Страница:
– Люби ее. Твоя любовь свяжет ее, обеспечит ее преданность, что бы она там о тебе ни думала.
– Будучи человеком, в должной мере наделенным смирением, но не слишком обремененным скромностью, я примерно так и думал. Она стала моей любовницей, но по-прежнему намерена предать меня.
– Тогда соблазни ее снова, соблазняй до тех пор, пока все сомнения не будут разбиты в куски перед лицом ее страсти. Если ты не станешь сдерживаться, она превратится в твою рабыню. – Мег улыбнулась ему.
– Полагаю, ты не ждешь от меня подобающего ответа? Ты источала пламя, на которое летел мотылек, Мег.
– И таким образом мы истребили друг друга? Я больше не влюблена в тебя, Дав. – Мег отхлебнула вина. Губы ее окрасились красным и показались окровавленными. Улыбка ее превратилась в кривую усмешку. – Но умоляю вас хранить тайну. Моя репутация слишком сильно пострадает, если о ней прознают в свете.
– Найди себе мужчину, достойного твоей любви, Мег, кого-то, кто по-настоящему стал бы тебе ровней.
– Коли уж я отослала Хартшема прочь, может, мне стоит позаигрывать с Ивширом? – Она отвернулась, чтобы скрыть свои истинные чувства. – Возможно, герцога удастся убедить оставить его безумную затею.
– Очень сомневаюсь, что на уме у него сейчас флирт. Его милость занят – шпаги полирует.
– Потому что нет ничего лучше хорошей, шумной, потной драки для умиротворения растревоженной мужской души? Ну, дуэль по крайней мере поможет вам избавиться от дурной крови – той, что вам вечно в голову ударяет.
– Увы, Мег, речь идет о настоящей крови и настоящей ненависти. Никто из нас не заслуживает смерти, и менее всего Ившир.
Тонкие морщины прорезали ее прекрасный лоб.
– А ты не очень хорошо владеешь шпагой, чтобы в ходе дуэли загнать его в безвыходное положение, и поговорить с ним, заставить образумиться?
– Возможно. И такой опыт вполне может иметь смертельный исход.
– Но тогда, кроме как бросить моего агнца львам, что же я могу сделать?
Он наклонился и поцеловал ее.
– Мне бы очень хотелось увидеть своего секретаря одетым как подобает леди. Пришли платья в мой городской дом.
Мег так удивилась, что даже рассмеялась.
– Неужели она наденет их?
Возле самой двери он отвесил ей поклон, позволив себе вложить в движение чуть больше не лишенной остроумия изысканности, отчего менее стойкая женщина непременно упала бы в обморок.
– Она их наденет, – заверил он. – И дорого же мне все обойдется!
Дав вернулся домой поздно в глубокой задумчивости. От холодного моросящего дождя мокрые тротуары отсвечивали в уличных фонарях, масло которых издавало шипение. Господи, как же надоела зима!
– Мне бы так хотелось, чтобы стало тепло, – произнес он, обращаясь к масляному фонарю, который чадил возле его входной двери. – Мне бы так хотелось яркого солнца. Мне бы так хотелось вести добродетельную жизнь, с чистой совестью и без всяких интриг.
В доме царила тишина. Все домочадцы, повинуясь его приказу, давно легли спать.
«Но я не делаю ничего такого, за что меня можно повесить».
Это была правда. Однако он делал вещи, из-за которых лондонское общество могло отвернуться от него, тем самым лишив средств к существованию, не говоря уже о благотворительных пожертвованиях для Сент-Джонса. Конечно, дамы будут в шоке, но эротические брошюры – отнюдь не самое ужасное среди прочих дискредитирующих его занятий.
Он стянул с себя влажную шляпу и взлетел вверх по лестнице, перескакивая черездве ступеньки. В сонном коридоре стояла тишина и пахло воском, которым натерли пол. Узкая полоска света из-под двери его спальни отсвечивала на деревянном полу.
Берта? Вряд ли, после того случая! А значит...
Он открыл дверь.
Она повернулась лицом к нему. Словно удар грома раздался в комнате.
– А, – промолвил он. – Так мы продолжаем играть в наши игры?
Мерцающая и струящаяся в свете свечей тончайшая серебристая ткань сзади ниспадала с плеч, спереди же образовывала складки, переходя в длинный лиф, украшенный крошечными, расшитыми жемчугом бантиками. В глубоком вырезе сверкала белизной ее кожа, поднимались нежные округлости грудей. Сияющее золото волос изображало высокую прическу, открывавшую белое лицо и лазуритовые глаза, сейчас мятежно-темные.
Сладостная дрожь прошла по его телу, и кровь горячо прилила к паху.
– Я стала счастливой обладательницей нескольких платьев, – уведомила Сильвия. – Вы действительно не догадывались, что я их сразу же все и перемеряю?
Коробки прибыли ранее тем же вечером.
«Мой дорогой мистер Уайт, —гласила записка Мег. – Мистер Давенби, будучи в расстроенных чувствах, поделился вашей тайной с дружественно расположенной к нему особой, которая определенно не скажет о том ни одной душе. Эта дружественно расположенная особа и очарована, и заинтригована одновременно, но осмеливается предположить, что, если в ваши намерения и в самом деле входит поработить его и раскрыть его тайны, вы обнаружите, что этот подарок гораздо эффективнее панталон. Мег Грэнхем».
С помощью Берты она распаковала коробки, и на свет явились темно-синий атлас и парча цвета слоновой кости, ярко-желтый, как лютик, шелк и серебристый тюль. Мерцающий каскад роскошных тканей обрушился ей на колени, в то время как француженка, восторженно восклицая, вынимала платье за платьем. В другой коробке лежали нижние юбки, корсеты, веера, чулки и туфли...
Она достаточно повидала в жизни, чтобы понимать, что наступает момент, когда невозможно уйти от своей судьбы.
Ароматизированная ванна. Душистая пудра. Чуточку румян на бледные щеки и губы, которые дрожали от чудовищной гнусности того, что она сейчас делала. Чуточку духов на шею и между грудей, на сгибы локтей и между ног. Нижняя сорочка с кружевной отделкой на рукавах. Корсет, старательно затянутый Бертой, чтобы талия казалась осиной. Нижнее платье, верхнее платье, тщательно расправленные складки. Подвязки из синей ленты, с крошечными букетиками шелковых фиалок, повязанные выше колена. Укладывание волос, зачесанных наверх, на которые затем водружается словно игрушечный кружевной чепец с длинными лентами.
И, наконец, серебряные туфельки с нежно-розовыми розетками и красными каблуками. Изящные туфельки сирены.
Графиня Сильвия Джорджиана де Монтеврэ смотрела на нее из зеркала. Ей и прежде приходилось использовать такую оболочку, для того чтобы завлекать мужчин и выведывать их тайны.
Дав, может, и простит ей шпионство. Возможно, он даже простит ей предательство, ее работу на Ившира. Но простит ли он когда-нибудь ей это?
Он закрыл дверь. Парик обрамлял его лицо, и, как всегда, бросался в глаза поразительный контраст между его смуглой кожей и официальным модным лоском. Не отрывая от нее взгляда, Дав открыл табакерку и элегантно взял понюшку.
– Мне и в голову не приходило, что такие платья могут тебя чем-то огорчить, – предположил он. – Хотя результат великолепный.
Корсет сжимал ребра так, что было трудно дышать. Она совершенно забыла, как тяжел шлейф и как вес его давит на плечи, забыла про то, что ее руки, втиснутые в узкие рукава, не могут теперь подняться выше плеч. Но только броня платья, и корсета, и нижних юбок сделает задуманное возможным.
– Вы попросили леди Грэнхем прислать платья? – осведомилась она.
– Так как нам предстоит дуэль, мадам, мне показалось, что будет только справедливо, если я предоставлю вам выбор оружия. Вы ведь могли не принимать подарка.
Веер ее затрепетал. Ленты на шее и груди всколыхнулись.
– Я работаю на вашего врага. И намерена использовать любое оружие, которое окажется в моем распоряжении.
– Очень рад слышать, – он. – Все прочие дамы, почтившие эту комнату своим присутствием, также оказывались в моей постели задолго до наступления утра.
Цокая красными каблуками, она пошла, продолжая обмахиваться веером. Свет и тени заиграли на ее лице.
– Когда-нибудь такое должно же впервые не случиться.
– О нет, Сильвия, – возразил он. – Не должно. Краска залила ее шею.
– Вы полагаете, что я не в состоянии отказать вам?
– Конечно, ты можешь отказать мне. Но ты не сможешь противостоять огню, который опаляет все в этой комнате. Не сможешь противостоять пламени, которое бежит в нашей крови. Особенно если ты собираешься использовать свое тело в качестве шпаги, которая должна добраться до моего сердца.
– А для чего вы хотите использовать свое?
– Для того чтобы убедить тебя довериться мне. Она остановилась перед ним и закрыла свой веер.
– А если бы мы поменялись местами, вы бы доверились мне?
– Вероятно, нет. Но, возможно, я бы и пошел на такой риск, если бы решил, что ничего тем самым не теряю.
Одно уверенное движение кисти, и веер раскрылся в ее руке. Она посмотрела на него поверх изящной ажурной игрушки из шелка и резной слоновой кости.
– А если я предам вас завтра?
Он сделал шаг вперед и взял ее за талию.
– Завтра, мадам, вы не захотите предавать меня, – возвестил он. – Итак, не пора ли нам начать наше сладостное сражение?
Ее веер упал на пол, как сухой лист.
Он целовал ее, пока сам не опьянел от поцелуев. И как всплеск медового горячего вина она ответила на его поцелуй так, что жар объял его сердце. На губах его появился ее вкус – сладостный вкус пряных апельсинов и женщины. Желание сжигало как печь.
Зубы ее кусали, грудь дрожала от вздохов. Когда они наконец разомкнули губы, то ее склоненная шея оказалась перед ним, и он впился в то место, где билась жилка. Изнемогая от желания, он все же заставлял себя действовать продуманно и тонко.
«Разжечь пыл всякой женщины можно благодаря терпению и благоговению. Достаточно выжидать и не прикасаться до тех пор, пока она сама тихими вздохами и содроганиями не станет умолять о прикосновении».
На сей раз все пошло по-другому. Сражение происходило не на жизнь, а на смерть.
– Мои руки полны серебристого тюля, – шепнул он ей в ухо. – Твои ребра упакованы в китовый ус и в тысячу тысяч маленьких стежков, как в раковину. Ты безрассудно думаешь, что сможешь спрятаться под своим платьем, под многочисленными слоями нижних юбок и корсета?
Она посмотрела на него, и красота ее синих глаз и темных ресниц подействовала на него как наркотик.
– Почему бы и нет? Вы же используете шелк и пудру в полную силу. Ваше опасное мужское горло закрыто пышно повязанным галстуком. На вас надет шелк цвета слоновой кости и белоснежное белье. Позвольте мне снять все с вас слой за слоем, сэр, и мы увидим, кто от кого прячется.
– Но теперь, когда мы знаем, что мы враги, не окажется ли уязвимость наготы чрезмерно рискованной?
– Я неуязвима для вас, – уведомила она. – Вы уязвимы. Даже зная, что я предам вас и доложу Ивширу, вы все равно раскроете мне все ваши тайны. Страсть не заставит меня стать на вашу сторону, но ваше желание погубит вас.
– Извините, но я с вами не согласен, – воспротивился он. – Однако стоит проверить. Итак, один слой за раз.
Берта с вызывающим видом стояла в дверях конюшни, кусая ногти. Снег валил почти не переставая все три дня, застилая конюшенный двор.
– Ну-ка перестань, – приказал ей Таннер Бринк на ее родном языке. – Изуродуешь свои хорошенькие ручки.
Француженка вздрогнула.
– Господи! У меня чуть сердце не выскочило!
– В самом деле? Что ж, тогда мы квиты, потому как от тебя у меня тоже невесть что выскакивает.
– Что вы имеете в виду?
Он взял ее за локоть и повел в темноту конюшни. От стойла Абдиэля шло ровное тепло. Гнедой поднял голову и тихонько заржал.
– Тихо, тихо, – успокоил его цыган. – Твой хозяин сейчас доказывает, что сам он жеребец не хуже тебя.
Краска бросилась Берте в лицо.
– Давно уже это продолжается? – спросил он.
– Сколько прошло с тех пор, как они заперлись в спальне? Три дня. Господи, и не надоест же людям!
Он усадил ее на охапку сена, а сам присел на корточки.
– Расскажи мне.
– Ну, как я вам говорила раньше, все началось в воскресенье вечером. Кто-то прислал платья. Прислал герцог?
– Нет, не герцог. Итак, ты помогла ей одеться, как подобает даме.
– Мне за это платят, хотя она ничуть не лучше меня.
– Тут ты снова ошибаешься, – заметил цыган. Берта не на шутку разозлилась.
– Она не дама. Она шлюха. Но все равно он бегает за ней.
– Тише, тише, – зашикал Таннер. – Ну так он мужчина. Значит, в воскресенье вечером? Ну расскажи мне снова.
– Ну, они заперлись надолго. Ужин пропустили.
– Полагаю, их обуял аппетит иного рода, – заметил цыган.
Берта едва не задохнулась, но она не могла допустить, чтобы странный коричневый человек увидел, как она выходит из себя.
– Глубоко за полночь он позвонил, потребовал вина, еды и горячей воды для мытья. Лакея в спальню не впустили. Мистер Давенби сам взял у него поднос в коридоре, но тот заглянул все же краем глаза в комнату.
– И?..
– Она стояла все еще одетой. И он тоже. Постель даже не смята, но занавески балдахина сорваны и раскиданы по полу. По лицу хозяина ясно, что произошло.
Цыган ухмыльнулся.
– А в понедельник утром?
– Когда лакей принес уголь для камина и кофе, мистер Давенби опять его не впустил. Но он уже снял камзол. И верхнее платье из серебристого тюля лежало на кресле.
– И что он сказал?
– Ничего. Приказал принести еще горячей воды и поесть. Вечером в понедельник, когда лакей принес ужин, Дав оставался в рубашке. А она стояла возле камина только в нижних юбках – ну точно как на картинах изображают олицетворенное блудодеяние.
– Но мистер Давенби оставался по-прежнему в парике?
– Да. И у нее волосы сохраняли ту же прическу, что я сделала. А что?
Таннер Бринк обхватил себя за бока.
– Ничего. Продолжай.
– Во вторник утром он, когда выставлял в коридор грязную посуду, выкинул также свою рубашку и ее нижние юбки. Белье все облито вином и перемазано сливочным маслом.
– Сливочным маслом?
– Ну, маслом или сливками – откуда мне знать? А когда хозяин открыл дверь вчера, то он был в шлафроке и по-прежнему в чулках. И парике. Свечи они погасили, так что лакей не увидел ее, но решил, что она, должно быть, в постели.
Таннер Бринк уронил лицо в ладони. Плечи его тряслись от беззвучного смеха.
– А сегодня утром?
– Он позвонил и приказал принести ванну и бритвенные принадлежности, и горячую воду, и свежие простыни. Обычно ему меняют простыни каждый день.
– Ну что ж. Значит, до вчерашнего дня они простынями не пользовались, так?
– Вы думаете, он ее так и не поимел ни в воскресенье, ни в понедельник? Лакей клянется, что поимел.
– Я думаю, что мужчина и женщина могут любить друг друга и не ложась в кровать. – Цыган прижал кулак ко рту, заглушая новый приступ смеха. – Так, сейчас у нас среда. И как, по словам лакея, выглядел Дав сегодня утром?
– Он выглядел как сущий пират. Я сама его видела. Ни парика, ни чулок. Встал возле своей закрытой двери и заставил прислугу оставить все в коридоре – там было столько ведер с водой, сколько вы в жизни не видали. Он сам потом все внес в спальню. Волосы у него стали как воронье гнездо, а на шее и груди синяки.
– Синяки?
– Любовные синяки. Ну, сами знаете.
– Ах, такие синяки! А потом?
– Я не знаю. Он не открывал с тех пор двери. Прислуга все время уносит золу и грязные тарелки и помои, даже не заглядывая в комнату. А теперь наступил вечер среды, когда он всегда выезжает в город.
– Но сегодня Дав никуда не едет?
– Нет, – тряхнула она головой. – И все время я отчитывалась перед герцогом.
– Ну-ну, – покачал головой цыган. – И мастерица же ты причинять другим неприятности, а?
Глава 14
– Будучи человеком, в должной мере наделенным смирением, но не слишком обремененным скромностью, я примерно так и думал. Она стала моей любовницей, но по-прежнему намерена предать меня.
– Тогда соблазни ее снова, соблазняй до тех пор, пока все сомнения не будут разбиты в куски перед лицом ее страсти. Если ты не станешь сдерживаться, она превратится в твою рабыню. – Мег улыбнулась ему.
– Полагаю, ты не ждешь от меня подобающего ответа? Ты источала пламя, на которое летел мотылек, Мег.
– И таким образом мы истребили друг друга? Я больше не влюблена в тебя, Дав. – Мег отхлебнула вина. Губы ее окрасились красным и показались окровавленными. Улыбка ее превратилась в кривую усмешку. – Но умоляю вас хранить тайну. Моя репутация слишком сильно пострадает, если о ней прознают в свете.
– Найди себе мужчину, достойного твоей любви, Мег, кого-то, кто по-настоящему стал бы тебе ровней.
– Коли уж я отослала Хартшема прочь, может, мне стоит позаигрывать с Ивширом? – Она отвернулась, чтобы скрыть свои истинные чувства. – Возможно, герцога удастся убедить оставить его безумную затею.
– Очень сомневаюсь, что на уме у него сейчас флирт. Его милость занят – шпаги полирует.
– Потому что нет ничего лучше хорошей, шумной, потной драки для умиротворения растревоженной мужской души? Ну, дуэль по крайней мере поможет вам избавиться от дурной крови – той, что вам вечно в голову ударяет.
– Увы, Мег, речь идет о настоящей крови и настоящей ненависти. Никто из нас не заслуживает смерти, и менее всего Ившир.
Тонкие морщины прорезали ее прекрасный лоб.
– А ты не очень хорошо владеешь шпагой, чтобы в ходе дуэли загнать его в безвыходное положение, и поговорить с ним, заставить образумиться?
– Возможно. И такой опыт вполне может иметь смертельный исход.
– Но тогда, кроме как бросить моего агнца львам, что же я могу сделать?
Он наклонился и поцеловал ее.
– Мне бы очень хотелось увидеть своего секретаря одетым как подобает леди. Пришли платья в мой городской дом.
Мег так удивилась, что даже рассмеялась.
– Неужели она наденет их?
Возле самой двери он отвесил ей поклон, позволив себе вложить в движение чуть больше не лишенной остроумия изысканности, отчего менее стойкая женщина непременно упала бы в обморок.
– Она их наденет, – заверил он. – И дорого же мне все обойдется!
Дав вернулся домой поздно в глубокой задумчивости. От холодного моросящего дождя мокрые тротуары отсвечивали в уличных фонарях, масло которых издавало шипение. Господи, как же надоела зима!
– Мне бы так хотелось, чтобы стало тепло, – произнес он, обращаясь к масляному фонарю, который чадил возле его входной двери. – Мне бы так хотелось яркого солнца. Мне бы так хотелось вести добродетельную жизнь, с чистой совестью и без всяких интриг.
В доме царила тишина. Все домочадцы, повинуясь его приказу, давно легли спать.
«Но я не делаю ничего такого, за что меня можно повесить».
Это была правда. Однако он делал вещи, из-за которых лондонское общество могло отвернуться от него, тем самым лишив средств к существованию, не говоря уже о благотворительных пожертвованиях для Сент-Джонса. Конечно, дамы будут в шоке, но эротические брошюры – отнюдь не самое ужасное среди прочих дискредитирующих его занятий.
Он стянул с себя влажную шляпу и взлетел вверх по лестнице, перескакивая черездве ступеньки. В сонном коридоре стояла тишина и пахло воском, которым натерли пол. Узкая полоска света из-под двери его спальни отсвечивала на деревянном полу.
Берта? Вряд ли, после того случая! А значит...
Он открыл дверь.
Она повернулась лицом к нему. Словно удар грома раздался в комнате.
– А, – промолвил он. – Так мы продолжаем играть в наши игры?
Мерцающая и струящаяся в свете свечей тончайшая серебристая ткань сзади ниспадала с плеч, спереди же образовывала складки, переходя в длинный лиф, украшенный крошечными, расшитыми жемчугом бантиками. В глубоком вырезе сверкала белизной ее кожа, поднимались нежные округлости грудей. Сияющее золото волос изображало высокую прическу, открывавшую белое лицо и лазуритовые глаза, сейчас мятежно-темные.
Сладостная дрожь прошла по его телу, и кровь горячо прилила к паху.
– Я стала счастливой обладательницей нескольких платьев, – уведомила Сильвия. – Вы действительно не догадывались, что я их сразу же все и перемеряю?
Коробки прибыли ранее тем же вечером.
«Мой дорогой мистер Уайт, —гласила записка Мег. – Мистер Давенби, будучи в расстроенных чувствах, поделился вашей тайной с дружественно расположенной к нему особой, которая определенно не скажет о том ни одной душе. Эта дружественно расположенная особа и очарована, и заинтригована одновременно, но осмеливается предположить, что, если в ваши намерения и в самом деле входит поработить его и раскрыть его тайны, вы обнаружите, что этот подарок гораздо эффективнее панталон. Мег Грэнхем».
С помощью Берты она распаковала коробки, и на свет явились темно-синий атлас и парча цвета слоновой кости, ярко-желтый, как лютик, шелк и серебристый тюль. Мерцающий каскад роскошных тканей обрушился ей на колени, в то время как француженка, восторженно восклицая, вынимала платье за платьем. В другой коробке лежали нижние юбки, корсеты, веера, чулки и туфли...
Она достаточно повидала в жизни, чтобы понимать, что наступает момент, когда невозможно уйти от своей судьбы.
Ароматизированная ванна. Душистая пудра. Чуточку румян на бледные щеки и губы, которые дрожали от чудовищной гнусности того, что она сейчас делала. Чуточку духов на шею и между грудей, на сгибы локтей и между ног. Нижняя сорочка с кружевной отделкой на рукавах. Корсет, старательно затянутый Бертой, чтобы талия казалась осиной. Нижнее платье, верхнее платье, тщательно расправленные складки. Подвязки из синей ленты, с крошечными букетиками шелковых фиалок, повязанные выше колена. Укладывание волос, зачесанных наверх, на которые затем водружается словно игрушечный кружевной чепец с длинными лентами.
И, наконец, серебряные туфельки с нежно-розовыми розетками и красными каблуками. Изящные туфельки сирены.
Графиня Сильвия Джорджиана де Монтеврэ смотрела на нее из зеркала. Ей и прежде приходилось использовать такую оболочку, для того чтобы завлекать мужчин и выведывать их тайны.
Дав, может, и простит ей шпионство. Возможно, он даже простит ей предательство, ее работу на Ившира. Но простит ли он когда-нибудь ей это?
Он закрыл дверь. Парик обрамлял его лицо, и, как всегда, бросался в глаза поразительный контраст между его смуглой кожей и официальным модным лоском. Не отрывая от нее взгляда, Дав открыл табакерку и элегантно взял понюшку.
– Мне и в голову не приходило, что такие платья могут тебя чем-то огорчить, – предположил он. – Хотя результат великолепный.
Корсет сжимал ребра так, что было трудно дышать. Она совершенно забыла, как тяжел шлейф и как вес его давит на плечи, забыла про то, что ее руки, втиснутые в узкие рукава, не могут теперь подняться выше плеч. Но только броня платья, и корсета, и нижних юбок сделает задуманное возможным.
– Вы попросили леди Грэнхем прислать платья? – осведомилась она.
– Так как нам предстоит дуэль, мадам, мне показалось, что будет только справедливо, если я предоставлю вам выбор оружия. Вы ведь могли не принимать подарка.
Веер ее затрепетал. Ленты на шее и груди всколыхнулись.
– Я работаю на вашего врага. И намерена использовать любое оружие, которое окажется в моем распоряжении.
– Очень рад слышать, – он. – Все прочие дамы, почтившие эту комнату своим присутствием, также оказывались в моей постели задолго до наступления утра.
Цокая красными каблуками, она пошла, продолжая обмахиваться веером. Свет и тени заиграли на ее лице.
– Когда-нибудь такое должно же впервые не случиться.
– О нет, Сильвия, – возразил он. – Не должно. Краска залила ее шею.
– Вы полагаете, что я не в состоянии отказать вам?
– Конечно, ты можешь отказать мне. Но ты не сможешь противостоять огню, который опаляет все в этой комнате. Не сможешь противостоять пламени, которое бежит в нашей крови. Особенно если ты собираешься использовать свое тело в качестве шпаги, которая должна добраться до моего сердца.
– А для чего вы хотите использовать свое?
– Для того чтобы убедить тебя довериться мне. Она остановилась перед ним и закрыла свой веер.
– А если бы мы поменялись местами, вы бы доверились мне?
– Вероятно, нет. Но, возможно, я бы и пошел на такой риск, если бы решил, что ничего тем самым не теряю.
Одно уверенное движение кисти, и веер раскрылся в ее руке. Она посмотрела на него поверх изящной ажурной игрушки из шелка и резной слоновой кости.
– А если я предам вас завтра?
Он сделал шаг вперед и взял ее за талию.
– Завтра, мадам, вы не захотите предавать меня, – возвестил он. – Итак, не пора ли нам начать наше сладостное сражение?
Ее веер упал на пол, как сухой лист.
Он целовал ее, пока сам не опьянел от поцелуев. И как всплеск медового горячего вина она ответила на его поцелуй так, что жар объял его сердце. На губах его появился ее вкус – сладостный вкус пряных апельсинов и женщины. Желание сжигало как печь.
Зубы ее кусали, грудь дрожала от вздохов. Когда они наконец разомкнули губы, то ее склоненная шея оказалась перед ним, и он впился в то место, где билась жилка. Изнемогая от желания, он все же заставлял себя действовать продуманно и тонко.
«Разжечь пыл всякой женщины можно благодаря терпению и благоговению. Достаточно выжидать и не прикасаться до тех пор, пока она сама тихими вздохами и содроганиями не станет умолять о прикосновении».
На сей раз все пошло по-другому. Сражение происходило не на жизнь, а на смерть.
– Мои руки полны серебристого тюля, – шепнул он ей в ухо. – Твои ребра упакованы в китовый ус и в тысячу тысяч маленьких стежков, как в раковину. Ты безрассудно думаешь, что сможешь спрятаться под своим платьем, под многочисленными слоями нижних юбок и корсета?
Она посмотрела на него, и красота ее синих глаз и темных ресниц подействовала на него как наркотик.
– Почему бы и нет? Вы же используете шелк и пудру в полную силу. Ваше опасное мужское горло закрыто пышно повязанным галстуком. На вас надет шелк цвета слоновой кости и белоснежное белье. Позвольте мне снять все с вас слой за слоем, сэр, и мы увидим, кто от кого прячется.
– Но теперь, когда мы знаем, что мы враги, не окажется ли уязвимость наготы чрезмерно рискованной?
– Я неуязвима для вас, – уведомила она. – Вы уязвимы. Даже зная, что я предам вас и доложу Ивширу, вы все равно раскроете мне все ваши тайны. Страсть не заставит меня стать на вашу сторону, но ваше желание погубит вас.
– Извините, но я с вами не согласен, – воспротивился он. – Однако стоит проверить. Итак, один слой за раз.
Берта с вызывающим видом стояла в дверях конюшни, кусая ногти. Снег валил почти не переставая все три дня, застилая конюшенный двор.
– Ну-ка перестань, – приказал ей Таннер Бринк на ее родном языке. – Изуродуешь свои хорошенькие ручки.
Француженка вздрогнула.
– Господи! У меня чуть сердце не выскочило!
– В самом деле? Что ж, тогда мы квиты, потому как от тебя у меня тоже невесть что выскакивает.
– Что вы имеете в виду?
Он взял ее за локоть и повел в темноту конюшни. От стойла Абдиэля шло ровное тепло. Гнедой поднял голову и тихонько заржал.
– Тихо, тихо, – успокоил его цыган. – Твой хозяин сейчас доказывает, что сам он жеребец не хуже тебя.
Краска бросилась Берте в лицо.
– Давно уже это продолжается? – спросил он.
– Сколько прошло с тех пор, как они заперлись в спальне? Три дня. Господи, и не надоест же людям!
Он усадил ее на охапку сена, а сам присел на корточки.
– Расскажи мне.
– Ну, как я вам говорила раньше, все началось в воскресенье вечером. Кто-то прислал платья. Прислал герцог?
– Нет, не герцог. Итак, ты помогла ей одеться, как подобает даме.
– Мне за это платят, хотя она ничуть не лучше меня.
– Тут ты снова ошибаешься, – заметил цыган. Берта не на шутку разозлилась.
– Она не дама. Она шлюха. Но все равно он бегает за ней.
– Тише, тише, – зашикал Таннер. – Ну так он мужчина. Значит, в воскресенье вечером? Ну расскажи мне снова.
– Ну, они заперлись надолго. Ужин пропустили.
– Полагаю, их обуял аппетит иного рода, – заметил цыган.
Берта едва не задохнулась, но она не могла допустить, чтобы странный коричневый человек увидел, как она выходит из себя.
– Глубоко за полночь он позвонил, потребовал вина, еды и горячей воды для мытья. Лакея в спальню не впустили. Мистер Давенби сам взял у него поднос в коридоре, но тот заглянул все же краем глаза в комнату.
– И?..
– Она стояла все еще одетой. И он тоже. Постель даже не смята, но занавески балдахина сорваны и раскиданы по полу. По лицу хозяина ясно, что произошло.
Цыган ухмыльнулся.
– А в понедельник утром?
– Когда лакей принес уголь для камина и кофе, мистер Давенби опять его не впустил. Но он уже снял камзол. И верхнее платье из серебристого тюля лежало на кресле.
– И что он сказал?
– Ничего. Приказал принести еще горячей воды и поесть. Вечером в понедельник, когда лакей принес ужин, Дав оставался в рубашке. А она стояла возле камина только в нижних юбках – ну точно как на картинах изображают олицетворенное блудодеяние.
– Но мистер Давенби оставался по-прежнему в парике?
– Да. И у нее волосы сохраняли ту же прическу, что я сделала. А что?
Таннер Бринк обхватил себя за бока.
– Ничего. Продолжай.
– Во вторник утром он, когда выставлял в коридор грязную посуду, выкинул также свою рубашку и ее нижние юбки. Белье все облито вином и перемазано сливочным маслом.
– Сливочным маслом?
– Ну, маслом или сливками – откуда мне знать? А когда хозяин открыл дверь вчера, то он был в шлафроке и по-прежнему в чулках. И парике. Свечи они погасили, так что лакей не увидел ее, но решил, что она, должно быть, в постели.
Таннер Бринк уронил лицо в ладони. Плечи его тряслись от беззвучного смеха.
– А сегодня утром?
– Он позвонил и приказал принести ванну и бритвенные принадлежности, и горячую воду, и свежие простыни. Обычно ему меняют простыни каждый день.
– Ну что ж. Значит, до вчерашнего дня они простынями не пользовались, так?
– Вы думаете, он ее так и не поимел ни в воскресенье, ни в понедельник? Лакей клянется, что поимел.
– Я думаю, что мужчина и женщина могут любить друг друга и не ложась в кровать. – Цыган прижал кулак ко рту, заглушая новый приступ смеха. – Так, сейчас у нас среда. И как, по словам лакея, выглядел Дав сегодня утром?
– Он выглядел как сущий пират. Я сама его видела. Ни парика, ни чулок. Встал возле своей закрытой двери и заставил прислугу оставить все в коридоре – там было столько ведер с водой, сколько вы в жизни не видали. Он сам потом все внес в спальню. Волосы у него стали как воронье гнездо, а на шее и груди синяки.
– Синяки?
– Любовные синяки. Ну, сами знаете.
– Ах, такие синяки! А потом?
– Я не знаю. Он не открывал с тех пор двери. Прислуга все время уносит золу и грязные тарелки и помои, даже не заглядывая в комнату. А теперь наступил вечер среды, когда он всегда выезжает в город.
– Но сегодня Дав никуда не едет?
– Нет, – тряхнула она головой. – И все время я отчитывалась перед герцогом.
– Ну-ну, – покачал головой цыган. – И мастерица же ты причинять другим неприятности, а?
Глава 14
«Однако стоит проверить. Итак, один слой за раз».
Сильвия спала. Волосы ее рассыпались по подушке золотым веером.
Сегодня среда, но сегодня он не поедет в Сент-Джонс.
Дав развел огонь в камине и в очередной раз выставил золу и грязную посуду в коридор. Запахнув свой длинный шлафрок, он подошел к окну. Хотя фонари еще горели, на улице – ни души. Цепочки следов, оставленные слугами или торговцами, виднелись на свежевыпавшем снегу.
Сильвия вздохнула, перевернулась на бок, но не проснулась.
Дав прижался лбом к холодному стеклу. Воспоминания теснились в его голове.
Могли ли они оба ожидать, что вновь нахлынет тот сладостный пыл, который объял их тогда у камина в конторе мистера Фенимора, или что утром последует прилив невыразимой нежности? Теперь все осталось в прошлом, перегорело, когда оба отчаянно, очертя голову ринулись в душераздирающие бездны страсти.
«Мы можем познать наслаждение, мадам, не снимая с себя ни одного предмета одежды», – сказал он. И так оно и вышло. В тот первый вечер, когда безотлагательность желания при взаимном противлении сторон застала их врасплох прямо у двери, они любили друг друга одетыми, стоя, понимая, что их вот-вот унесет в неизведанные земли, не отмеченные еще ни на одной карте.
Затем пыл увлек их от двери к кровати, но они вновь слились в объятиях, так и не достигнув ее. Ноги ее сжимали его бедра, а руки цеплялись за синий бархат занавесей за ее спиной, и он поддерживал ее обеими руками.
Дав криво усмехнулся. Ах, Сильвия!
Хотела ли она всего лишь раздразнить его? Довести до исступления? Вне всякого сомнения. Но под конец и она со своими расчетами, и синие бархатные занавеси постели, и он со своим самообладанием оказались на полу, пав жертвой всепобеждающей страсти. Потом он гладил ее волосы и целовал углы рта, а она улыбалась ему с ленивым удовлетворением своим прекрасным ртом.
– Я чувствую себя почти как девица, которую похитил Зевс...
– В облике быка, лебедя или золотого дождя? – спросил он.
– Во всех понемножку! Но я не уверена, оказалось ли чудовище на самом деле богом или же...
– Или просто все боги чудовища?
Она свернулась в его объятиях и засмеялась.
– Общеизвестно, что боги не обязаны говорить правду жалким смертным, так что девице, возможно, безразлично, кто действительно обладал ею.
Какое бесстыдство – так безоглядно влюбиться в женщину, которая, насколько ему известно, до сих пор лелеяла планы погубить его!
– А вдруг Зевс обнаружил, что похитил вовсе не жалкую смертную, но богиню любви, мудрости и страсти, которая куда могущественнее его самого?
– Тогда у нас в небесах начнется война. – Она покосилась на полог кровати. – Кажется, уже началась. Как думаешь, мы сломали кровать?
От одной ее красоты можно лишиться решимости, а от ее мужества захватывало дух.
– Ничто не сломано – только сердце разбито.
– Чье сердце?
– Еще предстоит выяснить.
Она приподнялась на локте и коснулась пальцами его подбородка.
– Вот такого, – поведала она, – еще никогда не приходилось делать.
– Чего именно тебе никогда не приходилось делать?
– Уничтожать полог кровати, – ухмыльнулась она.
– Обещаю придумать для вас занятие поинтереснее.
Она склонилась ниже к нему. Ее запах окутал его облаком безумного блаженства.
– Однако и повторить уже свершенный подвиг более чем достаточно. – Губы ее заслонили от него мир, и она принялась покрывать его веки легкими поцелуями. – И никогда прежде мне не доводилось заниматься любовью полностью одетой, – добавила она.
– Нашей единственной целью является обнаружение все новых сторон уязвимости.
– Моей или твоей?
– Ты собираешься доказать, что твоя броня крепче? – заметил он. – Я и сам знаю, но все равно намереваюсь разоружить тебя.
– Несмотря на то что ты рискуешь больше, чем я? Рука его скользнула ей под юбку.
– Может, и не больше. Ты сама признала, что в том, чтобы позволить любовнику проникнуть тебе под одежду, ты видишь больше интимности, больше непредсказуемости, чем в простой наготе.
– Любовнику? – переспросила она. – Или врагу?
Его пальцы задержались в гладкой ложбинке, в месте, где ее нога соединялась с женственным бедром, скользнули по выпуклости живота, по золотистому пушку ниже его.
– Ты думаешь, что ты мой враг, – ответил Дав. – Однако я не враг тебе.
– Так будешь. – Сильвия откинула голову назад. – И не думай, что я не возьму у тебя все, что можно!
– Все, что я даю, отдается по доброй воле. И ты воздашь мне той же мерой.
– Нет, – прошептала она. – Не воздам.
Ладонь Дава легла на влажный холмик. Глаза ее закрылись. Дыхание стало прерывистым.
– Ну, тогда ты все-таки трусиха, – сделал он вывод.
– Возможно.
Рука нежно двигалась вперед-назад, делала маленькие круги до тех пор пока она, задыхаясь, не вскрикнула. Его собственный пыл требовательно кипел в крови, но он, призвав на помощь все самообладание, проигнорировал требования тела.
– А теперь ты наверняка еще и голодная трусиха?
– Теперь? Какой там голодная! – Она открыла глаза. – Я человек честный и готова признать, что пресыщена сверх меры.
– Я имел в виду голод, требующий пищи и вина. Ни одна женщина, какого бы удовлетворения ни чувствовала в другом отношении, не способна влюбиться на пустой желудок.
Где-то в доме пробили часы.
– Три часа утра, мадам. – Он снял с себя камзол и положил ей под голову в качестве подушки. – Мой камзол. Теперь вы должны мне один слой. А пока я прикажу принести нам ужин.
Звучало как предложение перемирия. Удалившись за ширмы в углу, довольные и временно успокоившиеся, они, так и не сняв ничего больше из одежды, помогли друг другу вымыться, по очереди используя таз с горячей водой.
Но всю оставшуюся ночь дикая настоятельность желаний гоняла их по всей комнате. Они предавались любви на ковре, прямо посреди остатков своей трапезы. Затем на скамье возле окна. Один раз на кресле возле камина. Она возбуждала его, зажигала, доводила до исступления страсти и душераздирающей нежности.
Еще один слой?
Наконец они заснули, обессилев, завернувшись снова в синий бархат полога.
Утром и простыни, и подушки его постели сверкали той же нетронутой белизной, что и снег, который падал всю ночь.
В тот же день, в понедельник, но попозже она скинула юбку и лиф, а он стянул с себя жилет. Но по-прежнему постель оставалась нетронутой. И по-прежнему пыл их был неиссякаем. Спускалась ночь. Он распахнул дверь в коридор и крикнул, чтобы им принесли ужин.
– Будет омар, и устрицы, и вино, – сообщил он, оборачиваясь к ней, – и еще безумная роскошь в виде свежего винограда, спаржи и огурца из теплицы. А потом, полагаю, мой повар приготовил для нас сбитые сливки с вином и сахаром, а также приправленные пряностями припущенные фрукты.
– И что дальше? Ты попытаешься подкупить меня амброзией, пищей богов?
– Почему бы и нет? Думала, я не догадаюсь заручиться поддержкой всех органов чувств?
– Ну как я могла такое подумать? – Она дерзко улыбнулась ему. – Но ты не забыл, случайно, что тем, кто попробовал амброзию, даруется бессмертие? Тогда наша битва будет продолжаться вечно и мы застрянем в твоей спальне навсегда.
– Ну так давай пировать, – предложил он, чтоб уж наверняка не проворонить вечность.
Дав взял у лакея поднос и поставил возле камина. Потом налил вино и, опустившись на колени, разломил свежий хлеб, от которого пошел теплый аромат, и снял крышки с блюд. От предвкушения рот его наполнился слюной. Здорово проголодался.
– Мальчишкой я именно так и представлял себе блаженство.
Сильвия, усевшись в одно из кресел, наклонилась к подносу и принюхивалась к аппетитным запахам.
– И в чем заключалось блаженство? Он сидел на коленях.
– Есть омара и устриц возле огня.
Она взяла протянутую тарелку со снедью и впилась зубами в сочную мякоть.
– Довольно простодушное представление о блаженстве.
– Ребенком я еще не знал, что существуют взрослые формы блаженства, гораздо более глубокие.
Она невесело засмеялась.
– Известно, что дары моря увеличивают возможности для таких взрослых игр, не так ли?
Он подмигнул и, съев устрицу, вытянулся на полу возле ее ног.
– Вы полагаете, что нам с вами требуется еще и возбуждающее? Боже, мадам, всякий, кто услышал бы ваш смех, сразу бы понял, что вы уже удовлетворены до последней степени. И как, подействовало?
Она шутливо нахмурилась и взяла побег спаржи.
– Что подействовало?
– Я склонил вас к тому, чтобы перейти на мою сторону? Вы останетесь преданы мне навечно? Вы скажете Ивширу, чтоб он думать забыл о своих уликах?
– Нет, – ответила она, слизывая масло с губ. – Какие бы чувственные удовольствия вы мне ни предлагали, вам все равно не победить.
Дав вновь наполнил ее бокал.
– Тогда мы должны попробовать снять еще один слой.
– Я, сэр, уже лишилась своего платья, да и вы мне кажетесь ужасно опасным в одной рубашке.
– Ну, я могу быть гораздо опаснее. А пока я согласен отдать свой галстук за возможность увидеть ваши обнаженные руки.
– Так я должна есть устрицы в сорочке и корсете? А чем вы вознаградите меня, если я сниму нижние юбки?
– Сбитыми сливками. Не думаю, чтобы вам хотелось перепачкать весь свой шелк.
– Сбитыми сливками? Но мы пока еще не покончили с острыми блюдами. Вы хотите проглотить устрицы наспех?
– Ни за что! Я желаю смаковать каждую перемену блюд как можно дольше. Однако сладкое в конце трапезы неизбежно.
Он протянул ей вилку с наколотым на нее ломтиком припущенной с пряностями груши. Лимонно-медовая подливка текла на его подставленную ладонь. Она схватила ломтик зубами и проглотила, щедро позволив ему полюбоваться округлостью своих грудей. Не в силах оторваться от ее выреза, он стянул с себя галстук и отбросил его прочь.
Сильвия спала. Волосы ее рассыпались по подушке золотым веером.
Сегодня среда, но сегодня он не поедет в Сент-Джонс.
Дав развел огонь в камине и в очередной раз выставил золу и грязную посуду в коридор. Запахнув свой длинный шлафрок, он подошел к окну. Хотя фонари еще горели, на улице – ни души. Цепочки следов, оставленные слугами или торговцами, виднелись на свежевыпавшем снегу.
Сильвия вздохнула, перевернулась на бок, но не проснулась.
Дав прижался лбом к холодному стеклу. Воспоминания теснились в его голове.
Могли ли они оба ожидать, что вновь нахлынет тот сладостный пыл, который объял их тогда у камина в конторе мистера Фенимора, или что утром последует прилив невыразимой нежности? Теперь все осталось в прошлом, перегорело, когда оба отчаянно, очертя голову ринулись в душераздирающие бездны страсти.
«Мы можем познать наслаждение, мадам, не снимая с себя ни одного предмета одежды», – сказал он. И так оно и вышло. В тот первый вечер, когда безотлагательность желания при взаимном противлении сторон застала их врасплох прямо у двери, они любили друг друга одетыми, стоя, понимая, что их вот-вот унесет в неизведанные земли, не отмеченные еще ни на одной карте.
Затем пыл увлек их от двери к кровати, но они вновь слились в объятиях, так и не достигнув ее. Ноги ее сжимали его бедра, а руки цеплялись за синий бархат занавесей за ее спиной, и он поддерживал ее обеими руками.
Дав криво усмехнулся. Ах, Сильвия!
Хотела ли она всего лишь раздразнить его? Довести до исступления? Вне всякого сомнения. Но под конец и она со своими расчетами, и синие бархатные занавеси постели, и он со своим самообладанием оказались на полу, пав жертвой всепобеждающей страсти. Потом он гладил ее волосы и целовал углы рта, а она улыбалась ему с ленивым удовлетворением своим прекрасным ртом.
– Я чувствую себя почти как девица, которую похитил Зевс...
– В облике быка, лебедя или золотого дождя? – спросил он.
– Во всех понемножку! Но я не уверена, оказалось ли чудовище на самом деле богом или же...
– Или просто все боги чудовища?
Она свернулась в его объятиях и засмеялась.
– Общеизвестно, что боги не обязаны говорить правду жалким смертным, так что девице, возможно, безразлично, кто действительно обладал ею.
Какое бесстыдство – так безоглядно влюбиться в женщину, которая, насколько ему известно, до сих пор лелеяла планы погубить его!
– А вдруг Зевс обнаружил, что похитил вовсе не жалкую смертную, но богиню любви, мудрости и страсти, которая куда могущественнее его самого?
– Тогда у нас в небесах начнется война. – Она покосилась на полог кровати. – Кажется, уже началась. Как думаешь, мы сломали кровать?
От одной ее красоты можно лишиться решимости, а от ее мужества захватывало дух.
– Ничто не сломано – только сердце разбито.
– Чье сердце?
– Еще предстоит выяснить.
Она приподнялась на локте и коснулась пальцами его подбородка.
– Вот такого, – поведала она, – еще никогда не приходилось делать.
– Чего именно тебе никогда не приходилось делать?
– Уничтожать полог кровати, – ухмыльнулась она.
– Обещаю придумать для вас занятие поинтереснее.
Она склонилась ниже к нему. Ее запах окутал его облаком безумного блаженства.
– Однако и повторить уже свершенный подвиг более чем достаточно. – Губы ее заслонили от него мир, и она принялась покрывать его веки легкими поцелуями. – И никогда прежде мне не доводилось заниматься любовью полностью одетой, – добавила она.
– Нашей единственной целью является обнаружение все новых сторон уязвимости.
– Моей или твоей?
– Ты собираешься доказать, что твоя броня крепче? – заметил он. – Я и сам знаю, но все равно намереваюсь разоружить тебя.
– Несмотря на то что ты рискуешь больше, чем я? Рука его скользнула ей под юбку.
– Может, и не больше. Ты сама признала, что в том, чтобы позволить любовнику проникнуть тебе под одежду, ты видишь больше интимности, больше непредсказуемости, чем в простой наготе.
– Любовнику? – переспросила она. – Или врагу?
Его пальцы задержались в гладкой ложбинке, в месте, где ее нога соединялась с женственным бедром, скользнули по выпуклости живота, по золотистому пушку ниже его.
– Ты думаешь, что ты мой враг, – ответил Дав. – Однако я не враг тебе.
– Так будешь. – Сильвия откинула голову назад. – И не думай, что я не возьму у тебя все, что можно!
– Все, что я даю, отдается по доброй воле. И ты воздашь мне той же мерой.
– Нет, – прошептала она. – Не воздам.
Ладонь Дава легла на влажный холмик. Глаза ее закрылись. Дыхание стало прерывистым.
– Ну, тогда ты все-таки трусиха, – сделал он вывод.
– Возможно.
Рука нежно двигалась вперед-назад, делала маленькие круги до тех пор пока она, задыхаясь, не вскрикнула. Его собственный пыл требовательно кипел в крови, но он, призвав на помощь все самообладание, проигнорировал требования тела.
– А теперь ты наверняка еще и голодная трусиха?
– Теперь? Какой там голодная! – Она открыла глаза. – Я человек честный и готова признать, что пресыщена сверх меры.
– Я имел в виду голод, требующий пищи и вина. Ни одна женщина, какого бы удовлетворения ни чувствовала в другом отношении, не способна влюбиться на пустой желудок.
Где-то в доме пробили часы.
– Три часа утра, мадам. – Он снял с себя камзол и положил ей под голову в качестве подушки. – Мой камзол. Теперь вы должны мне один слой. А пока я прикажу принести нам ужин.
Звучало как предложение перемирия. Удалившись за ширмы в углу, довольные и временно успокоившиеся, они, так и не сняв ничего больше из одежды, помогли друг другу вымыться, по очереди используя таз с горячей водой.
Но всю оставшуюся ночь дикая настоятельность желаний гоняла их по всей комнате. Они предавались любви на ковре, прямо посреди остатков своей трапезы. Затем на скамье возле окна. Один раз на кресле возле камина. Она возбуждала его, зажигала, доводила до исступления страсти и душераздирающей нежности.
Еще один слой?
Наконец они заснули, обессилев, завернувшись снова в синий бархат полога.
Утром и простыни, и подушки его постели сверкали той же нетронутой белизной, что и снег, который падал всю ночь.
В тот же день, в понедельник, но попозже она скинула юбку и лиф, а он стянул с себя жилет. Но по-прежнему постель оставалась нетронутой. И по-прежнему пыл их был неиссякаем. Спускалась ночь. Он распахнул дверь в коридор и крикнул, чтобы им принесли ужин.
– Будет омар, и устрицы, и вино, – сообщил он, оборачиваясь к ней, – и еще безумная роскошь в виде свежего винограда, спаржи и огурца из теплицы. А потом, полагаю, мой повар приготовил для нас сбитые сливки с вином и сахаром, а также приправленные пряностями припущенные фрукты.
– И что дальше? Ты попытаешься подкупить меня амброзией, пищей богов?
– Почему бы и нет? Думала, я не догадаюсь заручиться поддержкой всех органов чувств?
– Ну как я могла такое подумать? – Она дерзко улыбнулась ему. – Но ты не забыл, случайно, что тем, кто попробовал амброзию, даруется бессмертие? Тогда наша битва будет продолжаться вечно и мы застрянем в твоей спальне навсегда.
– Ну так давай пировать, – предложил он, чтоб уж наверняка не проворонить вечность.
Дав взял у лакея поднос и поставил возле камина. Потом налил вино и, опустившись на колени, разломил свежий хлеб, от которого пошел теплый аромат, и снял крышки с блюд. От предвкушения рот его наполнился слюной. Здорово проголодался.
– Мальчишкой я именно так и представлял себе блаженство.
Сильвия, усевшись в одно из кресел, наклонилась к подносу и принюхивалась к аппетитным запахам.
– И в чем заключалось блаженство? Он сидел на коленях.
– Есть омара и устриц возле огня.
Она взяла протянутую тарелку со снедью и впилась зубами в сочную мякоть.
– Довольно простодушное представление о блаженстве.
– Ребенком я еще не знал, что существуют взрослые формы блаженства, гораздо более глубокие.
Она невесело засмеялась.
– Известно, что дары моря увеличивают возможности для таких взрослых игр, не так ли?
Он подмигнул и, съев устрицу, вытянулся на полу возле ее ног.
– Вы полагаете, что нам с вами требуется еще и возбуждающее? Боже, мадам, всякий, кто услышал бы ваш смех, сразу бы понял, что вы уже удовлетворены до последней степени. И как, подействовало?
Она шутливо нахмурилась и взяла побег спаржи.
– Что подействовало?
– Я склонил вас к тому, чтобы перейти на мою сторону? Вы останетесь преданы мне навечно? Вы скажете Ивширу, чтоб он думать забыл о своих уликах?
– Нет, – ответила она, слизывая масло с губ. – Какие бы чувственные удовольствия вы мне ни предлагали, вам все равно не победить.
Дав вновь наполнил ее бокал.
– Тогда мы должны попробовать снять еще один слой.
– Я, сэр, уже лишилась своего платья, да и вы мне кажетесь ужасно опасным в одной рубашке.
– Ну, я могу быть гораздо опаснее. А пока я согласен отдать свой галстук за возможность увидеть ваши обнаженные руки.
– Так я должна есть устрицы в сорочке и корсете? А чем вы вознаградите меня, если я сниму нижние юбки?
– Сбитыми сливками. Не думаю, чтобы вам хотелось перепачкать весь свой шелк.
– Сбитыми сливками? Но мы пока еще не покончили с острыми блюдами. Вы хотите проглотить устрицы наспех?
– Ни за что! Я желаю смаковать каждую перемену блюд как можно дольше. Однако сладкое в конце трапезы неизбежно.
Он протянул ей вилку с наколотым на нее ломтиком припущенной с пряностями груши. Лимонно-медовая подливка текла на его подставленную ладонь. Она схватила ломтик зубами и проглотила, щедро позволив ему полюбоваться округлостью своих грудей. Не в силах оторваться от ее выреза, он стянул с себя галстук и отбросил его прочь.