Райс Патриция. Заблудший ангел

   Где-то около полуночи Дора, наконец, уснула. Проснувшись, она услышала щебетание птиц за окном. Слабый серый свет проникал в окна. Глаза у нее слипались, но она, хоть и с трудом, разлепила веки. Она безотчетно взяла губку, протянула руку ко лбу Пэйса и вдруг увидела, что он пристально смотрит на нее.
   – Пэйс? – прошептала Дора неуверенно. Может быть, она все еще спит?
   – Воды. – Голос у него был хриплый, и он скорее прокаркал, чем сказал, но девушка поняла его.
   Она попыталась приподнять Пэйса, чтобы ему было удобнее пить, но он оказался слишком тяжел для нее. Проклиная свою слабость, она приподняла ему голову, взбив подушки. Он пил жадно, и ей даже пришлось отвести чашку, чтобы не навредить ему.
   – Еще, – потребовал Пэйс.
   – Через минуту. А то вырвет, если сразу выпить много. Она отерла ему лоб, зажгла лампу и стала осматривать его руку.
   Он застонал, когда она коснулась повязки, но не сопротивлялся, как делал это во время горячечного бреда. И не смотрел на руку.
   – А она еще при мне, – прокаркал он торжествующе. – Тебе следует знать, как это болит. Жжет, словно адским огнем.
   Дора присыпала открытую рану порошком. Разорванные мышцы уже никогда не срастутся так, как прежде. Вряд ли рука сломана в нескольких местах, но она сильно изувечена, чтобы сейчас можно было сказать определеннее. Ее больше всего заботили какие-то ярко-красные черточки выше раны. Сегодня Доре показалось, что они не такие яркие, как прежде.
   – Я слышал, что она все равно бы сейчас болела, если, ее отняли.
   Вряд ли, конечно, но откуда ей об этом знать. Наверное, Пэйсу все-таки больше известно о ранах.
   – Давай еще попьем, – вот единственное, что она ему сказала.
   Вскоре он забылся тяжелым сном, но Дора позволила воспрять в душе слабому ростку надежды. Какая же это обманчивая, коварная вещь! Она может расти и ветвиться и все заслонять, но потом, однажды, она умирает, все унося, оставляя за собой лишь боль и страдание, как от загноившейся раны. Дора все знала о надеждах, но она просто не могла не надеяться.
   На следующий день, когда оказалось, что воспаление в руке Пэйса не распространилось выше, и лихорадка унялась, Дора послала Джексона за врачом. Кость, очевидно, не сместилась, но она не знала, каким способом ее и впредь удерживать в таком же положении. Постоянное бинтование и разбинтовывание, чтобы обработать рану, а также беспокойные движения Пэйса могли что-нибудь сдвинуть. Доре было даже страшно подумать, что будет, если кости легли неправильно и придется снова их вправлять. Она не беспокоилась, когда думала, что он умирает, но вместе с надеждой пришли и мысли, что, может быть, у него есть будущее.
   Осмотрев пациента, врач с любопытством взглянул на Дору и стал наблюдать, как та снова накладывает повязку, и обратил особое внимание на целебные порошки матушки Элизабет и как она заполняет рану прокипяченной корпией, а потом связывает чистой тканью, чтобы края раны сомкнулись. Качая головой, врач взял баночку с порошком.
   – Что это такое, черт возьми? Но Дора была очень напугана, чтобы все ему рассказать. Ученому человеку и в голову не придет использовать плесень с сухарей. Это все пахнет ведовством, особенно если учесть, что такое средство использует женщина неученая. Люди не верят больше в ведьм, но они склонны питать предубеждения против неизвестных снадобий. И Пэйс все еще может умереть, а тогда ее почти обязательно обвинят в убийстве, если она скажет, что использовала как исцеляющее средство. У нее ведь нет никакого научного свидетельства, что порошок из плесени действительно излечивает. Просто она не знает ни одного случая, когда бы он повредил.
   – Это порошок моей приемной матери, – честно призналась Дора. – Она учила использовать его при открытых ранах. Я не знаю, помогает ли он, но как будто никому еще не повредил.
   Доктор понюхал и попробовал на язык порошок, потом поставил банку на стол и снова покачал головой.
   – Одно из двух: либо это снадобье помогает, либо Господь решил, что пока ему ваш пациент не нужен. Я готов поверить и в то и в другое.
   Дора понимала, что видеть, как она надеется, ему, наверное, неприятно, но она не могла не спросить человека, более сведущего, чем она:
   – Значит, он будет жить? Врач пожал плечами:
   – Черт меня побери, если я это знаю. Сдается мне, что вы кое о чем знаете больше, чем я. Но вот что я вам скажу: пользоваться этой рукой он никогда не сможет. Мышцы превратились в…
   Поняв, что он сейчас выразится перед леди неподобающим образом, он проглотил самое подходящее словцо.
   – Мышцы уже не нарастут, такие, как прежде, и кости не срастутся, как надо бы. Сомневаюсь, что он сумеет поднимать руку, ради которой жертвовал головой.
   Но Доре это было безразлично. Она позволила себе молниеносную улыбку облегчения. Пэйс может выжить. Он еще сможет когда-нибудь назвать ее своей голубой птичкой и смеяться над ее странными повадками. Он может по-прежнему работать адвокатом, стать политиком и заставить правительство изменить законы, что держат в рабстве целый народ. Пэйс может покончить с войной, вернувшись в родные края. И для этого ему не понадобится вторая рука.
   Дора проводила врача до двери, глубоко вдохнула влажный и душный воздух июньского утра и кинулась открывать окна. Да, она впустит жару, но воздух в комнате надо освежить.
   Пэйс поправлялся медленно, спал беспокойно, ел мало и еще меньше говорил. Она передвинула столик по левую сторону постели, чтобы он не будил ее каждую ночь, пытаясь дотянуться до чашки с водой. Он злился, когда она резала ему мясо на кусочки, и злился еще больше, когда ему не удавалось его нарезать самому.
   Когда он поправился достаточно, чтобы довольно продолжительное время сидеть, опираясь на подушки, то велел ей убираться из дома.
   Дора не знала, смеяться или сердиться на его глупость. Он не мог даже рубашку собственноручно натянуть, но, сидя голый, закрывшись до пояса простыней, тем не менее хотел, чтобы она ушла?
   – Это мой дом, – спокойно напоминала девушка.
   – Тогда прикажи Джексону взять повозку и перевезти меня в отцовский дом, – приказал он раздраженно.
   – Чудесно. Я так и сделаю. Но должна тебе напомнить, что я тоже там живу.
   – Тогда отправляйся туда и оставь меня в покое. Он рывком стянул вокруг себя простыню, с трудом выбрался из постели и проковылял к окну.
   – Понимаю. Теперь, когда ты совершенно выздоровел, тебе мои услуги не нужны. Очень хорошо. Я сейчас пришлю Энни с чистыми бинтами. Можешь сам перевязывать свои раны.
   И Дора вышла вон, оставив насупившегося Пэйса у окна.
   Через некоторое время он увидел, как она идет по дорожке сада, держась прямо и горделиво. Ее хрупкая серая фигурка казалась неуместной на фоне зеленеющих деревьев и травы. Она впервые за все время надела капор, но Пэйс знал, что он скрывает массу льняных локонов, точно так же, как бесформенное серое платье, грациозное женское тело. Несколько ночей подряд он грезил об этих восхитительных формах.
   Стукнув кулаком здоровой руки по оконной раме, он так круто отвернулся, что у него закружилась голова. Выбранившись, Пэйс прислонился к стене, пока комната вновь не приняла нормальное положение. Когда он доковылял, наконец, до постели, ему уже казалось, что он вот-вот умрет, и снова его захлестнула яростная волна. Раненую руку дергало и жгло адским огнем. Прибинтованная к боку, она была бессильна. Он не мог даже постоять прямо несколько минут подряд. Пэйс чувствовал себя паразитом. Да будь он проклят, если станет жить за счет ее терпеливой душевной щедрости, как все остальные члены его семьи. И ни за что не станет терпеть разные мерзкие мысли, что гнездятся в его злобном уме.
   Когда в тот же вечер Дора вернулась с подносом кушаний, достаточно легких для желудка и удобных для обращения с ними однорукого инвалида, Пэйс швырнул поднос в противоположную стену.
   Дора собрала размятую картошку опять в тарелку и с размаху шлепнула ее на столик рядом с ним.
   – А лужу от супа подотрешь сам. Я не стану.
   И снова горделивой походкой вышла из комнаты, стараясь не хлопнуть дверью.
   Пэйс выругался, но, надо полагать, ее святые уши проклятий не слышали.
   Через пять минут она вернулась с кувшином холодного лимонада. Пэйс ерзал по полу, подбирая здоровой рукой фасоль и кусочки ветчины. Он зверски посмотрел на нее, но встать не попытался.
   – Ты несчастный неблагодарный мерзавец, но я не позволю тебе запугать меня, – сообщила ему Дора спокойно.
   – А ты сующая нос не в свои дела бесстыжая девка, – насмешливо бросил он, сидя на полу, – и ты тоже меня не испугаешь. Я не нуждаюсь в няньках.
   – Тебе нужен сторож. Я долгие часы старалась держать твою больную руку, чтобы ты на нее не лег, и я не позволю тебе сгноить ее по недомыслию. Можешь голодать, если тебе так нравится, но руку я лечить буду все равно.
   Кончив подбирать крошки, Пэйс отодвинул миску, и устало прислонился к стене.
   – Я приехал сюда не для того, чтобы лечь лишним бременем на твои плечи. Уходи в Большой дом, нянчись с моей матерью, утешай Джози и укачивай Эми, пока не заснет. Джексон может позаботиться о моей руке.
   Дора закрыла глаза, явно стараясь собрать остатки терпения.
   – Джози и Эми уехали из дома несколько недель назад. Осталось ухаживать только за твоей матерью, а ее положение значительно улучшилось.
   И снова открыла глаза.
   – У Джексона гораздо меньше времени, чтобы ухаживать за твоей рукой, чем у меня. Уже несколько месяцев не было дождя, и он роет оросительные канавы в надежде спасти хоть часть урожая.
   – Тогда пришли Одела или кого-нибудь из мужчин с фермы. Но я не хочу, чтобы ты была здесь, – упрямо настаивал он.
   У Доры был такой вид, как будто она сейчас его стукнет, и Пэйс сделал усилие над собой, чтобы не дрогнуть. Он явно был не в состоянии держать удар, а вел себя подобным образом из инстинктивных побуждений.
   – Одел ушел солдатом в армию на прошлой неделе. А те, кто не ушел на фронт, убежали. У твоего отца остался только Солли, и то лишь потому, что Джексон уговорил его остаться. Он помогал Джексону, пока твой отец не отказался нанимать его, и теперь, наверное, Солли тоже переправился через реку, как остальные.
   Пэйс поморщился.
   – Ну тогда пришли кого-нибудь из женщин. Тебе нельзя сюда приходить.
   Она с любопытством оглядела его.
   – Я здесь живу и ухаживаю за тобой уже несколько недель. Если ты заботишься о моей репутации, то для этого уже слишком поздно и вряд ли это необходимо. И никому нет дела, чем я тут занимаюсь или куда хожу.
   Пэйс мрачно взглянул на Дору и с трудом встал с пола.
   – Мне есть дело. А теперь убирайся отсюда к черту. Но Дора, несмотря на проклятия и угрожающее выражение его лица, не шевельнулась.
   – Сначала я полечу твою руку.
   Наверное, бульдог, вцепившийся в кость, не мог быть более решителен. И Пэйс уступил и вынес муки ада, пока, склонившись над ним, прикасаясь нежной грудью к его руке, наполняя его ноздри сладким ароматом своего тела, она занималась раной. Ему так хотелось сорвать безобразный чепец с ее головы и выпустить на волю льняные локоны.
   Какого черта и кого он обманывает? Ему хотелось разорвать шнуровку на ее лифе и схватить за грудь. Ему хотелось задрать ее юбки и втащить на себя. Ему хотелось спустить своего ангела-хранителя на землю и сделать человеком, как все прочие.
   А у него не было сил даже поднять миску супа.

Глава 12

   Трудно бороться с внезапным желанием,
   но помни, что насыщение будет
   всегда униженьем высокой души.

Гераклит «Отрывки»

   Июль 1864 года
   Лежа в душной темноте, Пэйс беспокойно ворочался на смятых простынях. Он никогда не умел, как следует постелить постель, но Доре он этого тоже не позволит. Пэйс не хотел, чтобы Дора крутилась вокруг него. Она заставляла его вздрагивать, ее присутствие внушало ему невозможные мысли.
   Господи Боже, да она еще почти ребенок. Он просто слишком долго обходился без женщины, иначе не стал бы таким образом думать о малютке Доре. Да, Пэйс знал, что он самый распущенный ублюдок, но еще никогда не падал так низко – желая овладеть ребенком. Но нет, она уже не ребенок. Пэйс не знал, сколько Доре лет, но он был чертовски уверен, что девушка давно вышла из детского возраста. И сознание этого парализовало все его мыслительные способности.
   Пэйс опять повернулся, тело его не знало покоя, как и мозг. Он больше не мог упорядочить мысли, как не мог справиться с мятежным восстанием плоти. Дора неприкосновенна. Он это знал, Пэйс всегда думал о ней как о совершенно невинном создании, чуждом человеческих желаний. Надо найти другую женщину и удовлетворить с ней свою похоть, прежде чем он совершит что-нибудь непростительное. Но одно воспоминание о женщинах, которые у него были прежде, вызывало у Пэйса отвращение. Сладкий запах, исходивший от Доры, ее певучая речь притягивали его неудержимо, но он даже не мог представить себе, как это вдруг он сорвет с нее мрачные серые одежды и сольется с ней своей греховной плотью.
   Дора, по его мнению, была выше всего этого. А возможно, она бестелесна под своими бесформенными одеяниями. Но ничто не могло обмануть его естества. Дора – женщина, и тело у нее женское. Он ощущал его прикосновение. Хотя никогда сам к нему не прикасался.
   Мысли беспорядочно крутились у него в мозгу по одной, словно наезженной, колее, и он беспрерывно ворочался в постели. Почти с облегчением он услышал приглушенный стук копыт по дорожке. Уже за полночь, слишком поздно для случайных посетителей. Он подумал, каким образом натянуть на себя рейтузы. Прошло несколько болезненных минут, прежде чем он справился с этой задачей. К тому времени когда он наполовину застегнул рейтузы, стук копыт замер где-то поблизости.
   Дойдя до задней комнаты, он увидел красный отблеск факелов, отражавшийся в окнах. Желудок у него свела судорога, пока он прилаживал ружье. Его ангел-хранитель предусмотрительно завернул пистолет и убрал в ящик комода, но уже несколько дней, как он его отыскал. Он крепко сжал пальцами спусковой крючок. Пэйс еще никогда не заряжал оружие, действуя только левой рукой, но, по крайней мере, с пистолетом ему было легче управиться, чем с ружьем. Его засмеяли, когда он купил только что выпущенный «смит-и-вессон» – не очень-то пригодный для стрельбы в дальнюю цель. Однако здесь цель будет близко. Пересчитав пули, он вышел через заднюю дверь.
   Он слишком часто и много наблюдал знакомую картину, чтобы уж очень сильно разозлиться. Узколобая глупость и людское ханжество не переставали его удивлять, но он уже давно убедился, что только трусы нападают ночью и группами, чтобы навести ужас на свои беззащитные жертвы. Он не считал себя большим храбрецом, но сейчас уже знал, несмотря на уверения отца в противоположном, что и он не трус.
   Прислонившись спиной к амбару так, чтобы никто не смог напасть на него сзади, Пэйс осторожно приподнял пистолет и навел его на цель. При свете факела вполне можно было различить силуэты всадников. Ему было совершенно безразлично, кто эти люди. Конечно, можно догадаться, если попытаться. Ярость охватила его, когда он увидел, как из амбара на аркане вывели Джексона, но это лишь облегчало ему исполнение задуманного.
   Пэйс прицелился, нажал курок и выстрелил по копытам лошадей. Выстрел в тишине ночи прогремел, как громовой раскат. Лошади попятились и взбрыкнули. Всадники выругались, пытаясь сдержать животных.
   – Предлагаю вам, джентльмены, отпустить этого человека, прежде чем я выстрелю во что-нибудь более ценное. Я, знаете, могу и промахнуться в своем теперешнем состоянии.
   В страхе от света факелов, озарявших зловещим багрянцем ее дом, Дора внезапно застыла на дорожке, услышав эти спокойные, холодные слова Пэйса. Пэйс не только встал с постели, но еще и ухитряется с одной здоровой рукой сдержать натиск нескольких вооруженных людей. Да, он или сумасшедший, или же задумал свести счеты с жизнью.
   Она подобралась поближе и услышала, как, один из всадников ответил:
   – Ты уже выпустил всю обойму, Николлз. Как это ты собираешься опять зарядить ружье с полуоторванной рукой? Лучше не вмешивайся. Это дело тебя не касается. Мы просто хотим немного проучить здешних ниггеров. Или ты примкнул к этим черномазым?
   – Мне этот человек нужен для работы в поле, и я не спущу никому, кто захочет его у меня украсть. Я вам предлагаю отпустить тот конец веревки, прежде чем я выпалю из этого изобретения. Я уже сказал вам, что не очень хорошо целюсь, и если выстрелю в эту проклятую веревку, то могу попасть кое во что очень личное. Но ведь это было бы ужасно стыдно, кастрировать приятеля, а?
   Всадники сердито заспорили между собой. Один, державший конец веревки, дернул ее, и Джексон упал на колени. Будь она одна, Дора смело бы подошла к мужчинам, пристыдила бы их и заставила отпустить жертву. Но в данных обстоятельствах ей лучше остаться не замеченной Пэйсом как можно дольше. Пока всадники спорили, она скользнула вокруг амбара и очутилась за спиной Пэйса и Джексона.
   – Тебе следовало бы кастрировать вот этого ниггера, – крикнул один из всадников. – Незачем черномазым шляться там, где живут белые женщины, даже если они квакерши и предпочитают ниггеров. Это подает другим плохой пример.
   – Вряд ли я попаду в веревку, Хауэрд, нет, скорее – в твой поганый язык, – лаконично отвечал Пэйс.
   Дора ойкнула и поспешила к Джексону, потому что Пэйс поднял свой отвратительный пистолет. Джексон пробормотал:
   – Уходите отсюда, мисс Дора, – в то время как она пыталась развязать его запястье. Однако она пренебрегла предупреждением и развязала ему руки прежде, чем ее заметили.
   – Ой, смотри-ка. Эта сука развязала черномазого. А ну-ка дерни его за веревку и вытащи отсюда.
   Один из всадников повернул лошадь, чтобы покрепче ухватиться за веревку на шее Джексона, а другой спрыгнул, чтобы задержать Дору.
   Прогремело два выстрела.
   Державший веревку выпустил ее из рук, когда при первом же выстреле лошадь отпрянула и сбросила седока. А тот, что хотел наброситься на Дору, вскрикнул от боли и ярости, потому что пуля, взрыв землю, попала ему рикошетом в ногу.
   – Если ты сделаешь хоть один шаг к моей женщине, я не твою проклятую щиколотку прострелю, – предупредил Пэйс, выходя из тени амбара и направляясь к Джексону и Доре.
   – Из чего, черт возьми, ты стреляешь, Николлз? Бросив попытки совершить задуманное, третий всадник, все еще в седле, внимательно и с интересом наблюдал за приближением Пэйса.
   – Никогда в жизни не видел ничего подобного.
   – А это потому, что ты невежественный дикарь-южанин, Хауэрд. У янки есть оружие и получше, чем этот дерьмовый пистолет, но мне, чтобы отстрелить тебе голову из ружья, требуются обе руки. Так что сейчас я подойду поближе и отстрелю ее вот этой штуковиной. И, кстати, я на твоем месте не стал бы рисковать, наезжая сюда снова.
   У Доры занялось дыхание, когда Пэйс здоровой рукой дернул ее к себе, переложив пистолет в раненую. Она в ужасе смотрела на дымящееся оружие, но и слова не промолвила, потому что здоровой рукой он твердо, как собственник, обхватил ее за талию. Это и его слова «моя женщина»! Когда всадники уедут, она вырвется из его объятий, но только не сейчас. У Доры было такое ощущение, словно сердце бьется у нее в горле.
   Джексон снял петлю с шеи и встал. Дора чувствовала, что его переполняет яростный гнев, но он тоже молчал. Здесь главным был Пэйс. А эти люди – его добыча. И он знал, как с ними управиться.
   – Черт побери, если она твоя, так и владей ею, возражений не имею. Но ты не должен разрешать ей дружить с твоим наемником. Разговоры всякие идут.
   Человек, очевидно, возглавлявший группу всадников, взял поводья и повернул лошадь.
   – Поехали, ребята. Давайте отсюда. Может, найдем кое-какое оружие в военном лагере. Оно бы нам здорово пригодилось.
   Пэйс по-прежнему крепко прижимал Дору к себе, глядя на уезжающих. Она стояла неподвижно и даже не могла бы сказать сию минуту, кто кого держит. Колени ее дрожали, но Пэйс все тяжелее и тяжелее опирался на нее. Не надо было ему выходить. Он едва-едва поднялся с постели, но казался таким большим и сильным. Все же она постаралась дать ему побольше опереться на нее.
   – Тебе нужно сейчас же в дом, – прошептала она, едва мародеры скрылись из виду.
   – А ты собираешься отнести меня на руках? – насмешливо спросил Пэйс. – А может, хочешь понаблюдать, как я поползу обратно?
   Джексон молча подошел к ним и обвил здоровую руку Пэйса вокруг своей шеи.
   А Дора кинулась вперед, чтобы все приготовить. По телу разливалось тепло. Кровь горячо струилась в жилах. Еще никогда она так не волновалась, даже когда ее окружили кольцом рабовладельцы. Странные, сумасшедшие мысли лихорадочно теснились в голове. И она никак не могла их унять усилием воли. Ей казалось, что рука Пэйса оставила вечный знак у нее на боку, огненную метку на коже, как от ожога. Она все думала и думала, как он опирался на нее всей своей тяжестью, чувствовала слабый запах морского рома, видела дымящийся пистолет, слышала ворчливый голос над ухом. Зубы у нее почти выбивали дробь, а потом она вдруг представила себе Джексона с петлей на шее, и ее едва не вырвало.
   Она бросилась в дом, чтобы перестелить постель для Пэйса. Простыни были немилосердно измяты. Она поспешно разгладила нижнюю простыню, встряхнула покрывало и взбила повыше подушки. Затем нашла пузырек с опиумными каплями и влила немного в стакан с водой. Теперь, после такой непомерной траты сил, ему надо успокоиться и отдохнуть.
   Пэйс как раз и застал ее за этой последней процедурой и раздраженно крикнул:
   – Не давай мне этой бурды. Не хочу лежать как бревно, когда эти ублюдки вернутся.
   Дора взглянула в тревоге:
   – А они вернутся?
   – Не сегодня, мисс Дора, но если вернутся, меня они здесь не застанут.
   Джексон осторожно подвел Пэйса к постели, помог уложить его и выпрямился, освободившись от ноши.
   – Я сейчас отсюда дам деру, пока время позволяет.
   – А как же Лиза?
   Дора в ужасе уставилась на Джексона. Этот последний удар лишил ее возможности что-либо соображать.
   – Я для нее там больше сделаю, чем здесь. – И Джексон передернул плечами. – Я просто затаюсь, пока не смогу за ней вернуться.
   – Не валяй дурака, Джексон, – сердито проворчал Пэйс, устраиваясь поудобнее. – Они конфискуют твое имущество и все твои деньги, если ты сбежишь. Просто тебе надо спать в доме, пока я не смогу переговорить с армейским командованием. Может, мы сможем их убедить, что твой хозяин – лояльный федерал и если ты согласишься вступить в армию, они тебя выкупят у него, и ты станешь свободным. И накопленные денежки тогда сбережешь. Там, за рекой, добровольцам хорошо платят. Ты, может, даже удвоишь свои сбережения.
   – Ты его посылаешь на фронт, но его там убьют, – возразила Дора. – Какой же ты ему друг? Нет, надо найти другой путь.
   – Уведи ее отсюда, Джек, – пробормотал Пэйс, откидываясь на подушки и закрывая глаза, – чтобы больше нас с тобой не пилила…
   – Пилила…
   Дора оттолкнула Джексона, подошла к постели, выдернула подушку у Пэйса из-под головы, чтобы попышнее взбить ее, и с размаху сунула опять ему в руки, словно избегая прикосновения к его голове. – Я не пилю! Ты не смеешь войти сюда, перевернуть вверх дном мою жизнь и рассчитывать, что я буду помалкивать. Ты сказал тому человеку, что я твоя женщина! Что он теперь обо мне подумает? Я не смогу людям в городе в глаза смотреть. Я должна буду объяснить свое поведение на собрании. А теперь ты к тому же посылаешь Джексона на войну, чтобы его там убили. Ты ужасный, ты страшный человек, Пэйсон Николлз, и хотела бы я, чтобы ты занимался лишь тем, что тебя касается.
   – Если бы он думал только о своих делах, мисс Дора, я бы сейчас был мертвяком, – сухо заметил Джексон.
   – Не был бы. Я бы тебе помогла. И мне не пришлось бы для этого стрелять в того заблудшего беднягу. Насилие порождает лишь насилие. Неужели ты в этом еще не убедился?
   Не открывая глаз, Пэйс потер свою гудящую голову здоровой рукой.
   – Уходи, Дора. Выметайся, пока я не приказал Джексону вынести тебя отсюда. И, Джексон, возьми мое ружье, когда будешь провожать ее до дома. К черту закон!
   Никогда в жизни Дора не была так сердита и растерянна. Ей хотелось кричать, швырять и бросать вещи. Но она, разумеется, не могла себе этого позволить. Как повелось еще с детских дней, она укрыла свою ярость под обычным спокойным умиротворенным видом, приподняла окостеневшими от напряжения пальцами юбку и выплыла из комнаты.
   Когда она вышла на дорожку, ее охватила нервная дрожь. Она твердила себе, что это просто от волнения при мысли, что могло произойти. Добрый христианин мог бы этой ночью погибнуть. Она знала, что в мире существует зло, но от этого знания столкновение с ним было не легче. Вцепившись пальцами в юбку, она зашагала быстрее.
   – Жалко мне бросать вас одну в такой заварухе, мисс Дора, – сказал Джексон, идя рядом с ней. Он без труда успевал, своими длинными ногами подлаживаясь под ее торопливый мелкий шаг. – Но сдается мне, что урожай так и так уже погиб. И может, вам подумать, как продать ферму?
   – Я скорее продам ее тебе, чем этим несчастным вороватым бездельникам. Нет, Джексон, я держусь за свою землю и никому из них не удастся заставить меня ее продать.
   Джексон с минуту молчал. А когда заговорил, то голос его был тускл и монотонен от безнадежности: – Вряд ли они позволят мне осесть здесь и заниматься землей, мисс Дора. Я так думаю, что если стану солдатом, то на свои сбережения выкуплю Лизу и увезу ее за реку. А если вернусь, то снова буду арендатором. У меня спина крепкая.