— Удачно? — непроизвольно вырвалось у Алексея.
   — Ага, — равнодушно произнёс Меченый. — Ювелирно. Пятьдесят штук взяли, мокрухи не оставили, не наследили… Вспомнить приятно…
   — А дальше?
   — Погудели всласть, вот гудели, видел бы ты… А через две недели и нас кирных обчистили как липку… Без гроша остались… Пашка, Палёный то есть, узнал, кто это сделал, нашёл его через полгода и кишки ему выпустил… Пятерик получил тогда Палёный — шакал-то выжил на его счастье… А все одно, пришили его потом в зоне… Так что мы с Палёным старые кореша. Он сейчас в Питере обитает, на Васильевском острове клёвую хату купил, большими делами заправляет, семью завёл, — совсем уже неодобрительно проворчал Меченый. — Один я остался чист как стекло — ни семьи, ни хаты, ни пахоты… Ничего никогда не было, как и положено по закону. Ладно, не судите, да не судимы будете, жизнь теперь сложная пошла, боевые офицеры вон тушёнкой торгуют, Мойдодыров заваливают, Нырков мочат, лес рубят, а что же делать бедным ворам? Только в бизнес и идти. А по мне лучше свободы ничего нет. Мне никто не должен, я никому не должен…
   — А что, у тебя и детей нет? — поинтересовался Алексей. — За почти шестьдесят лет никого так и не произвёл на свет?
   Меченый отвёл в сторону взгляд, едва заметно усмехнулся.
   — Почему не произвёл? — хрипло произнёс он и закурил «беломорину». — Проживает в городе Нижнем Новгороде, а по-старому в Горьком, один паренёк. Славик Дзюбин его фамилия. Ему недавно тридцать лет стукнуло.
   — И фамилию твою носит? — удивился Алексей, зная, что фамилия Меченого Дзюбин, а звать его Степан.
   — Мать дала ему мою фамилию, — усмехнулся Меченый. — Хоть женаты мы никогда не были. Больно уж у неё фамилия никудышная — не поверишь, Могила. Ну как тебе такая фамилия? Погоняло такое нарочно не придумаешь… Вот и дала мою фамилию. А то был бы Вячеслав Могила. А так — Вячеслав Степанович Дзюбин, — с гордостью произнёс он. — А? Звучит?
   — И чем он занимается? — спросил Алексей.
   Меченый внимательно поглядел на него.
   — Наследственную профессию не взял, вором не стал, это знаю точно. Мне бы быстро по нашему телеграфу сообщили. А чем он теперь занимается, понятия не имею. Раньше музыкантом был в ансамбле, в кабаках на гитаре играл, Зинка писала… Она-то померла недавно. От рака.
   — Ты что, и не видел его никогда?
   — Ни разу. С Зинкой переписывались иногда. Хоть мне-то писать трудно. Я-то то здесь, то там, адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз. Познакомились-то мы с ней в Горьком, в шестьдесят четвёртом году, когда на стрелке к ней чуваки приставали, трахнуть хотели вечером. Она на Сормовской фабрике работала, ей всего-то восемнадцать было. А я как раз в Горьком хату одну клёвую взял и в кабаке с корешами гудел. Выхожу из кабака, кореша там остались, и гляжу — свара, она кричит, чуваки ржут, толкают её друг к другу, как мяч… Я крепок был, раскидал их руками и ногами, даже пёрышко из кармана не вытащил… А потом и кореша услышали, выскочили, но тех уж не догнать было… В мае дело было, погуляли до утра, на травке повалялись. Она вообще-то девка строгих правил, но тут с перепугу и отдалась мне. А в феврале Славик родился. А я тогда долгое время на воле гулял, не меньше полутора лет, везло капитально, хоть работы было невпроворот, бомбили хаты богатые, банки, ничем не гнушались… И не попадались долго… Вот я и жил тогда в Краснодаре, домик снимал, адрес собственный имел… Ох, как жил, от червонцев прикуривал, — глаза Меченого загорелись огнём приятных воспоминаний. — А Зинку я не навещал, — продолжал он. — А что там делать-то? Она с родителями жила в халупе какой-то. Мать злющая, била её смертным боем, шалавой называла. Потом квартиру получили двухкомнатную, как раз перед рождением Славика, старую, правда, квартиру, в хрущобе на первом этаже, а все же не барак… А потом оба её родителя и преставились в одночасье. Помогать некому, я иногда помогал, бабки переводил, пока на свободе гулял, старался побольше, долго-то гулять не приходилось…
   — А как узнал, что она умерла?
   — Сын сообщил. Я пошёл на почтамт, гляжу — почерк на письме незнакомый… Так-то вот… Ладно, хватит об этом. Ты спросил, я ответил… А Палёный скоро маляву от меня получит. Я знаю его — ты ему не нужен, кто-то из корешей его об услуге попросил. А вот кто — думаю, он мне сообщит… Не откажет старому кенту…
   — Слушай, Меченый, — произнёс Алексей, глядя в сторону. — А почему ты решил мне помогать? Я ведь не из вашей братии. А Нырок этот, наоборот, из неё…
   — Дело не в этом, — спокойно ответил Меченый. — Ты мужик, настоящий мужик, честный, прямой. Идёшь вперёд, как паровоз, и все… Жалко мне тебя, братан, хитрости в тебе ни на грамм. Какой из тебя бизнесмен, когда в этом деле главное — честным не быть, деньги больше людей любить? Да и люди добрые про тебя говорили. Алёшка Красильников вскоре после суда над тобой в Матроску попал и мне все про тебя и порассказал. Мы с ним и раньше были знакомы, у него уже вторая судимость. А Алёшка из ваших, из афганцев, срочную там отбывал. Какому-то жулику рожу начистил и попал за решётку. Братан старший его оттуда вытащил. А знаешь, кто его братан?
   — Знаю, слышал на суде. Авторитет Чёрный.
   — Вот именно, Чёрный, — подтвердил Меченый. — Ты полагаешь, твоё спокойствие здесь только из-за твоих боевых заслуг? Чёрный — человек влиятельный, крупный человек… Сейчас он в Лондоне, от цугундера там ховается… Его даже по телевизору показывали, нашёл его какой-то корреспондент… А когда Алёшка служил в Афганистане, командиром взвода у него был знаешь кто?
   — Сергей? — догадался Алексей.
   — Вы вообще-то переписываетесь с ним или нет? — поразился Меченый. — Только на догадках одних и живёшь. Он сам, похоже, тебя за придурка держит, друг твой. Про Красильникова ты узнал только на суде, про то, что Фролов был у него командиром десантного батальона, ты не знаешь. Алёшка демобилизовался ещё до того, как ты туда попал. А когда на вас наехали в феврале девяносто второго года, Сергей к нему и обратился. А тебе ни слова не сказал. Тем Пётр Петрович и воспользовался. Знаешь, какое у твоего адвоката погоняло в нашем мире?
   — Нет.
   — Опять «нет»… — тяжело, со свистом, вздохнул Меченый. — Ох, и простак же ты… Пиранья его погоняло. Он человека до костей обглодать может… И если бы захотел, он бы тебя и на червонец упрятал, а то и под сто вторую подвёл, за зверское убийство нескольких человек — Амбала, например, или Дмитриева. Они все могут, что хотят… Только не нужно им это было, вот Грибанов тебе семерик и впаял, не больше и не меньше. А они тебя к другой мере приговорили — к высшей. А палачом назначили Нырка, так-то вот, тебе, седому мужику, все разжуй и в рот положи…
   — А кто «они»? — снова задал нелепый вопрос Алексей.
   Меченый даже сплюнул от досады.
   — А ну тебя! — вытаращил он глаза и сжал кулаки, все в набухших жилах и живописных татуировках. — Сказал же, маляву послал Палёному, ответит — узнаем… Все. Пошли. Вертухай на работу зовёт. Я-то не пойду туда, вызвался, чтобы с тобой без свидетелей в лесочке перебазарить. Моё дело воровское — лежать вверх брюхом. Может, в карцер отправят, — равнодушно зевнул он.
   Следователь из областной прокуратуры так ничего и не добился, и дело об убийстве Нырка повисло…
   А Меченый и Алексей стали напряжённо ждать малявы от Палёного.

Глава 3

   До начала нового, 1996 года оставалось чуть более часа. Но настроение у Евгения Петровича Шервуда было далеко не праздничное. Пришедшие буквально одна за другой две малявы привели его в состояние бешенства и лютой злобы. Первую гонец привёз к нему на дачу часов в девять. Он вскрыл конверт без адреса и прочитал жёсткие чеканные слова, адресованные ему из Европы.
   «Оставь Кондратьева в покое, предупреждаю в последний раз. Григорий».
   Вот и все, что написал ему Чёрный. Но этого было вполне достаточно.
   Тут надо заметить, что Григорий Красильников вовсе не был так уж озабочен судьбой какого-то отставного офицера Кондратьева. Но отказать в просьбе любимому брату Алексею, на которого семья уже получила из Афганистана похоронку, но который оказался тяжело ранен и вернулся домой, он не мог. В своё время Григорий, старший брат в семье, потерял всех своих близких и находил их по одному… Самый младший брат успел к тому времени погибнуть в детском приёмнике, замученный жестокостью извергов-воспитателей. И своих выживших двух братьев и сестру Чёрный берег как зеницу ока, стараясь исполнять все их прихоти. А потому и принял участие в судьбе Кондратьева.
   Фактом являлось то, что малява с недвусмысленным содержанием была получена Гнедым, фактом являлось то, что Чёрный в далёкой Англии был прекрасно осведомлён о неудачном покушении Нырка на Кондратьева, и фактом являлось то, что Гнедой панически боялся Чёрного, человека жестокого и мстительного.
   Не успел он переварить первую маляву, как ему доставили вторую. Из Санкт-Петербурга от Палёного. Вор в законе Павел Фёдорович Кривенко по кличке Палёный старался придерживаться старых воровских законов, хотя завёл семью, купил квартиру и занимался бизнесом. И именно к нему обратился Живоглот с просьбой убрать Кондратьева, так как знал, что Палёный имеет возможность послать в зону нужного человека для устранения неугодного. Живоглот сумел обрисовать Кондратьева как провокатора, убийцу ни в чем не повинного вора Мойдодыра и доказать необходимость устранения Кондратьева. Разумеется, за это Палёному была отвалена щедрая сумма.
   Как раз в это время был арестован Нырок. Подготавливавший ограбление Нордмана Палёный очень рассчитывал на удачу, но Нырок и подстраховывающие его провалили дело с треском. И Палёный решил поручить устранение Кондратьева именно Нырку. За ограбление Нордмана Нырок должен был получить пятьдесят процентов от общей суммы, так, по крайней мере, ему было сказано. Только Палёный знал истинную цену драгоценностей ювелира и нашёл на них заранее богатых покупателей. Но поскольку в данном случае Палёному просто ничего не надо было делать, он решил и впрямь заплатить киллеру пятьдесят процентов от той суммы, которую ему предложил Живоглот. А предложил тот тридцать тысяч долларов. Именно во столько оценил жизнь Кондратьева Гнедой.
   «Живой там ещё этот капитан?» — задал как-то Ферзь вопрос Гнедому. Так, между прочим, на какой-то презентации. Тот поёжился в своём шикарном смокинге, не понимая, зачем это нужно Ферзю. После ограбления склада Ферзь получил от Гнедого сто тысяч долларов вообще непонятно за что, причём не в общак, а в личное пользование. И что-то ещё ему было надо, почему-то Гнедой должен был этим злополучным капитаном заниматься… «Я не интересовался, Андрей Валентинович», — ответил Гнедой. «А ты поинтересуйся, — сквозь зубы процедил Ферзь. — Я не хочу, чтобы мне и моим тюменским друзьям на горло наступали. Не привык к этому, ты привык, чтобы на тебя помои выливали, а я вот нет…» Затем к ним подошла какая-то дама в вечернем платье, и Ферзь обворожительно улыбнулся своей великолепной металлокерамикой. А Гнедой понял, что надо выполнять, раз сказано. Второй раз Ферзь повторять не будет, подошлёт к нему своих головорезов или подложит под его автомобиль взрывное устройство. Его же телохранители, подкупленные людьми Ферзя, и подложат. И все — ни виллы, ни девочек, ни бассейна, ни его богатого духовного мира… Надо выполнять…
   Живоглот поехал в Питер к Палёному. И взял с собой Михаила Лычкина.
   Оба явились в шикарную квартиру Палёного на Васильевском острове. Пятидесятипятилетний Палёный жил с молодой женой и двумя детьми, двенадцати и десяти лет.
   Палёный угостил их чаем со всевозможными сладостями, а потом выслушал их.
   «Надо, значит, сделаем… — улыбнулся он. — Братва просит, значит, надо… И деньги лишние тоже не помешают… И человечек нужный есть. Землю носом будет рыть и за бабки и за, так сказать, восстановление престижа. В нуле он, братки, в полном нуле. Давайте задаток. Половину давайте, и я берусь за дело…»
   Он хорошо заплатил кому нужно за то, чтобы Нырка отправили в ту колонию, где сидел Алексей. Но не успел узнать о плачевном результате операции, как получил маляву от старого кореша Меченого.
   Поразмыслив некоторое время, оценив ситуацию, сопоставив возможности авторитета Чёрного, хоть и находящегося в розыске, и отморозка Гнедого, он отправил маляву Гнедому, в которой отказывался от заказа в силу того, что посланцы Гнедого Живоглот и Мишель ввели его в заблуждение. Деньги он готов вернуть в любое удобное время и в любом назначенном месте.
   Вот это послание и пришло к Гнедому за два часа до наступления Нового, 1996 года.
   «Да что же этот мерзкий Кондратьев и в огне не горит, и в воде не тонет, и столько из-за него неприятностей…» — думал Гнедой, расхаживая по огромному каминному залу. Он хотел шикарно встретить Новый год, были приглашены весьма любопытные гости, среди них и Михаил с Ларисой. Очень ему нравился этот тройственный союз. Пресыщенный женщинами, Гнедой уже не знал, что бы ему изобрести погаже и поомерзительней. На эту ночь он наметил групповой секс. Ларису они с Михаилом будут трахать одновременно, а при этом действе будут присутствовать приглашённые на праздник проститутки. Уже продуманы наряды, он долго думал, под какую музыку будет происходить акция. Готов был маскарадный костюм и для него самого — кроваво-красная шуба Деда Мороза, а под ней костюм Адама. Лариса же должна быть Снегуркой, а Михаил — Новым годом. Нижнее бельё должно быть заранее снято. Дед Мороз, Снегурочка и Новый год должны были плясать тарантеллу в середине хоровода из полуголых блядей, а затем устроят игрища на ковре. Все это будет сниматься на видеокамеру, а утром под шампанское просматриваться всеми участниками спектакля… Его не волновало то, что терпению Михаила или Ларисы может прийти конец, они были так щедро вознаграждены за свои постыдные роли, что он был уверен в своей безнаказанности и на этот раз. Хотя они оба, естественно, не были поставлены в известность о новых планах хозяина. Похабное действо должно было стать для них новогодним сюрпризом.
   Грандиозное представление готовилось с музыкой, живописными деталями. И на тебе — такие неприятные известия под самый праздник…
   Жуткая досада овладела Гнедым. К досаде примешалось недоумение — он толком не знал, что ему делать дальше. Ссориться с Чёрным было чревато, ссориться с Ферзём тоже. К счастью, Ферзь укатил встречать Новый год куда-то в тёплые моря, а до того тоже месяца два мотался по заграницам и вообще был не в курсе неудачного покушения на Кондратьева.
   «Я, что ли, виноват в том, что поганый Нырок оказался ни на что не годен? — пытался утешить себя Гнедой. — И этот старый мудак Палёный отказался от заказа тоже по моей вине? Что мне, самому лезть в зону, чтобы пришить этого ваньку-встаньку?» И тем не менее перед глазами стояла ослепительная улыбка Ферзя, и предновогоднее настроение сходило на нет.
   Гнедой уселся в кресло и задумался…
   Придумать он, однако, ничего не смог. Положение было крайне неприятное и двусмысленное. Давно ему не приходилось быть в таком положении. Он кичился своей хитростью и изворотливостью, гордился тем, что он, от рождения трус и подлец, получивший при первой ходке в зону погоняло Гнида, потом аккуратно переделанное им в Гнедой, стал авторитетом, руководителем довольно крупной преступной группировки. Сел он в двадцатидвухлетнем возрасте по позорной сто семнадцатой статье за изнасилование. Быть бы ему петухом, если бы тогда за него не вступился на зоне тот самый Ферзь, угадавший в молодом трусливом и угодливом зэке те черты, которые могут пригодиться ему в будущем. И пригодились — время Гнедого пришло, из жалкого насильника он превратился в уважаемого в своих кругах человека. Он сумел создать себе легенду — пригодился курс обучения в театральном институте, откуда он был отчислен за развратное поведение. Он окружил себя завесой таинственности, люди, подчинённые ему, были уверены, что за его спиной два убийства, хотя он не смог бы зарезать и курицу. Один раз, правда, случай помог ему. Он попал за решётку за убийство, которого не совершал. Поначалу от отчаяния бившийся на Петровке головой об стену, Женя Шервуд вдруг призадумался и понял, что ему пригодится эта крутая статья. Он признался в не совершённом им убийстве и был осуждён на восемь лет. Но уже через полгода адвокаты, нанятые Ферзём, без труда доказали, что Шервуд убийства не совершал, что полностью соответствовало действительности, и он вышел на свободу. Сам же он, подмигивая дружкам, намекал, что убил того мужика он, просто жить надо уметь и влиятельных друзей иметь. Так появилась первая легенда… Затем, лет через пять, Гнедой пошёл ва-банк, желая укрепить свой авторитет. Он взял на себя убийство директора автобазы, которое совершил его кореш Фикса. Игра удалась на славу. Гнедой был оправдан и выпущен из-под стражи в зале суда, и в это же время Фикса, чья вина была доказана, был зарезан нанятыми Гнедым людьми. Так появилась вторая легенда о кровавом жестоком убийце, мастере уходить от наказания… К мнению Гнедого стали прислушиваться… В девяностом году Ферзь поручил ему крупное дело, контроль над многочисленными торговыми точками западного района Москвы. Они поделили сферы влияния с другим протеже Ферзя, полной противоположностью Гнедого, Расцветаевым по кличке Славка Цвет. Цвет был прирождённый бандит, убивать и грабить было для него удовольствием. Угрюмый, не умеющий связать двух слов без отборного мата, проведший полжизни за решёткой, с украшающим лицо страшным шрамом, он вызывал у Гнедого одновременно чувство страха и ненависти. Гнедой постоянно пытался скомпрометировать его перед паханом. А в девяносто втором году он, разумеется, с согласия чем-то разгневанного на непокорного Цвета Ферзя, не погнушался доносом на него в прокуратуру, в котором сообщал, где Цвет хранит оружие и наркотики и где его можно взять тёпленького. Цвет догадывался, кто заложил его. Осуждённый на два года за хранение оружия, он готовил расправу над предателем, но на зоне в потасовке убил человека и получил за это новый срок. Месть была отложена…
   О трусости и подлости Гнедого не знали только его подчинённые. Они боялись его как огня. А уж с ними он умел обращаться, тут его изощрённая жестокость не знала предела. Это постоянное глумление над окружающими его людьми стало неотъемлемой частью его жизни. Над ним, хилым избалованным ребёнком и подростком, немало издевались в школе и во дворе, теперь пришла его пора издеваться. Начитанный, нахватанный, имевший знакомых в творческих кругах Шервуд знал, что, как и где сказать, чтобы произвести впечатление на окружающих. Где нужно показать себя настоящим аристократом, а где подчеркнуть, что сидящий рядом для него что-то вроде собаки, которой стесняться не стоит. Можно раздеться догола, издать любой непристойный звук, сказать все, что угодно, оскорбить находящегося рядом любым возможным способом, чтобы он понял своё ничтожество перед таким человеком, как он…
   А вот авторитеты прекрасно знали цену Гнедому. Тот же Чёрный понимал, что это очень слабое звено в группировке Ферзя и через него вполне можно делать свои дела, можно надавить, припугнуть, можно и подкупить жадного и практичного Гнедого. Так же получилось в случае со злополучным капитаном Кондратьевым. Гнедой теперь был уже не рад, что связался с ним. А уж если связался, надо было сразу дать отпор Чёрному. А вот на такое он не был способен. Один спокойный уверенный басок Чёрного вызывал у него трепет, этот человек был способен на все, и Гнедой прекрасно знал, что против него он полное ничтожество.
   — А пошли они все, к той самой матери! — вдруг громогласно провозгласил Гнедой, встряхнул головой и стал расхаживать взад-вперёд по залу. «Кто они вообще такие?» — подумал он, глотнув любимого виски «Джонни Уолкер», попытался он с презрением подумать о всех этих авторитетах. Для Ферзя он, слава богу, тоже кое-что сделал, никак не меньше, чем звероподобный Славка Цвет, так что ничего он ему не сделает, поворчит и все… Гнедой не такой человек, он порой Ферзю неожиданные подарочки преподносит, вроде тех ста штук баксов в девяносто втором году. Так, ни за что, ради уважения, чтобы поднять настроение… А Чёрный просто мужик, отвратительный мужик. Смелый, конечно, слов нет, но мало ли кто смелый. Он не человек, он животное, хищник, кровавый хищник… Но его надо бояться, как вырвавшегося из клетки тигра или леопарда. И каждый дорожащий своей жизнью забоится. Ничего не боится только набитый дурак. И нечего его дразнить, надо оставить этого придурочного капитана в покое. На кой хрен он ему сдался?
   Гнедому сообщили, что приехали гости.
   Компания получилась более чем оригинальная. Четыре полуголые шлюхи, Михаил с Ларисой и он сам. Михаил был в красной рубашке, на груди серебряными цифрами было написано 1996, Лариса — в серебристом, до пят платье Снегурочки. Сам Гнедой вышел к гостям в шубе Деда Мороза, с седой бородой и в остроконечной шапке. За ним телохранители несли мешок с подарками. Гнедой стал вытаскивать из мешка флаконы французских духов, которыми одаривал каждую даму, снабжая презент долгим засосом в губы. Особенно долгим был поцелуй Ларисе. Он уже несколько месяцев сожительствовал с ней, при этом сохраняя серьёзный деловой вид в отношениях с Михаилом. Сегодня же он решил дать себе волю. Он подарил Лычкину бутафорскую саблю в красивых ножнах, которую порекомендовал тут же надеть на себя, подвесив к поясу. Такую же саблю прицепил и на свой пояс…
   Затем началось застолье. Пить он заставлял всех помногу, лишь сам только пригубливал после каждого тоста…
   Пробили куранты. Наступил Новый год.
   Гнедой погнал всех во двор, где они устроили фейерверк с петардами, хлопушками, бенгальскими огнями и шампанским.
   А после этого он отвёл душу. В нескольких комнатах шла настоящая вакханалия. Трахались все на глазах друг у друга, телохранители совокуплялись с приглашёнными проститутками, одну из них имел он сам, а потом, чем-то крайне недовольный и раздражённый, жестоко избил её на глазах у всех и выгнал из дома. Он пинками провожал её до двери, сопровождая экзекуцию отвратительной бранью.
   — Шалава, не умеешь общаться с людьми искусства, так получи! Валяй отсюда по морозцу! Пешком попрёшься до Москвы, тебе мало не покажется!
   — За что? — отчаянно рыдала проститутка. — Что я сделала?
   — Ничего не сделала, вот именно — ничего не сделала, — закричал Гнедой, схватил флакон с французскими духами, который сам же ей подарил, и стал вытрясать его содержимое ей на голову. — А надо делать, тебя для чего сюда пригласили? Чтобы ты делала все, что надо для полноценного отдыха серьёзных людей. А ты… привыкла общаться со всяким быдлом… Пошла вон, скажи спасибо, что без шубы тебя не отправляю, надо было бы в твоём платьице, да по морозцу! Добрый я слишком, все этим и пользуются… Пошла вон! Эх, собачек, что ли, на тебя спустить, чтобы они порвали тебя? — хитренько улыбнулся Гнедой.
   — Не надо! — завопила проститутка, бросаясь перед ним на колени, вспомнив разгуливающих по его участку злобных ротвейлеров и стаффордширов.
   — Не надо, — проворчал Гнедой. — Ладно уж, пользуйтесь добротой старого дяди Жени. Эй, вы, проводите шалаву до ворот… А все же надо было бы спустить для острастки…
   Наказанную вывели за ворота и, снабдив увесистым пинком на дорожку, захлопнули калитку.
   Гнедой, находящийся в жутком возбуждении, хотел было воплотить в жизнь своё намерение — устроить групповой секс с Ларисой и Михаилом под лёгкую музыку и хоровод, но тут раздался телефонный звонок.
   — Алло, Гнида! — приветствовал его мужской голос.
   Гнедой вздрогнул от произнесённого вслух давно забытого погоняла. Он даже не нашёл сразу, что ответить.
   — Я тебя поздравляю с наступлением Нового года и желаю тебе, чтобы он стал последним в твоей поганой жизни, грязная тварь, — произнёс мужчина. — И не только желаю, но и побеспокоюсь об этом, — добавил он.
   — Т-т-ты… — пробормотал Гнедой. — Т-т-ты кто?
   — Я конь в пальто, — усмехнулся голос. — За каждым твоим шагом буду следить. Чем шустрее будешь дёргаться, тем меньше проживёшь и тем оригинальнее будет твоя кончина… Понял?
   От ужаса Гнедой чуть не обмочился. Он снял остроконечную шапку Деда Мороза со вспотевшей мигом головы и пробормотал что-то невнятное. Незнакомец понял это как знак понимания.
   — Ну и хорошо, — одобрил он его мычание и положил трубку.
   Посидев несколько минут, Гнедой позвонил нужному человеку и попросил выяснить, с какого мобильного телефона последовал звонок. Незнакомец звонил со своего телефона и не думал скрывать себя. Вскоре Гнедому сообщили, что телефон этот зарегистрирован на имя Красильникова Алексея Григорьевича. И тут Гнедому стало совсем страшно.