Роун Мелани. Золотой ключ. Том 1

   Но сейчас, несмотря на теплый тон штукатурки, этот мир был мрачен. Воображение рисовало лишь самые страшные из возможных кар.
   Солярий предназначался для отдыха: вокруг только успокаивающая мягкость линий и тонов. Деревянный стул с высокой спинкой, сиденье обито дорогим велюрро цвета охры; рядом – пуфик для ног агво Раймона, стол с книгами и горшок с летними цветами. Пол устлан превосходными коврами, на стенах – кованые стальные карнизы с дивными гобеленами.
   Да, эта комната – для приятного времяпрепровождения, а не для экзекуций, и все-таки уют не позволял разуму отвлечься от тяжких мыслей. Красота способна, не только умиротворять, но и убивать, доказательство тому – уничтожение автопортрета Томаса.
   У Сааведры дрожали поджилки.
   «Конечно, ему сказали, что я пыталась потушить огонь. Конечно, он подумает, что я нечаянно…»
   Но в лице и поступи агво Раймона, входящего в маленький солярий из соседней комнаты, не было и намека на то, что он понимает, какому риску подвергала себя Сааведра. И она вспомнила, что для них, Вьехос Фратос, уничтожить картину – все равно что убить человека.
   Она содрогнулась.
   «Был бы здесь Сарио…»
   Да, будь он рядом, она бы думала лишь о том, как его защитить. А это гораздо легче, чем ломать голову, как бы защититься.
   Но его здесь нет. Его куда-то увели, а ей не дали толком прийти в себя и сейчас будут допрашивать… Как она ухитрилась сжечь картину, о существовании которой ей знать не полагалось. Женщин в кречетту не пускали. Несмотря на то, что эта комната носила женское имя.
   "Не показывай ему страха. Иначе у него появятся подозрения. Стой на своем: забрела куда-то в потемках, случайно устроила пожар”.
   Она подняла голову и посмотрела в глаза человеку, который разглядывал ее.
   Агво Раймон носил одежду из черного велюрро и единственное украшение – изящную золотую цепь с кулоном. Взгляд Сааведры прошелся по тонким звеньям и остановился на груди, на Золотом Ключе его семьи. Ее семьи. Чиева до'Орро, маленький, но очень изящный. Впрочем, на ее груди он бы выглядел довольно большим. Кого-кого, а Раймона Грихальву карликом не назовешь. По широким плечам рассыпана пышная грива, он молод, крепок телом, энергичен; природа наделила его не только даром художника, но и редкостным здравомыслием и спокойствием.
   И тут вдруг Сааведра поняла, что с этим человеком надо быть прямолинейной – конечно, насколько хватит смелости.
   – Простите! – вскричала"" она, падая на колени. – Святыми Именами молю: простите!
   На каменном полу лежал ковер, но все равно она больно ударилась коленями. Прижав к груди руки, Сааведра склонила голову. – Матра эй Фильхо, клянусь, я не хотела… Я всего-навсего… Я всего-навсего пришла, потому что… потому что… – Ей не хватало воздуха. – Потому что это запрещено. Я сознаюсь. – Она не осмелилась поднять глаза, увидеть осуждение на лице Раймона Грихальвы. – Агво, я умоляю вас… Клянусь, я не хотела!
   – Сааведра, ты совершила очень дурной поступок, – спокойно произнес он.
   – Да… Эйха, да, я знаю. Агво, клянусь, у меня и в мыслях не было портить картину…
   – Сааведра, дело не только в картине. Пострадала не она одна. Сааведра плотно сомкнула уста, с которых рвались мольбы. Известно ли ему то же, что ей и Сарио? Знает ли он, как все было на самом деле?
   – Дисциплина, – сказал он.
   Разум ее затрещал по швам – его распирал сонм страшных догадок. Что он имеет в виду? Чиеву до'Сангва? Нет, конечно же, нет. В этом бы он не признался. Раймон никогда не скажет, что из-за нее погиб человек, – точно так же, как его Пейнтраддо Чиева.
   – Дисциплина, – повторил он. – Для нашей семьи ее ослабление подобно смерти. Подобно нерро лингве. – Тон его смягчился. – Встань, Сааведра. Я не Премио Санкто, чтобы выслушивать исповеди и отпускать грехи. Я всего лишь Грихальва.
   – А еще – иль агво, – прошептала она.
   – Да, имею честь быть им… Сааведра, поднимись. Я хочу, чтобы ты на меня посмотрела.
   Она встала дрожа. Увидела его глаза – серые, как у нее самой. Облик был суров не по летам, а глаза – нет. В них было нечто весьма похожее на сочувствие.
   – Я тоже был подростком, – сказал он. – И тоже пришел однажды, куда нельзя было приходить. Об этом никто не знал, поэтому я избежал наказания. Но ведь я и не губил картин из-за своей неосторожности.
   – Я пыталась ее спасти, – прошептала она. – Пыталась, но было слишком поздно.
   – Картины сгорают быстро. Чуть коснется пламя, и все. Отчасти по этой причине мы так осторожны за работой. Тебе еще повезло, что сама не сгорела.
   – Уж лучше бы сгорела. – И тут она рискнула:
   – Но ведь Томас напишет другую картину, да? То есть немного иначе, не совсем точную копию. Ведь он такой способный художник, разве он не сможет написать заново автопортрет?
   Строгость на лице и доброта во взоре, столь необычно выглядевшие рядом, вдруг исчезли. В глазах Раймона появилась озабоченность. Он не мог признаться, что не только картина пропала безвозвратно.
   – Действительно, – суховато промолвил он. – Точной копии не будет.
   – А Томас уже знает? – поспешила с вопросом Сааведра. – Ему сказали? Эйха, теперь он меня возненавидит. – Она лихорадочно искала подходящий тон, боялась, что агво заподозрит фальшь. – Конечно, возненавидит. И будет прав. Ведь это была превосходная картина.
   – Шедевр, – подтвердил Раймон Грихальва. – Чтобы юношу признали Одаренным, он обязательно должен написать превосходный автопортрет.
   – Так он уже знает? – допытывалась она, У Раймона окаменело лицо.
   – Я полагаю, от него это скрыть невозможно, – ответил он, тщательно подбирая слова. – Но не стоит бояться его гнева. Он не накажет тебя.
   – Но ведь он имеет на это право.
   – Разумеется, имеет. Но… – Раймон легонько махнул рукой, – это не столь существенно.
   – Не столь существенно? – Она была поражена, но разве мог он ожидать иной реакции? Она знала правду о Пейнтраддо Чиеве, но он-то не знал. “Надо притворяться, что я думаю только о Томасе, о том, как он теперь ко мне относится”. – Как же так! Вы сами видели, что я натворила!
   – Это верно, – кивнул иль агво. – Я видел, что ты натворила. Думаю, ты и сама это знаешь.
   Дабы не сболтнуть лишнего, понадобилось целиком сосредоточиться не на том, что она знает, а на том, что ей полагается знать.
   – Вы меня накажете, – глухо сказала она.
   – Естественно, – подтвердил он. – Нельзя безнаказанно нарушать компордотту. (Так назывался свод правил безупречного поведения, определенный Вьехос Фратос для семьи Грихальва.) – Что я должна сделать? – У нее пересохло во рту.
   – Сааведра, правильнее было бы спросить, чего ты не должна делать.
   – Не должна?
   – Тебе запрещается в течение года встречаться с Сарио. Это ее потрясло.
   – Год?
   – Да. Целый год.
   – Но ведь… – Такого страшного приговора она никак не ожидала. – Агво, но ведь он мой единственный друг, – слабым голосом призналась она ему в том, в чем не призналась бы никому другому, даже Сарио, хотя наверняка Сарио тоже считал себя ее другом.
   – Я знаю. А у Томаса был единственный автопортрет.
   Даже в отчаянии Сааведра не упустила возможности спросить:
   – Агво, но ведь он напишет новый портрет, да?
   – Нет, – ответил он, – не напишет. Конечно, как же иначе? Мертвецы не пишут картин. Но ей была нужна полная ясность.
   – Может, не такой же точно, а…
   – Нет, Сааведра. Такие картины создают только раз. Лишь поэтому они дороги.
   И лишь поэтому в них скрыта магическая сила. Сааведра прикусила верхнюю губу.
   – Так мне теперь что, домой? В ссылку?
   – Тебе нельзя общаться с Сарио. Конечно, вы будете видеться, в Палассо Грихальва вряд ли можно этого избежать. Но разговаривать друг с другом вам запрещается, как и проводить вместе свободное от уроков время. Между прочим, от меня не укрылось, – добавил Раймон с мимолетной улыбкой, – что ты, Сааведра, очень способна для юной женщины. Ты уже в том возрасте, когда у мальчиков и девочек проявляется талант, и мы, воспитатели обязаны следить за его созреванием и выделять наиболее способных подростков.
   Сааведру бросило в жар. Она промолчала.
   – Наш маленький Неоссо Иррадо уводит тебя с пути истинного. Или ты думаешь, мы слепы? Сааведра, ты хорошая девочка, но слишком легко поддаешься его влиянию. Из-за него нарушила компордотту, а ведь было бы гораздо правильнее, если б не ты с него, а он с тебя брал пример. Или ты думаешь, мы не догадались, кто привел тебя в кречетту? Не в твоем характере нарушать запреты.
   На это ей сказать было нечего, хотя голову распирало от мыслей.
   – Плохая компания, – наставительно молвил Раймон Грихальва, – даже талантливых не доводит до добра.
   Сааведра больше не думала о себе, о том, что сделала, – только о Сарио.
   – Агво, но ведь он вовсе не плохой! Он Одаренный, я это точно знаю.
   – Что ж, Сааведра, твоя верность дружбе похвальна.
   – Агво Раймон, тут дело не только в дружбе. – Решительный тон удивил ее саму. Должно быть, вера в Сарио столь огромна, что ее невозможно скрыть. – Он лучше всех остальных.
   Его лицо стало непроницаемым.
   – Почему ты так думаешь?
   – Я это чувствую. Просто знаю, и все. Это у меня в сердце. – Она коснулась груди. – Он всегда был не таким, как другие, с самого начала. И все об этом знают. Потому-то и обращаются с ним так плохо, дразнят, смеются над ним, внушают, что он слишком маленький… Потому что и они это чувствуют. Сколько бы ни издевались над ним, понимают, что на самом деле он выше любого из них. Агво, у него есть не только подлинный талант, но еще и душа. – Она смотрела в спокойные очи Раймона Грихальвы, искала в них понимания. – Мы делимся на тех, кто всю жизнь мечтает стать лучшим, и на тех, кому незачем мечтать, а надо лишь сделать это. Получить то, что и так тебе принадлежит. – Сааведра печально вздохнула. – Агво, "ему завидуют. Даже муалимы… Они понимают, кем он может стать.
   Раймон поднял руку, призывая ее умолкнуть.
   – Действительно, мы умеем отличать детей, обладающих столь дорогим для нас талантом. Но без наказания обойтись невозможно, как и без компордотты. Дар лишь тогда приносит семье ощутимую пользу, когда его обладатель понимает, что злоупотребление им чревато опасными последствиями.
   Она кивнула, подумав, что Томас об этих последствиях узнал не понаслышке.
   – Ты сама видишь, как мало нас нынче. И мы должны заботиться об оставшихся. Мы не можем позволить запальчивому юнцу расшатывать устои нашей семьи.
   Она снова молча кивнула.
   – Поэтому тебе, Сааведра, лучше держаться от него подальше. Пусть расцветает твой дар, и меньше заботься о Луса до'Орро твоего приятеля, чем о своей собственной.
   Она чуть не вздрогнула. Откуда он знает?
   Раймон Грихальва улыбнулся.
   – Муалимы очень требовательны, угодить им подчас невозможно, но у них тоже отменное чутье на талант. А ты им не обделена, уж поверь.
   – Где ему до таланта Сарио!
   – Сарио? Да, пожалуй… Но без дисциплины дар – ничто. Какой от него прок, если он неуправляем?
   Они ушли от опасных тем, углубились в философию искусства. Сааведра оживала под одобрительным взором Раймона.
   – Агво, но ведь в дикой свободе есть высший смысл. Если у художника душа в оковах, надолго ли он сохранит свой талант?
   – Безусловно, твои слова не лишены смысла. Но если поступиться правилами, дисциплиной, потеряно будет все.
   – Агво, но разве мы не Грихальва? Разве мы не вольны творить, как никакая иная семья?
   – А чем же еще мы занимаемся? – Он улыбнулся. – Сааведра, не пытайся меня перехитрить… Я согласен с тобой, что Сарио талантлив, может быть, даже Одарен, – это выяснится довольно скоро. Но неуправляемый талант – лишь помеха семье на пути к ее целям.
   – Он хочет стать Верховным иллюстратором, – выпалила она. – И это не пустая мечта! Он прекрасный художник! Да, Сарио вспыльчив, иногда непослушен, но неужели из-за такого пустяка вы лишите род Грихальва возможности заменить Серрано нашим человеком?
   – Иногда?
   – Агво, он нервничает. Вам ведь тоже случается нервничать. Вот вы говорите, что однажды в детстве зашли куда не полагалось… Ну, и кто вы теперь? Главный наставник, один из самых прославленных иллюстраторов нашей семьи, и по справедливости на место Верховного иллюстратора после смерти Гуильбарро Серрано надо было назначить вас, а не его сына, этого никчемного маляра…
   Он очень долго молчал, а она тем временем заливалась густым румянцем, вспомнив, каким тоном должно разговаривать с этим человеком.
   – Ты в самом деле считаешь, что Сарио настолько талантлив?
   – Он способен написать все что угодно, я в это верю. И стать кем угодно.
   Он задумчиво прикрыл глаза.
   – Может быть, ты и права. – Он сжал в ладони Золотой Ключ, висящий на цепочке. – Может быть. Что ж, мы с тобой побеседовали, наказание определено. А теперь ступай. Вымойся, переоденься и посмотри, нет ли ожогов. И заруби себе на носу: я своего решения не отменю. Твоя “ссылка”, как ты это называешь, продлится год, и ни днем меньше.
   – Да, агво.
   Он поцеловал пальцы, держащие Ключ, и прижал его к груди.
   – Да будут вечны Их Святые Имена. Можешь идти, Сааведра.
   Она повторила его жест, хоть и не носила ключа. И молча (Раймон уже не потерпел бы возражений) покинула солярий.
   «Надо рассказать Сарио…»
   Только сейчас она осознала всю суровость, всю изощренность наказания.
   – Матра Дольча, – прошептала она, и на глазах выступили слезы. – Если ты можешь ускорить время, умоляю, начни сейчас же!
   Раймон Грихальва обернулся на звуки шагов и указал на стул с мягким сиденьем и высокой спинкой. Но вошедший сразу направился к окну. И встал спиной к Раймону.
   – Да, – задумчиво произнес он. – Теперь я понимаю. Хорошо, что ты меня позвал.
   – Премио Фрато, – кивнул Раймон.
   – Пожалуй, в наших планах она может сыграть не менее важную роль, чем мальчик. – Он посмотрел на Раймона. – Думаю, теперь нет никаких сомнений, что это – кровь тза'абов. Наша семья всегда была талантлива, но этот талант – иной. Он – выше. И наш дар, и наша кровь теперь иные.
   – Генеалогия предполагала, что кровь тза'абов должна заявить о себе, но до нерро лингвы ничего не было заметно, – сказал Раймон.
   Его собеседник отмахнулся.
   – Может, так оно и было, но не стоит забывать о том, что нерро лингва внесла уйму неразберихи в наши архивы. Вполне возможно, после чумы перемены просто-напросто нигде не фиксировались. И без того дел было невпроворот.
   – Да, конечно. – Раймон погладил цепочку на груди. – Не угодно ли вина, Премио Фрато?
   – Пожалуй, чуть позже.
   Гость – Первый Брат среди Вьехос Фратос – был в летах, угловат и костляв. Сейчас свет из окна заливал половину его лица.
   – Я заглянул в папку девочки. Весьма и весьма незаурядный ребенок. Так ты говоришь, ей тринадцать?
   – Двенадцать, Артурро.
   – Двенадцать. Ладно, время еще есть, хоть и не так много, чтобы бить баклуши. – Артурро Грихальва улыбнулся. – И язычок у нее бойкий, ничуть не хуже рук, верно? Раймон иронично изогнул губы.
   – Умом она ничуть не уступает мальчику. По-своему, конечно. Артурро тяжело вздохнул.
   – Наш маленький Неоссо Иррадо… Надо будет заняться его воспитанием. Томасу упорно не везло, взять хотя бы этот случай с Пейнтраддо Чиевой. Но Сарио способен доставить нам куда больше хлопот, чем Томас. Он Одаренный – тут девочка совершенно права, – но в его годы нельзя обладать таким неутолимым честолюбием. Сарио не просто мальчик, в нем очень много взрослого; этим-то он и опасен.
   – Интересно, – заметил Раймон, – почему самым талантливым всегда недостает самодисциплины?
   – Раймон! Кто бы говорил! – Поймав себя на резком тоне, Артурро дружелюбно улыбнулся. – Мне начинает казаться, что это – плата, одно из неотъемлемых свойств Дара… Мальчики, послушно соблюдающие компордотту, проявляют в лучшем случае обычные способности. Они ничего не подвергают сомнению, никому не бросают вызов, не стремятся любой ценой раскрыть свой талант.
   – И Дар?
   Лицо Премио Фрато посуровело.
   – Да, Раймон. Вот почему этот мальчуган способен навлечь на нас беду. Дар и самоконтроль – не пара. Чтобы развить талант, надо спускать его с цепи – пусть резвится на воле, пусть набивает шишки, пусть растет. Но при этом надо добиваться, чтобы он возвращался.
   – Как вернулся я, – с иронией сказал Раймон. Улыбка Артурро стала ласковой.
   – Эйха, ты вернулся – и за это получил награду.
   – А как быть с Сарио?
   Пожилой собеседник коснулся своего Ключа.
   – Раймон, за ним надо следить. Очень пристально. Надо видеть не только голод в его взоре, не только его удивительный Свет, но и опасность. Наша ставка слишком высока. Мы столько трудились, спасая семью, и теперь наконец у нас есть Дар… – В голосе Артурро звучала озабоченность. – Возрождение семьи – процесс крайне медленный, и мы не вправе его подстегивать. Мы не можем допустить, чтобы до'Веррада заподозрили истинную природу Дара.
   – Все равно уже ходят слухи, – тихо произнес Раймон. – Серрано подозревают.
   – И пусть. Они… жалкие маляры. – Улыбка на лице Артурро явствовала, что язвительные слова Сааведры пришлись ему по нраву. – Мы под защитой до'Веррада, а это не такой уж пустяк. Пока семья герцога ничего не знает о Даре, мы можем жить спокойно.
   – Сарагоса Серрано все время держит герцога за ухо.
   – А его сестра Гитанна держит герцога даже не за ухо, а… – Фраза была дерзка, однако Артурро явно не собирался раскаиваться. Он любил называть вещи своими именами. – Но Бальтран до'Веррада ценит ее вовсе не за ум, хотя в уме ей, пожалуй, не откажешь. А Сарагоса – дурак, безмозглый моронно, ему бы только размалевывать холст в ядовитые цвета. Нет, этот убогий халтурщик нам не опасен. Сказать по правде, гораздо больше я опасаюсь нашего мальчика.
   – Но ведь он – Грихальва, – прошептал Раймон.
   – Увы, мы и впредь должны действовать, как сейчас. Мы ведь не те, что в былые годы. – Золотой Ключ, свисающий с ворота Артурро, исчез в старческой руке. – За Сарио нужен глаз да глаз. Эйха, он ведь чудо-ребенок, верно? И хотя нам необходим его голод, чтобы оживить Дар, мы будем наблюдать за ним постоянно.
   – “Семя нашей гибели – в наших же чреслах”, – процитировал Раймон.
   Премио Фрато печально вздохнул.
   – И в нашем чудесном Даре. Что ж, пусть все идет, как идет. Мы, Грихальва, созданы не для того, чтобы править. Да и будь у нас такое предназначение, столь малым числом мы бы не сумели взять власть над Тайра-Вирте. Да еще эта “тза'абская порча” – так называет екклезия наше проклятие, быстротечность нашей жизни, слабость нашего семени. Нет, мы никогда не поставим себе цель захватить Тайра-Вирте и править. А вот просвещать, украшать, созидать… и, конечно, вести нашу родину к процветанию – это несомненно. Но очень неспешно. Исподволь. Мудро.
   – Да будет на то'воля Матры эй Фильхо!
   – Воистину. – Артурро коснулся губ и сердца. – Я верю, они нас не оставят, тем более что до цели уже рукой подать.

Глава 6

   На центральном сокало блаженствовала Гитанна Серрано. Тихое журчание фонтана навевало томные мысли, прохладная струя нежно омывала запрокинутое лицо. И тут ее грубо схватили за локоть. Она вздрогнула и повернулась, с ее уст едва не сорвался гневный крик. Да кто посмел прикоснуться к подруге самого герцога?!
   – Сарагоса? В чем дело? Он торопливо и бесцеремонно повел ее за собой прочь от фонтана.
   – Надо поговорить.
   – И для этого необходимо меня тащить? – Она едва удержалась на ногах, споткнувшись о булыжники мостовой. – Матра Дольча! Госа, люди же смотрят!
   – Ну и пусть.
   Они быстро пересекли мощеное сокало и вошли в одну из молелен – в Мейа-Суэрте их было не счесть.
   – Но вот слышать наш разговор им совсем ни к чему. Гитанна зашипела от боли – деревянная дверь, украшенная резьбой и бронзовыми накладками, ударила по плечу. Сарагоса недооценил ее тяжесть.
   – Ты как будто уверен, что они попытаются. Сарагоса, что стряслось, почему ты такой грубый?
   Отпустив дверь, он затолкал сестру в угол – в крошечную нишу с иконами. В рассеянных лучах солнца, падавших через грязные, потрескавшиеся оконные стекла, и тусклом сиянии ароматизированных свечей, что стояли в глиняных чашечках на деревянных и металлических полках, – всюду поблескивала позолота.
   – Бассда, Гитанна! – Он повертел головой, убедился, что поблизости никого. – Выслушай меня.
   Вряд ли у нее был выбор. Сначала она слушала с сердитой миной, но довольно скоро на лице появилась заинтересованность. Когда он закончил, Гитанна устало вздохнула.
   – Эйха, я пыталась, – уверяла она брата, прислонясь к стене лопатками. – Честное слово, Госа. Но ты ведь знаешь, герцог иногда бывает упрям.
   – Меня он даже не слушает, – пожаловался Сарагоса. – Отослал писать очередной семейный портрет да еще упрекнул, что я сую нос куда не просят.
   – Даже так? – Она поправила на плечах шитый жемчугом шелковый шарф. – Ты еще легко отделался – тебя он отправил к мольберту. А меня – в кровать, там, дескать, мое место. И не стоит забивать прекрасную головку такими глупостями, как политика. – Она бросила на икону злой взгляд; ей, измученной заботами, умиротворенность на лике Матры казалась издевкой. – Я уж и лаской, и таской выманивала обещание, и даже в постели посреди любовной игры… А он – ни в какую. Говорит, охранная грамота герцога неприкосновенна.
   – Как бы не так, – процедил сквозь зубы Сарагоса. – Нужно только найти доказательство, и тогда он поймет, что нам грозит.
   Гитанна высвободила локоть и подошла к столику с иконой и крапинами засохших цветов на шитой золотом скатерти. Цветы приносили Святой Матери – чтобы заступилась и помогла. Эта молельня принадлежала Ей, а не Сыну.
   – Ну, и где прикажешь его искать? – обернулась Гитанна к брату. – Мы не Грихальва, нас не пустят в их Палассо. Они нелюдимы и свои тайны берегут как зеницу ока. Только Матра эй Фильхо знают, что у них на уме.
   – И это может плохо кончиться. Дождемся, что они придут к до'Веррада и потребуют себе герцогство.
   – Этому не бывать," – нахмурилась она. – Пока мы, Серрано, рядом с герцогами, Грихальва не достанется ни единого местечка при дворе. Госа, ты должен писать все, что он закажет… Ты должен сохранить его расположение.
   От этих слов он скривился.
   – И ты, Гитанна.
   – Да, – спокойно согласилась она, – и я. Но у тебя, придворного иллюстратора, положение намного надежнее, чем у любовницы герцога. Меня он может заменить в любое время по внезапному капризу, а тебя – не вправе, разве что на время болезни. Назначить нового Верховного иллюстратора сможет только Алехандро, когда займет отцовское место.
   – Странный мальчик. – Сарагоса прижимался плечом к отшлифованной вручную стене и нервно грыз ноготь.
   – Не важно, странный он или обыкновенный. С ним надо дружить. Я ничем помочь не могу, вся моя власть – в пределах кровати Бальтрана, а твоя – в пределах Палассо. Ты обязан во что бы то ни стало сохранить расположение герцога.
   – Но не герцогини, – угрюмо возразил Сарагоса. Это прозвучало невнятно – мешал ноготь большого пальца в зубах.
   – Да при чем тут она? Тебя назначил на должность Бальтран, а вовсе не его жена. У нее никаких прав.
   – Кроме права рожать наследников. Гитанна поморщилась.
   – Мне ничего не обещано сверх того, что я уже имею. Если напложу ему детей, они будут незаконнорожденными. У него уже есть наследник – Алехандро…
   – Ему и решать, кто займет мое место: Серрано или человек из другой семьи.
   – Ну так позаботься о том, чтобы это был только Серрано, – сказала она. – Нельзя допустить, чтобы проклятый чи'патро отнял у нас такую должность. Понял, Госа? Подружись с Алехандро. Докажи ему, что надежнее нас, Серрано, у него союзников нет.
   – Гитанна, но ведь он всего лишь мальчишка! Неужели ты хочешь, чтобы я тратил свое драгоценное время на бесполезного ребенка?
   – Эйха, Госа, кое в чем ты непроходимый тупица. Да как же ты не понимаешь? Эта “трата драгоценного времени” на самом деле выгоднейший вклад! Придет день, когда Алехандро станет герцогом… И если к тому времени ты останешься его другом, он, естественно, не назначит Верховным иллюстратором какого-нибудь чужака.
   Его впалые щеки зарделись.
   – Ты имеешь в виду, когда я умру?
   – Да, – деловито, подтвердила она. – Когда-нибудь ты умрешь, а может, потеряешь работу еще раньше – из-за старости. Чего тут бояться? Надо найти решение. Или ты думаешь, что я еще долго продержусь в любовницах герцога? Матра Дольча, да мои дни рядом с ним сочтены, и я об этом думаю спокойно.
   С одним ногтем он разделался и взялся за второй.
   – Ну, не знаю, Гитанна…
   В ней нарастало раздражение, и она стиснула зубы. Глупец! Не видит дальше собственного носа, не способен продумывать разные варианты спасения семейного благополучия!
   – Сойдись поближе с мальчишкой, – посоветовала она. – Войди в доверие, добейся его привязанности. Стань для него незаменимым.
   – Да разве может взрослый дружить с десятилетним ребенком?
   – Госа, – она уже не таила злости, – для того, чья профессия живопись, у тебя поразительно хилое воображение. Удар достиг цели.
   – Матра Дольча! Гитанна…
   – Подумай, Госа. – Она снова перешла на спокойный тон. – Посмотри на себя хорошенько. Напиши автопортрет. Уж с этим-то дельцем, надеюсь, ты справишься?