Рейнольдс Аластер. Космический Апокалипсис

   — Я пока никаких призраков не видела, — сказала Хоури.
   — Еще увидишь, вернее, услышишь. И очень скоро, — последовал ответ.
   Действия Триумвира странны, думала Хоури. Несколько раз Вольева намекала, что эта каюта — ее тайное личное убежище на борту корабля, и что остальные — Саджаки, Хегази и еще две женщины — даже не подозревают о существовании Паучника. Странно, что она решилась выдать свой секрет Хоури так быстро, то есть после столь недавнего знакомства. Вольева — одиночка, выделяющаяся замкнутостью даже среди экипажа военизированных химерийцев, и Хоури не могла бы поверить, что ею вдруг овладел приступ доверчивости. Она всячески демонстрирует Хоури свое дружелюбие, но в ее дружеских жестах есть что-то искусственное. Они слишком запланированы, в них нет ощущения спонтанности. Когда Вольева делает подобный жест — например, приглашает поболтать, посплетничать, пошутить, всегда возникает ощущение, что она часами репетировала свое обращение, чтобы оно прозвучало совершенно натурально. Хоури встречала таких людей и раньше — на войне. Сначала они кажутся цельными, но потом оказывается, что они или иностранные шпионы, или стукачи, собирающие информацию для старших офицеров. Вольева старается говорить о Паучнике как бы мельком, случайно, но Хоури понимала, что призраки — лишь приманка, а вовсе не главное в этом разговоре. В голову Хоури лезли разные мысли, в том числе и такая, что Вольева привела ее сюда, чтобы здесь и оставить. Не обязательно живую.
   Оказалось, что это не так.
   — Кстати, есть одна вещь, о которой я хотела тебя спросить, — легкомысленным тоном сказала Вольева. — Слова «Похититель Солнц» тебе пока ничего не говорят?
   — Нет, — ответила Хоури. — А должны?
   — Да нет, едва ли… Просто вспомнилось, вот и все. Слишком долго объяснять, почему… ладно, не бери в голову.
   Все это звучало не более убедительно, чем предсказания гадалки из трущоб.
   — Ладно не буду, — ответила Хоури и спросила сама: — А почему ты сказала «пока»?
   Вольева внутренне обругала себя. Неужели она все испортила? Пожалуй, нет. Она задала вопрос совершенно беспечно, а в поведении Хоури не было ничего, свидетельствовавшего, что она не просто удивилась… и все же… сейчас не время делать ошибки.
   — Неужели я так сказала? — воскликнула она, надеясь, что придала голосу нужную дозу удивления, смешанного с небрежностью. — Просто, должно быть, сказалось так, вот и все. — И тут же сменила тему: — Погляди-ка вон на ту звезду, на ту, что слегка красноватая…
   Теперь, когда глаза уже немного привыкли к обступившему Паучник межзвездному пространству, с огромной скоростью летевшему назад, голубое свечение выхлопов мешало меньше, и в черной бездне можно было различить несколько звезд.
   — Это солнце Йеллоустона?
   — Да, это Эпсилон Эридана. Вот уже три недели, как мы покинули его систему. Еще немного времени, и ты с трудом обнаружишь эту звезду. Мы пока движемся со скоростью, составляющей всего несколько процентов от световой, — но мы ее непрерывно наращиваем. Скоро видимые нами звезды начнут смещаться, созвездия станут менять очертания, пока наконец звезды не соберутся в две группы: одна впереди нас, другая — позади. Будет похоже, что мы находимся где-то посередине длинного туннеля, в который свет поступает с обоих концов. А еще звезды поменяют цвет. Это будет выглядеть странно, так как цвет звезды зависит от ее спектрального типа. От того, сколько энергии она выделяет в различных частях спектра, включая инфракрасный и ультрафиолетовый. Но тенденция будет такова: цвет тех, что впереди, будут сдвигаться к голубой части спектра, тех, что позади, — к красной.
   — Наверно, это очень красиво, — произнесла Хоури, не слишком впопад, — но я никак не пойму, при чем тут призраки?
   Вольева слегка улыбнулась.
   — Я чуть не забыла о них. Просто позор!
   И тут же сказала что-то браслету, но так тихо, что Хоури не расслышала, о чем она попросила корабль.
   Стонущие голоса проклятых душ заполнили каюту.
   — Вот и призраки, — сказала Вольева.

* * *

   Бестелесный Сил вест парил над похороненным городом.
   Окружавшие его стены вздымались ввысь. Их покрывали надписи, число которых было эквивалентно минимум десяти тысячам печатных томов амарантянского текста. Хотя иероглифы были всего несколько миллиметров в высоту, а он парил в сотнях метров от стены, ему достаточно было лишь сфокусировать свое зрение на определенном участке, чтобы четко увидеть написанные там слова. Когда он делал это, переводящие алгоритмы начинали перерабатывать текст в нечто близкое к каназианскому, а собственные полуинтуитивные процессы Силвеста продолжали процесс расшифровки надписей. Обычно Силвест соглашался с программами, но иногда они упускали некоторые существенные контекстно-зависимые тонкости.
   Одновременно, пребывая телом в Кювье, он вслепую делал короткие заметки, на ощупь заполняя ими страницу за страницей в своем бюваре. В последние дни ему особенно нравилось писать пером, избегая, насколько возможно, новейших технических средств. Цифровые устройства были слишком доступны его врагам для последующего манипулирования. Во всяком случае, если его записи разорвать и уничтожить, они просто навсегда исчезнут, а не вернутся к нему, чтобы преследовать его в образе, приспособленном для использования в чьей-то чуждой идеологии.
   Он закончил перевод очередного раздела, дойдя до изображения фигуры со сложенными крыльями, что означало конец абзаца. Потом оторвался от танцующей перед глазами стены, покрытой иероглифическими надписями, вложил в бювар закладку, закрыл его, сунул, не глядя, в ящик стола и вытащил другой бювар. Открыв его на закладке, Силвест провел пальцем по странице сверху вниз, определяя на ощупь, где кончается написанный чернилами текст. Положив книгу точно параллельно краю стола, он установил перо на конец текста и стал писать дальше.
   — Слишком усердно работаешь, — сказал голос Паскаль.
   Она вошла в комнату так тихо, что Силвест ее не услышал. Теперь ему следовало представить ее или стоящей около него, или сидящей рядом с ним в кресле, как оно и было на самом деле.
   — Кажется, я что-то сумел нащупать, — шепнул он.
   — Все еще хочешь прошибить головой эти древние надписи?
   — Кто-то из нас должен треснуть первым. — Он отвел свой бестелесный взор от стены и направил его в центр Города. — И все же я надеюсь, что на это понадобится теперь не так уж много времени.
   — Я — тоже.
   Он знал, на что она намекает. Восемнадцать месяцев назад Нильс Жирардо продемонстрировал им Погребенный Город амарантян. Год назад обсуждался вопрос об их свадьбе с Паскаль, и она была отложена до тех пор, пока Силвест не сделает серьезного прогресса в расшифровке настенных надписей. Вот сейчас он и был занят этим… и боялся. Больше не будет предлогов откладывать. И она знает об этом не хуже его самого.
   И почему все это превращается в такую сложную проблему? Или проблема стала проблемой потому, что он сам ее так классифицировал?
   — Опять ты хмуришься, — сказала Паскаль. — У тебя снова трудности с надписями?
   — Нет, — отозвался Силвест. — Они перестали быть проблемой. — И это была правда. Просто его второй натурой стала привычка совмещать бимодальные потоки амарантянского письма с предполагаемым будущим его и Паскаль. Это немного напоминало работу картографа со стереоскопическим изображением местности.
   — Дай и мне взглянуть.
   Он слышал, как она движется по комнате, как разговаривает с электронным бюро, приказывая ему открыть второй канал для ее сенсорики. Эта консоль, которая давала Силвесту доступ к электронной модели Города, появилась вскоре после их первого визита в его погребенный оригинал. На этот раз идея принадлежала не Жирардо, а Паскаль. Успех «Спуска во тьму» — недавно опубликованной биографии Силвеста — сильно укрепил ее влияние на отца, и Силвест не стал спорить, когда она предложила ему — в буквальном смысле — ключи от Города.
   Разговоры о грядущем бракосочетании были у всех на устах. Большая часть сплетен, достигавших ушей Силвеста, касалась того, что мероприятие это чисто политическое, что Силвест ухаживал за Паскаль, видя в этом средство, так сказать, вернуться во власть, что — если смотреть цинично — брак лишь средство для достижения цели, а цель— экспедиция на Цербер-Гадес. Возможно, в какие-то мгновения подобные мысли действительно посещали Силвеста. В его подсознании, возможно, возникало подозрение, а не придумал ли он свою любовь к Паскаль, имея в виду эти амбиции? Да, крошки истины тут могли иметь место. Но с его современной точки зрения он сам не мог бы сказать, как обстоят дела: так или иначе. Он был уверен, что если любит Паскаль (а такое допущение у Силвеста было равносильно признанию в любви), то одновременно он не настолько слеп, чтобы не видеть выгод, которые ему сулит этот брак. Он и теперь уже мог публиковать статьи — скромные, основанные на небольших порциях расшифровки амарантянских текстов. Совместно с Паскаль. И Жирардо там упомянут в качестве лица, оказавшего помощь. Пятнадцать лет назад Силвест все это счел бы для себя позором, но сейчас ему с трудом удавалось возбудить в себе чувство недовольства собой. Важнее было другое.
   Город был важным шагом вперед для понимания сути События.
   — Я уже здесь, — сказала Паскаль громче, хотя и была сейчас так же бестелесна, как Силвест. — Мы смотрим на Город с одной точки?
   — Что ты видишь?
   — Шпиль, храм — не помню, как ты его называешь.
   — Верно.
   Храм находился в геометрическом центре Погребенного Города и имел форму срезанной трети яйца. Верх его был вытянут и превращен в башню, украшенную высоким шпилем, гордо возвышавшимся над городскими крышами. Здания вокруг храма больше всего напоминали взъерошенные гнезда птичек-ткачиков. Возможно, в их архитектуре сказывался некий давно забытый родовой императив амарантян. Подобно уродливым богомольцам, они жались к огромному шпилю, венчавшему храм.
   — Тебя что-то беспокоит?
   Силвест завидовал Паскаль. Она посетила Город не меньше дюжины раз. Она даже лазила на верх храма, воспользовавшись винтовой лестницей, которая шла внутри шпиля до самого его конца.
   — Фигура на шпиле. Она тут как-то не к месту. Фигура выглядела маленькой и изящно вырезанной в сравнении со всем остальным в Городе, хотя и достигала 10—15 метров в высоту, то есть была вполне сопоставима с египетскими изваяниями в Храме Царей. Судя по данным, полученным во время раскопок, Погребенный Город был построен в масштабе 1:4. Значит, в настоящем городе фигура должна была достигать метров сорока в высоту. Но если этот город и в самом деле существовал на поверхности, то он вряд ли пережил огненные бури События, не говоря уж о последующих 990 тысячах лет выветривания, оледенения, метеоритных атак и тектонических подвижек.
   — Ты ощущаешь, что она тут не к месту?
   — Да. Она изображает амарантянина, но больше таких скульптур я тут не видел.
   — Может быть, это божество?
   — Вполне возможно. Но я не понимаю, зачем ему придали крылья.
   — А! И в этом вся проблема?
   — А ты приглядись внимательнее к Городу сама, если не доверяешь мне.
   — Лучше ты проведи меня туда, Дэн.
   Направление их взглядов изменилось. Они по крутой дуге отошли от шпиля и спустились вниз.
 
   Вольева внимательно следила за тем воздействием, которое окажут на Хоури голоса. Она была уверена, что где-то в броне самоуверенности этой женщины найдется брешь сомнения и страха. Например, мысль, что призраки действительно существуют, что Вольева и в самом деле нашла способ проникнуть в их фантомную эманацию.
   Звуки, издаваемые призраками, состояли преимущественно из стонов — глухих и нутряных, а также продолжительных воплей и завываний, таких низких, что они ощущались скорее кожей, чем слухом. Иногда они были похожи на свист ветра, проходящего через тысячи миль пещер. Было ясно, что это не природный феномен, не шелест потока элементарных частиц, обтекающих корпус корабля, что это даже не флюктуация процессов, происходящих в машинах. Нет, в завываниях призраков слышались голоса ночи, вопли ужаса, вой осужденных, и хотя ни единого слова разобрать было нельзя, но в них угадывалась структура человеческой речи.
   — Что ты думаешь об этом?
   — Но ведь это и в самом деле голоса, правда? Человеческие голоса. Только они звучат так устало, так изношенно, так печально… — Хоури внимательно вслушивалась. —
   Несколько раз мне показалось, что я разбираю отдельные слова.
   — И, конечно, ты поняла, кто они такие? — Вольева приглушила звуки так, что они превратились в бесконечный стон хора мучеников. — Это члены команд, такие же, как ты или я. Они служат на других кораблях и говорят друг с другом через необозримые пространства пустоты.
   — Тогда почему… — Хоури заколебалась. — А, погоди… Я поняла… Они летят быстрее, чем мы, да? Гораздо быстрее. Их голоса звучат медленнее, потому что они в буквальном смысле медлительнее… часы на кораблях, летящих со скоростью, близкой к световой, идут медленно…
   Вольева кивнула. Она была слегка разочарована тем, как быстро Хоури во всем разобралась.
   — Растяжение времени. Конечно, некоторые из этих кораблей идут нам навстречу, и тогда доплеровское смещение слегка снижает эффект растяжения, хотя последний, как правило, все же остается сильнее. — Она пожала плечами, видя, что Хоури еще не вполне разобралась в тонкостях принципов релятивистских связей. — В нормальных условиях «Бесконечность» все это подвергает обработке, удаляет искажения, вызванные эффектом Доплера и растяжением времени, и переводит в речь, которая понятна.
   — Покажи ее мне.
   — Нет, — ответила та. — Не стоит. Конечный продукт почти весь одинаков: банальности, техническая информация, хвастливая риторика.
   И это еще наиболее интересная часть спектра. А на том конце, что просто наводит тоску — параноидальные сплетни или идиотские происшествия, которые не дают людям покоя по ночам. Очень много разговоров между двумя кораблями, случайно встретившимися в космосе. Они обмениваются добрыми пожеланиями. Тоже ничего интересного. Во время полетов со скоростью, близкой к световой, корабли встречаются не реже раза в несколько месяцев. Примерно половина посланий написана заранее, так как команда обычно лежит в глубоком сне.
   Иными словами, все — обычная болтовня.
   — Именно так. Мы забираем ее туда, куда направляемся.
   Вольева лениво откинулась в своем кресле. Она отдала распоряжение звуковой системе продолжать откачивать из космоса эти печальные стоны на еще более высокой тональности. Этот сигнал, говоривший о человеческом присутствии, который должен был заставить звезды казаться чуть менее далекими и холодными, оказывается, имеет совершенно обратный эффект. Так и рассказы о призраках, которыми обмениваются возле ночного костра, лишь сгущают мрак, царящий за пределами освещенного круга. На какое-то мгновение — она его ощутила, не важно, что там Хоури подумала, — ей показалось, что вера, будто забортные пространства космоса заселены призраками, вполне имеет право на существование.
 
   — Заметила что-нибудь? — спросил Силвест.
   Стена состояла из гранитных блоков, вытесанных в форме шевронов. В пяти местах она прерывалась воротами и домиками для стражи. Над воротами — изваяния голов амарантян, но не в реалистическом стиле, а в том, что сходен с искусством Юкатана. Фреска, тянущаяся вдоль всей наружной поверхности стены, изготовлена из керамических плиток и изображает амарантян, выполняющих различные общественные обязанности.
   Паскаль помолчала, прежде чем ответить. Ее взгляд надолго останавливался на различных фигурах, изображенных на фреске.
   Вот они несут какие-то сельскохозяйственные орудия, которые мало чем отличаются от известных из истории развития земледелия у людей. Вот они тащат пики, луки, что-то вроде мушкетов, но позы амарантян вовсе не похожи на позы сражающихся — они формализованы и неподвижны, будто извлечены из глубин египетского искусства. Были там и амарантянские хирурги, и каменотесы, и астрономы — оказывается, были у них и зеркальные, и линзовые телескопы, что подтвердили и позднейшие раскопки — и картографы, и стекольщики, и изобретатели воздушных змеев, и художники. Под каждой символической фигурой тянулась цепочка иероглифов, выполненных золотом и синим кобальтом, которые обозначали ряд профессий, связанных с главной специализацией данной фигурки.
   — Ни у кого из них нет крыльев, — сказала Паскаль.
   — Верно, — отозвался Силвест. — Если они и были раньше, то теперь превратились в руки.
   — Но почему ты возражаешь против статуи с парой крыльев? Люди же никогда не имели крыльев, но это не помешало им изобрести крылатых ангелов! Меня скорее удивляет что биологический вид, который действительно когда-то обладал крыльями, так редко пользуется их изображениями в своем искусстве.
   — Да, конечно, но ты забыла их миф о Сотворении Мира.
   Только в последние годы этот миф — основа основ — стал понятен археологам. Его извлекли из дюжины более поздних и приукрашенных версий. Согласно мифу, амарантяне когда-то делили Небо с другими, похожими на птиц, созданиями, которые существовали на Ресургеме в те времена, когда им всем принадлежала эта планета. Но стаи амарантян того времени были последними, знавшими радость свободного полета.
   Они заключили соглашение с богом, которого звали Творец Птиц, обменяв умение летать на дар разума. В тот день они подняли свои крылья к Небу и смотрели, как всепожирающий Огонь превратил их в пепел, навсегда отняв у амарантян Небо.
   А для того чтобы они об этом всегда помнили, Творец Птиц оставил им обрубки крыльев, бесполезные для полета, хотя и достаточные для того, чтобы вечно напоминать о потере и чтобы научиться писать свою историю. Огонь вспыхнул в их умах, но то был огонь жажды жизни. Этот свет, сказал Творец Птиц, будет гореть вечно — до тех пор, пока они не попробуют победить Творца и снова вернуться на Небо. Было сказано, что если они добьются этого, то Творец Птиц отнимет у них души, которые были им дарованы в День Сожжения Крыл.
   Силвест, конечно, понимал, что это лишь попытка культуры подставить своему взгляду отражающее зеркало. Что ей придавало особое значение, так это железная логичность, пропитавшая всю цивилизацию амарантян: одна религия, победившая все остальные, и сохранившаяся (при разных толкованиях) на протяжении нескончаемой череды столетий. Без сомнения, она сформировала поведение и мышление амарантян в столь сложных формах, что их и представить себе невозможно.
   — Я поняла, — сказала Постель. — Как биологический вид они не смогли смириться с бескрыльем и создали миф о Творце Птиц, чтобы ощутить определенное превосходство над птицами, которые все еще умели летать.
   — Да. И пока эта вера работала, у нее оказался один весьма неожиданный побочный эффект: она удерживает от поиска любых других новых путей полета. Подобно мифу об Икаре, она создала прочную узду для коллективного мышления.
   — Но в таком случае… фигура на шпиле…
   — Огромный двукрылый салют какому-то богу, в которого они верили в прошлом.
   — Но почему они сделали это? — воскликнула Паскаль. — Религии умирают медленно и новыми сменяются постепенно. Я не могу представить, что они построили этот город и все, что в нем есть, просто как оскорбление старому богу!
   — И я тоже. Что и дает начало рождению новой мысли.
   — Какой?
   — Что утвердился новый бог. С крыльями.
 
   Вольева решила, что пришло время показать Хоури, с чем она будет иметь дело на своей новой должности.
   — Держись крепче, — сказала она, когда лифт уже приближался к орудиям из Тайника. — Людям обычно бывает не по себе, когда такое случается с ними впервые.
   — Бог мой! — воскликнула Хоури, инстинктивно прижимаясь к задней стенке лифта, когда сцена, представшая перед ее глазами, вдруг как бы внезапно многократно расширилась: крошечный жучок-лифт, ползущий по бескрайней складке пространства. — Мне кажется, этот зал слишком огромен, чтобы поместиться внутри корабля!
   — О, это пустяки. Тут есть еще четыре помещения столь же колоссальных размеров. Одно из них предназначено для тренировок перед операциями на поверхности планет. Еще два — пусты или лишь частично заполнены воздухом. В четвертом стоят шаттлы, а также приспособления, предназначенные для движения внутри систем обеспечения. А это отведено для хранения орудий из Тайника.
   — Ты имеешь в виду вон те штуковины?
   — Да.
   В зале находилось сорок орудий, причем ни одно из них не походило на другое. И тем не менее в их конструкции было нечто, выдававшее общность происхождения. Все механизмы были исполнены из сплава зеленовато-бронзового цвета. Каждый был размером не менее чем в половину среднего космического корабля, однако не создавалось впечатления, что это и является их функцией. На корпусах не было ни иллюминаторов, ни входных люков, ни маркировок, ни выступающих коммуникационных систем. Хотя на некоторых были вроде бы отверстия для установки верньеров, но на самом деле они, по-видимому, были нужны чтобы передвигать орудия или чтобы прикреплять к ним какие-то детали. Словом, боевой корабль, несущий эти орудия, должен был сам обеспечивать их перемещение и вывод на цель.
   Все это было в высшей степени странно и непонятно.
   — Машина класса «Ад», — сказала Вольева. — Так назвали ее строители. Конечно, дело было несколько столетий назад.
   Вольева молча наблюдала за тем, как Хоури оценивает взглядом титанические размеры ближайшего к ней орудия. Подвешенное вертикально, с длинной осью, ориентированной согласно тяге корабля, оно выглядело как церемониальная шпага, свисающая с потолка зала какого-нибудь барона-забияки. Как и другие орудия, этот механизм был окружен каркасом, добавленным кем-то из предшественников Вольевой, и на каркасе были установлены приборы для контроля и маневрирования. Все орудия стояли на рельсах, образующих трехмерный лабиринт на нижнем уровне зала. Рельсы уходили куда-то вниз, к воздушным шлюзам в корпусе корабля, через которые орудия можно было выпустить прямо в пространство.
   — Кто же их создал? — спросила Хоури.
   — Достоверно мне не известно. Возможно, Конджойнеры в одной из своих инкарнаций. Все, что мы знаем, это то, как их обнаружили — спрятанными на астероиде, который вращался вокруг карлика, настолько отдаленного, что, кроме номера в каталоге, о нем никто ничего не знал.
   — Ты тоже там была?
   — Нет. Это случилось задолго до меня. Я лишь унаследовала их от последнего хранителя, а он — от своего предшественника. С тех пор я их изучаю. Мне удалось обнаружить подход к контрольным системам тридцати одного орудия, и я поняла — очень приближенно — около восьмидесяти процентов кодов, необходимых для их активации. Однако в действии я проверила всего семнадцать орудий. Из них только два — в условиях, которые можно назвать боевыми.
   — Ты хочешь сказать, что и в самом деле воспользовалась им в бою?
   — Ну, ведь я уже кое-что знала про них. Не надо, подумала Вольева, перегружать Хоури былыми преступлениями. Во всяком случае — сейчас. Через какое-то время Хоури будет знать эти орудия так же хорошо, как и она сама, а может, и лучше, более интимно, что ли, поскольку будет познавать их с помощью вживленных в нее нейронных датчиков.
   — И что же получилось?
   — Некоторые из них могут разорвать на части целые планеты. Другие… Не хочу даже гадать. Я бы не удивилась, узнав, что они могут доставить неприятности даже звездам. Те, кто захотел бы ими воспользоваться… — Она оборвала фразу.
   — А против кого ты направила свои орудия?
   — Против врагов, конечно.
   Хоури глядела на Вольеву несколько бесконечно долгих безмолвных секунд.
   — Не знаю, то ли ужасаться тому, что такие вещи существуют на свете, то ли испытывать облегчение от того, что на спуске лежат наши пальцы, а не…
   — Разумеется, — сказала Вольева. — Так лучше.
 
   Описав несколько кругов, Силвест и Паскаль вернулись к шпилю. Крылатый амарантянин выглядел точно так же, как и раньше, но сейчас им показалось, что он взирает на Город с императорским безразличием. Было очень соблазнительно предположить, что новый бог и в самом деле овладел Городом. А что еще могло подвигнуть горожан на сооружение подобного монумента, как не страх перед божеством? Однако сопроводительный текст на шпиле было безумно трудно перевести.
   — Здесь есть упоминание о Творце Птиц, — сказал Силвест. — Значит, есть шанс, что шпиль имеет отношение к мифу о Сожженных Крыльях, если даже крылатый бог и не является воплощением Творца Птиц.
   — Да, — ответила Паскаль. — А вон и иероглиф Огня, он стоит совсем рядом с иероглифом, означающим крылья.
   — Что еще ты видишь?
   Паскаль постаралась сосредоточиться. Текли минуты.
   — Тут есть какое-то упоминание о стае отступников.
   — Отступников в каком смысле? — Он проверял ее, она понимала это, но повторение ценно само по себе. Перевод Паскаль поможет Силвесту оценить, насколько субъективен его собственный анализ.
   — Стая отступников, которые не согласились на уговор с Творцом Птиц, а может, нарушили этот уговор впоследствии.
   — Именно так решил и я. Только беспокоился, не сделал ли при этом парочки ошибок.
   — Кто бы они ни были, но они получили кличку Отверженные. — Паскаль вертела текст и так и этак, проверяя гипотезы одну за другой, на ходу пересматривая свой перевод. — Похоже, они сначала были в составе стаи, которая согласилась на условия Творца Птиц, но потом — позже — изменили свое мнение.