Страница:
– Ты не знаешь, о чем говоришь, голубая птичка. Сейчас я для тебя неподходящая компания.
– Ты сказал, что останешься, если у тебя будет женщина. Я и есть эта женщина.
Да, он знал, что именно поэтому она и пришла. Дора умела обращать против него его же собственные слова, да еще так мстительно. И самое удивительное, что, несмотря на его грубое и небрежное обращение с ней, она думала, что говорила. Никаких двусмысленностей между ними. Он сказал, что хочет женщину, и она предлагает ему себя. Вот и все, и дело с концом. Своим маленьким, но загадочным, непостижимым для него умом она решила, что надо спасти его от самого себя. И знает Бог, возможно, она права.
Но в душе его бушевала невидимая война. Рассудком он понимал, что Дора взрослая женщина, и она вправе вести себя как хочет. Он желал ее. Телу сейчас было безразлично, кто перед ним – накрашенная шлюха в красном шелковом халате или чопорная особа в сером квакерском платье. И ничто не может ему помешать взять ее. Но что-то, дотоле неизвестное и необычное, удерживало его. Пэйс решил, что это совесть.
– Не могу я поступить с тобой таким образом, – неуверенно возразил он, но никогда прежде не возражавшая совесть была так же слаба, как его рука, и Пэйс не знал, как ее укрепить.
– Но ты же вчера вечером смог, – заметила Дора.
– Я просто хотел поучить тебя уму-разуму. Ты, выходит, не очень способная ученица.
– Вовсе нет. Я все схватываю на лету. Ты просто плохо меня еще знаешь.
Пэйс едва не рассмеялся, услышав столь деловитый ответ. Да, конечно, он ее плохо знает, но узнать ее очень хорошо он не хотел, он просто желал получить низменное удовольствие, овладев ее телом.
– Если ты хоть ненадолго здесь задержишься, я тебя узнаю очень и очень хорошо, – предупредил он зловеще. Но угрозы не помогали, и когда Дора была ребенком.
– Да, в этом-то и вся суть. Разумеется…
Даже не глядя, Пайс видел, как ее носик сморщился, и она слегка надула губы, похожие на лук Купидона. Дора задумалась. А он затаил дыхание, гадая, где бродят сейчас ее волшебные думы.
– Но, может быть, это неподходящее время и место? Может быть, мне прийти к тебе вечером, в темноте? Ты это предпочитаешь?
О проклятие! Он проиграл. Его робкая совесть не может выдержать кругового артиллерийского огня. Пэйс повернулся на бок и заглянул снизу в лицо Доры. На нем выражались одновременно невинный страх и восторженная очарованность, и они доконали его. Он не хотел, чтобы она его боялась, его душа молила о восторженном восхищении. И Доре было свойственно и то и другое как раз в той мере, которая его обезоруживала.
– Нет, я не предпочитаю, – пробормотал он. И, не рассуждая больше, бессознательно наклонил голову и коснулся ее рта, соблазнительного, как яблоко искушения.
Дора закрыла глаза, чтобы полнее отдаться чуду его властного дыхания. Она даже решила сначала, что ей это удивительное прикосновение приснилось. Еще ничто в ее жизни не было таким реальным. Никто и никогда не прикасался к ней так. У нее сохранилось смутное воспоминание о том, как ее обнимала мать, о сдержанных поцелуях приемных родителей, но те бледные ласки не имели ничего общего со страстью, закипающей теперь между ней и Пэйсом. Ей казалось, что из его тела в нее изливается поток жизни, кровь стучала в жилах, она вдыхала аромат бытия, пока его губы все крепче впивались в ее рот. Можно высвободить руки и запутаться пальцами в его волосах, он был настоящий, живой, не фарфоровая кукла, не образ, порожденный ее воображением. Она могла потянуть его за волосы, тоже прижаться к нему губами. Пэйс жил жизнью, которой она еще не ведала.
Она никак не могла упиться сполна этим головокружительным нектаром. Она жадно приникла к его губам и, ощущая дрожь его дыхания, почувствовала, как становится частью его. Смешивая дыхание, они сливали воедино свои души, и она вскрикнула от радости.
Руки Доры, ласкающие густые волосы Пэйса, жили своей особой, независимой жизнью. Она познавала игру мышц его сильного тела, склонившегося над ней. Она чувствовала не всю его тяжесть, он ее берег, но она ничего не страшилась. Она жаждала этой тяжести. Она жаждала ощущать его всего и еще больше почувствовать себя настоящей и живой.
Когда рука Пэйса коснулась пуговиц на лифе ее платья, ее пальцы стремительно ринулись ему помогать. Ей хотелось ощутить на груди и свободное дуновение ветра, не только прикосновение его руки. Она не подозревала, как сильно это желание, пока он не дотронулся до нее, но движение его пальцев было так восхитительно, что иным просто не могло быть. А когда ладонью Пэйс обхватил ее грудь, Дора выгнулась, как кошка, которая радуется ласке. Он потер большим пальцем ее сосок, и ее пронзило удивившее своей остротой желание, но она приняла его как нечто должное. Удовольствие от ласки становилось все сильнее, все настойчивее. Дора не знала, как ей отвечать, но была уверена, что он ее всему научит. Она только крепче приникла к его рту. А его пальцы отнимали у нее остатки рассудка.
Потом его рот коснулся ее груди, и она снова вскрикнула от счастья, вцепившись руками в его плечи, он же вдвинул колено между ее ног, будто направив бурный поток желания по долгожданному руслу.
– Господи, Дора, ты сводишь меня с ума, – пробормотал он у ее щеки, покрывая поцелуями ее подбородок. – Если ты не поможешь мне, я не смогу остановиться.
– Не останавливайся, – прошептала она, – ты меня оживляешь. А я хочу жить, Пэйс. Это ты мне помоги.
Он и не собирался отступать, но это последнее слово затронуло его совесть. Словно предупреждая, Пэйс схватил ее руки и прижал к своей мятежной плоти.
– Вот что ты со мной делаешь. Ты хоть немного понимаешь, что будет с тобой, если мы станем продолжать в том же духе?
– Нет, еще не понимаю, но хотела бы это узнать. И она прижалась к нему всем телом, а ее пальцы скользнули вниз. Он застонал и приник лбом к ее лбу.
– Не трогай меня. Я стараюсь… – Но он не успел окончить фразы, она стала расстегивать пуговицы.
Пэйс облокотился на здоровую руку, нависая над ней, а больная лихорадочно стала ей помогать. Сейчас он взорвется. Пэйс служил в армии уже три года и знал, как использовать землю для разрядки. И сейчас это было бы самое лучшее, но с Дорой, лежащей под ним, с ее прекрасной обнаженной грудью, все было бы гораздо слаще. Да, в тысячу раз слаще.
Но вот ее неопытные пальцы справились с пуговицами, она ласково коснулась его обнаженной плоти, и его охватило безумное желание. Значит, если не на землю, то получится… туда, и… немедленно.
Пэйс застонал и перекатился на бок, извержение произошло на траве. Дора в испуге отняла, было, руку, но он схватил ее и прижал к чреслам, пока сотрясающие судороги не утихли. Тогда Пэйс поднес ее пальцы к губам и поцеловал.
– У меня так давно не было женщины, и я забыл, как вести себя прилично, – извинился он и отвел льняной локон с ее щеки. – Ты заслуживаешь лучшей участи, чем быть взятой застоявшимся жеребцом.
Большие голубые глаза смотрели на него с тревожным удивлением:
– И это все, чего ты хотел? Я не знала… Но она не находила слов, чтобы объяснить, чего не знала.
Пэйс нежно улыбнулся и легонько поцеловал ее в щеку.
– Нет, это не все, чего мне хотелось бы. Я хочу тебя, и сейчас у тебя есть возможность уйти нетронутой. Но если мы останемся вот так лежать вместе, я буду любить тебя и не растрачусь по дороге. Понимаешь?
По удивлению во взгляде он мог уверенно сказать, что нет, она его не поняла, и он почувствовал себя старым и потасканным. Но когда он опять коснулся ее губ, а она ему жадно ответила, ее неведающая греховность прожгла его насквозь. Он не знал, страдают ли женщины от неутоленных вожделений так же сильно, как мужчины, но Дора, по-видимому, готова была познать любовную науку: до конца. Пэйс только боялся, что ему не удастся доставить наслаждение в ее первый раз. У него не была опыта в общении с девственницами. Так что и ему предстояло вместе с ней чему-то научиться. Дора не протестовала, когда он стал расстегивать юбку, а потом помог снять лиф платья с длинными рукавами и положил ее, оставшуюся в одной рубашке, на груду юбок, Но самое исподнее он пока не снимал.
Кожа у нее была прозрачная, как фарфор. Единственные белые женщины, с которыми он прежде ложился, были дорогие шлюхи в борделях Лексингтона. То были уже немолодые женщины с вялой, тусклой плотью и шершавой кожей. А Дора была лучезарна и свежа, как летний день, с плотью крепкой и отзывчивой на малейшее прикосновение. Пэйс даже боялся, что оставит на ее коже синяки, если будет слишком напорист.
– Ты совершенство, Дора. Никого никогда не видел прекраснее тебя.
Он облокотился на здоровую руку и провел другой по холмам и низине тела, до которого позволено касаться только ему.
– Я худая и маленькая, – прозаично заметила она.
– Ты молода и прекрасна.
Пэйс поцеловал ее, и кровь снова застучала в венах от подступившего желания.
– Ты очаровательна и чудесна. И я не хочу губить твою красоту.
Она пристально посмотрела на него, но в ее взгляде совсем не было робости. Она погладила ладонью верхнюю часть его груди, где была расстегнута рубашка.
– Ты погубишь ее только вместе с собой.
Слова загадочные, но она часто говорила загадками. Пэйс не обратил на них внимания. Он знал, что иногда она живет в мире своих фантазий. Но то, чем они сейчас занимались, не имело никакого отношения к фантазиям.
Он стащил с себя рубашку, свернул и положил ей под голову – вроде подушки. Ему нравилось, что Дора смотрит на него изучающим взглядом. Особенно ему это нравилось потому, что ни один мужчина не видел ее такой. Когда пытливые девичьи пальцы коснулись его сосков, Пэйс ощутил жаркое удовольствие и в ответ, спустив рубашку, коснулся ртом ее груди.
Нетерпеливые крики Доры чуть опять не довели его до самоизвержения. Пэйс поспешно обнажил ее до талии и прижал к себе, давая ей познать, как это бывает, когда голая плоть касается такой же голой плоти. Она стала целовать его плечи, и он задрожал от нахлынувшей страсти. Дора так молода и прелестна. А ему мильон лет. Это, впрочем, не помешало ему пробежаться рукой по ее ягодицам и прижать ее к наболевшему от напряжения месту. Он снова был застегнут и только потерся о нее. Она, конечно, чувствует сейчас, как он возбужден. Пальцы Доры впились в его спину. Пэйс дотронулся до влажного места между ее ног.
– Теперь ты понимаешь, что я хочу делать с тобой, Дора?
Она закусила губу и кивнула. А Пэйс дразнил прикосновениями самую потаенную часть ее тела, и сейчас, казалось Доре, она не выдержит и разлетится на кусочки от одного этого, ввергающего в безумие касания. Мысль, а что же дальше, вдруг ужаснула ее. Но она ведь уже знала, когда он болел, она видела его мужскую плоть. Инстинкт подсказывал, что сейчас произойдет. И она почувствовала укол страха, но бояться было уже поздно. Ведь она же хотела, чтобы Пэйс никуда не уезжал и тем самым спасся от смерти на войне. И если сейчас ей будет больно, она готова за это платить.
Как хорошо он целуется, и Дора жадно отдалась поцелуям, позволяя Пэйсу лишать ее малейшей возможности сопротивляться соблазну, смысл которого теперь был ей полностью ясен.
Он стал ласкать грудь, и Дора задрожала от предвкушения, но Пэйс все целовал, и она уже стала задыхаться и желала одновременно, чтобы поцелуй никогда не кончался. Когда он стянул с ее ног последние покровы и ветерок заиграл ее обнаженной плотью, вот тогда она поняла, наконец, что с ней происходит.
Она стала частью земли, травой, и листьями, и ветром. Совсем голая, впервые в жизни ничем материальным не защищенная, она отдавала свое неприкрытое естество единственному человеку, который знал ее наизусть. И это сознание наполняло Дору чувством свободы и радости. Дора прижала к себе Пэйса как можно теснее.
То, что он с ней делал, уже не имело особого значения после всего свершившегося. Она поощряла его поцелуями и движениями рук и ног. А он с жадностью откликался и ласкал ее, пока девушка не доверилась ему окончательно. А затем последовал удар, заставивший ее вскрикнуть.
Сначала она не поняла, что с ней. Все сказала горячая, напряженная плоть Пэйса, проникшая в ее тело. Ее изумило ощущение абсолютной наполненности им. Было больно, но боль несла с собой невыразимое удовлетворение. А потом боль исчезла, заменившись чем-то иным, что было ей так необходимо, но чего она никак не могла обрести. Пэйс стонал от удовольствия, достигнув глубин ее существа.
Дору сжигал невыносимый огонь, освежал ветерок, ласкал солнечный свет, овевала прохлада. Их слившиеся тела были частью единого, живого, трепетного мира. А потом ей показалось, что внутри прогремел гром, чудесный, таинственный, непостижимый, и они вместе содрогнулись во вспышке молнии, и разделявшей, и сплавлявшей их воедино.
Горячий поток изливался в ее чрево. Дора закрыла глаза и оплела руками спину Пэйса, словно он был единственным якорем спасения в этом мире.
Глава 15
Пэйсу не хотелось пошевелиться. Никогда в жизни он не испытывал такого полного счастья. Даже мучительное подергивание в раненой руке и язвительные упреки совести потонули в забвении, пока он лежал вот так, не двигаясь, в гостеприимных и теплых объятиях Доры, вдыхая сладостный аромат ее кожи. Она стелилась под ним, как шелк. Редко он наслаждался подобной роскошью.
Но он тяжел, а она такая хрупкая. Как бы он ни хотел верить, что умер и вкушает небесное блаженство в ее объятиях, действительность постепенно брала свое. Со стоном Пэйс перекатился на бок. Он так обессилел, что был не в состоянии увлечь ее вместе с собой.
Так он и лежал, глядя вверх на деревья, слушая шелест листвы, стараясь осмыслить то, что сейчас произошло. Он чувствовал рядом Дору, тихую, теплую, до нее очень хочется опять дотронуться. Если бы он взглянул вниз, то увидел бы свидетельство ее невинности на своих чреслах. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким негодяем.
Пэйс все молчал, и она сделала движение, чтобы встать, и он ей не мешал. Он не знал, что надо делать, что говорить. Между ними нет ничего общего. Наверное, он может остаться еще на несколько дней, чтобы доставить ей удовольствие, но не больше. Будущего у них нет.
Он не может солгать Доре о любви. Не то чтобы ему вообще было трудно соврать при случае, но Доре ему лгать не хотелось. Это вроде как бы соврать самому Господу Богу. Она все равно будет знать правду, что бы он ни сказал.
Он слышал, как она плещется в крошечной заводи, что осталась еще от ручья. Он попытался вспомнить, что суховей погубил ее урожай, но мог думать только о том, как она сейчас выглядит, голая, разгоряченная его объятиями. Черт возьми, какой же он эгоистичный ублюдок.
Когда она опустилась около на колени с влажным платком, чтобы стереть с него пот, Пэйс, наконец, разрешил себе взглянуть на нее. Дора была совсем такая, как он воображал. Капельки воды, похожие на росу, проложили дорожку между задорными грудками с розовыми сосками. Влажные льняные локоны прилипли к разгоревшимся то ли от смущения, то ли от жары щекам. Взгляд скользнул к узкой талии и выпуклым бедрам, к треугольнику коричневатых волос. Он снова отвердел, глядя на нее, и по сгустившемуся румянцу он понял, что она тоже это заметила.
– Не хочешь разве уйти домой? – спросил он с горечью.
Еще никто за всю его жизнь не выражал ему сочувствия и нежности, и он не поверил ей сейчас. У нее были свои причины, почему она его соблазнила. Он отошлет ее туда, где ей хочется быть, и не нуждается он в ее ласковых ухищрениях.
Она замерла, рука недвижно остановилась, большие глаза устало ждали, что последует дальше, куда он ударит в следующий раз.
– Я думала, что нужна здесь, – наконец тихо ответила Дора, так как он молчал.
– Рука у меня почти зажила и больше не нуждается в твоем нежном попечении.
Он уже снял бинты. На истощенных мышцах багровели шрамы. Пэйс держал руку под углом, чтобы не так болел поврежденный мускул. Она бессознательно коснулась его больной руки.
И, наконец, подняла глаза и встретила его взгляд.
– А теперь ты останешься?
Проклятие, какую власть имеют над ним ее зовущие небесно-голубые глаза. Что-то внутри содрогнулось, и он велел своей совести замолчать.
– Ты придешь ко мне сегодня ночью? Она застенчиво кивнула и густо покраснела.
– Если хочешь.
Он облегченно вздохнул, почувствовал, как напряжение отпускает мышцы шеи, и вольготнее устроился на груде их одежды.
– Я зайду за тобой. Тебе не надо ходить одной, когда стемнеет.
Дора улыбнулась. Она улыбнулась по-настоящему, и ему показалось, что взошло солнце. Он снова ощутил волнение плоти. Имей он силы, он бы снова ее повалил и взял. Учитывая уже нанесенный ей ущерб, она должна быть благодарной за то, что он сейчас слаб.
– А ты думаешь, что все эти недели дорогу мне освещали феи? – поддразнила она его.
Да, все как-то неладно. Обнаженная Дора стоит около него на коленях. На нем тоже ничего нет. Она должна сейчас стыдиться, бояться, смущаться, а вовсе не смеяться и не дразнить его. Пэйс вдруг ощутил опьяняющее чувство свободы, исходящее от Доры, но не знал, что делать с этой свободой. Она бросила вызов привычному миру. Он чувствовал себя, как птица в клетке, дверца которой внезапно распахнулась. И не знал, как вести себя в изменившихся обстоятельствах.
Пэйс приподнялся на локоть. Волосы упали на лоб. Надо подстричься. Он не брился сегодня утром и заметил царапины на ее нежной груди. Он с усилием оторвал от нее взгляд и встретился с ее глазами. Как же он не подозревал раньше, что она так совершенно, так изящно сложена.
Когда он, наконец, посмотрел ей в лицо, взгляд у нее был уже несколько насторожен. Пэйсу не хотелось знать, что она сейчас может думать. Он остро ощущал, как изувечена рука и безобразен шрам на ребрах и весь он такой волосатый и грубый рядом с ее гладким, как шелк, совершенством. Тем более что его естество явно свидетельствовало сейчас о низменности его желаний. Просто удивительно, что она в ужасе не бежит от него.
– Я не хочу тебя насиловать, – сказал он глухо, – ты уже многим пожертвовала и неизвестно зачем.
Ее настороженность сменилась задумчивостью. Она ласково коснулась его небритого подбородка.
– Неужели так трудно поверить, что я сама этого хотела?
– Да, – ответил он резко. – Да, трудно. Не знаю, чего ты хочешь этим достичь, но я отчаянно хочу получить то, что ты мне предлагаешь. Во что бы то ни стало. А теперь убирайся, прежде чем тебя не пришли сюда искать.
И она отошла, оставив ему свою влажную рубашку – вытирать пот, и натянула прямо на тело нижнюю юбку и грубое платье из хлопка. Пэйс старался не пожирать ее взглядом, но ему трудно было отвести глаза, думая, что, возможно, больше никогда не увидит ее вот так.
Он надеялся, что она не поняла смысла только что сказанных им слов. Он мог лежать под этими деревьями хоть весь остаток недели, и никто бы его не хватился и не стал искать. Он не стоил того, чем она так бездумно ради него пожертвовала. И ему не хотелось, чтобы она поняла это, хотя бы сейчас.
Дора едва не выронила из рук суповую миску, когда вечером того же дня Пэйс вошел в столовую. Он был одет в вечерний костюм, как по торжественному случаю. На нем был застегнутый на все пуговицы сюртук в талию, хорошо накрахмаленная рубашка с жабо и узкий черный галстук, поддерживающий отложной воротник. Очевидно, он сменил мундир на партикулярное платье, чтобы сделать приятное отцу. Пэйс был выбрит и подстрижен. Зеленые глаза скучающе осмотрели все вокруг, а что касается Доры – она глаз не могла отвести от Пэйса. Во фрачном сюртуке и брюках он выглядел не менее величественно, чем в военной форме. Раненая рука была неестественно согнута, но его атлетическая фигура все равно производила великолепное впечатление, и с головы до ног он был совершенным джентльменом, как ему и следовало быть. Дора поверить не могла, что такой мужчина мог удостоить ее хотя бы взглядом.
Карлсон Николлз при виде сына что-то пробормотал, принимая суп из рук Доры.
– Полагаю, это значит, что ты снова отправляешься на войну.
– Я думаю поехать завтра к Энндрьюсам и привезти обратно Эми и Деллу, если, конечно, смогу взять экипаж, – натянуто сказал Пэйс, едва взглядывая на Дору.
– Хорошая мысль. Не понимаю, зачем эта глупая женщина вообще их увезла. Они же члены семьи. И эта проклятая жена Чарли тоже. Передай им то, что я сказал.
И Карлсон оторвал раздраженный взгляд от тарелки с супом.
– Какого черта ты стоишь? Забыл, что ли, как садиться?
На этот раз Пэйс прямо взглянул на Дору, и она с ужасом ощутила, как засален ее фартук, а платье мешковато, и подняла суповую миску, чтобы иметь предлог не смотреть на него.
– Я ожидаю, когда сядет за стол мисс Смайт, – ответил Пэйс все так же натянуто.
Карлсон недовольно фыркнул:
– Тебе придется ждать, пока горы не рассыплются в песок, если ты не возьмешь в руки кнут и не вобьешь немного ума в головы наших черномазых.
Повисло неловкое молчание, и Дора, наконец, нашлась:
– Садись, Пэйс. Я для тебя сейчас накрою. Цыпленок почти готов. Я только отнесу поднос с едой твоей матери и сразу пришлю вниз Энни обслужить тебя.
Она знала, что Пэйсу неизвестно о падении авторитета хозяев в здешних местах. К тому же он сейчас пытался подчеркнуть, что он джентльмен, в ее глазах и в своих собственных, и Дора терялась в догадках, как ему дать понять, что ей никакие доказательства не нужны. Насколько известно, прирожденные джентльмены давно повымерли и, возможно, были никчемные люди в свое время. Она указала Пэйсу на стул и подошла к буфету взять фарфоровые тарелки и серебряный прибор.
Пэйс бесшумно возник у нее за спиной, чем изрядно испугал, и протянул руку к тарелкам. Ее остро взбудоражило присутствие мужчины, который всего несколько часов назад держал ее, обнаженную, в своих объятиях. Она уже прекрасно знала его физическое естество и почувствовала кипучую силу тела, скрытую сейчас элегантным сюртуком. Он едва-едва не коснулся протянутой рукой ее груди, и она задержала дыхание на тот миг, когда он взял тарелку и коснулся пальцев Доры.
– Я сам могу поставить себе прибор и тебе тоже. Пойди позови Энни. И скажи моей матери, что если она хочет есть, то может сойти вниз и пообедать вместе с нами. Я буду очень рад помочь ей спуститься по лестнице.
Дора не понимала, почему он сделал такое далеко идущее предложение. С Пэйсом всегда трудно ждать каких-то готовых ответов. Она отдала ему тарелки, но на большее не согласилась.
– Уверена, что у вас с отцом есть многое, что обсудить, – пробормотала Дора. – А я поем, как обычно, вместе с твоей матерью.
Она сумела отстраниться от него и, закутав руки в передник, направилась к двери.
– Нет, черт возьми, ты должна есть здесь, как это тебе и полагается, – крикнул Пэйс ей вслед, – пора наконец нашей проклятой семье быть заодно!
Карлсон, удивленно вздернув брови, посмотрел на сына и вернулся к супу. Он давно сложил с себя семейные обязанности.
Дора могла разделить чувства Пэйса, но не могла представить, как он осуществит их на деле, и молча направилась в спальню его матери. Вообще-то попробовать не мешает.
Но когда она изложила Харриет мнение и пожелание сына обедать всем вместе, та посмотрела на Дору как на сумасшедшую.
– Пэйс хочет, чтобы я спустилась вниз ради удовольствия наблюдать, как он и его отец рвут друг друга в клочья? Нет, благодарю. Я отклоняю приглашение. – Она решительно устроилась в чрезмерно пухлом кресле возле постели. – Да я лучше умру с голоду.
Такого ответа Дора и ожидала, но ради Пэйса и чтобы мать не поссорилась с сыном, она сделала еще попытку.
– Пэйс будет вести себя отменно. И я напомню ему об этом, если он забудется. Для него все это многое значит. Он скоро вернется на войну. И это поможет воздействовать на прислугу. Может быть, вам удастся убедить кухонных девушек снова вернуться к своим обязанностям. У меня нет такого подхода к слугам, как у вас.
Харриет постучала ногой о пол и посмотрела в окно. Она уже довольно давно не просила опиумных капель. И большую часть дня теперь бодрствовала. Наверное, подумала Дора, ей ужасно скучно сидеть в своей спальне день-деньской, ничего не делая. Ей, наверное, очень хочется выйти из комнаты. И, возможно, Пэйс дал ей приемлемый повод нарушить добровольное затворничество в четырех стенах.
– Энни поможет вам уложить волосы, – робко заметила Дора. – Неужели вам не хочется снова надеть какое-нибудь красивое платье?
Харриет повернулась и смерила ее проницательным взглядом.
– Это тебе надо укладывать волосы в прическу и носить красивые платья, а то ты выглядишь как старая дева. И если будешь такой и впредь, то не сумеешь вызвать интерес у моего сына.
И Харриет жестом приказала Энни подать ей с туалетного столика серебряную щетку для волос.
Не смея выйти из боязни, что Харриет передумает, Дора осталась, чтобы помочь выбрать платье и надеть подходящее нижнее белье. Все было такое старомодное и не сидело как следует. К. тому же Дора мало разбиралась, как и что надо надевать под вечерний туалет. Однако она отыскала все, что требовалось для полной экипировки. Харриет уже нельзя было назвать красивой женщиной с ее двойным отвисшим подбородком и чрезмерно расплывшимися грудью и талией, но все же впервые за многие годы она оделась по-человечески. И Дора с облегчением вздохнула, когда Харриет, пошатываясь, заковыляла в незастегнутых туфлях к двери.
– Ты сказал, что останешься, если у тебя будет женщина. Я и есть эта женщина.
Да, он знал, что именно поэтому она и пришла. Дора умела обращать против него его же собственные слова, да еще так мстительно. И самое удивительное, что, несмотря на его грубое и небрежное обращение с ней, она думала, что говорила. Никаких двусмысленностей между ними. Он сказал, что хочет женщину, и она предлагает ему себя. Вот и все, и дело с концом. Своим маленьким, но загадочным, непостижимым для него умом она решила, что надо спасти его от самого себя. И знает Бог, возможно, она права.
Но в душе его бушевала невидимая война. Рассудком он понимал, что Дора взрослая женщина, и она вправе вести себя как хочет. Он желал ее. Телу сейчас было безразлично, кто перед ним – накрашенная шлюха в красном шелковом халате или чопорная особа в сером квакерском платье. И ничто не может ему помешать взять ее. Но что-то, дотоле неизвестное и необычное, удерживало его. Пэйс решил, что это совесть.
– Не могу я поступить с тобой таким образом, – неуверенно возразил он, но никогда прежде не возражавшая совесть была так же слаба, как его рука, и Пэйс не знал, как ее укрепить.
– Но ты же вчера вечером смог, – заметила Дора.
– Я просто хотел поучить тебя уму-разуму. Ты, выходит, не очень способная ученица.
– Вовсе нет. Я все схватываю на лету. Ты просто плохо меня еще знаешь.
Пэйс едва не рассмеялся, услышав столь деловитый ответ. Да, конечно, он ее плохо знает, но узнать ее очень хорошо он не хотел, он просто желал получить низменное удовольствие, овладев ее телом.
– Если ты хоть ненадолго здесь задержишься, я тебя узнаю очень и очень хорошо, – предупредил он зловеще. Но угрозы не помогали, и когда Дора была ребенком.
– Да, в этом-то и вся суть. Разумеется…
Даже не глядя, Пайс видел, как ее носик сморщился, и она слегка надула губы, похожие на лук Купидона. Дора задумалась. А он затаил дыхание, гадая, где бродят сейчас ее волшебные думы.
– Но, может быть, это неподходящее время и место? Может быть, мне прийти к тебе вечером, в темноте? Ты это предпочитаешь?
О проклятие! Он проиграл. Его робкая совесть не может выдержать кругового артиллерийского огня. Пэйс повернулся на бок и заглянул снизу в лицо Доры. На нем выражались одновременно невинный страх и восторженная очарованность, и они доконали его. Он не хотел, чтобы она его боялась, его душа молила о восторженном восхищении. И Доре было свойственно и то и другое как раз в той мере, которая его обезоруживала.
– Нет, я не предпочитаю, – пробормотал он. И, не рассуждая больше, бессознательно наклонил голову и коснулся ее рта, соблазнительного, как яблоко искушения.
Дора закрыла глаза, чтобы полнее отдаться чуду его властного дыхания. Она даже решила сначала, что ей это удивительное прикосновение приснилось. Еще ничто в ее жизни не было таким реальным. Никто и никогда не прикасался к ней так. У нее сохранилось смутное воспоминание о том, как ее обнимала мать, о сдержанных поцелуях приемных родителей, но те бледные ласки не имели ничего общего со страстью, закипающей теперь между ней и Пэйсом. Ей казалось, что из его тела в нее изливается поток жизни, кровь стучала в жилах, она вдыхала аромат бытия, пока его губы все крепче впивались в ее рот. Можно высвободить руки и запутаться пальцами в его волосах, он был настоящий, живой, не фарфоровая кукла, не образ, порожденный ее воображением. Она могла потянуть его за волосы, тоже прижаться к нему губами. Пэйс жил жизнью, которой она еще не ведала.
Она никак не могла упиться сполна этим головокружительным нектаром. Она жадно приникла к его губам и, ощущая дрожь его дыхания, почувствовала, как становится частью его. Смешивая дыхание, они сливали воедино свои души, и она вскрикнула от радости.
Руки Доры, ласкающие густые волосы Пэйса, жили своей особой, независимой жизнью. Она познавала игру мышц его сильного тела, склонившегося над ней. Она чувствовала не всю его тяжесть, он ее берег, но она ничего не страшилась. Она жаждала этой тяжести. Она жаждала ощущать его всего и еще больше почувствовать себя настоящей и живой.
Когда рука Пэйса коснулась пуговиц на лифе ее платья, ее пальцы стремительно ринулись ему помогать. Ей хотелось ощутить на груди и свободное дуновение ветра, не только прикосновение его руки. Она не подозревала, как сильно это желание, пока он не дотронулся до нее, но движение его пальцев было так восхитительно, что иным просто не могло быть. А когда ладонью Пэйс обхватил ее грудь, Дора выгнулась, как кошка, которая радуется ласке. Он потер большим пальцем ее сосок, и ее пронзило удивившее своей остротой желание, но она приняла его как нечто должное. Удовольствие от ласки становилось все сильнее, все настойчивее. Дора не знала, как ей отвечать, но была уверена, что он ее всему научит. Она только крепче приникла к его рту. А его пальцы отнимали у нее остатки рассудка.
Потом его рот коснулся ее груди, и она снова вскрикнула от счастья, вцепившись руками в его плечи, он же вдвинул колено между ее ног, будто направив бурный поток желания по долгожданному руслу.
– Господи, Дора, ты сводишь меня с ума, – пробормотал он у ее щеки, покрывая поцелуями ее подбородок. – Если ты не поможешь мне, я не смогу остановиться.
– Не останавливайся, – прошептала она, – ты меня оживляешь. А я хочу жить, Пэйс. Это ты мне помоги.
Он и не собирался отступать, но это последнее слово затронуло его совесть. Словно предупреждая, Пэйс схватил ее руки и прижал к своей мятежной плоти.
– Вот что ты со мной делаешь. Ты хоть немного понимаешь, что будет с тобой, если мы станем продолжать в том же духе?
– Нет, еще не понимаю, но хотела бы это узнать. И она прижалась к нему всем телом, а ее пальцы скользнули вниз. Он застонал и приник лбом к ее лбу.
– Не трогай меня. Я стараюсь… – Но он не успел окончить фразы, она стала расстегивать пуговицы.
Пэйс облокотился на здоровую руку, нависая над ней, а больная лихорадочно стала ей помогать. Сейчас он взорвется. Пэйс служил в армии уже три года и знал, как использовать землю для разрядки. И сейчас это было бы самое лучшее, но с Дорой, лежащей под ним, с ее прекрасной обнаженной грудью, все было бы гораздо слаще. Да, в тысячу раз слаще.
Но вот ее неопытные пальцы справились с пуговицами, она ласково коснулась его обнаженной плоти, и его охватило безумное желание. Значит, если не на землю, то получится… туда, и… немедленно.
Пэйс застонал и перекатился на бок, извержение произошло на траве. Дора в испуге отняла, было, руку, но он схватил ее и прижал к чреслам, пока сотрясающие судороги не утихли. Тогда Пэйс поднес ее пальцы к губам и поцеловал.
– У меня так давно не было женщины, и я забыл, как вести себя прилично, – извинился он и отвел льняной локон с ее щеки. – Ты заслуживаешь лучшей участи, чем быть взятой застоявшимся жеребцом.
Большие голубые глаза смотрели на него с тревожным удивлением:
– И это все, чего ты хотел? Я не знала… Но она не находила слов, чтобы объяснить, чего не знала.
Пэйс нежно улыбнулся и легонько поцеловал ее в щеку.
– Нет, это не все, чего мне хотелось бы. Я хочу тебя, и сейчас у тебя есть возможность уйти нетронутой. Но если мы останемся вот так лежать вместе, я буду любить тебя и не растрачусь по дороге. Понимаешь?
По удивлению во взгляде он мог уверенно сказать, что нет, она его не поняла, и он почувствовал себя старым и потасканным. Но когда он опять коснулся ее губ, а она ему жадно ответила, ее неведающая греховность прожгла его насквозь. Он не знал, страдают ли женщины от неутоленных вожделений так же сильно, как мужчины, но Дора, по-видимому, готова была познать любовную науку: до конца. Пэйс только боялся, что ему не удастся доставить наслаждение в ее первый раз. У него не была опыта в общении с девственницами. Так что и ему предстояло вместе с ней чему-то научиться. Дора не протестовала, когда он стал расстегивать юбку, а потом помог снять лиф платья с длинными рукавами и положил ее, оставшуюся в одной рубашке, на груду юбок, Но самое исподнее он пока не снимал.
Кожа у нее была прозрачная, как фарфор. Единственные белые женщины, с которыми он прежде ложился, были дорогие шлюхи в борделях Лексингтона. То были уже немолодые женщины с вялой, тусклой плотью и шершавой кожей. А Дора была лучезарна и свежа, как летний день, с плотью крепкой и отзывчивой на малейшее прикосновение. Пэйс даже боялся, что оставит на ее коже синяки, если будет слишком напорист.
– Ты совершенство, Дора. Никого никогда не видел прекраснее тебя.
Он облокотился на здоровую руку и провел другой по холмам и низине тела, до которого позволено касаться только ему.
– Я худая и маленькая, – прозаично заметила она.
– Ты молода и прекрасна.
Пэйс поцеловал ее, и кровь снова застучала в венах от подступившего желания.
– Ты очаровательна и чудесна. И я не хочу губить твою красоту.
Она пристально посмотрела на него, но в ее взгляде совсем не было робости. Она погладила ладонью верхнюю часть его груди, где была расстегнута рубашка.
– Ты погубишь ее только вместе с собой.
Слова загадочные, но она часто говорила загадками. Пэйс не обратил на них внимания. Он знал, что иногда она живет в мире своих фантазий. Но то, чем они сейчас занимались, не имело никакого отношения к фантазиям.
Он стащил с себя рубашку, свернул и положил ей под голову – вроде подушки. Ему нравилось, что Дора смотрит на него изучающим взглядом. Особенно ему это нравилось потому, что ни один мужчина не видел ее такой. Когда пытливые девичьи пальцы коснулись его сосков, Пэйс ощутил жаркое удовольствие и в ответ, спустив рубашку, коснулся ртом ее груди.
Нетерпеливые крики Доры чуть опять не довели его до самоизвержения. Пэйс поспешно обнажил ее до талии и прижал к себе, давая ей познать, как это бывает, когда голая плоть касается такой же голой плоти. Она стала целовать его плечи, и он задрожал от нахлынувшей страсти. Дора так молода и прелестна. А ему мильон лет. Это, впрочем, не помешало ему пробежаться рукой по ее ягодицам и прижать ее к наболевшему от напряжения месту. Он снова был застегнут и только потерся о нее. Она, конечно, чувствует сейчас, как он возбужден. Пальцы Доры впились в его спину. Пэйс дотронулся до влажного места между ее ног.
– Теперь ты понимаешь, что я хочу делать с тобой, Дора?
Она закусила губу и кивнула. А Пэйс дразнил прикосновениями самую потаенную часть ее тела, и сейчас, казалось Доре, она не выдержит и разлетится на кусочки от одного этого, ввергающего в безумие касания. Мысль, а что же дальше, вдруг ужаснула ее. Но она ведь уже знала, когда он болел, она видела его мужскую плоть. Инстинкт подсказывал, что сейчас произойдет. И она почувствовала укол страха, но бояться было уже поздно. Ведь она же хотела, чтобы Пэйс никуда не уезжал и тем самым спасся от смерти на войне. И если сейчас ей будет больно, она готова за это платить.
Как хорошо он целуется, и Дора жадно отдалась поцелуям, позволяя Пэйсу лишать ее малейшей возможности сопротивляться соблазну, смысл которого теперь был ей полностью ясен.
Он стал ласкать грудь, и Дора задрожала от предвкушения, но Пэйс все целовал, и она уже стала задыхаться и желала одновременно, чтобы поцелуй никогда не кончался. Когда он стянул с ее ног последние покровы и ветерок заиграл ее обнаженной плотью, вот тогда она поняла, наконец, что с ней происходит.
Она стала частью земли, травой, и листьями, и ветром. Совсем голая, впервые в жизни ничем материальным не защищенная, она отдавала свое неприкрытое естество единственному человеку, который знал ее наизусть. И это сознание наполняло Дору чувством свободы и радости. Дора прижала к себе Пэйса как можно теснее.
То, что он с ней делал, уже не имело особого значения после всего свершившегося. Она поощряла его поцелуями и движениями рук и ног. А он с жадностью откликался и ласкал ее, пока девушка не доверилась ему окончательно. А затем последовал удар, заставивший ее вскрикнуть.
Сначала она не поняла, что с ней. Все сказала горячая, напряженная плоть Пэйса, проникшая в ее тело. Ее изумило ощущение абсолютной наполненности им. Было больно, но боль несла с собой невыразимое удовлетворение. А потом боль исчезла, заменившись чем-то иным, что было ей так необходимо, но чего она никак не могла обрести. Пэйс стонал от удовольствия, достигнув глубин ее существа.
Дору сжигал невыносимый огонь, освежал ветерок, ласкал солнечный свет, овевала прохлада. Их слившиеся тела были частью единого, живого, трепетного мира. А потом ей показалось, что внутри прогремел гром, чудесный, таинственный, непостижимый, и они вместе содрогнулись во вспышке молнии, и разделявшей, и сплавлявшей их воедино.
Горячий поток изливался в ее чрево. Дора закрыла глаза и оплела руками спину Пэйса, словно он был единственным якорем спасения в этом мире.
Глава 15
Сомнения-предатели: они
Проигрывать нас часто заставляют
Там, где могли б мы выиграть, мешая
Нам попытаться…
У. Шекспир «Мера за меру»[4]
Пэйсу не хотелось пошевелиться. Никогда в жизни он не испытывал такого полного счастья. Даже мучительное подергивание в раненой руке и язвительные упреки совести потонули в забвении, пока он лежал вот так, не двигаясь, в гостеприимных и теплых объятиях Доры, вдыхая сладостный аромат ее кожи. Она стелилась под ним, как шелк. Редко он наслаждался подобной роскошью.
Но он тяжел, а она такая хрупкая. Как бы он ни хотел верить, что умер и вкушает небесное блаженство в ее объятиях, действительность постепенно брала свое. Со стоном Пэйс перекатился на бок. Он так обессилел, что был не в состоянии увлечь ее вместе с собой.
Так он и лежал, глядя вверх на деревья, слушая шелест листвы, стараясь осмыслить то, что сейчас произошло. Он чувствовал рядом Дору, тихую, теплую, до нее очень хочется опять дотронуться. Если бы он взглянул вниз, то увидел бы свидетельство ее невинности на своих чреслах. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким негодяем.
Пэйс все молчал, и она сделала движение, чтобы встать, и он ей не мешал. Он не знал, что надо делать, что говорить. Между ними нет ничего общего. Наверное, он может остаться еще на несколько дней, чтобы доставить ей удовольствие, но не больше. Будущего у них нет.
Он не может солгать Доре о любви. Не то чтобы ему вообще было трудно соврать при случае, но Доре ему лгать не хотелось. Это вроде как бы соврать самому Господу Богу. Она все равно будет знать правду, что бы он ни сказал.
Он слышал, как она плещется в крошечной заводи, что осталась еще от ручья. Он попытался вспомнить, что суховей погубил ее урожай, но мог думать только о том, как она сейчас выглядит, голая, разгоряченная его объятиями. Черт возьми, какой же он эгоистичный ублюдок.
Когда она опустилась около на колени с влажным платком, чтобы стереть с него пот, Пэйс, наконец, разрешил себе взглянуть на нее. Дора была совсем такая, как он воображал. Капельки воды, похожие на росу, проложили дорожку между задорными грудками с розовыми сосками. Влажные льняные локоны прилипли к разгоревшимся то ли от смущения, то ли от жары щекам. Взгляд скользнул к узкой талии и выпуклым бедрам, к треугольнику коричневатых волос. Он снова отвердел, глядя на нее, и по сгустившемуся румянцу он понял, что она тоже это заметила.
– Не хочешь разве уйти домой? – спросил он с горечью.
Еще никто за всю его жизнь не выражал ему сочувствия и нежности, и он не поверил ей сейчас. У нее были свои причины, почему она его соблазнила. Он отошлет ее туда, где ей хочется быть, и не нуждается он в ее ласковых ухищрениях.
Она замерла, рука недвижно остановилась, большие глаза устало ждали, что последует дальше, куда он ударит в следующий раз.
– Я думала, что нужна здесь, – наконец тихо ответила Дора, так как он молчал.
– Рука у меня почти зажила и больше не нуждается в твоем нежном попечении.
Он уже снял бинты. На истощенных мышцах багровели шрамы. Пэйс держал руку под углом, чтобы не так болел поврежденный мускул. Она бессознательно коснулась его больной руки.
И, наконец, подняла глаза и встретила его взгляд.
– А теперь ты останешься?
Проклятие, какую власть имеют над ним ее зовущие небесно-голубые глаза. Что-то внутри содрогнулось, и он велел своей совести замолчать.
– Ты придешь ко мне сегодня ночью? Она застенчиво кивнула и густо покраснела.
– Если хочешь.
Он облегченно вздохнул, почувствовал, как напряжение отпускает мышцы шеи, и вольготнее устроился на груде их одежды.
– Я зайду за тобой. Тебе не надо ходить одной, когда стемнеет.
Дора улыбнулась. Она улыбнулась по-настоящему, и ему показалось, что взошло солнце. Он снова ощутил волнение плоти. Имей он силы, он бы снова ее повалил и взял. Учитывая уже нанесенный ей ущерб, она должна быть благодарной за то, что он сейчас слаб.
– А ты думаешь, что все эти недели дорогу мне освещали феи? – поддразнила она его.
Да, все как-то неладно. Обнаженная Дора стоит около него на коленях. На нем тоже ничего нет. Она должна сейчас стыдиться, бояться, смущаться, а вовсе не смеяться и не дразнить его. Пэйс вдруг ощутил опьяняющее чувство свободы, исходящее от Доры, но не знал, что делать с этой свободой. Она бросила вызов привычному миру. Он чувствовал себя, как птица в клетке, дверца которой внезапно распахнулась. И не знал, как вести себя в изменившихся обстоятельствах.
Пэйс приподнялся на локоть. Волосы упали на лоб. Надо подстричься. Он не брился сегодня утром и заметил царапины на ее нежной груди. Он с усилием оторвал от нее взгляд и встретился с ее глазами. Как же он не подозревал раньше, что она так совершенно, так изящно сложена.
Когда он, наконец, посмотрел ей в лицо, взгляд у нее был уже несколько насторожен. Пэйсу не хотелось знать, что она сейчас может думать. Он остро ощущал, как изувечена рука и безобразен шрам на ребрах и весь он такой волосатый и грубый рядом с ее гладким, как шелк, совершенством. Тем более что его естество явно свидетельствовало сейчас о низменности его желаний. Просто удивительно, что она в ужасе не бежит от него.
– Я не хочу тебя насиловать, – сказал он глухо, – ты уже многим пожертвовала и неизвестно зачем.
Ее настороженность сменилась задумчивостью. Она ласково коснулась его небритого подбородка.
– Неужели так трудно поверить, что я сама этого хотела?
– Да, – ответил он резко. – Да, трудно. Не знаю, чего ты хочешь этим достичь, но я отчаянно хочу получить то, что ты мне предлагаешь. Во что бы то ни стало. А теперь убирайся, прежде чем тебя не пришли сюда искать.
И она отошла, оставив ему свою влажную рубашку – вытирать пот, и натянула прямо на тело нижнюю юбку и грубое платье из хлопка. Пэйс старался не пожирать ее взглядом, но ему трудно было отвести глаза, думая, что, возможно, больше никогда не увидит ее вот так.
Он надеялся, что она не поняла смысла только что сказанных им слов. Он мог лежать под этими деревьями хоть весь остаток недели, и никто бы его не хватился и не стал искать. Он не стоил того, чем она так бездумно ради него пожертвовала. И ему не хотелось, чтобы она поняла это, хотя бы сейчас.
Дора едва не выронила из рук суповую миску, когда вечером того же дня Пэйс вошел в столовую. Он был одет в вечерний костюм, как по торжественному случаю. На нем был застегнутый на все пуговицы сюртук в талию, хорошо накрахмаленная рубашка с жабо и узкий черный галстук, поддерживающий отложной воротник. Очевидно, он сменил мундир на партикулярное платье, чтобы сделать приятное отцу. Пэйс был выбрит и подстрижен. Зеленые глаза скучающе осмотрели все вокруг, а что касается Доры – она глаз не могла отвести от Пэйса. Во фрачном сюртуке и брюках он выглядел не менее величественно, чем в военной форме. Раненая рука была неестественно согнута, но его атлетическая фигура все равно производила великолепное впечатление, и с головы до ног он был совершенным джентльменом, как ему и следовало быть. Дора поверить не могла, что такой мужчина мог удостоить ее хотя бы взглядом.
Карлсон Николлз при виде сына что-то пробормотал, принимая суп из рук Доры.
– Полагаю, это значит, что ты снова отправляешься на войну.
– Я думаю поехать завтра к Энндрьюсам и привезти обратно Эми и Деллу, если, конечно, смогу взять экипаж, – натянуто сказал Пэйс, едва взглядывая на Дору.
– Хорошая мысль. Не понимаю, зачем эта глупая женщина вообще их увезла. Они же члены семьи. И эта проклятая жена Чарли тоже. Передай им то, что я сказал.
И Карлсон оторвал раздраженный взгляд от тарелки с супом.
– Какого черта ты стоишь? Забыл, что ли, как садиться?
На этот раз Пэйс прямо взглянул на Дору, и она с ужасом ощутила, как засален ее фартук, а платье мешковато, и подняла суповую миску, чтобы иметь предлог не смотреть на него.
– Я ожидаю, когда сядет за стол мисс Смайт, – ответил Пэйс все так же натянуто.
Карлсон недовольно фыркнул:
– Тебе придется ждать, пока горы не рассыплются в песок, если ты не возьмешь в руки кнут и не вобьешь немного ума в головы наших черномазых.
Повисло неловкое молчание, и Дора, наконец, нашлась:
– Садись, Пэйс. Я для тебя сейчас накрою. Цыпленок почти готов. Я только отнесу поднос с едой твоей матери и сразу пришлю вниз Энни обслужить тебя.
Она знала, что Пэйсу неизвестно о падении авторитета хозяев в здешних местах. К тому же он сейчас пытался подчеркнуть, что он джентльмен, в ее глазах и в своих собственных, и Дора терялась в догадках, как ему дать понять, что ей никакие доказательства не нужны. Насколько известно, прирожденные джентльмены давно повымерли и, возможно, были никчемные люди в свое время. Она указала Пэйсу на стул и подошла к буфету взять фарфоровые тарелки и серебряный прибор.
Пэйс бесшумно возник у нее за спиной, чем изрядно испугал, и протянул руку к тарелкам. Ее остро взбудоражило присутствие мужчины, который всего несколько часов назад держал ее, обнаженную, в своих объятиях. Она уже прекрасно знала его физическое естество и почувствовала кипучую силу тела, скрытую сейчас элегантным сюртуком. Он едва-едва не коснулся протянутой рукой ее груди, и она задержала дыхание на тот миг, когда он взял тарелку и коснулся пальцев Доры.
– Я сам могу поставить себе прибор и тебе тоже. Пойди позови Энни. И скажи моей матери, что если она хочет есть, то может сойти вниз и пообедать вместе с нами. Я буду очень рад помочь ей спуститься по лестнице.
Дора не понимала, почему он сделал такое далеко идущее предложение. С Пэйсом всегда трудно ждать каких-то готовых ответов. Она отдала ему тарелки, но на большее не согласилась.
– Уверена, что у вас с отцом есть многое, что обсудить, – пробормотала Дора. – А я поем, как обычно, вместе с твоей матерью.
Она сумела отстраниться от него и, закутав руки в передник, направилась к двери.
– Нет, черт возьми, ты должна есть здесь, как это тебе и полагается, – крикнул Пэйс ей вслед, – пора наконец нашей проклятой семье быть заодно!
Карлсон, удивленно вздернув брови, посмотрел на сына и вернулся к супу. Он давно сложил с себя семейные обязанности.
Дора могла разделить чувства Пэйса, но не могла представить, как он осуществит их на деле, и молча направилась в спальню его матери. Вообще-то попробовать не мешает.
Но когда она изложила Харриет мнение и пожелание сына обедать всем вместе, та посмотрела на Дору как на сумасшедшую.
– Пэйс хочет, чтобы я спустилась вниз ради удовольствия наблюдать, как он и его отец рвут друг друга в клочья? Нет, благодарю. Я отклоняю приглашение. – Она решительно устроилась в чрезмерно пухлом кресле возле постели. – Да я лучше умру с голоду.
Такого ответа Дора и ожидала, но ради Пэйса и чтобы мать не поссорилась с сыном, она сделала еще попытку.
– Пэйс будет вести себя отменно. И я напомню ему об этом, если он забудется. Для него все это многое значит. Он скоро вернется на войну. И это поможет воздействовать на прислугу. Может быть, вам удастся убедить кухонных девушек снова вернуться к своим обязанностям. У меня нет такого подхода к слугам, как у вас.
Харриет постучала ногой о пол и посмотрела в окно. Она уже довольно давно не просила опиумных капель. И большую часть дня теперь бодрствовала. Наверное, подумала Дора, ей ужасно скучно сидеть в своей спальне день-деньской, ничего не делая. Ей, наверное, очень хочется выйти из комнаты. И, возможно, Пэйс дал ей приемлемый повод нарушить добровольное затворничество в четырех стенах.
– Энни поможет вам уложить волосы, – робко заметила Дора. – Неужели вам не хочется снова надеть какое-нибудь красивое платье?
Харриет повернулась и смерила ее проницательным взглядом.
– Это тебе надо укладывать волосы в прическу и носить красивые платья, а то ты выглядишь как старая дева. И если будешь такой и впредь, то не сумеешь вызвать интерес у моего сына.
И Харриет жестом приказала Энни подать ей с туалетного столика серебряную щетку для волос.
Не смея выйти из боязни, что Харриет передумает, Дора осталась, чтобы помочь выбрать платье и надеть подходящее нижнее белье. Все было такое старомодное и не сидело как следует. К. тому же Дора мало разбиралась, как и что надо надевать под вечерний туалет. Однако она отыскала все, что требовалось для полной экипировки. Харриет уже нельзя было назвать красивой женщиной с ее двойным отвисшим подбородком и чрезмерно расплывшимися грудью и талией, но все же впервые за многие годы она оделась по-человечески. И Дора с облегчением вздохнула, когда Харриет, пошатываясь, заковыляла в незастегнутых туфлях к двери.