Он стоял не двигаясь, с почти комическим выражением недоверия на плоском лице с индейскими чертами.
   Бандиты тоже перестали смеяться. Все словно застыли в самых различных позах.
   — Она сумасшедшая! Сеньорита, как глупо с вашей стороны…
   — Немедленно развяжите этих солдат! Иначе, сеньор бандит, вы мертвец! — Голос звучал спокойно, но руки почему-то задрожали.
   — Но нам придется убить вас, сеньорита, так не годится!
   — Педро, погоди! У барышни истерика, позволь мне поговорить с ней!
   Перейдя на кастильский диалект, предводитель, о котором Джинни успела уже забыть, объявил:
   — Сеньорита! Видите, я бросил пистолет. Давайте потолкуем. Вы поступаете неразумно. Думаете, несколько жизней что-нибудь значат в сравнении с золотом?
   Голос все приближался, но Джинни не смела отвести глаз от осторожно отступавшего Педро.
   Закусив губу, чтобы не зарыдать в голос, Джинни прицелилась в шагавшего навстречу человека. В отличие от остальных лицо у него было завязано платком. И хотя он был одет как все, даже сомбреро и пончо не могли скрыть чего-то давно знакомого в походке и манере держать себя… Где она могла встречать его?
   — Значит, вы и есть их атаман — человек, как трус, скрывающий лицо, — презрительно бросила Джинни, хотя еще никогда в жизни не была так напугана. — Может, если вашей жизни будет угрожать опасность, они уйдут?
   — Убьете меня — они прикончат всех ваших спутников.
   Вы этого хотите? Вряд ли, вы не глупы, сеньорита, просто способны на необдуманные поступки. Бросьте оружие, и я обещаю пощадить всех, даже французов. Дайте мне револьвер.
   Он протянул руку, внимательно следя за Джинни.
   Жара была почти непереносимой, девушка задыхалась.
   Рядом рыдала Соня, умоляя Джинни не допустить, чтобы их всех убили.
   Джинни колебалась, не зная, как поступить, но тут мужчина внезапным рывком бросился вперед, пытаясь выбить у нее револьвер; оружие словно взорвалось у нее в руках; отдача была так сильна, что девушка упала на спину. Она была достаточно близко, чтобы видеть, как пуля прошила пончо, но вдруг острая боль мгновенно пронзила запястье — рука мужчины с силой ударила сверху вниз, выбив револьвер из онемевших пальцев.
   И тут же накопившееся напряжение мигом прорвалось.
   Джинни затрясло от ужаса и отвращения. Она узнала его!
   Еще до того, как услышала его проклятия, до того, как она, словно дикая кошка, вцепилась ногтями в это ненавистное лицо, срывая черный платок, она узнала его.
   Темно-синие глаза все так же сверкали безжалостным блеском, словно голубые небеса над годовой, пальцы с силой выворачивали тонкие руки, прижимая ее к боковой стороне дилижанса.
   — Вы, — выдохнула она, борясь с надвигающейся истерикой. — Вы! О Боже, нужно было прикончить вас!
   — Ты всегда была плохим стрелком, Джинни. Но это и к лучшему! Ты уже успокоилась?
   Как он смеет так издевательски улыбаться?!
   Стив отпустил ее, что-то сказал ухмылявшемуся мексиканцу, и Джинни набросилась на него, словно обезумевший загнанный зверек, раздирая ногтями его лицо. Не поймай Стив ее за руки, она выцарапала бы ему глаза. Мгновенно нагнув голову, Джинни вцепилась зубами в тыльную сторону его ладони; зашипев от боли, тот отвесил ей оглушительную пощечину.
   — Кошка проклятая! От тебя одни неприятности! Да стой же спокойно.
   Но Джинни не слушала Моргана. Она вопила, брыкалась, кусалась, дралась, пока не выбилась из сил. Стив грубо завернул ей руки за спину, заставив упасть на колени; всхлипывая от боли и унижения, она вызывающе смотрела в лицо мучителю.
   Теперь, когда необходимость в маскировке отпала, Стив открыто начал отдавать команды, не обращая внимания на раненых французов и рыдавшую, умоляющую о чем-то Соню.
   Потом, повернувшись, спокойно сказал по-английски:
   — Извините, что так вышло, мэм, но я предупреждал: не стоит пересекать границу. К сожалению, ваша падчерица вела себя не лучшим образом.
   — Пожалуйста, — всхлипывала Соня, — вы не можете… вы взяли золото, чего еще хотите от нас?!
   Испуганные голубые глаза встретились с темно-синими, в которых не было ни жалости, ни снисхождения.
   — Боюсь, мадам, у меня только два выхода, оба достаточно неприятные. Я могу приказать, чтобы всех убили — свидетелей не останется, или…
   Он многозначительно замолчал, и Соня судорожно всхлипнула:
   — Пожалуйста, умоляю, только не это! Клянусь!.. Если вы уйдете и оставите нас в живых, я никому не скажу, что узнала вас! Ради Бога!
   Суженные, полные ужаса глаза заметили, как дернулись губы Моргана, будто бы тот хотел улыбнуться, но передумал.
   Все еще колеблясь, Стив пожал плечами и взглянул на Джинни, не сказавшую ни слова с тех пор, как ей связали руки.
   Словно почувствовав, что на нее смотрят, девушка подняла искаженное ненавистью лицо:
   — Я не дам никакого обещания, слышишь, каналья, грязное отродье! Лучше убей меня, потому что, клянусь, если останусь в живых, найду тебя на краю земли и уничтожу, подлый грабитель, убийца, мерзкий пес!
   Их взгляды встретились, застыли. Джинни почувствована неприятную дрожь, но вынудила себя не отводить глаз. В эту минуту ей было все равно, что с ней сделают! Пусть! Он предал ее, ударил, велел связать, был причиной гибели невинных людей, и все ради золота, ради денег. Она ощущала горечь желчи — не будь так сухо во рту, плюнула бы ему в лицо!
   — Может, сделаем по-другому. Возьмем вас с собой, в качестве заложницы, конечно. Заодно познакомитесь со страной — вы же этого хотели, не так ли?
   Джинни хотела что-то сказать, но не смогла; презрительно-насмешливо оглядев ее, Морган повернулся к протестующей Соне:
   — Миссис Брендон! Другого выхода нет, если, конечно, не хотите умереть мученицей! Я сам позабочусь о том, чтобы через месяц ваша падчерица благополучно оказалась в Техасе или Мехико. — Он иронически поклонился рыдающей Соне.
   — Я не поеду! Вы не можете меня заставить, я буду сопротивляться, кричать… — Джинни, вне себя от ярости и возбуждения, сама не знала, что говорит и делает, особенно когда заметила, что Мишель открыл глаза и с ужасом уставился на нее.
   — Мишель! О, слава Богу, ты жив? Мишель, не позволяй ему!
   Стив Морган бесцеремонно поднял ее, сжимая стальной хваткой и смеясь вместе с остальными бандитами над безуспешными попытками лягнуть его.
   — Вот это да! Ну и дикая кошка! Много придется потрудиться, чтобы ее усмирить, приятель!
   Джинни не знала диалекта, на котором говорили бандиты, но Мишель все понял и застонал от тоскливого ужаса.
   Они не связали его скорее всего из-за ранения, и, когда француз попытался пошевелиться, кто-то сразу поднял пистолет, но Морган резко велел оставить его в покое.
   — Сеньор, — обратился он к Мишелю, удерживая сопротивлявшуюся девушку, которую Реми любил до безумия, — если вы боитесь за жизнь этой… дамы, не смейте преследовать нас. Судьба ее зависит от вас.
   — Оставьте ее! Возьмите лучше меня! — Мишель попытался сесть, но тут же со стоном боли опустил голову.
   — Весьма трогательно! Как и нежные объятия, которые мы наблюдали! Но боюсь, сеньор, мы тратим время. Помните мои слова — и мисс Брендон вернется живой и невредимой, — прозвучал издевательски-торжествующий голос.
   — Леди — моя невеста, и если вы причините ей вред, никогда не сможете показаться в Америке.
   Джинни истерически закричала — двое бандитов уволокли ее к лошадям; Соня Брендон вновь забилась в истерике. Мишель, преодолевая слабость, сел, закрыв от боли глаза, а когда смог видеть яснее, понял, что все исчезли — и Джинни, и бандиты. Мулатка-горничная что-то пробормотала, глядя на него, но слова ее не имели смысла для Мишеля, по крайней мере в его теперешнем состоянии.
   — Я всегда знала, что от этого человека — одно лишь зло. Настоящий дьявол! И пыталась сказать мисс Джинни, но она не слушала…
   — Заткнись, заткнись сейчас же! — завопила Соня. — Он увез ее… О Боже, что я скажу Уильяму? Что с нами будет?!

Часть III
КОНФЛИКТ

Глава 18

   Они ехали и ехали — минуты перетекали в часы, а бешенная скачка все продолжалась. Каждая косточка в теле Джинни ныла, девушка почти теряла сознание от усталости. Она не знала, где находится и куда они едут, но это не имело значения. Было холодно; платье, промокшее при переправах через горные реки, липло к дрожащему телу. Они оказались высоко в горах, и несколько человек, забрав свою долю золота, уже разъехались в разных направлениях.
   Сначала Джинни гадала, кто они: бандиты или сторонники низложенного президента Хуареса, пыталась их считать, запомнить, сколько всего человек в банде, но вскоре все слилось перед глазами, и она молила Бога только о том, чтобы они поскорее остановились, — бесконечная, изматывающая усталость тяжелила тело, девушка боялась, что вот-вот потеряет сознание. Сначала она брыкалась, вывертывалась, пыталась сползти с коня, пока Стив Морган, с застывшим, холодным от злости лицом, не ударил ее: раз, другой, третий; медленно, расчетливо, так, что в ушах зазвенело, а голова пошла кругом. Он силой посадил ее перед собой в седло — руки девушки были по-прежнему связаны за спиной — и, когда довел Джинни до беспомощных гневных рыданий, прижал винтовку, словно палку, к ее груди, усиливая давление и отсекая приток воздуха каждый раз при сопротивлении девушки.
   И теперь она устало и равнодушно прислонилась к Моргану, ни о чем не думая, даже ощущала смутную благодарность к похитителю, когда тот набросил пончо ей на плечи.
   Сама не сознавая того, Джинни тихо захныкала, словно раненое животное. Почему они не остановятся? Почему?
   Казалось, прошла неделя! Бандиты наконец решили раскинуть лагерь в тени огромного бесформенного валуна, нависавшего над ними, словно доисторическое чудовище, и образующего природную пещеру, немного защищавшую от ветра.
   Стиву пришлось снять Джинни с лошади и прислонить к камню — у нее слишком затекли ноги.
   Быстро работая ножами, мужчины нарубили веток и связали их, построив нечто вроде импровизированного шалаша.
   Потом покормили лошадей, повесив им на шею торбы, вытерли сухой травой. Костров они, видно, разводить не собирались.
   Джинни начало трясти, зубы неудержимо стучали. Морган вынул из седельной сумки одеяло, укрыл ее, но озноб не прекращался. Присев рядом, он перерезал веревку, стягивающую запястья, и начал грубо растирать ей руки. Будь у Джинни силы, она отстранилась бы, но пришлось выдерживать его равнодушные «заботы». Зато по крайней мере кровообращение почти восстановилось.
   Мужчины пили что-то из фляжек и жевали сушеную говядину. У некоторых были бутылки пульке или текилы[6].
   Морган предложил мяса Джинни, но она мрачно покачала головой.
   — Лучше ешь, — спокойно посоветовал он. — Больше ничего не получишь.
   Он глотнул текилы из фляжки и протянул ее Джинни, она отвернулась.
   — Ты дрожишь от холода, — нетерпеливо заметил Морган и дерзко добавил:
   — Если умрешь от воспаления легких, какой от тебя прок?
   И насильно влил ей водку в горло. Жесткие пальцы впились в челюсти, так что ей пришлось сделать несколько глотков омерзительно пахнущей жгучей жидкости. Он снова дал ей кусок мяса, и на этот раз Джинни взяла еду, неожиданно поняв, как проголодалась.
   Мужчины начали укладываться на ночлег. Морган встал и потянулся. Джинни тупо уставилась на него.
   — Поспи — через два часа мы вновь отправляемся в путь.
   Джинни так устала, что едва соображала, о чем идет речь.
   Два часа? Невозможно, это безумие!
   Стив наклонился над ней, вновь связал руки, расстелил одеяло и, уложив девушку, сам лег рядом. Она начала сопротивляться, хотя ноги казались безжизненными и словно налились свинцом, но он прижал ее к себе, так что Джинна едва могла дышать. Морган тихо усмехнулся:
   — В такую погоду лучше всего согреваться теплом друг друга.
   Джинни молчала, мучительно сознавая собственную беспомощность. Он может сделать с ней все, все, что угодно. И она совершенно бессильна. Сама мысль об этом заставила Джинни вздрогнуть от страха и ужасного предчувствия, но Стив ничего не сделал, только продолжал прижимать ее к себе, пока не стало теплее. Наконец Джинни немного успокоилась и закрыла глаза.
   Разбудили ее, как показалось, почти сразу же. Стив бесцеремонно тряхнул ее за плечи, поставил на ноги и бросил в седло.
   Темно-синее небо едва заметно посветлело на горизонте, пока всадники, погоняя коней, мчались по узкой горной тропе в опасной близости от края глубокого каньона. Вскоре взошло солнце, и жара стала невыносимой. Она потеряла всякое представление о времени. Бандиты останавливались только для того, чтобы напоить лошадей и наполнить фляжки из крохотных горных родников. Они ели сушеное мясо, и Джинни привыкла к вкусу текилы. Мужчины не пытались изнасиловать ее, видимо, считая собственностью Моргана, и даже относились с чем-то вроде уважения к стоицизму девушки, не понимая, что причиной такого мужества является полнейшая физическая и духовная усталость, лишившая ее всех эмоций, даже страха.
   Когда ее платье повисло лохмотьями, один из бандитов, лет восемнадцати, одолжил ей грязные шаровары и свободную, широкую рубашку. Он застенчиво протянул их Стиву. Остальные смеялись, отпуская непристойные шутки.
   День клонился к закату; они взбирались все выше в горы, и погода становилась все холоднее. Местность вокруг была дикой и великолепной. Только накануне один из бандитов застрелил пуму из лука. Мужчины смеялись при виде страха и отвращения, написанного на лице Джинни, но очень удивились, когда она отказалась есть мясо хищника.
   На ночь они остановились на маленьком плато, густи поросшем сосной и можжевельником.
   Джинни привыкла подчиняться приказам, но стала Слабо отбиваться, когда Стив потянул ее в густую рощицу под добродушные шутки и подтрунивание остальных мужчин.
   — Нет… не буду носить эти… омерзительные тряпки!
   Стив коротко, издевательски рассмеялся:
   — Предпочитаешь ехать обнаженной, как воин-амазонка? Конечно, зрелище великолепное, но, боюсь, для моих друзей искушение будет слишком велико. — Голос его изменился, стал хриплым, почти резким:
   — Джинни, не трать времени на споры. Хочешь, чтобы я сорвал с тебя эти лохмотья? Насколько припоминаю, для меня не составило большого труда сделать это однажды.
   — О!
   Краска отхлынула от лица Джинни, она отступила назад, заметив выражение его глаз.
   — Неужели ты способен даже на такое?! И смеешь напоминать об этом… теперь!
   — Не доводи меня, Джинни! — предостерегающе процедил Морган, заставив девушку похолодеть от страха. — И не разыгрывай воплощенную скромность! Ты уже раздевалась для мужчин! Передо мной, Хоскинсом и, без сомнения, перед этим французским капитаном, называющим тебя своей невестой. Почему же сейчас продолжаешь играть со мной в эти глупые игры?
   Он развязал ей руки, так что Джинни могла поесть, и сейчас она почувствовала, как ногти почти впиваются в кулаки от желания вцепиться в это темное, издевательски ухмыляющееся лицо, на котором еще розовели полузажившие царапины — следы ее предыдущего нападения. Она поняла, что чуть не выцарапала ему глаза.
   — Игры? — в бешенстве прошипела Джинни. — Думаешь, я могу чувствовать к тебе что-то, кроме ненависти и презрения? Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя! Меня тошнит от твоих прикосновений! Да, я предпочла бы стать любовницей Карла, Мишеля или любого мужчины, которого выберу, чем терпеть твои руки на своем теле, грязный полукровка!
   Лицо Моргана оставалось бесстрастным, как у индейца, но глаза словно заволокло дымкой, а вокруг губ прорезались белые линии — Джинни поняла, что ей наконец-то удалось проникнуть через маску холодного безразличия и довести его до бешенства.
   — Я почти готов поддаться искушению узнать, насколько велика твоя ненависть, — сказал Морган и подошел к ней, заставив инстинктивно сжаться. Но Стив только швырнул ей одежду, презрительно смеясь, когда услышал, как Джинни невольно вскрикнула. — Быстрее переодевайся, — зловеще пробормотал он, подбоченившись, — иначе я подумаю, что твоя притворная застенчивость означает нечто совсем другое!
   Вспыхнув от унижения и ярости, Джинни повернулась к нему спиной и быстро переоделась, остро ощущая пристальный взгляд Стива, хотя не видела его лица.
   Они снова отправились в путь. Но с той ссоры в рощице в их отношениях что-то изменилось. Если раньше она была молчалива и апатична, то теперь чувствовала, как растут ненависть и отчаяние, грозя задушить ее. Боже, как она презирала и ненавидела его! Эта ненависть разъедала душу, становилась такой же частью существования Джинни, как еда и воздух. И каждую секунду она остро сознавала его присутствие: тепло тела, когда он прижимал ее к себе, жесткость рук, когда он связывал или развязывал ее, издевательский блеск синих глаз — все тревожило и раздражало Джинни.
   Она проклинала Стива, на каждом шагу сопротивлялась, так что он был вынужден силой сажать девушку в седло, заставлять есть, пить и даже ложиться рядом с собой.
   — Ненавижу тебя, — поминутно шептала Джинни. — Вор, полукровка!
   Когда Стив уставал слушать ее, он просто крепче прижимал ружье к ее груди, пока она не начинала задыхаться от недостатка воздуха и не принималась бессильно всхлипывать от ярости.
   Они начали спускаться с гор. Мужчины исчезали по одному, просто растворялись в сумерках, а иногда, пошептавшись, сворачивали на другую тропинку. Джинни была уверена, что за этими, казалось, бессмысленными исчезновениями кроется определенная цель. Может, они потом встретятся снова, а сейчас расходятся, боясь погони? Но Джинни не понимала диалекта, на котором они говорили, и ничего не смогла узнать.
   Они оказались в заброшенной пустынной местности, напомнившей Джинни Техас, и она снова начала бояться. Куда он ее увозит? Что с ней будет? Дурные предчувствия одолевали Джинни, потому что она знала — Стив хочет ее. Она явно привлекала его внимание тем, что отвергала на каждом шагу, выказывая презрение. И теперь Джинни стала для него не только заложницей-пешкой в той игре, которую он вел.
   Когда они спали вместе под одеялом, Джинни чувствовала силу его желания, хотя Стив не делал попытки коснуться ее.
   Иногда, во время скачки, его руки задевали ее грудь или плечо; по вечерам он часто умело заплетал ее спутанные растрепанные волосы. В такие моменты Джинни думала, что Стив делает это намеренно, желая причинить ей лишние страдания. По временам, когда Стив клал ей руку на бедро или живот, лаская Джинни против ее воли, девушка бешено сопротивлялась, выкрикивая угрозы, не скрывая омерзения. Но с того дня, когда Стив швырнул Джинни в лицо одежду, он не позволял себе потерять терпение и ни разу не вышел из себя.
   Джинни со страхом гадала, что у него на уме, и однажды спросила Стива, когда он отпустит ее, но тот лишь пожал плечами, — Когда ты не будешь мне больше нужна, беби, — сказал ей однажды Морган, и холодный категоричный тон заставил Джинни вздрогнуть.
   Теперь с ними оставались только Педро и Хуан, тот мальчик, что одолжил Джинни одежду.
   В эту ночь они добрались до маленькой индейской деревни.
   Хуан спешился и пошел на разведку, желая убедиться, что все в порядке, и вернулся, широко улыбаясь. Они въехали на небольшую поляну, где стояли убогие хижины под черепичными крышами.
   — Мой дом, — по-испански, чтобы поняла Джинни, произнес Хуан. К этому времени она так устала, что любая лачуга показалась бы дворцом. Родители Хуана оказались очень старыми. Судя по радостным приветствиям, было понятно, что Педро, по-видимому, тоже родственник. Их предупредили о приезде Джинни; не задавая лишних вопросов, женщина повела ее к очагу, наполнявшему комнату дымом и запахами готовящейся еды.
   После сушеного мяса оладьи из кукурузной муки показались пищей богов, и Джинни жадно, словно голодный зверек, поедала одну за другой, не замечая внимательного взгляда Стива. И, только подняв голову, увидела странно-задумчивое выражение на его лице. О чем он думает? Джинни тут же отвела глаза, но он подошел и протянул кружку, наполненную до половины какой-то сладкой обжигающей жидкостью.
   Мужчины тихо толковали о чем-то. Младший брат Хуана, Пабло, выбежавший во двор, чтобы напоить лошадей, уже вернулся и внимательно слушал, его огромные черные глаза сверкали в темноте, словно драгоценные камни. Женщина, сидевшая рядом с Джинни, молчала, лишь искоса бросая любопытные взгляды на незнакомку. Вблизи она казалась не такой старой, гораздо моложе мужа. Но лицо покрыто морщинами, фигура расплылась, волосы растрепаны. Джинни неожиданно почувствовала прилив жалости. Что за существование? Провести всю жизнь в подобном месте, не знаю ничего, кроме тяжелого труда и вынашивания детей.
   Но тут непреодолимый сон завладел ею — девушка, прислонившись к стене, заснула. Чья-то рука грубо тряхнула ее за плечи. Широко раскрыв испуганные глаза, она уставилась на Стива Моргана.
   — Здесь достаточно тепло, — прошипела Джинни, заметив, что все остальные спят у огня, завернувшись в одеяла. — Тебе не нужно мое тело, чтобы согреться.
   — Думаю, можно найти и другие способы воспользоваться телом, которое ты так тщательно стараешься скрыть, — тихо ответил Стив, и у Джинни все похолодело внутри.
   — Нет! — злобно прошептала она, с ненавистью глядя в неумолимое лицо. — Не позволю коснуться меня!
   — А когда-то позволяла, помнишь? — жестко бросил он и, силой поставив на ноги, потянул за собой. — Там, в конце комнаты, есть место, где мы переночуем. Его приготовили для старшего брата Хуана, готовившегося стать священником до того, как солдаты убили его. Там мы будем одни…
   Он не договорил, но Джинни и так все поняла. Она попыталась вырваться, но хватка была слишком сильна, пальцы впивались в кожу.
   От остальных их отделяла только грязная занавеска из грубой домотканой материи. Стив, по-видимому, все приготовил — в алькове горел маленький масляный светильник, на полу расстелены одеяла.
   Стив отпустил Джинни и, встав между ней и дверным проемом, начал снимать патронташ и пистолеты, осторожно складывая оружие в угол. Когда он повернулся, Джинни все еще стояла как прикованная, зачарованно глядя на него глазами, похожими на осколки зеленого стекла. Что-то в ее взгляде, напоминавшем отчаяние раненого зверька, едва не заставило Стива Моргана поколебаться. Она выглядела словно уличная цыганка, со своими грязными, растрепанными волосами, падавшими ей на плечи спутанными локонами. Он видел, как поднимается и опускается ее грудь под свободной рубашкой, и мысль о том, как легко она отдавалась сначала ему, потом Хоскинсу и, без сомнения, своему капитану, усилила его решимость.
   — Здесь тепло, так что можешь снять одежду перед сном, — бросил он, и Джинни, словно очнувшись, яростно вскрикнула:
   — Ни за что! Раньше я тебя убью!
   Одним отчаянным рывком она попыталась схватить револьвер, но Стив почти небрежным движением руки опрокинул девушку на пол. Она упала и с такой силой ударилась головой, что на миг потеряла сознание.
   — Прекрати сопротивляться, Джинни. Пора бы уже знать — это ни к чему не приведет.
   Она почувствовала, как нетерпеливые руки срывают одежду, и снова попыталась ударить его.
   Лампа напряженно отбрасывала неверный свет, и почему-то становилось все труднее выносить взгляд Стива. Измученная Джинни потянулась к одеялу, пытаясь закутаться В него и всхлипывая от страха и ярости.
   — Животное! Грязный полукровка! Неужели не понимаешь, что я скорее умру, чем позволю тебе коснуться меня?!
   Ненавижу, ненавижу!
   Стив как ни в чем не бывало разделся и подошел к ней, Джинни открыла рот, чтобы закричать, но он с силой прижал ладонь к ее губам, вдавливая их в зубы.
   — Пожалуйста, попытайся сдержать вопли экстаза. Хочешь разбудить наших друзей?
   Уголки рта скривились в мрачной улыбке, но глаза оставались холодными.
   Джинни попыталась сопротивляться, протестовать, но он всем телом придавил ее к полу, не давая пошевелиться, отняв руку только для того, чтобы впиться губами в распухший рот; жесткие пальцы ласкали набухшие груди.
   Теперь Морган не торопился, играя с Джинни, как кошка с мышью, прижимал к одеялу, пока девушка не растратила силы в отчаянных, бесплодных попытках освободиться.
   Наконец, когда Джинни почувствовала, что задыхается, а в висках настойчиво застучала боль, Морган перекатил ее на бок, зажал рот и перекинул через нее ногу, чтобы она не убежала.
   — Вот так-то лучше, — прошептал он на ухо девушке, и его руки стали медленно гладить ее тело, лаская, дразня, незаметно возбуждая, словно они по-прежнему были любовниками.
   Ей ничего не оставалось, кроме как подчиниться, — и это оказалось еще хуже, чем ожидала Джинни. Она вынудила себя смириться с быстрым жестоким насилием, но вместо этого, почти против ее воли и молчаливых отчаянных протестов, ее тело, упругое, молодое, начало отвечать на ласки.
   — Нет… нет… пожалуйста… тает! — прошептала она, но Стив тихо рассмеялся и поцеловал ее в мочку уха, а потом, уже нежнее, в губы…
   Все это время он не переставал ласкать ее; пальцы возбуждали, дразнили, доводили до безумия, пока Джинни не стала извиваться и биться под ним, стремясь, требуя получить желанное облегчение, что-то бормоча, всхлипывая, пока он шептал любовные слова на испанском, непристойности, грубые, откровенные, пока все не смешалось, пока она не почувствовала, как Стив раздвинул ей ноги коленями, и тогда она выгнулась, чтобы принять его, его мужскую силу, его неутомимость, и он вонзился в нее, пока в ушах не зашумел океанский прибой, и ее подняло и понесло куда-то вверх, вверх… а потом мягко опустило вниз, от причудливой фантазии — к реальности.