ты прожил более двух тысяч лет, вернее, без малого три", – сказал я.
Он помолчал, потом кивнул.
"Что ты дал миру взамен за это долголетие?" – спросил я.
Он внимательно посмотрел на меня. Его лицо стало задумчивым, не теряя обычной теплоты и сердечности. А затем он мягко сказал:
"Ничего".
"Почему?" – удивился я.
"А что я должен был дать?" – спросил он.
"Не знаю, – сказал я. – Мне кажется, я схожу с ума. Мне кажется, что раз я обречен жить вечно, то должен что-то отдать взамен".
"Но мы не часть этого мира, разве ты не понимаешь?"
"Да, – со вздохом ответил я. – Слишком хорошо понимаю".
"Не мучай себя. Подумай хорошенько. Подумай. У тебя есть время, все время, которое только существует".
Я чуть было снова не расплакался, но подавил душившие меня слезы.
"Позволь теперь мне спросить, – сказал он. – Когда ты был жив, тебе хотелось что-то отдать за то, что ты живешь?"
"Да, – ответил я, – хотелось".
"Понятно. Выходит, ты такой же, как мой старый Мастер с его поэзией. Но ты не должен следовать его примеру! Представь себе, Квинн, сколько всего я видел. А еще предстоит столько разных дел. Интересных дел".
"Ты так думаешь?" – спросил я.
"Я это знаю, – ответил он. – Пойдем, пора возвращаться в палаццо. Нас ждет Петрония".
"Это утешает", – не без иронии заметил я.
Когда мы встали, чтобы покинуть кафе, я на секунду задержался и взглянул на себя внимательно в зеркальную стену. Даже на мой теперешний нечеловеческий взгляд, я выглядел вполне по-людски. Никто в кафе на нас особо не пялился, если не считать случайную пару хорошеньких девиц, которые зашли, выпили по чашке эспрессо и ушли. Вполне по-людски. Да. Я остался доволен. Чрезвычайно доволен.
42
Когда мы вернулись в палаццо обычным способом, пешком, молодая служанка, у которой от страха зуб на зуб не попадал, сообщила, что Петрония хочет меня видеть и сейчас она в своей гардеробной.
Комната, куда я вошел, показалась мне очаровательной. Одна стена была сплошь зеркальной. Петрония сидела в гранитном алькове на скамье из того же материала, на бархатной подушке, а юный Адонис заканчивал ее прическу.
Она была одета по-мужски в бархатный костюм темно-желтого цвета с белой рубашкой с оборочками, которая, надо полагать, хорошо бы смотрелась в восемнадцатом веке, а под горлом у нее была приколота большая прямоугольная камея с изображением множества мелких фигурок в бриллиантовом окружении.
Она зачесала волосы назад, и юноша теперь заплетал их в косы. Две нитки бриллиантов были приколоты вокруг головы прекрасной формы, как я уже упоминал, а еще две бриллиантовые нити парикмахер вплетал ей в волосы.
Окна комнаты выходили на море, как и в тех других комнатах палаццо, в которых я побывал, хотя, кажется, я забыл упомянуть об этом, описывая ванную.
Несмотря на поздний час, небо показалось мне фиолетовым, и снова чудилось, будто звезды плывут по нему – даже больше – будто небо заплывает в комнату.
Я буквально перестал дышать не столько от вида звезд, образующих на небе различные узоры, сколько от неповторимой красоты Петронии в ее мужском костюме с гордо поднятой головой и строгой прической.
Я долго стоял, пялясь на нее, а она отвечала на мой взгляд, но потом молодой Адонис тихо прошептал, что прическа закончена, бриллиантовая застежка закреплена.
Петрония повернулась и протянула ему, как мне показалось, очень крупную сумму денег, сказав при этом:
"Ступай, повеселись, ты славно поработал".
Юноша с поклоном попятился из комнаты, словно его отпустила сама английская королева, и тут же исчез.
"Выходит, ты считаешь его красавчиком?" – спросила она.
"Разве? Не знаю, – ответил я. – Меня многое чарует. Пока я был жив, то все воспринимал с энтузиазмом, а теперь, наверное, я просто схожу с ума".
Она поднялась со скамьи, заваленной подушками, подошла ко мне и обняла.
"Все раны, что я тебе нанесла, успели затянуться. Я права?"
"Да, права, – ответил я. – Кроме той, что никогда не затянется, той, которую я сам себе нанес, когда убил невинную молодую женщину, когда лишил ее жизни на собственной свадьбе. Никто не залечит мне эту рану. И время тут тоже не поможет, впрочем, я думаю, так и должно быть".
Петрония рассмеялась.
"Пошли, присоединимся к остальным, – сказала она. – Твой дедушка знает только одно – как играть в шахматы. Когда я впервые познакомилась с ним в Неаполе, он превосходно играл в покер. Представь, он обыграл даже меня. Да и Ревекка была ему под стать, поверь мне на слово, так что нечего тебе по ней сокрушаться, но я должна рассказать тебе о невесте – вечерок мне выдался превосходный".
Через несколько мгновений мы вошли в большой зал, в конце которого находилась зловещего вида золотая клетка. Сейчас она пустовала, но я представил в ней огромную птицу, очень надеясь в душе, что сам я не был похож на птицу, когда сидел там в плену. Я вспомнил "Амура-победителя" Караваджо. Быть может, все-таки я немного походил на него?
"Я должна рассказать вам, что произошло, – сказала Петрония, привлекая внимание Ариона. – Сплошное везение. Отец невесты и ее муж, как вы знаете, самые настоящие головорезы, и, конечно, наша маленькая шлюшка была в курсе, так что можешь утешить свою совесть, если хочешь, Квинн. Но они прислали сюда вечером вооруженных охранников – четырех наемных убийц – видимо, нас все-таки узнали тогда на свадьбе, – и можете себе представить, как я здорово с ними повеселилась. Я не очень-то люблю драться со смертными, что бы ты там ни думал, Квинн, но здесь их было все-таки четверо".
"А где они сейчас?" – поинтересовался Арион. Он сидел за столом со стариком, не сводящим взгляда с шахматной доски. Я сел между ними.
Петрония расхаживала перед нами.
"Исчезли, в море, – ответила она. – Не выходя из машины. Рухнули со скалы. Вот так. Пустяки. Зато драка, случившаяся здесь, перед тем как я избавилась от тел, была первоклассная".
"Не сомневаюсь, – немного презрительно произнес Арион. – Поэтому тебе сейчас так весело".
"Очень весело. Я насытилась последним из них, и это было самое приятное. Нет. Беру свои слова назад. Самое приятное было драться с ними, поубивать их, прежде чем они успели вытащить оружие и проделать во мне отвратительную дыру! Это было восхитительное наслаждение. Я даже подумала, что мне следует чаще драться, а не довольствоваться одним только убийством".
Арион устало покачал головой.
"Тебе следует быть сдержаннее на язык в присутствии твоего новичка. Расскажи ему о правилах".
"Каких таких правилах?" – переспросила она, продолжая мерить шагами зал: она доходила почти до самых окон, затем возвращалась к фрескам, осматривалась, а потом глядела куда-то вверх на звезды.
"Так и быть. Правила, – наконец произнесла Петрония. – Ты не должен рассказывать ни одному смертному, кто ты такой или кто мы все. Как тебе такое правило? Ты не должен убивать никого из наших собратьев. Доволен, Арион? Никаких других правил я вроде бы и не знаю".
"Нет, знаешь", – возразил он, не сводя взгляда с шахматной доски.
Наконец он сделал ход ферзем.
"Каждый раз заметай следы после убийства, чтобы не привлечь к себе внимание, – манерно произнесла Петрония. – И всегда, запомни, всегда! – Она остановилась и уставилась в меня, погрозив пальцем. – Всегда уважай своего Создателя, своего Мастера, и если задумаешь нанести своему Создателю, своему Мастеру, удар, то заслужишь смерти от его или ее руки. Как вам такое правило?"
"Все это очень хорошо, – пробасил старик, подрагивая челюстью. Он сдавил мне плечо и улыбнулся большим впалым ртом. – А теперь предостереги его. Новичка обязательно нужно предостеречь".
"От чего, например? – с отвращением воскликнула Петрония. – Не бойся собственной тени! – язвительно произнесла она. – Не веди себя так, словно ты старик, ведь ты бессмертен! Что еще?"
"Таламаска. Расскажи ему про Таламаску, – настаивал старик, кивая в мою сторону и по-рыбьи шлепая губами. – Они знают о нас, знают! – произнес он, энергично мотая головой. – И не вздумай когда-нибудь поддаться их уговорам. Ты понял меня, сынок? Они подольстятся к тебе, изображая любопытство, – это их метод! Лесть – их визитная карточка. Но ты не должен поддаваться. Они – тайный орден магов и экстрасенсов, и они нуждаются в нас! Они хотят запереть нас в своих замках здесь, в Европе, и изучать в своих лабораториях, словно каких-то крыс!"
Я лишился дара речи, пытаясь стереть все мысли о Стирлинге. Но старик продолжал сверлить меня глазами.
"О, что я вижу, ты уже познакомился с ними? Они успели влезть в твою жизнь, потому что ты видел духов! Это очень опасно! Больше никогда не рискуй, держись от них подальше".
"Я давно оборвал наше знакомство, – ответил я. – Да, действительно, я видел духов. Вероятно, и впредь буду видеть".
Арион отрицательно покачал головой.
"Призраки к нам не приходят, Квинн", – тихо произнес он.
"Это так, – подтвердила Петрония, продолжая вышагивать по залу. – Ты сам убедишься, что твой дух больше не появится тебе на глаза, если ты когда-нибудь решишь вернуться домой и понаблюдать со стороны за теми, кого ты раньше знал и любил".
Я промолчал, глядя на шахматную доску. Старик как раз сделал шах Ариону.
"Есть ли еще какие-нибудь правила?" – поинтересовался я.
"Не создавай себе подобных, – сказал Арион, – без разрешения своего Мастера или старейшего из тех, с кем поддерживаешь связь".
"Это означает, что я способен передать другому свою кровь?" – спросил я.
"Конечно, способен, – ответил Арион, – но ты должен побороть в себе этот соблазн. Как я уже сказал, ты можешь так поступить только с разрешения Петронии или, как в данном случае, с моего разрешения, так как ты находишься в моем доме".
Петрония презрительно фыркнула.
Комната, куда я вошел, показалась мне очаровательной. Одна стена была сплошь зеркальной. Петрония сидела в гранитном алькове на скамье из того же материала, на бархатной подушке, а юный Адонис заканчивал ее прическу.
Она была одета по-мужски в бархатный костюм темно-желтого цвета с белой рубашкой с оборочками, которая, надо полагать, хорошо бы смотрелась в восемнадцатом веке, а под горлом у нее была приколота большая прямоугольная камея с изображением множества мелких фигурок в бриллиантовом окружении.
Она зачесала волосы назад, и юноша теперь заплетал их в косы. Две нитки бриллиантов были приколоты вокруг головы прекрасной формы, как я уже упоминал, а еще две бриллиантовые нити парикмахер вплетал ей в волосы.
Окна комнаты выходили на море, как и в тех других комнатах палаццо, в которых я побывал, хотя, кажется, я забыл упомянуть об этом, описывая ванную.
Несмотря на поздний час, небо показалось мне фиолетовым, и снова чудилось, будто звезды плывут по нему – даже больше – будто небо заплывает в комнату.
Я буквально перестал дышать не столько от вида звезд, образующих на небе различные узоры, сколько от неповторимой красоты Петронии в ее мужском костюме с гордо поднятой головой и строгой прической.
Я долго стоял, пялясь на нее, а она отвечала на мой взгляд, но потом молодой Адонис тихо прошептал, что прическа закончена, бриллиантовая застежка закреплена.
Петрония повернулась и протянула ему, как мне показалось, очень крупную сумму денег, сказав при этом:
"Ступай, повеселись, ты славно поработал".
Юноша с поклоном попятился из комнаты, словно его отпустила сама английская королева, и тут же исчез.
"Выходит, ты считаешь его красавчиком?" – спросила она.
"Разве? Не знаю, – ответил я. – Меня многое чарует. Пока я был жив, то все воспринимал с энтузиазмом, а теперь, наверное, я просто схожу с ума".
Она поднялась со скамьи, заваленной подушками, подошла ко мне и обняла.
"Все раны, что я тебе нанесла, успели затянуться. Я права?"
"Да, права, – ответил я. – Кроме той, что никогда не затянется, той, которую я сам себе нанес, когда убил невинную молодую женщину, когда лишил ее жизни на собственной свадьбе. Никто не залечит мне эту рану. И время тут тоже не поможет, впрочем, я думаю, так и должно быть".
Петрония рассмеялась.
"Пошли, присоединимся к остальным, – сказала она. – Твой дедушка знает только одно – как играть в шахматы. Когда я впервые познакомилась с ним в Неаполе, он превосходно играл в покер. Представь, он обыграл даже меня. Да и Ревекка была ему под стать, поверь мне на слово, так что нечего тебе по ней сокрушаться, но я должна рассказать тебе о невесте – вечерок мне выдался превосходный".
Через несколько мгновений мы вошли в большой зал, в конце которого находилась зловещего вида золотая клетка. Сейчас она пустовала, но я представил в ней огромную птицу, очень надеясь в душе, что сам я не был похож на птицу, когда сидел там в плену. Я вспомнил "Амура-победителя" Караваджо. Быть может, все-таки я немного походил на него?
"Я должна рассказать вам, что произошло, – сказала Петрония, привлекая внимание Ариона. – Сплошное везение. Отец невесты и ее муж, как вы знаете, самые настоящие головорезы, и, конечно, наша маленькая шлюшка была в курсе, так что можешь утешить свою совесть, если хочешь, Квинн. Но они прислали сюда вечером вооруженных охранников – четырех наемных убийц – видимо, нас все-таки узнали тогда на свадьбе, – и можете себе представить, как я здорово с ними повеселилась. Я не очень-то люблю драться со смертными, что бы ты там ни думал, Квинн, но здесь их было все-таки четверо".
"А где они сейчас?" – поинтересовался Арион. Он сидел за столом со стариком, не сводящим взгляда с шахматной доски. Я сел между ними.
Петрония расхаживала перед нами.
"Исчезли, в море, – ответила она. – Не выходя из машины. Рухнули со скалы. Вот так. Пустяки. Зато драка, случившаяся здесь, перед тем как я избавилась от тел, была первоклассная".
"Не сомневаюсь, – немного презрительно произнес Арион. – Поэтому тебе сейчас так весело".
"Очень весело. Я насытилась последним из них, и это было самое приятное. Нет. Беру свои слова назад. Самое приятное было драться с ними, поубивать их, прежде чем они успели вытащить оружие и проделать во мне отвратительную дыру! Это было восхитительное наслаждение. Я даже подумала, что мне следует чаще драться, а не довольствоваться одним только убийством".
Арион устало покачал головой.
"Тебе следует быть сдержаннее на язык в присутствии твоего новичка. Расскажи ему о правилах".
"Каких таких правилах?" – переспросила она, продолжая мерить шагами зал: она доходила почти до самых окон, затем возвращалась к фрескам, осматривалась, а потом глядела куда-то вверх на звезды.
"Так и быть. Правила, – наконец произнесла Петрония. – Ты не должен рассказывать ни одному смертному, кто ты такой или кто мы все. Как тебе такое правило? Ты не должен убивать никого из наших собратьев. Доволен, Арион? Никаких других правил я вроде бы и не знаю".
"Нет, знаешь", – возразил он, не сводя взгляда с шахматной доски.
Наконец он сделал ход ферзем.
"Каждый раз заметай следы после убийства, чтобы не привлечь к себе внимание, – манерно произнесла Петрония. – И всегда, запомни, всегда! – Она остановилась и уставилась в меня, погрозив пальцем. – Всегда уважай своего Создателя, своего Мастера, и если задумаешь нанести своему Создателю, своему Мастеру, удар, то заслужишь смерти от его или ее руки. Как вам такое правило?"
"Все это очень хорошо, – пробасил старик, подрагивая челюстью. Он сдавил мне плечо и улыбнулся большим впалым ртом. – А теперь предостереги его. Новичка обязательно нужно предостеречь".
"От чего, например? – с отвращением воскликнула Петрония. – Не бойся собственной тени! – язвительно произнесла она. – Не веди себя так, словно ты старик, ведь ты бессмертен! Что еще?"
"Таламаска. Расскажи ему про Таламаску, – настаивал старик, кивая в мою сторону и по-рыбьи шлепая губами. – Они знают о нас, знают! – произнес он, энергично мотая головой. – И не вздумай когда-нибудь поддаться их уговорам. Ты понял меня, сынок? Они подольстятся к тебе, изображая любопытство, – это их метод! Лесть – их визитная карточка. Но ты не должен поддаваться. Они – тайный орден магов и экстрасенсов, и они нуждаются в нас! Они хотят запереть нас в своих замках здесь, в Европе, и изучать в своих лабораториях, словно каких-то крыс!"
Я лишился дара речи, пытаясь стереть все мысли о Стирлинге. Но старик продолжал сверлить меня глазами.
"О, что я вижу, ты уже познакомился с ними? Они успели влезть в твою жизнь, потому что ты видел духов! Это очень опасно! Больше никогда не рискуй, держись от них подальше".
"Я давно оборвал наше знакомство, – ответил я. – Да, действительно, я видел духов. Вероятно, и впредь буду видеть".
Арион отрицательно покачал головой.
"Призраки к нам не приходят, Квинн", – тихо произнес он.
"Это так, – подтвердила Петрония, продолжая вышагивать по залу. – Ты сам убедишься, что твой дух больше не появится тебе на глаза, если ты когда-нибудь решишь вернуться домой и понаблюдать со стороны за теми, кого ты раньше знал и любил".
Я промолчал, глядя на шахматную доску. Старик как раз сделал шах Ариону.
"Есть ли еще какие-нибудь правила?" – поинтересовался я.
"Не создавай себе подобных, – сказал Арион, – без разрешения своего Мастера или старейшего из тех, с кем поддерживаешь связь".
"Это означает, что я способен передать другому свою кровь?" – спросил я.
"Конечно, способен, – ответил Арион, – но ты должен побороть в себе этот соблазн. Как я уже сказал, ты можешь так поступить только с разрешения Петронии или, как в данном случае, с моего разрешения, так как ты находишься в моем доме".
Петрония презрительно фыркнула.