Страница:
– Один галстук – слишком мало и за кринолин, и за нижнюю юбку, – возмутилась она.
Наклонив свой бокал, она полила бургундское тонкой струйкой ему на грудь и начала слизывать вино с его кожи.
– Очень хорошо. – Он откинул голову в каком-то слепом восторге. – Ты только что отвоевала и мою рубашку в придачу, но я требую свою цену: и кринолин, и нижнюю юбку.
– Так сними их, – позволила она.
Ладони его легли на ее талию, пальцы принялись неловко теребить завязки и кружева, а губы искали ее пахнущий вином рот. Она трепетала в его объятиях и целовала его с безумной страстью. Обручи кринолина он отбросил в сторону, и шелковую юбку тоже, оставив ее облаченной в один только белый жесткий корсет и нижнюю кружевную сорочку.
– Пришла пора сливок, – объявил он.
– Но вы не исполнили свою часть договора, – проговорила она, протягивая обнаженную руку к хрустальному блюду. – Только исполнив все, вы сможете насладиться ощущением прохладных сбитых сливок, стекающих на голый живот.
– Ну разумеется, мадам. – Он снял и отбросил рубашку.
Она накренила хрустальное блюдо. Подслащенные, приправленные портвейном сбитые сливки проследовали тем же маршрутом, что и бургундское, и по ложбинке между мускулами стекли на живот. Она опустилась на колени и, шаля, слизнула сливки языком.
– Полагаю, – он схватил с подноса серебряный соусник с лимонно-медовой подливкой, – что мед, и вино, и сбитые сливки, и желание должны слиться в едином яростном и все-насыщающем пиршестве плоти.
– А если я позволю тебе все, ты расскажешь мне свои тайны? – Она не сводила с него глаз, похожих на лазурные озера. – Предашь ли ты свою душу в мои руки?
– Предам, предам, но не за одно это, – ответил он. – Только за любовь.
Неизведанные земли те, в которых страсть насмешничает и гипнотизирует, буйствует и поглощает, а возможности оказываются, в конце концов, все-таки исчерпаемыми.
В промежутках между едой, сном и любовью он рассказывал. После того как она обтерла его кожу влажной губкой, позволив также обмыть себя, и лежала, положив голову ему на плечо, как на подушку, а пальцы его ласкали нежный изгиб ее шеи и прелестную линию подбородка, он смотрел на колеблющееся пламя свечей на каминной полке и рассказывал всякие истории. Длинные, не слишком связные истории о своем детстве в Озерном краю. Небольшие историйки времен холостяцкой жизни в Лондоне. Он не ждал от нее ответных откровений.
– Там очень красиво, в краю, где я вырос, – говорил он. – Волшебный край. Совершенно дикие склоны долины Борроудейл навсегда запали мне в душу. Однако долгими зимними вечерами, когда ветер и дождь загоняли нас в дом, сердце мое стремилось к красоте иного рода: красоте живописи, скульптуры. Тогда мне казалось, что моим заветным желанием является сколотить состояние, чтобы коллекционировать искусство.
– Ну и как, получилось?
– Что получилось?
– Состояние сколотить.
– Маленькое, которое я и промотал позднее, преследуя уже не столь невинные цели. Сколотить настоящее состояние можно только ценой очень больших издержек в моральном плане.
– Не ограбив ближнего своего?
– Составление капитала предполагает множество моральных издержек. Это одна из них. Ни одно собрание живописи или скульптуры не стоит того.
– И ты стал коллекционировать женские сердца, – заметила она, – никогда по-настоящему не отдавая своего сердца ни одной из женщин.
Голос ее звучал так сонно, что он даже не ответил. Только поцеловал и не стал мешать ей спать. Наступило утро вторника, они уже успели смыть друг с друга осадок предыдущей ночи, когда личная тема всплыла в их разговоре снова. Он рассказывал о своей юности, о последних моментах невинности, когда простодушная дружба детских лет перерастала во что-то совершенно иное.
– Ты говоришь о любви, – напомнила Сильвия. – Я верю, что ты действительно любил леди Грэнхем, по крайней мере, немного любил. Но помимо детских влюбленностей, любил ли ты когда-нибудь кого-то еще?
Он стоял на коленях возле камина, раздувая огонь.
– Была одна дама, которую, как мне кажется, я мог бы полюбить, хотя Мег уже считалась моей возлюбленной в то время, а я никогда не изменял ей. Никогда.
– То есть как это, «кажется, мог бы полюбить»?
Дав вымыл руки и выставил таз за дверь. Сильвия села возле огня и, вытянув ноги, положила босые ступни на край решетки. В одежде мальчика такая поза казалась естественной и удобной, но сейчас, при обнаженных руках и плечах и при ее длинных ногах в шелковых чулках, украшенных лентами подвязок, эффект оказался поразительным.
– Я едва знал эту даму. – Во рту у него пересохло. – Я просто стал случайным свидетелем того, что произошло между ней и мужчиной, который позднее стал ее мужем. Она считала, что ненавидит его, однако сердце подсказывало ей, что любовь требует жертв, и не побоялась поставить все на карту.
Шея Сильвии стала заливаться краской.
– И мужчина оказался достойным подобной доблести с ее стороны?
– О да. Хотя он ни о чем и не подозревал в то время. Мужчины редко бывают внимательны.
Румянец Сильвии стал гуще.
– И ты считаешь, что я должна подобным же образом рискнуть ради тебя?
– Дав подошел к ней и стал за ее спиной. Погладил рукой ее волосы.
– Я же рискую ради тебя, – объяснил он.
– И, возможно, я уже влюблена в тебя, – призналась она, – и с самого начала была влюблена.
Сердце у него остановилось, потом подпрыгнуло и забилось сильно и быстро. Дав наклонился и поцеловал ее затылок.
– Но ты до сих пор не веришь, что просто любовь – уже само по себе достаточно?
– Не знаю, – она. – Вероятно, нужно снять еще один слой.
Еще один слой. Он стянул с себя штаны в обмен на ее корсет. В результате Дав остался совершенно обнаженным, в то время как на ней еще оставалась короткая белая сорочка. Тонкая, прозрачная сорочка скользила по ее бедрам и груди, как свет, пляшущий по поверхности воды, отчего она казалась самой невинностью.
За едой и в промежутках между занятиями любовью они говорили об искусстве, философии, литературе. Позже, когда он, в очередной раз отдышавшись, снова принялся за свои рассказы, она тоже начала кое-что рассказывать в ответ. Короткие истории из ее детства в Англии, которое она помнила смутно. Потом бегство ее семьи в Италию. Девичество в Италии, где лето бывает долгим и жарким, а зимой всего лишь прохладно. Она обучалась у итальянских монахинь и у частных учителей и полагала, как все молоденькие девушки, что вырастет, удачно выйдет замуж и будет рожать детей.
Она не рассказала ему ничего такого, что могло бы обличить ее, ничего из ее «другого прошлого», которое Таннер Бринк также с большим усердием скрывал от него, но все равно ее рассказы помогли ему очень многое понять.
– Я никогда и не думала, что снова смогу увидеть Англию, хотя в некотором смысле Англия всегда оставалась для меня своего рода землей обетованной, – говорила она. – Моя мать так никогда и не смогла забыть родину, равно как и принять Италию. Она все время говорила об английских розах и лесах, словно нигде в мире больше нет ни роз, ни лесов.
– Так что ты вернулась домой.
– Домой?! – отозвалась она. – Господи! Что за странная идея! Нет у меня никакого дома.
– Ты так говоришь, потому что в Англии ничего, кроме Лондона, не видела, да еще зимой, и такой гадкой зимой. Вот весной я покажу тебе...
– Весной меня здесь уже не будет, – перебила она его. – Я успею предать тебя задолго до наступления весны.
Однако ночью они, вымытые, наевшиеся и пресытившиеся любовью, уснули вместе в его постели, уютно прижавшись друг к другу. И ни одного слоя одежды между ними уже не оставалось.
Сильвия с трудом очнулась от сна, как если бы она тонула в своих сновидениях. Спина ее прижималась к его теплому животу, ноги их переплелись, а руки его обнимали ее за талию. Некоторое время она лежала неподвижно, наслаждаясь спокойствием и надежностью, исходившими от его тела. Вернулась домой. Ну что за глупость!
Стараясь не разбудить его, она высвободилась из объятий и села в постели.
Постепенно глаза ее стали различать предметы в комнате. Уже рассвело. Все здесь так опрятно, удобно, даже сорванные завесы полога он аккуратно сложил, также как и их разбросанную одежду. Уголь в камине почти прогорел, но в комнате еще тепло.
Он вздохнул во сне и пошевелил рукой, словно хотел дотянуться до нее. Она слезла с кровати, закуталась в его шлафрок и пошла в другой конец комнаты заняться камином. Скоро пламя вспыхнуло и запылало ярче.
Дав перевернулся. Она оглянулась на него. Свет ласково ложился на его сомкнутые веки и оливковую гладкую кожу. Подбородок его зарос преизрядной щетиной. Еще ночью щетина царапала ей кожу. Не осталось ничего от шалопая в серебряном парике и элегантном наряде. Он спал, как темный ангел, и взлохмаченные волосы спадали ему на уши.
– Ты не прав, – прошептала она, а предательские слезы обжигали и грозили политься ручьем. – Нагота гораздо уязвимее.
Сильвия смотрела, как он спит, и пыталась побороть желание забраться обратно к нему в постель, чтобы он овладел ею снова. Она опустила голову.
Когда она снова посмотрела на него, глаза его глядели прямо на нее.
– А, – сказал он. – Мой секретарь, подобно Авроре, хмуро смотрит на меня.
– Аврора никогда не хмурится, – промолвила она. – Рассвет всегда дарит только улыбками.
Дав откинул одеяло, соскочил с постели и, голый, подошел к двери. Даже после стольких дней у нее все еще захватывало дух при виде его обнаженного тела.
– Именно, – бросил он ей через плечо. – Хмурость Авроры неизбежно оказывается притворной, так как вслед за рассветом всегда наступает день, даже зимой.
Он схватил полотенце, прикрыл им бедра и, высунув голову в коридор, закричал что-то. Раздалось громкое топанье и торопливое шарканье.
– Боже, – закрыл он дверь. – Завтра вся кухонная прислуга получит прибавку к жалованью. Я только что потребовал для нас ванну.
Полчаса спустя он сам затащил ванну в комнату, а потом, таская из коридора ведро за ведром, наполнил ее.
– Залезайте, мадам, – скомандовал он. – Ванна для вас. Я не стану оскорблять вашу скромность, если от нее хоть что-то осталось, и займусь постелью.
Пока она мылась, он снял с кровати белье и застелил ее заново чистыми простынями. Потом вернулся и помог ей ополоснуть волосы. Поливая ей на голову чистой водой из кувшина, перебирал в пальцах ее мокрые пряди. Чувство, овладевшее ею в такой момент, было смесью невинности и самой что ни на есть греховной порочности. Ей захотелось, чтобы он продолжал прикасаться к ней и далее. Но он протянул ей большую купальную простыню.
Снова укутанная в его шлафрок, она уселась у огня, чтобы просушить волосы и выпить горячего кофе, он же опустошал и заполнял снова ванну, таская из коридора ведро за ведром. И наконец сам забрался в воду.
– Ничто так не успокаивает, – произнес он, – натруженные мышцы, как вода. Только умоляю вас, мадам, не спрашивайте, какие именно мышцы.
Она засмеялась и швырнула в него пустой чашкой. Расплескивая воду, он рванулся и поймал чашку в воздухе.
– Вот наказывает меня Господь за то, что я научил своего секретаря бросать!
– Радуйтесь, что не научили убивать.
– В этом и не было никакой необходимости, мадам. Я уже сражен. – И он с головой погрузился в воду, пуская пузыри как ребенок.
Сильвия подошла к ванне, чтобы забрать чашку, которую он поставил на пол возле. Он со смехом вынырнул на поверхность. Темная щетина вполне отчетливо обрисовывала контур его нижней челюсти – еще день-два, и у него появится настоящая бородка.
– У меня ни малейшего шанса, – возразила она. – Ты вовсе не сражен.
– Нет, сражен, – потер он мокрой ладонью по подбородку. – Но если тебе мало, что ты погубила мое сердце и желаешь умертвить мое тело, то пора тебе начать отрабатывать твой прокорм.
– Ах, так я еще прокорм не отработала?!
– Ваши ласки завоевали мое сердце и душу, мадам. Но они не могут пойти в счет вашего содержания. С другой стороны, вам, в качестве моего секретаря... – Она наклонила кувшин, но рука его быстро перехватила ее руку. – ...Вменяется в долг брить меня!
– Нет! – отказалась она.
– По-моему, я ясно высказался, когда нанимал вас, мистер Уайт, – проговорил Дав. – Вы осмелитесь пойти наперекор прямому приказу?
– Я думала, что мы покончили с секретарскими глупостями.
– Покончили? Так ты капитулируешь?
– Да ни за что!
Он вытер себе лицо полотенцем.
– Итак, перед тобой выбор: хочешь оставаться здесь в качестве моего секретаря – тогда брей!
– И вы позволите врагу приблизиться к вашему горлу с бритвой в руке?
– Ну, смотря какому врагу. Мои бритвенные принадлежности лежат вон там, на умывальнике.
Она подошла к умывальнику и открыла оправленную в медь шкатулку красного дерева.
Сильвия не могла отвести глаз от прямого лезвия, отточенного до смертоносной остроты.
– И вы не побоитесь подпустить меня с такой штукой к своему горлу?
– А чего мне бояться?
– Мне никогда в жизни не приходилось прежде брить мужчин. Что, если у меня рука дрогнет?
– Тогда я закончу свой земной путь в этой ванне, окровавленный и побежденный.
Держа бритву в руке, она подошла к ванне.
– Вы правда хотите стать первым мужчиной, побритым моей рукой?
Он ухмыльнулся и глубже ушел под воду.
– Я уже был первым во всем, что только имеет значение. Она наклонилась и прошептала ему в ухо:
– Полагаю, пройденные переживания оказались столь же новы для вас, как и мои для меня, сэр.
– И ты думаешь, что мужская гордость позволит мне признаться? Умоляю, побрей меня, прекрасная Сильвия, иначе вид мфего подбородка приведет в ужас дам и детей, а лошади, завидев меня, будут становиться на дыбы.
Он закрыл глаза.
– И что мне делать?
– Скрести той хорошенькой вещицей, что у тебя в руках, по моему лицу, убирая щетину. – Кивком головы он указал на умывальник. – Но сначала мыло.
– У тебя же есть мыло, – промолвила она.
– Необходимо мыло для бритья, мадам. Оно в футляре. Она возвратилась с мылом, намочила руки и принялась намыливать ему подбородок, взбивая пену. Перешла к колючим щекам, намылила нежные места ниже уха, шею. Она до мельчайших подробностей знала каждую черту его лица. Теперь она никогда не забудет ни одну из них, пока будет жива. Но тут он схватил ее руки в свои.
– Увы, как ни восхитительно прикосновение твоих рук, однако я не могу допустить, чтобы ты ободрала свои ладони. Кисточки предохраняют от этого.
Сильвия стерла мыло с рук. Ладони ее пощипывало. Сердце билось быстро и сильно.
– Почему ты сразу не сказал?
– Потому что ощущать прикосновение твоих ладоней к лицу так эротично. Позволь, я объясню...
Следуя его инструкциям, она взбила в чашке кисточкой пену.
– А теперь смертоносное лезвие? – спросила она, взяв в руки бритву.
– Да. Смертоносное лезвие.
Дав закинул голову на бортик, подставив горло и челюсть. Глаза его закрылись. Дыхание стало глубоким и ровным. Сильвия стояла над ним, держа бритву в руках. Смертоносное лезвие.
Она словно обратилась в камень. Словно стала одной из Девяти Дев, превращенных в гранит за то, что плясали в день субботний. Словно стала Длинной Мег, каменным утесом, чья острая вершина стремится в небо, навсегда утратив дар чувственного восприятия.
– Если мыло пересохнет, – подсказал он, – справиться с щетиной будет нелегко.
– А лезвие острое? – Голос ее прозвучал глухо.
– Острее, чем язычок сварливой жены. Если лезвие тупое, то можно ободрать все лицо. – Он взял тряпицу, которой мылся, и растянул ее между руками. – Попробуй-ка.
Она резанула с размаху, и ткань словно сама собой распалась на две аккуратные половинки. Лезвие замерло в нескольких дюймах выше его груди, как раз над сердцем. Она отшатнулась и выронила бритву, которая со стуком упала на пол.
– Ах, черт! А если бы я порезала тебя? Он открыл глаза и усмехнулся.
– Я бы, наверное, заметил.
– Ты совсем с ума сошел? Ты же мог истечь кровью! – И прежде чем он увидел в ее глазах слезы страха, сожаления, она быстро отвернулась и прошла к камину. – Сам брейся! Я не могу.
– Ну же, мадам! Неужели вы боитесь порезать меня? Ведь вы, кажется, собирались отправить меня на виселицу?
Она вытерла слезы.
– При повешении не льет кровища, как бургундское из разбитой бутылки.
– Однако результатом повешения тоже оказывается смерть.
Слезы все еще жгли ей глаза, но она взяла себя в руки.
– Логика, как общеизвестно, не является сильной стороной женщин, и твои рассуждения тоже небезупречны: ты знал, что я могу тебя порезать.
– Боже мой! Да я нисколько не сомневался, что порежешь. Так что я легко отделался.
Она повернулась к нему.
– Какого черта тебе вздумалось так рисковать?
– Мне стало интересно, мадам, проявители вы осторожность или убьете меня.
– О, я еще убью тебя, попозже, – пообещала она. – А перед тем подвергну пыткам. Но только не в ванне.
Вода плеснула, он откинулся на бортик.
– Ты уже подвергаешь меня пыткам, Сильвия. И премилым образом. Итак, мне придется отращивать бороду?
– Я принесу тебе зеркало. Ты вполне сможешь побриться сам. – Она взяла зеркало с умывальника и уставилась на отражение своего лица в нем. Кожа бледная, на щеках пятна лихорадочного румянца. – Я не боюсь зеркала, – проворчала она. – Но я очень боюсь тебя.
– Это не страх, – пояснил он. – Это любовь.
Дав окунул лицо в воду и смыл пену. Бородка в начальной стадии так и осталась темной тенью на подбородке. Он походил на бродягу. Сильвия стояла, держа зеркало в руках, и наблюдала за ним. Сердце ее билось сильно-сильно. Она понимала, что он прав.
После ванны, завтрака и продолжительной дискуссии на какую-то маловажную тему, какую именно, он потом и припомнить не мог, он снова увлек ее в постель, и остаток дня они провели, предаваясь любви. Когда он проснулся, она задумчиво смотрела на него, глаза ее потемнели, но она улыбалась.
– Ну разумеется, не происходило никакого ограбления в дороге, – заговорила она. – Ты, вероятно, и сам уже догадался. Все организовал герцог. А потому никакие контрабандисты нас не перевозили, только какие-то весьма сомнительные личности, которых нанял Ившир, благополучно перевезли нас с Бертой в Англию.
– Наверняка какие-нибудь кузены Таннера.
– Ты так думаешь?
– Если Таннер не связан также и с Ивширом, то какого черта он не рассказал мне всю правду про тебя? Он же должен знать правду. Однако существует еще возможность, что он просто решил, руководствуясь своими безумными идеями, что ты – моя судьба.
– Так, значит, ты заплатил мистеру Бринку, чтобы он узнал мое прошлое? И что он рассказал тебе? – осведомилась Сильвия.
– Только разные небылицы, как и ты, ведь и ты рассказывала мне небылицы, так?
– Я расскажу тебе правду сейчас, если хочешь, – предложила она.
– Да мне все равно. – Он притянул ее к себе и поцеловал.
Она отвечала поцелуями, не сдерживая себя ничем и выполняя его самые безумные желания до тех самых пор, пока они не пресытились любовью и потихоньку снова не погрузились в сон.
Уже стемнело: вечер среды. Сильвия спала, и волосы ее рассыпались по подушке как золото фей. Впервые за много-много месяцев он не отправится сегодня в Сент-Джонс. Дав зажег свечи, вновь растопил камин и подошел к окну.
Карета катила по заснеженной улице. Нашлась, значит, одна храбрая душа, рискнувшая выбраться наружу в такую погоду. Дав коснулся своего подбородка. На груди его и шее виднелись следы ее поцелуев. Он даже чувствовал еще сладостную тянущую боль в этих местах. Он знал, что его спина и плечи исцарапаны в порыве ее страсти.
В более спокойные моменты он и сам нежно куснул ее пару раз, но там, где никто никогда не увидит отметин и где синяки пропадут на следующий день. Никто прежде не научил ее простой, невинной любовной игре.
Вместе они создали в любви нечто уникальное и принадлежащее только им одним. Она опытна, однако пошла к нему, испытывая странно-невинную радость.
Однако ему жаль, что никто не научил ее игре. Значит, мужчины относились к ней равнодушно, просто используя в своих целях.
В груди его стал разгораться, как огонь, гнев собственника – чувство, которого он никогда не знал прежде. А значит, он проиграл, а Ившир выиграл, потому что Дав отдал ей все, и больше ему предложить нечего, разве что жизнь.
Он прижался лбом к холодному стеклу и почувствовал, как дрожь, подобно лезвию шпаги, пронзила его сердце.
– Что случилось? – раздался ее голос за спиной.
Он вздрогнул и обернулся. Сильвия стояла возле постели как валькирия. Золото ее волос рассыпалось по шлафроку.
– Что случилось, Дав? – прошептала она.
– Только то, что наше сражение подошло к концу. У меня не осталось больше оружия.
– Тебе не нужно оружие.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты победил, – кивнула она. – Я чувствую себя так, словно грудь моя разорвана и все внутренности наружу, как у Прометея. Я больше не могу притворяться. Ты победил.
– Нет, – заспорил он. – Никто не победил. И никто не проиграл. Мы на равных, Сильвия.
– Возможно, не совсем, – уточнила она. – Мне потребовалось все мое мужество до последней унции, для того чтобы открыться тебе. Несмотря ни на что, я верю тебе. К стыду своему, верю. И ничего не могу поделать. Ты можешь больше не бояться меня.
– А как же герцог?
– Впервые в жизни я полагаюсь на свое чутье. Я не знаю, что произошло с братом Ившира, но я не могу поверить, что ты – воплощенное зло или что ты мог поступить бесчестно. Что бы ты ни сказал мне, что бы ни открылось, я никогда не предам тебя. Обещаю.
Чутье – единственная причина, по которой он верил ей, и теперь по своей воле поставит их будущее на кон?
– Если бы ты знала правду о лорде Эдварде Вейне, ты преследовала бы его с не меньшей мстительностью, чем это делал я. Я не могу объяснить почему, так как дело касается не только меня. Мы должны поверить друг другу. Я люблю тебя, Сильвия.
Она улыбнулась ему с наигранной храбростью, от которой у него сжалось сердце.
– И ты даже раскроешь мне все свои оставшиеся тайны? Я готова рассказать тебе свои, даже про Ившира.
Сердце его сделало перебой, когда он подумал, что она сейчас лжет...
– У меня нет никаких тайн, которые могут привести на виселицу, хотя имеются тайны, которые безвозвратно погубят мою репутацию в свете. Если ты снова оденешься Джорджем, напялишь свой парик и штаны, я отведу тебя в Сити и покажу все.
– Ты можешь верить мне, – убедила она. – Ивширу придется самому заниматься своей вендеттой...
Громкий стук в дверь прервал ее на полуслове. Дав быстро подошел к двери и распахнул ее. В коридоре стоял мужчина. Снег лежал на его кротовом картузе.
– Беда, – предупредил Таннер Бринк.
Глава 15
Наклонив свой бокал, она полила бургундское тонкой струйкой ему на грудь и начала слизывать вино с его кожи.
– Очень хорошо. – Он откинул голову в каком-то слепом восторге. – Ты только что отвоевала и мою рубашку в придачу, но я требую свою цену: и кринолин, и нижнюю юбку.
– Так сними их, – позволила она.
Ладони его легли на ее талию, пальцы принялись неловко теребить завязки и кружева, а губы искали ее пахнущий вином рот. Она трепетала в его объятиях и целовала его с безумной страстью. Обручи кринолина он отбросил в сторону, и шелковую юбку тоже, оставив ее облаченной в один только белый жесткий корсет и нижнюю кружевную сорочку.
– Пришла пора сливок, – объявил он.
– Но вы не исполнили свою часть договора, – проговорила она, протягивая обнаженную руку к хрустальному блюду. – Только исполнив все, вы сможете насладиться ощущением прохладных сбитых сливок, стекающих на голый живот.
– Ну разумеется, мадам. – Он снял и отбросил рубашку.
Она накренила хрустальное блюдо. Подслащенные, приправленные портвейном сбитые сливки проследовали тем же маршрутом, что и бургундское, и по ложбинке между мускулами стекли на живот. Она опустилась на колени и, шаля, слизнула сливки языком.
– Полагаю, – он схватил с подноса серебряный соусник с лимонно-медовой подливкой, – что мед, и вино, и сбитые сливки, и желание должны слиться в едином яростном и все-насыщающем пиршестве плоти.
– А если я позволю тебе все, ты расскажешь мне свои тайны? – Она не сводила с него глаз, похожих на лазурные озера. – Предашь ли ты свою душу в мои руки?
– Предам, предам, но не за одно это, – ответил он. – Только за любовь.
Неизведанные земли те, в которых страсть насмешничает и гипнотизирует, буйствует и поглощает, а возможности оказываются, в конце концов, все-таки исчерпаемыми.
В промежутках между едой, сном и любовью он рассказывал. После того как она обтерла его кожу влажной губкой, позволив также обмыть себя, и лежала, положив голову ему на плечо, как на подушку, а пальцы его ласкали нежный изгиб ее шеи и прелестную линию подбородка, он смотрел на колеблющееся пламя свечей на каминной полке и рассказывал всякие истории. Длинные, не слишком связные истории о своем детстве в Озерном краю. Небольшие историйки времен холостяцкой жизни в Лондоне. Он не ждал от нее ответных откровений.
– Там очень красиво, в краю, где я вырос, – говорил он. – Волшебный край. Совершенно дикие склоны долины Борроудейл навсегда запали мне в душу. Однако долгими зимними вечерами, когда ветер и дождь загоняли нас в дом, сердце мое стремилось к красоте иного рода: красоте живописи, скульптуры. Тогда мне казалось, что моим заветным желанием является сколотить состояние, чтобы коллекционировать искусство.
– Ну и как, получилось?
– Что получилось?
– Состояние сколотить.
– Маленькое, которое я и промотал позднее, преследуя уже не столь невинные цели. Сколотить настоящее состояние можно только ценой очень больших издержек в моральном плане.
– Не ограбив ближнего своего?
– Составление капитала предполагает множество моральных издержек. Это одна из них. Ни одно собрание живописи или скульптуры не стоит того.
– И ты стал коллекционировать женские сердца, – заметила она, – никогда по-настоящему не отдавая своего сердца ни одной из женщин.
Голос ее звучал так сонно, что он даже не ответил. Только поцеловал и не стал мешать ей спать. Наступило утро вторника, они уже успели смыть друг с друга осадок предыдущей ночи, когда личная тема всплыла в их разговоре снова. Он рассказывал о своей юности, о последних моментах невинности, когда простодушная дружба детских лет перерастала во что-то совершенно иное.
– Ты говоришь о любви, – напомнила Сильвия. – Я верю, что ты действительно любил леди Грэнхем, по крайней мере, немного любил. Но помимо детских влюбленностей, любил ли ты когда-нибудь кого-то еще?
Он стоял на коленях возле камина, раздувая огонь.
– Была одна дама, которую, как мне кажется, я мог бы полюбить, хотя Мег уже считалась моей возлюбленной в то время, а я никогда не изменял ей. Никогда.
– То есть как это, «кажется, мог бы полюбить»?
Дав вымыл руки и выставил таз за дверь. Сильвия села возле огня и, вытянув ноги, положила босые ступни на край решетки. В одежде мальчика такая поза казалась естественной и удобной, но сейчас, при обнаженных руках и плечах и при ее длинных ногах в шелковых чулках, украшенных лентами подвязок, эффект оказался поразительным.
– Я едва знал эту даму. – Во рту у него пересохло. – Я просто стал случайным свидетелем того, что произошло между ней и мужчиной, который позднее стал ее мужем. Она считала, что ненавидит его, однако сердце подсказывало ей, что любовь требует жертв, и не побоялась поставить все на карту.
Шея Сильвии стала заливаться краской.
– И мужчина оказался достойным подобной доблести с ее стороны?
– О да. Хотя он ни о чем и не подозревал в то время. Мужчины редко бывают внимательны.
Румянец Сильвии стал гуще.
– И ты считаешь, что я должна подобным же образом рискнуть ради тебя?
– Дав подошел к ней и стал за ее спиной. Погладил рукой ее волосы.
– Я же рискую ради тебя, – объяснил он.
– И, возможно, я уже влюблена в тебя, – призналась она, – и с самого начала была влюблена.
Сердце у него остановилось, потом подпрыгнуло и забилось сильно и быстро. Дав наклонился и поцеловал ее затылок.
– Но ты до сих пор не веришь, что просто любовь – уже само по себе достаточно?
– Не знаю, – она. – Вероятно, нужно снять еще один слой.
Еще один слой. Он стянул с себя штаны в обмен на ее корсет. В результате Дав остался совершенно обнаженным, в то время как на ней еще оставалась короткая белая сорочка. Тонкая, прозрачная сорочка скользила по ее бедрам и груди, как свет, пляшущий по поверхности воды, отчего она казалась самой невинностью.
За едой и в промежутках между занятиями любовью они говорили об искусстве, философии, литературе. Позже, когда он, в очередной раз отдышавшись, снова принялся за свои рассказы, она тоже начала кое-что рассказывать в ответ. Короткие истории из ее детства в Англии, которое она помнила смутно. Потом бегство ее семьи в Италию. Девичество в Италии, где лето бывает долгим и жарким, а зимой всего лишь прохладно. Она обучалась у итальянских монахинь и у частных учителей и полагала, как все молоденькие девушки, что вырастет, удачно выйдет замуж и будет рожать детей.
Она не рассказала ему ничего такого, что могло бы обличить ее, ничего из ее «другого прошлого», которое Таннер Бринк также с большим усердием скрывал от него, но все равно ее рассказы помогли ему очень многое понять.
– Я никогда и не думала, что снова смогу увидеть Англию, хотя в некотором смысле Англия всегда оставалась для меня своего рода землей обетованной, – говорила она. – Моя мать так никогда и не смогла забыть родину, равно как и принять Италию. Она все время говорила об английских розах и лесах, словно нигде в мире больше нет ни роз, ни лесов.
– Так что ты вернулась домой.
– Домой?! – отозвалась она. – Господи! Что за странная идея! Нет у меня никакого дома.
– Ты так говоришь, потому что в Англии ничего, кроме Лондона, не видела, да еще зимой, и такой гадкой зимой. Вот весной я покажу тебе...
– Весной меня здесь уже не будет, – перебила она его. – Я успею предать тебя задолго до наступления весны.
Однако ночью они, вымытые, наевшиеся и пресытившиеся любовью, уснули вместе в его постели, уютно прижавшись друг к другу. И ни одного слоя одежды между ними уже не оставалось.
Сильвия с трудом очнулась от сна, как если бы она тонула в своих сновидениях. Спина ее прижималась к его теплому животу, ноги их переплелись, а руки его обнимали ее за талию. Некоторое время она лежала неподвижно, наслаждаясь спокойствием и надежностью, исходившими от его тела. Вернулась домой. Ну что за глупость!
Стараясь не разбудить его, она высвободилась из объятий и села в постели.
Постепенно глаза ее стали различать предметы в комнате. Уже рассвело. Все здесь так опрятно, удобно, даже сорванные завесы полога он аккуратно сложил, также как и их разбросанную одежду. Уголь в камине почти прогорел, но в комнате еще тепло.
Он вздохнул во сне и пошевелил рукой, словно хотел дотянуться до нее. Она слезла с кровати, закуталась в его шлафрок и пошла в другой конец комнаты заняться камином. Скоро пламя вспыхнуло и запылало ярче.
Дав перевернулся. Она оглянулась на него. Свет ласково ложился на его сомкнутые веки и оливковую гладкую кожу. Подбородок его зарос преизрядной щетиной. Еще ночью щетина царапала ей кожу. Не осталось ничего от шалопая в серебряном парике и элегантном наряде. Он спал, как темный ангел, и взлохмаченные волосы спадали ему на уши.
– Ты не прав, – прошептала она, а предательские слезы обжигали и грозили политься ручьем. – Нагота гораздо уязвимее.
Сильвия смотрела, как он спит, и пыталась побороть желание забраться обратно к нему в постель, чтобы он овладел ею снова. Она опустила голову.
Когда она снова посмотрела на него, глаза его глядели прямо на нее.
– А, – сказал он. – Мой секретарь, подобно Авроре, хмуро смотрит на меня.
– Аврора никогда не хмурится, – промолвила она. – Рассвет всегда дарит только улыбками.
Дав откинул одеяло, соскочил с постели и, голый, подошел к двери. Даже после стольких дней у нее все еще захватывало дух при виде его обнаженного тела.
– Именно, – бросил он ей через плечо. – Хмурость Авроры неизбежно оказывается притворной, так как вслед за рассветом всегда наступает день, даже зимой.
Он схватил полотенце, прикрыл им бедра и, высунув голову в коридор, закричал что-то. Раздалось громкое топанье и торопливое шарканье.
– Боже, – закрыл он дверь. – Завтра вся кухонная прислуга получит прибавку к жалованью. Я только что потребовал для нас ванну.
Полчаса спустя он сам затащил ванну в комнату, а потом, таская из коридора ведро за ведром, наполнил ее.
– Залезайте, мадам, – скомандовал он. – Ванна для вас. Я не стану оскорблять вашу скромность, если от нее хоть что-то осталось, и займусь постелью.
Пока она мылась, он снял с кровати белье и застелил ее заново чистыми простынями. Потом вернулся и помог ей ополоснуть волосы. Поливая ей на голову чистой водой из кувшина, перебирал в пальцах ее мокрые пряди. Чувство, овладевшее ею в такой момент, было смесью невинности и самой что ни на есть греховной порочности. Ей захотелось, чтобы он продолжал прикасаться к ней и далее. Но он протянул ей большую купальную простыню.
Снова укутанная в его шлафрок, она уселась у огня, чтобы просушить волосы и выпить горячего кофе, он же опустошал и заполнял снова ванну, таская из коридора ведро за ведром. И наконец сам забрался в воду.
– Ничто так не успокаивает, – произнес он, – натруженные мышцы, как вода. Только умоляю вас, мадам, не спрашивайте, какие именно мышцы.
Она засмеялась и швырнула в него пустой чашкой. Расплескивая воду, он рванулся и поймал чашку в воздухе.
– Вот наказывает меня Господь за то, что я научил своего секретаря бросать!
– Радуйтесь, что не научили убивать.
– В этом и не было никакой необходимости, мадам. Я уже сражен. – И он с головой погрузился в воду, пуская пузыри как ребенок.
Сильвия подошла к ванне, чтобы забрать чашку, которую он поставил на пол возле. Он со смехом вынырнул на поверхность. Темная щетина вполне отчетливо обрисовывала контур его нижней челюсти – еще день-два, и у него появится настоящая бородка.
– У меня ни малейшего шанса, – возразила она. – Ты вовсе не сражен.
– Нет, сражен, – потер он мокрой ладонью по подбородку. – Но если тебе мало, что ты погубила мое сердце и желаешь умертвить мое тело, то пора тебе начать отрабатывать твой прокорм.
– Ах, так я еще прокорм не отработала?!
– Ваши ласки завоевали мое сердце и душу, мадам. Но они не могут пойти в счет вашего содержания. С другой стороны, вам, в качестве моего секретаря... – Она наклонила кувшин, но рука его быстро перехватила ее руку. – ...Вменяется в долг брить меня!
– Нет! – отказалась она.
– По-моему, я ясно высказался, когда нанимал вас, мистер Уайт, – проговорил Дав. – Вы осмелитесь пойти наперекор прямому приказу?
– Я думала, что мы покончили с секретарскими глупостями.
– Покончили? Так ты капитулируешь?
– Да ни за что!
Он вытер себе лицо полотенцем.
– Итак, перед тобой выбор: хочешь оставаться здесь в качестве моего секретаря – тогда брей!
– И вы позволите врагу приблизиться к вашему горлу с бритвой в руке?
– Ну, смотря какому врагу. Мои бритвенные принадлежности лежат вон там, на умывальнике.
Она подошла к умывальнику и открыла оправленную в медь шкатулку красного дерева.
Сильвия не могла отвести глаз от прямого лезвия, отточенного до смертоносной остроты.
– И вы не побоитесь подпустить меня с такой штукой к своему горлу?
– А чего мне бояться?
– Мне никогда в жизни не приходилось прежде брить мужчин. Что, если у меня рука дрогнет?
– Тогда я закончу свой земной путь в этой ванне, окровавленный и побежденный.
Держа бритву в руке, она подошла к ванне.
– Вы правда хотите стать первым мужчиной, побритым моей рукой?
Он ухмыльнулся и глубже ушел под воду.
– Я уже был первым во всем, что только имеет значение. Она наклонилась и прошептала ему в ухо:
– Полагаю, пройденные переживания оказались столь же новы для вас, как и мои для меня, сэр.
– И ты думаешь, что мужская гордость позволит мне признаться? Умоляю, побрей меня, прекрасная Сильвия, иначе вид мфего подбородка приведет в ужас дам и детей, а лошади, завидев меня, будут становиться на дыбы.
Он закрыл глаза.
– И что мне делать?
– Скрести той хорошенькой вещицей, что у тебя в руках, по моему лицу, убирая щетину. – Кивком головы он указал на умывальник. – Но сначала мыло.
– У тебя же есть мыло, – промолвила она.
– Необходимо мыло для бритья, мадам. Оно в футляре. Она возвратилась с мылом, намочила руки и принялась намыливать ему подбородок, взбивая пену. Перешла к колючим щекам, намылила нежные места ниже уха, шею. Она до мельчайших подробностей знала каждую черту его лица. Теперь она никогда не забудет ни одну из них, пока будет жива. Но тут он схватил ее руки в свои.
– Увы, как ни восхитительно прикосновение твоих рук, однако я не могу допустить, чтобы ты ободрала свои ладони. Кисточки предохраняют от этого.
Сильвия стерла мыло с рук. Ладони ее пощипывало. Сердце билось быстро и сильно.
– Почему ты сразу не сказал?
– Потому что ощущать прикосновение твоих ладоней к лицу так эротично. Позволь, я объясню...
Следуя его инструкциям, она взбила в чашке кисточкой пену.
– А теперь смертоносное лезвие? – спросила она, взяв в руки бритву.
– Да. Смертоносное лезвие.
Дав закинул голову на бортик, подставив горло и челюсть. Глаза его закрылись. Дыхание стало глубоким и ровным. Сильвия стояла над ним, держа бритву в руках. Смертоносное лезвие.
Она словно обратилась в камень. Словно стала одной из Девяти Дев, превращенных в гранит за то, что плясали в день субботний. Словно стала Длинной Мег, каменным утесом, чья острая вершина стремится в небо, навсегда утратив дар чувственного восприятия.
– Если мыло пересохнет, – подсказал он, – справиться с щетиной будет нелегко.
– А лезвие острое? – Голос ее прозвучал глухо.
– Острее, чем язычок сварливой жены. Если лезвие тупое, то можно ободрать все лицо. – Он взял тряпицу, которой мылся, и растянул ее между руками. – Попробуй-ка.
Она резанула с размаху, и ткань словно сама собой распалась на две аккуратные половинки. Лезвие замерло в нескольких дюймах выше его груди, как раз над сердцем. Она отшатнулась и выронила бритву, которая со стуком упала на пол.
– Ах, черт! А если бы я порезала тебя? Он открыл глаза и усмехнулся.
– Я бы, наверное, заметил.
– Ты совсем с ума сошел? Ты же мог истечь кровью! – И прежде чем он увидел в ее глазах слезы страха, сожаления, она быстро отвернулась и прошла к камину. – Сам брейся! Я не могу.
– Ну же, мадам! Неужели вы боитесь порезать меня? Ведь вы, кажется, собирались отправить меня на виселицу?
Она вытерла слезы.
– При повешении не льет кровища, как бургундское из разбитой бутылки.
– Однако результатом повешения тоже оказывается смерть.
Слезы все еще жгли ей глаза, но она взяла себя в руки.
– Логика, как общеизвестно, не является сильной стороной женщин, и твои рассуждения тоже небезупречны: ты знал, что я могу тебя порезать.
– Боже мой! Да я нисколько не сомневался, что порежешь. Так что я легко отделался.
Она повернулась к нему.
– Какого черта тебе вздумалось так рисковать?
– Мне стало интересно, мадам, проявители вы осторожность или убьете меня.
– О, я еще убью тебя, попозже, – пообещала она. – А перед тем подвергну пыткам. Но только не в ванне.
Вода плеснула, он откинулся на бортик.
– Ты уже подвергаешь меня пыткам, Сильвия. И премилым образом. Итак, мне придется отращивать бороду?
– Я принесу тебе зеркало. Ты вполне сможешь побриться сам. – Она взяла зеркало с умывальника и уставилась на отражение своего лица в нем. Кожа бледная, на щеках пятна лихорадочного румянца. – Я не боюсь зеркала, – проворчала она. – Но я очень боюсь тебя.
– Это не страх, – пояснил он. – Это любовь.
Дав окунул лицо в воду и смыл пену. Бородка в начальной стадии так и осталась темной тенью на подбородке. Он походил на бродягу. Сильвия стояла, держа зеркало в руках, и наблюдала за ним. Сердце ее билось сильно-сильно. Она понимала, что он прав.
После ванны, завтрака и продолжительной дискуссии на какую-то маловажную тему, какую именно, он потом и припомнить не мог, он снова увлек ее в постель, и остаток дня они провели, предаваясь любви. Когда он проснулся, она задумчиво смотрела на него, глаза ее потемнели, но она улыбалась.
– Ну разумеется, не происходило никакого ограбления в дороге, – заговорила она. – Ты, вероятно, и сам уже догадался. Все организовал герцог. А потому никакие контрабандисты нас не перевозили, только какие-то весьма сомнительные личности, которых нанял Ившир, благополучно перевезли нас с Бертой в Англию.
– Наверняка какие-нибудь кузены Таннера.
– Ты так думаешь?
– Если Таннер не связан также и с Ивширом, то какого черта он не рассказал мне всю правду про тебя? Он же должен знать правду. Однако существует еще возможность, что он просто решил, руководствуясь своими безумными идеями, что ты – моя судьба.
– Так, значит, ты заплатил мистеру Бринку, чтобы он узнал мое прошлое? И что он рассказал тебе? – осведомилась Сильвия.
– Только разные небылицы, как и ты, ведь и ты рассказывала мне небылицы, так?
– Я расскажу тебе правду сейчас, если хочешь, – предложила она.
– Да мне все равно. – Он притянул ее к себе и поцеловал.
Она отвечала поцелуями, не сдерживая себя ничем и выполняя его самые безумные желания до тех самых пор, пока они не пресытились любовью и потихоньку снова не погрузились в сон.
Уже стемнело: вечер среды. Сильвия спала, и волосы ее рассыпались по подушке как золото фей. Впервые за много-много месяцев он не отправится сегодня в Сент-Джонс. Дав зажег свечи, вновь растопил камин и подошел к окну.
Карета катила по заснеженной улице. Нашлась, значит, одна храбрая душа, рискнувшая выбраться наружу в такую погоду. Дав коснулся своего подбородка. На груди его и шее виднелись следы ее поцелуев. Он даже чувствовал еще сладостную тянущую боль в этих местах. Он знал, что его спина и плечи исцарапаны в порыве ее страсти.
В более спокойные моменты он и сам нежно куснул ее пару раз, но там, где никто никогда не увидит отметин и где синяки пропадут на следующий день. Никто прежде не научил ее простой, невинной любовной игре.
Вместе они создали в любви нечто уникальное и принадлежащее только им одним. Она опытна, однако пошла к нему, испытывая странно-невинную радость.
Однако ему жаль, что никто не научил ее игре. Значит, мужчины относились к ней равнодушно, просто используя в своих целях.
В груди его стал разгораться, как огонь, гнев собственника – чувство, которого он никогда не знал прежде. А значит, он проиграл, а Ившир выиграл, потому что Дав отдал ей все, и больше ему предложить нечего, разве что жизнь.
Он прижался лбом к холодному стеклу и почувствовал, как дрожь, подобно лезвию шпаги, пронзила его сердце.
– Что случилось? – раздался ее голос за спиной.
Он вздрогнул и обернулся. Сильвия стояла возле постели как валькирия. Золото ее волос рассыпалось по шлафроку.
– Что случилось, Дав? – прошептала она.
– Только то, что наше сражение подошло к концу. У меня не осталось больше оружия.
– Тебе не нужно оружие.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты победил, – кивнула она. – Я чувствую себя так, словно грудь моя разорвана и все внутренности наружу, как у Прометея. Я больше не могу притворяться. Ты победил.
– Нет, – заспорил он. – Никто не победил. И никто не проиграл. Мы на равных, Сильвия.
– Возможно, не совсем, – уточнила она. – Мне потребовалось все мое мужество до последней унции, для того чтобы открыться тебе. Несмотря ни на что, я верю тебе. К стыду своему, верю. И ничего не могу поделать. Ты можешь больше не бояться меня.
– А как же герцог?
– Впервые в жизни я полагаюсь на свое чутье. Я не знаю, что произошло с братом Ившира, но я не могу поверить, что ты – воплощенное зло или что ты мог поступить бесчестно. Что бы ты ни сказал мне, что бы ни открылось, я никогда не предам тебя. Обещаю.
Чутье – единственная причина, по которой он верил ей, и теперь по своей воле поставит их будущее на кон?
– Если бы ты знала правду о лорде Эдварде Вейне, ты преследовала бы его с не меньшей мстительностью, чем это делал я. Я не могу объяснить почему, так как дело касается не только меня. Мы должны поверить друг другу. Я люблю тебя, Сильвия.
Она улыбнулась ему с наигранной храбростью, от которой у него сжалось сердце.
– И ты даже раскроешь мне все свои оставшиеся тайны? Я готова рассказать тебе свои, даже про Ившира.
Сердце его сделало перебой, когда он подумал, что она сейчас лжет...
– У меня нет никаких тайн, которые могут привести на виселицу, хотя имеются тайны, которые безвозвратно погубят мою репутацию в свете. Если ты снова оденешься Джорджем, напялишь свой парик и штаны, я отведу тебя в Сити и покажу все.
– Ты можешь верить мне, – убедила она. – Ивширу придется самому заниматься своей вендеттой...
Громкий стук в дверь прервал ее на полуслове. Дав быстро подошел к двери и распахнул ее. В коридоре стоял мужчина. Снег лежал на его кротовом картузе.
– Беда, – предупредил Таннер Бринк.
Глава 15
– Мистер Бринк! – обратился к нему Дав. – Мне как раз надо переговорить с вами.
Цыган поморщился.
– Некогда разговаривать. Том Хенли сбежал. Думаю, вам лучше отправиться в печатню прямо сейчас. Абдиэля брать неразумно. Я привел пони.
– Сколько?
– Трех. – Таннер Бринк кивком указал на Сильвию. – По одному пони для нас и еще для вашего секретаря.
– Несмотря на то что она все время работала на герцога? Несмотря на то что ты солгал мне и не рассказал, что на самом деле узнали твои кузены о ней во Франции?
Таннер пожал плечами, ухмыльнулся, потер пальцем кончик носа. И подмигнул Сильвии.
– Она не причинит вам вреда. И я тоже.
– Верю, – ответил Дав. – Но, выходит, пока мы с ней занимались своими делами, мой славный Том Хенли, специалист по подделыванию документов, завел делишки на стороне? И ты, бессовестный негодяй, предлагаешь мне взять с собой моего секретаря, чтобы она увидела, в чем именно состояли мои делишки?
– Ну конечно, мне следует поехать, – подхватила Сильвия, а в сердце ее отдавалось эхом: «Верю».
– А если я скажу, что поездка опасна?
– Теперь, когда я на твоей стороне, я обязательно поеду.
– Очень хорошо. – Его улыбка согрела ее как солнце. – Мы можем смело предположить, что, если дойдет до худшего, Ившир тебя выручит.
Душа ее открывалась навстречу ему, как роза распускает свои лепестки навстречу солнцу. Кровь ее гудела.
Готова ли она рискнуть всем и отбросить всякое благоразумие перед лицом новых безумных чувств?
«Да, – ответило ее сердце. – Да. Да. Я рискну всем. Я вручу свою судьбу в его утонченные руки, и будь что будет! Я люблю его...»
Вооруженный шпагой и пистолетами, Дав ехал впереди. Таннер Бринк следовал за Сильвией по пятам. Она оделась в костюм Джорджа, Дав же, без парика и с темной щетиной на подбородке, ничем не отличался от любого негодяя отменно дурной репутации, во множестве шатавшихся по всей Англии.
Снег засыпал город. Казалось, Лондон завален целыми грудами хлопка, приготовленного для отправки в обе Индии. Пони трусили по улице, как по темному тоннелю, а снег все падал. На сей раз они двигались иным, возможно, более прямым, маршрутом. Пока сонный стук водяного колеса, лениво плескавшего водой, не достиг ее слуха, она совершенно не представляла, где они находятся.
Цыган поморщился.
– Некогда разговаривать. Том Хенли сбежал. Думаю, вам лучше отправиться в печатню прямо сейчас. Абдиэля брать неразумно. Я привел пони.
– Сколько?
– Трех. – Таннер Бринк кивком указал на Сильвию. – По одному пони для нас и еще для вашего секретаря.
– Несмотря на то что она все время работала на герцога? Несмотря на то что ты солгал мне и не рассказал, что на самом деле узнали твои кузены о ней во Франции?
Таннер пожал плечами, ухмыльнулся, потер пальцем кончик носа. И подмигнул Сильвии.
– Она не причинит вам вреда. И я тоже.
– Верю, – ответил Дав. – Но, выходит, пока мы с ней занимались своими делами, мой славный Том Хенли, специалист по подделыванию документов, завел делишки на стороне? И ты, бессовестный негодяй, предлагаешь мне взять с собой моего секретаря, чтобы она увидела, в чем именно состояли мои делишки?
– Ну конечно, мне следует поехать, – подхватила Сильвия, а в сердце ее отдавалось эхом: «Верю».
– А если я скажу, что поездка опасна?
– Теперь, когда я на твоей стороне, я обязательно поеду.
– Очень хорошо. – Его улыбка согрела ее как солнце. – Мы можем смело предположить, что, если дойдет до худшего, Ившир тебя выручит.
Душа ее открывалась навстречу ему, как роза распускает свои лепестки навстречу солнцу. Кровь ее гудела.
Готова ли она рискнуть всем и отбросить всякое благоразумие перед лицом новых безумных чувств?
«Да, – ответило ее сердце. – Да. Да. Я рискну всем. Я вручу свою судьбу в его утонченные руки, и будь что будет! Я люблю его...»
Вооруженный шпагой и пистолетами, Дав ехал впереди. Таннер Бринк следовал за Сильвией по пятам. Она оделась в костюм Джорджа, Дав же, без парика и с темной щетиной на подбородке, ничем не отличался от любого негодяя отменно дурной репутации, во множестве шатавшихся по всей Англии.
Снег засыпал город. Казалось, Лондон завален целыми грудами хлопка, приготовленного для отправки в обе Индии. Пони трусили по улице, как по темному тоннелю, а снег все падал. На сей раз они двигались иным, возможно, более прямым, маршрутом. Пока сонный стук водяного колеса, лениво плескавшего водой, не достиг ее слуха, она совершенно не представляла, где они находятся.