– Это грязный бизнес. Я надеялась, что хотя бы этим одним проектом добьюсь чего-то действительно полезного и заодно заработаю деньги для Dekker. Дура, что говорить. – Она вздохнула. – Ну да что теперь убиваться. Задавать вопросы морального характера в нашем деле – не слишком приятное занятие, Ник. Ответы могут не понравиться.
Я знал, что она права. Но я получал какое-то извращенное удовольствие оттого, что Изабель, разделявшая многие мои взгляды, все-таки нашла способ примириться с существующим положением дел. Работа в Dekker Ward затягивала меня, и я настроен на успех. Если Изабель смогла договориться со своей совестью, смогу и я.
Но было и еще кое-что…
– Как ты считаешь, Dekker занимается отмыванием денег?
Изабель ненадолго задумалась.
– Вряд ли. Рикарду часто ходит по самому краю, но он знает, когда и где нужно остановиться. Отмывание денег – это серьезный конфликт с законом. Если прихватят, проблем не оберешься. Он вложил слишком много сил в то, чтобы создать себе репутацию человека агрессивного, но законопослушного. Не думаю, что он будет рисковать.
Я внимательно слушал. Она говорила искренне, а ее мнению я доверял.
– А почему ты спросил? Статья в IFR?
– Да. И Джек Лэнгтон. Помнишь про Dekker и наркоторговцах в Рио?
– Я знаю, что за этими словами ничего не стоит, – заупрямилась Изабель. – Мне известно абсолютно все, что мы делаем в Бразилии.
– Хорошо. Но дело не только в этом, – сказал я. – Тебе известна девичья фамилия Люсианы?
Это был вопрос, который вертелся у меня на языке с тех пор, как я познакомился с Люсианой на вечеринке у Рикарду. В суматохе последней недели я решил его отложить на потом. Но сейчас я хотел услышать ответ.
Изабель выглядела озадаченной, но все-таки ответила.
– Араган. Люсиана Пинту-Араган.
– Так я и думал, – сказал я. – Значит, Франсиску Араган ее брат?
– Брат.
Она подтвердила мою догадку. Бразильский финансист, упомянутый в факсе. Тот самый, которого Управление по борьбе с наркотиками подозревало в отмывании наркодолларов.
– В чем дело, Ник?
Я рассказал о втором факсе и о том, что, скорей всего, его украли из стола в мое отсутствие. И о том, с какой настойчивостью Эдуарду требовал, чтобы о новых факсах для Бельдекоса я сообщал ему, и только ему.
Изабель жадно ловила каждое мое слово.
– И что ты обо всем этом думаешь? – поинтересовался я.
– Даже не знаю.
– Но ведь что-то явно происходит.
– Судя по твоему рассказу – да. И все-таки я не могу поверить, что Рикарду в этом замешан. Это на него не похоже.
– Франсиску Араган его шурин.
– Это верно. Однако Рикарду до сих пор прилагал все усилия к тому, чтобы не иметь с ним никаких дел. Здесь я двумя руками «за». У Арагана очень нехорошая репутация в Бразилии. И отец говорил что-то похожее. Dekker всегда держался от него подальше.
– Публично – да. Но разве не могли по-тихому открыть ему счет в Dekker Trust?
На лице Изабель отразилось сомнение.
– Технически это не сложно. И все-таки не думаю… Это против всех его правил. Понимаю, это звучит довольно смешно, но у Рикарду есть правила, которые он никогда не нарушает.
– Хорошо, а его брат?
– Возможно. Он не признает никаких правил.
– И он заправляет Dekker Trust, так ведь?
– Да. Так что для него было бы несложно выстроить такую цепочку. Однако здесь есть одно "но".
– А именно?
– Они с Люсианой крепко не в ладах.
– Хм, – сказал я. – Но ведь речь о чисто деловых отношениях. Я уверен, что Эдуарду способен перешагнуть через личную неприязнь, если это сулит ему деньги.
– Наверное, – сказала Изабель. – Но его брат никогда не одобрил бы подобные вещи.
– Если бы узнал.
Мы допили пиво.
– Еще по одной?
Изабель рассеянно кивнула. Она переваривала услышанное.
Я взял в баре еще две бутылки «Будвара» и вернулся к столу.
– Так что мне делать? Эдуарду я ничего не сказал. Джейми вообще считает, что мне надо обо всем забыть.
– Сложный расклад, – сказала Изабель. – Думаю, Эдуарду говорить действительно не стоит. Слишком велика вероятность, что он во всей этой игре. Тогда ты окажешься в опасности.
– Ты хочешь сказать, если бы он узнал, что я подозреваю его в отмывании денег? – Я не произнес этого вслух, но, похоже, я серьезно влип.
– Да. Но на твоем месте я поговорила бы с Рикарду.
– И ты считаешь, он ничего не скажет брату?
– Может и сказать. Но все-таки… Не думаю, что он тоже замешан. А знать бы ему следовало.
Довериться Рикарду? К этому, пожалуй, я был не готов.
– А если обратиться в соответствующие органы?
Изабель резко выдохнула.
– А вот этого тебе никогда не простят. Тебя сочтут предателем. И, кстати, будут правы. Нет. Я считаю, сначала нужно поговорить с Рикарду.
– Хм…
– И?
– Я подумаю.
Я действительно намеревался обдумать ее слова. Но в то же время я был уверен, что самым правильным – по крайней мере пока – было бы сидеть тихо.
Мои подозрения насчет смерти Бельдекоса и собственного приключения в Рио сейчас казались куда как более обоснованными. Но я не хотел обсуждать это с Изабель.
Ей это могло показаться дурной мелодрамой. Мне было плевать, что обо мне подумает Джейми, но совсем не хотел, чтобы любимая девушка считала меня параноиком. И все-таки мне хотелось побольше узнать о человеке, который все чаще и чаще представлялся мне моим предшественником во всей этой истории.
– Каким он был, этот Мартин?
– Вполне милый человек, – ответила Изабель. – Тихий, даже немного робкий. Полностью отдавался работе.
– Он ведь был американцем?
– Да. Из Майами. Работал там в отделении какого-то крупного банка, специализировавшегося на частных счетах латиноамериканских клиентов.
– А чем конкретно он занимался здесь?
– Не могу сказать. Кажется, официально он числился в Dekker Trust. Половину времени проводил здесь, вторую половину – на Каймановых островах. Они с Эдуарду работали над каким-то проектом, я о нем ничего не знаю. Но он явно имел отношение к Dekker Trust. Расспрашивал о наших клиентах, имевших там счета. – Изабель на мгновение умолкла. – То, что с ним произошло… Это ужасно. Ему было всего тридцать.
– Семья? – спросил я.
– Родители. Еще, кажется, брат и сестра. Они в Майами. Даже жениться не успел… – Она осеклась. – То же самое едва не случилось с тобой…
Я кивнул. Теперь она знала, о чем я думал все это время.
13
– Я ушел с факультета.
На моей вилке висел кусок пережаренной свинины. Я сунул его в рот и принялся жевать. И жевать. И жевать. Моя мать никогда не умела готовить.
– Ты это серьезно, дорогой? – спросила она, удивленно подняв брови.
– Бог мой! Когда это случилось? – громогласно вопросил отец.
– С месяц назад.
При нормальных отношениях было бы естественным спросить: "Что ж ты раньше не сказал?" Но у нас нормальных отношений не было. Я давно прекратил попытки обсуждать с родителями любые серьезные вопросы, да и сами они к этому не стремились.
Мы сидели в небольшой квадратной столовой в коттедже, который мои родители купили в Норфолке после того, как отец вышел на пенсию. Хотя апрель уже кончался, было довольно холодно. Когда ветер дул с севера или востока, здесь всегда было холодно – между Северным полюсом и коттеджем практически не было естественных преград. Мы с матерью надели теплые свитера, отец – старый твидовый пиджак.
Мое заявление прозвучало во время небольшой паузы, возникшей в разговоре. Вернее, в монологе. Отец сел на любимого конька: Европа, старые приятели из Сити, леди Тэтчер (титул пристегивался всегда) и крикет. Этот набор не менялся годами, разве что Европа потеснила профсоюзы в качестве основной мишени его ненависти. Он ел и говорил одновременно. Лицо его при этом краснело, на скулах ходили желваки. От нас не требовалось участия, только присутствие. Я не раз думал, а говорят ли они между собой, оставаясь вдвоем. Вывод был неутешительным. Дни, месяцы и годы, проведенные в молчании за столом.
– И что ты собираешься делать? – хмуро поинтересовался отец.
Я ждал этого вопроса, но в этот момент как раз с трудом проглотил не поддающийся пережевыванию кусок мяса и прислушивался, как он с трудом, но все-таки протискивается в мой организм.
– Буду работать в Dekker Ward, – наконец сказал я.
– Dekker Ward! Но это же биржевые маклеры? – Отец отложил вилку и расплылся в широкой улыбке: – Молодец, сынок! Молодец! – Он потянулся через стол и пожал мне руку, немало меня смутив. – Я их прекрасно знаю. Мы приятельствовали со старым лордом Кертоном. Сейчас, он, наверное, на пенсии. Кажется, они занимались плантациями. А в этом деле можно заработать кучу денег, если поймать нужный момент. Кучу денег.
– По-моему, старый лорд Кертон умер, отец. – Мой родитель любил, когда я называл его отцом. – Председатель правления теперь его сын, Эндрю.
Отец с удвоенной силой набросился на свинину. Сегодня у него был праздник.
– Сына не помню. Наверное, еще ходил в школу. Жаль, что старины Джеральда больше нет. – Он отхлебнул воды. – Рассказывай, дружище, что тебя заставило на это решиться?
– Деньги, отец. Мне нужны деньги.
– Деньги ты заработаешь, и сколько захочешь. Сити нынче купается в деньгах. Башковитый молодой человек вроде тебя может сколотить состояние. Я принесу вина. Это надо отметить. – Он встал из-за стола.
Мать, нахмурившись, не сводила с меня глаз.
– Но почему? – еле слышно прошептала она.
– Я на нуле, – так же шепотом ответил я.
Мать кивнула. Для нее это было понятно. Когда мы жили в графстве Суррей, нас бросало от весьма обеспеченной жизни к необходимости экономить каждый пенни. Какое-то время я думал, что это все из-за меня. Я ходил в местную школу, которая довольно скоро стала частной. Мне там очень нравилось. Учителя были превосходными, наша команда регбистов была одной из лучших, я обзавелся хорошими друзьями, а знания, полученные в школе, позволили поступить в Оксфорд. Но все равно меня не покидало чувство вины. Дело было в деньгах. Приходившие из школы счета всегда вызывали у отца раздражение. Я не мог понять почему. Он был биржевым маклером, как и отцы многих моих соучеников, и оплата этих счетов не составляла для него труда. Теперь я почти уверен, что недовольство отца было вызвано его неудачной игрой на бирже, но тогда мне казалось, что во всех финансовых бедах нашей семьи виноват я.
Отец вернулся с бутылкой красного аргентинского. Аргентинское. В десятку. Теперь он без умолку тараторил о старых колониальных акциях, которыми в его время занимался Dekker Ward.
Спустя несколько минут я решился мягко поправить его.
– Сейчас, отец, они в основном работают с Латинской Америкой. И подумывают о том, чтобы развернуть бизнес в России. Поэтому меня и пригласили.
– Что ж, это превосходно.
Отец принялся распространяться о сделках, которые он проворачивал, и о людях, с которыми был знаком, перемежая свою речь афоризмами вроде "в мае продать – горя не знать" и "никогда не доверяй человеку, чей галстук светлее, чем его кожа". Я изучал поверхность обеденного стола, испещренную следами моих школьных занятий. Вмятины от шариковой ручки. Самыми заметными были "окт 197" и "5х + 3".
После кофе я попросил маму показать мне ее последние работы. Она счастливо улыбнулась и повела меня в студию. Отец остался на кухне мыть посуду.
Еще пять лет назад ее картины представляли собой просторные ландшафты Норфолка, сделанные в слегка импрессионистской манере. С тех пор они стали гораздо более темными, дикими, с вихрями туч, окружавших одинокие фигуры на берегу, конца которому не было видно. Каждая картина в отдельности настораживала. Но когда вокруг тебя их были десятки, это пугало всерьез. Подобное ощущение я, пожалуй, испытал только в Национальной галерее на выставке Эдварда Мунка несколько лет назад.
Эти картины меня всерьез беспокоили. Ее работы почти наверняка были очень талантливы, но они словно высасывали из нее жизнь.
– Ты пробовала еще какие-нибудь галереи, мама? – спросил я.
– Дорогой мой, я тебе уже говорила: ни одна из здешних галерей их и видеть не хочет.
– А лондонские?
– Не смеши меня. Кому они там нужны.
Я не был в этом уверен. Мне казалось, что должны найтись люди, которых эти полотна привели бы в восторг. Но она всегда рисовала для себя. Не для других.
Мы остановились у одной особенно мрачной работы с почерневшим остовом разбившегося корабля, наполовину проглоченного прибрежными песками.
– Мне жаль, что тебе пришлось оставить литературу, сынок.
– Ничего я не оставил. Читаю по-прежнему. А когда заработаю денег, то так или иначе вернусь к ней. Я уверен.
– Что ж… Только пообещай мне…
– Что?
– Не жениться на женщине, работающей в финансах.
Что я мог на это ответить? Меня охватила печаль. Я взглянул на мать. Широкоскулое, умное лицо под волосами, едва тронутыми сединой. Она все еще была привлекательной, а на свадебной фотографии, висевшей в гостиной, выглядела просто красавицей. Наверное, они любили друг друга до женитьбы, хотя из детства мне помнились только короткие обмены колкостями, которые позже переросли в ссоры. С тех пор, как я уехал отсюда, в доме воцарилось молчание.
Отец подбросил меня до Кингз Линн. Когда я выходил из машины, он внезапно окликнул меня.
– Ник?
– Да?
– Если что-то услышишь о хороших акциях, дай знать старику, хорошо?
Он подмигнул.
Я вымученно улыбнулся и захлопнул дверцу автомобиля. В поезде, уносившем меня прочь, я почувствовал огромное облегчение.
Безлюдные вересковые пустоши пролетали за грязными окнами поезда. Я думал о том Сити, каким видел его мой отец. Ланчи, выпивки, разговоры, взаимовыручка, попытки выловить хорошую сделку. Это было так непохоже на безупречно отлаженную работу машины под названием Dekker, крутящейся в сверкающей гигантской башне и перегоняющей миллиарды долларов с одного конца планеты в другой. Но были и общие постулаты. И в его мире, и в моем сделка была всем. Ты помогал друзьям, давил врагов и добывал самый лучший контракт. А потом казался себе очень опытным и очень умным.
Из нависших мрачных туч на пустоши хлынул дождь, тяжелыми сердитыми каплями забарабанивший по окнам. Я откинулся на спинку сиденья. Сейчас я не казался себе таким уж умным.
14
В понедельник я с утра пораньше уныло крутил педали. Погода нашептывала свои уныло-моросящие секреты, работать не хотелось. Когда я, мокрый до нитки, наконец добрался до сорокового этажа, летучка была в разгаре.
Рикарду, словно дожидавшийся моего прибытия, кашлянул в кулак.
– Думаю, вы все уже читали статью в последнем номере IFR, – начал он. – Содержание ее меня нисколько не волнует, за исключением того, что эта грязная стряпня оскорбительна для памяти Мартина и его семьи. Однако меня всерьез волнует тот факт, что один из нас говорил с репортером и предоставил ему крайне неблагоприятную информацию о нашей компании. Этого человека мы уволили.
По рядам собравшихся прокатился рокот. Каждый осматривался по сторонам, пытаясь понять, кого же нет сегодня в зале. Вскоре невнятное бормотание вылилось в отчетливое слово: Дейв. Дейв! Почему он это сделал? И что он сказал?
– Этот человек не только не будет больше работать в Dekker. Он никогда не сможет работать на рынке облигаций. – Голос Рикарду звучал ясно и отчетливо. – Он нарушил договор о конфиденциальности, который вы все подписывали, поступая на работу в Dekker Ward. Он также потерял свою долю в нашем трастовом фонде. Его предупредили о недопустимости дальнейших контактов с прессой. На рынке станет известно, что он был уволен за то, что допустил большие убытки на неудачных сделках и затем скрыл этот факт. Мы надеемся, что каждый из вас в случае необходимости это подтвердит.
Все молчали. Дейв был симпатичным парнем, его все любили. Неужели он предатель?
– Некоторым может показаться, что это слишком суровое наказание. Но мы все – единая команда. И если ты не с нами, то ты против нас. На рынке предостаточно людей, которым не нравится Dekker, которым не нравятся наши достижения. Наша сила в единстве. Один человек может поставить под удар всех нас. А этого я допустить не могу.
Глаза Рикарду, обычно спокойные и приветливые, сейчас пылали гневом. Но даже его гнев имел какую-то притягательную силу. Мы были на его стороне.
Совещание закончилось, мы молча переглядывались. Потом все повернулись в сторону стола, за которым еще пару дней назад работал Дейв. Альберто, шестидесятилетний "мальчик на побегушках", собирал его вещи в картонные коробки. Под немигающим взглядом Рикарду все стали расходиться. Но все это утро в комнате не стихал гул голосов, делившихся своими домыслами и догадками.
Та же атмосфера царила и за стенами Dekker. Весть о том, что Дейв оказался одним из самых опасных зверей – трейдером, который не только теряет деньги, но и скрывает это, – уже стала достоянием рынка. Запущенный в оборот слух эхом отразился от стен операционного зала, где, к моему удивлению, каждый был готов этот слух подтвердить. Джейми, например, так и сказал Фрюэру.
– Зачем ты это сделал? – потрясенно спросил я. – Разве ты не мог сказать, что просто не знаешь, почему он ушел?
Джейми вздохнул.
– В подобных ситуациях надо следовать партийной линии. Рикарду следит, и внимательно. Это проверка нашей лояльности. И он прав. Мы сможем преуспеть, только если будем держаться вместе.
Во мне росло отвращение. Первоначальный шок и печаль из-за потери друга постепенно таяли, по мере того как личность Дейва подвергалась серьезному редактированию. Точно так же, как машина Dekker всегда могла настроить себя на то, что выпуск весьма ненадежных облигаций – это сделка года, сейчас эта же машина убедила себя в том, что Дейв был мошенником и лжецом. Люди шли у машины на поводу, избегая, однако, смотреть друг другу в глаза.
Я был поражен. Я понятия не имел, хорошим или плохим трейдером был Дейв. Однако я знал, что он не был тем, что сейчас с такой страстностью живописали его бывшие коллеги.
Человек, облокотившийся на стойку бара и подносивший к губам уже вторую кружку пива, ничем не напоминал того парня, которого я знал по Оксфорду. Во-первых, это был взрослый человек. Во-вторых, в костюме и с дорогим портфелем. В костюмах и с портфелями были и мы с Джейми, но это в конце концов ничего не значило. Но у того человека из-под аккуратно зачесанных светлых волос проглядывал явно поредевший пробор, а по голосу ему можно было дать все сорок.
Стивен Трофтон вместе с нами проходил в университете курс РРЕ[3]. Далеко обогнавший сверстников по развитию, он со знанием дела обсуждал процентные ставки по закладным, цены на недвижимость и профсоюзные трастовые фонды – и это тогда, когда большинство из нас даже касаться не хотели таких приземленных, меркантильных проблем. Хорошо подвешенный язык стал надежным пропуском в Сити, и он оказался одним из немногих счастливчиков, которых Bloomfield Weiss отловила в 1988 году, снимая пенки с британских университетов. В работе он ориентировался, как рыба в воде и с тех пор вполне преуспел.
Хотя мы были почти одногодки, Стивен выглядел на все тридцать пять – и умело этим пользовался. Да, Трофтон ушел далеко.
Джейми встречался с ним за выпивкой раз-два в год, чтобы "подбить бабки". В этот раз я решил составить ему компанию. Мы сидели в старом баре у конюшен в Найтсбридже, полном цветастых туристов днем и строгих солидных костюмов вечером.
Я, кажется, начинал понимать, что "подбить бабки" означало сравнить продвижение по служебной лестнице. Сейчас я наблюдал, как они этим занимались.
– Слышал о классной сделке с облигациями Брейди, которую мы провернули на прошлой неделе? – спросил Джейми.
Стивен рассмеялся.
– Ах, это. Мы просто попробовали воду пальцем.
– И немножко намочили ноги, да?
– Чуточку, но это не страшно. Мы самая большая трейдерская фирма в мире. Такие убытки у нас запросто теряются в прибылях одного дня.
– Да ну?
– Ну да, – отозвался Стивен. Он понизил голос, словно собираясь сообщить нам что-то очень и очень важное. – Вам лучше поостеречься, Джейми. Bloomfield Weiss в отношении развивающихся рынков настроена серьезно. А когда мы настроены серьезно, мы обычно добиваемся своего. Не пойми меня превратно, но Dekker всего лишь симпатичная маленькая фирма. Когда рынок созревает, то в игру естественным образом входят мальчики повзрослее.
Стивен намеренно произнес это тоном рассудительного зрелого мужа, чтобы позлить однокашника. Ему это удалось. Джейми заглотил наживку и завелся.
– А еще вы профукали солидный мексиканский контракт. Скажешь, я не прав?
– Такие сделки у нас каждый день, с Фондом развития и не только с ним. Будем работать и с Мексикой, не сегодня, так завтра.
Джейми фыркнул.
– Расскажи лучше о трейдере, которого вы выставили. Дэвид Данн, так, кажется? Он, должно быть, не слабо ударил вас по карману.
Джейми пожал плечами.
– Просился на работу к нам, в Bloomfield Weiss, – невозмутимо продолжил Стивен. – Конечно же, мы его не взяли. Еще не хватало подбирать деккеровские отбросы.
– Он был хорошим трейдером, – сказал я. Это были мои первые слова за все время. Джейми бросил в мою сторону предупреждающий взгляд.
Стивен проигнорировал мое замечание. Учитывая мой мизерный опыт, он, безусловно, был прав. Но я неожиданно привлек внимание к своей собственной персоне.
– А вот тебя-то я никогда не представлял в Сити, – сказал Стивен. – Что происходит?
– Деньги нужны.
– Честный ответ. Я полагаю, Dekker понадобился твой опыт по России?
– Именно. Хотя Рикарду хочет, чтобы я сначала разобрался в их операциях в Южной Америке.
– Россия сейчас огромный растущий рынок. Вы в курсе, что мы забрали к себе вашу восточноевропейскую команду? Кстати, интересный момент. У нескольких из них вдруг появились проблемы с получением виз. Рикарду случайно не приложил к этому руку?
Джейми подул на пену в кружке.
– Так приложил или нет?
– Не знаю. Но могу сказать, что так им и надо.
Стивен вскинул брови и повернулся ко мне.
– Скажи-ка, Ник, что за человек этот ваш Рикарду Росс?
Это был вопрос, который я с недавних пор задавал себе сам. Я решил ответить честно.
– Не знаю.
– Говорят о нем многое. Он действительно настолько хорош?
– Безусловно. А к рынку относится так, словно это его собственность. Поэтому он так и разъярился, когда его попытались вытолкнуть. Великолепное умение оценивать ситуацию. Мне кажется, что он всегда знает, что делать, когда возникают серьезные проблемы. Что скажешь? – Я повернулся к Джейми, который не спускал с меня глаз.
– Абсолютно согласен, – сказал он. – Рикарду самый проницательный человек из всех, с кем мне доводилось работать в Сити. Однозначно.
Стивен наблюдал за мной. Водянистые голубые глаза, внимательные и умные.
– Если он такой профи, почему же ты сказал "не знаю"? С ним что-то не так?
– Сложный вопрос. Может быть, слишком агрессивен. Иногда мне кажется, что он заходит слишком далеко. Но со временем всегда выясняется, что он был прав.
Стивен похлопал меня по плечу.
– В нашем бизнесе трудно зайти слишком далеко. Главное, чтобы тебя не поймали. – Он поставил свой стакан на стойку. – Ну, мне пора. Рад был снова увидеться с вами обоими. Пока.
Мы остались, чтобы выпить еще по одной.
– Ничтожество, – процедил Джейми.
– Не понимаю, зачем ты вообще с ним общаешься.
– Он не всегда был таким. А в уме ему не откажешь. С ним лучше быть в хороших отношениях. Может и пригодиться.
– Он уже такой дядя. Залысины, жена, ребенок.
– У меня тоже жена и ребенок.
– Джейми, ты сам еще ребенок. И на сорок ты все-таки не выглядишь.
– Да, возраст – странная штука, – сказал Джейми. – Иногда я это ощущаю. Солидные долги по ипотеке. Жена и сын, о которых нужно заботиться. И работа. Серьезная работа. Многое в моей жизни изменилось.
– Пожалуй.
– Но что бы ни случилось, я не хочу стать таким, как мои родители.
– Почему? Они у тебя вполне милые люди.
Джейми фыркнул.
– Милые-то милые, но ведь без гроша. Дед был крупным землевладельцем. А отец – водитель такси. Если бы я продолжил эту замечательную семейную традицию, то Оливеру бы светила прямая дорога в «Макдональдс» в подавальщики.
– Ты все равно станешь таким, как твой отец. Ты же так на него похож. Станешь, никуда не денешься.
Я сказал это в шутку, но Джейми бросил на меня мрачный взгляд.
– Я серьезно. Пора бы хоть кому-то в моей семье начать зарабатывать деньги.
За эти годы я несколько раз гостил у его родителей. Они считали меня интеллектуалом из Оксфорда и всегда были мне рады. Первые пару раз я останавливался у них на ферме с большой конюшней. Вскоре после того, как Джейми окончил Оксфорд, с фермой пришлось расстаться, и теперь его родители снимали флигелек чьего-то особняка в конце подъездной аллеи.
Его дед владел небольшим имением у подножия холмов Квантокс. На оставшемся после уплаты всех налогов клочке земли теперь трудился его дядя. Отец пытался зарабатывать на лошадях, но у него ничего не вышло. Джейми рассказывал мне, что теперь он крутит баранку, работая на такси, но сам я об этом не имел права даже заикаться.
Несмотря на прошлые триумфы и нынешние неудачи, родители друга радовались гостям. Отец был неисправимым старым гулякой – таким, каким рано или поздно станет и сам Джейми, – с открытой улыбкой, грубыми чертами лица и озорной бесовщинкой в глазах. Мать, статная, высокая женщина, в молодости слыла красавицей и сохранила былое обаяние. Они души не чаяли в сыне. Он никогда и ни в чем не мог быть неправ. Каждое его суждение сопровождалось их самым пристальным интересом, каждый небольшой успех – аплодисментами, а серьезные достижения, напротив, деланым безразличием, словно они ничего другого и не ожидали от своего отпрыска.