Страница:
Приподнялись изящные брови.
– И ты об этом никому не рассказывал? Ему хотелось провалиться сквозь землю.
– Лучше спроси, о чем я рассказывал. С ее лица исчезли краски.
– Тогда он и впрямь выглядел подходящим кандидатом. О Пресвятая Матерь! Ты его поддержал! Эн верро, ты его сотворил, – Ветер раскачивал ее серьги. – Он сказал, что верит лишь одному человеку. Тому, кто верит в него.
– Да, я верил, что он нам подходит. Верил, что обязательно надо дать ему шанс.
– Зачем?
В нем поднялась злость.
– Затем, что один из нас должен был стать Верховным иллюстратором!
От этого крика, полного ярости и отчаяния, она содрогнулась.
– Но разве так необходимо, чтобы Грихальва вернули утраченное именно сейчас?
– Да.
– Любой ценой?
Он рывком вытянул перед собой руку, показал пальцы – они уже теряли форму, слабели.
– Сааведра, ты знаешь цену! Мы платим своими костями. И недалек тот день, когда платить будет уже нечем. Когда мы все превратимся в страшных уродов.
– Но если ты знал, что он… Он не дал ей договорить.
– Откуда мне знать, что он затевает? Я не умею читать чужие мысли.
Она укоризненно покачала головой.
– Я – Грихальва. Мне, как и Сарио, как и тебе, с детства внушали, что наше место – рядом с герцогом…
– Рядом, – подчеркнул он.
– Да, конечно. – И тут она поняла. – Ты думаешь, Сарио этого мало?
– Ему этого достаточно.
– Но если все же…
– После того как родишь, как долго ты еще будешь писать? – отчетливо промолвил он. – Возьмешься за кисть не раньше, чем вырастишь ребенка. А если родишь второго?
Она ничего не сказала, но ответ ясно читался на бескровном лице. Недолго. Никогда.
Раймон кивнул.
– Что бы там ни было, он должен писать.
– Эн верро, – сказала она упавшим голосом. – Я знаю… Я все о нем знаю с самого детства. Видела Луса до'Орро… Только я ему верила, только я его всегда понимала. А остальные его не любили…
– Даже прозвали Неоссо Иррадо. – Он снова кивнул. – Я тоже носил эту кличку. Похоже на необходимую предпосылку, верно? Она сразу поняла.
– Но почему же ты…
– Моему Дару нашли другое применение. Было кому это сделать.
– Как ты нашел применение Дару Сарио? Он промолчал.
– Почему? – спросила она. – Почему он, и никто иной? Неужели не было другого подходящего кандидата в Верховные иллюстраторы?
– Это дело Вьехос Фратос, нам с тобой… Она вежливо перебила:
– Это и мое дело. Не только Вьехос Фратос потрудились над его судьбой.
Ветер ерошил волосы, сдувал с лица пряди – Раймон не мог от нее ничего скрыть.
– Потому что я так захотел. Она съежилась.
– По-твоему, это ответ? По-твоему, это оправдание? Он горько рассмеялся.
– Человек не всегда способен достичь своей цели. Но он может сотворить другого человека, чтобы тот пошел по его пути.
– Но…
– Бассда! – вырвалось так же неожиданно для него, как и для нее. – Я сознаю ошибку, и каюсь, и вполне представляю себе последствия. Матра эй Фильхо, Сааведра, может, я наивен, но вовсе не глуп. Не глух. И не слеп.
У нее в глазах набухли слезы. Потекли по щекам.
– И я, – произнесла она безжизненным голосом. – Я тоже наделала ошибок, но меньше, чем ты.
– Эйха, нам не в чем себя винить.
– Ты уверен? Я никому не рассказала о старике… О старом тза'абе, у которого учился Сарио.
– А я никому не рассказал о страницах Кита'аба, не открыл правды о нашем Фолио. – Он увидел изумление на ее лице. – Теперь ты понимаешь? Что толку признавать свою вину, стыдиться? Ошибки надо исправлять.
В ее красивом лице не было ни кровинки, кожа казалась тонким пергаментом.
– Я пришла к тебе, чтобы Вьехос Фратос поняли, кто он такой. Чтобы остановили его.
– Как?
– Пейнтраддо Чиева, – прошептала она.
– Ты хочешь, чтобы мы его убили? Изувечили?
– Нет! Святая Матерь, нет…
– Тогда чего же ты от нас требуешь, Сааведра? “Наименьшая кара” его нисколько не образумила.
– Нет, – сказала она. – Нет, это тоже не годится… – Она побледнела еще сильнее.
– Сааведра?
– Его Пейнтраддо…
– У нас. В коллекции Вьехос Фратос. Она стиснула зубы и покачала головой.
– Нет… Нет, иль сангво, у вас только копия.
– Копия?
– Оригинал у меня. – В глазах было отчаяние. – Я согласилась его хранить.
Раймон ахнул.
– Вопреки всем правилам! Номмо Чиева до'Орро, да неужели это возможно?
– Возможно. Его Пейнтраддо у меня. – Ветер откинул ей за ухо вьющийся локон, а саму ее заставил пошатнуться. – Будет ли достаточно угрозы?
Под хрупкой оболочкой плоти ныли кости.
– Для Сарио? А как ты думаешь?
– Я думаю… Я думаю… – Ветер задувал под юбки, и она дрожала, но Раймон знал, что дело вовсе не в холоде. – Я думаю, его это не остановит. Он все равно сделает то, что считает нужным. Станет тем, кем хочет стать. – Слезы высохли. – Он мне так и сказал.
– Ведра.
Она ощутила внутреннюю дрожь – так к ней обращались лишь самые близкие друзья.
– Ведра, почему ты пришла ко мне? Она судорожно сглотнула.
– Потому что боюсь. За него. Его. И потому что люблю его. – Предугадав вопрос, она замахала рукой. – Эйха, нет, совсем не так, как Алехандро… совсем не так, как женщины любят мужчин. Я не хочу за него замуж, не хочу от него детей. Ничего такого…
Она умолкла на миг, и Раймон подумал: “А Сарио признался бы в этом с такой же легкостью?"
– Это совсем по-другому, это вот здесь. – Она прижала ладонь к сердцу. – Сама не знаю, что это, только чувствую. Иль сангво, я его понимаю… вижу его свет, его огонь, верю в него… А он видит мой свет. И верит в меня, – подавленно сказала она. – Сарио всегда говорил, что у нас одна душа на двоих.
Раймон знал, в чем она сейчас нуждается, – в объятиях Алехандро, в его тепле, его любви. Ни того, ни другого, ни третьего он предложить не мог. Только искренность.
Его ладони опустились ей на плечи.
– Твоя душа принадлежит лишь тебе, – твердо произнес он. – Я не вижу в ней червоточин, не вижу хвори, отнимающей у нее силу. – Он повернул ее к виноградникам и фруктовым садам. – Посмотри на эти лозы и деревья. Им страшен ветер, морозы, нашествия насекомых. А ты сильнее их. Ты Сааведра Грихальва, у тебя редкостный талант художника, любовь герцога, а еще – душа, которую ни с кем нельзя разделить. И никто, даже Сарио, не способен погубить ее ради достижения своих целей. – Он на миг сжал ей плечи, морщась от боли в пальцах, повернул лицом к себе. – Я спросил, почему ты пришла ко мне. Боишься того, что он делает? Или того, что уже сделал?
– И того, и другого, – ответила она, когда унялся очередной порыв ветра. И рассказала о портрете изувеченного Сарагосы Серрано.
Когда она умолкла, когда поняла, что ее страх давно перерос все вообразимые пределы, сангво Раймон резко отвернулся. Слезы застилали глаза туманной пеленой, он не видел ни садов, ни каменных оград, ни холмов за ними.
– Сангво Раймон?
«Матра эй Фильхо, что я натворил!»
– Иль сангво?
«Вот чем обернулась моя мечта, мои замыслы…»
– Сангво Раймон… Мне невыносимо видеть, как пропадает такой талант.
Он промолчал.
– И Алехандро…
Он тебя утешает, подумал Раймон. Ты с ним делишься страхами, а взамен берешь смелость и бодрость. Ты больше не одинока.
– Я могу поговорить с Алехандро.
"Да, можешь. Тебе это гораздо проще, чем мне”.
– А вам, наверное, стоит поговорить с Сарио.
Почему бы и нет? Сарио – его детище. И эта женщина – его детище, и ее страх. Он сделал намного больше, чем хотел.
"Я перестарался”.
Помнится, Дэво говорил об инструменте с изъяном. Инструмент может сломаться и поранить мастера.
«Время, – сказал он себе. – Все это – чтобы выиграть время. За неимением лучшего… Будь проклята спешка! Если бы я подождал, если бы поискал другого мальчика…»
Другого мальчика не было. Раймон искал бы его до самой своей кончины.
"Я ошибся, – подумал он, – мне и исправлять”.
– Сангво Раймон…
Он повернулся с широкой улыбкой. Поцеловал пальцы, прижал к груди. Затем то же самое сделал с Чиевой до'Орро.
– Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро. Мы что-нибудь придумаем.
Вместе с надеждой к ней вернулся румянец. Ветер откинул волосы с ее лица, и Раймон увидел на нем огромное облегчение. Она шепотом поблагодарила Матерь с Сыном, вполголоса – Раймона, а потом улыбнулась ветру и пошла прочь.
Раймон провожал ее взглядом.
"Я что-нибудь придумаю. Я все исправлю. Верну ее душе покой”.
Пусть даже ценой собственной души.
Глава 23
Глава 24
– И ты об этом никому не рассказывал? Ему хотелось провалиться сквозь землю.
– Лучше спроси, о чем я рассказывал. С ее лица исчезли краски.
– Тогда он и впрямь выглядел подходящим кандидатом. О Пресвятая Матерь! Ты его поддержал! Эн верро, ты его сотворил, – Ветер раскачивал ее серьги. – Он сказал, что верит лишь одному человеку. Тому, кто верит в него.
– Да, я верил, что он нам подходит. Верил, что обязательно надо дать ему шанс.
– Зачем?
В нем поднялась злость.
– Затем, что один из нас должен был стать Верховным иллюстратором!
От этого крика, полного ярости и отчаяния, она содрогнулась.
– Но разве так необходимо, чтобы Грихальва вернули утраченное именно сейчас?
– Да.
– Любой ценой?
Он рывком вытянул перед собой руку, показал пальцы – они уже теряли форму, слабели.
– Сааведра, ты знаешь цену! Мы платим своими костями. И недалек тот день, когда платить будет уже нечем. Когда мы все превратимся в страшных уродов.
– Но если ты знал, что он… Он не дал ей договорить.
– Откуда мне знать, что он затевает? Я не умею читать чужие мысли.
Она укоризненно покачала головой.
– Я – Грихальва. Мне, как и Сарио, как и тебе, с детства внушали, что наше место – рядом с герцогом…
– Рядом, – подчеркнул он.
– Да, конечно. – И тут она поняла. – Ты думаешь, Сарио этого мало?
– Ему этого достаточно.
– Но если все же…
– После того как родишь, как долго ты еще будешь писать? – отчетливо промолвил он. – Возьмешься за кисть не раньше, чем вырастишь ребенка. А если родишь второго?
Она ничего не сказала, но ответ ясно читался на бескровном лице. Недолго. Никогда.
Раймон кивнул.
– Что бы там ни было, он должен писать.
– Эн верро, – сказала она упавшим голосом. – Я знаю… Я все о нем знаю с самого детства. Видела Луса до'Орро… Только я ему верила, только я его всегда понимала. А остальные его не любили…
– Даже прозвали Неоссо Иррадо. – Он снова кивнул. – Я тоже носил эту кличку. Похоже на необходимую предпосылку, верно? Она сразу поняла.
– Но почему же ты…
– Моему Дару нашли другое применение. Было кому это сделать.
– Как ты нашел применение Дару Сарио? Он промолчал.
– Почему? – спросила она. – Почему он, и никто иной? Неужели не было другого подходящего кандидата в Верховные иллюстраторы?
– Это дело Вьехос Фратос, нам с тобой… Она вежливо перебила:
– Это и мое дело. Не только Вьехос Фратос потрудились над его судьбой.
Ветер ерошил волосы, сдувал с лица пряди – Раймон не мог от нее ничего скрыть.
– Потому что я так захотел. Она съежилась.
– По-твоему, это ответ? По-твоему, это оправдание? Он горько рассмеялся.
– Человек не всегда способен достичь своей цели. Но он может сотворить другого человека, чтобы тот пошел по его пути.
– Но…
– Бассда! – вырвалось так же неожиданно для него, как и для нее. – Я сознаю ошибку, и каюсь, и вполне представляю себе последствия. Матра эй Фильхо, Сааведра, может, я наивен, но вовсе не глуп. Не глух. И не слеп.
У нее в глазах набухли слезы. Потекли по щекам.
– И я, – произнесла она безжизненным голосом. – Я тоже наделала ошибок, но меньше, чем ты.
– Эйха, нам не в чем себя винить.
– Ты уверен? Я никому не рассказала о старике… О старом тза'абе, у которого учился Сарио.
– А я никому не рассказал о страницах Кита'аба, не открыл правды о нашем Фолио. – Он увидел изумление на ее лице. – Теперь ты понимаешь? Что толку признавать свою вину, стыдиться? Ошибки надо исправлять.
В ее красивом лице не было ни кровинки, кожа казалась тонким пергаментом.
– Я пришла к тебе, чтобы Вьехос Фратос поняли, кто он такой. Чтобы остановили его.
– Как?
– Пейнтраддо Чиева, – прошептала она.
– Ты хочешь, чтобы мы его убили? Изувечили?
– Нет! Святая Матерь, нет…
– Тогда чего же ты от нас требуешь, Сааведра? “Наименьшая кара” его нисколько не образумила.
– Нет, – сказала она. – Нет, это тоже не годится… – Она побледнела еще сильнее.
– Сааведра?
– Его Пейнтраддо…
– У нас. В коллекции Вьехос Фратос. Она стиснула зубы и покачала головой.
– Нет… Нет, иль сангво, у вас только копия.
– Копия?
– Оригинал у меня. – В глазах было отчаяние. – Я согласилась его хранить.
Раймон ахнул.
– Вопреки всем правилам! Номмо Чиева до'Орро, да неужели это возможно?
– Возможно. Его Пейнтраддо у меня. – Ветер откинул ей за ухо вьющийся локон, а саму ее заставил пошатнуться. – Будет ли достаточно угрозы?
Под хрупкой оболочкой плоти ныли кости.
– Для Сарио? А как ты думаешь?
– Я думаю… Я думаю… – Ветер задувал под юбки, и она дрожала, но Раймон знал, что дело вовсе не в холоде. – Я думаю, его это не остановит. Он все равно сделает то, что считает нужным. Станет тем, кем хочет стать. – Слезы высохли. – Он мне так и сказал.
– Ведра.
Она ощутила внутреннюю дрожь – так к ней обращались лишь самые близкие друзья.
– Ведра, почему ты пришла ко мне? Она судорожно сглотнула.
– Потому что боюсь. За него. Его. И потому что люблю его. – Предугадав вопрос, она замахала рукой. – Эйха, нет, совсем не так, как Алехандро… совсем не так, как женщины любят мужчин. Я не хочу за него замуж, не хочу от него детей. Ничего такого…
Она умолкла на миг, и Раймон подумал: “А Сарио признался бы в этом с такой же легкостью?"
– Это совсем по-другому, это вот здесь. – Она прижала ладонь к сердцу. – Сама не знаю, что это, только чувствую. Иль сангво, я его понимаю… вижу его свет, его огонь, верю в него… А он видит мой свет. И верит в меня, – подавленно сказала она. – Сарио всегда говорил, что у нас одна душа на двоих.
Раймон знал, в чем она сейчас нуждается, – в объятиях Алехандро, в его тепле, его любви. Ни того, ни другого, ни третьего он предложить не мог. Только искренность.
Его ладони опустились ей на плечи.
– Твоя душа принадлежит лишь тебе, – твердо произнес он. – Я не вижу в ней червоточин, не вижу хвори, отнимающей у нее силу. – Он повернул ее к виноградникам и фруктовым садам. – Посмотри на эти лозы и деревья. Им страшен ветер, морозы, нашествия насекомых. А ты сильнее их. Ты Сааведра Грихальва, у тебя редкостный талант художника, любовь герцога, а еще – душа, которую ни с кем нельзя разделить. И никто, даже Сарио, не способен погубить ее ради достижения своих целей. – Он на миг сжал ей плечи, морщась от боли в пальцах, повернул лицом к себе. – Я спросил, почему ты пришла ко мне. Боишься того, что он делает? Или того, что уже сделал?
– И того, и другого, – ответила она, когда унялся очередной порыв ветра. И рассказала о портрете изувеченного Сарагосы Серрано.
Когда она умолкла, когда поняла, что ее страх давно перерос все вообразимые пределы, сангво Раймон резко отвернулся. Слезы застилали глаза туманной пеленой, он не видел ни садов, ни каменных оград, ни холмов за ними.
– Сангво Раймон?
«Матра эй Фильхо, что я натворил!»
– Иль сангво?
«Вот чем обернулась моя мечта, мои замыслы…»
– Сангво Раймон… Мне невыносимо видеть, как пропадает такой талант.
Он промолчал.
– И Алехандро…
Он тебя утешает, подумал Раймон. Ты с ним делишься страхами, а взамен берешь смелость и бодрость. Ты больше не одинока.
– Я могу поговорить с Алехандро.
"Да, можешь. Тебе это гораздо проще, чем мне”.
– А вам, наверное, стоит поговорить с Сарио.
Почему бы и нет? Сарио – его детище. И эта женщина – его детище, и ее страх. Он сделал намного больше, чем хотел.
"Я перестарался”.
Помнится, Дэво говорил об инструменте с изъяном. Инструмент может сломаться и поранить мастера.
«Время, – сказал он себе. – Все это – чтобы выиграть время. За неимением лучшего… Будь проклята спешка! Если бы я подождал, если бы поискал другого мальчика…»
Другого мальчика не было. Раймон искал бы его до самой своей кончины.
"Я ошибся, – подумал он, – мне и исправлять”.
– Сангво Раймон…
Он повернулся с широкой улыбкой. Поцеловал пальцы, прижал к груди. Затем то же самое сделал с Чиевой до'Орро.
– Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро. Мы что-нибудь придумаем.
Вместе с надеждой к ней вернулся румянец. Ветер откинул волосы с ее лица, и Раймон увидел на нем огромное облегчение. Она шепотом поблагодарила Матерь с Сыном, вполголоса – Раймона, а потом улыбнулась ветру и пошла прочь.
Раймон провожал ее взглядом.
"Я что-нибудь придумаю. Я все исправлю. Верну ее душе покой”.
Пусть даже ценой собственной души.
Глава 23
Игнаддио выполнил поручение в точности: штабелями уложил картины, деревянные щиты, брусья для рам и рейки для подрамников вдоль стен нового ателиерро Сааведры; перенес в угол кипы папок, альбомов для эскизов и чистых листов картона; соорудил неприступные на вид крепости из корзин, бутылей и ящиков на верстаке, на полу и даже единственном стуле. Сааведра, увязшая в этом беспорядке, как в трясине, не сразу заметила гостя. Лишь когда он вежливо кашлянул, она повернулась и едва не выронила ящик с кистями.
– Алехандро!
«Эйха, какой он чистенький! А я…»
Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада одарил Сааведру своей вновь обретенной коронной улыбкой; раньше кое-кто называл ее кривозубой, а теперь – чарующей.
– Вот такая ты мне нравишься больше, чем в дорогих шелках. Сразу вспоминается праздник, когда мы познакомились.
Она тоже мигом вспомнила тот день: запах олифы и растворителей от ее перепачканной одежды, краска и мел под ногтями, спутанные, мокрые кудри. И он выглядел точь-в-точь как тогда. Нарядный, опрятный, красивый.
Она подбросила ящик, перехватила поудобнее.
– Но я же грязная! В таком виде не герцогов принимать, а навоз перекидывать, или холсты красить, или кожи дубить…
Он шагнул вперед, забрал у нее ящик, опустил на пол, а потом сгреб ее в охапку. Не важно, что пыльная. Не важно, что потная.
– Грязнуля, растрепа, вся рожица в краске. – Он коснулся пятнышка на ее щеке. – А олифой-то как разит… покрепче любых духов. Все, я испачкался. Ах, какое горе! – Он поцеловал ее. Крепко.
Страсть мгновенно встретила отклик. Еще ни разу в жизни Сааведра не переживала такого сильного чувства; внезапно и неудержимо нахлынула уверенность, что на ее веку не было и не будет мига важнее, чем этот.
– Дверь… – прошептала она, щекоча дыханием ему губы.
– Заперта, – ответил он тоже шепотом.
– В соседней комнате кровать…
– Нет, – сказал он. – Здесь.
Здесь – среди холстов, горшков, бутылок, ящиков; на свободном краю ковра, возле опрокинутой корзины с мелом и раздавленной, лишившейся пера шляпы Алехандро.
Здесь.
И теперь почти на всех этих шкафах, сундуках, ящиках и корзинах, и даже на горшках, бутылках и пузырьках, закупоренных с помощью воска, или пробки, или кожи, – везде письмена, не поддающиеся расшифровке. Ленточки лингвы оскурры стерегут самое важное, самое необходимое для Сарио, для его Дара.
У Грихальва есть чему поучиться. Со времен нерро лингвы семья зарабатывала на жизнь не только копированием и случайными заказами, но и материалами для художественных промыслов. Сарио не хуже других умел добывать пигменты, изготавливать краски, делать бумагу, клеить кожу. Эти навыки, а также разрозненные страницы Иль-Адиба и священная реликвия Грихальва, Фолио, позволили ему частично – увы, лишь частично, – восстановить Кита'аб; теперь эта книга в кожаном переплете принадлежит только ему.
Немало времени ушло и на то, чтобы разобраться с прошлым, которое он взял с собой в будущее, из Палассо Грихальва перевез в Палассо Веррада. Ему предоставили целое крыло здания – чтобы Верховный иллюстратор ни в чем не нуждался, ни на что не отвлекался, а спокойно и сосредоточенно трудился на благо герцога, а значит, и герцогства. Разумеется, ему предложили многочисленную прислугу, но он взял только двух лакеев. Творя, он забывал обо всем на свете, даже о голоде и жажде, – чем лишний раз отрываться от дела, удобнее приказать слуге, чтобы в назначенный час явился с подносом еды.
Да, его работа требовала полной сосредоточенности, особенно лингва оскурра и бордюры; с магией шутки плохи. Иногда Сарио приводила в бешенство малая нужда. Но тут уж ничего не поделаешь, слугу вместо себя к горшку не поставишь. Хотя временами он подумывал: а нельзя ли и эту проблему устранить с помощью волшебства?
Сейчас ему горшок не требовался. Сидя на тза'абском ковре из шатра Иль-Адиба, Сарио разбирался с бумагами. Матра Дольча, сколько их тут: карты Тайра-Вирте, Пракансы, Гхийаса, Таглиса, Мерее, Диеттро-Марейи, даже далекой северной страны Ветия… Уже рябило в глазах, но Сарио упорно разглядывал, изучал, запоминал. Он теперь Верховный иллюстратор, а потому должен знать все о войнах и мирных договорах, о династических браках и обычаях правящих семей, об интересах и нравах чужеземных дворов. Помнить по именам всех королей, герцогов и принцев, а также всю их неисчислимую родню и даже наиболее близких придворных. Ведь ему предстоит помогать герцогу. Создавать новую дипломатию. Творить историю. Он должен знать все.
– Матра! – пробормотал он. – Не верю, что Сарагоса Серрано держал все это в памяти! Он ни на что не способен, кроме как рядиться в ярко-красное.
За дверью раздались шаги. Сарио намеренно не запер ее, вопреки привычке не наложил сторожевые чары. В Палассо Веррадо каждый должен убедиться, что новому Верховному иллюстратору совершенно нечего скрывать. Пусть приходят. Пусть смотрят.
– Сарагоса обречен это делать до конца своих дней, не так ли? – будничным тоном спросил вошедший. – Красный – цвет стыда, цвет пораженных костной лихорадкой рук, цвет крови, которую ему пускают чуть ли не ежедневно в надежде исцелить от болезни, очень похожей на ту, что обычно сводит в могилу Грихальва.
Сарио не повернулся. Он узнал голос, уловил неприязнь на грани отвращения.
– Его талант давно отправился в могилу. Просто тело слишком задержалось на земле.
– Человек умирает, когда это нужно Матре. – Раймон Грихальва прошел на середину комнаты. – Или ты узурпировал ее престол?
Сарио, стоявший на коленях к нему спиной, ухмыльнулся и разгладил карты., – Очень похоже на излюбленный довод семейки Серрано.
– Разве он не имеет под собой оснований?
«Так. Вот и началось…»
Сарио положил одну карту на другую. Гхийас покорил Диеттро-Марейю. Что тут еще? Генеалогии: сложные шпалеры и лианы рождений, смертей, бесконечные описи увековеченных на холсте событий.
– Я исполняю свой долг. Или ты забыл, что я – Вьехо Фрато?
– И?
– И? – Сарио пожал плечами, рассматривая многочисленные, кропотливой рукой изображенные “женитьбы” Бальтазара Гхийасского. Мыслимо ли, чтобы мужчина был женат столько раз? И почему у него перемерла такая уйма жен? – Вы от меня ожидали чего-то иного?
– Возможно, чего-то большего, – сказал Раймон. – Такими способностями, как у тебя, не обладает никто. Даже Вьехос Фратос. Странно – Сарио не почувствовал сожаления. Лишь возбуждение, почти столь же мощное, как похоть.
– Раймон, неужели тебя это волнует? – Он отложил в сторону гхийасскую генеалогию, придвинул к себе кипу торговых договоров между Таглисом и Тайра-Вирте. – Или боишься, что мои способности не найдут должного применения?
Раймон промолчал.
Сарио широко улыбнулся.
"Все-таки это приятно. Это власть”.
Он отодвинул бумаги, встал, стряхнул пыль с колен. Повернулся. Цепь с Чиевой блеснули в сиянии свечи. С подчеркнутым самообладанием шагнул к единственному человеку, которого уважал.
– Это ты меня сделал, – с чувством произнес он. – Граццо, давай напрямик. На что, по-твоему, я способен? В глазах Раймона блеснул холодный огонь.
– На все.
Сарио не ожидал, что Раймон так сразу начнет рубить сплеча, и немного помолчал.
– С твоего позволения, я несколько изменю вопрос: что, по-твоему, я намерен сделать? – Все, что тебе захочется.
Опять правда. Но Сарио и не ждал от этого человека ничего меньшего и ничего большего, просто события пустились вскачь, застигнув врасплох даже его. Да, Сарагоса должен был умереть или уйти в отставку из-за болезни, но внезапная смерть Бальтрана вызвала лавину непредвиденных событий. И, понятное дело, сангво Раймон вообразил то, чего не могли или не смели (пока) вообразить другие.
Что ж, напрямик так напрямик.
– Раймон, номмо Чиева до'Орро клянусь: я не хочу править. Ты этого боишься?
Пожилой художник покачал головой.
– Даже ты понимаешь, что узурпация верховной власти в Тайра-Вирте неизбежно приведет к гражданской войне, в которой погибнет все и вся, и ты останешься ни с чем. Разве что… – Взгляд Раймона стал колюч, как зимняя стужа. – Разве что ты служишь Тза'абу Ри.
Сарио рассмеялся.
– Да, Воины Пустыни были бы не против! А ведь такое могло случиться, старичок вполне серьезно на это рассчитывал. Но у меня другой интерес.
– И в чем же твой интерес, а, Сарио? – Раймон молча изучал выражение лица и позу собеседника. – Скажи, есть ли у тебя хоть одна цель, кроме узурпации Трона Матери?
Сарио вдруг охватило радостное возбуждение.
– Это ересь? Или шутка? Что это, Раймон. – Смеясь, Сарио воздел руки. – Моя цель – быть тем, кто я есть. Верховным иллюстратором при герцоге Тайра-Вирте.
– Зачем?
– Что значит зачем? Меня к этому готовили. Такие, как ты. Раймон приблизился к нему.
– Не я это начал…
– Не ты? Разве? Вряд ли Отавио с Ферико ограничились бы тем, что прожгли три дырочки на моей ключице. – Сарио дотронулся до камзола. – Положа руку на сердце могу сказать с уверенностью: меня бы мучили, как Томаса, чтобы погасить непокорный огонь. – Он беспечно пожал плечами. – Я – тот, кем ты хотел меня увидеть. Мог бы стать чем-то меньшим или чем-то большим, если бы меня предоставили самому себе… Но теперь я – тот, в ком Грихальва видят своего спасителя.
– Спасителя?
– А как же? Ведь это ко мне придет герцог – вынужден будет прийти, – чтобы спокойно править, держать в узде своенравных советников, заключать выгодные сделки и договоры с соседними странами, жениться, производить наследников, жениться еще раз, если первая супруга умрет при родах… Раймон, я буду документировать жизнь страны! Писать историю нации! – Он помолчал, тщась увидеть на морщинистом лице собеседника понимание и одобрение. – Вот чем мы занимаемся. Вот в чем наша задача. Сорвать маску с жизни, чтобы другие увидели голую правду.
– Твою правду?
– Каждый из нас пишет собственную правду. В крайнем случае искажает ее в угоду заказчикам. Чего не сделаешь ради денег!
– Ты никому не причинишь зла? “Он боится моей власти. Боится меня”.
– Никому, кроме тех, на кого укажет мой герцог.
– Сарагрсе Серрано? – Отвращения в голосе Раймона было не меньше, чем иронии. Сарио вздохнул.
– Раймон, да неужели тебе не все равно, что будет с Сарагосой Серрано? Эйха, я вижу, ты пытаешься найти доказательства тому, что я превращаюсь в чудовище… Но откуда уверенность, что это обязательно должно случиться? Раймон, я художник! Всю жизнь мечтал только об одном: писать картины!
У Раймона дрожали руки, он едва превозмогал обморочную слабость.
– Так в чем же дело? – хрипло спросил он. – Я благословил тебя. Пиши, как мы учили.
Сарио улыбнулся. “Напрямик так напрямик, – напомнил он себе. – Я не собираюсь тебя щадить”.
– Но у меня было много учителей. Много муалимов. И не все они – Грихальва.
– А… помнится, ты говорил о старом тза'абе…
– Ему хотелось, чтобы я стал вторым Пророком. – Сарио усмехнулся. – Матра эй Фильхо, ну почему на свете столько охотников лепить все что им вздумается из живых людей? Раймон, я что для тебя, кусок глины? А моя голова – горшок, да? И в нем можно хранить лишь то, что изволили вложить мудрецы вроде тебя, Артурро, Отавио и Ферико? Ну конечно, ведь дети сами думать не способны. И не должны ни в коем случае! Детей надо держать в ежовых рукавицах компордотты и правил покойников…
– Покойников?
Сарио всегда злился, когда его не понимали. И выходил из себя, когда его не желали понять.
– Вьехос Фратос, – стал объяснять он, – Артурро, Отавио. Они мертвы. А другие очень скоро к ним присоединятся: Ферико, Дэво. По сути, они уже покойники – костная лихорадка убила их Дар. И ты мертвец, Раймон, хоть и протянешь еще несколько лет на этом свете. – От его спокойствия не осталось и следа, он весь обратился в ледяной гнев. – Все мы смертны, Раймон. Все, кроме Верховных иллюстраторов.
– Нет, Сарио. Верховные иллюстраторы тоже умирают. Ничто не вечно.
Сарио покачал головой.
– Кроме их работ. Раймон, скажи, кто приходит в наши Галиерры? Кто приходит узнать, кем мы были и кем стали?
Эйха, никто… К нам приходят заказать копию чужой картины. Картины, написанной Верховным иллюстратором из другой семьи. Только кисть Верховного иллюстратора бессмертна, только его полотнам обеспечена вечная слава. – Он нелегко, с присвистом вздохнул. – Вот в чем цель нашего рода. Не пристроить кого-то из рода Грихальва ко двору герцога, а украсть годы, которые украли у нас, и вложить их в наши картины… Потому что наши тела слишком ненадежные хранилища для времени. – Он протянул Раймону изящные, молодые, умелые, чувствительные руки. – Мне всего-навсего двадцать. Еще столько же лет, и я стану таким, как ты. Скажи, во что к этому времени превратятся мои руки? Художник живет, пока он способен писать. Такими руками, как у тебя, писать невозможно. Поэтому художник умирает.
– Сарио…
– Раймон, мы умрем. Все до одного. И никто нас не вспомнит. – Руки повисли плетьми. – Твой путь – путь Вьехос Фратос, а цель – лепить из живых людей художников, чьи творения их переживут. Но это не жизнь. Вернее, это фальшивая, искусственная жизнь. Вы, Вьехос Фратос, забыли, как в детстве мечтали стать бессмертными. Забыли напрочь. Ты позволил своему таланту засохнуть и теперь уверяешь себя, что такова была воля Матры эй Фильхо. А меня подобный исход не устраивает. Настоящая жизнь – это именно жизнь, вот этим-то я и собираюсь заняться. Жить. И писать. Душа умирает, когда ей незачем жить, как это сейчас происходит с тобой. Но моя душа не умрет. Я этого не допущу.
– Сарио… – В глазах Раймона стояли слезы, он в отчаянии повторил:
– Ничто не вечно.
– Кроме меня, – возразил Сарио. – Я себя смешал, как мы смешиваем пигменты. Со связующими веществами… И теперь моя плоть – масло и холст, а кость – подрамник. Я не умру.
Раймон опустил голову. Кожа, "совсем еще недавно молодая, свежая, казалась пергаментом, натянутым на хрупкий череп.
– Пресвятая Матерь… Матра Дольча, Матра эй Фильхо…
– Можно сколько угодно бубнить молитвы, но Матерь с Сыном тут совершенно ни при чем.
В глазах – молодых, гордых, властных, столь не похожих на лицо, – вспыхнуло пламя.
– Ты смеешь говорить это мне? Мне?
– Что значит – тебе? – Хладнокровие дрогнуло, но ему на помощь тут же пришла злость. – Раймону Грихальве? Или Вьехо Фрато?
– Тому, кто считал тебя своим другом. Поддерживал тебя. Заступался…
– Да, – возвысил голос Сарио, – я это говорю всем твоим ипостасям. Как я сказал, так и будет.
Чиева до'Орро Раймона скрылась в ладони.
– Сарио, даже на Верховного иллюстратора мы найдем управу. Если ты нас к этому вынудишь. Сарио захохотал.
– Ты о моем Пейнтраддо?
Только на один кратчайший миг в глазах Раймона блеснуло торжество.
– Ты позаботился о том, чтобы нам досталась бесполезная копия. Но у Сааведры есть оригинал.
– Да? – с ледяным спокойствием произнес Сарио. – В самом деле?
Настал момент истины: голой, горькой, страшной. Раймон содрогнулся, с ужасом глядя на Верховного иллюстратора. Никто из них не знал этого человека. Никто. Ни один мужчина. Ни одна женщина.
Сарио объяснил вкрадчивым голосом:
– Иль сангво, мы же лучшие художники в мире. Для нас копию сделать – пустяк: Две копии – пара пустяков. Три копии…
Он с головы до ног окинул взглядом единственного человека, которого любил и уважал, даже почитал, и понял, что давно перерос эту слабость. А слабостей он не терпел.
– Ты предал мою веру, – сказал он с печалью, которой вовсе не испытывал. Печаль он тоже перерос. Раймона била дрожь.
– А ты – мою… сделав копию Пейнтраддо Чиевы… Две копии!
– Мейо фрато, как видишь, они мне сослужили добрую службу. Теперь можно спокойно писать. Теперь можно спокойно жить. – Сарио усмехнулся. – Я никогда не окажусь на месте Томаса. Я никогда не окажусь на твоем месте. И что бы вы ни вытворяли в кречетте, я для вас недосягаем.
– Это наш путь, мы… – Раймон умолк. Уговаривать бесполезно.
– Ваш путь безнадежно устарел. Сейчас я торю новый. Больше ни у кого нет на это смелости, сил и возможностей. – Сарио улыбнулся. – И Луса до'Орро.
– Алехандро!
«Эйха, какой он чистенький! А я…»
Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада одарил Сааведру своей вновь обретенной коронной улыбкой; раньше кое-кто называл ее кривозубой, а теперь – чарующей.
– Вот такая ты мне нравишься больше, чем в дорогих шелках. Сразу вспоминается праздник, когда мы познакомились.
Она тоже мигом вспомнила тот день: запах олифы и растворителей от ее перепачканной одежды, краска и мел под ногтями, спутанные, мокрые кудри. И он выглядел точь-в-точь как тогда. Нарядный, опрятный, красивый.
Она подбросила ящик, перехватила поудобнее.
– Но я же грязная! В таком виде не герцогов принимать, а навоз перекидывать, или холсты красить, или кожи дубить…
Он шагнул вперед, забрал у нее ящик, опустил на пол, а потом сгреб ее в охапку. Не важно, что пыльная. Не важно, что потная.
– Грязнуля, растрепа, вся рожица в краске. – Он коснулся пятнышка на ее щеке. – А олифой-то как разит… покрепче любых духов. Все, я испачкался. Ах, какое горе! – Он поцеловал ее. Крепко.
Страсть мгновенно встретила отклик. Еще ни разу в жизни Сааведра не переживала такого сильного чувства; внезапно и неудержимо нахлынула уверенность, что на ее веку не было и не будет мига важнее, чем этот.
– Дверь… – прошептала она, щекоча дыханием ему губы.
– Заперта, – ответил он тоже шепотом.
– В соседней комнате кровать…
– Нет, – сказал он. – Здесь.
Здесь – среди холстов, горшков, бутылок, ящиков; на свободном краю ковра, возле опрокинутой корзины с мелом и раздавленной, лишившейся пера шляпы Алехандро.
Здесь.
* * *
Сарио был вынужден заказать громоздкий шкаф с выдвижными ящиками и врезанными замками; теперь в широких и неглубоких ящиках надежно хранились законченные и незаконченные работы. Хватало в его мастерской и других вместилищ для тайн: комоды, сундуки, ящики, корзины. Немало ушло времени, чтобы разобраться с вещами, выбрать то, что пригодится в первую очередь, остальное убрать подальше. И позаботиться о сохранности…И теперь почти на всех этих шкафах, сундуках, ящиках и корзинах, и даже на горшках, бутылках и пузырьках, закупоренных с помощью воска, или пробки, или кожи, – везде письмена, не поддающиеся расшифровке. Ленточки лингвы оскурры стерегут самое важное, самое необходимое для Сарио, для его Дара.
У Грихальва есть чему поучиться. Со времен нерро лингвы семья зарабатывала на жизнь не только копированием и случайными заказами, но и материалами для художественных промыслов. Сарио не хуже других умел добывать пигменты, изготавливать краски, делать бумагу, клеить кожу. Эти навыки, а также разрозненные страницы Иль-Адиба и священная реликвия Грихальва, Фолио, позволили ему частично – увы, лишь частично, – восстановить Кита'аб; теперь эта книга в кожаном переплете принадлежит только ему.
Немало времени ушло и на то, чтобы разобраться с прошлым, которое он взял с собой в будущее, из Палассо Грихальва перевез в Палассо Веррада. Ему предоставили целое крыло здания – чтобы Верховный иллюстратор ни в чем не нуждался, ни на что не отвлекался, а спокойно и сосредоточенно трудился на благо герцога, а значит, и герцогства. Разумеется, ему предложили многочисленную прислугу, но он взял только двух лакеев. Творя, он забывал обо всем на свете, даже о голоде и жажде, – чем лишний раз отрываться от дела, удобнее приказать слуге, чтобы в назначенный час явился с подносом еды.
Да, его работа требовала полной сосредоточенности, особенно лингва оскурра и бордюры; с магией шутки плохи. Иногда Сарио приводила в бешенство малая нужда. Но тут уж ничего не поделаешь, слугу вместо себя к горшку не поставишь. Хотя временами он подумывал: а нельзя ли и эту проблему устранить с помощью волшебства?
Сейчас ему горшок не требовался. Сидя на тза'абском ковре из шатра Иль-Адиба, Сарио разбирался с бумагами. Матра Дольча, сколько их тут: карты Тайра-Вирте, Пракансы, Гхийаса, Таглиса, Мерее, Диеттро-Марейи, даже далекой северной страны Ветия… Уже рябило в глазах, но Сарио упорно разглядывал, изучал, запоминал. Он теперь Верховный иллюстратор, а потому должен знать все о войнах и мирных договорах, о династических браках и обычаях правящих семей, об интересах и нравах чужеземных дворов. Помнить по именам всех королей, герцогов и принцев, а также всю их неисчислимую родню и даже наиболее близких придворных. Ведь ему предстоит помогать герцогу. Создавать новую дипломатию. Творить историю. Он должен знать все.
– Матра! – пробормотал он. – Не верю, что Сарагоса Серрано держал все это в памяти! Он ни на что не способен, кроме как рядиться в ярко-красное.
За дверью раздались шаги. Сарио намеренно не запер ее, вопреки привычке не наложил сторожевые чары. В Палассо Веррадо каждый должен убедиться, что новому Верховному иллюстратору совершенно нечего скрывать. Пусть приходят. Пусть смотрят.
– Сарагоса обречен это делать до конца своих дней, не так ли? – будничным тоном спросил вошедший. – Красный – цвет стыда, цвет пораженных костной лихорадкой рук, цвет крови, которую ему пускают чуть ли не ежедневно в надежде исцелить от болезни, очень похожей на ту, что обычно сводит в могилу Грихальва.
Сарио не повернулся. Он узнал голос, уловил неприязнь на грани отвращения.
– Его талант давно отправился в могилу. Просто тело слишком задержалось на земле.
– Человек умирает, когда это нужно Матре. – Раймон Грихальва прошел на середину комнаты. – Или ты узурпировал ее престол?
Сарио, стоявший на коленях к нему спиной, ухмыльнулся и разгладил карты., – Очень похоже на излюбленный довод семейки Серрано.
– Разве он не имеет под собой оснований?
«Так. Вот и началось…»
Сарио положил одну карту на другую. Гхийас покорил Диеттро-Марейю. Что тут еще? Генеалогии: сложные шпалеры и лианы рождений, смертей, бесконечные описи увековеченных на холсте событий.
– Я исполняю свой долг. Или ты забыл, что я – Вьехо Фрато?
– И?
– И? – Сарио пожал плечами, рассматривая многочисленные, кропотливой рукой изображенные “женитьбы” Бальтазара Гхийасского. Мыслимо ли, чтобы мужчина был женат столько раз? И почему у него перемерла такая уйма жен? – Вы от меня ожидали чего-то иного?
– Возможно, чего-то большего, – сказал Раймон. – Такими способностями, как у тебя, не обладает никто. Даже Вьехос Фратос. Странно – Сарио не почувствовал сожаления. Лишь возбуждение, почти столь же мощное, как похоть.
– Раймон, неужели тебя это волнует? – Он отложил в сторону гхийасскую генеалогию, придвинул к себе кипу торговых договоров между Таглисом и Тайра-Вирте. – Или боишься, что мои способности не найдут должного применения?
Раймон промолчал.
Сарио широко улыбнулся.
"Все-таки это приятно. Это власть”.
Он отодвинул бумаги, встал, стряхнул пыль с колен. Повернулся. Цепь с Чиевой блеснули в сиянии свечи. С подчеркнутым самообладанием шагнул к единственному человеку, которого уважал.
– Это ты меня сделал, – с чувством произнес он. – Граццо, давай напрямик. На что, по-твоему, я способен? В глазах Раймона блеснул холодный огонь.
– На все.
Сарио не ожидал, что Раймон так сразу начнет рубить сплеча, и немного помолчал.
– С твоего позволения, я несколько изменю вопрос: что, по-твоему, я намерен сделать? – Все, что тебе захочется.
Опять правда. Но Сарио и не ждал от этого человека ничего меньшего и ничего большего, просто события пустились вскачь, застигнув врасплох даже его. Да, Сарагоса должен был умереть или уйти в отставку из-за болезни, но внезапная смерть Бальтрана вызвала лавину непредвиденных событий. И, понятное дело, сангво Раймон вообразил то, чего не могли или не смели (пока) вообразить другие.
Что ж, напрямик так напрямик.
– Раймон, номмо Чиева до'Орро клянусь: я не хочу править. Ты этого боишься?
Пожилой художник покачал головой.
– Даже ты понимаешь, что узурпация верховной власти в Тайра-Вирте неизбежно приведет к гражданской войне, в которой погибнет все и вся, и ты останешься ни с чем. Разве что… – Взгляд Раймона стал колюч, как зимняя стужа. – Разве что ты служишь Тза'абу Ри.
Сарио рассмеялся.
– Да, Воины Пустыни были бы не против! А ведь такое могло случиться, старичок вполне серьезно на это рассчитывал. Но у меня другой интерес.
– И в чем же твой интерес, а, Сарио? – Раймон молча изучал выражение лица и позу собеседника. – Скажи, есть ли у тебя хоть одна цель, кроме узурпации Трона Матери?
Сарио вдруг охватило радостное возбуждение.
– Это ересь? Или шутка? Что это, Раймон. – Смеясь, Сарио воздел руки. – Моя цель – быть тем, кто я есть. Верховным иллюстратором при герцоге Тайра-Вирте.
– Зачем?
– Что значит зачем? Меня к этому готовили. Такие, как ты. Раймон приблизился к нему.
– Не я это начал…
– Не ты? Разве? Вряд ли Отавио с Ферико ограничились бы тем, что прожгли три дырочки на моей ключице. – Сарио дотронулся до камзола. – Положа руку на сердце могу сказать с уверенностью: меня бы мучили, как Томаса, чтобы погасить непокорный огонь. – Он беспечно пожал плечами. – Я – тот, кем ты хотел меня увидеть. Мог бы стать чем-то меньшим или чем-то большим, если бы меня предоставили самому себе… Но теперь я – тот, в ком Грихальва видят своего спасителя.
– Спасителя?
– А как же? Ведь это ко мне придет герцог – вынужден будет прийти, – чтобы спокойно править, держать в узде своенравных советников, заключать выгодные сделки и договоры с соседними странами, жениться, производить наследников, жениться еще раз, если первая супруга умрет при родах… Раймон, я буду документировать жизнь страны! Писать историю нации! – Он помолчал, тщась увидеть на морщинистом лице собеседника понимание и одобрение. – Вот чем мы занимаемся. Вот в чем наша задача. Сорвать маску с жизни, чтобы другие увидели голую правду.
– Твою правду?
– Каждый из нас пишет собственную правду. В крайнем случае искажает ее в угоду заказчикам. Чего не сделаешь ради денег!
– Ты никому не причинишь зла? “Он боится моей власти. Боится меня”.
– Никому, кроме тех, на кого укажет мой герцог.
– Сарагрсе Серрано? – Отвращения в голосе Раймона было не меньше, чем иронии. Сарио вздохнул.
– Раймон, да неужели тебе не все равно, что будет с Сарагосой Серрано? Эйха, я вижу, ты пытаешься найти доказательства тому, что я превращаюсь в чудовище… Но откуда уверенность, что это обязательно должно случиться? Раймон, я художник! Всю жизнь мечтал только об одном: писать картины!
У Раймона дрожали руки, он едва превозмогал обморочную слабость.
– Так в чем же дело? – хрипло спросил он. – Я благословил тебя. Пиши, как мы учили.
Сарио улыбнулся. “Напрямик так напрямик, – напомнил он себе. – Я не собираюсь тебя щадить”.
– Но у меня было много учителей. Много муалимов. И не все они – Грихальва.
– А… помнится, ты говорил о старом тза'абе…
– Ему хотелось, чтобы я стал вторым Пророком. – Сарио усмехнулся. – Матра эй Фильхо, ну почему на свете столько охотников лепить все что им вздумается из живых людей? Раймон, я что для тебя, кусок глины? А моя голова – горшок, да? И в нем можно хранить лишь то, что изволили вложить мудрецы вроде тебя, Артурро, Отавио и Ферико? Ну конечно, ведь дети сами думать не способны. И не должны ни в коем случае! Детей надо держать в ежовых рукавицах компордотты и правил покойников…
– Покойников?
Сарио всегда злился, когда его не понимали. И выходил из себя, когда его не желали понять.
– Вьехос Фратос, – стал объяснять он, – Артурро, Отавио. Они мертвы. А другие очень скоро к ним присоединятся: Ферико, Дэво. По сути, они уже покойники – костная лихорадка убила их Дар. И ты мертвец, Раймон, хоть и протянешь еще несколько лет на этом свете. – От его спокойствия не осталось и следа, он весь обратился в ледяной гнев. – Все мы смертны, Раймон. Все, кроме Верховных иллюстраторов.
– Нет, Сарио. Верховные иллюстраторы тоже умирают. Ничто не вечно.
Сарио покачал головой.
– Кроме их работ. Раймон, скажи, кто приходит в наши Галиерры? Кто приходит узнать, кем мы были и кем стали?
Эйха, никто… К нам приходят заказать копию чужой картины. Картины, написанной Верховным иллюстратором из другой семьи. Только кисть Верховного иллюстратора бессмертна, только его полотнам обеспечена вечная слава. – Он нелегко, с присвистом вздохнул. – Вот в чем цель нашего рода. Не пристроить кого-то из рода Грихальва ко двору герцога, а украсть годы, которые украли у нас, и вложить их в наши картины… Потому что наши тела слишком ненадежные хранилища для времени. – Он протянул Раймону изящные, молодые, умелые, чувствительные руки. – Мне всего-навсего двадцать. Еще столько же лет, и я стану таким, как ты. Скажи, во что к этому времени превратятся мои руки? Художник живет, пока он способен писать. Такими руками, как у тебя, писать невозможно. Поэтому художник умирает.
– Сарио…
– Раймон, мы умрем. Все до одного. И никто нас не вспомнит. – Руки повисли плетьми. – Твой путь – путь Вьехос Фратос, а цель – лепить из живых людей художников, чьи творения их переживут. Но это не жизнь. Вернее, это фальшивая, искусственная жизнь. Вы, Вьехос Фратос, забыли, как в детстве мечтали стать бессмертными. Забыли напрочь. Ты позволил своему таланту засохнуть и теперь уверяешь себя, что такова была воля Матры эй Фильхо. А меня подобный исход не устраивает. Настоящая жизнь – это именно жизнь, вот этим-то я и собираюсь заняться. Жить. И писать. Душа умирает, когда ей незачем жить, как это сейчас происходит с тобой. Но моя душа не умрет. Я этого не допущу.
– Сарио… – В глазах Раймона стояли слезы, он в отчаянии повторил:
– Ничто не вечно.
– Кроме меня, – возразил Сарио. – Я себя смешал, как мы смешиваем пигменты. Со связующими веществами… И теперь моя плоть – масло и холст, а кость – подрамник. Я не умру.
Раймон опустил голову. Кожа, "совсем еще недавно молодая, свежая, казалась пергаментом, натянутым на хрупкий череп.
– Пресвятая Матерь… Матра Дольча, Матра эй Фильхо…
– Можно сколько угодно бубнить молитвы, но Матерь с Сыном тут совершенно ни при чем.
В глазах – молодых, гордых, властных, столь не похожих на лицо, – вспыхнуло пламя.
– Ты смеешь говорить это мне? Мне?
– Что значит – тебе? – Хладнокровие дрогнуло, но ему на помощь тут же пришла злость. – Раймону Грихальве? Или Вьехо Фрато?
– Тому, кто считал тебя своим другом. Поддерживал тебя. Заступался…
– Да, – возвысил голос Сарио, – я это говорю всем твоим ипостасям. Как я сказал, так и будет.
Чиева до'Орро Раймона скрылась в ладони.
– Сарио, даже на Верховного иллюстратора мы найдем управу. Если ты нас к этому вынудишь. Сарио захохотал.
– Ты о моем Пейнтраддо?
Только на один кратчайший миг в глазах Раймона блеснуло торжество.
– Ты позаботился о том, чтобы нам досталась бесполезная копия. Но у Сааведры есть оригинал.
– Да? – с ледяным спокойствием произнес Сарио. – В самом деле?
Настал момент истины: голой, горькой, страшной. Раймон содрогнулся, с ужасом глядя на Верховного иллюстратора. Никто из них не знал этого человека. Никто. Ни один мужчина. Ни одна женщина.
Сарио объяснил вкрадчивым голосом:
– Иль сангво, мы же лучшие художники в мире. Для нас копию сделать – пустяк: Две копии – пара пустяков. Три копии…
Он с головы до ног окинул взглядом единственного человека, которого любил и уважал, даже почитал, и понял, что давно перерос эту слабость. А слабостей он не терпел.
– Ты предал мою веру, – сказал он с печалью, которой вовсе не испытывал. Печаль он тоже перерос. Раймона била дрожь.
– А ты – мою… сделав копию Пейнтраддо Чиевы… Две копии!
– Мейо фрато, как видишь, они мне сослужили добрую службу. Теперь можно спокойно писать. Теперь можно спокойно жить. – Сарио усмехнулся. – Я никогда не окажусь на месте Томаса. Я никогда не окажусь на твоем месте. И что бы вы ни вытворяли в кречетте, я для вас недосягаем.
– Это наш путь, мы… – Раймон умолк. Уговаривать бесполезно.
– Ваш путь безнадежно устарел. Сейчас я торю новый. Больше ни у кого нет на это смелости, сил и возможностей. – Сарио улыбнулся. – И Луса до'Орро.
Глава 24
Алехандро зашевелился, вырываясь из объятий дремоты. Под матрасом, в раме кровати, заскрипели кожаные ремни. После первого – и невероятно сладостного – любовного поединка на полу выяснилось, что к менее бурным, неторопливым ласкам обстановка не располагает – мешают россыпью лежащие рукоятки кистей, упавшая со стола кружка, угол деревянного ящика. Поэтому он в конце концов согласился перебраться на кровать. Там они снова предавались любви, но вскоре его потянуло в сон – подействовали вино, выпитое перед его приходом к Сааведре, жара и изнурительные ласки.