Страница:
Все разговоры смолкли. Невероятная мощь взмыла к потолку, облеченная в звуки речи, наложившей отпечаток на все ее детство. Когда пение смолкло и на смену ему пришел гром рукоплесканий, глаза ее наполнились предательскими слезами.
– Аристократы и художники, – раздался над ее ухом голос, говоривший на довольно тяжеловесном английском. – Вы к какой группе относитесь, молодой человек?
– Ни к той, ни к другой, – ответила она, сглотнула слезы и обернулась. Новоприбывший, толстый и неряшливый, смотрел на нее проницательными глазами, в которых сверкал ум. – Вы говорите о критериях, в соответствии с которыми обретается членство в вашем избранном обществе?
– Быть другом Дава – само по себе достаточный критерий, молодой человек. Примите мои поздравления и соболезнования.
– Соболезнования? Толстяк опустился в кресло.
– Ценность общения с гением непомерно завышена. Гений всегда будет превосходить вас интеллектуально и никогда не станет доверять вам. Кому же знать, как не мне. У меня давно вошло в привычку превосходить интеллектуально всякого, с кем мне доводится встречаться.
Сильвия засмеялась, но продолжить разговор ей не удалось. Целый рой гостей сразу же слетелся к новоприбывшему. Дав подмигнул ей. Итальянский баритон не сводил с него сияющего взгляда. Герцогиня смеялась какой-то сказанной им фразе. Сильвия подошла к ним с намерением присоединиться, но Дав уже повел ее к выходу.
– Надеюсь, ты не скучала? – спросил он, когда они спускались по лестнице. – Ты произвела большое впечатление!
От хорошего вина и искрометной беседы в голове у нее так и гудело, словно там поселился рой пчел.
– Скучно? Да я просто очарована! А вы, оказывается, ходите в фаворитах и у герцогини тоже?
– Ты имеешь в виду хозяйку? – спросил он. – Ее милость находит меня весьма забавным. Увы, только я один из всех ее гостей способен убедить нашего итальянского друга петь в ее гостиной бесплатно.
– Так вы сделали все нарочно?
– К стыду моему, да. Конечно, я рисковал, решив, что ты зальешься прилюдно потоками сентиментальных слез, но все обошлось.
– Ах да, я залилась. Однако не у одной меня увлажнились глаза. И вы уходите от сути дела.
Он круто развернулся на последней ступеньке.
– Какой еще сути?
– Что вас приглашают на частные вечеринки к вдовствующим герцогиням, где вы ходите в фаворитах. А я-то чувствовала себя такой виноватой из-за леди Грэнхем! Ведь вы заставили меня поверить, что ее покровительство, и только оно одно, обеспечивает вам место в обществе.
– Так оно и есть, – подтвердил он. – Ее отец тоже герцог. А чем больше герцогов, тем лучше. Уж поверь, я делаю все, что в моих силах, для того, чтобы защититься от недоброжелательства Ившира.
– А такие знатные дамы и есть лучшая защита?
– Единственная защита. – Вдруг веселое выражение скользнуло по его лицу, как лунный свет по воде. – Я вовсе не хочу, чтобы меня расплющили, как насекомое.
– Раздавили, – поправила она, чувствуя, что смех душит ее. – Раздавили, как насекомое.
Они вышли на улицу. Клочья ледяного тумана расступались перед ними, длинные ноги Дава шагали по булыжникам.
«Давенби – никто, человек без роду без племени. Мой брат был светочем лондонского общества. Однажды Эдвард сказал мне, что никогда в жизни он не встречал такого обаятельного человека, как Давенби...»
Человек ниоткуда сам оказывался светочем, горевшим весьма ярким пламенем. Мог открывать любые двери. Добиваться влияния. Стать обласканным и привечаемым знакомцем самых влиятельных дам и джентльменов Англии. Окружить себя красотой.
Неужели он разорил и убил младшего брата Ившира только ради того, чтобы достичь признания?
Сегодня Сильвия столкнулась с Ивширом лицом к лицу на публике, и ничего, не умерла. Дав ни о чем не догадался. Как ему догадаться? Никому ведь не известно, что герцог нанимает особ, не имеющих гроша ломаного за душой – вроде графини Монтеврэ, – для того чтобы они собирали информацию для британского правительства. Она выдержала светский прием у герцогини – переодетая юношей! И все у нее вышло замечательно, великолепно, без сучка без задоринки. Сердце ее колотилось и норовило выпрыгнуть из груди. Чувствовала она себя так, словно проглотила какое-то безумное веселье, смешанное с бренди и искрящимся вином.
Завтра! Завтра Дав покажет ей – что? Что-то такое, что позволит Ивширу наконец заполучить доказательства, так необходимые ему погубить своего врага? Что-то такое, что приведет Дава на эшафот? Но если вместо того она обнаружит доказательства его невиновности – что тогда?
– Что ж, сэр, – проговорила она. – По-моему, я держалась более чем достойно во время моего первого выхода в ваш мир. Вы согласны?
– Знание языков многому способствует. Точно как и в случае с дрессированной обезьяной, общество высоко ценит хороший подбор трюков.
– Благодарю вас! Очень милый комплимент. Улыбаясь, он посмотрел на нее сверху вниз.
– Вообще-то я имел в виду себя, а не тебя. Герцогиня принимает меня в качестве гостя только потому, что я развлекаю ее в качестве гостя. Если я перестану развлекать ее, то мгновенно стану изгоем.
Туман сгустился, так что не стало видно ни самих домов, ни оград перед ними.
– Вы имеете в виду, что одна только леди Грэнхем улыбается вам с подлинной благожелательностью?
– Именно так.
– Так, значит, чем больше не всегда тем лучше? Я рада, что сумела не растеряться среди сборища литературных аристократов, несмотря на имевшую перед тем место вашу небольшую перебранку с Ивширом.
– Никакое столкновение с герцогом нельзя назвать небольшой перебранкой. – В тоне его не чувствовалось ничего, кроме хорошего настроения.
– Я просто пыталась оставаться вежливой.
Он только усмехнулся. Взаимопонимание искрой пробежало между ними.
– Признаю, что с герцогиней ты держалась безупречно, – похвалил он. – Но испытания ты не выдержала.
Она закинула голову и поймала на язык снежинку.
– Какого еще испытания?
– Придя в расстройство чувств из-за встречи с Ивширом в кофейне, ты забыла все, чему я тебя учил.
Вместо того чтобы поклониться, как пристало джентльмену, и облить врагов презрением, ты пялилась на все, разинув рот как последний школяр.
Она передернула плечами.
– Ну и пусть себе все думают, что я и есть школяр.
– Я не стал бы нанимать школяра себе в секретари. Она раскинула руки и сделала несколько танцевальных па, обогнав его.
– Тогда натравите меня, как бульдога, на певцов из Неаполя – рычать я умею.
И, вся окутанная тусклым, мигающим светом фонаря, она отвесила замысловатый поклон, вложив в свое движение столько убийственной точности, сколько сумела найти в себе.
Дав остановился и сложил руки на груди. От широкой улыбки на обеих щеках его залегли глубокие складки.
– Так ты ничего не забыла?
– Если вы в будущем воздержитесь от столкновений с рассвирепевшими герцогами, то, полагаю, я буду выглядеть совсем неплохо, – ответила она.
Туман окутывал их как вата, весь пронизанный желтым светом масляных фонарей. Его взгляд медленно скользил по ее телу. То, что они чувствовали в присутствии друг друга, колебалось и претерпевало изменения, как если бы снежинки, плясавшие в воздухе, превращались вдруг в бриллианты.
– Право, мадам, несмотря на ваш мучительный для меня маскарад, вы и сейчас выглядите неплохо.
Сильвия резко отвернулась. Безумная радость коршуном взмыла в ее душе. Ах, ну до чего же он великолепен! Даже если окажется, что он порочен до мозга костей, все равно великолепен! Она взбежала по ступеням крыльца его дома и прислонилась к косяку.
– Так вы ничему больше не можете научить меня, сэр?
Дав приблизился настолько, что почти прижал ее к двери. Он снял с нее шляпу. Ее дыхание, сладостное от привкуса смеха и вина, застывало облачком возле губ.
– Мне есть чему научить Джорджа, – произнес он. – Но я предпочел бы стать наставником Сильвии.
Напряжение нарастало. Ее переполняли воспоминания – о другой темной ночи, о лабиринте и каменной Афродите. Наслаждение, безжалостно оттягивая жар от ее рук и ног, стекалось в жаркое озеро желания внизу живота.
– Быть может, вы ничему не можете научить Сильвию, – ответила она.
– Что за важность, – услышала она в ответ. – Я готов пойти на такой риск. Я даже готов согласиться, что Сильвия может чему-то научить меня.
Она вцепилась в дверные косяки позади нее, противясь желанию.
Яркий, горько-сладкий соблазн немедленно предаться любви с мужчиной, которого она пообещала предать его злейшему врагу, опалял ее.
Глава 11
– Аристократы и художники, – раздался над ее ухом голос, говоривший на довольно тяжеловесном английском. – Вы к какой группе относитесь, молодой человек?
– Ни к той, ни к другой, – ответила она, сглотнула слезы и обернулась. Новоприбывший, толстый и неряшливый, смотрел на нее проницательными глазами, в которых сверкал ум. – Вы говорите о критериях, в соответствии с которыми обретается членство в вашем избранном обществе?
– Быть другом Дава – само по себе достаточный критерий, молодой человек. Примите мои поздравления и соболезнования.
– Соболезнования? Толстяк опустился в кресло.
– Ценность общения с гением непомерно завышена. Гений всегда будет превосходить вас интеллектуально и никогда не станет доверять вам. Кому же знать, как не мне. У меня давно вошло в привычку превосходить интеллектуально всякого, с кем мне доводится встречаться.
Сильвия засмеялась, но продолжить разговор ей не удалось. Целый рой гостей сразу же слетелся к новоприбывшему. Дав подмигнул ей. Итальянский баритон не сводил с него сияющего взгляда. Герцогиня смеялась какой-то сказанной им фразе. Сильвия подошла к ним с намерением присоединиться, но Дав уже повел ее к выходу.
– Надеюсь, ты не скучала? – спросил он, когда они спускались по лестнице. – Ты произвела большое впечатление!
От хорошего вина и искрометной беседы в голове у нее так и гудело, словно там поселился рой пчел.
– Скучно? Да я просто очарована! А вы, оказывается, ходите в фаворитах и у герцогини тоже?
– Ты имеешь в виду хозяйку? – спросил он. – Ее милость находит меня весьма забавным. Увы, только я один из всех ее гостей способен убедить нашего итальянского друга петь в ее гостиной бесплатно.
– Так вы сделали все нарочно?
– К стыду моему, да. Конечно, я рисковал, решив, что ты зальешься прилюдно потоками сентиментальных слез, но все обошлось.
– Ах да, я залилась. Однако не у одной меня увлажнились глаза. И вы уходите от сути дела.
Он круто развернулся на последней ступеньке.
– Какой еще сути?
– Что вас приглашают на частные вечеринки к вдовствующим герцогиням, где вы ходите в фаворитах. А я-то чувствовала себя такой виноватой из-за леди Грэнхем! Ведь вы заставили меня поверить, что ее покровительство, и только оно одно, обеспечивает вам место в обществе.
– Так оно и есть, – подтвердил он. – Ее отец тоже герцог. А чем больше герцогов, тем лучше. Уж поверь, я делаю все, что в моих силах, для того, чтобы защититься от недоброжелательства Ившира.
– А такие знатные дамы и есть лучшая защита?
– Единственная защита. – Вдруг веселое выражение скользнуло по его лицу, как лунный свет по воде. – Я вовсе не хочу, чтобы меня расплющили, как насекомое.
– Раздавили, – поправила она, чувствуя, что смех душит ее. – Раздавили, как насекомое.
Они вышли на улицу. Клочья ледяного тумана расступались перед ними, длинные ноги Дава шагали по булыжникам.
«Давенби – никто, человек без роду без племени. Мой брат был светочем лондонского общества. Однажды Эдвард сказал мне, что никогда в жизни он не встречал такого обаятельного человека, как Давенби...»
Человек ниоткуда сам оказывался светочем, горевшим весьма ярким пламенем. Мог открывать любые двери. Добиваться влияния. Стать обласканным и привечаемым знакомцем самых влиятельных дам и джентльменов Англии. Окружить себя красотой.
Неужели он разорил и убил младшего брата Ившира только ради того, чтобы достичь признания?
Сегодня Сильвия столкнулась с Ивширом лицом к лицу на публике, и ничего, не умерла. Дав ни о чем не догадался. Как ему догадаться? Никому ведь не известно, что герцог нанимает особ, не имеющих гроша ломаного за душой – вроде графини Монтеврэ, – для того чтобы они собирали информацию для британского правительства. Она выдержала светский прием у герцогини – переодетая юношей! И все у нее вышло замечательно, великолепно, без сучка без задоринки. Сердце ее колотилось и норовило выпрыгнуть из груди. Чувствовала она себя так, словно проглотила какое-то безумное веселье, смешанное с бренди и искрящимся вином.
Завтра! Завтра Дав покажет ей – что? Что-то такое, что позволит Ивширу наконец заполучить доказательства, так необходимые ему погубить своего врага? Что-то такое, что приведет Дава на эшафот? Но если вместо того она обнаружит доказательства его невиновности – что тогда?
– Что ж, сэр, – проговорила она. – По-моему, я держалась более чем достойно во время моего первого выхода в ваш мир. Вы согласны?
– Знание языков многому способствует. Точно как и в случае с дрессированной обезьяной, общество высоко ценит хороший подбор трюков.
– Благодарю вас! Очень милый комплимент. Улыбаясь, он посмотрел на нее сверху вниз.
– Вообще-то я имел в виду себя, а не тебя. Герцогиня принимает меня в качестве гостя только потому, что я развлекаю ее в качестве гостя. Если я перестану развлекать ее, то мгновенно стану изгоем.
Туман сгустился, так что не стало видно ни самих домов, ни оград перед ними.
– Вы имеете в виду, что одна только леди Грэнхем улыбается вам с подлинной благожелательностью?
– Именно так.
– Так, значит, чем больше не всегда тем лучше? Я рада, что сумела не растеряться среди сборища литературных аристократов, несмотря на имевшую перед тем место вашу небольшую перебранку с Ивширом.
– Никакое столкновение с герцогом нельзя назвать небольшой перебранкой. – В тоне его не чувствовалось ничего, кроме хорошего настроения.
– Я просто пыталась оставаться вежливой.
Он только усмехнулся. Взаимопонимание искрой пробежало между ними.
– Признаю, что с герцогиней ты держалась безупречно, – похвалил он. – Но испытания ты не выдержала.
Она закинула голову и поймала на язык снежинку.
– Какого еще испытания?
– Придя в расстройство чувств из-за встречи с Ивширом в кофейне, ты забыла все, чему я тебя учил.
Вместо того чтобы поклониться, как пристало джентльмену, и облить врагов презрением, ты пялилась на все, разинув рот как последний школяр.
Она передернула плечами.
– Ну и пусть себе все думают, что я и есть школяр.
– Я не стал бы нанимать школяра себе в секретари. Она раскинула руки и сделала несколько танцевальных па, обогнав его.
– Тогда натравите меня, как бульдога, на певцов из Неаполя – рычать я умею.
И, вся окутанная тусклым, мигающим светом фонаря, она отвесила замысловатый поклон, вложив в свое движение столько убийственной точности, сколько сумела найти в себе.
Дав остановился и сложил руки на груди. От широкой улыбки на обеих щеках его залегли глубокие складки.
– Так ты ничего не забыла?
– Если вы в будущем воздержитесь от столкновений с рассвирепевшими герцогами, то, полагаю, я буду выглядеть совсем неплохо, – ответила она.
Туман окутывал их как вата, весь пронизанный желтым светом масляных фонарей. Его взгляд медленно скользил по ее телу. То, что они чувствовали в присутствии друг друга, колебалось и претерпевало изменения, как если бы снежинки, плясавшие в воздухе, превращались вдруг в бриллианты.
– Право, мадам, несмотря на ваш мучительный для меня маскарад, вы и сейчас выглядите неплохо.
Сильвия резко отвернулась. Безумная радость коршуном взмыла в ее душе. Ах, ну до чего же он великолепен! Даже если окажется, что он порочен до мозга костей, все равно великолепен! Она взбежала по ступеням крыльца его дома и прислонилась к косяку.
– Так вы ничему больше не можете научить меня, сэр?
Дав приблизился настолько, что почти прижал ее к двери. Он снял с нее шляпу. Ее дыхание, сладостное от привкуса смеха и вина, застывало облачком возле губ.
– Мне есть чему научить Джорджа, – произнес он. – Но я предпочел бы стать наставником Сильвии.
Напряжение нарастало. Ее переполняли воспоминания – о другой темной ночи, о лабиринте и каменной Афродите. Наслаждение, безжалостно оттягивая жар от ее рук и ног, стекалось в жаркое озеро желания внизу живота.
– Быть может, вы ничему не можете научить Сильвию, – ответила она.
– Что за важность, – услышала она в ответ. – Я готов пойти на такой риск. Я даже готов согласиться, что Сильвия может чему-то научить меня.
Она вцепилась в дверные косяки позади нее, противясь желанию.
Яркий, горько-сладкий соблазн немедленно предаться любви с мужчиной, которого она пообещала предать его злейшему врагу, опалял ее.
Глава 11
От нахлынувшего желания у нее вспыхнули щеки. Ее женская природа брала свое. Она смягчалась и томилась по нему, о чем ясно говорили ее прекрасные умные глаза.
И все же она отвернулась.
– Я овдовела, – тихо отозвалась она. – Потом работала гувернанткой. Вы баловень лондонского общества, любовник прекрасной леди Грэнхем. Как я могу научить вас чему-либо?
Запахи влажной шерсти и чистого белья достигли его ноздрей. А за ними слабо угадывался влекущий аромат ее кожи.
– Возможно, мы могли бы научиться бесконечным восторгам друг у друга?
Она подняла на него глаза, в которых сквозила невеселая насмешка над собой.
– А как же леди Грэнхем? Ведь вы любили ее? Он ответил просто и правдиво:
– Я думал, что люблю. Но, вероятно, страсть, связывавшая нас, уже умерла и переродилась в дружбу. Иначе почему Мег решила закончить наш роман так публично, так безусловно, не оставив ни малейшего шанса для возвращения назад, как только у нее появился предлог? Женщины мудрее мужчин в таких делах.
Она вздохнула. Губы ее казались винно-красными в тусклом свете. Скрытая галстуком и высоким воротником шея ее словно ожидала поцелуев. Он сгорал от сильного возбуждения и желания.
– А теперь вы думаете, что желаете меня? – спросила она.
– Мы оба желаем друг друга. Какой смысл отрицать очевидное? Твой маскарад – какое-то безумие.
– Но это мое собственное безумие, – уточнила она.
– Если ты ляжешь в мою постель, то твой поступок тоже будет безумием.
Она покачала головой.
Он постарался, чтобы голос его дразнил, сулил безграничные наслаждения мягко, настойчиво.
– Просто поднимайся вслед за мной по лестнице, сбрось свой парик и камзол и не проходи мимо двери моей спальни.
Казалось, безрассудство охватило ее.
Предвкушение сладостным током побежало по его телу, отчего тяжело налились ладони и жарко запульсировало в паху.
– Я не могу так рисковать, – прошептала она.
– Какой тут риск? Секретарь не может быть полноправным партнером, а любовница всегда полноправна.
Он коснулся губами уголка ее рта очень нежно, чтобы она почувствовала, насколько он владеет собой, хотя язык его казался напитанным медом. Губы ее затрепетали, но она не ответила на его поцелуй. Хотя разгоряченная желанием кровь все еще заставляла ее кожу сиять, хотя трепет желания еще пронизывал губы, глаза уже выражали презрение. «Как, черт возьми, на уме может быть желание и презрение одновременно?»
– Боже! Дальше вы скажете, что еще ни разу не прискучили любовнице.
– А почему так важно, что я скажу дальше?
– В Грэнхем-Холле, когда я так неловко помешала вам, мне стало совершенно очевидно, что леди Грэнхем пригласила вас вновь в свою постель. И вы, вне всяких сомнений, приняли бы приглашение, если бы мое внезапное появление не сорвало вам все и на сей раз. А теперь вы просто обратили свои взоры на ближайшую женщину, которая могла бы согреть вашу постель.
– Полная чепуха, и ты прекрасно это знаешь!
– Как бы то ни было, в мои намерения не входит делать вам такое одолжение.
– Потому что ты считаешь, что я не способен любить тебя так, как ты того заслуживаешь?
– Как я того заслуживаю? И как? Может, вы и любили леди Грэнхем. Мне неизвестно. Но если и любили; то легко же вы расстаетесь со своими привязанностями!
«Простираю к Тебе руки мои; душа моя – к Тебе, как жаждущая земля».
Звеня ключом, Дав стал отпирать дверь.
– Вы вольны думать что хотите, мадам. Но прошу вас поверить только одному: я никогда не спал с леди Шарлоттой Рэмпол и никогда не стремился к такому счастью. И уж во всяком случае, я не разбивал ей сердце. Все самое интимное произошло на твоих глазах, тогда на обледенелой террасе, при луне. Ей-богу, Сильвия, с той самой минуты, как я увидел тебя, ты стала единственной женщиной, которую я желал.
Она вдруг поняла, что он говорит правду, от первого до последнего слова. Слова «единственной женщиной, которую я желал» ее потрясли.
Казалось, она отчаянно пытается скрыть свою уязвимость, которая, как она думала, способна погубить ее.
Дверь отворилась, и, оставив ее стоящей в дверях, Дав пошел прочь, сердито стуча подошвами по ступеням.
«Просто поднимайся вслед за мной по лестнице, сбрось свой парик и камзол и не проходи мимо двери моей спальни».
Но он знал, что она не придет. Несмотря на то что желание сжигает ее, она не придет.
Дав сорвал с себя парик и принялся метаться взад-вперед по своей темной спальне, как по клетке. Огромная постель ждала его.
Проклятие! Женщина, возможно, проникла в его дом с намерением погубить его?
«Никогда еще не ложился я в постель с врагом».
Он безжалостно подавил в себе желание и заставил себя думать.
Итак, она была и раньше знакома с Ивширом. Возможно, все произошло именно так, как она рассказывала, и они с герцогом действительно впервые встретились после памятного санного забега. Но вот зачем герцогу заговаривать с совершенно неизвестным ему мальчишкой? Неужели только ради того, чтобы посоветовать не связываться с известным повесой? Еще того хуже: городская резиденция Ившира – великолепный особняк, окруженный парком, – расположена рядом с домом номер восемнадцать. Или это – совпадение, или никакого совпадения здесь и в помине нет.
Все представлялось фантастичным, невозможным, но если его предположения верны, то Сильвия – участница заговора, который составился достаточно давно. Ее прибытие в Англию, встреча с леди Шарлоттой и последовавшее пари, по условиям которого необходимо похитить галстук совершенно незнакомого человека, как и та анонимная записка, адресованная Мег, – все цепи отнюдь не случайностей. Все спланировано с самого начала.
Он, сгорая от страсти, желал женщину, которая, возможно, принесет ему погибель. И Ившир стоит за всем этим.
Он подождал некоторое время, и когда она уже наверняка легла спать, тихонько проскользнул вниз и вышел на конюшенный двор.
Он прождал больше часа рядом с гнедым, который дремал, тихо и ровно дыша в темноте пахнущего сеном стойла, но Таннер Бринк так и не появился.
– Надеюсь, мадам, вы всю ночь умирали от нетерпения, – без всяких предисловий заявил Дав, входя на следующий день в свой кабинет.
Сильвия подняла глаза и, справившись с нервозностью, заставила себя держаться так, будто ничего не произошло. Дав сегодня оделся с изысканной простотой: угольно-черный камзол, шелковый жилет без вышивки цвета слоновой кости и ослепительной белизны кружева. Его собственные черные волосы небрежно спадали на лоб, а сзади он перевязал их шелковой лентой.
Сердце у нее так и подпрыгнуло, когда он улыбнулся и складки прорезали его лицо.
– От нетерпения? Почему бы? – спросила она.
– После небольшого недоразумения, которое произошло возле моих входных дверей вчера вечером, ты, надо думать, перестала бояться, что я могу просто выставить тебя?
– Немножко все же побаиваюсь и уж точно не жду такого поступка с нетерпением.
– Вы должны, мадам, с нетерпением ожидать от меня извинений. Я виноват перед вами. Я обещал вам прежде не проявлять назойливости, но не выполнил обещания.
– Но вам нет никакой необходимости извиняться, – заметила она. – Я вовсе не ханжа и не склонна к мигреням и обморокам.
Дав взглянул на нее из-под ресниц.
– Один обморок все же случился. У меня в спальне.
– Минутная слабость. Больше такого не повторится.
– Ей-богу! – проворчал он. – До сих пор не понимаю, отчего я тогда не воспользовался преимуществами своего положения, когда ты лежала в моей постели и находилась полностью в моей власти.
Она засмеялась.
– Я так и думала! Все ваши извинения – просто пустые слова.
– О нет! Извинения вполне настоящие. Просто мне придется извиниться еще раз, когда я в конце концов воспользуюсь своими преимуществами.
– Вы могли бы воспользоваться ими и ранее, – заверила она. – Когда мы впервые встретились, я хоть и не лежала в вашей постели, но меня привязали к ней, и я оставалась совершенно беспомощной.
– Ну, значит, тебе повезло, что я безупречный джентльмен.
Отодвинув кресло, она встала и подошла к окну. Дневной свет с трудом пробивался сквозь туман и расплывающиеся столбы дыма, валившего из печных труб.
Джентльмен. Что, собственно, означает это слово? Просто образованность и хорошие манеры? Или все-таки всегда подразумевались также и честь, и доброта, и галантность? Ей стало неловко. Разве Дав хоть раз проявил себя недостойным образом по отношению к ней? Но она выполняла миссию. Она своими глазами видела доказательства. И она по-прежнему подозревала, что он очень многое скрывает.
– В то время как я, кем бы я на самом деле ни была, в первую очередь должна быть авантюристкой, – откликнулась она, – иначе никогда бы не вторглась в вашу жизнь, облаченная в панталоны.
– Авантюристка? Ну, немного сильно сказано. Давай будем считать, что ты очень изобретательная – пусть к тому же и дерзкая, и безрассудная – молодая особа.
– Право! Опять комплименты? Я вчера грубила вам. Обвиняла вас в черствости, в бессердечии. На самом деле я о вас так не думаю.
Она слышала, как он подошел к столу, принялся листать бумаги.
– Мне бы очень хотелось услышать, что же вы на самом деле обо мне думаете, мадам.
– Я не думаю, что вы развратны и что легко бросаете возлюбленных. Не поэтому я не стану вашей любовницей.
– Не поэтому? – спросил он. – Тогда почему?
– Потому что я думаю, что на самом деле вы нечто совершенно противоположное. Я думаю, что вы человек, который слишком легко отдает свое сердце.
– В то время как вы, мадам, научились стеречь свое как какой-нибудь ужасный пиратский клад. Вы имели так много любовников?
Сердце ее громко бухало – слишком рискованная тема! Она вовсе не собиралась беседовать с ним ни о чем подобном и вдруг услышала свой собственный голос, который вдруг сам по себе, независимо от нее, заговорил:
– Один раз я решила, что влюбилась. После смерти моего мужа встретился один человек, которого я могла бы полюбить, а может, и любила...
– И что случилось?
Влажный отпечаток ее руки остался маленьким прозрачным оконцем на заиндевевшем стекле. «Я вижу долгую жизнь. Я вижу богатство. Я вижу маленькие печали и большие радости. Я вижу одну великую любовь, почти утраченную, но обретенную снова...»
– У нашей любви не могло быть будущего. Он аристократ. Положение обязывало его заключить блестящий брак, а не жениться на вдове без гроша за душой.
– Если бы он любил, он женился бы на тебе, невзирая ни на что, и не стал бы считаться с мнением света.
– Даже если бы он и пришел к подобному решению, я все равно не смогла бы выйти за него. Я недостаточно его любила. Неужели вы не понимаете? Я не умею любить всем сердцем. Я даже не уверена, что вообще способна на такое.
Она прижалась лбом к ледяному стеклу в ужасе от того, что чуть не сказала ему правду. Она совершенно забыла, что она здесь для того, чтобы манипулировать им и обманывать его. Какое безумие! Особенно учитывая то, что очаровать жертву и завлечь в свою постель было ее единственной задачей здесь!
– Ты хочешь сказать, что не собственную уязвимость хочешь защитить, а мою? – спросил он.
– Да, возможно! Сама не знаю. Вы, а не я, говорили, что любовь есть умение сердца.
Тихо ступая по ковру, он подошел к ней и встал за ее спиной.
– Позвольте мне, мадам, пойти на ужасный риск. Сильвия отерла холодный влажный лоб и повернулась к нему. «Честь, и доброта, и галантность. Настоящие ли они? Вдруг ты влюбишься в меня, Дав, а потом обнаружишь, что я предала тебя в руки Ившира – единственного человека, который по-настоящему ненавидит тебя, и единственного, кого я почти полюбила?»
– Могу ли я, невзирая на то что теперь лежит между нами, по-прежнему оставаться вашим секретарем?
Он улыбнулся.
– Ну конечно. Если я выгоню тебя, то навсегда утрачу шанс взыскать с тебя долг...
– Вы могли бы просто упрятать меня в долговую тюрьму Флит.
– ...равно как и всякую надежду добиться твоей благосклонности.
– Тщетная надежда, – честно предупредила она его. – Я боюсь близости между нами.
– Тогда мы обречены с вами и дальше играть в кошки-мышки, мадам. Я и далее буду учить вас, как быть мужчиной, пока вы по собственной воле не решите, что вам гораздо лучше вновь стать женщиной.
– Такого не произойдет. – Она вздернула подбородок и усмехнулась. – Слишком здорово – быть мужчиной.
– Прекрасно, – возвестил он. – Тогда попрошу вас пойти и переодеться в ваш потрепанный голубой камзол, потому что никак невозможно привести даму туда, куда мы сейчас пойдем.
Из дома они вышли укутанные в простые плащи и, сев в портшез, направились в старейшую часть Лондона.
Когда Сильвия выбралась из портшеза, Дав уже поджидал ее. Первый раз она видела, чтобы он вышел без парика. Лицо под треуголкой казалось обманчиво обыкновенным. Но он отнюдь не производил впечатления человека безобидного, хотя шпага с золотым эфесом, прелестный подарок Мег, осталась дома. В руке он нес тяжелую трость с медным набалдашником. Вероятно, внутри ее скрывалось лезвие. Она знала, что карманы его оттягивают заряженные пистолеты.
Он повернулся и зашагал вперед в полной уверенности, что она последует за ним. В лабиринте узких проулков и широких улиц кишмя кишели ремесленники и подмастерья, бродяги и праздношатающиеся.
На каждой улице стоял свой особенный запах: кожи, раскаленного металла или воска. Золотых дел мастера держались кучкой. Сапожники соперничали друге другом, выставляя свой товар на смежных витринах или лотках. Казалось, весь Лондон продавал и продавался тут, если не считать Лондона, который побирался, грязного, страшного, облаченного в лохмотья.
Сильвия ни на шаг не отставала от Дава, очень радуясь, что оделись они так неброско. Всякий рискнувший выйти в таком районе в одежде, свидетельствующей о благосостоянии, лишился бы содержимого своих карманов в одну минуту.
Шайка юнцов выскочила из бокового проулка. Дав стремительным движением задвинул Сильвию к какому-то крыльцу. Мальчишки, выкрикивая что-то оскорбительное, прошли мимо, грубо оттолкнув их, однако Дав и не подумал возмутиться.
– Отчего же вы не ринулись на защиту нашей чести? – спросила Сильвия.
– Какое отношение может иметь честь к разбуянившимся подмастерьям? – изумился он.
– Вы что же, спустите им такое поведение с рук? Кто-то завопил в голос. Она посмотрела через плечо.
Мальчишки перевернули жаровню с печеными яблоками и жадно пожирали рассыпавшиеся горячие, с сахаром и пряностями, плоды. Торговец яблоками вовсю размахивал дубиной, никому не причиняя особого вреда.
Вдруг яблоки замелькали в воздухе, повредив окна нескольких карет, сбили шляпы с двух лиц духовного звания.
Оборванные дети налетели, как рой ос, и принялись подбирать раздавленные яблоки с мостовой. Сильвия подавила в себе огорчение и гнев. Она ничего не могла сделать.
Сорванцы-подмастерья убежали прочь, бранясь как матросы и прикрывая свое отступление новым обстрелом продовольствием.
– Ты что, предлагаешь мне навести порядок на улицах Лондона в одиночку? – спросил Дав.
– Нет, но следовало же преподать мальчишкам урок. Может, если бы вы отвлекли их, тележка с яблоками осталась бы невредимой.
Он подхватил ее под локоть и потянул за собой в сторону, так как еще одна шайка подмастерьев бежала мимо, срывая время от времени шляпу или парик с голов взбешенных горожан. Дав потянул Сильвию за собой в узкий проулок, в котором торговали ношеным платьем.
– Так мне следовало кинуться на защиту ни в чем не повинного торговца яблоками и моей собственной мужской чести? – спросил Дав, протискиваясь мимо выставленных на продажу засаленных сюртуков.
– Необязательно, но не уверяйте меня, что такая мысль не мелькнула у вас в голове!
Он посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся.
– Передо мной стоял выбор: или, промолчав, позволить придурковатым юнцам спокойно пройти, или возмутиться их недостойным поведением и потребовать от них извинений, хотя никакого особенного урона они нам не нанесли, разве что достоинство унизили. Подобное вмешательство непременно привело бы к драке.
Сильвия пролезла мимо множества рубашек, висевших на длинной вешалке.
– Если бы дело дошло до кулачного боя, то, уверяю вас, я бы прекрасно проявила себя, держась в стороне и швыряя издалека различные предметы.
– Дрожу при одной такой мысли.
– Однако искушение-то было?
– Искушение – одно, а действие – совсем другое. Она не выдержала и засмеялась.
– Итак, осторожность оказалась главной составляющей доблести на сей раз? Но ей-богу, не могу вас за это винить. Если бы действительно дошло до драки, то видок бы у вас был похуже, чем у тех раздавленных печеных яблок. Вступая в одиночку в бой с дюжиной противников, невозможно рассчитывать на победу.
И все же она отвернулась.
– Я овдовела, – тихо отозвалась она. – Потом работала гувернанткой. Вы баловень лондонского общества, любовник прекрасной леди Грэнхем. Как я могу научить вас чему-либо?
Запахи влажной шерсти и чистого белья достигли его ноздрей. А за ними слабо угадывался влекущий аромат ее кожи.
– Возможно, мы могли бы научиться бесконечным восторгам друг у друга?
Она подняла на него глаза, в которых сквозила невеселая насмешка над собой.
– А как же леди Грэнхем? Ведь вы любили ее? Он ответил просто и правдиво:
– Я думал, что люблю. Но, вероятно, страсть, связывавшая нас, уже умерла и переродилась в дружбу. Иначе почему Мег решила закончить наш роман так публично, так безусловно, не оставив ни малейшего шанса для возвращения назад, как только у нее появился предлог? Женщины мудрее мужчин в таких делах.
Она вздохнула. Губы ее казались винно-красными в тусклом свете. Скрытая галстуком и высоким воротником шея ее словно ожидала поцелуев. Он сгорал от сильного возбуждения и желания.
– А теперь вы думаете, что желаете меня? – спросила она.
– Мы оба желаем друг друга. Какой смысл отрицать очевидное? Твой маскарад – какое-то безумие.
– Но это мое собственное безумие, – уточнила она.
– Если ты ляжешь в мою постель, то твой поступок тоже будет безумием.
Она покачала головой.
Он постарался, чтобы голос его дразнил, сулил безграничные наслаждения мягко, настойчиво.
– Просто поднимайся вслед за мной по лестнице, сбрось свой парик и камзол и не проходи мимо двери моей спальни.
Казалось, безрассудство охватило ее.
Предвкушение сладостным током побежало по его телу, отчего тяжело налились ладони и жарко запульсировало в паху.
– Я не могу так рисковать, – прошептала она.
– Какой тут риск? Секретарь не может быть полноправным партнером, а любовница всегда полноправна.
Он коснулся губами уголка ее рта очень нежно, чтобы она почувствовала, насколько он владеет собой, хотя язык его казался напитанным медом. Губы ее затрепетали, но она не ответила на его поцелуй. Хотя разгоряченная желанием кровь все еще заставляла ее кожу сиять, хотя трепет желания еще пронизывал губы, глаза уже выражали презрение. «Как, черт возьми, на уме может быть желание и презрение одновременно?»
– Боже! Дальше вы скажете, что еще ни разу не прискучили любовнице.
– А почему так важно, что я скажу дальше?
– В Грэнхем-Холле, когда я так неловко помешала вам, мне стало совершенно очевидно, что леди Грэнхем пригласила вас вновь в свою постель. И вы, вне всяких сомнений, приняли бы приглашение, если бы мое внезапное появление не сорвало вам все и на сей раз. А теперь вы просто обратили свои взоры на ближайшую женщину, которая могла бы согреть вашу постель.
– Полная чепуха, и ты прекрасно это знаешь!
– Как бы то ни было, в мои намерения не входит делать вам такое одолжение.
– Потому что ты считаешь, что я не способен любить тебя так, как ты того заслуживаешь?
– Как я того заслуживаю? И как? Может, вы и любили леди Грэнхем. Мне неизвестно. Но если и любили; то легко же вы расстаетесь со своими привязанностями!
«Простираю к Тебе руки мои; душа моя – к Тебе, как жаждущая земля».
Звеня ключом, Дав стал отпирать дверь.
– Вы вольны думать что хотите, мадам. Но прошу вас поверить только одному: я никогда не спал с леди Шарлоттой Рэмпол и никогда не стремился к такому счастью. И уж во всяком случае, я не разбивал ей сердце. Все самое интимное произошло на твоих глазах, тогда на обледенелой террасе, при луне. Ей-богу, Сильвия, с той самой минуты, как я увидел тебя, ты стала единственной женщиной, которую я желал.
Она вдруг поняла, что он говорит правду, от первого до последнего слова. Слова «единственной женщиной, которую я желал» ее потрясли.
Казалось, она отчаянно пытается скрыть свою уязвимость, которая, как она думала, способна погубить ее.
Дверь отворилась, и, оставив ее стоящей в дверях, Дав пошел прочь, сердито стуча подошвами по ступеням.
«Просто поднимайся вслед за мной по лестнице, сбрось свой парик и камзол и не проходи мимо двери моей спальни».
Но он знал, что она не придет. Несмотря на то что желание сжигает ее, она не придет.
Дав сорвал с себя парик и принялся метаться взад-вперед по своей темной спальне, как по клетке. Огромная постель ждала его.
Проклятие! Женщина, возможно, проникла в его дом с намерением погубить его?
«Никогда еще не ложился я в постель с врагом».
Он безжалостно подавил в себе желание и заставил себя думать.
Итак, она была и раньше знакома с Ивширом. Возможно, все произошло именно так, как она рассказывала, и они с герцогом действительно впервые встретились после памятного санного забега. Но вот зачем герцогу заговаривать с совершенно неизвестным ему мальчишкой? Неужели только ради того, чтобы посоветовать не связываться с известным повесой? Еще того хуже: городская резиденция Ившира – великолепный особняк, окруженный парком, – расположена рядом с домом номер восемнадцать. Или это – совпадение, или никакого совпадения здесь и в помине нет.
Все представлялось фантастичным, невозможным, но если его предположения верны, то Сильвия – участница заговора, который составился достаточно давно. Ее прибытие в Англию, встреча с леди Шарлоттой и последовавшее пари, по условиям которого необходимо похитить галстук совершенно незнакомого человека, как и та анонимная записка, адресованная Мег, – все цепи отнюдь не случайностей. Все спланировано с самого начала.
Он, сгорая от страсти, желал женщину, которая, возможно, принесет ему погибель. И Ившир стоит за всем этим.
Он подождал некоторое время, и когда она уже наверняка легла спать, тихонько проскользнул вниз и вышел на конюшенный двор.
Он прождал больше часа рядом с гнедым, который дремал, тихо и ровно дыша в темноте пахнущего сеном стойла, но Таннер Бринк так и не появился.
– Надеюсь, мадам, вы всю ночь умирали от нетерпения, – без всяких предисловий заявил Дав, входя на следующий день в свой кабинет.
Сильвия подняла глаза и, справившись с нервозностью, заставила себя держаться так, будто ничего не произошло. Дав сегодня оделся с изысканной простотой: угольно-черный камзол, шелковый жилет без вышивки цвета слоновой кости и ослепительной белизны кружева. Его собственные черные волосы небрежно спадали на лоб, а сзади он перевязал их шелковой лентой.
Сердце у нее так и подпрыгнуло, когда он улыбнулся и складки прорезали его лицо.
– От нетерпения? Почему бы? – спросила она.
– После небольшого недоразумения, которое произошло возле моих входных дверей вчера вечером, ты, надо думать, перестала бояться, что я могу просто выставить тебя?
– Немножко все же побаиваюсь и уж точно не жду такого поступка с нетерпением.
– Вы должны, мадам, с нетерпением ожидать от меня извинений. Я виноват перед вами. Я обещал вам прежде не проявлять назойливости, но не выполнил обещания.
– Но вам нет никакой необходимости извиняться, – заметила она. – Я вовсе не ханжа и не склонна к мигреням и обморокам.
Дав взглянул на нее из-под ресниц.
– Один обморок все же случился. У меня в спальне.
– Минутная слабость. Больше такого не повторится.
– Ей-богу! – проворчал он. – До сих пор не понимаю, отчего я тогда не воспользовался преимуществами своего положения, когда ты лежала в моей постели и находилась полностью в моей власти.
Она засмеялась.
– Я так и думала! Все ваши извинения – просто пустые слова.
– О нет! Извинения вполне настоящие. Просто мне придется извиниться еще раз, когда я в конце концов воспользуюсь своими преимуществами.
– Вы могли бы воспользоваться ими и ранее, – заверила она. – Когда мы впервые встретились, я хоть и не лежала в вашей постели, но меня привязали к ней, и я оставалась совершенно беспомощной.
– Ну, значит, тебе повезло, что я безупречный джентльмен.
Отодвинув кресло, она встала и подошла к окну. Дневной свет с трудом пробивался сквозь туман и расплывающиеся столбы дыма, валившего из печных труб.
Джентльмен. Что, собственно, означает это слово? Просто образованность и хорошие манеры? Или все-таки всегда подразумевались также и честь, и доброта, и галантность? Ей стало неловко. Разве Дав хоть раз проявил себя недостойным образом по отношению к ней? Но она выполняла миссию. Она своими глазами видела доказательства. И она по-прежнему подозревала, что он очень многое скрывает.
– В то время как я, кем бы я на самом деле ни была, в первую очередь должна быть авантюристкой, – откликнулась она, – иначе никогда бы не вторглась в вашу жизнь, облаченная в панталоны.
– Авантюристка? Ну, немного сильно сказано. Давай будем считать, что ты очень изобретательная – пусть к тому же и дерзкая, и безрассудная – молодая особа.
– Право! Опять комплименты? Я вчера грубила вам. Обвиняла вас в черствости, в бессердечии. На самом деле я о вас так не думаю.
Она слышала, как он подошел к столу, принялся листать бумаги.
– Мне бы очень хотелось услышать, что же вы на самом деле обо мне думаете, мадам.
– Я не думаю, что вы развратны и что легко бросаете возлюбленных. Не поэтому я не стану вашей любовницей.
– Не поэтому? – спросил он. – Тогда почему?
– Потому что я думаю, что на самом деле вы нечто совершенно противоположное. Я думаю, что вы человек, который слишком легко отдает свое сердце.
– В то время как вы, мадам, научились стеречь свое как какой-нибудь ужасный пиратский клад. Вы имели так много любовников?
Сердце ее громко бухало – слишком рискованная тема! Она вовсе не собиралась беседовать с ним ни о чем подобном и вдруг услышала свой собственный голос, который вдруг сам по себе, независимо от нее, заговорил:
– Один раз я решила, что влюбилась. После смерти моего мужа встретился один человек, которого я могла бы полюбить, а может, и любила...
– И что случилось?
Влажный отпечаток ее руки остался маленьким прозрачным оконцем на заиндевевшем стекле. «Я вижу долгую жизнь. Я вижу богатство. Я вижу маленькие печали и большие радости. Я вижу одну великую любовь, почти утраченную, но обретенную снова...»
– У нашей любви не могло быть будущего. Он аристократ. Положение обязывало его заключить блестящий брак, а не жениться на вдове без гроша за душой.
– Если бы он любил, он женился бы на тебе, невзирая ни на что, и не стал бы считаться с мнением света.
– Даже если бы он и пришел к подобному решению, я все равно не смогла бы выйти за него. Я недостаточно его любила. Неужели вы не понимаете? Я не умею любить всем сердцем. Я даже не уверена, что вообще способна на такое.
Она прижалась лбом к ледяному стеклу в ужасе от того, что чуть не сказала ему правду. Она совершенно забыла, что она здесь для того, чтобы манипулировать им и обманывать его. Какое безумие! Особенно учитывая то, что очаровать жертву и завлечь в свою постель было ее единственной задачей здесь!
– Ты хочешь сказать, что не собственную уязвимость хочешь защитить, а мою? – спросил он.
– Да, возможно! Сама не знаю. Вы, а не я, говорили, что любовь есть умение сердца.
Тихо ступая по ковру, он подошел к ней и встал за ее спиной.
– Позвольте мне, мадам, пойти на ужасный риск. Сильвия отерла холодный влажный лоб и повернулась к нему. «Честь, и доброта, и галантность. Настоящие ли они? Вдруг ты влюбишься в меня, Дав, а потом обнаружишь, что я предала тебя в руки Ившира – единственного человека, который по-настоящему ненавидит тебя, и единственного, кого я почти полюбила?»
– Могу ли я, невзирая на то что теперь лежит между нами, по-прежнему оставаться вашим секретарем?
Он улыбнулся.
– Ну конечно. Если я выгоню тебя, то навсегда утрачу шанс взыскать с тебя долг...
– Вы могли бы просто упрятать меня в долговую тюрьму Флит.
– ...равно как и всякую надежду добиться твоей благосклонности.
– Тщетная надежда, – честно предупредила она его. – Я боюсь близости между нами.
– Тогда мы обречены с вами и дальше играть в кошки-мышки, мадам. Я и далее буду учить вас, как быть мужчиной, пока вы по собственной воле не решите, что вам гораздо лучше вновь стать женщиной.
– Такого не произойдет. – Она вздернула подбородок и усмехнулась. – Слишком здорово – быть мужчиной.
– Прекрасно, – возвестил он. – Тогда попрошу вас пойти и переодеться в ваш потрепанный голубой камзол, потому что никак невозможно привести даму туда, куда мы сейчас пойдем.
Из дома они вышли укутанные в простые плащи и, сев в портшез, направились в старейшую часть Лондона.
Когда Сильвия выбралась из портшеза, Дав уже поджидал ее. Первый раз она видела, чтобы он вышел без парика. Лицо под треуголкой казалось обманчиво обыкновенным. Но он отнюдь не производил впечатления человека безобидного, хотя шпага с золотым эфесом, прелестный подарок Мег, осталась дома. В руке он нес тяжелую трость с медным набалдашником. Вероятно, внутри ее скрывалось лезвие. Она знала, что карманы его оттягивают заряженные пистолеты.
Он повернулся и зашагал вперед в полной уверенности, что она последует за ним. В лабиринте узких проулков и широких улиц кишмя кишели ремесленники и подмастерья, бродяги и праздношатающиеся.
На каждой улице стоял свой особенный запах: кожи, раскаленного металла или воска. Золотых дел мастера держались кучкой. Сапожники соперничали друге другом, выставляя свой товар на смежных витринах или лотках. Казалось, весь Лондон продавал и продавался тут, если не считать Лондона, который побирался, грязного, страшного, облаченного в лохмотья.
Сильвия ни на шаг не отставала от Дава, очень радуясь, что оделись они так неброско. Всякий рискнувший выйти в таком районе в одежде, свидетельствующей о благосостоянии, лишился бы содержимого своих карманов в одну минуту.
Шайка юнцов выскочила из бокового проулка. Дав стремительным движением задвинул Сильвию к какому-то крыльцу. Мальчишки, выкрикивая что-то оскорбительное, прошли мимо, грубо оттолкнув их, однако Дав и не подумал возмутиться.
– Отчего же вы не ринулись на защиту нашей чести? – спросила Сильвия.
– Какое отношение может иметь честь к разбуянившимся подмастерьям? – изумился он.
– Вы что же, спустите им такое поведение с рук? Кто-то завопил в голос. Она посмотрела через плечо.
Мальчишки перевернули жаровню с печеными яблоками и жадно пожирали рассыпавшиеся горячие, с сахаром и пряностями, плоды. Торговец яблоками вовсю размахивал дубиной, никому не причиняя особого вреда.
Вдруг яблоки замелькали в воздухе, повредив окна нескольких карет, сбили шляпы с двух лиц духовного звания.
Оборванные дети налетели, как рой ос, и принялись подбирать раздавленные яблоки с мостовой. Сильвия подавила в себе огорчение и гнев. Она ничего не могла сделать.
Сорванцы-подмастерья убежали прочь, бранясь как матросы и прикрывая свое отступление новым обстрелом продовольствием.
– Ты что, предлагаешь мне навести порядок на улицах Лондона в одиночку? – спросил Дав.
– Нет, но следовало же преподать мальчишкам урок. Может, если бы вы отвлекли их, тележка с яблоками осталась бы невредимой.
Он подхватил ее под локоть и потянул за собой в сторону, так как еще одна шайка подмастерьев бежала мимо, срывая время от времени шляпу или парик с голов взбешенных горожан. Дав потянул Сильвию за собой в узкий проулок, в котором торговали ношеным платьем.
– Так мне следовало кинуться на защиту ни в чем не повинного торговца яблоками и моей собственной мужской чести? – спросил Дав, протискиваясь мимо выставленных на продажу засаленных сюртуков.
– Необязательно, но не уверяйте меня, что такая мысль не мелькнула у вас в голове!
Он посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся.
– Передо мной стоял выбор: или, промолчав, позволить придурковатым юнцам спокойно пройти, или возмутиться их недостойным поведением и потребовать от них извинений, хотя никакого особенного урона они нам не нанесли, разве что достоинство унизили. Подобное вмешательство непременно привело бы к драке.
Сильвия пролезла мимо множества рубашек, висевших на длинной вешалке.
– Если бы дело дошло до кулачного боя, то, уверяю вас, я бы прекрасно проявила себя, держась в стороне и швыряя издалека различные предметы.
– Дрожу при одной такой мысли.
– Однако искушение-то было?
– Искушение – одно, а действие – совсем другое. Она не выдержала и засмеялась.
– Итак, осторожность оказалась главной составляющей доблести на сей раз? Но ей-богу, не могу вас за это винить. Если бы действительно дошло до драки, то видок бы у вас был похуже, чем у тех раздавленных печеных яблок. Вступая в одиночку в бой с дюжиной противников, невозможно рассчитывать на победу.