Роботэм Майкл. Пропавшая

   Оттаскивая в сторону мешки со штукатуркой и цементом, я натыкаюсь на сложенный вдвое ковер. Подняв его, обнаруживаю металлическую решетку, утопленную в пол. Прижимаю к ней лицо и стараюсь заглянуть вниз. Мой взгляд скользит по кирпичу, по стенам, плачущим черными слезами. Я слышу, как внизу, словно в гигантской цистерне, журчит вода.
   Мальчик говорит мне что-то, но я его не слушаю. Мы должны были обнаружить этот люк три года назад. Но мы не искали тоннелей, а суматоха расследования заглушила шум воды.
   – Как тебя зовут?
   – Тимоти.
   – Тимоти, можно взять твой фонарик?
   – Конечно.
   Фонарик маломощный, но освещает еще футов шесть шахты. Дна не видно.
   Вцепившись в решетку, я пытаюсь поднять ее, но от времени она вросла в пол. Необходимо использовать что-то в качестве рычага. Я нахожу старую тупую стамеску со сломанной ручкой и, всунув между металлом и камнем, раскачиваю ее, пытаясь засунуть поглубже. Потом наваливаюсь на нее всем телом. Крышка подается чуть-чуть, но мне этого хватает, чтобы просунуть под нее пальцы. Боже, какая она тяжелая!
   Тимоти помогает мне поставить крышку на попа, мы отпускаем ее, и она с грохотом падает на другую сторону. Мальчик наклоняется и смотрит в черную яму.
   – Ух ты! А вы туда полезете?
   Я свечу фонариком в дыру. Вместо того, чтобы освещать темноту, свет словно отражается от нее. По стене шахты уходят вниз металлические U-образные ручки.
   – Я полицейский, – говорю я мальчику, доставая из кармана кошелек и протягивая ему визитку. – У тебя есть часы, Тимоти?
   – Нет.
   – Ладно, а ты знаешь, что такое час?
   – Да.
   – Если через час я сюда не вернусь, отдай карточку маме и пусть она позвонит по этому номеру. – Я записываю на карточке телефон профессора. – Скажи этому человеку, куда я пошел. Понял?
   Он кивает.
   Засунув фонарик за пояс, я спускаюсь в дыру. Несколько футов вниз – и моя одежда промокает, а шум воды усиливается. Мальчик все еще около люка. Я вижу его голову на фоне квадрата света.
   – Иди наверх, Тимоти. И больше сюда не спускайся.
   Еще пятнадцать футов, и я останавливаюсь, держась одной рукой за лестницу, а другой светя себе под ноги. Дна по-прежнему не видно, но воздух стал заметно холоднее.
   Спустившись еще на несколько футов, я наконец чувствую, что моя нога упирается во что-то плоское и твердое. Фонарь освещает реку, текущую по тоннелю. Сбоку, в десяти дюймах над водой, по стене в обоих направлениях, насколько хватает света фонаря, тянется карниз. Это не канализация. Высокие своды подпирают стропила, а стены отполированы течением.
   Я иду на ощупь, коротенькими приставными шагами и каждую секунду жду, что карниз обвалится и я рухну в поток. Мне виден только маленький участок тоннеля впереди, где светятся мелкие желтые огоньки – глаза крыс, разбегающихся при моем приближении.
   Мох на стене напоминает гладкую черную шерсть. Прижав к кирпичам ухо, я улавливаю легкую вибрацию. Где-то у меня над головой по дороге движется транспорт. Из-за этого звука тоннель кажется живым, словно древнее хищное животное. Оно дышит. Переваривает меня.
   Под землей время и пространство растягиваются. Мне кажется, что я здесь уже несколько часов, хотя прошел, наверное, только сотню ярдов. Я не знаю, что хочу найти. Никакие улики не могли сохраниться столь долго. Тоннель не раз вымывался сезонными ливнями и грозами.
   Пытаюсь представить, как кто-то спускает сюда Микки. Если она была без сознания, то ее можно было опустить вниз и пронести по карнизу. Если же находилась в сознании, то напугалась и с ней трудно было управиться. Еще одна мысль приходит мне в голову. Где найти лучший способ избавиться от улик? Река унесла бы тело, а крысы не оставили бы от него и следа.
   Я вздрагиваю и отгоняю эту мысль.
   В похищении должны были участвовать не меньше двух человек, проведших потрясающую подготовительную работу. И кто-то должен был вернуть на место решетку и прикрыть ее мешками со стройматериалами.
   Одежда липнет к телу, зубы стучат. В отличие от экспедиции с Кротом, к этому путешествию я не был готов. Это была глупая идея. Нужно вернуться назад.
   Впереди карниз внезапно обрывается, потом продолжается снова. Четыре фута обвалились в воду. Даже со здоровой ногой я вряд ли мог бы рассчитывать на удачный прыжок.
   Опустившись на колени, я пытаюсь на ощупь определить, можно ли двигаться дальше. Рука проваливается в пустоту – впереди в стене отверстие два фута высотой и примерно такой же ширины. Очевидно, это канал, отводящий воду из реки, один из источников, которые питают канализацию.
   Прижимаясь спиной к стене, я медленно сползаю с карниза в реку и, оказавшись по грудь в ледяной воде, поворачиваюсь к боковому отверстию. Взяв фонарик в зубы, я втаскиваю тело в эту дыру и ползу вперед. Мне в лицо смотрит темнота.
   К коленям и локтям прилипает грязь. Черт занес меня сюда! Я кажусь самому себе слепым червяком, которые прорывают ход под землей. Проклятия и стоны принадлежат мне, но, отдаваясь от стен, звучат откуда-то спереди, и чудится, что там кто-то есть… и он выжидает.
   Через пятнадцать футов канал начинает уходить вниз более круто. Мои руки скользят, и я падаю лицом в воду. К счастью, фонарик после этого купания продолжает работать.
   Все более крутой спуск и стремительное течение не позволяют мне остановиться. Если тоннель сузится, я окажусь в ловушке. Спина трется о потолок, кажется, он стал ниже, и вода прибывает. Или же у меня начинается паранойя.
   Руки снова теряют опору, и я падаю вперед, барахтаясь в грязи, извиваюсь и пытаюсь остановиться, но не могу. Ногам не за что зацепиться. Меня подбрасывает на каком-то возвышении, а потом я чувствую, что куда-то падаю. Приземлившись в липкую грязь, по запаху безошибочно определяю, что это канализация. Меня тошнит.
   Глаза залепила густая грязь. Я соскребаю ее, пытаясь хотя что-нибудь разглядеть, но тьма вокруг непроницаема. Фонарик потерян, и искать его бесполезно – он все равно испорчен.
   Я сажусь и проверяю, не сломал ли себе чего во время падения. Руки дрожат от холода, пальцев я вообще не чувствую. Из отверстия над головой течет вода. Пора отсюда выбираться.
   Сосредоточившись, я пытаюсь прикинуть, где нахожусь относительно Долфин-мэншн. Часов мне не видно, и поэтому я не знаю, как долго пробыл под землей. Карниз был узким, и я двигался медленно. Возможно, я прошел всего несколько сотен ярдов. Я чувствовал вибрацию от движения транспорта, вероятно проходя под дорогой. Однако, сколько я ни прислушиваюсь теперь, до меня не доносится ни звука. И вдруг я ощущаю кожей щеки что-то вроде легкого ветерка.
   Встав слишком резко, я ударяюсь головой о потолок. Больше так не делай! Согнувшись, я шарю руками по кирпичной стене, нащупывая путь, как слепой, периодически останавливаясь и ожидая нового дуновения. Но рассудок издевается надо мной. То мне кажется, что ветерок окончательно стих, то наоборот – что он дует с другой стороны.
   Я чувствую, как постепенно мною овладевает отчаяние. Быть может, мне стоит повернуть назад. В темноте я могу угодить в какую-нибудь дыру, из которой мне в жизни не выбраться.
   И вдруг впереди мерцает свет. Это похоже на сказку, но в центре тоннеля светится призрачная голограмма. Я вхожу в нее и поднимаю голову. Через квадратную решетку на верху шахты виднеется небо. Края решетки не совсем ровные, так как она засыпана землей. Я вижу футбольные бутсы, щитки и грязные коленки. За игрой наблюдает группа школьников и учителей. Кто-то кричит: «Поднажми!», кто-то орет: «Офсайд!»
   Поблизости от люка одинокий школьник читает книгу.
   – Помогите!
   Он начинает растерянно озираться.
   – Я внизу!
   Он смотрит через решетку.
   – Помогите мне выбраться.
   Он падает на колени и приближает лицо к решетке.
   – Эй! Что вы там делаете?
   – Я полицейский.
   Я знаю, что это не ответ на его вопрос, но этих слов оказывается достаточно. Мальчик идет за учителем. Я слышу голос:
   – Сэр, там кто-то в люке. Думаю, он застрял.
   Над решеткой склоняется другое лицо, на этот раз старше и ответственнее.
   – Что вы там делаете?
   – Пытаюсь выбраться.
   Новые лица склоняются над люком. О матче все, кажется, забыли. Большинство игроков толпятся у решетки, чтобы посмотреть на «того парня, который застрял в трубе».
   Из машины приносят лом. От краев люка отгребают почву.
   Наконец решетка поднята, вниз тянутся сильные руки. Я оказываюсь посреди английской осени, щурясь на свету и стирая с лица следы своего пребывания в канализации.
   Из намокшего кармана я добываю последние капсулы морфина. Словно по волшебству, боль уходит, а на меня накатывают чувства. Обычно мне не нравится это состояние. Эти сентиментальность, слезливость, размягченность только и годятся что для поцелуев после секса и встречи одноклубников по регби, но – знаете что? – я обожаю этих ребят. Только посмотрите: на них клубные шарфы, и они гоняют мяч по полю. Такие милые. Даже разрешают мне принять душ в раздевалке, а кто-то дает мне рубашку, спортивные штаны и кроссовки. Теперь я похож на пенсионера, собравшегося совершить пробежку.
   Вызван профессор, который находит меня в раздевалке. Он сразу же подходит ко мне как к пациенту, берет обеими руками мое лицо и оттягивает мне веки.
   – Сколько вы приняли?
   – Последние две.
   – Боже мой!
   – Нет, все прекрасно, в самом деле. Послушайте. Я был внизу… в реке. Как же мы это упустили три года назад!
   – О чем вы говорите?
   – Я знаю, как ее забрали из Долфин-мэншн. Она спустилась вниз через нору – как Алиса в Страну чудес.
   Я знаю, что порю бессмыслицу, но Джо терпеливо слушает. Наконец я рассказываю ему все, но он почему-то не воодушевляется, а злится. Он называет меня глупым, упертым, неосмотрительным и импульсивным, но перед каждым утверждением сообщает мне о «своем глубоком уважении». Меня еще никогда не ругали так вежливо.
   Я смотрю на часы. Почти одиннадцать. В полдень я должен быть в суде.
   – Мы успеем.
   – Только сначала мне нужно кое-куда заехать.
   – Переодеться.
   – Нет, рассказать одному мальчику, что случилось с его фонариком.

25

   Королевский суд на Стрэнд состоит из тысячи комнат и трех миль коридоров, большинство которых заставлено темными деревянными шкафами, поглощающими свет и прибавляющими зданию мрачности. Архитектура – викторианская готика, ведь основная функция судов – вышибать дурь из людей, с которыми они имеют дело.
   Однако для Эдди Баррета это здание – очередная сценическая площадка. Он мчится по коридорам, распахивая двери и расталкивая группы перешептывающихся юристов. Для человека с такими короткими ногами и бульдожьей походкой он движется удивительно быстро.
   Баррет в юриспруденции выполняет ту же функцию, что и гиены в африканских саваннах: он задирает живых и питается падалью. Он берется за дела не ради денег, а ради славы и использует каждую лазейку в законе, каждую двусмысленность, неустанно повторяя при этом, что британская судебная система – «самая совершенная и справедливая в мире».
   Для Эдди закон представляется гибким инструментом. Его можно согнуть, скрутить, расплющить или растянуть, пока он не станет тем, чем можно с удобством пользоваться. Эдди даже может заставить его исчезнуть, изящно вильнув боком.
   За Барретом на расстоянии десяти шагов идет Чарльз Рэйнор, королевский советник, получивший прозвище Грач из-за черных волос и длинного носа. Однажды во время перекрестного допроса он довел до слез бывшего члена кабинета расспросами о его пристрастии к женскому нижнему белью.
   Эдди замечает меня и кидается мне навстречу.
   – Боже, кого мы видим: инспектор Руууиииз! Я столько о вас слышал! Слышал, что ваша жена спит с кем-то другим: раз, два – и в дамки. Я здорово разозлился бы, если бы моя приятельница спала со своим боссом. В богатстве и бедности, в болезни и здравии – разве не это они обещают? И ничего не говорят о том, что дадут любому в интересах фирмы.
   Мои зубы стискиваются, глаза застилает красный туман.
   Эдди отступает на шаг.
   – Да, а вот и знаменитый нрав, о котором я слышал. Желаю приятно провести время в суде!
   Я знаю, что он нарочно меня заводит. Таков стиль Эдди – он забирается людям под кожу, выискивая самое слабое место.
   В зале столпились зрители, три ряда занимают журналисты, включая четырех газетных рисовальщиков. На мебели и оборудовании установлены микрофоны, поэтому повсюду змеятся провода, прикрепленные к полу изолентой.
   Я ищу глазами Рэйчел, надеясь, что она может оказаться здесь, но вижу только Алексея, который смотрит на меня так, словно ждет, что я рассыплюсь в пыль от его взгляда. Слева от него сидит уже знакомый мне русский, справа – энергичный молодой негр с ясными глазами.
   Грач поправляет свой парик и смотрит на оппонента, королевского советника Фиону Хэнли – приятную женщину, напоминающую мне мою вторую жену Джесси своей спокойно-отстраненной манерой и глазами цвета меда. Мисс Хэнли занята тем, что складывает на столе папки и бумаги, словно возводя вокруг себя небольшую крепость. Она поворачивается и неуверенно улыбается мне, как будто мы уже где-то встречались (раз десять, не больше).
   – Всем встать.
   Появляется лорд Коннелли, главный судья; он медлит, обводя взглядом зал, словно ждет, что сейчас раскроются райские врата. Наконец садится. Все садятся.
   Следом заходит Говард, взбирается по ступенькам на площадку. Он поджал губы и посерел, волосы безвольно падают на лоб, он рассеянно хмурится, словно потерял ориентир. Эдди что-то шепчет ему, и они смеются. Мне везде мерещатся заговоры.
   Кэмпбелл думает, что события последних недель – результат деятельности Говарда. Требование выкупа, локон волос Микки, ее купальник – это все части тщательно продуманного плана, призванного поставить под сомнение виновность Говарда и вытащить его на свободу.
   Я не разделяю этой точки зрения, потому что она не объясняет того, о чем Джо постоянно спрашивает меня: зачем нужно было ждать три года?
   Лорд Коннелли поправляет под спиной подушечку и прочищает горло. С мгновение он изучает потолок зала заседаний, потом начинает:
   – Я изучил прошение защиты касательно первого судебного разбирательства, связанного с делом мистера Уэйвелла. И хотя я склонен согласиться с некоторыми замечаниями относительно выводов судьи, в целом я не нахожу, что они повлияли на мнение присяжных. Однако я желаю выслушать ваши устные заявления. Вы готовы начать, мистер Рэйнор?
   Грач поднимается и подтягивает рукава мантии.
   – Да, ваша честь, я попытаюсь представить вам новые улики.
   – Эти улики касаются оснований для апелляции или же самого первоначального разбирательства?
   – Первоначального разбирательства.
   Мисс Хэнли возражает:
   – Ваша честь, мой ученый друг, кажется, собирается провести повторный процесс еще до того, как получил разрешение на апелляцию. Нам дали список свидетелей, включающий две дюжины имен. Надеюсь, он не собирается вызывать их всех?
   Лорд Коннелли смотрит на список. Грач проясняет ситуацию:
   – Может случиться так, что мы вызовем только одного свидетеля, ваша честь. Это во многом будет зависеть от того, что он нам скажет.
   – Надеюсь, вы не собираетесь играть с нами, мистер Рэйнор?
   – Нет, ваша честь, я уверяю вас, что это не тот случай. Я хочу вызвать инспектора, который расследовал исчезновение Микаэлы Карлайл.
   Лорд Коннелли подчеркивает мое имя в списке.
   – Мисс Хэнли, основная цель закона об апелляции состоит в том, чтобы защищать интересы правосудия. Он позволяет представлять новые доказательства как со стороны обвинения, так и со стороны защиты. Однако предупреждаю, мистер Рэйнор, что не позволю вам провести повторный процесс.
   Мисс Хэнли немедленно выступает с просьбой провести закрытое слушание.
   – Ваша честь, здесь могут быть подняты вопросы, которые касаются судьбы не одного только мистера Уэйвелла. Под угрозой может оказаться серьезное уголовное расследование, если некоторые факты станут достоянием общественности.
   Какое расследование? Кэмпбеллу ведь нужно лишь дискредитировать меня.
   – Это расследование касается мистера Уэйвелла? – спрашивает лорд Коннелли.
   – Возможно, косвенно. Я знакома только с общей темой расследования, но не с подробностями. Детали не обнародовались.
   Грач протестует, больше в силу привычки:
   – Ваша честь, справедливость должна вершиться публично.
   Лорд Коннелли вступается за интересы короны, и зрителей просят очистить помещение. Только после этого начинается настоящая дискуссия, полная выражений вроде «со всем уважением» и «мой ученый друг» (юридический сленг, обозначающий: «ты, полный идиот»). Хотя опять же, откуда я знаю? Может, Грач и мисс Хэнли лучшие друзья. Может, сняв парики, они спят друг с другом.
   Называют мое имя. Я застегиваю пиджак по пути к трибуне и расстегиваю его, усевшись.
   Грач смотрит в свои записи, будто удивляется, что я вообще явился, затем медленно встает и опускает голову, словно пытаясь разглядеть меня макушкой. Первые вопросы несложны: имя, статус, годы службы в полиции.
   Мисс Хэнли вскакивает.
   – Мой ученый друг, видимо, испытывает большое доверие к показаниям этого свидетеля. Однако он забыл упомянуть, что несколько дней назад инспектор Руиз был отстранен от своих обязанностей главы отдела тяжких преступлений, а вчера днем по результатам внутреннего дисциплинарного разбирательства уволен. Он более не является действующим сотрудником Лондонской полиции, и на него заведено уголовное дело…
   Лорд Коннелли знаком велит ей сесть.
   – У вас будет возможность задать свидетелю вопросы.
   Грач смотрит в свой блокнот, а затем делает ход, которого я от него не ожидал. Он возвращается к первому расследованию, заставляя меня вновь перечислить улики против Говарда. Я говорю о фотографиях, пятнах крови, исчезнувшем ковре и пляжном полотенце Микки. Отмечаю, что в одном случае присутствовали мотив, возможность и извращенная сексуальность.
   – В какой момент Говард Уэйвелл стал подозреваемым в том расследовании?
   – Все, кто проживал в Долфин-мэншн, немедленно попали под подозрение.
   – Да, но в какой момент вы сосредоточили свое внимание на мистере Уэйвелле?
   – Он привлек внимание своим подозрительным поведением в день исчезновения Микаэлы. А также не смог представить алиби.
   – Он представил ложное алиби или у него не было алиби?
   – У него не было алиби.
   – А что именно в его поведении выглядело подозрительным?
   – Он фотографировал группы поиска и людей, собравшихся около Долфин-мэншн.
   – А еще кто-нибудь фотографировал?
   – Там было несколько фоторепортеров.
   Грач сухо улыбается:
   – Значит, появление там с фотокамерой не означало автоматического попадания в списки подозреваемых?
   – Пропала маленькая девочка. Все соседи помогали ее искать. А мистер Уэйвелл больше старался запечатлеть события для потомков.
   Грач ждет. Он дает людям понять, что ожидал лучшего ответа.
   – До того, как вы встретились с Говардом Уэйвеллом в Долфин-мэншн, вы с ним когда-нибудь встречались?
   – Мы учились в одном пансионате в шестидесятые. Он поступил туда на несколько лет позже меня.
   – Вы хорошо знали друг друга?
   – Нет.
   – Как старшему следователю, не пришла ли вам в голову мысль отказаться от расследования из-за личных связей в прошлом?
   – Нет.
   – Вы знали семью мистера Уэйвелла?
   – Возможно, видел кого-то из его родственников.
   – Так, значит, вы не помните, что встречались с его сестрой?
   Я молчу, роясь в своих воспоминаниях. Грач улыбается:
   – Возможно, вы встречались слишком со многими девушками, чтобы всех упомнить.
   Собравшиеся хихикают. Говард не отстает от остальных.
   Грач ждет, когда затихнет смех, и продолжает:
   – Четыре недели назад вы передали в частную лабораторию в центре Лондона конверт с шестью волосками и попросили провести ДНК-тест.
   – Да.
   – Это обычная практика: прибегать для проведения ДНК-теста к услугам частной лаборатории?
   – Нет.
   – Думаю, что не ошибусь, если скажу, что для нужд полицейского расследования ДНК-тесты проводят в отделе криминалистики?
   – Это было частное, а не полицейское расследование.
   Он поднимает брови.
   – Неофициальное? И как вы расплатились?
   – Наличными.
   – Почему?
   – Я не понимаю, какое отношение…
   – Вы расплатились наличными, потому что не хотели, чтобы сохранилась запись об этой сделке, не так ли? Вы не оставили в лаборатории ни адреса, ни телефона.
   Он не дает мне возможности ответить, что, возможно, и к лучшему. О чем бы я стал говорить? Пот течет у меня по груди, скапливаясь в районе пупка.
   – О чем именно вы попросили лаборантов из «Генетех»?
   – Я хотел, чтобы они извлекли ДНК из волос и сравнили образец с ДНК Микаэлы Карлайл.
   – Девочки, которая предположительно мертва?
   – Кто-то прислал Рэйчел Карлайл письмо с требованием выкупа, утверждая, что ее дочь жива.
   – И вы поверили этому письму?
   – Я согласился провести тест волос.
   Грач становится более настойчивым:
   – Но вы еще не объяснили, почему попросили частную лабораторию провести этот тест.
   – Я сделал это ради миссис Карлайл. Я не верил, что волосы принадлежат ее дочери.
   – Вы хотели сохранить это в тайне?
   – Нет. Меня просто беспокоило, что мой официальный запрос может быть неправильно истолкован. Я не хотел, чтобы думали, будто я ставлю под сомнение результаты полицейского расследования.
   – Вы хотели лишить мистера Уэйвелла его неотъемлемого права на справедливость?
   – Я просто хотел проверить новые факты.
   Грач возвращается к столу и берет второй листок бумаги, сжимая его в пальцах, словно пытаясь добиться от него повышенного внимания.
   Почему он не спрашивает меня о результатах ДНК-теста? Наверное, они ему неизвестны. Если ДНК этих волос не совпала с ДНК Микки, то требование выкупа скорее всего было фальшивкой, что ослабляет позицию Говарда.
   Грач начинает новую атаку:
   – Впоследствии миссис Карлайл получила второй сверток. Что в нем находилось?
   – Детский купальный костюм.
   – Вы можете рассказать нам об этом костюме?
   – Это оранжево-розовое бикини, похожее на то, которое было на Микаэле Карлайл в день ее исчезновения.
   – Похожее или то же самое?
   – Экспертиза не смогла дать определенного ответа.
   Грач ходит кругами. У него внешность птицы, но душа крокодила.
   – Сколько убийств вы расследовали, инспектор?
   Я пожимаю плечами:
   – Более двадцати.
   – А сколько случаев пропажи детей?
   – Слишком много.
   – Слишком много, чтобы запомнить?
   – Нет, сэр. – Мои глаза встречаются с его. – Я помню их все до единого.
   Резкость моего заявление немного осаждает его. Он возвращается к столу и снова сверяется с блокнотом.
   – На старшем следователе в деле такого уровня лежит большое бремя. Пропала маленькая девочка. Родители напуганы. Люди хотят получить ответ.
   – Это было тщательное расследование. Мы не шли по пути наименьшего сопротивления.
   – Да, конечно. – Он начинает читать по бумаге: – Восемь тысяч допросов, двенадцать сотен показаний, более миллиона человекочасов… и большая часть потрачена на моего клиента.
   – Мы отработали все основные версии.
   Грач явно к чему-то клонит.
   – А были другие подозреваемые, которых вы оставили без внимания?
   – Ничего серьезного.
   – А как же Джерри Брандт?
   Я чувствую, что теряю уверенность.
   – Какое-то время он вызывал наш интерес.
   – А почему вы отказались от этой версии?
   – Мы провели исчерпывающее расследование…
   – А может, вы просто не смогли его найти?
   – Джерри Брандт был известным наркоторговцем и грабителем. У него имелись связи в преступном мире, которые, как я полагаю, и позволили ему скрыться.
   – Это тот самый человек, который оказался на фотографии перед Долфин-мэншн в день исчезновения Микки?
   – Совершенно верно, сэр.
   Теперь он отворачивается от меня и обращается к более широкой аудитории:
   – Человек, который ранее был привлечен по делу о сексуальном домогательстве в отношении несовершеннолетней?
   – Своей девушки.
   – Потенциальный насильник, которого видели возле Долфин-мэншн, но которого вы не сочли достаточно серьезным подозреваемым, чтобы потрудиться его найти. Вместо этого вы сосредоточили расследование на моем клиенте, добропорядочном христианине, у которого никогда не было неприятностей с законом. А когда вы получили улики, свидетельствующие о том, что Микаэла Карлайл может быть жива, вы решили их скрыть.
   – Я поставил в известность свое начальство.
   – Но не его адвокатов.
   – При всем уважении, сэр, в мои обязанности не входит помощь адвокатам.
   – Вы совершенно правы, мистер Руиз. В ваши обязанности входит поиск истины. А в данном деле вы предпочли эту истину скрыть. Вы не обратили внимания на важные улики или, что еще хуже, утаили их, так же как пренебрегли Джерри Брандтом в качестве подозреваемого.
   – Это не так, сэр.
   Грач раскачивается на каблуках.
   – Инспектор, требование о выкупе было фальшивкой?
   – Не знаю.
   – Вы можете поставить свою карьеру… – Он поправляется: – Свою репутацию и, что еще важнее, свободу моего клиента на то, что Микаэла Карлайл была убита три года назад?