Рейнольдс Аластер. Космический Апокалипсис

   — Я сделала это, и, как я выяснила, разницы в них нет. Таким образом, осталась еще только одна возможность.
   В воздухе повисло молчание. Первой его нарушила Паскаль Силвест.
   — Он… она, должно быть, получила предохранительную прививку! Вот, значит, что произошло! Кто-то украл пробирку с вашим ретровирусом и денатурировал его, удалив летальность для вируса Чумы и стремление к размножению, после чего запустил его в Расползающуюся Чуму!
   — Это единственная гипотеза, которая объясняет все, — отозвалась Вольева.
   — Вы думаете, это дело рук Саджаки, да? — спросила Хоури. Обращалась она к Силвесту.
   Он кивнул.
   — Кэлвин, можно сказать, предвидел, что Саджаки попытается каким-либо путем сорвать операцию.
   — Не понимаю, — возразила Хоури. — Вы же говорите, что Капитан получил прививку. Разве это не к лучшему?
   — Не в данном случае. Ведь прививку получил не Капитан, а живущая в нем и на нем Чума, — ответила ей Вольева. — Нам было известно, что Расползающаяся Чума гиперадаптивна. Это всегда представляло серьезнейшую проблему: каждое молекулярное оружие, которое мы запускали в нее, в конечном счете бывало поглощено, отравлено и переработано Чумой в собственное всепоглощающее наступательное оружие. Но на этот раз я надеялась достигнуть нужного результата, обогнав вирус. Ретровирус обладал огромной силой, и был шанс, что он сумеет обойти привычные для Чумы пути разложения противника. Но случилось так, что Чума как бы получила возможность познакомиться со своим противником тайком и до того, как он предстал перед ней в своей активной форме. Чума познакомилась с ним и сумела изучить и разложить ретровирус до того, как он стал для нее опасен. И к тому времени, когда Кэлвин ввел сыворотку, Чума уже «знала», на что та способна. Она успела создать способ разоружить ретровирус и заставила его присоединиться к себе, даже не затратив на это своей собственной энергии. И Капитан стал «разрастаться» еще быстрее.
   — Но кто мог это сделать? — вскричала Хоури. — Я думала, что вы единственный человек на борту, кто мог бы сделать нечто в этом роде.
   Силвест кивнул.
   — Хотя я все еще думаю, что Саджаки старается саботировать операцию… но эта проделка не кажется мне его работой.
   — Согласна, — поддержала его Вольева. — Саджаки просто не обладает нужным опытом, чтобы замыслить такое.
   — А второй? — спросила Паскаль. — Химериец?
   — Хегази? — Вольева покачала головой. — Можешь вычеркнуть его из списка. Он может стать проблемой, если кто-нибудь из нас начнет противоречить Триумвирату, но такая тайная деятельность лежит за пределами его возможностей в еще большей степени, чем у Саджаки. Нет. С моей точки зрения, на корабле есть только три человека, которые могли бы это сделать. Я — одна из них.
   — Кто же остальные двое? — спросил Силвест.
   — Один из них — Кэлвин, — ответила Вольева. — Что, в общем, автоматически вычеркивает его из числа подозреваемых.
   — А второй?
   — Тут мы оказываемся в области догадок. Единственный другой человек, который мог бы так обойтись с кибер-вирусом, это тот, кого мы пытаемся вылечить.
   — Капитан? — изумленно спросил Силвест.
   — С теоретической точки зрения, он мог бы это сделать, сказала бы я. — Вольева хмыкнула. — Если он еще не умер, конечно. Хоури с большим интересом ждала, как отреагирует на ее слова Силвест, но он сохранил ледяное спокойствие.
   — Не имеет значения, кто это был. Раз это не сам Саджаки, то наверняка кто-то, кто действовал в его интересах. — Силвест обратился прямо к Вольевой: — Я так понимаю, что вы убеждены?
   Она наградила его кивком.
   — К сожалению, да. И что это означает для вас и для Кэлвина?
   — Означает для нас? — Силвест, казалось, удивился ее вопросу. — Да абсолютно ничего. Во-первых, я никогда не обещал вылечить Капитана. Я сразу сказал Саджаки, что считаю эту задачу невыполнимой. И я ничуть не преувеличивал. Кэлвин полностью согласен со мной. Если уж быть совсем откровенным, то я даже не уверен, что Саджаки нужно было саботировать операцию. Даже если бы ваш ретровирус не был денатурирован, я сомневаюсь, что сыворотка доставила бы Чуме много тревог. Так что же изменилось? Мы с Кэлвином будем притворяться, что лечим Капитана, и на какой-то фазе всем станет ясно, что у нас ничего не получается. Мы ничем не покажем Саджаки, что знаем о его саботаже. Конфронтация с этим человеком нам не нужна, особенно сейчас, когда приближается время атаки на Цербер. — Силвест спокойно улыбнулся. — И я думаю, что Саджаки не будет слишком уж разочарован, когда узнает, что наши труды были безуспешны.
   — Значит, вы будете действовать так, будто ничего не изменилось? — Хоури огляделась в поисках поддержки, но ей не удалось прочесть выражение окружавших ее лиц. — Не верю я этому!
   — Капитан для Силвеста ничего не значит, — сказала Паскаль. — Разве вы этого не понимаете? Он будет делает лишь то и столько, сколько необходимо, чтобы Саджаки не подумал, будто он нарушает условия договора. А вот Цербер для Дэна — это все! Это для него вроде магнита. — Она говорила так, будто Силвест был где-то далеко-далеко.
   — Да, — сказала Вольева. — Я рада, что вы затронули этот вопрос, ибо есть кое-что, что нам следует с вами обсудить. Оно касается как раз Цербера.
   Силвест злобно глянул на нее.
   — А что вы-то знаете о Цербере?
   — Слишком много, — ответила ему Хоури. — Чтоб его разорвало, вот как много!

* * *

   Она начала свою историю оттуда, откуда только и имело смысл начинать, — с самого начала. От своего пробуждения на Йеллоустоне, от ее работы в качестве киллера в Игре Теней и вплоть до того, как ее рекрутировала Мадемуазель, сделавшая ей предложение, от которого было очень трудно отказаться.
   — Кто она такая? — спросил Силвест, когда с частностями было покончено. — И чего она хотела от вас добиться?
   — Дойдем и до этого, — отрезала Вольева. — Будьте терпеливы.
   Хоури продолжила свой рассказ. Повторяя Силвесту свою историю, которую она совсем недавно поведала Вольевой, она чувствовала себя так, будто оба повествования разделены вечностью. Как она пыталась проникнуть на корабль и как была обманута Вольевой, которая решила заполучить нового артиллериста, независимо от того, согласен волонтер на эту роль или нет. Как Мадемуазель все это время находилась в ее голове, выдавая Хоури лишь ту часть информации, которая была необходима в данный момент. Как Вольева соединила Хоури с информационным пространством Оружейной и как Мадемуазель заметила, что в Оружейной появилось нечто — создание из программы, называющее себя Похитителем Солнц.
   Паскаль бросила взгляд на Силвеста.
   — Это имя… — сказала она. — Оно напоминает о чем-то. Я где-то слышала его раньше. Клянусь, слышала. Ты не помнишь?
   Силвест ответил ей пристальным взглядом, но ничего не ответил.
   — Это Существо, — продолжала Хоури, — чем бы оно ни было, уже пыталось проникнуть из Оружейной в голову одного бедолаги, рекрутированного Вольевой. И довело его до безумия.
   — Не вижу, какое отношение все это имеет ко мне, — сказал Силвест.
   И тогда Хоури сказала ему напрямик:
   — Мадемуазель вычислила, что это Создание должно было появиться в Оружейной в совершенно определенное время.
   — Отлично. И что же дальше?
   — И это случилось точно в то время, когда вы были на борту этого корабля в прошлый раз.
   Хоури подумала, что это сообщение, вероятно, заткнет Силвесту рот или уж по меньшей мере, сотрет с его лица выражение высокомерного превосходства. В ее жизни, наполненной множеством неприятных событий, подобное происшествие было бы одним из маленьких и редких удовольствий. Нарушив тишину и сохраняя, как и раньше, полный контроль над своими чувствами, Силвест холодно спросил:
   — И что же это значит?
   — Это означает именно то, о чем вы думаете сами, но в чем боитесь признаться вслух! — Эти слова вырвались у Хоури сами собой. — Что бы это ни было, но вы его приволокли с собой.
   — Какой-то тип нейронного паразита, — сказала Вольева, подхватив бремя объяснения, выпавшее из рук Хоури. — Он поднялся на борт с вами, а потом остался на корабле. Вполне возможно, что он находился в ваших имплантатах, а может, и в самом вашем мозгу, независимо от всякой техники.
   — Чудовищное предположение! — Голосу Силвеста явно не доставало убедительности.
   — Если вы о нем не знали, то вполне возможно, что вы носили его долгие годы, — продолжала Вольева. — Может быть, с тех пор, как вы вернулись назад.
   — Назад откуда?
   — От Завесы Ласкаля, — сказала Хоури, и ее голос вторично за сегодняшний день ударил Силвеста точно бич штормового ливня. — Мы проверили хронологию, все сходится. Этот паразит вошел в вас около Завесы и оставался с вами, пока вы не попали на этот корабль. Может быть, он даже не покинул вас, а просто поделился пополам, причем одна его часть осталась на корабле, где отыскала себе отличное убежище.
   Силвест встал и сделал знак жене, чтобы она тоже встала.
   — Не желаю больше оставаться здесь, чтобы выслушивать всю эту идиотскую чушь!
   — Я думаю, вам придется еще потерпеть, — сказала Хоури. — Ведь мы еще не рассказали вам толком ни о Мадемуазель, ни о том, чего она от меня потребовала.
   Силвест бросил на нее взгляд, постоял, как бы решая, уходить ему или оставаться, причем на его лице отражалось живейшее отвращение. Затем — по прошествии минуты или двух — он вернулся на свое место и стал ждать продолжения.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

   Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й
 
   — Сожалею, — сказал Силвест, — но я сомневаюсь, чтобы этого человека можно было излечить.
   Его собеседниками, не считая Капитана, были лишь двое мужчин Триумвиров. Тот, что находился поближе — Саджаки, — стоял перед Капитаном со сложенными на груди руками и с таким видом, будто с недоброжелательным интересом рассматривал модерновую фреску. Голова слегка склонена набок. Хегази же держался от Чумы на почтительном расстоянии, отказываясь подходить к Капитану, чья периферия получила недавно новый импульс к росту, ближе чем метра на три-четыре. Он старался казаться хладнокровным, но, несмотря на то, что видна была лишь малая часть его лица, там, словно татуировка, лежала печать ужаса.
   — Он мертв? — спросил Саджаки.
   — Нет, нет, — ответил торопливо Силвест. — Совсем нет. Дело в другом. Наши методы лечения не дают нужных результатов, а наши последние, самые надежные инъекции скорее причинили ему вред, нежели пользу.
   — Ваши последние, самые надежные инъекции? — как попугай повторил Хегази, чей гулкий голос эхом отдавался от стен.
   — Контрагент Илиа Вольевой. — Силвест понимал, что тут ему надо быть очень осторожным — нельзя, чтобы Саджаки понял, что его саботаж раскрыт. — По какой-то причине сыворотка не сработала так, как ожидалось. Я не виню в этом Вольеву — откуда ей было знать, как поведет себя главная часть массы тела Капитана, пораженная Чумой? Ведь Вольева раньше работала лишь с крошечными частицами тканей.
   — И в самом деле откуда? — повторил Саджаки.
   После этой краткой реплики, Силвест понял, что ненавидит Саджаки. Ненавистью столь же неотвратимой, как неотвратима сама смерть. Однако он знал, что Саджаки — человек, с которым ему придется работать, и что как бы он его ни презирал, ничто из происходящего здесь сейчас не должно вызвать изменения плана атаки на Цербер. Больше того, в определенном смысле ситуация даже улучшилась. Теперь, когда Силвест убедился, что Саджаки не только не мечтает увидеть Капитана здоровым, а совсем наоборот, не осталось ничего, чтобы могло бы отвлечь Силвеста от подготовки грядущей атаки на Цербер. Возможно, ему еще какое-то время придется выносить присутствие Кэлвина у себя в голове, пока эта игра будет продолжаться, но это не такая уж высокая цена, и Силвест был готов ее уплатить. Кроме того, сейчас, пожалуй, он будет даже рад вмешательству Кэлвина. Так много всего происходит, так много надо понять и усвоить, что на какое-то время, может быть, и неплохо иметь второй разум, паразитирующий на его собственном, чтобы расчищать завалы и разрабатывать ловушки.
   — Лживый подонок, — шепнул Кэлвин. — Раньше у меня еще были кое-какие сомнения, но теперь я знаю точно. Надеюсь, что Чума когда-нибудь доест последний атом этого корабля, а вместе с ним и Саджаки. Он это заслужил.
   Силвест обратился к Саджаки:
   — Все сказанное вовсе не означает, что мы сдались. С вашего разрешения, мы с Кэлом продолжим работу…
   — Делайте, что можете, — ответил Саджаки.
   — Ты разрешаешь им продолжать? — закричал Хегази. — И это после того, как они его чуть не прикончили?
   — У вас возникли какие-то проблемы? — спросил Силвест, ощущая, что весь диалог строится совсем как в пьесе. — Если мы не будем рисковать…
   — Силвест прав, — сказал Саджаки. — Кто может сказать, как отреагирует Капитан на самое невинное вмешательство? Чума — живой организм, и она вовсе не обязана подчиняться каким-либо логическим правилам, а потому каждый наш шаг чреват определенным риском — даже если этот шаг теоретически безвреден, — например, обработка Капитана магнитным полем. Чума сможет, например, интерпретировать это как стимул для перехода в новую фазу роста или, наоборот, возьмет да и рассыплется в порошок. Я сомневаюсь, что Капитан сможет перенести как первый, так и второй сценарий.
   — В таком случае, — отозвался Хегази, — нам, возможно, вообще лучше сложить руки и сдаться.
   — Нет, — ответил ему Саджаки так холодно, что Силвест испугался за жизнь Хегази. — Это вовсе не значит, что мы сдаемся. Это значит, что нам нужна новая парадигма — нечто, находящееся за пределами хирургического вмешательства. У нас есть самый талантливый кибернетик из всех, родившихся после Эпохи Возрождения, и никто не обладает большим опытом работы с молекулярным оружием, нежели Вольева. Медицинские системы корабля не уступят никаким системам, существующим в мире. И тем не менее мы потерпели поражение. И по очень простой причине. Мы имеем дело с чем-то, что сильнее, быстрее и адаптивнее, нежели мы в состоянии себе вообразить. То, что мы подозревали раньше, оказалось истиной. Расползающаяся Чума — болезнь внегалактического происхождения. Вот почему она нас всегда опережает и будет опережать. Если, конечно, мы будем воевать, исходя из наших представлений, а не по ее собственным правилам.
   Вот, подумал Силвест, пьеса и подошла к своему еще не написанному концу. Начинается чистая импровизация.
   — Какую же парадигму вы имеете в виду?
   — Единственный логический ответ, — сказал Саджаки так, будто открывал то, что было заведомо известной истиной, — заключается в том, что эффективное лекарство против чуждой нашему миру болезни можно найти лишь в чуждой для нас медицине. Вот это мы и будем искать, независимо от времени, которое нам потребуется, и от дальности полетов.
   — Инопланетная медицина, — пробормотал Хегази, как будто пробуя эту фразу на вкус. Может, он просто привыкал к тому словосочетанию, которое будет отныне слышать многократно? — Какой же тип инопланетной медицины ты имеешь в виду?
   — Сначала мы поищем у Трюкачей, — сказал Саджаки так равнодушно, как будто в каюте не было никого, кроме него. Он как бы развлекался в одиночестве. — А если они не сумеют его вылечить, будем искать дальше. — Внезапно его внимание переключилось на Силвеста. — Мы ведь были у них однажды, знаете ли. Я и Капитан. А стало быть, вы тут не единственный, кто попробовал на вкус соленую водичку их океанов.
   — Не стоит терять ни минуты на пребывание в обществе этого психа, — шепнул Кэлвин, а Силвест кивнул головой в знак молчаливого согласия.
 
   Вольева уже в шестой или седьмой раз за последний час сверилась со своим браслетом, хотя сообщаемые ей данные за это время почти не изменились. То, что говорил браслет, и то, что она знала, заключалось в том, что злосчастный «брак» между Цербером и «Плацдармом» должен состояться примерно через полдня, и что никто пока не высказал по этому поводу возражений, а тем более не сделал попытки помешать этому союзу.
   — Ты смотришь на эту штуковину чуть ли не ежеминутно, но ведь от этого ровно ничего не меняется, — сказала Хоури, которая осталась в Паучнике вместе с Вольевой и Паскаль. Уже несколько часов они находились вне корпуса корабля, заходя внутрь лишь изредка, например, чтобы проводить Силвеста на встречу с остальными Триумвирами. Саджаки не удивился отсутствию Вольевой. Он, без сомнения, считал, что она занята в служебных помещениях, добавляя последние штрихи к своей стратегии атаки. Но через час-другой ей придется показаться, если она не хочет возбудить подозрений. А потом начнется и сама операция, начало которой положит «размягчение» коры планеты, для чего Вольева использует часть орудий из Тайника, направив всю их мощь на ту точку Цербера, куда вслед за этим обрушится «Плацдарм». Когда Вольева снова взглянула на браслет — на этот раз невольно, — Хоури сказала:
   — Скажи, на что ты все-таки рассчитываешь?
   — А вдруг этот «Плацдарм» начнет дурить? Нам бы вовсе не помешала какая-нибудь авария.
   — Значит, ты действительно не хочешь, чтобы эта идиотская затея удалась? — спросила Паскаль. — Несколько дней назад ты буквально носилась с этим проектом, будто то был твой звездный час. Странный поворот на сто восемьдесят градусов!
   — Это было до того, как я поняла, кто такая Мадемуазель. Если б это выяснилось раньше… — Вольева внезапно обнаружила, что не знает, чем закончить свою фразу. Теперь ей стало совершенно очевидно, что в этой ситуации использование такого страшного оружия, как «Плацдарм», — акт потрясающей безответственности. Но разве это понимание было способно что-то изменить? Неужели она чувствует себя обязанной использовать это оружие только потому, что она в состоянии пустить его в ход? Только потому, что оно так изящно, и ей так хочется, чтобы равные ей увидели, сколь сказочные вещи могут быть рождены ее замыслами? Какие изощренные боевые машины может она придумать? Мысль, что она способна на подобное, вызывала тошноту, но — по-своему — была целиком верна. Она породила «Плацдарм», но она же питала надежду, что сможет помешать его использованию на каком-то более позднем этапе. Короче, в своих мыслях она оказывалась в том самом положении, в котором оказалась на практике в настоящий момент.
   «Плацдарм» — перестроенный «Лорин» — сближался с Цербером, медленно сбрасывая скорость. К тому времени, когда они соприкоснутся, скорость «Плацдарма» будет не больше, чем скорость пули, но масса этой «пульки» составит несколько миллионов тонн. Если бы «Плацдарм» ударился на этой скорости о планету с обычной поверхностью, его кинетическая энергия превратилась бы в тепловую, последовал бы страшный взрыв, и драгоценная игрушка Вольевой сгорела бы как спичка. Но Цербер не был обычной планетой. По ее оценке, подтвержденной многократным моделированием, «Плацдарму», обладающему колоссальной массой, предстояло прорвать всего лишь тонкий слой искусственной коры, покрывающей внутренний мир планеты. А вот что случится, когда «Плацдарм» прорвет поверхностную пленку и ударится о само тело Цербера, Вольева не имела ни малейшего понятия.
   И теперь это страшно пугало ее. Интеллектуальное тщеславие (а может, и что-то еще) привело Силвеста к этой опасной точке, но и Вольеву было трудно счесть невинной, она тоже повиновалась труднообъяснимым побуждениям. Сейчас она сожалела, что принялась за этот проект с таким жаром, что направила все свои силы на то, чтобы добиться успеха для своего «Плацдарма». И сейчас ей даже страшно подумать о том, что произойдет, если ее дитя не подведет ее.
   — Если бы только знать… — сказала она наконец. — Возможно, мне что-нибудь и удалось бы изменить. Но я и тогда не знала, не знаю и теперь, так какое все это имеет значение?
   — Если б ты только прислушалась ко мне, — упрекнула ее Хоури. — Я же говорила, что это безумие надо остановить. Но ты не вняла моим словам. Вот мы оказались в полном дерьме.
   — Вряд ли я выступила бы против Саджаки на основании каких-то «видений», которые якобы были у тебя в Оружейной. Я уверена, что он бы просто убил нас обеих, вот и все.
   Хотя сейчас, подумала она, нам все равно, быть может, придется выступить против Саджаки. Пока мы еще что-то можем сделать, опираясь на Паучник, но скоро его будет мало.
   — Тебе надо было решиться и поверить мне, — повторяла Хоури.
   Если бы обстоятельства были иными, подумала Вольева, я бы тебе крепко врезала по башке, но именно поэтому ответила она очень мягко:
   — Ты имела бы право говорить о доверии к себе, если бы не врала мне и не проникала бы на корабль обманом, а теперь чего уж тут болтать.
   — А чего ты хочешь от меня? Ведь Мадемуазель держит в своих лапах моего мужа!
   — Вон оно что! — Вольева наклонилась вперед. — А ты это точно знаешь, Хоури? Я хочу сказать… ты его видела своими глазами, или это опять из набора ее хитрых фокусов? Ведь воспоминания могут быть имплантированы, тебе это известно.
   Голос Хоури смягчился, как будто две женщины не обменялись только что колючими словами.
   — Что ты этим хочешь сказать?
   — Я хочу сказать, что, возможно, с ним ничего не случилось. Ты подумала об этом? Может быть, он никогда не покидал Йеллоустона — тем способом, который ты считала наиболее вероятным.
   Паскаль просунулась между обеими женщинами.
   — Слушайте, да перестаньте вы ссориться! Если тут и в самом деле может произойти что-то жуткое, то раздоры нужны нам меньше всего. На случай, если вы не заметили, скажу, что на этом корабле я — единственный человек, который не просился на борт и не желал тут оказаться.
   — Да, тебе, можно сказать, не больно повезло, — отозвалась Хоури.
   Паскаль бросила на нее свирепый взгляд.
   — Ладно, пусть не все, что я сейчас сказала, — правда. Мне тоже кое-что необходимо. У меня есть муж, и я не хочу, чтобы он пострадал, да и никто из окружающих его — тоже, только потому, что он чего-то страстно желает. Вот потому-то я и нуждаюсь в вас — в обеих, — ведь вы мне кажетесь здесь единственными, которые смотрят на вещи примерно так же, как смотрю на них я.
   — А как смотришь ты? — задала вопрос Вольева.
   — Мне кажется, что все происходящее здесь — неправильно, — ответила Паскаль. — Во всяком случае, с тех пор, как ты употребила одно имя.
   Вольева даже не спросила, что это за имя такое.
   — Ты вела себя так, будто узнала его.
   — Мы — оба — узнали его. Похититель Солнц — амрантянское имя, имя одного из их богов или мифологических героев, а может быть, и реально существовавшего исторического персонажа. Дэн слишком упрям, а может, и испуган, чтобы признаться в этом.
   Вольева снова взглянула на свой браслет. Никаких новостей. Она согласилась выслушать историю Паскаль. Та хорошо рассказывала. Не было ни преамбулы, ни описаний, просто благодаря хорошо отобранным фактам, которые изложила Паскаль, Вольева как будто собственными глазами увидела все, что необходимо. События были изложены артистически скупо. Теперь Вольева поняла, почему Паскаль так блестяще оформила биографию Силвеста. То, что говорила Паскаль, касалось амарантян — исчезнувшей расы разумных существ, происходивших от птиц и обитавших на Ресургеме. К этому времени команда корабля уже получила от Силвеста достаточно сведений об амарантянах, чтобы суметь поставить историю, рассказанную Паскаль, в правильный контекст. Вольеву очень взволновало обнаружение причастности амарантян к сложившейся ситуации. Правда, ей с большим трудом удалось связать свои собственные проблемы и со Странниками. Но причинные зависимости здесь были вполне очевидны. А вот как подогнать ко всей этой каше еще амарантян? Какая может быть связь между двумя расами инопланетян, которые совершенно несхожи между собой и давным-давно выпали из галактической реальности? Даже время их существования разительно не совпадало. Согласно тому, что рассказал Паскаль Силвесту, Странники исчезли, удалившись в свои сферы реконструированного пространства-времени за много миллионов лет до появления амарантян, забрав с собой артефакты и технологии, которые нельзя было оставить в руках менее развитых видов разумных существ. Именно это в конце концов заставило Силвеста и Лефевр появиться на границе Завесы: приманка складированных знаний. Сами Странники чудовищно чужды — с точки зрения человеческого опыта, они одеты в панцирь, подобно ракообразным или черепахам, у них множество ног, словом, какие-то выходцы из кошмарных снов. Что касается амарантян, то, несмотря на предков-птиц, они ходили на двух ногах и имели четыре конечности, благодаря чему выглядели куда менее чуждыми. Похититель Солнц создавал необходимую связь между событиями. Корабль Вольевой никогда раньше не посещал Ресургем. Он никогда не имел на борту никого знакомого с амарантянским аспектом этой запутанной истории, но тем не менее Похититель Солнц стал частью жизни Вольевой на несколько лет субъективного времени и многих десятилетий — планетарного. Силвест был ключевой фигурой — это ясно, хотя кое-какие логические связи упорно ускользали от Вольевой.
   Паскаль продолжала свое повествование, а мозг Вольевой уже забегал вперед и пытался привести все события в какой-то порядок. Паскаль говорила о погребенном городе — огромном скопище амарантянских строений, раскопанном во время тюремного заключения Силвеста. О том, что центральное здание этого города, увенчанное высоким шпилем, было украшено фигурой, которая не совсем походила на амарантян, а скорее на амарантянский аналог ангела — за исключением того, что его творец относился со скрупулезным вниманием к анатомическим особенностям: ангел выглядел так, будто умел летать.