Страница:
– Тза'аб, – прошептала Сааведра. – Вот кто ты. Я узнала тюрбан, видела такой же на картине… Пьедро, “Смерть Верро Грихальвы”. Только твой – другого цвета.
– Ай! Я разоблачен! – Оказывается, старик сохранил большинство зубов. И теперь они блеснули в ухмылке. – Цев'рейна, умоляю, дай мне время…
– Нет у меня времени!
Наметанный глаз художника уловил, что Сааведра одновременно побледнела и почернела: побледнели кожа и губы, почернели зрачки.
– И у него нет времени. – Она резко обернулась к Сарио. – Тебя зовет семинно Раймон.
– Подождет, – донесся старческий голос, словно запоздалое эхо. – Честное слово, вы увидите во всем этом смысл. Обещаю.
– А чего стоят твои обещания? – Сарио не помнил, чтобы Сааведра вела себя так грубо и капризно со старшими. – Ты для нас никто! Эстранхиеро, чужак. Враг!
– Для вас я ни то, ни другое, ни третье. Для тех, кто в этих стенах, под моей крышей, дышит со мною воздухом, выдыхаемым самим Акуюбом, я не враг. – Старик взирал на нее без негодования и обиды. – Дети Златого Ветра, вы вернулись домой. И по меньшей мере один из вас уже никогда не отобьется от родного стада.
Глава 13
Глава 14
– Ай! Я разоблачен! – Оказывается, старик сохранил большинство зубов. И теперь они блеснули в ухмылке. – Цев'рейна, умоляю, дай мне время…
– Нет у меня времени!
Наметанный глаз художника уловил, что Сааведра одновременно побледнела и почернела: побледнели кожа и губы, почернели зрачки.
– И у него нет времени. – Она резко обернулась к Сарио. – Тебя зовет семинно Раймон.
– Подождет, – донесся старческий голос, словно запоздалое эхо. – Честное слово, вы увидите во всем этом смысл. Обещаю.
– А чего стоят твои обещания? – Сарио не помнил, чтобы Сааведра вела себя так грубо и капризно со старшими. – Ты для нас никто! Эстранхиеро, чужак. Враг!
– Для вас я ни то, ни другое, ни третье. Для тех, кто в этих стенах, под моей крышей, дышит со мною воздухом, выдыхаемым самим Акуюбом, я не враг. – Старик взирал на нее без негодования и обиды. – Дети Златого Ветра, вы вернулись домой. И по меньшей мере один из вас уже никогда не отобьется от родного стада.
Глава 13
Сорок три прожитых года не лишили герцога Бальтрана природной силы и грации. Он легко перекинул правую ногу через луку седла, при этом повернулся и высвободил левую стопу из стремени. И вот он уже стоит на полусогнутых ногах, балансируя руками как фехтовальщик. Премио чевайо, учивший его с детства верховой езде, не знал этого приема; Бальтран сам изобрел его, когда стал постарше, – для экономии времени. Энергичному, деятельному юноше претила церемониальная медлительность. И теперь, спрыгнув с коня вопреки всем правилам и традициям, Бальтран до'Веррада снова ощутил себя молодым, несмотря на легкую боль в коленях. Выгоднее демонстрировать бодрость и силу, чем жаловаться на первые проявления костной лихорадки – сущего наказания для города, построенного так близко от болот. Особенно от этой хвори страдали Грихальва.
Вот уж кому не позавидуешь, так это Грихальва – злосчастному, хиреющему роду.
Один повод в серебряных фестонах лежал на шее жеребца, другой герцог подал молодому конюху, выбежавшему из конюшни принять господского скакуна.
Бальтран не стал ждать, когда его спутник, подъехавший следом, спешится. В проворстве юноша не уступал отцу, чего нельзя было сказать о грации. Слезая с коня, он зацепился шпорой за стремя и чуть не упал; тем временем герцог как ни в чем не бывало шагал по мощенному плитами внутреннему двору и стягивал кожаные перчатки. Алехандро торопливо сунул повод конюху и бросился вдогонку за отцом.
Оба были высокого роста, но у герцога за плечами осталось гораздо больше лет, чем у его наследника; Бальтран давно успел приноровиться к своей широкой поступи.
– Патро…
– Кажется, я тебе уже сказал. – Пыльные перчатки упали на протянутые ладони слуги, вышедшего из Палассо навстречу герцогу с сыном. – Нет, и точка.
– Но…
– Алехандро, на то есть причины. Ты хоть представляешь, что бы сказала мать?
Теперь Алехандро шел рядом, нога в ногу, легкая походка обещала, что он обретет отцовское изящество движений – конечно, если когда-нибудь перестанет расти.
– А разве ей обязательно знать?
– Нет, Алехандро, ей не обязательно это знать, но она все равно узнает. Женщина есть женщина. Сначала узнают слуги – твои и твоей любовницы, затем их друзья, затем друзья друзей, затем фрейлины герцогини и, наконец, она сама. А уж она найдет, что нам с тобой сказать.
– Я могу ее куда-нибудь увезти.
– Родную мать? – Ужас на лице сына вызвал у Бальтрана ухмылку. – Ну, ну! Эйха, ты что, шуток не понимаешь? – Не укорачивая шаг, он стал развязывать шнурки кожаного охотничьего камзола. – Хотя, конечно, ничего смешного тут нет, уж я-то знаю. Когда мальчик впервые в жизни хочет обзавестись содержанкой, это дело нешуточное. – Он справился со шнурками, снял камзол и бросил в ловкие руки камердинера. – Алехандро, я не против, чтобы ты завел подружку. Я всего лишь советую найти другую женщину.
– Патро, но я хочу ее…
– Почему? Потому что она показала тебе мир, где ты раньше не бывал? Потому что подарила тебе чувства, которых ты раньше не испытывал и даже не подозревал, что они существуют?
Бальтран, заметил, как побледнел его сын, как напряглись мышцы его лица, и, ощутив жалость, остановился.
– Матра, я понимаю… Да, Алехандро, я понимаю. Но – нельзя. Это исключено.
– Но ведь я наследник… И если я чего-то хочу…
– Алехандро! – Бальтран понял, что его терпение на пределе. – Да, Алехандро, ты действительно наследник, и в этом мире тебе доступно очень и очень многое. Но прежде чем добиваться исполнения своих желаний, наследнику необходимо как следует подумать.
– Патро, я уже подумал.
Мокрая от пота рубашка липла к телу, но герцог жестом велел камердинеру уйти. Не раздеваться же посреди двора. Хотя сын, похоже, готов семенить вслед за ним по всему Палассо и подобострастно заглядывать в глаза.
– Да, Алехандро, ты подумал. Не сомневаюсь. Но кое-чего ты все-таки не учел.
– Кое-чего? – Зацепившись за это слово, Алехандро осмелел, несвойственное ему смирение уступило холодной настойчивости. – Кое-чего? Она мне нужна. А тебе нет. Да о чем тут спорить?
– О политике.
– Но она же содержанка, а не принцесса… При чем тут политика? Бальтран отвязал грязные манжеты и стал закатывать рукава, обнажая мускулистые, загорелые предплечья.
– Алехандро, она была моей любовницей. И вдобавок она Серрано. И если переберется из моей постели в твою, ей будет трудно выйти замуж, тем более за состоятельного дворянина.
– Патро, у тебя же сейчас другая женщина, – упрекнул его сын. Отец беззлобно ухмыльнулся.
– Верно. Может быть, это даже твоя мать… впрочем, тебя это не касается. Подумай еще раз, хорошенько подумай о последствиях. Если Гитанна Серрано из рук герцога перейдет в руки наследника…
Ведь дело не только в том, что подумает твоя мать. Главное, как на это посмотрит двор.
– Да кому какое дело, с кем я сплю?
– Всем без исключения. Такова жизнь. Вот если бы речь шла о какой-нибудь простушке, по-собачьи преданной хозяину… Но Гитанна не из таких. Нет, Алехандро, тебе нужна женщина для любовных утех, а не для интриг. Если решишь найти себе такую – вот тебе мое отеческое благословение. Но не советую искать ее в Палассо.
– Патро…
– Бассда, Алехандро! Оставим эту тему. Я своего решения не переменю, Гитанна Серрано не будет твоей содержанкой. Она помогла тебе стать мужчиной, и за это ей спасибо, а теперь лучше поищи себе другую милашку – чтобы в постели не скучать. Да неужели мало красоток среди до'Брендисий или в роду до'Кастейа? Серрано и так забрались высоко, довольно с них. Сарагоса – Верховный иллюстратор, Катерин – Премиа Санкта… да еще и Гитанна в моей спальне! Не слишком умно с моей стороны, но я без памяти влюбился в меннино… Сам не ожидал, что она столько продержится. Эйха, что было, то было. А теперь я не могу сместить ни Сарагосу, ни Премиа Санкту…
– Поэтому решил сместить Гитанну. Герцог от души рассмеялся.
– Да, гораздо проще выгнать содержанку, чем Верховного иллюстратора или Премиа Санкту. Для этого вовсе не обязательно умирать.
– Но почему ты решил ее бросить? Из-за интриг? С лица Бальтрана исчезла улыбка.
– Я ее бросил, потому что мне надоели вечные заговоры против Грихальва, вечные требования, чтобы я лишил этих бедолаг охранной грамоты. Матра Дольча, мало, что ли, я этого наслушался от Премиа Санкты? И вдобавок я предпочел Гитанне другую женщину. – Он пожал плечами. – Видишь ли, Алехандро, когда в твоем распоряжении огромнейший выбор вин, надо стремиться к тому, чтобы перепробовать их как можно больше, и только после этого отобрать самые подходящие для десерта.
Голос его смягчился, в нем появилась легкая ирония; он вспомнил свою пылкую юность и то невменяемое состояние, в которое его приводили унизительные отказы.
– Алехандро, я тебя уверяю: ты в нее не влюблен. Просто это твоя первая женщина, и вполне естественно, что ты ею увлекся. Эйха, кто из нас не привязывался к первой любовнице? – Он улыбнулся, вспомнив Тринию, сложенную как богиня и щедрую на ласки. – Но придет другое время, появится другая женщина, и ты поймешь разницу.
– Единственная? Единственная женщина, патро?
– Единственная, – задумчиво подтвердил Бальтран. – Однажды я это понял. Мгновенно.
– И это была не мама?
– Эйха, нет… Алехандро, я очень хорошо отношусь к твоей матери, уважаю ее, даже восхищаюсь ею. Но все-таки по-настоящему я любил не ее. Та женщина давно умерла.
– Умерла? – переспросил ошеломленный наследник.
– Рожая мальчика, который мог бы стать тебе братом. Герцог поднял голову, бросил взгляд на солнце. Та боль давно прошла.
– Регретто, фильхо мейо, но мне надо освежиться. Скоро нас почтут визитом послы Пракансы, не могу же я выйти к ним в таком виде.
– Праканса? Думаешь, предложат переговоры?
– Предъявят требования, – сухо ответил отец, поворачиваясь к Палассо. – Пракансийцы только и умеют что требовать.
– Патро, а чего они хотят?
Бальтран помолчал, затем хлопнул сына по плечу.
– Фильхо мейо, тебе еще рановато забивать этим голову. Ты теперь мужчина, вот и получай удовольствие. А с тонкостями дипломатии я еще успею тебя познакомить.
Раймон сложил руки на груди, плотно прижался лопатками к штукатурке. Такая поза помогала ему скрывать нервное напряжение.
– Это будет Отавио?
Сидящий задумчиво скривил губы, после чего со вздохом кивнул.
– Альтернативы не вижу.
– Но он – не Артурро.
– Таких, как Артурро, не было, нет и не будет. Тави мне нравится не больше, чем тебе. Но, я думаю, с обязанностями Премио Фрато он как-нибудь справится. Ведь он далеко не дурак.
– Но он узколоб. Высокомерен. Не замечает, как меняется мир, опасается перемен.
– Эйха, Раймон, для старика это-дело нелегкое. – Дэво ухмыльнулся – он был на восемь лет старше Раймона. – В его годы и тебе не захочется перемен.
Раймона эта перспектива ничуть не успокоила.
– Сомневаюсь.
Дэво перестал улыбаться.
– Так-так… Что ты предлагаешь?
Несколько мгновений Раймон колебался, потом отошел от пилястра и направился к высокому стрельчатому окну. Через него в комнату тек аромат цветущего винограда – густой, как дешевые духи, столь охотно приобретаемые крестьянками – кампонессас – в праздники. К запаху цветов примешивался пьянящий дух скошенной травы – во внутреннем дворе трудились садовники. Летняя жара и обилие влаги в почве и воздухе – что еще нужно растениям? Другие семьи в самую жаркую пору перебирались за город, но Грихальва – никогда. Они трудились в своем Палассо. Денно и нощно.
Раймон тихо вздохнул, но не повернулся. Обратился к уместившемуся в полуовале окна кусочку сада:
– Думаю, мы должны кое-что предпринять для достижения наших целей.
– Раймон! Матра Дольча, твое счастье, что ты говоришь это мне, а не кому-нибудь… Ты хоть представляешь, к чему это может привести?
– Скорее всего, к Чиеве до'Сангва. Дэво заметно встревожился.
– И тебе все равно? Неужели не боишься? Раймон круто обернулся.
– Я боюсь совсем другого. Впервые за несколько поколений у нас появилась возможность – и какая возможность! – пристроить ко двору члена семьи Грихальва. И ничего не выйдет, потому что один старый моронно на дух не переносит одного мальчишку и завидует его Дару.
Дэво замахал на Раймона руками.
– Ну что ты! У Тави всегда были проблемы…
– Отавио на должность Премио Фрато не годится, и ты это понимаешь. – Раймон совладал с дыханием и заговорил спокойнее. – И я это понимаю. И боюсь. Да, Дэво, боюсь. Ты и сам не хуже меня знаешь, что Сарио – единственная наша надежда.
– Лишь при условии, что он будет послушен, – напомнил Дэво. – Номмо Матра эй Фильхо! Раймон, в семье Грихальва нет другого такого упрямца.
Раймон невесело улыбнулся.
– А я?
Дэво рассмеялся.
– Эйха, одно время и с тобой не было сладу. Но в конце концов ты образумился.
Под манжетой зачесалась рука, напоминая о “наименьшей каре”.
– Да, в конце концов образумился, – задумчиво сказал он. – Ты можешь предложить иной путь?
– Другого пути нет, – без колебаний ответил Дэво.
– Ну так почему же…
– Потому что мы не можем своими руками расшатывать устои! Это противоречит нашим принципам. – Дэво покачал головой. – Компордотта, Раймон. Мы должны быть непогрешимы всегда и во всем.
– И ради этого совершать ошибки?
– Раймон, ты все отлично понимаешь, – убеждал его Дэво. – Без строжайшей компордотты, без угрозы такими наказаниями, как “наименьшая кара” и Чиева до'Сангва, мы превратимся в чудовищ.
– Отавио будет доказывать, что Сарио уже превратился в чудовище.
– Вполне возможно, он окажется прав. Но лишь в том случае, если мы позволим мальчику действовать по собственному разумению. Если оставим его, неподготовленного, без надзора Въехос Фратос. Сарио это Сарио.
– А что мы будем делать, если так и не увидим Сарио в должности Верховного иллюстратора? Дэво пожал плечами.
– Будем ждать.
– Сколько? Пятьдесят лет? Пятьсот? – Раймон раздраженно тряхнул головой. – Нам еще очень повезло, что до'Веррада до сих пор дают стране толковых, трезвомыслящих правителей. Но где гарантия, что так будет всегда? Где гарантия, что пракансийцы и прочие соседи не измотают нас набегами? Если Тайра-Вирте ослабеет, войны не избежать. И в этой войне может погибнуть наш род.
– Ты имеешь в виду тза'абов. – Лицо Дэво окаменело – он понял, к чему клонит Раймон. – Ты боишься не Пракансы, и не Гхийаса, и не других стран, а Тза'аба Ри.
Раймон тяжело вздохнул, прислонился к стене у окна и устало закрыл глаза.
– Эн верро. Его-то я и боюсь.
– Раймон, тза'абы разгромлены! Пророк убит, Всадники Златого Ветра рассеяны, Кита'аб сожжен. И это заслуга наших родичей! Племена в таком упадке, что женщине, называющей себя императрицей Тза'аба Ри, никогда не послать их в бой. И у Пророка вот уже сто лет не было потомка по мужской линии. Тза'абы нам не страшны. Их вера умерла, их дух сломлен.
Раймон отлепил от стены затылок и посмотрел на Дэво в упор.
– Откуда ты знаешь? Дэво растерянно заморгал.
– А откуда все мы знаем?
– С чего мы взяли, что не осталось Всадников Златого Ветра, не уцелело страниц Кита'аба? Что не найдется человека, который захочет возродить Тза'аб Ри?
– С того, что… – Дэво осекся. – С того, что минул очень долгий срок.
– Слишком долгий? – Раймон скептически хмыкнул. – Дэво, что значит слишком долгий срок, если речь идет о возрождении святынь?
– Но…
– Дэво, а разве мы не этого добиваемся? Рождаем мальчиков, Признаем их, обучаем и молимся, чтобы когда-нибудь они нам вернули утраченное… Почему бы не предположить, что тза'абы просто ждут, как и мы, когда самый достойный из них предъявит свои права? У них это Пророк, у нас – Верховный иллюстратор. Но разницы между нами нет. Разница лишь в том, что они хотят разрушить Тайра-Вирте, а мы – сохранить.
Эта идея явно не укладывалась у Дэво в голове.
– Раймон, но ведь мы не знаем наверняка. Может быть, это всего лишь домыслы. Пустые домыслы.
– Ну конечно, – легко согласился Раймон. – Эн верро, должно быть, я ошибаюсь. Конечно.
– О Матра, – прошептал Дэво. – О Матра Дольча! Раймон взял Чиеву, поднес к губам, прижал к сердцу.
– Номмо Матра эй Фильхо, пусть это будет всего лишь домыслом.
А все-таки, если его догадка верна. Екклезия – враг, герцог Бальтран окружен злокозненными Серрано, роду Грихальва заказан путь ко двору. Эйха, что же остается? Компордотта? Но поведение, ограниченное жесткими рамками, – разве не подарок для умных, инициативных и беспринципных врагов?
"Мне нужен Ключ”.
Ладонь Раймона сомкнулась на Чиеве. На живом Ключе.
Вот уж кому не позавидуешь, так это Грихальва – злосчастному, хиреющему роду.
Один повод в серебряных фестонах лежал на шее жеребца, другой герцог подал молодому конюху, выбежавшему из конюшни принять господского скакуна.
Бальтран не стал ждать, когда его спутник, подъехавший следом, спешится. В проворстве юноша не уступал отцу, чего нельзя было сказать о грации. Слезая с коня, он зацепился шпорой за стремя и чуть не упал; тем временем герцог как ни в чем не бывало шагал по мощенному плитами внутреннему двору и стягивал кожаные перчатки. Алехандро торопливо сунул повод конюху и бросился вдогонку за отцом.
Оба были высокого роста, но у герцога за плечами осталось гораздо больше лет, чем у его наследника; Бальтран давно успел приноровиться к своей широкой поступи.
– Патро…
– Кажется, я тебе уже сказал. – Пыльные перчатки упали на протянутые ладони слуги, вышедшего из Палассо навстречу герцогу с сыном. – Нет, и точка.
– Но…
– Алехандро, на то есть причины. Ты хоть представляешь, что бы сказала мать?
Теперь Алехандро шел рядом, нога в ногу, легкая походка обещала, что он обретет отцовское изящество движений – конечно, если когда-нибудь перестанет расти.
– А разве ей обязательно знать?
– Нет, Алехандро, ей не обязательно это знать, но она все равно узнает. Женщина есть женщина. Сначала узнают слуги – твои и твоей любовницы, затем их друзья, затем друзья друзей, затем фрейлины герцогини и, наконец, она сама. А уж она найдет, что нам с тобой сказать.
– Я могу ее куда-нибудь увезти.
– Родную мать? – Ужас на лице сына вызвал у Бальтрана ухмылку. – Ну, ну! Эйха, ты что, шуток не понимаешь? – Не укорачивая шаг, он стал развязывать шнурки кожаного охотничьего камзола. – Хотя, конечно, ничего смешного тут нет, уж я-то знаю. Когда мальчик впервые в жизни хочет обзавестись содержанкой, это дело нешуточное. – Он справился со шнурками, снял камзол и бросил в ловкие руки камердинера. – Алехандро, я не против, чтобы ты завел подружку. Я всего лишь советую найти другую женщину.
– Патро, но я хочу ее…
– Почему? Потому что она показала тебе мир, где ты раньше не бывал? Потому что подарила тебе чувства, которых ты раньше не испытывал и даже не подозревал, что они существуют?
Бальтран, заметил, как побледнел его сын, как напряглись мышцы его лица, и, ощутив жалость, остановился.
– Матра, я понимаю… Да, Алехандро, я понимаю. Но – нельзя. Это исключено.
– Но ведь я наследник… И если я чего-то хочу…
– Алехандро! – Бальтран понял, что его терпение на пределе. – Да, Алехандро, ты действительно наследник, и в этом мире тебе доступно очень и очень многое. Но прежде чем добиваться исполнения своих желаний, наследнику необходимо как следует подумать.
– Патро, я уже подумал.
Мокрая от пота рубашка липла к телу, но герцог жестом велел камердинеру уйти. Не раздеваться же посреди двора. Хотя сын, похоже, готов семенить вслед за ним по всему Палассо и подобострастно заглядывать в глаза.
– Да, Алехандро, ты подумал. Не сомневаюсь. Но кое-чего ты все-таки не учел.
– Кое-чего? – Зацепившись за это слово, Алехандро осмелел, несвойственное ему смирение уступило холодной настойчивости. – Кое-чего? Она мне нужна. А тебе нет. Да о чем тут спорить?
– О политике.
– Но она же содержанка, а не принцесса… При чем тут политика? Бальтран отвязал грязные манжеты и стал закатывать рукава, обнажая мускулистые, загорелые предплечья.
– Алехандро, она была моей любовницей. И вдобавок она Серрано. И если переберется из моей постели в твою, ей будет трудно выйти замуж, тем более за состоятельного дворянина.
– Патро, у тебя же сейчас другая женщина, – упрекнул его сын. Отец беззлобно ухмыльнулся.
– Верно. Может быть, это даже твоя мать… впрочем, тебя это не касается. Подумай еще раз, хорошенько подумай о последствиях. Если Гитанна Серрано из рук герцога перейдет в руки наследника…
Ведь дело не только в том, что подумает твоя мать. Главное, как на это посмотрит двор.
– Да кому какое дело, с кем я сплю?
– Всем без исключения. Такова жизнь. Вот если бы речь шла о какой-нибудь простушке, по-собачьи преданной хозяину… Но Гитанна не из таких. Нет, Алехандро, тебе нужна женщина для любовных утех, а не для интриг. Если решишь найти себе такую – вот тебе мое отеческое благословение. Но не советую искать ее в Палассо.
– Патро…
– Бассда, Алехандро! Оставим эту тему. Я своего решения не переменю, Гитанна Серрано не будет твоей содержанкой. Она помогла тебе стать мужчиной, и за это ей спасибо, а теперь лучше поищи себе другую милашку – чтобы в постели не скучать. Да неужели мало красоток среди до'Брендисий или в роду до'Кастейа? Серрано и так забрались высоко, довольно с них. Сарагоса – Верховный иллюстратор, Катерин – Премиа Санкта… да еще и Гитанна в моей спальне! Не слишком умно с моей стороны, но я без памяти влюбился в меннино… Сам не ожидал, что она столько продержится. Эйха, что было, то было. А теперь я не могу сместить ни Сарагосу, ни Премиа Санкту…
– Поэтому решил сместить Гитанну. Герцог от души рассмеялся.
– Да, гораздо проще выгнать содержанку, чем Верховного иллюстратора или Премиа Санкту. Для этого вовсе не обязательно умирать.
– Но почему ты решил ее бросить? Из-за интриг? С лица Бальтрана исчезла улыбка.
– Я ее бросил, потому что мне надоели вечные заговоры против Грихальва, вечные требования, чтобы я лишил этих бедолаг охранной грамоты. Матра Дольча, мало, что ли, я этого наслушался от Премиа Санкты? И вдобавок я предпочел Гитанне другую женщину. – Он пожал плечами. – Видишь ли, Алехандро, когда в твоем распоряжении огромнейший выбор вин, надо стремиться к тому, чтобы перепробовать их как можно больше, и только после этого отобрать самые подходящие для десерта.
Голос его смягчился, в нем появилась легкая ирония; он вспомнил свою пылкую юность и то невменяемое состояние, в которое его приводили унизительные отказы.
– Алехандро, я тебя уверяю: ты в нее не влюблен. Просто это твоя первая женщина, и вполне естественно, что ты ею увлекся. Эйха, кто из нас не привязывался к первой любовнице? – Он улыбнулся, вспомнив Тринию, сложенную как богиня и щедрую на ласки. – Но придет другое время, появится другая женщина, и ты поймешь разницу.
– Единственная? Единственная женщина, патро?
– Единственная, – задумчиво подтвердил Бальтран. – Однажды я это понял. Мгновенно.
– И это была не мама?
– Эйха, нет… Алехандро, я очень хорошо отношусь к твоей матери, уважаю ее, даже восхищаюсь ею. Но все-таки по-настоящему я любил не ее. Та женщина давно умерла.
– Умерла? – переспросил ошеломленный наследник.
– Рожая мальчика, который мог бы стать тебе братом. Герцог поднял голову, бросил взгляд на солнце. Та боль давно прошла.
– Регретто, фильхо мейо, но мне надо освежиться. Скоро нас почтут визитом послы Пракансы, не могу же я выйти к ним в таком виде.
– Праканса? Думаешь, предложат переговоры?
– Предъявят требования, – сухо ответил отец, поворачиваясь к Палассо. – Пракансийцы только и умеют что требовать.
– Патро, а чего они хотят?
Бальтран помолчал, затем хлопнул сына по плечу.
– Фильхо мейо, тебе еще рановато забивать этим голову. Ты теперь мужчина, вот и получай удовольствие. А с тонкостями дипломатии я еще успею тебя познакомить.
* * *
В тишине и уюте солярия, хранившего память о множестве приятных и поучительных бесед с Артурро Грихальва, Раймон стоял, опираясь на пилястр, и с напускной беспечностью взирал на сидящего в кресле человека. Тот в одной руке держал полный кубок вина, а другая, со сложенной в чашечку ладонью, то и дело подкидывала цепочку и Ключ, как подкидывают монету, проверяя ее полновесность.Раймон сложил руки на груди, плотно прижался лопатками к штукатурке. Такая поза помогала ему скрывать нервное напряжение.
– Это будет Отавио?
Сидящий задумчиво скривил губы, после чего со вздохом кивнул.
– Альтернативы не вижу.
– Но он – не Артурро.
– Таких, как Артурро, не было, нет и не будет. Тави мне нравится не больше, чем тебе. Но, я думаю, с обязанностями Премио Фрато он как-нибудь справится. Ведь он далеко не дурак.
– Но он узколоб. Высокомерен. Не замечает, как меняется мир, опасается перемен.
– Эйха, Раймон, для старика это-дело нелегкое. – Дэво ухмыльнулся – он был на восемь лет старше Раймона. – В его годы и тебе не захочется перемен.
Раймона эта перспектива ничуть не успокоила.
– Сомневаюсь.
Дэво перестал улыбаться.
– Так-так… Что ты предлагаешь?
Несколько мгновений Раймон колебался, потом отошел от пилястра и направился к высокому стрельчатому окну. Через него в комнату тек аромат цветущего винограда – густой, как дешевые духи, столь охотно приобретаемые крестьянками – кампонессас – в праздники. К запаху цветов примешивался пьянящий дух скошенной травы – во внутреннем дворе трудились садовники. Летняя жара и обилие влаги в почве и воздухе – что еще нужно растениям? Другие семьи в самую жаркую пору перебирались за город, но Грихальва – никогда. Они трудились в своем Палассо. Денно и нощно.
Раймон тихо вздохнул, но не повернулся. Обратился к уместившемуся в полуовале окна кусочку сада:
– Думаю, мы должны кое-что предпринять для достижения наших целей.
– Раймон! Матра Дольча, твое счастье, что ты говоришь это мне, а не кому-нибудь… Ты хоть представляешь, к чему это может привести?
– Скорее всего, к Чиеве до'Сангва. Дэво заметно встревожился.
– И тебе все равно? Неужели не боишься? Раймон круто обернулся.
– Я боюсь совсем другого. Впервые за несколько поколений у нас появилась возможность – и какая возможность! – пристроить ко двору члена семьи Грихальва. И ничего не выйдет, потому что один старый моронно на дух не переносит одного мальчишку и завидует его Дару.
Дэво замахал на Раймона руками.
– Ну что ты! У Тави всегда были проблемы…
– Отавио на должность Премио Фрато не годится, и ты это понимаешь. – Раймон совладал с дыханием и заговорил спокойнее. – И я это понимаю. И боюсь. Да, Дэво, боюсь. Ты и сам не хуже меня знаешь, что Сарио – единственная наша надежда.
– Лишь при условии, что он будет послушен, – напомнил Дэво. – Номмо Матра эй Фильхо! Раймон, в семье Грихальва нет другого такого упрямца.
Раймон невесело улыбнулся.
– А я?
Дэво рассмеялся.
– Эйха, одно время и с тобой не было сладу. Но в конце концов ты образумился.
Под манжетой зачесалась рука, напоминая о “наименьшей каре”.
– Да, в конце концов образумился, – задумчиво сказал он. – Ты можешь предложить иной путь?
– Другого пути нет, – без колебаний ответил Дэво.
– Ну так почему же…
– Потому что мы не можем своими руками расшатывать устои! Это противоречит нашим принципам. – Дэво покачал головой. – Компордотта, Раймон. Мы должны быть непогрешимы всегда и во всем.
– И ради этого совершать ошибки?
– Раймон, ты все отлично понимаешь, – убеждал его Дэво. – Без строжайшей компордотты, без угрозы такими наказаниями, как “наименьшая кара” и Чиева до'Сангва, мы превратимся в чудовищ.
– Отавио будет доказывать, что Сарио уже превратился в чудовище.
– Вполне возможно, он окажется прав. Но лишь в том случае, если мы позволим мальчику действовать по собственному разумению. Если оставим его, неподготовленного, без надзора Въехос Фратос. Сарио это Сарио.
– А что мы будем делать, если так и не увидим Сарио в должности Верховного иллюстратора? Дэво пожал плечами.
– Будем ждать.
– Сколько? Пятьдесят лет? Пятьсот? – Раймон раздраженно тряхнул головой. – Нам еще очень повезло, что до'Веррада до сих пор дают стране толковых, трезвомыслящих правителей. Но где гарантия, что так будет всегда? Где гарантия, что пракансийцы и прочие соседи не измотают нас набегами? Если Тайра-Вирте ослабеет, войны не избежать. И в этой войне может погибнуть наш род.
– Ты имеешь в виду тза'абов. – Лицо Дэво окаменело – он понял, к чему клонит Раймон. – Ты боишься не Пракансы, и не Гхийаса, и не других стран, а Тза'аба Ри.
Раймон тяжело вздохнул, прислонился к стене у окна и устало закрыл глаза.
– Эн верро. Его-то я и боюсь.
– Раймон, тза'абы разгромлены! Пророк убит, Всадники Златого Ветра рассеяны, Кита'аб сожжен. И это заслуга наших родичей! Племена в таком упадке, что женщине, называющей себя императрицей Тза'аба Ри, никогда не послать их в бой. И у Пророка вот уже сто лет не было потомка по мужской линии. Тза'абы нам не страшны. Их вера умерла, их дух сломлен.
Раймон отлепил от стены затылок и посмотрел на Дэво в упор.
– Откуда ты знаешь? Дэво растерянно заморгал.
– А откуда все мы знаем?
– С чего мы взяли, что не осталось Всадников Златого Ветра, не уцелело страниц Кита'аба? Что не найдется человека, который захочет возродить Тза'аб Ри?
– С того, что… – Дэво осекся. – С того, что минул очень долгий срок.
– Слишком долгий? – Раймон скептически хмыкнул. – Дэво, что значит слишком долгий срок, если речь идет о возрождении святынь?
– Но…
– Дэво, а разве мы не этого добиваемся? Рождаем мальчиков, Признаем их, обучаем и молимся, чтобы когда-нибудь они нам вернули утраченное… Почему бы не предположить, что тза'абы просто ждут, как и мы, когда самый достойный из них предъявит свои права? У них это Пророк, у нас – Верховный иллюстратор. Но разницы между нами нет. Разница лишь в том, что они хотят разрушить Тайра-Вирте, а мы – сохранить.
Эта идея явно не укладывалась у Дэво в голове.
– Раймон, но ведь мы не знаем наверняка. Может быть, это всего лишь домыслы. Пустые домыслы.
– Ну конечно, – легко согласился Раймон. – Эн верро, должно быть, я ошибаюсь. Конечно.
– О Матра, – прошептал Дэво. – О Матра Дольча! Раймон взял Чиеву, поднес к губам, прижал к сердцу.
– Номмо Матра эй Фильхо, пусть это будет всего лишь домыслом.
А все-таки, если его догадка верна. Екклезия – враг, герцог Бальтран окружен злокозненными Серрано, роду Грихальва заказан путь ко двору. Эйха, что же остается? Компордотта? Но поведение, ограниченное жесткими рамками, – разве не подарок для умных, инициативных и беспринципных врагов?
"Мне нужен Ключ”.
Ладонь Раймона сомкнулась на Чиеве. На живом Ключе.
Глава 14
Итак, его вежливо попросили не совать нос куда не следует. И наверное, забыли о нем. Герцог отказал; все остается по-прежнему. Гитанна, скорее всего, уже покинула дворец или покинет в ближайшее время.
Но вопреки желанию отца мир Алехандро изменился. Жизнь не стоит на месте, она берет свое. Жгучее желание, терзавшее тело, удовлетворено. Теперь он знает, как утолять эту жажду, и утолит ее – столько раз, сколько понадобится.
Но с другой женщиной. Такова отцовская воля.
Ухмыляясь, Алехандро проводил взглядом отца. Сильный, широкоплечий, тот размашистым шагом пересекал внутренний двор – его ждали Палассо и обязанности герцога. Ни малейшего признака слабости, поступь легка и пружиниста, мышцы крепки, суставы не хрустят. У отца отменное здоровье, его огню еще гореть и гореть. “А моему? – подумал Алехандро. Он вытянул руки перед собой, осмотрел, повернул и так, и этак. – Есть ли во мне огонь, или всего лишь искорка? И то еле теплится, стесняясь близости отцовского костра?"
– Мердитто, – пробормотал наследник, с кривой улыбкой глядя, как герцог поднимается по ступенькам и исчезает в тени невысокого портала, – он почему-то недолюбливал Портайа Гранда и чаще пользовался боковым входом.
"Да. Главный вход он оставляет пракансийцам”.
Алехандро вздохнул. Итак, он теперь не у дел. Ему запрещено лезть в постель Гитанны и вникать в интриги двора. Не то чтобы он мечтал об интригах, хотя куда от них денешься, живя в Палассо Веррадо, – но нельзя же его отшвыривать пинком, как дворовую шавку. Все-таки в Тайра-Вирте он не последний человек.
Он подбоченился и попытался носком сапога выковырнуть из мостовой булыжник. Получилось. Пинок – и камень защелкал по своим соседям. Алехандро повернулся на каблуках и твердым шагом направился к воротам, вежливо отказавшись от услуг конюха, у которого всегда был в запасе свежий конь для наследника.
– Нет, граццо. Для моего вздорного характера лучшее лекарство – пешая прогулка.
И если отец походя отнимает у сына Гитанну и заодно благословляет его на поиски новой подружки, сыну ничего другого не остается, как искать себе новую подружку.
Алехандро улыбнулся – к нему вернулась уверенность в себе. Между прочим, сегодня Фуэга Весперра, и большинство горожанок – на улицах. Может быть, день окажется не таким уж пропащим.
– Не надо, пусть идет. Для нее моя истина слишком нова, слишком непривычна. Ей нужно время.
Сарио высвободил локоть – для этого не понадобилось усилий.
– Для меня это тоже слишком ново.
– Но ты гораздо любопытнее, чем она, верно? И у тебя есть внутреннее око. – Старик улыбнулся, всплеснув корявыми ладонями в необычном жесте, – было в нем что-то детское, невинное. – Разве любопытство – грех? Нет. Даже я не подозреваю твоих драгоценных Матерь с Сыном в неприятии любопытства… Иначе откуда бы взялось все, за что ты славишь Их Священные Имена: талант, мастерство, извечное стремление к совершенству да в придачу внутреннее око?
Сарио внимал ему не без тревоги. Сааведра ушла, исчезла в толпе, а старик говорил правду. Да, он любопытен.
– Ты не поклоняешься Матери с Сыном.
Это было обвинение. Вызов.
Старик спрятал кисти рук в рукава шафранового халата.
– Ты уверен?
Сарио долго вглядывался в безмятежное лицо.
– Да, – сказал он наконец, – ты – тза'аб до мозга костей.
– Да, я тза'аб… Могу ли я быть чем-то большим? Или чем-то меньшим? Или кем-нибудь другим?
"Слишком туманный ответ”, – подумал Сарио.
– Враг.
– Тебе я не враг.
– Почему? Я тайравиртец, к тому же Грихальва. Вот они, обе половины силы, что сокрушила Тза'аб Ри. – Сарио снисходительно улыбнулся. – Верро Грихальва – самое ненавистное имя для тза'абов.
– Половины одной из половин, – хладнокровно поправил старик. – Две другие половины целиком тза'абские и одухотворены тза'абским талантом.
Сарио почувствовал, как у него вспыхнули щеки.
– Это что, оскорбление?
– Оскорбление? Наполовину тза'аб – это оскорбление? – Показался и тут же исчез желтоватый блеск зубов. – Ай, нет! Если так рассуждать, то я оскорблен вдвое сильнее, чем ты.
Сарио недоуменно покачал головой.
– Но как ты узнал, что я наполовину тза'аб? Никто этого не знает. И не может узнать. Мы, Грихальва, столько раз женились на своих – от тза'абской крови осталась разве что капля.
– Погляди на меня, – сказал старик. – Ты пришел в мой шатер. Ты увидел мой шатер. Ты способен читать узоры. И ты понял, что они предназначены для тебя.
– Читать узоры?
– Я узнал тебя, едва ты остановился перед моим шатром. Как думаешь, почему я тебя узнал? Ты увидел мой шатер. А мое лицо – твое лицо.
Сарио ужаснулся.
– Твое лицо?? Но ведь оно старческое!
– Мое лицо древнее, – спокойно, без обиды согласился тза'аб. – Но кости под плотью не изменились. – Он постучал по носу согнутым пальцем. – Ну-ка, Дитя Златого Ветра, погляди еще раз. Глазами художника.
Сарио принял вызов. Задача оказалась легкой – времени отняла совсем немного, да и воображение почти не пришлось напрягать. Ничего удивительного, что старик его узнал даже в праздничной толпе. И обратился к нему, произнеся имя Верро Грихальвы – источника всех бед его рода.
А еще эти чарующие узоры…
Сарио ударил кулаком о ладонь и грязно выругался. И, отвернувшись от полога, взглянул старику в лицо.
– Да, во мне больше тза'абской крови, чем в других. Я самый смуглый. Ну и что с того? Нас всех считают порчеными, екклезия проклинает всех Грихальва без разбора. Какая разница?
– Разница огромная. И во всем. Благодаря ей у тебя есть внутреннее око.
– Какое око? Что еще за око? Старик улыбнулся.
– Зрение художника. Глаз Аль-Фансихирро. Сарио хотел перебить, но старик отмахнулся.
– Что же касается екклезии и всех остальных, кто считает вас порчеными, то они глупцы. Но я бы не назвал их невеждами.
– Не назвал бы? – изумился Сарио. – Да кто еще способен распускать слухи, будто мы вооружились темным колдовством, чтобы перекраивать жизнь, как нам заблагорассудится? Да будь это так… Матра, как жаль, что это не так! Неужели ты думаешь, что мы бы позволили смешивать нас с грязью? Неужели ты думаешь, что мы " бы остались чахлым, вымирающим родом?
– Ты на это способен. – Тза'аб взглянул на Сарио и повторил торжественно:
– Ты на это способен, – Я? Способен? – Сарио расхохотался. – Да в меня никто из наших не верит, а ведь они – Грихальва!
– Насчет колдовства – все правда.
– Правда? Какая еще правда?! Мы – никто!
– У тебя есть сила. – Тза'аб подошел к подушке и осторожно сел. – Иначе ты не заметил бы моего шатра. Он жестом предложил Сарио снова опуститься на ковер. – Тебе надо еще многое узнать. А потому начнем.
– Эстранхиеро, – прошептал Сарио, – почему я должен тебя слушать?
– Потому что ты похож на меня, – незатейливо ответил старик. – Верен тому, что хранится здесь и здесь. – Он коснулся лба и груди у сердца, а затем улыбнулся. – Возможно, ты – это я. Правда, я все еще жив и одновременно не могу быть двумя живыми людьми.
После долгой паузы, до отказа насыщенной изумлением и настороженностью, Сарио криво улыбнулся.
– Ты – моронно луна. Полоумный, верящий, что способен допрыгнуть до луны и сорвать ее с неба. Старик беззвучно рассмеялся.
– Так тебе нужна луна? Всего лишь жалкая луна, когда можно получить Пустыню?
– К чему ты клонишь?
– Для Аль-Фансихирро нет ничего невозможного.
– Для кого? Альфан?.. Как ты сказал?
– Аль-Фансихирро. На тайном языке это означает “искусство и волшебство”. И сейчас я даю тебе первый урок. – В глазах старика поблескивали насмешливые искорки. – Я из ордена тза'абов, священного замка. Это гораздо серьезнее, чем твои санкта и санкто.
– Что еще за орден? Если вроде санкта и санкто, мне он не интересен.
– У нас есть кое-что общее – верность, вера, пожизненное служение. Но у моего ордена другие святыни, люди и методы. – Тза'аб повернулся к ларцу, стоявшему рядом с подушкой, и скрипнул засовом. – Видишь ли, Сарио, независимо от своего возраста и происхождения человек в этом мире способен на многое. Да, я стар, художнику кажусь вырытым из земли покойником, но я вовсе не бесполезен. Я немало знаю и могу кое-чему научить. – Он приподнял крышку, и пахнуло старыми пряностями, мелькнул блестящий зеленый шелк. – Ай, но тебе придется хорошенько поработать головой, чтобы понять меня.
Старик вынул из ларца изящную кожаную тубу. Дрожь пальцев не помешала ему ловко одолеть проволочный узелок и снять с тубы колпачок, после чего с предельной осторожностью извлечь пергаментный свиток. Сарио, стоявший возле полога и готовый сбежать по примеру Сааведры, с возрастающим интересом смотрел, как тза'аб расправляет пергамент. Бережно положив его на ковер и прижав уголки резными золотыми гирьками, старик поманил гостя.
Но вопреки желанию отца мир Алехандро изменился. Жизнь не стоит на месте, она берет свое. Жгучее желание, терзавшее тело, удовлетворено. Теперь он знает, как утолять эту жажду, и утолит ее – столько раз, сколько понадобится.
Но с другой женщиной. Такова отцовская воля.
Ухмыляясь, Алехандро проводил взглядом отца. Сильный, широкоплечий, тот размашистым шагом пересекал внутренний двор – его ждали Палассо и обязанности герцога. Ни малейшего признака слабости, поступь легка и пружиниста, мышцы крепки, суставы не хрустят. У отца отменное здоровье, его огню еще гореть и гореть. “А моему? – подумал Алехандро. Он вытянул руки перед собой, осмотрел, повернул и так, и этак. – Есть ли во мне огонь, или всего лишь искорка? И то еле теплится, стесняясь близости отцовского костра?"
– Мердитто, – пробормотал наследник, с кривой улыбкой глядя, как герцог поднимается по ступенькам и исчезает в тени невысокого портала, – он почему-то недолюбливал Портайа Гранда и чаще пользовался боковым входом.
"Да. Главный вход он оставляет пракансийцам”.
Алехандро вздохнул. Итак, он теперь не у дел. Ему запрещено лезть в постель Гитанны и вникать в интриги двора. Не то чтобы он мечтал об интригах, хотя куда от них денешься, живя в Палассо Веррадо, – но нельзя же его отшвыривать пинком, как дворовую шавку. Все-таки в Тайра-Вирте он не последний человек.
Он подбоченился и попытался носком сапога выковырнуть из мостовой булыжник. Получилось. Пинок – и камень защелкал по своим соседям. Алехандро повернулся на каблуках и твердым шагом направился к воротам, вежливо отказавшись от услуг конюха, у которого всегда был в запасе свежий конь для наследника.
– Нет, граццо. Для моего вздорного характера лучшее лекарство – пешая прогулка.
И если отец походя отнимает у сына Гитанну и заодно благословляет его на поиски новой подружки, сыну ничего другого не остается, как искать себе новую подружку.
Алехандро улыбнулся – к нему вернулась уверенность в себе. Между прочим, сегодня Фуэга Весперра, и большинство горожанок – на улицах. Может быть, день окажется не таким уж пропащим.
* * *
Сааведра устремилась к выходу, Сарио шагнул вслед за ней, но тут на его локоть осторожно легла старческая рука.– Не надо, пусть идет. Для нее моя истина слишком нова, слишком непривычна. Ей нужно время.
Сарио высвободил локоть – для этого не понадобилось усилий.
– Для меня это тоже слишком ново.
– Но ты гораздо любопытнее, чем она, верно? И у тебя есть внутреннее око. – Старик улыбнулся, всплеснув корявыми ладонями в необычном жесте, – было в нем что-то детское, невинное. – Разве любопытство – грех? Нет. Даже я не подозреваю твоих драгоценных Матерь с Сыном в неприятии любопытства… Иначе откуда бы взялось все, за что ты славишь Их Священные Имена: талант, мастерство, извечное стремление к совершенству да в придачу внутреннее око?
Сарио внимал ему не без тревоги. Сааведра ушла, исчезла в толпе, а старик говорил правду. Да, он любопытен.
– Ты не поклоняешься Матери с Сыном.
Это было обвинение. Вызов.
Старик спрятал кисти рук в рукава шафранового халата.
– Ты уверен?
Сарио долго вглядывался в безмятежное лицо.
– Да, – сказал он наконец, – ты – тза'аб до мозга костей.
– Да, я тза'аб… Могу ли я быть чем-то большим? Или чем-то меньшим? Или кем-нибудь другим?
"Слишком туманный ответ”, – подумал Сарио.
– Враг.
– Тебе я не враг.
– Почему? Я тайравиртец, к тому же Грихальва. Вот они, обе половины силы, что сокрушила Тза'аб Ри. – Сарио снисходительно улыбнулся. – Верро Грихальва – самое ненавистное имя для тза'абов.
– Половины одной из половин, – хладнокровно поправил старик. – Две другие половины целиком тза'абские и одухотворены тза'абским талантом.
Сарио почувствовал, как у него вспыхнули щеки.
– Это что, оскорбление?
– Оскорбление? Наполовину тза'аб – это оскорбление? – Показался и тут же исчез желтоватый блеск зубов. – Ай, нет! Если так рассуждать, то я оскорблен вдвое сильнее, чем ты.
Сарио недоуменно покачал головой.
– Но как ты узнал, что я наполовину тза'аб? Никто этого не знает. И не может узнать. Мы, Грихальва, столько раз женились на своих – от тза'абской крови осталась разве что капля.
– Погляди на меня, – сказал старик. – Ты пришел в мой шатер. Ты увидел мой шатер. Ты способен читать узоры. И ты понял, что они предназначены для тебя.
– Читать узоры?
– Я узнал тебя, едва ты остановился перед моим шатром. Как думаешь, почему я тебя узнал? Ты увидел мой шатер. А мое лицо – твое лицо.
Сарио ужаснулся.
– Твое лицо?? Но ведь оно старческое!
– Мое лицо древнее, – спокойно, без обиды согласился тза'аб. – Но кости под плотью не изменились. – Он постучал по носу согнутым пальцем. – Ну-ка, Дитя Златого Ветра, погляди еще раз. Глазами художника.
Сарио принял вызов. Задача оказалась легкой – времени отняла совсем немного, да и воображение почти не пришлось напрягать. Ничего удивительного, что старик его узнал даже в праздничной толпе. И обратился к нему, произнеся имя Верро Грихальвы – источника всех бед его рода.
А еще эти чарующие узоры…
Сарио ударил кулаком о ладонь и грязно выругался. И, отвернувшись от полога, взглянул старику в лицо.
– Да, во мне больше тза'абской крови, чем в других. Я самый смуглый. Ну и что с того? Нас всех считают порчеными, екклезия проклинает всех Грихальва без разбора. Какая разница?
– Разница огромная. И во всем. Благодаря ей у тебя есть внутреннее око.
– Какое око? Что еще за око? Старик улыбнулся.
– Зрение художника. Глаз Аль-Фансихирро. Сарио хотел перебить, но старик отмахнулся.
– Что же касается екклезии и всех остальных, кто считает вас порчеными, то они глупцы. Но я бы не назвал их невеждами.
– Не назвал бы? – изумился Сарио. – Да кто еще способен распускать слухи, будто мы вооружились темным колдовством, чтобы перекраивать жизнь, как нам заблагорассудится? Да будь это так… Матра, как жаль, что это не так! Неужели ты думаешь, что мы бы позволили смешивать нас с грязью? Неужели ты думаешь, что мы " бы остались чахлым, вымирающим родом?
– Ты на это способен. – Тза'аб взглянул на Сарио и повторил торжественно:
– Ты на это способен, – Я? Способен? – Сарио расхохотался. – Да в меня никто из наших не верит, а ведь они – Грихальва!
– Насчет колдовства – все правда.
– Правда? Какая еще правда?! Мы – никто!
– У тебя есть сила. – Тза'аб подошел к подушке и осторожно сел. – Иначе ты не заметил бы моего шатра. Он жестом предложил Сарио снова опуститься на ковер. – Тебе надо еще многое узнать. А потому начнем.
– Эстранхиеро, – прошептал Сарио, – почему я должен тебя слушать?
– Потому что ты похож на меня, – незатейливо ответил старик. – Верен тому, что хранится здесь и здесь. – Он коснулся лба и груди у сердца, а затем улыбнулся. – Возможно, ты – это я. Правда, я все еще жив и одновременно не могу быть двумя живыми людьми.
После долгой паузы, до отказа насыщенной изумлением и настороженностью, Сарио криво улыбнулся.
– Ты – моронно луна. Полоумный, верящий, что способен допрыгнуть до луны и сорвать ее с неба. Старик беззвучно рассмеялся.
– Так тебе нужна луна? Всего лишь жалкая луна, когда можно получить Пустыню?
– К чему ты клонишь?
– Для Аль-Фансихирро нет ничего невозможного.
– Для кого? Альфан?.. Как ты сказал?
– Аль-Фансихирро. На тайном языке это означает “искусство и волшебство”. И сейчас я даю тебе первый урок. – В глазах старика поблескивали насмешливые искорки. – Я из ордена тза'абов, священного замка. Это гораздо серьезнее, чем твои санкта и санкто.
– Что еще за орден? Если вроде санкта и санкто, мне он не интересен.
– У нас есть кое-что общее – верность, вера, пожизненное служение. Но у моего ордена другие святыни, люди и методы. – Тза'аб повернулся к ларцу, стоявшему рядом с подушкой, и скрипнул засовом. – Видишь ли, Сарио, независимо от своего возраста и происхождения человек в этом мире способен на многое. Да, я стар, художнику кажусь вырытым из земли покойником, но я вовсе не бесполезен. Я немало знаю и могу кое-чему научить. – Он приподнял крышку, и пахнуло старыми пряностями, мелькнул блестящий зеленый шелк. – Ай, но тебе придется хорошенько поработать головой, чтобы понять меня.
Старик вынул из ларца изящную кожаную тубу. Дрожь пальцев не помешала ему ловко одолеть проволочный узелок и снять с тубы колпачок, после чего с предельной осторожностью извлечь пергаментный свиток. Сарио, стоявший возле полога и готовый сбежать по примеру Сааведры, с возрастающим интересом смотрел, как тза'аб расправляет пергамент. Бережно положив его на ковер и прижав уголки резными золотыми гирьками, старик поманил гостя.