– Я восхищаюсь твоей сестрой, – вдруг вырвалось у меня.
– Я тоже восхищаюсь. И люблю ее. Но она дура. Дура!
Я изумленно повернулся к Изабель. Ее щеки пылали.
– Я знаю, что она делает доброе дело, множество добрых дел. Но все кончится тем, что ее убьют. Рано или поздно. Господи, может быть, когда у нее родится ребенок, она оставит все это…
– Кто убьет? Дети? Что ты говоришь такое?
– Нет, конечно, только не эти дети. Но ее могут просто взять и похитить! В Рио это сплошь и рядом случается. Слышал, что она говорила о полиции и эскадронах смерти? Думаешь, им нравится, что их жертвы ускользают от наказания? Корделия уже не раз получала письма с угрозами. Да и приют пробовали сжечь.
– И все же она не сдается, – я вспомнил решимость в глазах Корделии.
– Не сдается, – повторила Изабель. – Она говорит, что ее не посмеют тронуть. Положение отца и неизбежная шумиха в прессе невыгодны для этих бандитов. Общественное мнение будет не на их стороне.
– По-твоему, она права?
В глазах Изабель блеснули слезы.
– Я молюсь, чтобы так оно и было. Но однажды какой-нибудь ретивый полицейский может решить, что с него хватит.
– А твой отец не может ее остановить?
– Никто не может ее остановить. Ни он, ни ее муж. Пойми меня правильно. Не будь она моей сестрой, я бы считала, что она делает огромное дело и должна его продолжать. Но… она моя сестра.
Изабель смахнула слезинку.
– Я бы гордился такой сестрой.
Она взглянула на меня и слабо улыбнулась.
– Послушай… – я запнулся.
– Что?
– Ты не откажешься со мной сегодня поужинать?
7
Изабель ждала меня в холле гостиницы. На ней было то же черное платье, в котором она ходила на встречу с друзьями пару дней назад. Оно ей очень шло, подчеркивая стройную фигуру.
– Выпьем чего-нибудь на пляже? – предложил я.
– С удовольствием. Показывай дорогу.
Вдоль знаменитой Авенида Атлантика выстроились проститутки в обтягивающих шортах и с полосками ткани, едва прикрывавшими грудь. Они стояли, прислонившись к припаркованным у тротуара автомобилям, в надежде подцепить клиентов из проезжавших мимо машин. Мы остановились у одного из лотков, тянувшихся вдоль края пляжа, и заказали два пива.
Разговор не клеился. Пара попыток его завязать успехом не увенчалась. Я не мог понять, то ли Изабель чем-то обеспокоена, то ли просто не в настроении.
Малыш лет четырех с тонкими чертами лица и огромными глазами подошел к нам, предлагая купить жвачку. "Nao, obrigado", – сказал я и жестом показал, чтобы он уходил, но мальчонка не обратил на меня никакого внимания. Изабель что-то резко произнесла по-португальски. Ребенок, не говоря ни слова, отошел и направился к соседнему столику. Бармен, выйдя из-за прилавка, грозно хлопнул в ладоши. Малыш исчез.
Мы снова умолкли. Мальчонка был ровесником Оливера. Интересно, превратится ли он со временем в еще одного Эуклидиса, невозмутимого двенадцатилетнего киллера?
В этот момент женщина с оплывшим лицом и крашеными светлыми волосами, громко прихлебывавшая свой caipirinha за соседним столиком, шатаясь, поднялась. Она сделала несколько шагов, и ее вырвало прямо на песок.
– Пойдем отсюда. Я не зря всегда предпочитала Ипанему Копакабане.
Мы устроились в рыбном ресторанчике на краю пляжа Ипанема. Обстановка была живая, шумная, приятная, но из меню я понял разве что названия вин.
– Мне понравился твой отец. Очень симпатичный человек.
– Очень. Хотя он и доводит меня порой до белого каления.
– Ты хотела работать с финансами, чтобы быть похожей на него? – спросил я, наливая Изабель вина.
Она подняла голову. Казалось, она решает, насколько можно быть со мной откровенной. Я выдержал ее взгляд, хотя мне с трудом удалось сохранить на лице бесстрастное выражение.
Наконец Изабель улыбнулась.
– Нет. В университете я ненавидела все, что связано с финансами. И уж точно не собиралась подражать отцу. Меня тошнило от всего, что творилось вокруг. Нищета, соседствующая с роскошью. Мне хотелось что-то изменить. Изменить причины, а не лечить симптомы, как это делает Корделия. – Она заговорила свободней. – Ты и сам знаешь, как человек воспринимает мир, когда ему двадцать. Ты думаешь, что если бы только мир понял то, что понимаешь и знаешь ты, все изменилось бы к лучшему. Остается только объяснить всему остальному человечеству его заблуждения.
– Мне это знакомо. Раньше я был убежден, что если бы правительство управляло экономикой во благо всего народа, а не просто для кучки богатых негодяев, все было бы прекрасно. А потом я провел два года в Советском Союзе. После этого очень сложно стало оставаться социалистом. В конце концов я плюнул на все и зарылся в свои книги.
– Я, как зачарованная, слушала ваш разговор о литературе, – сказала Изабель. – Мне нравится читать, но ты просто влюблен в книги. Как и Papai.
– Я действительно люблю литературу. Особенно русскую. Она обращается к душе. Экономика по своей сути – барахло, чушь. Казалось бы, финансы – очень конкретная тема, но однозначных ответов как не было, так и нет. Зато когда я читаю Пушкина, передо мной открываются глубокие истины о каждом из нас. Я могу читать одно и то же стихотворение снова и снова – и каждый раз открывать в нем что-то новое. Читать я любил всегда. В детстве у меня хватало друзей для игр на улице, но дома я был один. И постепенно увлекся чтением. Это не было просто времяпрепровождением или бегством в воображаемый мир. Книги стали моим убежищем, моей семьей, моим домом.
Над столиком почтительно склонился официант. Изабель продиктовала заказ.
– Каким же ветром тебя занесло к нам?
Я усмехнулся.
– Деньги. К тому же хотелось убедиться, по силам ли мне это. Пойми меня правильно, я вовсе не собираюсь провести всю свою жизнь в Сити. Несколько лет, пока не подзаработаю как следует. А потом снова вернусь к своим книгам и преподаванию.
– Ты уверен, что у тебя получится?
– Думаю, да. А ты сомневаешься?
Изабель с минуту изучала меня.
– Что ж, может быть. Не знаю, правда, придется ли тебе это по вкусу.
– Ты о чем?
– Видишь ли, ты умен, хватаешь все буквально на лету, легко располагаешь к себе людей. Но чтобы преуспеть в нашем бизнесе, человек должен иметь инстинкт хищника. А какой из тебя хищник?
Я почувствовал себя не на шутку задетым. С самого начала у меня были те же сомнения, но я намеревался доказать себе и миру, что это не так.
– Можешь не сомневаться. Если уж я хочу добиться чего-то, обязательно добьюсь. – Я хотел произнести эти слова жестким и уверенным тоном, однако вышло довольно жалко.
Уголки ее губ дрогнули. В глазах появились насмешливые искорки.
– Ты слишком приличный мальчик для такой игры.
– Р-р-р! Я умею рычать и кусаться! А если меня разозлить… Р-р-р!
Изабель ухмыльнулась.
– Неубедительно.
– Ну ладно, а ты? Перекусываешь пополам продажных чиновников?
– Иногда сама удивляюсь. И они, кстати, тоже.
– Ты-то как оказалась в этом бизнесе? Все-таки брокерская фирма – не Всемирный фонд развития.
– Это точно. Отучившись здесь, в Рио, я отправилась изучать экономику развития в Соединенные Штаты. В Колумбийский университет. И, наверное, пришла к тем же выводам, что и ты. Один человек мало что может изменить.
– Но почему банковская система? Это что, не продажа души дьяволу?
– Из-за отца.
– Он хотел, чтобы ты вошла в семейный бизнес?
– Наоборот. Если бы я родилась мальчиком, конечно, все было бы иначе. Papai всегда хотел сына, но мама умерла прежде, чем успела подарить ему наследника.
Мне было интересно узнать хоть что-нибудь о матери Изабель, но я счел за лучшее не касаться этой темы.
– Мне жаль.
Она пожала плечами.
– Мне было всего два года. Конечно, хотелось бы знать ее поближе, но… – Ее глаза на мгновение застыли. – Извини. В общем, я родилась девочкой. А девочки в обществе, к которому принадлежит мой отец, к двадцати пяти годам выходят замуж за мальчиков из приличных семей. Получить образование – пожалуйста. Можешь даже поработать год-другой. Но отдаваться профессии всерьез?! И вот я в Штатах. Где вижу, как женщины делают успешную карьеру в самых разных областях. Они становятся адвокатами, банкирами, врачами. Конечно же, все это не для меня. Я ни о чем подобном и думать не могла. А потом я узнала, что Марселу, человек, за которого я должна была выйти замуж, преспокойно развлекался с одной из моих подруг, пока я была в Нью-Йорке.
– Ничего себе…
– Именно. Ничего себе. Тогда-то я и решила сделать себе карьеру в банковском деле, в бизнесе, которым занимался отец. Я поступила на работу в Banco Evolucao в Сан-Паулу. Но в Бразилии женщине чудовищно трудно доказать, что она тоже человек, особенно если у нее такой отец. И три года назад я уехала. За это время добилась разрешения на выпуск пятнадцати серий облигаций в Бразилии.
– Неплохо.
– Тебе все это, наверное, кажется ужасным. На самом деле я никакая не феминистка. Наверное, все дело в гордости. И упрямстве.
– К тому же тебе нравится дразнить отца, да?
Я прикусил язык, но было поздно. Однако Изабель не рассердилась.
– Я люблю его, – произнесла она, словно защищаясь.
– Знаю. Точнее, понял это, как только увидел вас вместе. Он обожает тебя. Может быть, поэтому вы и дразните друг друга все время.
– Точно. Бедный папа. Как он хотел, чтобы мы превратились в праздных дамочек, как приличные дочери его приличных друзей. Помнишь, как он предложил мне работу в своем банке? Невероятно! "Мы что-нибудь для тебя придумаем"! Как тебе это нравится? Конечно, Horizonte один из самых успешных инвестиционных банков в Бразилии. Но, черт возьми, Dekker главный игрок во всей Латинской Америке! И я отвечаю практически за все контракты с Бразилией. А папа все придумывает, какую погремушку всучить дочурке!
Я завидовал Изабель. Да, Луис – банкир, но это, в отличие от моего отца, не делало его слепым и глухим ко всему остальному. Любовь Луиса к русской литературе, меня, конечно, подкупила, но уверен, что он смог бы с полным пониманием дела говорить о самых разных вещах, в том числе и о таких, которые заставили бы моего папашу зевать от скуки. Конечно, родителей не выбирают. Но Изабель, похоже, казалось, что ее отношения с отцом – нормальное и абсолютно рядовое явление.
– Да, в банковском деле ты мастер, – сказал я. – Проект произвел на меня большое впечатление.
Изабель покраснела.
– Спасибо.
– Ведь это здорово, если международный капитал действительно подключится к борьбе с нищетой.
– Пока мы не знаем, как все сработает, но ты прав, это было бы здорово. Самый, пожалуй, радостный момент во всей моей карьере. Но это, скорее, исключение, чем правило. Подожди, ты еще будешь выцарапывать глаза конкуренту, сражаясь за контракт, дающий возможность какому-нибудь местному банку удрать от налогов. И, поверь мне, ждать придется недолго.
– Поживем – увидим.
По совету Изабель я заказал рыбу, о которой никогда не слышал и название которой ни моя спутница, ни официант перевести не смогли.
– Расскажи про своих родителей.
– Мы нечасто видимся, – замялся я. – Мой отец тоже занимается финансами.
– А, – протянула она. – Значит, наша семья для тебя не в новинку.
– Боюсь, мой отец очень сильно отличается от твоего. Мне, во всяком случае, так показалось.
– Что ты имеешь в виду?
– Мой всю жизнь работал у солидного английского биржевого брокера. Что-то вроде старого Dekker Ward. Ходил на ланч с приятелями, давал умные советы клиентам. А когда фирму в 1986 году купили американцы, ушел на пенсию и поселился в небольшой деревушке в Норфолке. На Восточном побережье.
– Знаю. Бывала там. Очень холодно.
– Это уж точно, – я улыбнулся. – Живет там и либо возится в саду, либо читает газеты. Сначала попытался вложить свои пенсионные сбережения в биржу, потерял чуть ли не все и завязал с этими играми. С ним всегда было нелегко найти общий язык, а теперь, наверное, и пытаться поздновато.
– А что он думает по поводу твоей новой работы?
– Понятия не имею. Я ему не говорил.
– Ты ему даже не сказал?!
– Нет. Дурацкая ситуация, правда? Он всю жизнь мечтал, чтобы я работал в Сити, а я всегда наотрез отказывался. У меня не хватает смелости сказать ему, что я сдался. Скажу. Через неделю. Или через две. Или три. – Я отхлебнул вина. – Хотелось бы мне общаться с ним так, как ты с Луисом. С ним трудно говорить. Он совершенно не понимает мою жизнь. Мама смогла бы понять, если бы захотела, но она предпочитает не касаться этой темы. Я давно перестал пытаться что-либо им объяснить.
Мы умолкли. Я наблюдал, как Изабель, сосредоточенно закусив губу, умело отделяет кусочки рыбы от костей. Ее кожа, казалось, мерцала в мягком свете свечей.
Наконец Изабель нарушила молчание.
– Ник… Я хочу извиниться за то, что была с тобой так резка. Ты этого не заслужил. Хотя к тебе это не имело никакого отношения. Никакого. Просто у меня уже были проблемы с мужчинами в Dekker, и я не хотела, чтобы они повторились.
– Понимаю. – Я вспомнил то, что Джейми сказал мне об Изабель и Эдуарду. Черт, ну как такая женщина вообще могла иметь с ним дело?
– Например, твой друг Джейми.
– Да?
– Да. До сих пор приглашает меня где-нибудь посидеть. А пару раз подкатывался совершенно откровенно.
– Ну, это ничего не значит. – Я рассмеялся. – Это не более чем безобидный флирт. Он женат и счастлив в браке. С его стороны тебе ничего не грозит.
– Не уверена. Я бразильянка. И во флирте кое-что понимаю. Я в состоянии увидеть, когда парень просто развлекается, а когда он настроен серьезно. И поверь мне, твой друг Джейми абсолютно серьезен.
Прищурившись, я посмотрел на нее. Этого не может быть.
– Да брось. Он всегда был любителем безобидного флирта. Наверное, просто проверяет, не заржавел ли он окончательно.
– Боюсь, ты заблуждаешься.
Я покачал головой.
– Ты неправа!
– Как скажешь. Он твой друг. Ты знаешь его лучше. Не хотела бы я быть его женой.
Ей удалось заронить мне в душу зернышко сомнения. Я с самого начала не понимал, что Джейми имел против Изабель, – ведь он так рьяно предупреждал меня держаться от нее подальше. Сам попытал удачи и провалился? Почему бы нет? Но он действительно был моим близким другом, и Кейт тоже, и мне даже думать не хотелось о его возможной измене. А если для того, чтобы этого не увидеть, нужно поглубже зарыть голову в песок, что ж, придется зарыться.
От Изабель не укрылись мои метания. Она накрыла мою ладонь своей.
– Прости. Не следовало этого говорить. Просто после Марселу и… – Она запнулась. – После Марселу меня не очень привлекают ветреные мужчины. Возможно, я неправильно истолковала намерения Джейми. Пожалуйста, прости.
Меня не пришлось дважды упрашивать.
– Все хорошо, тебе не за что извиняться.
С этого момента наша беседа, миновав все подводные камни, мирно потекла, вливаясь в темную бразильскую ночь.
В половине первого мы вышли из ресторана и направились к океану, плескавшемуся в паре кварталов ходьбы. На залитом светом пляже вовсю шла игра в ножной волейбол. Сноровка игроков восхищала. Мяч перелетал с одной половины на другую десятки раз, в три касания – головой, грудью или ногами.
Мы подошли к самой кромке воды и смотрели, как пена набегает на песок. Капельки соленой воды в свете прожекторов сияли, как бриллианты. Мы разулись и побрели по мокрому песку. С одной стороны расстилался темный океан, с другой сверкала огнями ночная Ипанема. Мы упивались тишиной. Казалось кощунством нарушить словом красоту этой ночи. Я хотел, чтобы эта ночь не кончалась никогда.
Мы уже приближались к фавеле, на которую я обратил внимание днем: вереница хижин, нависших над самой водой. Сейчас в ней светлячками горели огоньки слабых электрических лампочек. На этом краю пляжа было темно и тихо.
Внезапно нас окружили какие-то фигуры: невысокие, сухощавые, гибкие. Я даже не понял, откуда они появились. Мне показалось, их было четверо. Я попытался загородить собой Изабель, но застыл на месте, увидев в дюйме от своей груди длинное тонкое лезвие ножа.
Я посмотрел на Изабель. Она стояла не шевелясь.
– Не двигайся, – сказала она поразительно спокойным, ровным голосом. – Отдай им все, что они потребуют.
Подросток лет четырнадцати пару раз взмахнул ножом и что-то произнес по-португальски.
– О'кей, о'кей, – я сунул руку в карман брюк и вытащил деньги. Вполне приличную пачку. Хорошо, что я оставил в отеле портмоне и паспорт.
Парень выхватил деньги. На плече Изабель висела недорогая сумочка, которую она медленно протянула юному грабителю.
Я начал успокаиваться. Деньги взяли. Теперь можно и разойтись.
Нападавший сунул банкноты в карман, ни на секунду не сводя с меня глаз. Теперь он не шевелился, застыв, как статуя. Он был вдвое моложе и вдвое слабее меня, но у него был нож, а пользоваться им он наверняка умел.
Я попытался встретиться с ним взглядом, но он отвел глаза и как-то странно напрягся. Я понял, что сейчас произойдет. Я попытался увернуться, но не успел. Сверкнуло лезвие, и я почувствовал резкую боль в груди. Изабель закричала. Обеими руками я ухватился за рукоятку ножа. Парень пытался его вытащить, но я цеплялся изо всех сил, не давая вынуть лезвие. Грудь пылала, словно ее жгли огнем. Дышать было больно, каждый вдох причинял неимоверное страдание. Мои ноги подогнулись, и я сполз на песок, увлекая за собой грабителя. Он еще раз попытался высвободить нож, но, видимо, передумал и исчез. Так же неожиданно, как появился.
– Ник, Ник!.. – Голос Изабель медленно растаял во тьме.
8
Изабель устроила так, чтобы в больнице меня положили в отдельную, чистую и светлую палату. Она же позаботилась о том, чтобы меня осмотрел лучший врач, после осмотра объявивший, что рана, хотя и оказалась глубокой, не была опасной для жизни. Лезвие прошло мимо сердца, но задело легкое. Внутреннее кровотечение оказалось не угрожающим благодаря оставшемуся в ране ножу. Рана в легком также оказалась не тяжелой и должна была скоро зажить. Врач так виртуозно заштопал рану, что со временем шрам обещал стать почти незаметным. Похоже, здешние хирурги часто имели дело с такими пациентами. Когда я очнулся, в моей гортани торчала трубка. Ее вскоре убрали, но дышать все равно было больно. Доктор оставил меня на пару дней, чтобы убедиться, что в рану не попала инфекция, а заодно дать мне время оправиться от шока.
Отдых действительно был нужен. Боль в груди я ощущал постоянно: тупую и неутихающую. Но хуже всего – это дикая слабость и туман в голове. Организм требовал покоя.
Изабель появлялась ненадолго, стараясь меня не тревожить. Приходил полицейский в штатском. Побеседовать. Она переводила, отвечала на все вопросы, мне добавить было, собственно, нечего. Я уже знал, что полиция очень агрессивно настроена по отношению к местным грабителям, покушающимся на иностранцев: это отпугивает туристов. И кому-то придется ответить за это преступление. Возьмут ли при этом тех ребят, которые на меня напали, или первых попавшихся, особого значения, похоже, не имело. Полиция в Рио вершила суд по-своему.
Навестил меня и Луис. Он чувствовал себя виноватым, ведь со мной случилось несчастье в его городе. Мне была приятна опека этой семьи. Мысль о том, что мне пришлось бы самому иметь дело с полицией Рио и местной медициной, приводила меня в ужас.
Рикарду позвонил в воскресенье вечером, пожелав мне скорейшего выздоровления. Он добавил, что мне повезло с опекунами. С этим трудно было спорить.
Из больницы я выписался в понедельник около полудня – с условием, что проведу остаток дня в отеле. Я чувствовал себя гораздо лучше. Изабель настаивала, чтобы я провел в гостинице и следующий день, а вечером улетел бы домой, в Лондон. Но мне все-таки удалось убедить ее в том, что мы вместе должны пойти в министерство финансов. Подписание контракта было близко, и я хотел дождаться победного финала. Во всяком случае, так я сказал Изабель. На самом деле мне было приятно быть рядом с ней, и я хотел, чтобы это продлилось как можно дольше.
С Алвисом мы должны были встретиться в половине десятого утра во вторник. Мы прибыли на место за десять минут до назначенного времени. В одиннадцать мы все еще сидели в приемной. Изабель нервничала.
– Полчаса – ладно. В Бразилии это обычное дело. Но полтора? Что-то тут не так.
Она оказалась права.
В конце концов нас провели в офис Умберту. Он вскочил, пригласил нас сесть и принялся расхаживать по кабинету. Он выразил обеспокоенность по поводу нападения на нас – это было вполне уместно, но заняло гораздо больше времени, чем того требовали приличия.
Изабель не выдержала.
– Умберту, в чем дело?
Алвис провел рукой по лысеющей голове и откашлялся.
– Мы решили сделать Bloomfield Weiss координатором проекта favela. Но мы попросили их пригласить вашу компанию в качестве соуправляющей. Они согласились.
– Что?!
Хозяин кабинета, набычившись, уставился на полированную поверхность стола.
– Мы попросили Bloomfield Weiss выступить главой синдиката кредиторов.
Изабель разразилась гневной тирадой на португальском. Умберту пытался вставить хоть слово, но тщетно. Он вздохнул, словно соглашаясь с ее правотой.
– Хорошо, – произнес он по-английски. – Вы вправе потребовать объяснений.
Изабель присела на самый краешек маленького дивана, словно готовясь в любую секунду броситься на Умберту и вцепиться ему в глотку. Он сел напротив нас и смущенно заерзал в кресле.
– И? – Глаза Изабель сверкали от ярости.
– Я знаю, что идея контракта принадлежит вам. И мы сами дали вам зеленый свет. Это я признаю. Так что все ваши расходы будут возмещены.
– Плевать я хотела на расходы! Мне нужен контракт!
– Я понимаю. Если бы это зависело от меня, я работал бы только с вами.
– Не ври мне в глаза. Это зависит именно от тебя!
Умберту поморщился, как от боли.
– Не совсем.
– Ладно. Тогда кого же мы не устраиваем? Мэра? Губернатора? Им грех жаловаться. За последние пару лет мы их не раз выручали.
– Нет. Они ни при чем.
– Если не они, то кто?
– Всемирный фонд развития.
– Джек Лэнгтон… – Изабель на секунду задумалась. Да, это похоже на правду. – Но в чем проблема? – спросила она уже более спокойным голосом.
Умберту тоже позволил себе чуточку расслабиться.
– Не знаю. Он сказал, что Всемирный фонд развития выступит гарантом контракта при условии, что координатором будет не Dekker Ward.
– Почему нет? Он что-нибудь объяснил?
Умберту пожал плечами.
– Только то, что таковы их правила. Стратегия глобального финансирования ВФР. И еще им не нравится, что на рынке облигаций в Латинской Америке у Dekker Ward чуть ли не абсолютная монополия. Они решили привлечь к игре новые фонды, а для этого надо сменить координатора.
– Но почему именно Bloomfield Weiss?
– Как я понял, это – самая крупная фигура в крупных контрактах ВФР. К тому же все остальные отказались, боясь перейти вам дорогу. Что, кстати, доказывает правоту Джека Лэнгтона, тебе не кажется?
– Нет, Умберту, не кажется! Все остальные отказались потому, что это было бы абсолютно неэтично – ведь мы же проделали всю работу, от начала и до конца! Bloomfield Weiss просто оказалась единственной фирмой, в чьем словаре слово «этика» и не ночевало.
– Послушай, я действительно сражался за вас. Убеждал, давил. Но Джек уперся, как слон. Ты же понимаешь, что без гарантий Фонда ничто не сдвинется с места.
Изабель поднялась с дивана.
– Умберту, ты очень, очень меня разочаровал. – Ее голос звенел от гнева.
– Между прочим, Джек добавил и еще кое-что, чего я, признаться, не понял, – сказал Умберту.
Изабель выжидающе молчала.
– Что-то насчет того, что у Фонда есть информация о том, что Dekker Ward как-то завязан с наркоторговцами, которые контролируют favelas. Из-за этого ВФР не очень-то с руки сотрудничать с вами.
Изабель резко повернулась и быстрым шагом вышла из кабинета.
Я не сразу двинулся за ней. Я уже было собирался дружески проститься, но тут до меня дошло, что это несколько не к месту. Ограничившись сухим кивком, я бросился догонять Изабель.
Такси, притормаживая и виляя из стороны в сторону, с боями пробивалось по направлению к отелю.
– Поганые новости.
Изабель кивнула, потирая виски кончиками пальцев.
– Очень паршиво. Просто поверить не могу.
– Но все-таки они предложили нам стать соуправителями проекта.
– Это хорошо рассчитанное оскорбление. Ведь ясно, что мы никогда не войдем в сделку, которую Bloomfield Weiss вырвала из наших рук. Рикарду будет в бешенстве. Как только Bloomfield Weiss растрезвонит, что увела наш контракт у нас из-под носа, остальные последуют ее примеру.
– А нельзя ли поговорить с кем-нибудь из Фонда?
– Бесполезно. Там влияние Bloomfield Weiss намного серьезнее нашего. – Она мрачно уставилась в окно.
– Если я спрошу тебя кое о чем, обещаешь оставить меня в живых?
– Нет, – ответила Изабель, – таких обещаний я никому не даю.
Она, однако, заинтересовалась. Я решил идти до конца.
– Но в самом деле: разве они не правы? То есть разве для Фонда не лучше строить дело так, чтобы лид-менеджерами в Латинской Америке выступали бы все-таки разные банки?
– Придется сохранить тебе жизнь, – сказала Изабель с едва заметной улыбкой. – Они действительно правы. Честно говоря, я удивлена, что это не случилось еще давным-давно. Мы не можем вечно и безраздельно царить на рынке. Но правы они или не правы, а это не лучший наш день. Черт, ну кто угодно еще – только бы не Bloomfield Weiss!