Роун Мелани. Золотой ключ. Том 1

   Кое-кто считал, что это поправимо. – Другие полагали, что от своенравия один шаг до бунта, способного повлечь за собой катастрофу.
   Стол, покрытый льняной скатертью, ломился от фруктов, конфет, кувшинов с вином и водой, глиняных ваз с цветами; их аромат вперемешку с медовым запахом восковых свеч давно перенасытил спертый воздух в комнате без окон. Сидя за этим столом, братья спорили уже несколько часов. Но до сих пор не нашли решения, удовлетворяющего всех.
   Фрато Отавио, не расстающийся с кислой, под стать его манерам, гримасой, решительно помотал седеющей головой.
   – Нельзя, – повторил он уже в который раз. – Есть и другие.
   – Ученики, – еле слышно произнес агво Раймон. – Сарио – Признанный…
   – Коли так, пусть это будет один из нас, – упорствовал Отавио. – Я слишком стар, но среди нас хватает молодых. Взять хотя бы тебя, Раймон.
   Раймон, сидевший напротив старика, улыбнулся с притворной скромностью.
   – Фрато Отавио, я премного благодарен, но, боюсь, у нас и впрямь очень маленький выбор.
   – Это почему же? – вмешался в разговор черноволосый Фрато Ферико, сидевший слева от Отавио. – Нас тут двадцать один…
   – А должно быть двадцать два, – хлопнув изящной ладонью по столу, подал голос Фрато Дэво, занимавший стул возле Раймона. – Два года назад мы признали Сарио Одаренным, и с тех пор он один из нас. Ему полагается сидеть здесь. По какому праву мы решаем его судьбу в его отсутствие?
   Отавио что-то проворчал под нос, затем выпрямил спину и устроился поудобнее на стуле с сиденьем из велюрро и резной спинкой.
   – Дэво, мы не решаем его судьбу. Мы ее обсуждаем…
   – Все-таки нас тут двадцать один, – повысил голос Ферико, – или я не прав? Эйха, мы, конечно, можем выбрать одного из присутствующих здесь.
   – Сарио – самый молодой, – заявил Отавио пренебрежительно. Раймон грациозно кивнул.
   – Да, самый молодой… И, возможно, самый Одаренный. Воцарилась гробовая тишина. Потом снова раздались голоса спорщиков.
   Раймон вздохнул. Поймав взгляд Премио Фрато, адресовал ему кривую улыбку. Артурро не улыбнулся в ответ, но по блеску глаз можно было понять, что он не полностью отвергает предложение Раймона.
   Он поднял руку и постучал по столу костяшками пальцев.
   Остальные умолкли. Даже самые шумные.
   Рука Артурро соскользнула со стола на колено. Он ничем не выдал боли в пальцах. К себе он был не менее требователен, чем к другим, и не желал признаваться, что возраст берет свое. Ему было под пятьдесят – по меркам иллюстраторов, глубокий старик.
   – Найдется ли среди нас человек, который ни разу не сомневался в мудрости Вьехос Фратос? – спросил он. – Найдется ли среди нас человек, которого не раздражала наша суровая, но необходимая компордотта? Найдется ли среди нас человек, который не предлагал изменить порядок? Мы помним, кто мы такие, помним, как мы должны поступать. Но для иллюстраторов эта задача намного сложнее из-за главной нашей беды: краткого срока жизни.
   Он окинул взглядом собравшихся. На всех без исключения лицах боролись чувства.
   – А посему нам не следует умалять достоинства юных, – продолжал Артурро. Фраза предназначалась Отавио, и его лицо тотчас покрылось густым румянцем. – Наши герцоги, до'Веррада, избавлены от проблем, с которыми сталкиваемся мы, иллюстраторы… В мирное время они жили подолгу, чума их пощадила, и потому им не приходит в голову, что самые одаренные художники, чьи таланты светят наиболее ярко, сгорают слишком быстро… и что мы должны идти на это добровольно ради блага герцогства.
   Ему удалось приковать к себе внимание всех, даже записных смутьянов – Отавио, Ферико и Дэво.
   – Бальтран до'Веррада пребывает в отменном здравии. Для нас, иллюстраторов, сорок три – порог смерти, для обычных же людей это всего-навсего зрелые годы. У нас нет оснований считать, что дон Алехандро в ближайшие двадцать лет унаследует отцовский титул, а посему тот, кого нам предстоит готовить в кандидаты, должен быть молод. – Он улыбнулся уголками губ. – Конечно, к тому времени, когда придет его срок, я уже буду в могиле. И кое-кто из вас:
   Отавио – он почти мой ровесник, возможно, Ферико и Дэво. Не меньше половины из нас, а может быть, почти все… Раймон – вряд ли, ведь он самый молодой после Сарио… Хотя кто знает. Впрочем, если Раймон и доживет, шансов у него почти не будет – новый герцог вряд ли назначит старика Верховным иллюстратором. О нашем несчастье давным-давно знает весь город. И даже все герцогство. Враги семьи Грихальва, такие, как Серрано, без устали трубят, о ее недостатках: слабое семя, слабая кровь, короткая жизнь. Вырожденцы. Вот почему наша задача – найти юного мужчину, чей талант – Дар – позволит ему стать идеальным преемником нынешнего Верховного иллюстратора, Сарагосы Серрано.
   – Ему всего шестнадцать, – проворчал Отавио.
   – А сколько ему будет через десять лет? – не полез за словом в карман Дэво.
   Артурро улыбнулся.
   – Вот именно. И кто из нас положа руку на сердце не хотел бы стать его ровесником? Знать, что впереди у тебя – лет двадцать, не меньше… а не год или в лучшем случае три. – Он поочередно взглянул на каждого из присутствующих и увидел согласие в спокойных взорах, тоску на морщинистых лицах. Никому из Вьехос Фратос, кроме Раймона и Сарио, не протянуть и десяти лет. – Неразумно жить только сегодняшним днем, стоит и о будущем думать.
   Ферико недовольно покачал головой.
   – Я не согласен, что Сарио – наше будущее.
   – Неуправляем, – пробормотал Отавио.
   – Любой человек управляем, если пожил среди Вьехос Фратос, – громко сказал Раймон. – Или вы забыли Томаса? Томаса никто из них не забыл.
   – Я думаю, помнит его и Сарио. В крайнем случае можно освежить его память. – Артурро еле заметно улыбнулся и легко сменил тему. – Мне бы хотелось предложить кандидатуру агво Раймона на должность иль семинно. Все эти шесть лет он служил мне так же добросовестно, как и вам, и если нас заботит будущее семьи, мы не должны пренебрегать и ее настоящим. К тому времени, когда дон Алехандро унаследует титул герцога, многих из нас уже не будет в живых, и если мы решили готовить Сарио к должности Верховного иллюстратора, надо дать ему в наставники человека, которому доверяем. Не сомневаюсь, когда-нибудь он станет сангво, но сейчас ему мало быть агво.
   – Граццо, Премио, – хрипло поблагодарил Раймон. – Но… боюсь, я этого не стою.
   – Стоишь. – Артурро поднял руку, дескать, не спорь. – Все ли согласны со мной?
   – Можно было хоть по этому вопросу узнать мнение Сарио, – проворчал Дэво.
   Ферико скривился.
   – С каких это пор мальчишка вправе выбирать себе опекуна?
   – Да, но разве мы все – не опекуны его? – спросил Артурро. – Разве мы не опекуны друг друга и всей нашей семьи?
   – Пока в наших руках все принадлежащие нам Пейнтраддо Чиевы, бояться нечего, – сказал Дэво.
   – Разве что самих себя, – заметил Раймон. – Мы наделаем бед, если станем неуправляемы. И кто из сидящих здесь может поклясться, что все мы – все без исключения – не доводили до белого каления взрослых, когда были мальчишками?
   – Личные амбиции нельзя ставить выше целей семьи, – негромко промолвил Артурро. – А цель семьи – вернуть то, что отняла у нас нерро лингва. Силу. Положение. Славу.
   – И былую численность, – тихо добавил Раймон. – Даже этого мы лишились. Теперь только Дар способен нам помочь, и пользоваться Им надо с умом.
   – С умом?! – Отавио возмущенно тряхнул головой. – Сарио не больно-то много думает о возрождении семьи. Только о себе.
   Ферико кивнул, запустив пальцы в глиняную вазу, чтобы выдавить дольку лимона, – в спертом воздухе резкий аромат цитрусовых заменял благовония.
   – Ему больше нравится критиковать наши правила.
   – Мне тоже это нравилось, – сказал Артурро. – В прошлом. Опешили все, даже Раймон.
   – Премио, вам?!
   – Конечно. – Артурро рассмеялся. – По-моему, это возрастное. Отавио сразу возмущенно запротестовал:
   – Я никогда не подвергал сомнению…
   – Эйха, Тави, конечно, подвергал, – устало сказал Дэво. – Если хочешь, я напомню, когда и как. Могу повторить слово в слово. Ты капризничал всякий раз, когда муалимы требовали набивать руку на скучных пейзажах, а тебе хотелось рисовать нежные линии женской груди и ягодиц.
   Эти слова вызвали множество улыбок и одну-единственную хмурую мину.
   – У нас его Пейнтраддо Чиевы, – продолжал Дэво. – Между прочим, не кто иной как Сарио был рядом с девчонкой, когда она сожгла автопортрет Томаса. Думаете, он такой наивный? Думаете, не знает, что бы с ним стало, если б мы сочли необходимым его наказать?
   – Сарио не дурак, – согласился Раймон. – Среди нас он, возможно, единственный, кому по силам задача вернуть Грихальва ко двору. Кстати, мы пришли обсудить именно эту тему.
   – Верно, – подтвердил Артурро. – И похоже, кое-кто из нас об этом забыл. – Он неторопливо обвел взглядом всех: Отавио, Дэво, Ферико, Хоао, Меквеля, Тимиррина и остальных. Талантливых. Одаренных. Всецело преданных делу сохранения, возрождения, одухотворения почти вымершего рода. – Все, братья мои. Оставим глупые споры и личные амбиции, ибо для нас нет ничего важнее блага семьи. Отавио хмыкнул.
   – И для Сарио?
   – У него нет выбора, – прошептал Раймон.
   – А если он все-таки воспротивится? – Ферико бросил на скатерть горсть раздавленных корок – доводы в защиту Сарио действовали ему на нервы. – Слишком непрочный фундамент, этот ваш мальчишка. Строить на нем целый замок – гиблое дело.
   – Время у нас есть, – сказал Артурро. – Успеем его подготовить. Но если решимся, надо будет заняться этим как следует. Отавио нахмурился.
   – Слишком молодой. Ферико кивнул.
   – И слишком вспыльчивый.
   – Неоссо Иррадо, – улыбнулся Артурро. – Но к тому времени, как до'Веррада понадобится новый Верховный иллюстратор, этот юноша будет гораздо старше, а может быть, и спокойнее. – Он посмотрел на Отавио в упор. – Мой старый друг, твои опасения мне понятны, и ты ошибаешься, считая, что я слишком легко отмахиваюсь от них. Сарио должен быть с нами, и мы должны быть уверены в нем. Мы приняли единственно верное решение, и сомневаться в нем – непозволительная роскошь. Тем более отказывать в доверии Грихальве, способному вернуть нам место при дворе.
   На лице Раймона отразилось недоумение.
   – Премио…
   Артурро даже не повернул к нему головы.
   – Обряд Чиевы до'Сангва создан для наказания Одаренных, стремящихся извлечь из таланта выгоду только для себя, а не для – семьи. И хотя Сарио не делает ничего предосудительного, разве что вызывает раздражение у многих из нас, пожалуй, самое время приструнить его. – Он обратился к Отавио. – Если желаешь и если остальные согласны, можешь поставить на голосование “наименьшую кару”.
   Отавио открыл было рот, но тотчас вновь сжал тонкие губы. Прежде чем заговорить, он выдержал драматическую паузу и посмотрел на остальных.
   – Согласны?
   – Он же не совершил никакого проступка, – возразил Раймон.
   – Пока, – буркнул Ферико.
   – Он лезет к нам с каверзными вопросами, – сурово изрек Отавис.
   – Вопрос – брат знания, – парировал Раймон.
   – Лишнее знание – вредное знание, – в тон ему сказал Ферико.
   В поисках поддержки Раймон взглянул на Премио Фрато, но старик промолчал.
   – Повторяю: он ничего худого не сделал. Разве можно наказывать невиновного?
   – Самое время его приструнить, – повторил Отавио слова Артурро.
   – Поступи мы так с Томасом, глядишь, и обошлось бы без Чиевы до'Сангва, – задумчиво промолвил Ферико, – Или этот урок ничему нас не научил?
   Дэво тяжело вздохнул и вжался лопатками в резную спинку стула. На его шее блеснул Ключ.
   – Оба мнения в чем-то справедливы. С точки зрения кое-кого из нас, Сарио досаждает нам вопросами лишь потому, что Одаренным свойственна пытливость ума. Но у него есть и другие причины, известные только ему. И если мы не очертим ему предельно четко границы дозволенного, однажды он их по недомыслию нарушит.
   – Или откровенно плюнет на них, – проворчал Отавио. – От этого мальчишки можно ждать чего угодно.
   – Согласен, – поспешно сказал Раймон. – Если мы говорим о его таланте.
   – Надо заняться его воспитанием. – Ферико потянулся за апельсином, разрезанным на ломтики. – Злых собак полагается держать на цепи, вот и давайте посадим Сарио на цепь. Пусть узнает, что такое ошейник.
   Отавио одобрительно кивнул, а затем посмотрел на Раймона в упор.
   – Мы не собираемся душить его ошейником. Но если боишься за мальчишку, возьми “наименьшую кару” на себя. В глазах Раймона блеснула злость.
   – Я – иль агво, и это вне моей компордотты.
   – Ты теперь иль семинно, – улыбнулся Отавио. – Мы ж тебя выбрали. – Он поднес к губам Чиеву до'Орро, поцеловал и прижал к груди. Цепочка блеснула в сиянии свечи и золотой струйкой протекла между пальцами. – Да святятся Их Имена. Раймон, пусть это будет первым твоим делом на новом посту… Раз уж тебе больше нечем доказать свою пригодность.

* * *

   Сааведра опустилась на каменную скамью в центральном внутреннем дворе Палассо Грихальва, где теплый воздух был перенасыщен запахами цитрусовых деревьев: лимона, апельсина, грейпфрута и прочих. С густой изумрудной зеленью их листвы приятно сочеталось грязноватое серебро олив в крапинах спелых ягод. Испачканной красками бледной рукой Сааведра прижимала к бедру доску с листом бумаги, а другой рукой плавно водила заостренным угольком, и на бумаге появлялись все новые штрихи портрета.
   Работа почти не отнимала сил. На то и дан был Сааведре подлинный талант. Он горел в ней постоянно, опалял душу, рвался на волю, на простор творчества.
   Несколько уверенных движений, и лицо на бумаге разделено на две половины – освещенную и затененную. Слабый штрих – и переносица приобретает объемность. Тень чуть погуще – и рядом появляется верхний край глазной впадины, а под нею – линия скулы, и уже угадывается профиль в три четверти. Лицо молодое, с гладкой кожей; черты сформировались еще не окончательно. Юноша и сейчас недурен собой, но со временем, похоже, станет красавцем.
   День выдался теплый, а потому Сааведра надела лишь самое необходимое: просторную холщовую блузу без рукавов, выкрашенную мареной, но давно выгоревшую на солнце до цвета сухого шафрана; белые летние юбки (она уже не в том возрасте, когда девочки носят штаны) и сандалии, если можно так назвать кожаные подметки с ремешками для защиты ступней от раскаленных солнцем каменных плит с розетками. Густые черные волосы стянуты на затылке алой лентой, а на лоб в беспорядке спадают недлинные тонкие завитки.
   Она рассеянно помахала рукой, отгоняя ос, и опять склонилась над доской. Работа требовала полной сосредоточенности.
   Рот. Улыбка. Она ни разу не видела на его лице такого выражения. На висках у самых глаз – веселые складочки. Изящные брови слегка приподняты. Непокорная прядь черных волос – вечно в разлуке с остальными – выбилась из-под синей шляпы из велюрро с золотым шитьем, а от шляпы дугой до плеча – роскошное перо.
   Добавить тени здесь и здесь. Выделить линию юношеского подбородка, постоянно выражающего взрослое упрямство. (Сааведра невольно улыбнулась.) Под ним – высокий, с замысловатым узором ворот превосходной рубашки, стянутый синим шелковым шнуром с золотыми фишками на концах. Скупыми быстрыми штрихами показать сборки летнего камзола из парчи, лишь намекнуть на затейливость вышивки… Надо спешить, пока не пропал образ. Детали – потом, для них особого вдохновения не требуется.
   На бумагу упала тень. Сааведра нахмурилась и чуть отодвинулась на скамье, подставляя солнцу портрет.
   – У него кривой зуб, – заявил Сарио. Сааведра заскрежетала своими – идеально ровными – и процедила, почти не разжимая губ:
   – Зубы я не пишу.
   – Надо писать. Нельзя скрывать изъяны.
   – Да ну? – Она удивленно изогнула брови. – А я думала, цель иллюстратора – заслужить признательность своего объекта. Иначе можно оказаться не у дел.
   Он поморщился.
   – Да ты просто в него втюрилась. Как и все девчонки в Мейа-Суэрте.
   – Да, у него кривой зуб, – спокойно согласилась она. – Но это его не портит.
   Она была права.
   – Ага, ведь он так часто демонстрирует ослепительную улыбку, что никто этого не замечает. В смысле никто из женщин. Сааведра ухмыльнулась.
   – Что, завидуешь дону Алехандро? Эйха, Сарио, если надеешься стать Верховным иллюстратором, постарайся угодить тому, от кого зависит это назначение.
   Он изобразил пренебрежительную усмешку.
   – Думаю, он не повернется ко мне спиной, если я возьму на себя смелость заметить, что у него кривой зуб.
   – Но ведь это почти не заметно, – возразила она. – И к тому же, откуда ты знаешь? Ты никогда не встречался с доном Алехандро. А вдруг ему совсем не понравится твое отношение к герцогским “изъянам”?
   – Трудно писать зубы, – сказал Сарио. – Гораздо проще – закрытые рты. Я только одно хочу сказать: если ты намерена совершенствовать мастерство, надо быть к себе требовательной.
   Она ответила ему язвительным смехом.
   – Сарио! Да неужели ты это всерьез? Эйха, ты мне напоминаешь, что внешность дона Алехандро не идеальна. Что у него кривой зуб. А у тебя, стало быть, зубы – ровнее не бывает.
   Сарио блеснул ими в волчьем оскале.
   – Вот именно.
   Сааведра небрежно повела плечом.
   – Зубы – это важно, – согласилась она. – Но вряд ли художник замечает только их.
   – А женщина? – произнес Сарио ломким хрипловатым голосом.
   Сааведра вздохнула и пробормотала несколько крепких словечек на жаргоне художников. И не смутилась. В спорах Сарио всегда брал верх над ней только упрямством, а сейчас она была не в духе. Понимала, что он не даст вернуться к работе.
   – Думаешь, он мне кажется красивым? Да. Думаешь, я в него влюблена? Возможно… хотя я не вполне уверена, что настоящий мужчина стал бы упрекать в этом женщину. Настоящий мужчина слишком горд, он не допустит и мысли, что женщина способна кого-нибудь предпочесть ему. – Она одарила Сарио широкой улыбкой. – Кто-кто, а ты, Сарио, никогда не потеряешь голову из-за юбки.
   Он состроил кислую мину.
   – С чего ты взяла?
   – Чтобы в твоем честолюбивом сердце нашлось местечко для женщины? – съязвила Сааведра. – Да что ты, дружок!
   Щеки его покрылись густым румянцем, точно пятнами солнечных ожогов; впрочем, Сарио был слишком смугл. Жители пустынь, от Которых он унаследовал цвет кожи, не знают, что такое зуд и волдыри от солнечных ожогов.
   – С чего ты взяла?
   Она ухмыльнулась. – Я слишком давно тебя знаю.
   Его рука вскинулась в сторону Сааведры и тут же опустилась.
   – Да, Ведра, – сухо промолвил он, – ты меня знаешь давно. Но ты не знаешь обо мне всего.
   Эти слова вызвали тревогу. Даже не столько слова, сколько его взгляд – напряженный, выразительный. Она его не выдержала, отвела глаза.
   – Да, – согласилась она, – всего я не знаю. Ты мужчина. Одаренный и к тому же Вьехо Фрато. Откуда мне знать все?
   – А хочешь? – Нечто странное слышалось в его голосе. Она бросила на него колючий взгляд. В этот миг Сарио был открыт перед ней, не прятался за надменностью и дерзостью, злившими многих, и за неутолимым честолюбием и цинизмом, злившими ее-. Сейчас он был точно таким же, как и пять лет назад, – одиннадцатилетним мальчишкой, неспособным ничем отгородиться от страшных мыслей, что он раньше срока узнал суть Чиевы до'Сангва, что сам прибег к волшебству, которое погубило человека из семьи Грихальва. Из его семьи.
   – Могу рассказать все что хочешь. – Он не кривил душой; в голосе не было ничего, кроме горечи.
   И в этот миг Сааведра поняла, что сама она вовсе не та, кем себя считает по привычке. Они уже не дети. Да и как иначе? Ведь они родились в семье, надломленной мором, добровольно замкнувшейся на себе; выживание этой семьи целиком и полностью зависит от ее способности рожать Грихальва. Шестнадцать лет – не такой уж и юный возраст; вчерашние отроки частенько становятся отцами. И Сарио совсем не ребенок. Он стерилен, но не импотент, да и Сааведра уже вполне развита и не считается слишком молодой для материнства.
   Она рассеянно взглянула на бумагу, на образ Алехандро до'Веррада. И вдруг обрывочные мысли разметало открытие, что у нее ногти в блестках угля – точно в черном инее.
   «Почему я сейчас об этом думаю?»
   Чтобы спрятаться от настойчивости, навязчивой откровенности Сарио.
   «Матра Дольча, помоги!»
   – Сарио, ты – Одаренный, – сказала она медленно и внятно. Он скрежетнул белоснежными, идеально ровными зубами. И сказал так же внятно:
   – И потому стерилен. Но я вовсе не слаб.
   Она покраснела и впилась взглядом в незавершенный набросок славного юного наследника.
   – А я имею в виду рождение детей.
   Большинство мужчин – не иллюстраторы – расценили бы как оскорбление реплику о непригодности к отцовству. Но для Грихальва это высшая честь. Грихальва, способный зачинать детей, обделен Даром.
   – Дурацкое дело, – с отвращением резюмировал Сарио. И уточнил, когда она возмущенно вскинулась:
   – Эйха, Ведра, я не о деторождении, а о том, что глупо ограничиваться только этим, когда можешь предложить кое-что получше. – На смену открытости и уязвимости пришла обычная агрессивность: тех, кто не разделял его точку зрения, Сарио не щадил. – Думаешь, я слепой? Ведра, у тебя свой собственный Дар…
   – Нет! – Она так стремительно встала, что доска едва не свалилась с колен. Хрустнул уголек, она бросила обломки на скамью. – Матра Дольча! Сарио, да неужели ты не видишь? Нет у меня никакого Дара. И быть не может. Как бы тебе ни хотелось… – Она беспомощно махнула рукой и сказала без обиняков:
   – Как бы тебе ни хотелось, чтобы я забыла об Алехандро.
   – И ты веришь… – Он взъярился, как злой пес, даже губы побелели. – Ведра, при чем тут это?
   – При том. – Она печально улыбнулась. – Мы уже не дети. Ты теперь с Вьехос Фратос, а мое предназначение – рожать детей тому, кого вы для меня выберете. Вот так-то. А потому детство лучше забыть. – И добавила гораздо мягче:
   – А ведь ты жалеешь о том, что ушло вместе с ним.
   Он покачал головой.
   – Ни о чем я не жалею. Ребенок бесправен.
   – Нет. Не бесправнее женщины. – Сааведра вздохнула. Никогда она не желала такого разговора – трудного, пересыпанного двусмысленностями. – Ты, наверное, потому меня хочешь… потому что в твоем возрасте тянутся к ближайшей женщине. – Она отвела взгляд от его злого лица и закончила скороговоркой:
   – Ничего серьезнее обычного влечения тут нет. Я тебя уверяю.
   – Уверяешь? – Под нестрижеными, нечесаными прядями черных волос яростно блеснули глаза. – Да как у тебя язык поворачивается? Ты говоришь, что знаешь меня, но… – Он запнулся на миг, поморщился, вскинул руку к левой ключице. – Может, ты и впрямь веришь, что знаешь меня, но… – Пальцы прижали к коже тонкую ткань рубашки. Теперь он был раздражен и удивлен. – Она меня что, укусила? Оса?
   Смущения и злости как не бывало. Сааведра положила доску и взялась за шнурки его застиранной и неглаженой рубашки. Новоиспеченный Вьехо Фрато сменил детские блузу и штаны на одежду взрослого, но так и не привык к камзолу.
   – Дай-ка гляну….Нет, убери пальцы.
   – Больно же! – запротестовал Сарио.
   – Сарио, не дергайся. Я только посмотрю. – Она развязала шнурки, обнажила клин безволосой кожи и несколько звеньев золотой цепи. – Ага, вот видишь? – Она еще ниже опустила край батистового ворота.
   – Это еще что? Отродясь не видала таких укусов. Три прыщика по ровнехонькой линии.
   – Дай-ка… – Его пальцы скользнули под цепь, ощупали нарывы. – Похоже на ожог… – И тут он обмер. С лица сошел цвет, темные глаза наполнились яростью. Глядя в них, Сааведра похолодела.
   – Ведра, у тебя картина. Автопортрет.
   – Конечно, но…
   – Цела? Где она?
   – Там, где мы ее оставили. В моей комнате. – Она нахмурилась. – А в чем дело?
   – Фильхо до'канна! – прошипел он. – Да как они посмели?!
   – Сарио…
   – Ты что, не понимаешь? – Он схватил и больно стиснул ее руку. – Они меня боятся. Пытаются мною командовать, да не очень-то выходит. Вот и напомнили, что у них моя Пейнтраддо Чиева.
   – Но ведь она не у них, – сказала Сааведра, – у меня.
   – Настоящая – у тебя. А у них – та, которую я для них и сделал. – У него перекатывались желваки; подбородок был не таким волевым, как у Алехандро до'Веррады, но в нем давно уже не осталось ничего детского. – Это не настоящая Пейнтраддо Чиева, но кое-что от меня в ней есть. Иначе было нельзя. А то как узнаешь, что они за тебя взялись? – В ярком солнечном свете глаза казались капельками кромешной мглы. – Ведра, пойдем со мной. Ты должна кое-что сделать.
   – Сарио…
   – Пойдем… Нам надо в твою комнату. – Он снова схватил ее за руку, потянул за собой. – Адеко! Сейчас! Они ждут, что я приду выяснять, в чем дело. Не нужно их разочаровывать.
   У Сааведры не было выбора, она пошла с ним. Будто и не минуло пяти лет: снова она представила кречетту и Чиеву до'Сангва. Сарио не выпускал ее, решительно тянул за собой.
   "Тогда он был меньше меня. И тоньше”.
   Он намного перерос ее, но его кости, видимо, "не предназначались для могучей мускулатуры воина. Он был худощав и жилист, длинные изящные ладони привлекали взгляд. Сааведра догадывалась, что к тому времени, когда он закончит расти, в его облике появится красота, несвойственная низкорослым, широким в кости тайравиртцам.