Страница:
– Давайте на мгновение предположим, что они ее действительно похитили. Они пронесли ее под землей, что вероятно, учитывая способ, которым они добыли выкуп. Но им нужно было ее где-то держать. В каком-то месте, которое Рэй Мерфи выбрал бы с наибольшей вероятностью.
– Только не в канализации – это слишком опасно.
– Но, выпустив девочку наверх, они шли на риск, что ее узнают. Повсюду были ее фотографии.
– Думаете, они держали ее под землей?
– Это стоит проверить.
Я могу кое-кого спросить – Синоптика Пита. Смотрю на часы. Через несколько часов я ему позвоню.
– А что там с Джерри Брандтом? – спрашивает Джо.
– У него были паспорт и права на имя Питера Брэннигана. Чтобы достать фальшивые документы и исчезнуть – даже в такой стране, как Таиланд, – нужно много денег. Нужны связи.
– Думаете, наркотики?
– Возможно. Согласно международному туристическому справочнику, в Пхукете [108]есть бар под названием «У Брэннигана».
– Подумать только! А который сейчас час в Таиланде?
– Как раз пора их разбудить.
Рэйчел заснула на диване в приемной. Я осторожно трясу ее, чтобы она пришла в себя.
– Пойдемте, я отвезу вас домой.
– А как же Микки?
– Вам надо выспаться. Мы найдем ее утром.
Джо все еще на связи с Пхукетом, разговаривает с официанткой, которая не знает английского. Он пытается получить описание Питера Брэннигана, чтобы удостовериться, что он и Джерри Брандт – одно и то же лицо.
На улицах пусто, если не считать уборочных машин, вооруженных крутящимися щетками и баками с водой. Я открываю дверь, и Рэйчел садится в машину.
Она взяла с собой пальто и теперь укладывает его на коленях, как одеяло. Я знаю, что у нее есть вопросы. Она хочет определенности. Возможно, мы оба просто обманываем друг друга.
Когда мы едем к Майда-уэйл, салон освещают фары встречных машин. Рэйчел откидывает голову на спинку и смотрит на меня.
– У вас есть дети, инспектор?
– Я больше не полицейский. Называйте меня Винсент.
Она ждет ответа.
– Близнецы. Уже взрослые.
– Вы их часто видите?
– Нет.
– Почему?
– Это долгая история.
– Насколько долгая? Они же ваши дети.
Я попался. Что бы я ни сказал, она не поймет. Она отчаянно хочет найти своего ребенка, а я со своими даже не разговариваю. Где справедливость?
Она заправляет волосы за уши.
– Знаете, иногда я думаю, что из-за меня Микки стала бояться мира.
– Почему вы так говорите?
– Я все время просила ее быть осторожной.
– Так поступают все родители.
– Да, но это были не просто предупреждения вроде того, что нельзя гладить бродячих собак и разговаривать с чужими людьми. Я запугала ее тем, что случается, если что-то очень любишь, а у тебя это забирают. Она не всегда боялась выходить на улицу. Это началось, когда ей было четыре года.
– Что произошло?
Глухим голосом, в котором звенит боль, она описывает мне субботнее утро в парке, куда Микки часто ходила кормить уток. Однажды там была настоящая старомодная ярмарка: с паровой каруселью, сахарной ватой и леденцами на палочке. Микки самостоятельно каталась на пестро раскрашенной лошадке, гордая тем, что мама больше не сидит позади нее. Когда карусель остановилась, она оказалась на дальнем конце. Рэйчел была увлечена разговором со знакомой своей матери и не заметила, что поездка окончилась.
Микки сошла с карусели. Вместо того, чтобы обогнуть ее, она пошла сквозь лес ног, уверенная в том, что где-то недалеко должны быть руки ее матери.
Она пришла к пруду, где под сенью плакучей ивы собрались утки, и, перегнувшись через перила ограждения, увидела, как два мальчика лет одиннадцати кидали в них камнями. Утки сгрудились вместе. Микки удивилась, почему они не улетают. Потом она заметила утят, прикрытых оперенными грудками и хвостами.
Один утенок – темный комочек на темном фоне воды – отделился от остальных. Он принял на себя всю силу очередного удара и исчез под водой. Через несколько секунд он всплыл, безжизненно покачиваясь на зеленоватой тинистой воде.
У Микки случилась истерика. Слезы текли у нее по щекам и собирались в уголках рта. Услышав ее рыдания, мальчики побросали камни и убежали, не желая, чтобы их наказали за то, что она плачет.
Крики со стороны пруда вызвали странную реакцию. Некоторые люди чуть не натыкались друг на друга, изо всех сил старясь изобразить, что ничего не замечают. Другие стояли и ждали, когда в ситуацию вмешается кто-нибудь еще.
Ближе всех оказался человек, кормивший голубей. Заросший, с желтыми зубами, он встал со скамейки, стряхнув голубей с коленей, словно крошки. Подошел к Микки, подтянул штаны и опустился на колени.
– С вами что-то стряслось, маленькая мисс?
– Пусть перестанут, – рыдала она, закрыв уши руками.
Он, казалось, не слышал ее.
– Вы хотите покормить птиц?
– Утки, – всхлипывала девочка.
– Вы хотите покормить уток?
Микки снова зашлась рыданиями, и человек удивленно поднял брови. Он никогда не понимал детей. Взяв ее за руку, он отправился на поиски смотрителя и матери девочки.
К нему уже приближался полицейский. Он растолкал толпу и выступил на место происшествия.
– Отпустите девочку! – потребовал он.
– Я ищу ее мать, – объяснил человек с голубями. Слюна застыла в его клочковатой бороде.
– Отпустите девочку и отойдите от нее.
Тут подбежала Рэйчел. Она схватила Микки, крепко прижала к себе, и они долго старались обнять друг друга как можно крепче. Тем временем человек с голубями раскинул руки на спинке скамейки, а полицейский охлопывал его одежду и обыскивал карманы, высыпая птичий корм на траву.
Больше Микки не просила покормить уток. Она не гуляла в том парке и перестала выходить за пределы Долфин-мэншн. Через год она впервые оказалась у психолога.
Детская книжка, которую Тимоти нашел в подвале в норе Микки, рассказывала о пяти утятах, которые выходят в большой мир и снова возвращаются домой. Но Микки по опыту знала, что не все утята возвращаются.
32
33
– Только не в канализации – это слишком опасно.
– Но, выпустив девочку наверх, они шли на риск, что ее узнают. Повсюду были ее фотографии.
– Думаете, они держали ее под землей?
– Это стоит проверить.
Я могу кое-кого спросить – Синоптика Пита. Смотрю на часы. Через несколько часов я ему позвоню.
– А что там с Джерри Брандтом? – спрашивает Джо.
– У него были паспорт и права на имя Питера Брэннигана. Чтобы достать фальшивые документы и исчезнуть – даже в такой стране, как Таиланд, – нужно много денег. Нужны связи.
– Думаете, наркотики?
– Возможно. Согласно международному туристическому справочнику, в Пхукете [108]есть бар под названием «У Брэннигана».
– Подумать только! А который сейчас час в Таиланде?
– Как раз пора их разбудить.
Рэйчел заснула на диване в приемной. Я осторожно трясу ее, чтобы она пришла в себя.
– Пойдемте, я отвезу вас домой.
– А как же Микки?
– Вам надо выспаться. Мы найдем ее утром.
Джо все еще на связи с Пхукетом, разговаривает с официанткой, которая не знает английского. Он пытается получить описание Питера Брэннигана, чтобы удостовериться, что он и Джерри Брандт – одно и то же лицо.
На улицах пусто, если не считать уборочных машин, вооруженных крутящимися щетками и баками с водой. Я открываю дверь, и Рэйчел садится в машину.
Она взяла с собой пальто и теперь укладывает его на коленях, как одеяло. Я знаю, что у нее есть вопросы. Она хочет определенности. Возможно, мы оба просто обманываем друг друга.
Когда мы едем к Майда-уэйл, салон освещают фары встречных машин. Рэйчел откидывает голову на спинку и смотрит на меня.
– У вас есть дети, инспектор?
– Я больше не полицейский. Называйте меня Винсент.
Она ждет ответа.
– Близнецы. Уже взрослые.
– Вы их часто видите?
– Нет.
– Почему?
– Это долгая история.
– Насколько долгая? Они же ваши дети.
Я попался. Что бы я ни сказал, она не поймет. Она отчаянно хочет найти своего ребенка, а я со своими даже не разговариваю. Где справедливость?
Она заправляет волосы за уши.
– Знаете, иногда я думаю, что из-за меня Микки стала бояться мира.
– Почему вы так говорите?
– Я все время просила ее быть осторожной.
– Так поступают все родители.
– Да, но это были не просто предупреждения вроде того, что нельзя гладить бродячих собак и разговаривать с чужими людьми. Я запугала ее тем, что случается, если что-то очень любишь, а у тебя это забирают. Она не всегда боялась выходить на улицу. Это началось, когда ей было четыре года.
– Что произошло?
Глухим голосом, в котором звенит боль, она описывает мне субботнее утро в парке, куда Микки часто ходила кормить уток. Однажды там была настоящая старомодная ярмарка: с паровой каруселью, сахарной ватой и леденцами на палочке. Микки самостоятельно каталась на пестро раскрашенной лошадке, гордая тем, что мама больше не сидит позади нее. Когда карусель остановилась, она оказалась на дальнем конце. Рэйчел была увлечена разговором со знакомой своей матери и не заметила, что поездка окончилась.
Микки сошла с карусели. Вместо того, чтобы обогнуть ее, она пошла сквозь лес ног, уверенная в том, что где-то недалеко должны быть руки ее матери.
Она пришла к пруду, где под сенью плакучей ивы собрались утки, и, перегнувшись через перила ограждения, увидела, как два мальчика лет одиннадцати кидали в них камнями. Утки сгрудились вместе. Микки удивилась, почему они не улетают. Потом она заметила утят, прикрытых оперенными грудками и хвостами.
Один утенок – темный комочек на темном фоне воды – отделился от остальных. Он принял на себя всю силу очередного удара и исчез под водой. Через несколько секунд он всплыл, безжизненно покачиваясь на зеленоватой тинистой воде.
У Микки случилась истерика. Слезы текли у нее по щекам и собирались в уголках рта. Услышав ее рыдания, мальчики побросали камни и убежали, не желая, чтобы их наказали за то, что она плачет.
Крики со стороны пруда вызвали странную реакцию. Некоторые люди чуть не натыкались друг на друга, изо всех сил старясь изобразить, что ничего не замечают. Другие стояли и ждали, когда в ситуацию вмешается кто-нибудь еще.
Ближе всех оказался человек, кормивший голубей. Заросший, с желтыми зубами, он встал со скамейки, стряхнув голубей с коленей, словно крошки. Подошел к Микки, подтянул штаны и опустился на колени.
– С вами что-то стряслось, маленькая мисс?
– Пусть перестанут, – рыдала она, закрыв уши руками.
Он, казалось, не слышал ее.
– Вы хотите покормить птиц?
– Утки, – всхлипывала девочка.
– Вы хотите покормить уток?
Микки снова зашлась рыданиями, и человек удивленно поднял брови. Он никогда не понимал детей. Взяв ее за руку, он отправился на поиски смотрителя и матери девочки.
К нему уже приближался полицейский. Он растолкал толпу и выступил на место происшествия.
– Отпустите девочку! – потребовал он.
– Я ищу ее мать, – объяснил человек с голубями. Слюна застыла в его клочковатой бороде.
– Отпустите девочку и отойдите от нее.
Тут подбежала Рэйчел. Она схватила Микки, крепко прижала к себе, и они долго старались обнять друг друга как можно крепче. Тем временем человек с голубями раскинул руки на спинке скамейки, а полицейский охлопывал его одежду и обыскивал карманы, высыпая птичий корм на траву.
Больше Микки не просила покормить уток. Она не гуляла в том парке и перестала выходить за пределы Долфин-мэншн. Через год она впервые оказалась у психолога.
Детская книжка, которую Тимоти нашел в подвале в норе Микки, рассказывала о пяти утятах, которые выходят в большой мир и снова возвращаются домой. Но Микки по опыту знала, что не все утята возвращаются.
32
Синоптик Пит отирает с усов молочную пену и показывает бумажным стаканчиком на реку:
– Канализация – не место для маленькой девочки.
Его фургончик припаркован в тени Патни-бридж, где на поверхности, как гигантские водяные жуки, торчат восьминогие опоры. Крот спит на заднем сиденье фургона, свернувшись по-собачьи и приоткрыв один глаз.
– Где они могли ее прятать?
Пит медленно выдыхает, так, что у него дрожат губы.
– Куча мест. Заброшенные станции метро, служебные тоннели, бомбоубежища, акведуки, люки… А почему вы думаете, что он прячется где-то там?
– Он боится. Его разыскивают.
Пит бормочет:
– Чтобы жить под землей, надо быть уникальным человеком.
– А он уникальный.
– Нет, вы не понимаете. Возьмем Крота. Если бы он спрятался под землей, вы его и за сто лет не нашли бы. Видите ли, ему нравится темнота, как некоторым людям нравится холод. Понимаете, о чем я?
– Нет, этот парень не такой.
– Тогда как он там ориентируется?
– По памяти. Ему показали, где можно спрятаться и как туда попасть. Бывший черпальщик по имени Рэй Мерфи.
– Сахариновый Рэй! Боксер!
– Вы его знаете?
– Да, знаю. Рэй никогда не был хорошим боксером. Делал больше нырков, чем Юрген Клинсманн [109]. Я не припомню, чтобы он работал в канализации.
– Это было давно. А потом он служил в комитете по предотвращению наводнений.
Медленная улыбка растекается по лицу Пита, как варенье по тосту.
– Старая штаб-квартира комитета находится под землей – под трамвайными путями Кингсуэй.
– Но в центре Лондона трамваи не ходят уже пятьдесят лет.
– Точно. Тоннель был заброшен. Если хотите знать мое мнение, глупо было устраивать там центр по предотвращению наводнений. Это место первым оказалось бы под водой, если бы Темза вышла из берегов. Просто идиотизм!
Линия Кингсуэй – одно из тех странных, почти тайных мест, которые иногда встречаешь в городах. Десятки тысяч людей проходят и проезжают мимо него каждый день, даже не представляя, что оно существует. Все, что видно, – забор и посыпанный гравием подъезд, исчезающий под землей. Эта линия идет под улицей Кингсуэй – одной из самых оживленных улиц в Западном Лондоне – к Олдвичу [110], где поворачивает направо и заканчивается под мостом Ватерлоо.
Синоптик Пит останавливает фургон на подъезде, игнорируя красные полосы и знаки, запрещающие парковку. Он протягивает мне каску и достает знак строительных работ.
– Если кто-нибудь спросит, мы работаем на муниципалитет.
Остатки трамвайных рельсов засыпаны камнем, большие ворота охраняют вход в тоннель.
– Мы можем попасть внутрь?
– Это незаконно, – говорит Пит, вытаскивая самые большие клещи, которые мне приходилось видеть. Крот стонет и закрывается с головой одеялом.
Пытаясь остудить пыл Пита, я сообщаю ему, что Джерри Брандт опасен. Из-за него Али попала в больницу, и я не хочу, чтобы пострадал кто-то еще. Как только мы поймем, что он там, я позвоню в полицию.
– Мы можем запустить в дырку Крота. – Пит пихает одеяло на заднем сиденье. Появляется голова Крота. – Поднимайся.
Мы идем к люку и, наверное, выглядим со стороны троицей инженеров, собирающихся что-то осмотреть. Замок на воротах кажется вполне надежным, но кусачки справляются с ним так легко, будто он из дерева. Мы проскальзываем внутрь.
Видны только двадцать футов тоннеля, но кажется, что он расширяется, прежде чем погрузиться в абсолютную темноту. В глаза бросается множество табличек у стен: названия улиц, дорожные знаки, заграждения для транспорта и пешеходов. Видимо, муниципалитет использует это место как склад.
– Мы подождем здесь, – шепчет Пит. – Какой смысл бродить в темноте. – Он передает Кроту что-то напоминающее сигнальную лампу. – На всякий случай.
Крот прижимается ухом к стене тоннеля и секунд пятнадцать прислушивается. Потом тихо перебегает вперед и прислушивается опять. Через несколько мгновений он исчезает из виду. Я слышу только биение собственного сердца и гул транспорта в сорока футах над нашими головами.
Через пятнадцать минут Крот возвращается.
– Там кто-то есть. В ста ярдах впереди стоят два домика на колесах. Он в первом. У него горит масляная лампа.
– Что он делает?
– Спит.
Я знаю, что должен об этом заявить. Я могу позвонить прямо «новичку» Дэйву, тогда, надеюсь, мне удастся миновать Мелдрана и Кэмпбелла. Дэйв ненавидит Джерри Брандта так же, как я. У нас здесь личный интерес.
Но какая-то моя часть жаждет другого. Я не могу избавиться от воспоминания о взгляде Джерри, когда он поднял на спину Али, а потом упал назад и сломал ей позвоночник. Вот в таком-то месте я и мечтал его повстречать: темном и безлюдном.
Полицейские явятся производить арест вооруженными до зубов. В таких ситуациях людей ранят и убивают. Я не подозреваю никого в заговоре, я просто знаю, как это бывает – люди вляпываются. Я не могу потерять Джерри Брандта. Он жестокий и неуправляемый тип, который продает несчастье, запечатанное в фольгу, но он нужен мне ради Али и ради Микки. Он знает, что с ней случилось.
– Ну, как поступите? – шепчет Пит.
– Позвоню в полицию. Но я хочу сам поговорить с этим парнем. Не хотелось бы, чтобы он сбежал или чтобы его застрелили.
Свет от входа создает нимб вокруг головы Крота. Он склоняет голову набок и смотрит на меня с пониманием и вместе с тем выжидательно.
– Он сделал что-то плохое, этот парень?
– Сделал.
– Вы хотите, чтобы я вас туда провел?
– Да.
Пит обдумывает положение секунд пять и кивает. Возникает ощущение, что он занимается подобными делами каждый день. Вернувшись в фургон, я звоню «новичку» Дэйву. Смотрю на часы и понимаю, что Али сейчас делают операцию. Я не знаю подробностей, но ей собираются что-то вставить в позвоночник и вправить несколько ребер.
Синоптик Пит взял из фургона амуницию: еще несколько сигнальных ламп и свое «тайное оружие». Он показывает мне два шарика для пинг-понга.
– Я сам их делаю. Черный порох, магниевая стружка, магниевая фольга и капелька воска.
– Как они работают?
– Бу-ум! – Он усмехается. – Ничего особенного, кроме шума и ярости [111]. Послушали бы вы, что они устраивают в канализации.
План достаточно прост. Крот убедится, что других выходов нет. Оказавшись на месте, взорвет шарики и подаст сигнал лампой.
– Мы запугаем этого сукина сына до смерти, – возбужденно говорит он.
Пит смотрит на меня.
– Вот темные очки – не снимайте их. И не смотрите на свет. У вас будет несколько секунд, чтобы схватить его, пока он оглушен и ослеплен.
Мы с Синоптиком Питом даем Кроту десять минут. Сами идем к противоположному концу тоннеля, нащупывая дорогу по стенам и время от времени наступая в маслянистые лужи и груды листьев.
Тоннель медленно меняет конфигурацию. Потолок уходит вниз под тем местом, где в землю врезается дорожное полотно. Домики стоят прямо передо мной. Я вижу бледно-желтый свет фонаря, струящийся из щели в занавешенном или закрытом окне.
Скрючившись, я жду Крота. Он может быть рядом со мной, и я все равно этого не узнаю. У меня пересохло во рту. Уже два дня я глотаю кодеин, мечтаю о морфине и убеждаю себя, что нога у меня не болит, что это просто мое воображение.
То, что происходит потом, никогда не попадет в учебники. Шум взрыва так внезапен и оглушителен, что мне кажется, будто в меня выпалили из пушки. Тьма становится светом, бриллиантовые искры чертят дуги над головой и опускаются неподалеку.
Мои глаза жалит ослепительный свет. Я ничего не вижу, все белым-бело. Отворачиваясь, я преодолеваю последние десять футов до двери первого домика. Взрывается вторая бомба, и из дверей выпадает фигура, болтая ногами в воздухе, словно пытаясь на лету придать себе правильное направление. Ослепленный светом, мужчина врезается прямо в стену и почти теряет сознание.
Схватив упавшего сзади, я сцепляю руки на его животе. Он подается влево, размахивая руками, и мы оба падаем в лужу. Я не ослабляю хватку. Потом, заведя ему руки за спину, пытаюсь надеть наручники. Он бьет меня головой в подбородок.
Джерри борется вслепую, поэтому у меня есть некоторое преимущество. Я заламываю ему руки так, что он ревет. А когда Джерри выгибается, снова пытаясь достать головой до моего подбородка, я хватаю его за горло, не давая дышать. Не отпуская рук, наваливаюсь на него и вдавливаю лицом в землю. Он не может дышать и из последних сил судорожно дергает ногами.
Я мог бы убить его прямо сейчас, это так просто. Я мог бы держать его до тех пор, пока он не задохнется, или сломать ему шею. И что, если он умрет? Это не потеря для человечества. После него не останется нереализованных достижений или неполученных наград. Единственным следом, оставленным Джерри Брандтом в истории, будет кровавое пятно.
Я ослабляю хватку и отпускаю его голову. Она с глухим стуком ударяется о землю. Брандт, как рыба, вытащенная на берег, хватает ртом воздух.
Заломив ему за спину вторую руку, я застегиваю наручники и откатываюсь в сторону. Поднявшись на ноги, секунду смотрю на него. Темные волосы торчат в разные стороны, к щеке прилип кусок стекла. Тонкая струйка крови течет у него из уха. Потом вспышки в тоннеле начинают гаснуть.
Вдали слышны полицейские сирены.
– Пойдемте, давайте вытащим его отсюда.
– У нас будут неприятности? – спрашивает Крот, появляясь следом за Синоптиком Питом.
– У вас все будет в порядке. Идите в фургон и предоставьте мне вести переговоры.
Мы приблизились к выходу из тоннеля. Ворота распахиваются, гулко звякнув. К фургонам подъезжают два бронированных автомобиля. Полицейские вооружены карабинами. Из полицейской машины без мигалки выходит «новичок» Дэйв, а за ним Кэмпбелл, который шагает так, словно ему под пиджак запихнули шары для боулинга.
– Арестуйте его! – орет он, указывая на меня.
Джерри Брандт поднимает голову:
– Я не хотел этого делать. Я ее отпустил.
– Где она?
Он качает головой.
– Я ее отпустил.
– Что ты сделал с Микки?
– Вы должны передать мистеру Кузнецу, что я ее отпустил.
Красная точка появляется у него на щеке, как раз над тем местом, откуда идет кровь, секунду дрожит на глазу, отчего он моргает, потом перемещается на лоб. Я понимаю, что это значит, но ничего не успеваю сделать. Джерри отбрасывает в сторону, и он оседает на землю.
Пуля, выпущенная откуда-то сверху, прошла через щеку, шею и вышла у основания позвоночника. Я не могу его удержать. В нем шесть футов роста и больше двухсот фунтов веса. Он тянет меня вниз. Я отпускаю его, откатываюсь, удерживая голову за камнями, и прижимаюсь к стене.
Площадка пуста. Люди разбежались, как тараканы. Только Джерри Брандта уже ничто не беспокоит: он лежит, голова его наполовину прикрыта курткой, которая быстро пропитывается кровью.
Выстрелов больше нет. Одного было достаточно.
– Канализация – не место для маленькой девочки.
Его фургончик припаркован в тени Патни-бридж, где на поверхности, как гигантские водяные жуки, торчат восьминогие опоры. Крот спит на заднем сиденье фургона, свернувшись по-собачьи и приоткрыв один глаз.
– Где они могли ее прятать?
Пит медленно выдыхает, так, что у него дрожат губы.
– Куча мест. Заброшенные станции метро, служебные тоннели, бомбоубежища, акведуки, люки… А почему вы думаете, что он прячется где-то там?
– Он боится. Его разыскивают.
Пит бормочет:
– Чтобы жить под землей, надо быть уникальным человеком.
– А он уникальный.
– Нет, вы не понимаете. Возьмем Крота. Если бы он спрятался под землей, вы его и за сто лет не нашли бы. Видите ли, ему нравится темнота, как некоторым людям нравится холод. Понимаете, о чем я?
– Нет, этот парень не такой.
– Тогда как он там ориентируется?
– По памяти. Ему показали, где можно спрятаться и как туда попасть. Бывший черпальщик по имени Рэй Мерфи.
– Сахариновый Рэй! Боксер!
– Вы его знаете?
– Да, знаю. Рэй никогда не был хорошим боксером. Делал больше нырков, чем Юрген Клинсманн [109]. Я не припомню, чтобы он работал в канализации.
– Это было давно. А потом он служил в комитете по предотвращению наводнений.
Медленная улыбка растекается по лицу Пита, как варенье по тосту.
– Старая штаб-квартира комитета находится под землей – под трамвайными путями Кингсуэй.
– Но в центре Лондона трамваи не ходят уже пятьдесят лет.
– Точно. Тоннель был заброшен. Если хотите знать мое мнение, глупо было устраивать там центр по предотвращению наводнений. Это место первым оказалось бы под водой, если бы Темза вышла из берегов. Просто идиотизм!
Линия Кингсуэй – одно из тех странных, почти тайных мест, которые иногда встречаешь в городах. Десятки тысяч людей проходят и проезжают мимо него каждый день, даже не представляя, что оно существует. Все, что видно, – забор и посыпанный гравием подъезд, исчезающий под землей. Эта линия идет под улицей Кингсуэй – одной из самых оживленных улиц в Западном Лондоне – к Олдвичу [110], где поворачивает направо и заканчивается под мостом Ватерлоо.
Синоптик Пит останавливает фургон на подъезде, игнорируя красные полосы и знаки, запрещающие парковку. Он протягивает мне каску и достает знак строительных работ.
– Если кто-нибудь спросит, мы работаем на муниципалитет.
Остатки трамвайных рельсов засыпаны камнем, большие ворота охраняют вход в тоннель.
– Мы можем попасть внутрь?
– Это незаконно, – говорит Пит, вытаскивая самые большие клещи, которые мне приходилось видеть. Крот стонет и закрывается с головой одеялом.
Пытаясь остудить пыл Пита, я сообщаю ему, что Джерри Брандт опасен. Из-за него Али попала в больницу, и я не хочу, чтобы пострадал кто-то еще. Как только мы поймем, что он там, я позвоню в полицию.
– Мы можем запустить в дырку Крота. – Пит пихает одеяло на заднем сиденье. Появляется голова Крота. – Поднимайся.
Мы идем к люку и, наверное, выглядим со стороны троицей инженеров, собирающихся что-то осмотреть. Замок на воротах кажется вполне надежным, но кусачки справляются с ним так легко, будто он из дерева. Мы проскальзываем внутрь.
Видны только двадцать футов тоннеля, но кажется, что он расширяется, прежде чем погрузиться в абсолютную темноту. В глаза бросается множество табличек у стен: названия улиц, дорожные знаки, заграждения для транспорта и пешеходов. Видимо, муниципалитет использует это место как склад.
– Мы подождем здесь, – шепчет Пит. – Какой смысл бродить в темноте. – Он передает Кроту что-то напоминающее сигнальную лампу. – На всякий случай.
Крот прижимается ухом к стене тоннеля и секунд пятнадцать прислушивается. Потом тихо перебегает вперед и прислушивается опять. Через несколько мгновений он исчезает из виду. Я слышу только биение собственного сердца и гул транспорта в сорока футах над нашими головами.
Через пятнадцать минут Крот возвращается.
– Там кто-то есть. В ста ярдах впереди стоят два домика на колесах. Он в первом. У него горит масляная лампа.
– Что он делает?
– Спит.
Я знаю, что должен об этом заявить. Я могу позвонить прямо «новичку» Дэйву, тогда, надеюсь, мне удастся миновать Мелдрана и Кэмпбелла. Дэйв ненавидит Джерри Брандта так же, как я. У нас здесь личный интерес.
Но какая-то моя часть жаждет другого. Я не могу избавиться от воспоминания о взгляде Джерри, когда он поднял на спину Али, а потом упал назад и сломал ей позвоночник. Вот в таком-то месте я и мечтал его повстречать: темном и безлюдном.
Полицейские явятся производить арест вооруженными до зубов. В таких ситуациях людей ранят и убивают. Я не подозреваю никого в заговоре, я просто знаю, как это бывает – люди вляпываются. Я не могу потерять Джерри Брандта. Он жестокий и неуправляемый тип, который продает несчастье, запечатанное в фольгу, но он нужен мне ради Али и ради Микки. Он знает, что с ней случилось.
– Ну, как поступите? – шепчет Пит.
– Позвоню в полицию. Но я хочу сам поговорить с этим парнем. Не хотелось бы, чтобы он сбежал или чтобы его застрелили.
Свет от входа создает нимб вокруг головы Крота. Он склоняет голову набок и смотрит на меня с пониманием и вместе с тем выжидательно.
– Он сделал что-то плохое, этот парень?
– Сделал.
– Вы хотите, чтобы я вас туда провел?
– Да.
Пит обдумывает положение секунд пять и кивает. Возникает ощущение, что он занимается подобными делами каждый день. Вернувшись в фургон, я звоню «новичку» Дэйву. Смотрю на часы и понимаю, что Али сейчас делают операцию. Я не знаю подробностей, но ей собираются что-то вставить в позвоночник и вправить несколько ребер.
Синоптик Пит взял из фургона амуницию: еще несколько сигнальных ламп и свое «тайное оружие». Он показывает мне два шарика для пинг-понга.
– Я сам их делаю. Черный порох, магниевая стружка, магниевая фольга и капелька воска.
– Как они работают?
– Бу-ум! – Он усмехается. – Ничего особенного, кроме шума и ярости [111]. Послушали бы вы, что они устраивают в канализации.
План достаточно прост. Крот убедится, что других выходов нет. Оказавшись на месте, взорвет шарики и подаст сигнал лампой.
– Мы запугаем этого сукина сына до смерти, – возбужденно говорит он.
Пит смотрит на меня.
– Вот темные очки – не снимайте их. И не смотрите на свет. У вас будет несколько секунд, чтобы схватить его, пока он оглушен и ослеплен.
Мы с Синоптиком Питом даем Кроту десять минут. Сами идем к противоположному концу тоннеля, нащупывая дорогу по стенам и время от времени наступая в маслянистые лужи и груды листьев.
Тоннель медленно меняет конфигурацию. Потолок уходит вниз под тем местом, где в землю врезается дорожное полотно. Домики стоят прямо передо мной. Я вижу бледно-желтый свет фонаря, струящийся из щели в занавешенном или закрытом окне.
Скрючившись, я жду Крота. Он может быть рядом со мной, и я все равно этого не узнаю. У меня пересохло во рту. Уже два дня я глотаю кодеин, мечтаю о морфине и убеждаю себя, что нога у меня не болит, что это просто мое воображение.
То, что происходит потом, никогда не попадет в учебники. Шум взрыва так внезапен и оглушителен, что мне кажется, будто в меня выпалили из пушки. Тьма становится светом, бриллиантовые искры чертят дуги над головой и опускаются неподалеку.
Мои глаза жалит ослепительный свет. Я ничего не вижу, все белым-бело. Отворачиваясь, я преодолеваю последние десять футов до двери первого домика. Взрывается вторая бомба, и из дверей выпадает фигура, болтая ногами в воздухе, словно пытаясь на лету придать себе правильное направление. Ослепленный светом, мужчина врезается прямо в стену и почти теряет сознание.
Схватив упавшего сзади, я сцепляю руки на его животе. Он подается влево, размахивая руками, и мы оба падаем в лужу. Я не ослабляю хватку. Потом, заведя ему руки за спину, пытаюсь надеть наручники. Он бьет меня головой в подбородок.
Джерри борется вслепую, поэтому у меня есть некоторое преимущество. Я заламываю ему руки так, что он ревет. А когда Джерри выгибается, снова пытаясь достать головой до моего подбородка, я хватаю его за горло, не давая дышать. Не отпуская рук, наваливаюсь на него и вдавливаю лицом в землю. Он не может дышать и из последних сил судорожно дергает ногами.
Я мог бы убить его прямо сейчас, это так просто. Я мог бы держать его до тех пор, пока он не задохнется, или сломать ему шею. И что, если он умрет? Это не потеря для человечества. После него не останется нереализованных достижений или неполученных наград. Единственным следом, оставленным Джерри Брандтом в истории, будет кровавое пятно.
Я ослабляю хватку и отпускаю его голову. Она с глухим стуком ударяется о землю. Брандт, как рыба, вытащенная на берег, хватает ртом воздух.
Заломив ему за спину вторую руку, я застегиваю наручники и откатываюсь в сторону. Поднявшись на ноги, секунду смотрю на него. Темные волосы торчат в разные стороны, к щеке прилип кусок стекла. Тонкая струйка крови течет у него из уха. Потом вспышки в тоннеле начинают гаснуть.
Вдали слышны полицейские сирены.
– Пойдемте, давайте вытащим его отсюда.
– У нас будут неприятности? – спрашивает Крот, появляясь следом за Синоптиком Питом.
– У вас все будет в порядке. Идите в фургон и предоставьте мне вести переговоры.
Мы приблизились к выходу из тоннеля. Ворота распахиваются, гулко звякнув. К фургонам подъезжают два бронированных автомобиля. Полицейские вооружены карабинами. Из полицейской машины без мигалки выходит «новичок» Дэйв, а за ним Кэмпбелл, который шагает так, словно ему под пиджак запихнули шары для боулинга.
– Арестуйте его! – орет он, указывая на меня.
Джерри Брандт поднимает голову:
– Я не хотел этого делать. Я ее отпустил.
– Где она?
Он качает головой.
– Я ее отпустил.
– Что ты сделал с Микки?
– Вы должны передать мистеру Кузнецу, что я ее отпустил.
Красная точка появляется у него на щеке, как раз над тем местом, откуда идет кровь, секунду дрожит на глазу, отчего он моргает, потом перемещается на лоб. Я понимаю, что это значит, но ничего не успеваю сделать. Джерри отбрасывает в сторону, и он оседает на землю.
Пуля, выпущенная откуда-то сверху, прошла через щеку, шею и вышла у основания позвоночника. Я не могу его удержать. В нем шесть футов роста и больше двухсот фунтов веса. Он тянет меня вниз. Я отпускаю его, откатываюсь, удерживая голову за камнями, и прижимаюсь к стене.
Площадка пуста. Люди разбежались, как тараканы. Только Джерри Брандта уже ничто не беспокоит: он лежит, голова его наполовину прикрыта курткой, которая быстро пропитывается кровью.
Выстрелов больше нет. Одного было достаточно.
33
Эксперты говорят, что наш мир закончит свое существование через пять миллиардов лет, когда Солнце раздуется и поглотит ближние планеты, а остальные сожжет дотла. Но я всегда представлял себе конец света, как двойное Второе Пришествие, когда Иисус и Чарльтон Хестон вступят в поединок за право сказать последнее слово
[112]. Сомневаюсь, что буду при этом присутствовать.
Вот о чем я размышляю, сидя на заднем сиденье полицейской машины и глядя, как фотографируют тело Джерри Брандта. Команды вооруженных полицейских обходят дверь за дверью, обыскивают магазины, крыши и квартиры. Они ничего не найдут. Снайпер давно исчез.
Кэмпбелл тоже смылся, спасаясь от меня. Я шел за ним до самой машины и орал: «Кому ты сказал? Кто знал?»
Когда я позвонил в участок и вызвал подкрепление, кто-то сделал частный звонок, введя в курс дела Алексея.
Откуда еще снайпер узнал, где найти Брандта? Это единственно возможное объяснение.
Десяток полицейских, блестя начищенными сапогами, ходят по площадке, вглядываясь в гравий и размокшие листья. Группа муниципальных рабочих наблюдает за процедурой, как будто потом их заставят писать о ней контрольную работу.
Все это попахивает подставой. Виновных уничтожают, а невиновные попадают под горячую руку. Говард один из них. Я до сих пор не понял, каково его место в плане, но представляю себе, как он лежит сейчас на тюремной койке и обдумывает, чем будет заниматься в свой первый день на свободе.
Детоубийцы плохо спят в тюрьме. Они прислушиваются, словно хотят уловить, как их имя передается из камеры в камеру, сначала шепотом, потом все громче и громче, пока наконец шум не звучит как симфония, от которой все трепещет у них внутри, подобно крыльям бабочки.
Эксперты в белых комбинезонах установили переносные прожекторы, которые отбрасывают на стены причудливые тени. Нунан работает, чересчур громко выкрикивая в диктофон: «Наблюдаю тело хорошо развитого упитанного белого мужчины. На левой стороне лба и на переносице видны следы ударов. Возможно, это следствие падения после выстрела, или же повреждения были получены ранее…»
«Новичок» Дэйв приносит мне кофе со вкусом мокрого картона, напоминающим мне о слежках в предрассветные часы.
Нунан переворачивает тело и осматривает карманы и белье. В его руке поблескивает маленькая упаковка – что-то завернутое в фольгу.
Дэйв строит гримасу:
– Я рад, что он сдох.
Думаю, его можно понять, если вспомнить, что случилось с Али. Он не догадывается, зачем Джерри был мне нужен живым. Дэйв ослабляет галстук и расстегивает пуговицу на рубашке.
– Говорят, ты пытаешься опротестовать приговор, вынесенный Говарду Уэйвеллу.
– Нет.
– И еще говорят, что ты украл бриллианты у Алексея Кузнеца. Говорят, ты здорово вляпался.
– А ты что думаешь?
– Али так не считает…
Мимо, горя красными и желтыми огнями, проезжает двухэтажный автобус. Из наполненного ярким светом аквариума выглядывают тоскливые лица, прижавшиеся к стеклу. Сейчас Лондон совсем не привлекателен. Памятники архитектуры скрыты во мгле, так же как и магия названий, словно взятых из «Монополии» [113].
Я под арестом. На этом настоял Кэмпбелл. Но, по крайней мере, Дэйв не надел на меня наручники – значит, годы моей службы прошли не зря. Я мог бы даже пообщаться с полицейскими, которые присматривают за мной, если бы среди них была Али, если бы она не оказалась по моей вине на больничной койке.
Когда эксперты заканчивают изучать место преступления, меня отвозят в полицейский участок на Харроу-роуд и проводят через заднюю дверь в комнату для задержанных. Я знаю процедуру. Пряди моих волос запечатывают в пакеты. Образцы слюны и кожи переходят на ватные тампоны. Пальцы мажут чернилами. Потом меня отводят в комнату для допросов, а не в камеру.
Наклонившись вперед, опершись локтями на колени, я изучаю гвозди в столе. Меня заставляют ждать. Это тоже часть процедуры. Тишина иногда действует сильнее, чем сами вопросы.
Когда наконец прибывает Кибел, он приносит с собой внушительную стопку папок и, усевшись, начинает листать бумаги. Большая их часть не имеет ко мне никакого отношения, но он хочет, чтобы я поверил, будто против меня набралась целая гора улик. Сегодня каждый развлекается, как может.
Кибел любит изображать из себя невозмутимого человека, но это все ерунда. Возможно, сказывается моя цыганская кровь, но я способен целый день просидеть напротив другого человека и не сказать ни слова. Цыгане похожи на сицилийцев. Мы можем с кем-нибудь пить, расплываясь в улыбке, и при этом целить собеседнику в живот из пистолета или готовиться вонзить нож.
Наконец Кибел включает диктофон, сообщая дату и время допроса и имена присутствующих.
Поправляя свои тщательно уложенные волосы, он задает вопрос куда-то в сторону:
– Я слышал, к тебе вернулась память.
– Может, отложим допрос? Разве у тебя не назначен визит в салон красоты?
Он перестает охорашиваться и смотрит на меня.
– Двадцать четвертого сентября примерно в шестнадцать часов тебе передали портфель, в котором находилось девятьсот шестьдесят пять бриллиантов, каждый размером свыше одного карата и безупречного качества. Это так?
– Да.
– И когда ты в последний раз видел эти бриллианты?
Я чувствую, как у меня внутри разливается холод. Воображение рисует картину, в которой свертки вываливаются из спортивной сумки и рассыпаются возле моего бельевого шкафа. В голове раскатывается сухой гром – начинается мигрень.
– Не знаю.
– Ты их кому-нибудь отдал?
– Нет.
– Кому предназначались эти бриллианты?
– Ты знаешь ответ.
– Пожалуйста, ответь на вопрос для протокола.
– Это был выкуп.
Он тупо смотрит на меня, не моргнув глазом. Я делаю то, что ему надо, – закапываю себя еще глубже. Ну и пусть. Глубоко вдохнув, я начинаю рассказ. Мне терять больше нечего, а так я, по крайней мере, оставляю след. Если со мной что-нибудь случится, останется эта запись.
– Кто-то потребовал выкуп за Микки Карлайл. Они прислали ее волосы, купальник, похожий на тот, что был на ней, и информацию, которую мог знать только человек, близкий к семье.
– Выкуп за девочку, которая умерла три года назад?
– Я не верю, что она мертва.
Он делает заметку. Это игра. Я ему подыгрываю. И следующие полтора часа рассказываю все подробности. События сотни часов фильтруются и выкладываются перед ним, как камушки для переправы через реку. Но все равно это больше похоже на исповедь, чем на допрос.
Кибел смотрит на меня так, словно собирается предложить мне купить подержанную машину или страховку.
– Ты признаешь, что был на лодке, когда погиб Рэй Мерфи?
– Да.
– И утверждаешь, что бриллианты в свертках находились на борту?
– Да.
– В них был маяк?
– Да.
– Когда ты прыгнул за борт, ты взял бриллианты?
– Нет.
– Где они теперь?
– С чего ты взял, что я знаю?
– То есть они могут быть у тебя дома под матрасом?
– Могут.
Он изучает мое лицо, пытаясь понять, не лгу ли я. Я лгу, просто он этого не видит.
– Давай-ка я тебе помогу, – говорит он. – В следующий раз, как решишь украсть выкуп, не забудь вытащить маяк. Иначе кто-нибудь отследит сигнал и поймет, что ты сделал.
– Как там Алексей? Сколько он платит тебе за то, чтобы ты нашел его бриллианты?
Кибел поджимает губы и выпускает воздух через нос, словно я его разочаровал.
– Скажи-ка мне вот что, – говорю я. – Снайпер всадил мне пулю в ногу, я едва не истек кровью. Восемь дней пролежал в коме. Ты думаешь, что бриллианты взял я. Как? Когда?
На его лице появляется торжествующее выражение.
– Я расскажу тебе как: они никогда не покидали твой дом. Ты помог провернуть всю эту историю – письма о выкупе, ДНК-тесты… Ты всех одурачил. А теперь люди, которые знали правду, начинают погибать, когда ты находишься в непосредственной близости от них. Сначала Рэй Мерфи, потом Джерри Брандт…
Не может быть, чтобы Кибел в это верил. Это безумие. Я всегда знал, что он фанатик, но, оказывается, он по-настоящему чокнутый.
– Меня ранили.
– Может, потому, что ты пытался перейти им дорогу.
Теперь я на него кричу:
– Это ты позвонил Алексею! Ты сказал ему, где найти Джерри Брандта! Все эти годы ты доставал честных копов, а теперь стала видна твоя истинная природа: ты прогнил до основания.
Вот о чем я размышляю, сидя на заднем сиденье полицейской машины и глядя, как фотографируют тело Джерри Брандта. Команды вооруженных полицейских обходят дверь за дверью, обыскивают магазины, крыши и квартиры. Они ничего не найдут. Снайпер давно исчез.
Кэмпбелл тоже смылся, спасаясь от меня. Я шел за ним до самой машины и орал: «Кому ты сказал? Кто знал?»
Когда я позвонил в участок и вызвал подкрепление, кто-то сделал частный звонок, введя в курс дела Алексея.
Откуда еще снайпер узнал, где найти Брандта? Это единственно возможное объяснение.
Десяток полицейских, блестя начищенными сапогами, ходят по площадке, вглядываясь в гравий и размокшие листья. Группа муниципальных рабочих наблюдает за процедурой, как будто потом их заставят писать о ней контрольную работу.
Все это попахивает подставой. Виновных уничтожают, а невиновные попадают под горячую руку. Говард один из них. Я до сих пор не понял, каково его место в плане, но представляю себе, как он лежит сейчас на тюремной койке и обдумывает, чем будет заниматься в свой первый день на свободе.
Детоубийцы плохо спят в тюрьме. Они прислушиваются, словно хотят уловить, как их имя передается из камеры в камеру, сначала шепотом, потом все громче и громче, пока наконец шум не звучит как симфония, от которой все трепещет у них внутри, подобно крыльям бабочки.
Эксперты в белых комбинезонах установили переносные прожекторы, которые отбрасывают на стены причудливые тени. Нунан работает, чересчур громко выкрикивая в диктофон: «Наблюдаю тело хорошо развитого упитанного белого мужчины. На левой стороне лба и на переносице видны следы ударов. Возможно, это следствие падения после выстрела, или же повреждения были получены ранее…»
«Новичок» Дэйв приносит мне кофе со вкусом мокрого картона, напоминающим мне о слежках в предрассветные часы.
Нунан переворачивает тело и осматривает карманы и белье. В его руке поблескивает маленькая упаковка – что-то завернутое в фольгу.
Дэйв строит гримасу:
– Я рад, что он сдох.
Думаю, его можно понять, если вспомнить, что случилось с Али. Он не догадывается, зачем Джерри был мне нужен живым. Дэйв ослабляет галстук и расстегивает пуговицу на рубашке.
– Говорят, ты пытаешься опротестовать приговор, вынесенный Говарду Уэйвеллу.
– Нет.
– И еще говорят, что ты украл бриллианты у Алексея Кузнеца. Говорят, ты здорово вляпался.
– А ты что думаешь?
– Али так не считает…
Мимо, горя красными и желтыми огнями, проезжает двухэтажный автобус. Из наполненного ярким светом аквариума выглядывают тоскливые лица, прижавшиеся к стеклу. Сейчас Лондон совсем не привлекателен. Памятники архитектуры скрыты во мгле, так же как и магия названий, словно взятых из «Монополии» [113].
Я под арестом. На этом настоял Кэмпбелл. Но, по крайней мере, Дэйв не надел на меня наручники – значит, годы моей службы прошли не зря. Я мог бы даже пообщаться с полицейскими, которые присматривают за мной, если бы среди них была Али, если бы она не оказалась по моей вине на больничной койке.
Когда эксперты заканчивают изучать место преступления, меня отвозят в полицейский участок на Харроу-роуд и проводят через заднюю дверь в комнату для задержанных. Я знаю процедуру. Пряди моих волос запечатывают в пакеты. Образцы слюны и кожи переходят на ватные тампоны. Пальцы мажут чернилами. Потом меня отводят в комнату для допросов, а не в камеру.
Наклонившись вперед, опершись локтями на колени, я изучаю гвозди в столе. Меня заставляют ждать. Это тоже часть процедуры. Тишина иногда действует сильнее, чем сами вопросы.
Когда наконец прибывает Кибел, он приносит с собой внушительную стопку папок и, усевшись, начинает листать бумаги. Большая их часть не имеет ко мне никакого отношения, но он хочет, чтобы я поверил, будто против меня набралась целая гора улик. Сегодня каждый развлекается, как может.
Кибел любит изображать из себя невозмутимого человека, но это все ерунда. Возможно, сказывается моя цыганская кровь, но я способен целый день просидеть напротив другого человека и не сказать ни слова. Цыгане похожи на сицилийцев. Мы можем с кем-нибудь пить, расплываясь в улыбке, и при этом целить собеседнику в живот из пистолета или готовиться вонзить нож.
Наконец Кибел включает диктофон, сообщая дату и время допроса и имена присутствующих.
Поправляя свои тщательно уложенные волосы, он задает вопрос куда-то в сторону:
– Я слышал, к тебе вернулась память.
– Может, отложим допрос? Разве у тебя не назначен визит в салон красоты?
Он перестает охорашиваться и смотрит на меня.
– Двадцать четвертого сентября примерно в шестнадцать часов тебе передали портфель, в котором находилось девятьсот шестьдесят пять бриллиантов, каждый размером свыше одного карата и безупречного качества. Это так?
– Да.
– И когда ты в последний раз видел эти бриллианты?
Я чувствую, как у меня внутри разливается холод. Воображение рисует картину, в которой свертки вываливаются из спортивной сумки и рассыпаются возле моего бельевого шкафа. В голове раскатывается сухой гром – начинается мигрень.
– Не знаю.
– Ты их кому-нибудь отдал?
– Нет.
– Кому предназначались эти бриллианты?
– Ты знаешь ответ.
– Пожалуйста, ответь на вопрос для протокола.
– Это был выкуп.
Он тупо смотрит на меня, не моргнув глазом. Я делаю то, что ему надо, – закапываю себя еще глубже. Ну и пусть. Глубоко вдохнув, я начинаю рассказ. Мне терять больше нечего, а так я, по крайней мере, оставляю след. Если со мной что-нибудь случится, останется эта запись.
– Кто-то потребовал выкуп за Микки Карлайл. Они прислали ее волосы, купальник, похожий на тот, что был на ней, и информацию, которую мог знать только человек, близкий к семье.
– Выкуп за девочку, которая умерла три года назад?
– Я не верю, что она мертва.
Он делает заметку. Это игра. Я ему подыгрываю. И следующие полтора часа рассказываю все подробности. События сотни часов фильтруются и выкладываются перед ним, как камушки для переправы через реку. Но все равно это больше похоже на исповедь, чем на допрос.
Кибел смотрит на меня так, словно собирается предложить мне купить подержанную машину или страховку.
– Ты признаешь, что был на лодке, когда погиб Рэй Мерфи?
– Да.
– И утверждаешь, что бриллианты в свертках находились на борту?
– Да.
– В них был маяк?
– Да.
– Когда ты прыгнул за борт, ты взял бриллианты?
– Нет.
– Где они теперь?
– С чего ты взял, что я знаю?
– То есть они могут быть у тебя дома под матрасом?
– Могут.
Он изучает мое лицо, пытаясь понять, не лгу ли я. Я лгу, просто он этого не видит.
– Давай-ка я тебе помогу, – говорит он. – В следующий раз, как решишь украсть выкуп, не забудь вытащить маяк. Иначе кто-нибудь отследит сигнал и поймет, что ты сделал.
– Как там Алексей? Сколько он платит тебе за то, чтобы ты нашел его бриллианты?
Кибел поджимает губы и выпускает воздух через нос, словно я его разочаровал.
– Скажи-ка мне вот что, – говорю я. – Снайпер всадил мне пулю в ногу, я едва не истек кровью. Восемь дней пролежал в коме. Ты думаешь, что бриллианты взял я. Как? Когда?
На его лице появляется торжествующее выражение.
– Я расскажу тебе как: они никогда не покидали твой дом. Ты помог провернуть всю эту историю – письма о выкупе, ДНК-тесты… Ты всех одурачил. А теперь люди, которые знали правду, начинают погибать, когда ты находишься в непосредственной близости от них. Сначала Рэй Мерфи, потом Джерри Брандт…
Не может быть, чтобы Кибел в это верил. Это безумие. Я всегда знал, что он фанатик, но, оказывается, он по-настоящему чокнутый.
– Меня ранили.
– Может, потому, что ты пытался перейти им дорогу.
Теперь я на него кричу:
– Это ты позвонил Алексею! Ты сказал ему, где найти Джерри Брандта! Все эти годы ты доставал честных копов, а теперь стала видна твоя истинная природа: ты прогнил до основания.