Роботэм Майкл. Пропавшая

   В гостиной почти вся мебель затянута чехлами, кроме плетеного кресла у камина и складного столика с вычурной лампой. На столике также располагаются открытая книга, коробка с сигаретами, пепельница, полная окурков, и зажигалка в виде Венеры Милосской.
   – Как давно вы общались с Кирстен?
   – Я же сказала, что никогда о ней не слышала.
   – Передайте ей, что у меня ее бриллианты.
   – Какие бриллианты?
   Я легко разжег ее любопытство.
   – Те, из-за которых она чуть не умерла.
   Миссис Уайльд не предложила мне присесть, но я все равно сажусь, стянув чехол с кресла, и продолжаю рассматривать хозяйку. Ее кожа везде, кроме шеи и тыльной стороны рук, суха и почти прозрачна. Взяв сигарету, Хизер разглядывает меня сквозь пламя зажигалки.
   – У Кирстен большие неприятности, – объясняю я. – Я пытаюсь ей помочь. Мне известно, что она ваша подруга. Я думал, что она могла прийти к вам, когда ей понадобилось место, где можно отсидеться.
   Дым кольцами поднимается с ее губ.
   – Я не понимаю, о чем вы говорите.
   Я оглядываю комнату: темные бархатные обои и барочная мебель. Если и есть место более удручающее, чем бордель, так это бывший бордель. Он словно впитывает в себя всю ненависть и разочарование, пока не становится таким же усталым и изношенным, как и половые органы его работниц.
   – Как-то давно Кирстен сказала мне, что никогда не перешла бы дорогу Алексею Кузнецу, а если перешла бы, то села бы на первый авиарейс в Патагонию. Она пропустила свой рейс.
   Имя Алексея заметно поколебало спокойствие Хизер Уайльд.
   – Разве Кирстен вам не рассказывала? Она пыталась его обокрасть. Вы должны понимать, в какой она сейчас опасности. – Я выдерживаю паузу. – В какой опасности вы обе.
   – Я ничего не сделала.
   – Я уверен, что Алексей это поймет. Он разумный человек. Я видел его только вчера. Предложил ему сделку: бриллианты стоимостью два миллиона в обмен на жизнь Кирстен. Он отказался. Он считает себя человеком чести. Деньги не имеют для него значения, как, впрочем, и оправдания. Но если вы не видели Кирстен, то все в порядке. Я так ему и передам.
   С ее сигареты падает пепел – прямо на халат.
   – Я могла бы поспрашивать. Вы говорили о деньгах.
   – Я говорил о бриллиантах.
   – Я могла бы помочь найти ее.
   – И я назвал бы вас гуманисткой.
   Она кривит верхнюю губу.
   – А вы что, не видите лимузина у подъезда?
   Ее веки кажутся притянутыми ко лбу с помощью проволочек. Я слышал, что это называется кройдоновым лифтингом: волосы поднимают так высоко, что подтягивается все лицо.
   Вытащив кошелек, я достаю три двадцатки. Она пересчитывает их взглядом.
   – В Тоттенхэме ^[117]есть клиника. Ее взяли туда. Там дорого. Но тихо.
   Я кладу в стопку еще две двадцатки. Она хватает деньги, и они исчезают у нее под халатом, как по волшебству. Потом она наклоняет голову, словно прислушиваясь к шуму дождя.
   – А ведь я вас знаю. Вы цыган. – Мое удивление ей льстит. – Говорили, что у вашей матери есть дар.
   – Откуда вы ее знаете?
   – А вы не узнаете свое племя? – Она грубо кудахчет, давая понять, что и сама цыганка. – Однажды ваша мать предсказывала мне судьбу. Она сказала, что я всегда буду красавицей и смогу получить любого мужчину, какого захочу.
   Почему-то мне кажется, что мама имела в виду не количество.
   У Даж и правда был дар: дар спокойно вникать в ситуацию и предсказывать очевидное. Она брала у людей деньги и заводила в них пружинку вечной надежды. А потом, вытолкав их за дверь, бежала в местный бар и покупала себе водки.
   Наверху что-то падает. Миссис Уайльд испуганно смотрит на потолок.
   – Это одна из моих старых девочек. Она иногда у меня остается.
   Но ее бледно-голубые глаза выдают ее, и она вытягивает руку, чтобы удержать меня на месте.
   – Я сейчас дам вам адрес клиники. Там могут знать, где она сейчас.
   Я отталкиваю ее руку и поднимаюсь по лестнице, заглядывая через перила наверх. На первой площадке три двери, две открыты, одна закрыта. Я тихо стучу и поворачиваю ручку. Заперто.
   – Не трогайте меня! Оставьте меня в покое!
   Это детский голос – тот самый, который я слышал по телефону в ночь передачи выкупа. Я отступаю на шаг назад, упираюсь спиной в стену, и в проеме двери остается только моя протянутая рука.
   Первая пуля проходит в шести дюймах справа от ручки на уровне живота. Я тяжело опускаюсь на пол, ударяюсь ногами о противоположную стену и испускаю низкий стон.
   Миссис Уайльд кричит снизу:
   – Это моя дверь? Если это моя дверь, черт возьми, вы за это заплатите.
   Вторая пуля пронзает дерево в футе от пола. Снова раздается голос миссис Уайльд:
   – Да, это она! Теперь я открываю вам счет, черт возьми!
   Я сижу тихо и прислушиваюсь к собственному дыханию.
   – Эй вы, там, – раздается голос, чуть громче шепота. – Вы мертвы?
   – Нет.
   – Ранены?
   – Нет.
   Женщина за дверью чертыхается.
   – Это я, Винсент Руиз. Я пришел вам помочь.
   Долгое молчание.
   – Пожалуйста, впустите меня. Я пришел один.
   – Не приближайтесь. Прошу вас, уходите. – Теперь я узнаю голос Кирстен, просто он охрип от мокроты и страха.
   – Не могу.
   Снова долгое молчание.
   – Как ваша нога?
   – На полдюйма короче.
   Миссис Уайльд кричит снизу:
   – Я позвоню в полицию, если за мою дверь не заплатят!
   Глубоко вздохнув, я говорю Кирстен:
   – Можете оставить оружие, если пристрелите свою хозяйку.
   Она смеется, но сразу заходится резким кашлем.
   – Я вхожу.
   – Тогда мне придется вас застрелить.
   – Не придется.
   Я поднимаюсь и подхожу к двери.
   – Может, откроете?
   Долгое ожидание – потом два металлических щелчка. Я поворачиваю ручку и толкаю дверь.
   Тяжелые шторы опущены, и комната в полутьме. Высокие потолки, на двух стенах зеркала. Центр комнаты занимает большая железная кровать, и на ней среди покрывал устроилась Кирстен, согнув колени и положив на них револьвер. Она подстриглась и перекрасилась в блондинку. Теперь волосы, завившиеся от пота, спадают ей на лоб мелкими кудряшками.
   – Я думала, что вы умерли, – говорит она.
   – То же могу сказать о вас.
   Она кладет подбородок на ствол и потерянно смотрит в угол. Дешевая люстра у нее над головой ловит лучики света, проникающие из-за штор, а зеркала отражают происходящее – каждое под своим углом.
   Я присаживаюсь на подоконник, прижимая спиной шторы, и слушаю, как капли дождя стучат по стеклу.
   Кирстен слегка шевелится и морщится от боли. На полу вокруг кровати валяются коробочки с обезболивающими средствами и обрывки фольги.
   – Могу я осмотреть рану?
   Не ответив, она поднимает рубашку, так что мне видна пожелтевшая повязка, заскорузлая от крови и пота.
   – Вам нужно в больницу.
   Она опускает рубашку, но не отвечает.
   – Вас многие ищут.
   – И вы всех обскакали.
   – Можно вызвать «скорую»?
   – Нет.
   – Хорошо, тогда просто поговорим. Расскажите мне, что случилось.
   Кирстен пожимает плечами и опускает револьвер, положив руки между бедер.
   – Я увидела для себя удачную возможность.
   – Поиграть с огнем.
   – Начать новую жизнь. – Она недоговаривает. Облизывает губы, собирается с мыслями и начинает заново: – Сначала это была просто шутка, знаете, такая игра «что если», которой развлекаются от нечего делать. Рэй обеспечивал техническую сторону дела. Он раньше работал в канализации. А я следила за мелкими деталями. Поначалу я даже думала, что Рэйчел могла бы нам подыграть. Мы все удачно провернули бы, и она наконец получила бы то, чего заслуживала, от отца или бывшего мужа. Они были перед ней в большом долгу.
   – Но она не стала подыгрывать?
   – Я не спрашивала. Я знала ответ.
   Я оглядываю комнату. На обоях рисунок в виде пчелиных сот, и в каждой восьмиугольной ячейке – очертание женской фигуры в новой сексуальной позе.
   – Что случилось с Микки?
   Кажется, Кирстен меня не слышит. Она рассказывает историю в своем темпе.
   – Все было бы прекрасно, если бы не Джерри Брандт. Микки вернулась бы домой. Рэй был бы жив. Джерри не должен был ее отпускать… одну. Он должен был отвести ее домой.
   – Я не понимаю. О чем вы говорите?
   На ее лице появляется слабая улыбка, но губы не раздвигаются.
   – Бедный инспектор. Вы так до сих пор и не поняли, да?
   Истина растет во мне, как опухоль, клетки которой удваиваются, заполняя пустоты в моей памяти. Джерри сказал, что отпустил ее. Это были его последние слова.
   – Мы держали ее всего несколько дней, – говорит Кирстен, грызя ноготь. – А потом он заплатил выкуп.
   – Выкуп?
   – Первый.
   – То есть как это «первый»?
   – Мы не собирались причинять ей вред. Получив выкуп, мы сразу велели Джерри отвести ее домой. Он должен был оставить девочку в конце улицы, но запаниковал и бросил ее у станции метро. Чертов придурок! Он всегда был слабым звеном. С первого дня все только портил. Должен был присматривать за Микки, но не смог устоять перед тем, чтобы вернуться на Рэндольф-авеню и полюбоваться на телевизионщиков и полицейских. Мы никогда не взяли бы его, да только нам нужен был кто-то, кто присматривал бы за Микки и кого она не смогла бы опознать. Говорю же, мы собирались ее отпустить. Она сказала Джерри, что знает дорогу домой. Сказала, что сделает пересадку на «Пиккадилли-серкус» и сядет на линию Бейкерлоо.
   Эта информация, подобно тепловатой тошноте, переполняет мой желудок. Рассудок пожирает детали. Мистер и миссис Бёрд видели Микки на станции «Лестер-сквер». Это за одну остановку до «Пиккадилли-серкус».
   – Но раз вы ее отпустили, что случилось?
   Ее отчаяние достигло предела.
   – Говард!
   Я не понимаю.
   – Случился Говард, – повторяет она. – Микки пришла домой, но наткнулась на Говарда.
   Боже мой, нет! Только не это! Это был вечер среды. Рэйчел не было дома. Она выступала в десятичасовых новостях и обращалась за помощью. Я помню, как видел ее по телевизору в участке. Там показали кадры с пресс-конференции, состоявшейся днем.
   – Говорю вам, мы не собирались ее обижать. Мы ее отпустили. А потом вы нашли полотенце в крови и арестовали Говарда. Я хотела умереть.
   Картинка возникает сама собой. Я вижу маленькую, перепуганную девочку, которая боится выходить на улицу, но которой пришлось одной идти по городу. Она почти справилась. Остались только ступеньки – даже не все восемьдесят пять. Говард нашел ее на лестнице.
   Мои ноги слабеют, и я с трудом встаю. Словно все внутренности стали жидкими и хотят вылиться на пол, пузырясь и блестя. Боже мой, что я наделал! Я не мог ошибаться больше. Али, Рэйчел, Микки – я всех их подвел.
   – Вы не представляете, сколько раз мне хотелось все изменить, – говорит Кирстен. – Я сама привела бы Микки домой. Я подвела бы ее к самой двери. Поверьте мне!
   – Вы же были подругой Рэйчел! Как вы могли так с ней поступить?
   На какой-то момент ее печаль сменяется злостью, но это отнимает слишком много сил. Она шепчет:
   – Я не хотела причинять им боль… ни Микки, ни Рэйчел.
   – Тогда почему?
   – Мы крали у самого главного вора, мы брали деньги у Алексея Кузнеца, настоящего чудовища. Он же убил собственного брата, боже мой!
   – Вы хотели сразиться с самым большим задирой на детской площадке.
   – Мы живем в феодальный век, инспектор. Мы воюем за нефть и предлагаем программы реконструкции в обмен на политические выгоды. У нас больше охранников на парковках, чем полицейских…
   – Ради бога, избавьте меня от речей.
   – Мы никому не хотели причинять зла.
   – Рэйчел пострадала бы в любом случае.
   Она поднимает на меня мокрые глаза, в которых кажется, видна соль.
   – Я не хотела… мы отпустили Микки. Я никогда бы… – Она роняет руку с револьвером на одеяло, потом опускает голову и, качая ею, бормочет: – Мне жаль… Мне так жаль…
   Эта жалость к себе раздражает меня. Я вытягиваю из нее остаток истории. Кирстен не смотрит на меня, описывая подвал и подземную реку. Рэй Мерфи пригнал туда под землей лодку и нарисовал для Джерри Брандта карту. Тому надо было пройти только несколько сотен футов, а потом передать Микки через сточный люк.
   – Рэй знал место, где ее можно было спрятать. Я там никогда не была. В мою задачу входило послать письмо с требованием выкупа.
   – И кому вы его послали?
   – Алексею.
   – А как же купальник?
   – Джерри его придержал.
   – Во что она была одета, когда вы ее отпустили?
   – Точно не знаю.
   – А у нее было полотенце?
   – Джерри сказал, что оно было для нее почти талисманом. Она не выпускала его из рук.
   Я напряженно раздумываю. Из всех возможных сценариев я упустил Говарда, будучи убежден в его невиновности. Я взвесил все улики и возможности и решил, что его осудили несправедливо. Кэмпбелл кричал, что я закрываю глаза на очевидное. А я думал, что это он не видит ничего, кроме собственных предрассудков.
   – Но почему, скажите ради бога, вы попытались получить выкуп второй раз? Как вы могли снова заставить Рэйчел пройти через все это? Вы убедили ее, что Микки еще жива.
   Ее лицо морщится, словно я задел ее больное место.
   – Я не хотела. Вы не понимаете.
   – Так объясните мне.
   – Когда вы арестовали Говарда за убийство Микки, Джерри потерял голову. Он все твердил, что помог ее убить. Он сказал, что не может снова вернуться в тюрьму – только не за убийство ребенка. Он знал, как в тюрьме поступают с убийцами детей. Я сразу же поняла, что у нас проблема. Нам надо было или заставить Джерри замолчать, или помочь ему исчезнуть.
   – И вы отправили его за границу.
   – Мы дали ему вдвое больше, чем он заслуживал: четыреста штук. Мы думали, что он испарится, но он спустил все деньги на игровых автоматах или наркоте.
   – Он купил бар в Таиланде.
   – Какая разница.
   – И вот он вернулся.
   – Я впервые узнала о выкупе уже после того, как Рэйчел получила открытку. Джерри сам додумался до этого. Тело Микки не нашли. У него оставались ее купальник и прядка волос. Я была вне себя от злости. Его жадность и глупость угрожали всем нам. Рэй сказал, что остановит Джерри, пока он всех нас не выдал.
   – Но вы могли отойти от дела. И никто не узнал бы.
   – Я хотела его убить – честное слово.
   – И отчего же вы передумали?
   – Никто из нас не ожидал, что Алексей согласится – после того, как уже выплатил один выкуп, – но он согласился сразу же. Я тогда чуть не пожалела его. Наверное, ему очень хотелось верить, что Микки жива.
   – У него не было выбора. Отцы должны верить.
   – Нет, ему нужна была месть. Ему было наплевать, сколько она стоит. Ему было наплевать на Микки и на Рэйчел. Он хотел, чтобы мы умерли, – и это его истинный мотив.
   Возможно, она права. Алексей всегда предпочитал вершить собственный вариант правосудия.
   Возле тюрьмы «Уормвуд-Скрабз», а потом еще раз в участке он сказал: «Я не плачу дважды». Так вот что он имел в виду. Он уже заплатил выкуп за Микки и не расстался бы со вторым.
   – Почему вы воспользовались той же схемой?
   – У нас не было времени придумать новую. Видимо, Алексей обо всем догадался. Я же сказала, мы не предполагали, что он согласится. Нам пришлось готовить все в спешке. Я не хотела в это ввязываться, но Рэю требовались деньги, и он сказал, что во второй раз все пройдет легче.
   – Вы знали, что я был в машине с Рэйчел?
   – Нет, пока мы не заставили ее пересесть в другую машину. Но вот чего мы точно не ожидали, так это того, что кто-то окажется настолько глуп, чтобы последовать за выкупом в канализацию.
   – Во время процедуры я слышал детский голос. Это ведь были вы?
   – Да.
   В комнате стемнело, и Кирстен превращается в тень. Пространство между нами стало шире и холоднее.
   – Когда началась стрельба, я поначалу решила, что это полиция. Но они все стреляли.
   – Вы видели снайпера?
   – Нет.
   – Вы вообще кого-нибудь видели?
   Она мотает головой.
   Выговорившись, она чувствует себя лучше, несмотря на то, что устала. Она не помнит, сколько времени провела в воде. Течение пронесло ее мимо Вестминстера. Она выбралась на ступеньки Банковской пристани возле театра «Глобус». Влезла в аптеку и украла бинты и лекарства. Остаток ночи провела в магазине, закрытом на ремонт, где спала под малярными простынями.
   Она не могла сбежать или пойти в больницу. Алексей нашел бы ее. Как только он узнал, кто похитил Микки, его уже ничто не могло остановить.
   – И с тех пор вы прячетесь?
   – Жду смерти. – Ее голос звучит так тихо, словно она в соседней комнате.
   Сладковатый запах пота и гниения сгустился в воздухе. Либо все, что рассказала мне Кирстен, правда, либо это тщательно продуманная ложь.
   – Пожалуйста, отойдите от окна, – говорит она.
   – Почему?
   – Мне все время мерещатся красные точки. Они въелись мне в глаза.
   Я понимаю, о чем она говорит. Поставив стул у кровати, я наливаю ей стакан воды. Ее палец больше не лежит на курке.
   – Что вы собирались сделать с выкупом?
   – У меня были планы. – Она описывает новую жизнь в Америке, рисуя возможность, против которой трудно устоять: уйти и ни разу не оглянуться, – смакует романтику жизни с чистого листа.
   Меня иногда тоже посещают такие мысли: как здорово было бы стать другим человеком и начать жизнь заново, – но потом я понимаю, что не испытываю никакого желания видеть мир, что мне вполне хватает неприятностей со старыми друзьями и я не хочу заводить новых. От чего мне убегать? Я был бы похож на собаку, гоняющуюся за собственным хвостом.
   – Мы сглупили. Мы должны были уйти и благодарить небеса за то, что никто не узнал правды о Микки. А теперь поздно.
   – Я могу вас защитить.
   – Никто не сможет этого сделать.
   – Я могу договориться в прокуратуре. Если вы дадите показания против Алексея, вас поместят…
   – Какие показания? – обрывает она меня. – Я не видела, чтобы он кого-то убил. Я никого не могу ни описать, ни опознать. Ну и что, что он заплатил выкуп дважды, – это не противозаконно.
   Она права. Самое большее, в чем виноват Алексей, – это сокрытие от полиции информации о первом выкупе.
   Но должен же быть какой-то выход. Человек самовольно казнит людей, и никто не может ему помешать.
   Впервые за долгое время я не представляю, что делать. Знаю, что должен позвонить в полицию. Но я также должен обеспечить безопасность Кирстен. Существуют программы защиты свидетелей против ИРА и организованной преступности, но что мы в состоянии предложить этой женщине? Она не может сдать Алексея. Она не может доказать его причастность к убийствам или другим преступлениям.
   – А что если нам организовать встречу?
   – Что?
   – Свяжитесь с Алексеем, договоритесь о встрече.
   Она закрывает руками уши, не желая слушать. Ее кожа похожа на металл: она блестит в свете лампы.
   Она права. Алексей ни за что не согласился бы.
   – Вы меня не спасете. На вашем месте я позвонила бы ему прямо сейчас и сказала, где я. Вы могли бы получить помилование.
   – Я позвоню в «скорую».
   – Нет.
   – Вам нельзя здесь оставаться. Сколько пройдет времени, прежде чем хозяйка вас сдаст?
   – Мы старые друзья.
   – Я так и подумал! Во сколько вам обошлось такое длительное пребывание?
   Она показывает мне руки. Ее украшения исчезли.
   Мы сидим молча, и через какое-то время я слышу, что ее дыхание стало мерным. Она уснула. Подойдя к ней, я аккуратно забираю револьвер у нее с коленей и накрываю ее одеялом. Потом выхожу на площадку и звоню «новичку» Дэйву. У меня трясутся руки.
   – Я нашел Кирстен Фицрой. Мне нужны «скорая» и полицейское сопровождение. Не говори Мелдрану и Кэмпбеллу.
   – Хорошо.
   Когда я возвращаюсь в комнату, Кирстен открывает глаза.
   – Они едут?
   – Да.
   – Кавалерия или катафалк?
   – «Скорая помощь».
   Стиснув от боли зубы, она скидывает ноги с кровати и садится, отвернувшись от меня. Черная рубашка, мокрая от пота, так прилипла к ее телу, что оно кажется облитым нефтью.
   – Может, сегодня вы и защитите меня, но это только один день, – говорит она, с трудом встает и шаркает в сторону ванной. Чувствуя, что я сейчас за ней пойду, останавливает меня. – Мне надо на горшок.
   Мне положено подождать на площадке, что я и делаю, радуясь тому, что сбежал от нездорового запаха и лицемерия. Какая гора лжи и предательства – просто уму непостижимо. Микки умерла! Я потерпел неудачу. Я хочу заползти назад в канализацию, где мне и место.
   В дверь внизу стучат. Миссис Уайльд открывает. Я перегибаюсь через перила, ожидая увидеть «новичка» Дэйва. Но это курьер. Мне не слышно, что он говорит.
   Миссис Уайльд отворачивается от двери с букетом цветов в руках. В тот же момент я слышу глухой удар металла по кости. Она падает вперед, придавив цветы своим телом. Курьер в кожаном костюме и блестящем черном шлеме перешагивает через нее.
   Я надавливаю кнопку повторного набора на мобильном телефоне. Номер Дэйва занят. Наверное, он звонит в больницу.
   Я представляю себе, как убийца крадется, водя пистолетом по широкой дуге. Он профессионал. Бывший военный.
   Кирстен спускает воду и выходит из ванной. Я знаком велю ей лечь, и она со стоном падает на колени. В моих глазах она видит что-то, чего не было раньше.
   – Не бросайте меня, – неслышно выговаривает она.
   Я прижимаю палец к губам и показываю наверх.
   Курьер услышал, как опорожнили бачок и как набирается вода. Он уже у лестницы. Я отворачиваюсь от Кирстен и поднимаюсь на один пролет. Снова нажимаю кнопку. Занято.
   Ступеньки прогибаются одна за другой. Этот звук отдается в моем теле. Кирстен выстрелила дважды.
   Если предположить, что револьвер был заряжен полностью, у меня осталось четыре патрона.
   Я должен чувствовать страх, но, возможно, я еще не осознал до конца серьезность положения. Я почему-то думаю о прошедших шести неделях, когда Алексей играл со мной. Я не чувствую ни злости, ни горечи. Это похоже на сказку «Три медведя», где девочку выгоняют из дома за то, что она съела кашу и сломала стул. Но только в моей, обновленной версии она возвращается с ружьем и теперь уж постарается выстрелить не слишком высоко и не слишком низко, а точно в цель.
   «Новичок» Дэйв берет трубку.
   – Код один. Полицейский в беде. Помогите.
   Курьер уже на лестнице, держится поближе к стене, чтобы обезопасить себя от выстрела сверху. Когда он повернет на площадке, я смогу прицелиться. Я жду в темноте, пытаясь уменьшиться в размерах. По спине течет целая река.
   Еще один шаг. Я вижу его тень. У него автоматический пистолет, который двигается из стороны в сторону. Мой палец осторожно надавливает на курок, отводя назад тягу и сжимая спусковую пружину в рукоятке. Барабан вращается, пуля перемещается в выбрасыватель и оказывается на одном уровне со стволом.
   Он показался – собирается зайти в спальню. За пластиком шлема мне не видно его лица.
   – Полиция! Бросьте оружие!
   Он падает и перекатывается к стене, стреляя вверх вслепую. Пули проделывают дырки в обоях рядом с моей головой и крошат перила. Щепка царапает мне шею.
   Когда я выстрелю, он увидит вспышку и будет знать, где я прячусь. Я изо всех сил нажимаю на курок.
   Пуля попадает ему в плечо и проходит через грудь. Он ударяется головой о стену. На меня смотрит темный пластик шлема. Мы стреляем одновременно, и курьера отбрасывает назад.
   У меня во рту вкус крови, потому что я прикусил язык, а легкие страшно болят. Куда делся весь кислород? На улице слышен визг тормозов. «Новичок» Дэйв врывается в дом с такой скоростью, что едва не спотыкается о миссис Уайльд.
   Опустившись на колени, я роняю револьвер и смотрю себе на грудь. Дэйв бежит по лестнице, выкрикивая мое имя. Расстегнув пуговицы, я ощупываю грудь. Аккуратная ямка, все еще теплая от пули, расположилась прямо посредине жилета.
   Черт меня побери! Али спасла мне жизнь.
   Через перила я вижу тело курьера, скорчившееся у подножия лестницы. Сорок три года в полиции, тридцать пять из них в должности следователя, и мне удалось никого не убить. Теперь перейден еще один нежелательный рубеж.

36

   Четыре часа назад был выписан ордер на арест Алексея, но это ни к чему не привело. Его судно покинуло гавань Челси в полночь пятницы, всего через час после нашей встречи. Шкипер сказал, что направляется в док Моуди на южном берегу Хэмбла ^[118], но к полудню субботы яхта там так и не показалась.
   Береговая охрана и спасательные службы были поставлены в известность, и всем судам в пределах пятисот морских миль было предписано сообщать любую информацию о яхте. Описание судна также рассылается в гавани Франции, Бельгии, Голландии, Дании, Португалии и Испании.
   Я не ожидал, что Алексей сбежит. Я до сих представляю себе, как он является в полицейский участок в сопровождении команды адвокатов, самодовольный и готовый к схватке. Он знает, что против него нет ничего, кроме косвенных улик. Никто не может подтвердить, что он был на месте преступления. Если Кирстен умрет, я даже не сумею доказать, что он заплатил первый выкуп.
   Конечно, в мои обязанности не входит ничего доказывать, как мне твердит Кэмпбелл, мечась по больнице в своем пальто из серого твида. Каждый раз, когда наши взгляды пересекаются, он отводит глаза. Он был прав, а я совершил огромную ошибку. Несмотря на всю идиотскую суматоху последних недель, факты остались незыблемыми: Микки умерла три года назад, и убил ее Говард Уэйвелл.
   Рентген показал только ушибы ребер, а порез на шее не требует наложения швов, так что я в порядке. Кирстен находится наверху под охраной. Ее имени не знают даже врачи, которые отправили ее в палату интенсивной терапии.