Роботэм Майкл. Пропавшая

   Небо очистилось, и солнце светит ярко, отражаясь в лужах. Выбравшись из машины, я иду к промышленному морозильнику, осторожно ступая по неровной земле. Ближайший завод или склад находится в пятидесяти ярдах. В Лондоне полно таких мест. Люди думают, что здесь живут очень тесно, используя каждый свободный квадратный фут, но здесь тысячи пустых складов, нежилых кварталов и пустырей.
   Я не знаю, что надеюсь найти. Ответы. Свидетелей. Что-нибудь знакомое. Каждый человек оставляет след. Забавно – я не могу смотреть на пустующую землю, не прикидывая при этом, что на ней можно вырастить.
   Я нахожусь посреди огромного города и думаю о ячмене и рапсе.
   – Почему я ничего здесь не помню?
   – Может, вы здесь никогда не были, – говорит Али. – Рэйчел бросила свою машину в трех милях отсюда.
   – Но я пошел бы за ней.
   – Как?
   – Не знаю.
   Отыскав самую ровную дорожку среди сорняков и мусора, мы доходим по ней до забора. За ним железнодорожное полотно линии метро Бейкерлоо. Земля дрожит, когда мимо проносится поезд.
   Повернув у забора влево, мы доходим до пешеходного моста над рельсами. На севере смутно виднеются платформы станции Килберн. Вдоль колеи растут сорняки, между шпалами лежит мусор.
   Хорошее место для передачи выкупа. Тихое. Ночью заводы и склады пустуют. Неподалеку трассы, уходящие на север и на юг. С запада на восток протянулась железная дорога. Десять минут в любом направлении – и окажешься за мили отсюда.
   – Нужно, чтобы ты просмотрела учетные журналы в местном участке, – говорю я Али. – Я хочу знать обо всем, что случилось в ту ночь в радиусе четырех миль: о грабежах, нападениях, неправильных парковках, разбитых фонарях – обо всем, что сможешь найти.
   – А что вы ищете?
   – Когда найду, обязательно скажу тебе.
 
   Больница Ройал-Фри в Хэмпстеде находится менее чем в полумиле от того места, где нашли машину Рэйчел, и в трех милях от места, где нашли ее саму. Али ждет на улице, а я захожу внутрь.
   Дежурит женщина лет пятидесяти, с аккуратно заколотыми рыжеватыми волосами. Возможно, она медсестра, но без униформы трудно понять.
   – Я инспектор Руиз. Мне нужна информация о женщине, которая лечилась у вас около недели назад. – Я замечаю карточку у нее на кофте и добавляю: – Огромное спасибо, Джоанна.
   Она выпрямляется и поправляет волосы.
   – Ее зовут Рэйчел Карлайл. Ее привезли полицейские.
   Джоанна опирается на локти и смотрит на меня.
   – Может, стоит посмотреть в компьютере, – подсказываю я.
   Внезапно покраснев, она поворачивается к клавиатуре.
   – Полагаю, мисс Карлайл у нас больше не лечится.
   – Почему ее сюда поместили?
   – Боюсь, я не могу предоставить подобную информацию.
   – Когда она выписалась?
   – Сейчас скажу… Двадцать девятого сентября.
   – Вы знаете, куда она отправилась?
   – Ну, здесь есть адрес… Но я не уверена…
   Я знаю, что она сейчас скажет. Она попросит официальное удостоверение или сопроводительное письмо. А у меня больше нет значка.
   Тут я замечаю, что она смотрит на мои руки, точнее на мое цыганское кольцо. Оно достаточно массивное, белого золота и украшено бриллиантом цвета шампанского. Если верить Даж, оно принадлежало моему дедушке, хотя я не понимаю, откуда она это знает и как смогла сохранить его в лагере.
   Люди боятся цыган. Матушка прежде пользовалась этим. На школьных праздниках и местных ярмарках она устанавливала столик и раскидывала карты, предсказывая судьбу за несколько фунтов. В гостиной нашего дома устраивались и частные сеансы, когда опускались занавески и в воздухе пахло благовониями. В такие вечера нам с Люком велели убираться подальше.
   – Мертвые вселяются в детей, – говорила Даж. – И похищают их души.
   Эта чепуха о цыганских проклятиях и предсказаниях никогда не производила на меня никакого впечатления, но иногда, допрашивая подозреваемых, я замечаю, что они с опаской поглядывают на мое кольцо. Такой же взгляд сейчас у Джоанны.
   Она переводит взгляд с кольца на место отсутствующего пальца.
   – Это пуля, – говорю я, поднимая руку. – Иногда мне кажется, что палец еще здесь. Он чешется. Вы собирались дать мне адрес.
   Она слегка вздрагивает:
   – Думаю, ее забрал отец. Сэр Дуглас Карлайл.
   – Тогда адрес не нужен. Я знаю, где он живет.
 
   Сэр Дуглас Карлайл – банкир в отставке и потомок Роберта Брюса ^[59], короля Шотландии. Во время первого расследования я его допрашивал и, кажется, не очень ему понравился. Кроме того, у него и на Рэйчел-то не хватало времени. Эти двое до пропажи Микки не разговаривали одиннадцать лет, с тех пор как она бросила университет, увлеклась левыми идеями и отреклась от отца из-за того, что он богат и родовит.
   Она искупала его грех, работая попеременно в приютах для бездомных, жилищных кооперативах и экологических группах, спасая по дереву за раз. Но настоящим ударом в спину отца был ее брак с Алексеем Кузнецом.
   Что действительно поразило меня в сэре Дугласе, так это его спокойствие и терпение. Он не терял уверенности, что однажды Рэйчел к нему вернется. И теперь начинало казаться, что он был прав.
   Остановив машину возле его большого дома в Чизуике ^[60], я внимательно изучаю свою внешность. Титулованные особы всегда вызывали во мне смущение. Я не смог бы стать классовым борцом. В саду красуется большой белый фонтан, от которого между клумбами и аккуратными лужайками во все стороны разбегаются дорожки.
   Я слышу из глубины сада смех и негромкие удары ракетки по мячу. Доносятся то дикие крики восторга, то отчаянные возгласы разочарования. Кто-то либо играет в теннис, либо смотрит порнофильм шестидесятых годов.
   Теннисный корт возле дома скрыт за оградой, увитой плющом. Мы движемся по тропинке и выходим к беседке возле корта, где на столе выставлены прохладительные напитки. На корте две пары. Мужчины моего возраста демонстрируют дорогой загар и мускулистые руки. Женщины моложе и симпатичнее, на них мини-юбки и топы, обнажающие плоские животы.
   Сэр Дуглас собирается подавать. Из-за его агрессивной манеры игры и орлиного носа матч не кажется таким уж любительским.
   – Чем могу помочь? – спрашивает он, раздраженный тем, что ему помешали. Потом узнает меня.
   – Извините, что побеспокоил вас, сэр Дуглас. Я ищу Рэйчел.
   Он сердито запускает мячиком в забор.
   – Я сейчас не могу этим заниматься.
   – Это очень важно.
   Он покидает корт вместе со своей партнершей, которая проходит мимо меня и берет спортивную куртку, чтобы не замерзнуть. Она вытирает лицо и шею. Очень изящную шею. Я читал, что сэр Дуглас развелся с матерью Рэйчел.
   – Это Шарлотта, – представляет он.
   Она ослепительно улыбается:
   – Называйте меня Тотти. Так меня все называют. Я всю жизнь была Тотти ^[61].
   Я так и думал.
   Сэр Дуглас кивает в сторону оставшихся на корте.
   – А это наши друзья. – Он кричит им: – Может, пойдете в дом и переоденетесь к обеду? Встретимся внутри.
   Пара машет ему в ответ.
   Сэр Дуглас выглядит еще более подтянутым, чем я его помню с предыдущей нашей встречи. У него глубокий загар, какой бывает у моряков и австралийцев. Кажется, если отрезать ему руку, она и на срезе будет загорелой.
   – Рэйчел здесь?
   – С чего вы это взяли? – проверяет он меня.
   – Вы забрали ее из больницы более недели назад.
   Встревоженные мухи поднимаются с остатков утреннего чаепития и снова усаживаются на место.
   – Не знаю, помните ли вы, инспектор, но моей дочери я, в общем-то, никогда не нравился. Она думает, что мой бизнес – своего рода мафия, а я – крестный отец. Она не ценит привилегии титула и образования, за которое я заплатил. Она думает, что честность может быть только в бедности, и поверила в популярный миф о том, что рабочий класс состоит из достойных людей, набожных и здравомыслящих. А вот воспитание – это проклятие.
   – Где она?
   Он отпивает лимонад из стакана и смотрит на Тотти. Почему мне кажется, что сейчас меня накормят какой-то гадостью?
   – Наверное, тебе лучше пойти в дом, дорогая, – говорит он. – Скажи Томасу, что он может здесь убрать.
   Томас – это дворецкий.
   Тотти встает, демонстрируя длину своих ног, и треплет его за щеку.
   – Не позволяй расстраивать себя, милый.
   Сэр Дуглас указывает на стулья, пододвигая один и для Али.
   – Знаете, что самое трудное в отцовстве, инспектор? Попытки заставить детей избежать твоих же ошибок. Ты хочешь ими руководить. Хочешь, чтобы они принимали правильные решения, выходили замуж за стоящих людей, верили в нужные вещи, но не можешь заставить их пойти этим путем. Они сами принимают решения. Моя дочь решила выйти замуж за бандита и психопата. Она сделала это отчасти для того, чтобы наказать меня. Я это знаю. Я знал, что за человек этот Алексей Кузнец. Это было у него в крови. Яблочко от яблони… – Сэр Дуглас засовывает ракетку в чехол. – Как ни странно, мне было даже немного жаль Алексея. Рэйчел удовлетворилась бы только миллионером с чистой совестью, а такого не бывает, если, конечно, не относиться серьезно к возможности выиграть в лотерею или найти сокровище.
   Я не понимаю, куда он клонит, но стараюсь скрыть отчаяние:
   – Просто скажите мне, где Рэйчел.
   Он не обращает внимания на мои слова.
   – Я всегда жалел людей, которые не хотят иметь детей. Они не знают, что такое истинная человечность и любовь во всех ее формах. – Его глаза слегка затуманиваются. – Я был не очень последователен и не слишком объективен. Я хотел, чтобы Рэйчел заставила меня гордиться ею, не понимая, что я должен гордиться ею безо всяких условий.
   – Как она себя чувствует?
   – Поправляется.
   – Мне нужно с ней поговорить.
   – Боюсь, это невозможно.
   – Вы не понимаете… Поступило требование о выкупе. Рэйчел верила, что Микки еще жива. Мы оба в это верили. Я должен узнать почему.
   – Это официальное расследование, инспектор?
   – Должны были быть доказательства. Какие-то улики, которые убедили бы нас.
   – Мне звонил главный суперинтендант Кэмпбелл. Я его плохо знаю, но он производит благоприятное впечатление. Он поделился со мной своим подозрением, что вы можете попытаться установить контакт с Рэйчел. – Он больше на меня не смотрит. Можно подумать, что он разговаривает с деревьями. – Моя дочь пережила нервный срыв. Какие-то бессовестные и бессердечные люди воспользовались ее горем. Она почти ни слова не сказала с тех самых пор, как ее нашли.
   – Мне нужна ее помощь…
   Сэр Дуглас жестом перебивает меня:
   – Доктор не велел. Ее нельзя расстраивать.
   – Но погибли люди. Совершено серьезное преступление…
   – Да, именно. Но произошло и нечто хорошее. Моя дочь вернулась домой, и я собираюсь защищать ее. Я намерен позаботиться о том, чтобы больше никто никогда ее не обидел.
   Он не шутит. В его глазах горит чистая, неколебимая, идиотская решимость. Весь наш разговор не более чем ритуал. Я даже жду, что он вот-вот скажет: «Зайдите в другой раз», словно в мире нет ничего проще, чем прийти на другой день.
   Меня накрывает горячая волна отчаяния. Я не могу уйти, не поговорив с Рэйчел, – слишком многое поставлено на карту.
   – А Рэйчел знает о том, что до исчезновения Микки вы подавали на оформление опеки?
   Он морщится:
   – Инспектор, моя дочь была алкоголичкой. Мы беспокоились за Микаэлу. Однажды Рэйчел упала в ванной, и моя внучка всю ночь пролежала рядом с ней на полу.
   – Откуда вы об этом узнали?
   Он не отвечает.
   – Вы за ней шпионили.
   Он снова молчит. Я с самого начала знал об оформлении опекунства. Если бы Говард не вызвал таких сильных подозрений, я продолжил бы расследование и схлестнулся бы с сэром Дугласом.
   – Как далеко вы могли зайти, чтобы защитить Микки?
   Окончательно рассердившись, он уже почти кричит:
   – Я не похищал собственную внучку, если вы на это намекаете. Правда, жаль, что я этого не сделал: возможно, тогда она была бы жива. Все, что случилось в прошлом, прощено и забыто. Моя дочь вернулась домой.
   Он встает. Разговор закончен.
   Вскочив на ноги, я кидаюсь к дому. Он пытается меня задержать, но я отталкиваю его и ору:
   – Рэйчел!
   – Вы не имеете права! Я требую, чтобы вы ушли!
   –  Рэйчел!
   – Немедленно покиньте мои владения!
   Али пытается меня остановить:
   – Сэр, наверное, нам лучше уйти.
   Сэр Дуглас догоняет меня перед верандой. Он удивительно силен, этот загорелый, жилистый мужчина.
   – Бросьте это, сэр, – говорит Али, хватая меня за руки.
   – Я должен повидать Рэйчел.
   – Но не таким способом.
   В это мгновение появляется Томас в переднике поверх отглаженной белой рубашки. Он держит подсвечник, как дубинку.
   Внезапно сцена представляется мне смутно знакомой и оттого смешной. Подсвечник в качестве одного из возможных орудий преступления фигурирует в «Клюдо», правда, дворецкого среди подозреваемых нет ^[62]. Подозревать прислугу – слишком избитое клише.
   Томас возвышается надо мной, а сэр Дуглас отряхивает с коленок грязь и травинки. Али подает мне руку, помогая подняться, и ведет к дорожке.
   Сэр Дуглас уже говорит по телефону – без сомнения, жалуется Кэмпбеллу. Повернувшись, я кричу:
   – Что если вы совершаете ошибку? Что если Микки жива?
   Мне отвечают только птицы.

14

   Порывшись в карманах, я вытаскиваю капсулу с морфином и пытаюсь проглотить ее, не запивая, так что она едва не застревает у меня в горле. Через несколько минут, открыв глаза, я вглядываюсь в бледную прозрачную дымку. Кажется, что машины дрейфуют между красными светофорами, а люди плывут по мостовым, как листья по реке.
   Вереница автобусов застопорилась. Мой отчим умер на автобусной остановке в Брэдфорде ^[63]в октябре 1995-го. Его хватил удар, когда он ехал к кардиологу. Видите, что бывает, когда автобус задерживается. В гробу он выглядел очень солидно, словно адвокат или бизнесмен, а не фермер. Немногочисленные оставшиеся на его голове волосы были прилизаны и разделены таким пробором, какой у него никогда не получался при жизни. Какое-то время я себе тоже такой делал. Думал, что от этого больше похожу на англичанина.
   После похорон Даж переехала в Лондон. Она поселилась у нас с Мирандой. Они были как масло и уксус. Даж, естественно, была уксусом: крепкой и темной. Как ни пытались их соединить, они все равно разделялись, а я оказывался между ними.
   На мостовой под матерчатым навесом между корзинами с цветами мерзнет молодая продавщица. Полностью спрятав руки в рукава джемпера, она обнимает себя за плечи, чтобы согреться. Алексей обычно нанимает на работу беженцев и иммигрантов. Они обходятся дешевле и проявляют больше благодарности. Интересно, что снится этой девушке, когда она засыпает в своей постели в дешевой гостинице или съемной комнате. Думает ли она, что ей повезло?
   Десятки тысяч людей оказались заброшены сюда из Восточной Европы, из бывшего социалистического лагеря, страны которого провозгласили свою независимость и тотчас же начали распадаться. Иногда кажется, что вся Европа обречена на этот распад и будет делиться на все меньшие и меньшие кусочки до тех пор, пока нам не хватит земли для того, чтобы сохранить язык и культуру. Быть может, нам всем суждено стать цыганами.
   Мною движут ярость и страх. Ярость оттого, что в меня стреляли, и страх, что не удастся узнать почему. Я хочу либо вспомнить, либо забыть. Я не могу жить посредине. Или верните мне пропавшие дни, или окончательно сотрите все из моей памяти.
   Али чувствует мое состояние.
   – Дела раскрывают факты, а не воспоминания. Вы так сказали. Мы должны просто продолжать расследование.
   Она не понимает. Рэйчел знала ответы. Она рассказала бы мне, что случилось.
   – Он ни за что не разрешил бы вам встретиться с ней. Нам нужно найти другой путь.
   – Если бы я мог передать ей сообщение…
   И тут в мозгу у меня совершается какая-то химическая реакция, и в памяти всплывает лицо: темноволосая женщина с родимым пятном на шее, похожим на карамельный потек. Кирстен Фицрой – лучшая подруга и бывшая соседка Рэйчел.
   Некоторые женщины с самого рождения наделены особым взглядом. Они смотрят на тебя так, словно знают и всегда будут знать, о чем ты думаешь. Кирстен была такой. В дни после исчезновения Микки она стала той скалой, за которую уцепилась Рэйчел: Кирстен защищала ее от прессы, готовила ей еду, просто помогала выжить.
   Она может передать Рэйчел сообщение. Она может выяснить, что произошло… Я знаю, что Кирстен живет где-то в Ноттинг-хилле.
   – Я могу уточнить адрес, – говорит Али. Остановив машину, она звонит по мобильному «новичку» Дэйву.
   Спустя двадцать минут мы тормозим на Лэдброк-сквер, возле большого беленого дома в георгианском стиле, выходящего окнами на общественные сады. Соседние дома окрашены в карамельные цвета, то тут, то там мелькают кафе и рестораны. Кирстен явно улучшила свое материальное положение.
   Ее квартира на четвертом этаже, окна выходят на улицу. Я задерживаюсь на площадке, переводя дух. И тут замечаю, что дверь приоткрыта. Али, сразу насторожившись, осматривает лестницу.
   Толкнув дверь, я зову Кирстен. Никакого ответа.
   Замок выломан, и на полу за порогом лежат щепки. Дальше в прихожей, на коврике из соломки, раскиданы бумаги и одежда.
   Али расстегивает кобуру и жестом велит мне оставаться на месте. Я качаю головой. Лучше я прикрою ее со спины. Она перекатывается через порог кухни и, пригнувшись, двигается по коридору. Я иду за ней, глядя в противоположном направлении. Мебель в гостиной перевернута, обивка дивана распорота самурайским мечом. Наполнитель торчит наружу, словно кишки убитого зверя.
   Абажуры из рисовой бумаги разорваны и валяются на полу. Ваза с засохшими цветами лежит на боку, стеклянная ширма разбита вдребезги.
   Переходя из комнаты в комнату, мы обнаруживаем все новые следы разрушения. Еда, безделушки, посуда валяются на полу кухни между перевернутыми ящиками и открытыми шкафами. Стул сломан. На него вставали, чтобы заглянуть за шкафчики.
   На первый взгляд это кажется скорее актом вандализма, чем ограблением. Потом среди разгрома я замечаю несколько конвертов. Обратный адрес с каждого из них аккуратно удален. Возле телефона нет ни дневника, ни записной книжки. Кто-то оборвал со стены записки и фотографии, так что от них остались кое-где только уголки, приколотые разноцветными булавками.
   Из-за морфина реальность расплывается. Я иду в ванную и ополаскиваю лицо холодной водой. Через вешалку перекинуты полотенце и женская сорочка, в ванну упал тюбик помады. Достав его, я снимаю колпачок и разглядываю конус помады, словно это какая-то подсказка.
   Над раковиной, слегка покосившись, висит квадратное зеркало в раме, украшенной перламутром. Я похудел. Щеки ввалились, у глаз образовались морщины. Или, может быть, в зеркале кто-то другой. Может быть, меня скопировали и поместили в иную вселенную. А настоящий мир – по ту сторону стекла. Я чувствую, что действие наркотика прекращается, и хочу уцепиться за нереальность.
   Поставив помаду на полочку, я удивляюсь количеству бальзамов, паст, порошков и ароматических смесей. От них исходит аромат Кирстен, и я вспоминаю нашу первую встречу в Долфин-мэншн на следующий день после исчезновения Микки.
 
   Она была высокой и худой, с тонкими руками и ногами, и кремовые слаксы сидели так низко на ее бедрах, что казалось непонятным, на чем же они держатся. Ее квартира была увешана старинным оружием и доспехами. Имелись даже два самурайских меча, скрещенные на стене, и японский шлем, сделанный из железа, кожи и шелка.
   – Говорят, его носил Тоётоми Хидэёси ^[64], – объяснила Кирстен. – Он объединил Японию в шестнадцатом веке, в эпоху междоусобных войн. Вы интересуетесь историей, инспектор?
   – Нет.
   – Так вы не верите, что мы можем учиться на своих ошибках?
   – До сих пор нам это не удавалось.
   Она приняла мое мнение, не согласившись с ним. Али ходила по квартире, восхищаясь трофеями.
   – Так чем, говорите, вы занимаетесь? – спросила она Кирстен.
   – Я ничего еще не говорила. – Она улыбнулась уголками глаз. – Я управляю агентством по найму персонала в Сохо. Мы ищем поваров, официанток и все такое.
   – Похоже, ваш бизнес процветает.
   – Я много работаю.
   Кирстен заварила чай в расписанном вручную японском чайнике и достала такие же керамические чаши. Нам пришлось встать на колени вокруг маленького столика, а она опустила в чайник миниатюрный черпачок и взбила заварку, как яичницу. Я не понял смысла этой сложной церемонии. Али казалась более осведомленной в вопросах медитации и Единого Сознания.
   Кирстен прожила в Долфин-мэншн три года; она въехала через несколько недель после Рэйчел и Микки. Они с Рэйчел подружились. Сначала вместе пили кофе. Потом вместе ходили по магазинам и брали друг у друга одежду. И все же Рэйчел, видимо, не посвятила Кирстен в подробности об Алексее и своей знаменитой семье. Это было слишком большой тайной.
   – Кто бы мог подумать… Вот уж действительно Красавица и Чудовище, – сказала мне Кирстен, услышав новости. – Столько денег, а она живет здесь.
   – А вы бы что сделали?
   – Забрала бы свою долю и уехала в Патагонию или куда подальше – и всю оставшуюся жизнь спала бы с пистолетом под подушкой.
   – У вас богатое воображение.
   – Я же сказала, что слышала истории про Алексея. Каждый ведь рассказывает что-то свое. Например, о том, как он играл в блэк-джек в Лас-Вегасе, и тут заходит сетевой миллионер и говорит, что Алексей занял его стул. Алексей не обращает на него внимания, и калифорниец говорит: «Слушай, ты, убогий придурок, я стою шесть миллионов долларов, и это мой стул, черт побери!» Тогда Алексей вытаскивает из кармана жетон и говорит: «Шесть миллионов? Ставлю тебя на кон».
   Она не ждала, что мы засмеемся. Просто позволила паузе затянуться. Я предпочел бы, чтобы она дала возможность вытянуться моим затекшим ногам.
   У нее было алиби на время исчезновения Микки. Комендант Рэй Мерфи чинил ей душ. И, как она сказала, это ему удалось всего лишь с третьей попытки.
   – А что вы делали потом?
   – Снова пошла спать.
   Она загадочно посмотрела на меня и добавила: «Одна».
   Двадцать лет назад я подумал бы, что она со мной флиртует, но тогда я уже знал, что она надо мной смеется. Возраст и мудрость не приносят облегчения самолюбию. Миром по-прежнему правит молодость.
 
   Вернувшись в гостиную, я вижу, что Али осматривает содержимое разоренных книжных шкафов. Тот, кто это сделал, открыл каждую книгу, папку и фотоальбом. Дневники, записные книжки, компьютерные диски и фотографии пропали. Это было не ограбление, это был обыск. Они искали Кирстен. Им были нужны имена друзей и знакомых – всех, кто может ее знать.
   – Надо сообщить в полицию, сэр.
   – Да.
   – Что мне сказать?
   – Правду. Скажи, что мы обнаружили следы взлома.
   Мы ждем приезда официальных лиц внизу, сидя на крыльце и перебирая возможные варианты. Начинает моросить дождь. Он оседает на волосах Али и собирается тысячами мельчайших капелек на швах ее пальто.
   На другой стороне улицы группа грязных мальчишек высыпает из «рейнджровера», на ногах у них только носки, поскольку футбольные бутсы сняты и болтаются на шее.
   Неподалеку от них я замечаю машину, в которой кто-то сидит. Я ничего не заметил бы, если бы не огонек зажигалки. Мне приходит в голову, что Кибел мог установить за мной наблюдение, но почти сразу я нахожу иное объяснение. Возможно, кто-то ждет, когда Кирстен вернется домой.
   Я спускаюсь на тротуар и потягиваюсь. Солнце пытается пробиться к земле, но его глотают серые тучи. Я отправляюсь в путь по площади. Сперва иду в сторону от подозрительной машины, однако на углу поворачиваю и перехожу через дорогу. Останавливаюсь и читаю табличку на пьедестале бронзового всадника.
   Снова поворачиваюсь и продолжаю двигаться. Неловко взлетает голубь. Теперь я иду прямо к машине. Уже различим чей-то силуэт за рулем.
   Держась поближе к тротуару, чтобы нас разделял ряд машин, в самый последний момент я выныриваю из-за «ауди». На сиденье рядом с водителем лежит фотография Кирстен Фицрой.
   Крупный седоволосый человек ошарашенно смотрит на меня. Я вижу два смутных отражения в его темных очках – это мое лицо. Пытаюсь открыть дверцу. Он поворачивает ключ зажигания, и я ору, чтобы он не двигался.
   В этот момент на сцену выходит Али, разворачивая машину поперек дороги, чтобы перекрыть ему путь. Найдя заднюю передачу, мужчина отчаянно газует, и резина визжит по асфальту. Он врезается в машину позади, потом резко устремляется вперед, двигая стоящие впереди автомобили. Шины скрипят и дымятся, а он снова включает заднюю передачу.
   Али выскакивает из машины, держа руку на кобуре. Водитель замечает ее первым. Он поднимает пистолет, целясь ей в грудь.
   Я инстинктивно бью по лобовому стеклу костылем, который разлетается на лакированные обломки. Шум отвлекает незнакомца. Али падает на землю и перекатывается к обочине. Я бросаюсь в другую сторону, падая быстро, но далеко не так грациозно.
   Вдруг в ближайшем доме, всего в восемнадцати футах от нас, открывается дверь. Появляются две девочки, одна тянет за собой велосипед. Пистолет направляется на них.