Страница:
Когда юноша очутился в середине поселка, там раздавались уже не рыдания, а душераздирающие крики отчаяния и муки. Пэйс заскрипел зубами и сжал челюсти. Он опоздал. Черт побери, надо было раньше догадаться. Опять дал маху. И заслужил трепку, которую сейчас получит.
Он распахнул сделанную из дранки дверь хижины, где жила Тесси, тщетно пытаясь не смотреть слишком пристально на постель из сухих кукурузных листьев. Безобразные движения чьих-то ляжек не позволяли, как следует разглядеть девушку-подростка, опрокинутую навзничь. Да, он бы предпочел другое оружие, но сойдет и это.
И Пэйс ринулся вперед, прежде чем остальные мужчины в хижине смекнули, в чем дело.
Тот, кто покрывал девушку, завопил, когда зубья вил воткнулись в чувствительное место. Воя от боли, он скатился с нее, схватившись за рану, но остальные набросились на Пэйса и прижали его к стене. Девушка сползла с постели и заковыляла в угол, натянув на голое тело старое одеяло, а в комнате замелькали кулаки, послышались удары, грубая брань.
Пэйс довольно долго сдерживал вилами нападавших, но четверо мужчин против юноши – это слишком много. Вилы вышвырнули в ночь, и теперь Пэйс защищался только окованными металлом носками сапог, целясь туда, где будет побольнее, но вот чьи-то мощные мясистые руки оторвали его от стены, а другие, не менее сильные, принялись осыпать ударами лицо и живот.
Девушка закричала еще пронзительнее. Пэйс выгнулся назад и что есть мочи ударил локтями лавочника Хомера в его толстый живот, а потом, молодой и гибкий, отскочил в сторону так, что тумаки, предназначавшиеся старшим братом для младшего, достались главным образом Хомеру, а Пэйс, изловчась, изо всей силы превосходным ударом лягнул Чарли промеж ног так, что тот взвыл от боли и сложился пополам.
К тому времени как появился Карлсон Николлз, Пэйс превратился в мощных руках Хомера в безжизненный тюфяк, покрытый синяками и кровоподтеками. Великан отец взревел, требуя прекратить побоище, но схватка уже выдохлась. Карлсон негодующе взглянул на старшего сына, а затем обрушил все свое презрение на младшего, который бесформенной грудой свалился на пол и едва дышал. – Клянусь адом и вечным проклятием, парень, когда; ты поумнеешь? Ну чего же больше, если мой собственный сын защищает добродетель черномазой, вместо того чтобы присоединиться к остальным! У тебя совсем нет мозгов в голове и никогда не было, маменькин сынок. Ты никогда сам никого не оседлаешь. Иди прячься за материнской юбкой, там твое место. Боже милостивый, да откуда ты такой взялся? Нет, ты не мой сын. Лучше уноси отсюда задницу, пока цел!
Разразившись проклятиями, он несколько раз пнул съежившееся от боли тело юноши и заставил Пэйса на четвереньках выползти из хижины, чтобы больше не мешал людям постарше и посолиднее продолжать свое дело. Затем Карлсон повернулся и через плечо кинул последнее предупреждение повесам, тяжело переводившим дух и потиравшим ушибленные места.
– А вы обо всем молчок! Слышали? Вряд ли вашим мамашам понравится узнать о подобных шалостях.
И вышел, оставив черную девушку на милость четырех разъяренных молодчиков.
Пэйс ухватился за покосившийся столбик крыльца, выпрямился и со злобой прохрипел вдогонку мужчине, отказывавшемуся от своих отцовских прав:
– Ты бы лучше выгнал их отсюда, не то я вернусь с ружьем.
– Никуда ты не пойдешь, щенок безмозглый, или я тебя собственноручно поставлю к ней в очередь. Пора уже девке приносить пользу. Немного белой крови только улучшит черный выводок. Да и тебе пора пускать в ход свои причиндалы и становиться настоящим мужчиной. А теперь убирайся к дьяволу с глаз долой, пока я не выбил из тебя все твое дерьмо.
Опасаясь не удержать содержимое желудка, Пэйс потащился прочь от порога хижины и вообще подальше из виду. Ему было стыдно, стыдно и страшно, и одновременно он чувствовал нарастающую, безудержную ненависть. Никогда из него не выйдет ничего путного. Он не смог помочь тем, кто рассчитывал на его помощь. После сегодняшнего вечера Пэйс никогда не посмеет прямо смотреть Тесси в глаза. Проклятие, ей же всего тринадцать. В ней еще нет ничего женского. Худая, малорослая девчонка. Желчь наполнила желудок, и Пэйса вырвало на картофельную грядку.
Юноша давно научился не плакать, не заплакал и теперь. Но ненависть все возрастала, и он не сопротивлялся. Она питала его ярость и решимость. Однажды Пэйс всех обидчиков согнет в бараний рог. У него для этого уже есть все необходимое. Пусть он не такой высокий и сильный, как брат, пусть не так богат и влиятелен, как Хомер и его присные, но Пэйс знал: их надо ранить в самое уязвимое место – ударить по карману.
К тому времени как Джошуа отыскал его и перенес в спальню, в остром уме Пэйса созрел план. Когда большие, загрубевшие от работы в поле черные руки уложили его в постель, Пэйс прошептал:
– Скажи Тесси, чтобы приготовила все необходимое завтра к вечеру. Я увезу ее отсюда.
Изможденное лицо Джошуа сморщилось от беспокойства и заботы:
– Никуда вы не сможете податься в скором времени, мастер Пэйс. Вам ребра нужно забинтовать. Скажите спасибо, что не харкаете кровью.
– Тесси будет еще хуже, чем мне. Чарли теперь не оставит ее в покое. Ты что, хочешь, чтобы завтра вечером все опять повторилось?
Казалось, Джошуа сейчас заплачет. Он неуклюже отвернулся.
– Она не сможет бежать, еле ноги передвигает. Ей без матери не обойтись. Нельзя ее сейчас увезти, как будто ничего не произошло.
Пэйс устало откинулся на подушку.
– Как скажешь, Джош. Но если вы с Мамми тоже хотите бежать, то я и вас возьму, хотя это нелегко. Моя мать ни на минуту не может обойтись без Мамми. Ты сумеешь ее выманить из дома?
Джош выпрямился.
– Я сумею. Вы увезете Мамми и мою девочку, а я останусь и придержу собак. Вот увидите, я справлюсь.
Пэйс кивнул, хотя Джош не мог этого видеть в темноте.
– Ладно. Значит, завтра в полночь встретимся у старой хлопковой плантации. Но если собак выпустят, мы все попадем в беду. Далеко нам не уйти.
Когда Джошуа пошел к выходу, Пэйс сказал вдогонку прерывающимся от волнения голосом:
– Прости, Джош.
Большой сильный человек не обернулся. Он поник головой и ответил голосом, хриплым от непролитых слез:
– Ничего ты не сможешь изменить, мальчик. И никто из нас не сможет.
Пэйс сжал кулаки и лежа долго смотрел в потолок, ничего не видя. Что-то надо делать, но, сдается, кроме него – некому.
Он плакал, но притворился, будто ничего подобного не происходит.
Рано утром Пэйс выскользнул из дома, прежде чем мать увидела синяк под глазом и распухшие от побоев губы. Не очень-то приятно видеть такую физиономию в зеркале. И матери тоже ее видеть ни к чему.
Ребра так болели, что, приехав в город, он уже задыхался, не имея возможности как следует вздохнуть. Но Пэйс дал себе обещание и намеревался его сдержать.
Пэйс ехал боковыми улицами, избегая прямого пути мимо лавки Хомера и дома мэра, где проживал один из закадычных дружков Чарли. Джо Митчеллу было двадцать четыре, но он все еще не покинул отцовский кров. У него не было особого желания заняться каким-нибудь полезным делом. Изящный особняк с причудливой железной решеткой, доставленной из Нового Орлеана, считался красивейшим домом в городе. Здесь было достаточно слуг для домашней работы и приготовления пищи. Мать Джо умерла, а отец допоздна занимался делами и не знал, как сын проводит свой досуг. Пэйс не раз слышал, как Чарли и его дружки обсуждали женщин, которых они тайком приводили в дом мэра, в то время как тот обсуждал политические дела с другими важными персонами Франкфурта. У Джо было все, чего только может пожелать человек, и при этом ему не надо было и пальцем шевельнуть. Все доставалось даром.
Пэйс, правда, не испытывал никаких завистлив чувств по поводу того, что у Джо есть все, а у него ничего. Он с момента своего появления на свет знал, что Чарли унаследует ферму и все имущество, а ему, Пэйсу придется самому пробиваться в жизни. Однако это его нисколько не тревожило. При первой же возможности уедет в колледж, чтобы выучиться на адвоката, а потом тоже займется во Франкфорте политикой. Настало время вразумить здешний люд, но теперешний отсталый мэр никогда не сможет этого сделать.
В город Пэйс приехал по причине, не имеющей никакого отношения к Джо, Чарли или Хомеру. По крайне мере сейчас. Пэйс отвел лошадь в закуток, где никто не мог ее увидеть, привязал там и скользнул в ближайший переулок.
Старик, живший в последней хижине на самой окраине города, был такой дряхлый, согбенный и седой, что не представлял для работорговца никакого интереса. После смерти хозяина он получил вольную, но дядюшке Джэз; свобода уже не доставляла никакого удовольствия. Он едва сводил концы с концами, подстригая тех, кто был слишком беден, чтобы пользоваться услугами городского брадобрея, но душа его снискала пищу путем стараний, о которых знали очень немногие.
Пэйс был одним из них. Как только он подошел к порогу лачуги, дядюшка Джэз, распахнув дверь, поспешно втащил его внутрь, прежде чем кто-либо успел заметить приход юноши.
– Глупый парень, – пробормотал старик, возвращаясь к очагу с тарелкой яичницы с ветчиной. – Тебе незачем сюда являться, когда повсюду рыщут эти молодчики.
Он окинул проницательным взглядом из-под кустистых седых бровей разбитое лицо Пэйса.
– Не иначе как досталось вчера вечером.
Пэйс, не обращая внимания на его ворчание, сказал:
– У меня двое на очереди сегодня в ночь. Джош позаботится об ищейках. А как насчет Хауэрда?
Джэз покачал седой головой и неодобрительно поцокал языком:
– Ты уже очень многих перебросил из здешней округи, за тобой следят. Дело опасное.
Пэйс в отчаянии сжал кулаки.
– Знаю, но я не могу допустить, чтобы они здесь оставались. Вчера Чарли и его парни изнасиловали Тесси. Не могу я оставить ее здесь, чтобы все снова повторилось.
Глаза под набрякшими веками затуманились печалью. Старик глядел вдаль, словно ничего не видя перед собой.
– Все идет своим чередом. И Тесси к этому привыкнет, как привыкла ее мать.
Пэйс едва не взорвался от ярости:
– Ты хочешь сказать, что она должна остаться? Да ты за кого? Да они убьют ее!
Старик опять цокнул языком и все тем же затуманенным взглядом следил, как юноша в ярости мерит шагами узкую комнатенку.
– Не она первая, не она последняя. Дай срок, парень, ты сам в этом убедишься. Не можешь ты изменить систему, спасая людей поодиночке. Нет, ты узнай все науки в твоем чудном колледже, а потом поезжай к президенту и расскажи ему, что у нас здесь творится. Пусть он законы переменит. Тогда ты поможешь не одному, а многим. А сейчас единственное, что мы можем, так это помочь случайным беглецам, которые к нам приходят, а ты обижаешь пришлых только потому, что думаешь больше о себе и помогаешь тем, кого хорошо знаешь.
Пэйс все это понимал. Он знал, что с отцовской фермы сбежало слишком много невольников, скоро заподозрят его и будут выслеживать всех, с кем он имеет дела. И Пэйс старался терпеть. Он часто делал вид, что не замечает жестокости и издевательства над черными рабами. Но сейчас он не мог сделать вид, будто с Тесси ничего не случилось.
– Если ты не поможешь мне, я сам справлюсь. Пэйс уже пошел к двери, когда старик его окликнул:
– Мы вытащим Тесси, но сам ты должен изменить поведение, парень. Ты должен примкнуть к ним, завести себе девчонку и вместе с ними охотиться за беглыми рабами и поливать бранью ниггеров, как все остальные, иначе ты мне больше не помощник.
Пэйса затошнило, но он сжал кулаки и подавил позыв. Он медленно обернулся к бывшему рабу и неохотно кивнул:
– Ладно, говори, как и что нужно делать.
На следующий день после того, как Тесси и Мамми благополучно переправились через Огайо, Пэйс задремал под густолиственными кленами на берегу ручья. Он всю ночь сидел на веслах, а потом довел беглянок до первого поста помощи беглым рабам на территории Индианы. Ребра у него были затянуты бинтами, но адская боль все не отпускала. Он ни на мгновение не сомкнул глаз в течение сорока восьми часов, и усталость доконала его. У Пэйса не осталось сил добраться до дому и получить очередную порцию кнута, Подложив руки под голову на берегу, поросшем густой травой, он задремал, не обращая внимания на удилище.
Постепенно, однако, до него стало доноситься какое-то серебристое журчание. Оно настойчиво вторгалось в сознание незнакомыми каденциями. Пэйс попытался отмахнуться от этих звуков, словно от комаров, но мелодия будоражила его, и скоро сонливость как рукой сняло. Вот звук приблизился и теперь напоминал ласковую песенку. Это неопасно, зато любопытно, что бы это могло быть. И Пэйс, наконец, совсем проснулся.
Открыв глаза, он вгляделся в темно-зеленую массу листьев, но не увидел ничего, кроме густой зеленой тени и серебристого мерцания ветвей. Он прислушался повнимательнее. Звук раздавался слева, певучий, тонкий, а потом Пэйс услышал легкий детский смех и улыбнулся, вспомнив, как в детстве ему рассказывали об ангелах, играющих на серебряных арфах. Он давным-давно не верил в ангелов, черт побери, но беззаботная невинность мелодии приятно ласкала слух. Он потянулся и стал ждать, когда звуки приблизятся.
Наверное, проказник карабкается с ветки на ветку. Песенка доносилась откуда-то сверху, раздаваясь прямо над его головой, и если бы он пригляделся повнимательнее, то наверняка бы увидел, как мелькнуло что-то голубое, и то был совсем не проблеск неба.
– Я обычно стреляю в птиц, которые меня будят, – громко крикнул Пэйс самым грозным тоном.
Серебристый звук замер, и юноша пожалел о своей резкости. Затем Пэйсу на нос упал кленовый листочек, и он усмехнулся:
– О, наверное, в моих кленах завелись ангелята. О Господи, что же теперь со мной будет?
Над его головой поплыл чистый детский смех. Пэйс удивился, кто же из чернокожих ребятишек осмелился проникнуть в эту часть их фермерских угодий, но ничего путного не приходило на ум. Он попытался представить себе белого отпрыска Чарли, но тот вряд ли мог поступать с белыми девушками так же, как с Тесси. Пэйс живо вспомнил некогда беззаботную, простодушно улыбающуюся девочку и ее теперешний вид, угрюмый от сознания унижения и позора.
Еще два кленовых листика лениво и плавно слетели ему на грудь. И вновь раздался тихий смех, словно ребенок ждал, какой ответ последует с его стороны. Пэйс схватил один из «носиков» и бросил его в говорливый ручей. В ответ раздался восторженный смех, и он отправил туда же второй. Восторг вылился в волшебную мелодию, спетую на каком-то незнакомом ему диалекте. Пэйс постарался разобрать слова, но смысл ускользал от него. Зная, что никто из рабов не спел бы подобной песни в такой странной манере, он попытался разглядеть существо, спрятавшееся в листве над ним, но опять увидел только что-то голубое и белое, когда оно взобралось повыше. Создание было женского рода. Белое – это, конечно, мелькнувшие панталоны, и ни один мужской голос не мог быть так приятен.
– Мне, между прочим, приходилось слышать об ангелах, которые падают с деревьев и ломают себе ножки, – предупредил он, – и тебе лучше спуститься вниз.
– Ангелы летают, – долетел до него такой же легкий и почти невесомый, как кленовые «носики», голос. Но, может, это ему почудилось с недосыпу или от жары? Его старший брат, конечно, поднял бы его на смех, если бы услышал, как Пэйс разговаривает с деревьями.
– Ангелы падают на грешную землю, – твердо заявил он, – и лучше тебе спуститься самой, прежде чем я доберусь до тебя.
Наступило минутное молчание. Ему отвечал только шелест листьев, трепещущих под дуновением легкого ветерка. А может, этот шум производил злокозненный эльф, перелетавший с одного дерева на другое? Теперь серебристый напев раздавался справа.
–Буду лежать, пока ты не спустишься, – пригрозил Пэйс, опершись головой на руки и вытянув ноги к ручью.
– Но ангелы умеют петь колыбельные песни, – ответил ребенок полнозвучным нездешним голосом.
Пэйс улыбнулся и снова закрыл глаза, ведь ее все равно не видно.
– Голубые птицы умеют петь песни. Давай спой, птичка. Я все равно успею тебя поймать, когда ты надумаешь слететь на землю.
Не обращая внимания на предостережения, она запела. Иногда Пэйс различал отдельные слова, их последовательность, знакомые рефрены о лошадках-качалках и спящих ребятках. «Значит, голубые птицы и ангелочки все-таки умеют изъясняться по-английски», – подумал он сонно.
Когда, наконец, изнеможение взяло верх, и Пэйс заснул, легкое создание, сидевшее на верхних ветвях, раздвинуло листья и осторожно взглянуло вниз.
Вид у Пэйса был неказистый, а синяков и кровоподтеков – больше, чем у мамы после ссоры с отцом.
Сочувственно вздохнув, девочка легко спустилась с дерева и тихонько положила в его скрещенные на груди руки недавно обретенное сокровище. Голубое перышко уютно угнездилось у него между пальцами, а сама она легко скользнула прочь, крепко прижимая к себе старую, замызганную куклу.
Глава 2
Декабрь 1857 года
Дора крепко завязала ботинки и потянулась за серым шерстяным плащом. Зимы в Кентукки вряд ли холоднее и дождливее, чем в Корнуолле, но ей помнилось, что там все-таки было теплее и суше – наверное, потому, что ее никогда не выпускали в это время из дома.
За шесть лет большая часть воспоминаний успела потускнеть, да ей и некогда было тратить на них время. К тому же они оставили болезненный след в памяти, и девушке казалось, что лишний раз вспоминать ни к чему. Лучше папы Джона в целом мире никого и быть не могло, ну а если новая мать, Элизабет, казалась резче и несколько суровее, чем милая, хрупкая женщина, которую она не забыла, то Дора никогда не жаловалась. Ей пришлось понять, что, несмотря на евангельские заповеди, не кроткие наследуют землю, во всяком случае до тех пор, пока грубые и жестокие не превратят ее в пустыню.
Короче, она приняла свое место в новом мире, куда привезли ее приемные родители. Ей совсем нетрудно было скрывать фигуру в бесформенных платьях и прятать лицо в широкополых капорах, говорить, только когда к ней обращались, и выполнять все дела по хозяйству без понуканий. Образ жизни, довольно строгий и стесняющий инициативу, Доре, напротив, казался гораздо более свободным, чем тот, который она вела когда-то.
Простое платье делало ее не более привлекательной, чем остальные девушки, и парни с ней заигрывали не больше, чем с другими. В общем, ее оставили в покое. И это поистине удивительно, сколь многого можно добиться, будучи практически невидимкой. Дора убедилась, что вовсе не надо прятаться от взглядов, чтобы тебя не замечали.
Она незаметно выскользнула из дома с корзиной для яиц и направилась по дороге в город. В это время года яиц в корзине не было, но в ней удобно разместились банки с вареньем и джемами, приготовленными прошлым летом. Матушка Элизабет сказала, что их можно продать, а деньги использовать по собственному разумению. Дора могла бы легко насчитать с десяток вещиц, которые ей хочется купить, но сначала надо приобрести небольшие подарки для приемной родни. Она помнила, каким чрезвычайно торжественным и щедрым праздником было Рождество, и хотя условия ее жизни изменились неузнаваемо, она не могла забыть о необыкновенном значении этого дня.
Большая пузатая печь наполняла теплом торговый склад, и Дора отогревала большие пальцы ног, пока Салли, жена Билли Джона, оценивала стоимость содержимого банок. Доре с трудом верилось, что Билли Джон, которого она когда-то укусила за палец во время одной из детских ссор, теперь стал уже взрослым и держал магазин, и что отец Джо Митчелла стал мэром Шранкфорта. Ей недавно исполнилось четырнадцать, а старший брат Пэйса и его дружки совсем выросли и многие женились, заняв солидное положение в обществе. Вот так. Чарли еще не женился и не вступил во владение фермой, потому что ею по-прежнему заправлял отец, но Чарли уже играл заметную роль во многих местных делах и начинаниях.
Дора росла вместе с Пэйсом и его братом и чувствовала себя такой же взрослой и умудренной, хотя ее физическая зрелость значительно отставала от умственной. У нее все еще не развилась грудь, в то время как Джози Энн, будучи всего двумя годами старше, стала не только полногрудой, но и обзавелась десятком поклонников. Иногда, правда, нечасто, Доре хотелось тоже покрасоваться в розовых платьях с оборками, широкими, на обручах, юбками и весело похихикать с другими девушками, но затем она вспоминала о прошлом, и желание исчезало. Ноги согрелись, и Дору как магнитом потянуло к добру на полках. Она шила не очень хорошо, однако вполне терпимо. И Дора притронулась к куску мягкой серой шерсти, прикидывая, сколько потребуется ярдов на платье, и сколько это будет стоить. Уж сколько лет матушка Элизабет ходит на молебствия в старом платье. Дора понятия не имела, как она сумеет незаметно сшить для нее новое платье, но лучшего подарка и представить нельзя.
Дверь распахнулась, ворвался ветер, а вместе с ним влетели две молодые женщины в тарлатановых юбках на необъятных кринолинах. Весело смеясь, они подошли к стойке, не заметив Дору, стоявшую в дальнем углу. Дору люди вообще не часто замечали.
– Ты слышала? – прошептала одна из них на ухо жене Билли Джона. – На аукционе будет продаваться все имущество Маккоя за неуплату налогов. Папа говорит, что он бы сам не отказался приобрести несколько акров, но думает, что отец Джо Митчелла купит всю эту землю для сына.
Салли широко раскрыла глаза.
– Нет, ничего подобного я не слышала. Держу пари, Билли Джон тоже об этом ничего не знает. Том Маккой его лучший друг, и что же они теперь будут делать?
Одну из женщин Дора узнала, это была Джози Энн. А другая, наверное, одна из ее многочисленных кузин. Дора вращалась в тех же кругах, что и Джози, а так как та теперь думала лишь о поклонниках, то не обратила на Дору никакого внимания.
Джози сняла капор, украшенный цветами, и блестящие каштановые локоны явились во всей красе. Ее голос прозвучал задумчиво:
– Но это несправедливо, правда? Родные Томми владели этой землей с незапамятных времен. Я слышала, что сам Том нашел себе работу на речном судне.
На что Салли негодующе ответила:
– Джозефина Энндрьюс! Ты же прекрасно знаешь, почему все так получилось. Если бы отец Томми не давал пристанище беглым рабам, он и сейчас бы жил припеваючи. Но ведь нельзя воровать чужую собственность и чтобы все сходило тебе с рук. Так говорят мой папа и Билли Джон и имеют на это право. Все по закону: украл – плати. Его оштрафовали и посадили в тюрьму, но так и полагается, потому что он самый обыкновенный преступник. И, конечно, нехорошо, что у него сгорел табачный сарай, а ведь он столько труда вложил в свою плантацию и все делал своими руками, да, видно, Господь решил покарать его за грехи.
Нет, не тому ее учил папа Джон. И сама Дора, и многие другие в это не верили, но девушка хранила молчание. Она впервые слышала, что Маккой потерял свою ферму.
Джози Энн покачала головой:
– Но мне просто не верится, что мистер Маккой мог укрывать беглых рабов. То, что он слишком беден и не может иметь своих негров, еще не означает, будто он хоть сколько-нибудь симпатизирует аболиционистам.
Ответ ее кузины был более пронзительным и непреклонным, чем неуверенное замечание Джози:
– Мы потеряли тысячи долларов из-за этих янки и их воровских ухищрений! Да вот, мой папа заплатил три тысячи за нескольких парней, которых собирался продать в Новом Орлеане. И когда они сбежали, то папа не разрешил нам поехать за покупками в Цинциннати, как обещал раньше, потому что у него не было денег, и он велел нам подождать, пока черномазых поймают. А когда их нашли в Эвансвилле, эти самые аболиционисты заявили, что они не папина собственность! Аболиционисты – воры, вот именно, воры. И это преступно и грешно, что их наказывают за это не так часто, как следует. Ведь если бы янки украли лошадей, их бы тут же повесили. Их нужно наказать, чтобы неповадно было, и если мистер Маккой тоже аболиционист, значит, он потерял то, что нам должен. Папа сказал, что эти противные квакеры, что живут на том берегу…
Салли шикнула и кивнула на Дору. Все три женщины разом повернулись в ее сторону, но Дора вытащила кусок облюбованной шерсти и сделала вид, будто ничего не слышала. Друзья научили ее, что гнев Богу неугоден и что она должна только сочувствовать людям по причине их невежества.
Подобрав полы плаща и захватив рулон шерстяной ткани, девушка устремилась к прилавку и любезно кивнула женщинам. Джози Энн сразу же улыбнулась и начала тараторить о приближающемся рождественском бале, а Дора тем временем развернула ткань на прилавке, чтобы отмерить.
И только когда упомянули имя Пэйса, она снова навострила уши. Ей было известно, что в июне молодой человек окончил юридический колледж и теперь работал помощником адвоката в Лексингтоне. Дора еще не знала, что Пэйс недавно приехал домой. Она чувствовала его присутствие, но все же это было не то, как если бы знать наверняка. А Дора его ждала. Ему надо было кое-что обязательно узнать.
Он распахнул сделанную из дранки дверь хижины, где жила Тесси, тщетно пытаясь не смотреть слишком пристально на постель из сухих кукурузных листьев. Безобразные движения чьих-то ляжек не позволяли, как следует разглядеть девушку-подростка, опрокинутую навзничь. Да, он бы предпочел другое оружие, но сойдет и это.
И Пэйс ринулся вперед, прежде чем остальные мужчины в хижине смекнули, в чем дело.
Тот, кто покрывал девушку, завопил, когда зубья вил воткнулись в чувствительное место. Воя от боли, он скатился с нее, схватившись за рану, но остальные набросились на Пэйса и прижали его к стене. Девушка сползла с постели и заковыляла в угол, натянув на голое тело старое одеяло, а в комнате замелькали кулаки, послышались удары, грубая брань.
Пэйс довольно долго сдерживал вилами нападавших, но четверо мужчин против юноши – это слишком много. Вилы вышвырнули в ночь, и теперь Пэйс защищался только окованными металлом носками сапог, целясь туда, где будет побольнее, но вот чьи-то мощные мясистые руки оторвали его от стены, а другие, не менее сильные, принялись осыпать ударами лицо и живот.
Девушка закричала еще пронзительнее. Пэйс выгнулся назад и что есть мочи ударил локтями лавочника Хомера в его толстый живот, а потом, молодой и гибкий, отскочил в сторону так, что тумаки, предназначавшиеся старшим братом для младшего, достались главным образом Хомеру, а Пэйс, изловчась, изо всей силы превосходным ударом лягнул Чарли промеж ног так, что тот взвыл от боли и сложился пополам.
К тому времени как появился Карлсон Николлз, Пэйс превратился в мощных руках Хомера в безжизненный тюфяк, покрытый синяками и кровоподтеками. Великан отец взревел, требуя прекратить побоище, но схватка уже выдохлась. Карлсон негодующе взглянул на старшего сына, а затем обрушил все свое презрение на младшего, который бесформенной грудой свалился на пол и едва дышал. – Клянусь адом и вечным проклятием, парень, когда; ты поумнеешь? Ну чего же больше, если мой собственный сын защищает добродетель черномазой, вместо того чтобы присоединиться к остальным! У тебя совсем нет мозгов в голове и никогда не было, маменькин сынок. Ты никогда сам никого не оседлаешь. Иди прячься за материнской юбкой, там твое место. Боже милостивый, да откуда ты такой взялся? Нет, ты не мой сын. Лучше уноси отсюда задницу, пока цел!
Разразившись проклятиями, он несколько раз пнул съежившееся от боли тело юноши и заставил Пэйса на четвереньках выползти из хижины, чтобы больше не мешал людям постарше и посолиднее продолжать свое дело. Затем Карлсон повернулся и через плечо кинул последнее предупреждение повесам, тяжело переводившим дух и потиравшим ушибленные места.
– А вы обо всем молчок! Слышали? Вряд ли вашим мамашам понравится узнать о подобных шалостях.
И вышел, оставив черную девушку на милость четырех разъяренных молодчиков.
Пэйс ухватился за покосившийся столбик крыльца, выпрямился и со злобой прохрипел вдогонку мужчине, отказывавшемуся от своих отцовских прав:
– Ты бы лучше выгнал их отсюда, не то я вернусь с ружьем.
– Никуда ты не пойдешь, щенок безмозглый, или я тебя собственноручно поставлю к ней в очередь. Пора уже девке приносить пользу. Немного белой крови только улучшит черный выводок. Да и тебе пора пускать в ход свои причиндалы и становиться настоящим мужчиной. А теперь убирайся к дьяволу с глаз долой, пока я не выбил из тебя все твое дерьмо.
Опасаясь не удержать содержимое желудка, Пэйс потащился прочь от порога хижины и вообще подальше из виду. Ему было стыдно, стыдно и страшно, и одновременно он чувствовал нарастающую, безудержную ненависть. Никогда из него не выйдет ничего путного. Он не смог помочь тем, кто рассчитывал на его помощь. После сегодняшнего вечера Пэйс никогда не посмеет прямо смотреть Тесси в глаза. Проклятие, ей же всего тринадцать. В ней еще нет ничего женского. Худая, малорослая девчонка. Желчь наполнила желудок, и Пэйса вырвало на картофельную грядку.
Юноша давно научился не плакать, не заплакал и теперь. Но ненависть все возрастала, и он не сопротивлялся. Она питала его ярость и решимость. Однажды Пэйс всех обидчиков согнет в бараний рог. У него для этого уже есть все необходимое. Пусть он не такой высокий и сильный, как брат, пусть не так богат и влиятелен, как Хомер и его присные, но Пэйс знал: их надо ранить в самое уязвимое место – ударить по карману.
К тому времени как Джошуа отыскал его и перенес в спальню, в остром уме Пэйса созрел план. Когда большие, загрубевшие от работы в поле черные руки уложили его в постель, Пэйс прошептал:
– Скажи Тесси, чтобы приготовила все необходимое завтра к вечеру. Я увезу ее отсюда.
Изможденное лицо Джошуа сморщилось от беспокойства и заботы:
– Никуда вы не сможете податься в скором времени, мастер Пэйс. Вам ребра нужно забинтовать. Скажите спасибо, что не харкаете кровью.
– Тесси будет еще хуже, чем мне. Чарли теперь не оставит ее в покое. Ты что, хочешь, чтобы завтра вечером все опять повторилось?
Казалось, Джошуа сейчас заплачет. Он неуклюже отвернулся.
– Она не сможет бежать, еле ноги передвигает. Ей без матери не обойтись. Нельзя ее сейчас увезти, как будто ничего не произошло.
Пэйс устало откинулся на подушку.
– Как скажешь, Джош. Но если вы с Мамми тоже хотите бежать, то я и вас возьму, хотя это нелегко. Моя мать ни на минуту не может обойтись без Мамми. Ты сумеешь ее выманить из дома?
Джош выпрямился.
– Я сумею. Вы увезете Мамми и мою девочку, а я останусь и придержу собак. Вот увидите, я справлюсь.
Пэйс кивнул, хотя Джош не мог этого видеть в темноте.
– Ладно. Значит, завтра в полночь встретимся у старой хлопковой плантации. Но если собак выпустят, мы все попадем в беду. Далеко нам не уйти.
Когда Джошуа пошел к выходу, Пэйс сказал вдогонку прерывающимся от волнения голосом:
– Прости, Джош.
Большой сильный человек не обернулся. Он поник головой и ответил голосом, хриплым от непролитых слез:
– Ничего ты не сможешь изменить, мальчик. И никто из нас не сможет.
Пэйс сжал кулаки и лежа долго смотрел в потолок, ничего не видя. Что-то надо делать, но, сдается, кроме него – некому.
Он плакал, но притворился, будто ничего подобного не происходит.
Рано утром Пэйс выскользнул из дома, прежде чем мать увидела синяк под глазом и распухшие от побоев губы. Не очень-то приятно видеть такую физиономию в зеркале. И матери тоже ее видеть ни к чему.
Ребра так болели, что, приехав в город, он уже задыхался, не имея возможности как следует вздохнуть. Но Пэйс дал себе обещание и намеревался его сдержать.
Пэйс ехал боковыми улицами, избегая прямого пути мимо лавки Хомера и дома мэра, где проживал один из закадычных дружков Чарли. Джо Митчеллу было двадцать четыре, но он все еще не покинул отцовский кров. У него не было особого желания заняться каким-нибудь полезным делом. Изящный особняк с причудливой железной решеткой, доставленной из Нового Орлеана, считался красивейшим домом в городе. Здесь было достаточно слуг для домашней работы и приготовления пищи. Мать Джо умерла, а отец допоздна занимался делами и не знал, как сын проводит свой досуг. Пэйс не раз слышал, как Чарли и его дружки обсуждали женщин, которых они тайком приводили в дом мэра, в то время как тот обсуждал политические дела с другими важными персонами Франкфурта. У Джо было все, чего только может пожелать человек, и при этом ему не надо было и пальцем шевельнуть. Все доставалось даром.
Пэйс, правда, не испытывал никаких завистлив чувств по поводу того, что у Джо есть все, а у него ничего. Он с момента своего появления на свет знал, что Чарли унаследует ферму и все имущество, а ему, Пэйсу придется самому пробиваться в жизни. Однако это его нисколько не тревожило. При первой же возможности уедет в колледж, чтобы выучиться на адвоката, а потом тоже займется во Франкфорте политикой. Настало время вразумить здешний люд, но теперешний отсталый мэр никогда не сможет этого сделать.
В город Пэйс приехал по причине, не имеющей никакого отношения к Джо, Чарли или Хомеру. По крайне мере сейчас. Пэйс отвел лошадь в закуток, где никто не мог ее увидеть, привязал там и скользнул в ближайший переулок.
Старик, живший в последней хижине на самой окраине города, был такой дряхлый, согбенный и седой, что не представлял для работорговца никакого интереса. После смерти хозяина он получил вольную, но дядюшке Джэз; свобода уже не доставляла никакого удовольствия. Он едва сводил концы с концами, подстригая тех, кто был слишком беден, чтобы пользоваться услугами городского брадобрея, но душа его снискала пищу путем стараний, о которых знали очень немногие.
Пэйс был одним из них. Как только он подошел к порогу лачуги, дядюшка Джэз, распахнув дверь, поспешно втащил его внутрь, прежде чем кто-либо успел заметить приход юноши.
– Глупый парень, – пробормотал старик, возвращаясь к очагу с тарелкой яичницы с ветчиной. – Тебе незачем сюда являться, когда повсюду рыщут эти молодчики.
Он окинул проницательным взглядом из-под кустистых седых бровей разбитое лицо Пэйса.
– Не иначе как досталось вчера вечером.
Пэйс, не обращая внимания на его ворчание, сказал:
– У меня двое на очереди сегодня в ночь. Джош позаботится об ищейках. А как насчет Хауэрда?
Джэз покачал седой головой и неодобрительно поцокал языком:
– Ты уже очень многих перебросил из здешней округи, за тобой следят. Дело опасное.
Пэйс в отчаянии сжал кулаки.
– Знаю, но я не могу допустить, чтобы они здесь оставались. Вчера Чарли и его парни изнасиловали Тесси. Не могу я оставить ее здесь, чтобы все снова повторилось.
Глаза под набрякшими веками затуманились печалью. Старик глядел вдаль, словно ничего не видя перед собой.
– Все идет своим чередом. И Тесси к этому привыкнет, как привыкла ее мать.
Пэйс едва не взорвался от ярости:
– Ты хочешь сказать, что она должна остаться? Да ты за кого? Да они убьют ее!
Старик опять цокнул языком и все тем же затуманенным взглядом следил, как юноша в ярости мерит шагами узкую комнатенку.
– Не она первая, не она последняя. Дай срок, парень, ты сам в этом убедишься. Не можешь ты изменить систему, спасая людей поодиночке. Нет, ты узнай все науки в твоем чудном колледже, а потом поезжай к президенту и расскажи ему, что у нас здесь творится. Пусть он законы переменит. Тогда ты поможешь не одному, а многим. А сейчас единственное, что мы можем, так это помочь случайным беглецам, которые к нам приходят, а ты обижаешь пришлых только потому, что думаешь больше о себе и помогаешь тем, кого хорошо знаешь.
Пэйс все это понимал. Он знал, что с отцовской фермы сбежало слишком много невольников, скоро заподозрят его и будут выслеживать всех, с кем он имеет дела. И Пэйс старался терпеть. Он часто делал вид, что не замечает жестокости и издевательства над черными рабами. Но сейчас он не мог сделать вид, будто с Тесси ничего не случилось.
– Если ты не поможешь мне, я сам справлюсь. Пэйс уже пошел к двери, когда старик его окликнул:
– Мы вытащим Тесси, но сам ты должен изменить поведение, парень. Ты должен примкнуть к ним, завести себе девчонку и вместе с ними охотиться за беглыми рабами и поливать бранью ниггеров, как все остальные, иначе ты мне больше не помощник.
Пэйса затошнило, но он сжал кулаки и подавил позыв. Он медленно обернулся к бывшему рабу и неохотно кивнул:
– Ладно, говори, как и что нужно делать.
На следующий день после того, как Тесси и Мамми благополучно переправились через Огайо, Пэйс задремал под густолиственными кленами на берегу ручья. Он всю ночь сидел на веслах, а потом довел беглянок до первого поста помощи беглым рабам на территории Индианы. Ребра у него были затянуты бинтами, но адская боль все не отпускала. Он ни на мгновение не сомкнул глаз в течение сорока восьми часов, и усталость доконала его. У Пэйса не осталось сил добраться до дому и получить очередную порцию кнута, Подложив руки под голову на берегу, поросшем густой травой, он задремал, не обращая внимания на удилище.
Постепенно, однако, до него стало доноситься какое-то серебристое журчание. Оно настойчиво вторгалось в сознание незнакомыми каденциями. Пэйс попытался отмахнуться от этих звуков, словно от комаров, но мелодия будоражила его, и скоро сонливость как рукой сняло. Вот звук приблизился и теперь напоминал ласковую песенку. Это неопасно, зато любопытно, что бы это могло быть. И Пэйс, наконец, совсем проснулся.
Открыв глаза, он вгляделся в темно-зеленую массу листьев, но не увидел ничего, кроме густой зеленой тени и серебристого мерцания ветвей. Он прислушался повнимательнее. Звук раздавался слева, певучий, тонкий, а потом Пэйс услышал легкий детский смех и улыбнулся, вспомнив, как в детстве ему рассказывали об ангелах, играющих на серебряных арфах. Он давным-давно не верил в ангелов, черт побери, но беззаботная невинность мелодии приятно ласкала слух. Он потянулся и стал ждать, когда звуки приблизятся.
Наверное, проказник карабкается с ветки на ветку. Песенка доносилась откуда-то сверху, раздаваясь прямо над его головой, и если бы он пригляделся повнимательнее, то наверняка бы увидел, как мелькнуло что-то голубое, и то был совсем не проблеск неба.
– Я обычно стреляю в птиц, которые меня будят, – громко крикнул Пэйс самым грозным тоном.
Серебристый звук замер, и юноша пожалел о своей резкости. Затем Пэйсу на нос упал кленовый листочек, и он усмехнулся:
– О, наверное, в моих кленах завелись ангелята. О Господи, что же теперь со мной будет?
Над его головой поплыл чистый детский смех. Пэйс удивился, кто же из чернокожих ребятишек осмелился проникнуть в эту часть их фермерских угодий, но ничего путного не приходило на ум. Он попытался представить себе белого отпрыска Чарли, но тот вряд ли мог поступать с белыми девушками так же, как с Тесси. Пэйс живо вспомнил некогда беззаботную, простодушно улыбающуюся девочку и ее теперешний вид, угрюмый от сознания унижения и позора.
Еще два кленовых листика лениво и плавно слетели ему на грудь. И вновь раздался тихий смех, словно ребенок ждал, какой ответ последует с его стороны. Пэйс схватил один из «носиков» и бросил его в говорливый ручей. В ответ раздался восторженный смех, и он отправил туда же второй. Восторг вылился в волшебную мелодию, спетую на каком-то незнакомом ему диалекте. Пэйс постарался разобрать слова, но смысл ускользал от него. Зная, что никто из рабов не спел бы подобной песни в такой странной манере, он попытался разглядеть существо, спрятавшееся в листве над ним, но опять увидел только что-то голубое и белое, когда оно взобралось повыше. Создание было женского рода. Белое – это, конечно, мелькнувшие панталоны, и ни один мужской голос не мог быть так приятен.
– Мне, между прочим, приходилось слышать об ангелах, которые падают с деревьев и ломают себе ножки, – предупредил он, – и тебе лучше спуститься вниз.
– Ангелы летают, – долетел до него такой же легкий и почти невесомый, как кленовые «носики», голос. Но, может, это ему почудилось с недосыпу или от жары? Его старший брат, конечно, поднял бы его на смех, если бы услышал, как Пэйс разговаривает с деревьями.
– Ангелы падают на грешную землю, – твердо заявил он, – и лучше тебе спуститься самой, прежде чем я доберусь до тебя.
Наступило минутное молчание. Ему отвечал только шелест листьев, трепещущих под дуновением легкого ветерка. А может, этот шум производил злокозненный эльф, перелетавший с одного дерева на другое? Теперь серебристый напев раздавался справа.
–Буду лежать, пока ты не спустишься, – пригрозил Пэйс, опершись головой на руки и вытянув ноги к ручью.
– Но ангелы умеют петь колыбельные песни, – ответил ребенок полнозвучным нездешним голосом.
Пэйс улыбнулся и снова закрыл глаза, ведь ее все равно не видно.
– Голубые птицы умеют петь песни. Давай спой, птичка. Я все равно успею тебя поймать, когда ты надумаешь слететь на землю.
Не обращая внимания на предостережения, она запела. Иногда Пэйс различал отдельные слова, их последовательность, знакомые рефрены о лошадках-качалках и спящих ребятках. «Значит, голубые птицы и ангелочки все-таки умеют изъясняться по-английски», – подумал он сонно.
Когда, наконец, изнеможение взяло верх, и Пэйс заснул, легкое создание, сидевшее на верхних ветвях, раздвинуло листья и осторожно взглянуло вниз.
Вид у Пэйса был неказистый, а синяков и кровоподтеков – больше, чем у мамы после ссоры с отцом.
Сочувственно вздохнув, девочка легко спустилась с дерева и тихонько положила в его скрещенные на груди руки недавно обретенное сокровище. Голубое перышко уютно угнездилось у него между пальцами, а сама она легко скользнула прочь, крепко прижимая к себе старую, замызганную куклу.
Глава 2
Мы ненавидим некоторых людей потому,
что не знаем их.
И не хотим узнать, потому что ненавидим.
Чарлз Калеб Колтон «Лакон»
Декабрь 1857 года
Дора крепко завязала ботинки и потянулась за серым шерстяным плащом. Зимы в Кентукки вряд ли холоднее и дождливее, чем в Корнуолле, но ей помнилось, что там все-таки было теплее и суше – наверное, потому, что ее никогда не выпускали в это время из дома.
За шесть лет большая часть воспоминаний успела потускнеть, да ей и некогда было тратить на них время. К тому же они оставили болезненный след в памяти, и девушке казалось, что лишний раз вспоминать ни к чему. Лучше папы Джона в целом мире никого и быть не могло, ну а если новая мать, Элизабет, казалась резче и несколько суровее, чем милая, хрупкая женщина, которую она не забыла, то Дора никогда не жаловалась. Ей пришлось понять, что, несмотря на евангельские заповеди, не кроткие наследуют землю, во всяком случае до тех пор, пока грубые и жестокие не превратят ее в пустыню.
Короче, она приняла свое место в новом мире, куда привезли ее приемные родители. Ей совсем нетрудно было скрывать фигуру в бесформенных платьях и прятать лицо в широкополых капорах, говорить, только когда к ней обращались, и выполнять все дела по хозяйству без понуканий. Образ жизни, довольно строгий и стесняющий инициативу, Доре, напротив, казался гораздо более свободным, чем тот, который она вела когда-то.
Простое платье делало ее не более привлекательной, чем остальные девушки, и парни с ней заигрывали не больше, чем с другими. В общем, ее оставили в покое. И это поистине удивительно, сколь многого можно добиться, будучи практически невидимкой. Дора убедилась, что вовсе не надо прятаться от взглядов, чтобы тебя не замечали.
Она незаметно выскользнула из дома с корзиной для яиц и направилась по дороге в город. В это время года яиц в корзине не было, но в ней удобно разместились банки с вареньем и джемами, приготовленными прошлым летом. Матушка Элизабет сказала, что их можно продать, а деньги использовать по собственному разумению. Дора могла бы легко насчитать с десяток вещиц, которые ей хочется купить, но сначала надо приобрести небольшие подарки для приемной родни. Она помнила, каким чрезвычайно торжественным и щедрым праздником было Рождество, и хотя условия ее жизни изменились неузнаваемо, она не могла забыть о необыкновенном значении этого дня.
Большая пузатая печь наполняла теплом торговый склад, и Дора отогревала большие пальцы ног, пока Салли, жена Билли Джона, оценивала стоимость содержимого банок. Доре с трудом верилось, что Билли Джон, которого она когда-то укусила за палец во время одной из детских ссор, теперь стал уже взрослым и держал магазин, и что отец Джо Митчелла стал мэром Шранкфорта. Ей недавно исполнилось четырнадцать, а старший брат Пэйса и его дружки совсем выросли и многие женились, заняв солидное положение в обществе. Вот так. Чарли еще не женился и не вступил во владение фермой, потому что ею по-прежнему заправлял отец, но Чарли уже играл заметную роль во многих местных делах и начинаниях.
Дора росла вместе с Пэйсом и его братом и чувствовала себя такой же взрослой и умудренной, хотя ее физическая зрелость значительно отставала от умственной. У нее все еще не развилась грудь, в то время как Джози Энн, будучи всего двумя годами старше, стала не только полногрудой, но и обзавелась десятком поклонников. Иногда, правда, нечасто, Доре хотелось тоже покрасоваться в розовых платьях с оборками, широкими, на обручах, юбками и весело похихикать с другими девушками, но затем она вспоминала о прошлом, и желание исчезало. Ноги согрелись, и Дору как магнитом потянуло к добру на полках. Она шила не очень хорошо, однако вполне терпимо. И Дора притронулась к куску мягкой серой шерсти, прикидывая, сколько потребуется ярдов на платье, и сколько это будет стоить. Уж сколько лет матушка Элизабет ходит на молебствия в старом платье. Дора понятия не имела, как она сумеет незаметно сшить для нее новое платье, но лучшего подарка и представить нельзя.
Дверь распахнулась, ворвался ветер, а вместе с ним влетели две молодые женщины в тарлатановых юбках на необъятных кринолинах. Весело смеясь, они подошли к стойке, не заметив Дору, стоявшую в дальнем углу. Дору люди вообще не часто замечали.
– Ты слышала? – прошептала одна из них на ухо жене Билли Джона. – На аукционе будет продаваться все имущество Маккоя за неуплату налогов. Папа говорит, что он бы сам не отказался приобрести несколько акров, но думает, что отец Джо Митчелла купит всю эту землю для сына.
Салли широко раскрыла глаза.
– Нет, ничего подобного я не слышала. Держу пари, Билли Джон тоже об этом ничего не знает. Том Маккой его лучший друг, и что же они теперь будут делать?
Одну из женщин Дора узнала, это была Джози Энн. А другая, наверное, одна из ее многочисленных кузин. Дора вращалась в тех же кругах, что и Джози, а так как та теперь думала лишь о поклонниках, то не обратила на Дору никакого внимания.
Джози сняла капор, украшенный цветами, и блестящие каштановые локоны явились во всей красе. Ее голос прозвучал задумчиво:
– Но это несправедливо, правда? Родные Томми владели этой землей с незапамятных времен. Я слышала, что сам Том нашел себе работу на речном судне.
На что Салли негодующе ответила:
– Джозефина Энндрьюс! Ты же прекрасно знаешь, почему все так получилось. Если бы отец Томми не давал пристанище беглым рабам, он и сейчас бы жил припеваючи. Но ведь нельзя воровать чужую собственность и чтобы все сходило тебе с рук. Так говорят мой папа и Билли Джон и имеют на это право. Все по закону: украл – плати. Его оштрафовали и посадили в тюрьму, но так и полагается, потому что он самый обыкновенный преступник. И, конечно, нехорошо, что у него сгорел табачный сарай, а ведь он столько труда вложил в свою плантацию и все делал своими руками, да, видно, Господь решил покарать его за грехи.
Нет, не тому ее учил папа Джон. И сама Дора, и многие другие в это не верили, но девушка хранила молчание. Она впервые слышала, что Маккой потерял свою ферму.
Джози Энн покачала головой:
– Но мне просто не верится, что мистер Маккой мог укрывать беглых рабов. То, что он слишком беден и не может иметь своих негров, еще не означает, будто он хоть сколько-нибудь симпатизирует аболиционистам.
Ответ ее кузины был более пронзительным и непреклонным, чем неуверенное замечание Джози:
– Мы потеряли тысячи долларов из-за этих янки и их воровских ухищрений! Да вот, мой папа заплатил три тысячи за нескольких парней, которых собирался продать в Новом Орлеане. И когда они сбежали, то папа не разрешил нам поехать за покупками в Цинциннати, как обещал раньше, потому что у него не было денег, и он велел нам подождать, пока черномазых поймают. А когда их нашли в Эвансвилле, эти самые аболиционисты заявили, что они не папина собственность! Аболиционисты – воры, вот именно, воры. И это преступно и грешно, что их наказывают за это не так часто, как следует. Ведь если бы янки украли лошадей, их бы тут же повесили. Их нужно наказать, чтобы неповадно было, и если мистер Маккой тоже аболиционист, значит, он потерял то, что нам должен. Папа сказал, что эти противные квакеры, что живут на том берегу…
Салли шикнула и кивнула на Дору. Все три женщины разом повернулись в ее сторону, но Дора вытащила кусок облюбованной шерсти и сделала вид, будто ничего не слышала. Друзья научили ее, что гнев Богу неугоден и что она должна только сочувствовать людям по причине их невежества.
Подобрав полы плаща и захватив рулон шерстяной ткани, девушка устремилась к прилавку и любезно кивнула женщинам. Джози Энн сразу же улыбнулась и начала тараторить о приближающемся рождественском бале, а Дора тем временем развернула ткань на прилавке, чтобы отмерить.
И только когда упомянули имя Пэйса, она снова навострила уши. Ей было известно, что в июне молодой человек окончил юридический колледж и теперь работал помощником адвоката в Лексингтоне. Дора еще не знала, что Пэйс недавно приехал домой. Она чувствовала его присутствие, но все же это было не то, как если бы знать наверняка. А Дора его ждала. Ему надо было кое-что обязательно узнать.