Страница:
Сарио взглянул на пергамент. И обмер.
– Матра… Матра эй Фильхо! – Неодолимая сила любопытства заставила его опуститься на колени. – Где ты… Откуда у тебя… Матра Дольча, да неужели это возможно?!
– Для Аль-Фансихирро нет ничего невозможного. И тут Сарио наконец уловил тему узора на ковре. На пергаменте он был целиком.
– Номмо Матра эй Фильхо!
– Ай, нет, – возразил старик. – Во имя Акуюба. Но Сарио было не до чужих имен и богов. Его била крупная дрожь, необъяснимый холод пронизывал до костей, до глубины души.
– Ты хоть знаешь, что это такое?
– Страница Кита'аба, – спокойно ответил тза'аб. – Верро Грихальва, твой родич, не целиком его уничтожил.
Сарио пожирал глазами текст, узнавал знакомый почерк, – он уже читал написанные этой рукой строки, хотя впервые видел эту страницу.
"Да, не все погибло… Кое-что Верро отослал домой”.
Да, кое-что Верро отослал домой, подарил семье. С великой гордостью и благоговением старик показывал страницу Фолио, доступного только иллюстраторам Кита'аба – самого священного текста тза'абов. Жители Пустыни считали Кита'аб ключом к своему Богу, а Грихальва – ключом к постижению своего Дара.
У Сарио в горле клокотал, рвался на свободу истерический смех. Он вспомнил, как тайком читал Фолио.
"Опять я забегаю вперед”.
Усталости, вызванной жарой и духотой, как не бывало; влага охладила кожу, но не погасила гнев. А в чем его причина, Сааведра не понимала. Старик – всего лишь старик, что он ей сделает? Ну и пускай знает, чья кровь течет в ее жилах. Об этом всем известно, ведь она – Грихальва. Не появись в роду Грихальва дети тза'абов, его бы все равно считали опозоренным из-за тех женщин, фрейлин герцогини Хесминии, похищенных воинами Пустыни.
Нет. Дело все-таки не в похищении, а в изнасиловании, в рождении полукровок. За это потом все кому не лень – и придворные, и святоши – издевались над несчастными фрейлинами, сживали их со свету. Всего лишь две из них не наложили на себя руки. И они не только выносили и родили детей, но и приютили сирот. А потом в Палассо Грихальва всем полукровкам позволили зачинать и рожать. “Екклезия предпочитала, чтобы все обесчещенные фрейлины умерли или отправились в изгнание, бросив детей на произвол судьбы”.
По ее щекам наперегонки бежали прохладные капли. Сааведра крепко – аж костяшки пальцев побелели – держалась за парапет, волосы распустились совсем и окунулись в воду.
"И не было бы тогда чи'патрос. А может, и нерро лингвы. И не ополчилась бы против нас екклезия. И не родилась бы Сааведра Грихальва. И Сарио”.
Веки смежились, слиплись влажные ресницы. Что сейчас делает, о чем говорит старик?
– Белиссима, – прозвучало рядом. – Вы тут одна?
Она вздрогнула. Солнце резануло по глазам, но она разглядела силуэт: высокий мужчина. Разглядела и одежду: скромная рубашка с закатанными рукавами и штаны для верховой езды. – Я сама себе хозяйка.
– Тем лучше.
– Почему? – подозрительно спросила она. – Тебе от меня что-то нужно?
Он рассмеялся.
– Что может быть нужно мужчине от женщины? Она тряхнула головой, откидывая назад мокрые локоны, и ухмыльнулась, когда он отшатнулся от брызг. Торопливо смахнула со лба капли, вытерла ладонями подбородок.
– Мало ли что! Но лишь такой мужчина, как ты, будет выпытывать у молодой женщины, одна она или нет. Он снова рассмеялся, на этот раз тише.
– Фуэга Весперра. Или я не правильно понимаю его суть?
– Тебя интересует вовсе не суть, – возразила она. – А первопричина праздника, его корень.
– О, ты меня раскусила… Ну так почему бы нам не отметить этот праздник самым подходящим образом?
– Я и хочу его отметить самым подходящим образом – одна. И предпочтительно дома.
– Ты жестока! По твоей вине я остаюсь десоладио!
– Но я и сама остаюсь десоладиа. – Она усмехнулась. – Какой пыл! Не остудить ли его в фонтане? – Она зачерпнула воды и плеснула ему в лицо.
– Канна! – взъярился он, и широкая ладонь стиснула ее запястье. – Как ты смеешь?! Утоплю!
– Нет, – послышался другой мужской голос. – Вряд ли. Номмо до'Веррада.
– До'Веррад… – Первый мужчина осекся и поспешил выпустить запястье Сааведры. – Все в порядке. Видите? Все в порядке.
– Вижу, – сурово произнес второй. – Можешь идти, Адеко, если угодно. Хотя это всего лишь дань вежливости. Мне угодно, чтобы ты ушел – командую здесь я.
– Адеко, сейчас, – торопливо согласился первый и скрылся с глаз.
Сааведра одарила своего заступника широкой улыбкой.
– Вы неплохо командуете. Сразу виден природный дар.
– Дар? – Он пожал плечами. – Что вы, это – имя. Оно здесь кое-что значит.
– Имя герцога? Ну еще бы!
– Нет, не герцога. Мое. Этот чирос меня узнал.
– Ваше? Но… Постойте-ка! – Сааведра шагнула в сторону, чтобы солнце не падало в глаза. Да, это он. Она уже видела его издали, а еще – на своем наброске, раскритикованном Сарио. И любимое ругательство Сарио тут же сорвалось с ее уст:
– Мердитто!
– Кто, вы или я? – Дон Алехандро криво улыбнулся. – А, скорее всего, он, этот грубый чирос.
– Ой! – испуганно воскликнула она, пристально глядя ему в лицо. – Ой, как же это я… Ваш нос!
– Мой нос? – Он дотронулся до указанного ею места. – А что с ним не так?
– Нет, не все так… Это я… – Она забормотала, оправдываясь:
– Тень не такая… И складочка вот здесь, видите? – Она коснулась своей переносицы. – Ее нет, я ее убрала.
– Убрала? – Он смотрел на нее в замешательстве. – Регретто, я ровным счетом ничего не понимаю.
– Не понимаете? Ах, да, конечно. – Она смущенно улыбнулась. – Придется начинать заново.
– Что начинать?
– Вас.
– Меня? – Он оторопело заморгал. – То есть… как это? Как это вы начнете меня… заново?
– С помощью мела, – объяснила она. – Или угля. Может быть, и до акварельных красок когда-нибудь дойдет… Писать маслом я не обучена.
Его лицо прояснилось.
– Арртио!
– Арртио, художник, – подтвердила она. – Хоть и посредственный. Так говорят мои учителя, ведь я женщина, а женщинам таланты не нужны, кроме таланта рожать талантливых детей. – Она не понимала, зачем говорит ему об этом. Пустая женская болтовня, только и всего. Но остановиться не могла. Чем раздумывать, кто он и кто она, проще болтать, не давая ему раскрыть рта. – Я, конечно, стараюсь, учусь помаленьку. Надеюсь, еще пригодится… Когда нарожаю детей, снова займусь живописью.
– Почему бы и нет? – Он пожал плечами. – Признаюсь, я никогда не изучал живопись, хоть и знаком кое с кем из арртио. Не возьму в толк, почему нельзя заниматься тем, что вам больше всего по нраву?
Сын герцога. Вот уж и впрямь голубая косточка. Что он знает о жизни за стенами Палассо Веррада?
– Да я бы не прочь, – сказала она. – Но слишком мало осталось времени. От меня ждут детей, а с детьми уйма хлопот. Впрочем, если родится сын и будет признан Одаренным, его у меня заберут. – Сааведра дернула плечом и перевела взгляд с недоумевающего собеседника на фонтан. – Простите, не следовало говорить вам об этом. – Она сделала глубокий, прерывистый вдох. – Граццо, дон Алехандро. Если б не ваша доброта, этот подлец наверняка бы меня утопил. Обязательно помолюсь за вас на ночь, – Моментита! – Он нерешительно протянул руку. – Вы не откажетесь погулять со мной? В такой толпе разговаривать трудно… Вот что! Я угощу вас лимонадом и найду местечко в тени. – Его улыбка была ослепительна. – И клятвенно обещаю не топить вас в фонтане и не докучать непристойными предложениями даже под предлогом Фуэга Весперра.
Он вновь улыбнулся, и Сааведра заметила кривовато выросший зуб, о котором говорил Сарио. У нее запылали щеки.
"Матра Дольча! Нет! Я не могу, не должна! О дон Алехандро…” Она лихорадочно огляделась по сторонам И поняла, в чем причина ее страха и замешательства: над нею высился Катедраль Имагос Брийантос.
– Екклезия ни за что не допустит! Улыбка исчезла.
– Екклезия? Почему? Да что плохого в том, что мы с вами попьем в тени лимонада?
Впервые в жизни она произнесла свою фамилию не с гордостью, а с ужасом:
– Я… Грихальва.
– Правда?
Напрасно она искала на его лице признаки отвращения и негодования.
– Так вот почему вы заговорили об искусстве. Ваш род славен художниками.
Меньше всего в эту минуту она ожидала услышать такие слова. Только вежливость, впитанная чуть ли не с материнским молоком, помогла найти подобающий ответ.
– Граццо, дон Алехандро, вы очень добры.
– Доброта ни при чем, – возразил он. – Я люблю говорить правду. Я часто, почти каждый день, бываю в Галиерре Веррада, – там висят шедевры мастеров из вашей семьи.
"В том числе оригинал “Смерти Верро Грихальвы” кисти Пьедро”. Сааведра невесело улыбнулась.
– Да, конечно.
– Вот так. Вы Грихальва, а я до'Веррада. И бассда. Так как насчет лимонада и тенечка?
– Кордо, – едва вымолвила она, и он снова ослепил ее улыбкой. Но на сей раз Сааведра не заметила кривого зуба. “А с носом я все-таки оплошала…” – подумала она рассеянно.
Глава 15
– Матра… Матра эй Фильхо! – Неодолимая сила любопытства заставила его опуститься на колени. – Где ты… Откуда у тебя… Матра Дольча, да неужели это возможно?!
– Для Аль-Фансихирро нет ничего невозможного. И тут Сарио наконец уловил тему узора на ковре. На пергаменте он был целиком.
– Номмо Матра эй Фильхо!
– Ай, нет, – возразил старик. – Во имя Акуюба. Но Сарио было не до чужих имен и богов. Его била крупная дрожь, необъяснимый холод пронизывал до костей, до глубины души.
– Ты хоть знаешь, что это такое?
– Страница Кита'аба, – спокойно ответил тза'аб. – Верро Грихальва, твой родич, не целиком его уничтожил.
Сарио пожирал глазами текст, узнавал знакомый почерк, – он уже читал написанные этой рукой строки, хотя впервые видел эту страницу.
"Да, не все погибло… Кое-что Верро отослал домой”.
Да, кое-что Верро отослал домой, подарил семье. С великой гордостью и благоговением старик показывал страницу Фолио, доступного только иллюстраторам Кита'аба – самого священного текста тза'абов. Жители Пустыни считали Кита'аб ключом к своему Богу, а Грихальва – ключом к постижению своего Дара.
У Сарио в горле клокотал, рвался на свободу истерический смех. Он вспомнил, как тайком читал Фолио.
"Опять я забегаю вперед”.
* * *
Гуляющего люда на улицах и площадях не убывало. Сааведра добралась до сокало Грандо, затем до фонтана перед громадой собора. По-прежнему на мраморных ярусах и в чаше кишела детвора. Решительно растолкав малышей, Сааведра забралась на парапет, наклонилась и до плеч погрузила руки в холодную воду. Не думая о намокшей одежде, она зачерпывала воду и с шумом плескала себе в лицо.Усталости, вызванной жарой и духотой, как не бывало; влага охладила кожу, но не погасила гнев. А в чем его причина, Сааведра не понимала. Старик – всего лишь старик, что он ей сделает? Ну и пускай знает, чья кровь течет в ее жилах. Об этом всем известно, ведь она – Грихальва. Не появись в роду Грихальва дети тза'абов, его бы все равно считали опозоренным из-за тех женщин, фрейлин герцогини Хесминии, похищенных воинами Пустыни.
Нет. Дело все-таки не в похищении, а в изнасиловании, в рождении полукровок. За это потом все кому не лень – и придворные, и святоши – издевались над несчастными фрейлинами, сживали их со свету. Всего лишь две из них не наложили на себя руки. И они не только выносили и родили детей, но и приютили сирот. А потом в Палассо Грихальва всем полукровкам позволили зачинать и рожать. “Екклезия предпочитала, чтобы все обесчещенные фрейлины умерли или отправились в изгнание, бросив детей на произвол судьбы”.
По ее щекам наперегонки бежали прохладные капли. Сааведра крепко – аж костяшки пальцев побелели – держалась за парапет, волосы распустились совсем и окунулись в воду.
"И не было бы тогда чи'патрос. А может, и нерро лингвы. И не ополчилась бы против нас екклезия. И не родилась бы Сааведра Грихальва. И Сарио”.
Веки смежились, слиплись влажные ресницы. Что сейчас делает, о чем говорит старик?
– Белиссима, – прозвучало рядом. – Вы тут одна?
Она вздрогнула. Солнце резануло по глазам, но она разглядела силуэт: высокий мужчина. Разглядела и одежду: скромная рубашка с закатанными рукавами и штаны для верховой езды. – Я сама себе хозяйка.
– Тем лучше.
– Почему? – подозрительно спросила она. – Тебе от меня что-то нужно?
Он рассмеялся.
– Что может быть нужно мужчине от женщины? Она тряхнула головой, откидывая назад мокрые локоны, и ухмыльнулась, когда он отшатнулся от брызг. Торопливо смахнула со лба капли, вытерла ладонями подбородок.
– Мало ли что! Но лишь такой мужчина, как ты, будет выпытывать у молодой женщины, одна она или нет. Он снова рассмеялся, на этот раз тише.
– Фуэга Весперра. Или я не правильно понимаю его суть?
– Тебя интересует вовсе не суть, – возразила она. – А первопричина праздника, его корень.
– О, ты меня раскусила… Ну так почему бы нам не отметить этот праздник самым подходящим образом?
– Я и хочу его отметить самым подходящим образом – одна. И предпочтительно дома.
– Ты жестока! По твоей вине я остаюсь десоладио!
– Но я и сама остаюсь десоладиа. – Она усмехнулась. – Какой пыл! Не остудить ли его в фонтане? – Она зачерпнула воды и плеснула ему в лицо.
– Канна! – взъярился он, и широкая ладонь стиснула ее запястье. – Как ты смеешь?! Утоплю!
– Нет, – послышался другой мужской голос. – Вряд ли. Номмо до'Веррада.
– До'Веррад… – Первый мужчина осекся и поспешил выпустить запястье Сааведры. – Все в порядке. Видите? Все в порядке.
– Вижу, – сурово произнес второй. – Можешь идти, Адеко, если угодно. Хотя это всего лишь дань вежливости. Мне угодно, чтобы ты ушел – командую здесь я.
– Адеко, сейчас, – торопливо согласился первый и скрылся с глаз.
Сааведра одарила своего заступника широкой улыбкой.
– Вы неплохо командуете. Сразу виден природный дар.
– Дар? – Он пожал плечами. – Что вы, это – имя. Оно здесь кое-что значит.
– Имя герцога? Ну еще бы!
– Нет, не герцога. Мое. Этот чирос меня узнал.
– Ваше? Но… Постойте-ка! – Сааведра шагнула в сторону, чтобы солнце не падало в глаза. Да, это он. Она уже видела его издали, а еще – на своем наброске, раскритикованном Сарио. И любимое ругательство Сарио тут же сорвалось с ее уст:
– Мердитто!
– Кто, вы или я? – Дон Алехандро криво улыбнулся. – А, скорее всего, он, этот грубый чирос.
– Ой! – испуганно воскликнула она, пристально глядя ему в лицо. – Ой, как же это я… Ваш нос!
– Мой нос? – Он дотронулся до указанного ею места. – А что с ним не так?
– Нет, не все так… Это я… – Она забормотала, оправдываясь:
– Тень не такая… И складочка вот здесь, видите? – Она коснулась своей переносицы. – Ее нет, я ее убрала.
– Убрала? – Он смотрел на нее в замешательстве. – Регретто, я ровным счетом ничего не понимаю.
– Не понимаете? Ах, да, конечно. – Она смущенно улыбнулась. – Придется начинать заново.
– Что начинать?
– Вас.
– Меня? – Он оторопело заморгал. – То есть… как это? Как это вы начнете меня… заново?
– С помощью мела, – объяснила она. – Или угля. Может быть, и до акварельных красок когда-нибудь дойдет… Писать маслом я не обучена.
Его лицо прояснилось.
– Арртио!
– Арртио, художник, – подтвердила она. – Хоть и посредственный. Так говорят мои учителя, ведь я женщина, а женщинам таланты не нужны, кроме таланта рожать талантливых детей. – Она не понимала, зачем говорит ему об этом. Пустая женская болтовня, только и всего. Но остановиться не могла. Чем раздумывать, кто он и кто она, проще болтать, не давая ему раскрыть рта. – Я, конечно, стараюсь, учусь помаленьку. Надеюсь, еще пригодится… Когда нарожаю детей, снова займусь живописью.
– Почему бы и нет? – Он пожал плечами. – Признаюсь, я никогда не изучал живопись, хоть и знаком кое с кем из арртио. Не возьму в толк, почему нельзя заниматься тем, что вам больше всего по нраву?
Сын герцога. Вот уж и впрямь голубая косточка. Что он знает о жизни за стенами Палассо Веррада?
– Да я бы не прочь, – сказала она. – Но слишком мало осталось времени. От меня ждут детей, а с детьми уйма хлопот. Впрочем, если родится сын и будет признан Одаренным, его у меня заберут. – Сааведра дернула плечом и перевела взгляд с недоумевающего собеседника на фонтан. – Простите, не следовало говорить вам об этом. – Она сделала глубокий, прерывистый вдох. – Граццо, дон Алехандро. Если б не ваша доброта, этот подлец наверняка бы меня утопил. Обязательно помолюсь за вас на ночь, – Моментита! – Он нерешительно протянул руку. – Вы не откажетесь погулять со мной? В такой толпе разговаривать трудно… Вот что! Я угощу вас лимонадом и найду местечко в тени. – Его улыбка была ослепительна. – И клятвенно обещаю не топить вас в фонтане и не докучать непристойными предложениями даже под предлогом Фуэга Весперра.
Он вновь улыбнулся, и Сааведра заметила кривовато выросший зуб, о котором говорил Сарио. У нее запылали щеки.
"Матра Дольча! Нет! Я не могу, не должна! О дон Алехандро…” Она лихорадочно огляделась по сторонам И поняла, в чем причина ее страха и замешательства: над нею высился Катедраль Имагос Брийантос.
– Екклезия ни за что не допустит! Улыбка исчезла.
– Екклезия? Почему? Да что плохого в том, что мы с вами попьем в тени лимонада?
Впервые в жизни она произнесла свою фамилию не с гордостью, а с ужасом:
– Я… Грихальва.
– Правда?
Напрасно она искала на его лице признаки отвращения и негодования.
– Так вот почему вы заговорили об искусстве. Ваш род славен художниками.
Меньше всего в эту минуту она ожидала услышать такие слова. Только вежливость, впитанная чуть ли не с материнским молоком, помогла найти подобающий ответ.
– Граццо, дон Алехандро, вы очень добры.
– Доброта ни при чем, – возразил он. – Я люблю говорить правду. Я часто, почти каждый день, бываю в Галиерре Веррада, – там висят шедевры мастеров из вашей семьи.
"В том числе оригинал “Смерти Верро Грихальвы” кисти Пьедро”. Сааведра невесело улыбнулась.
– Да, конечно.
– Вот так. Вы Грихальва, а я до'Веррада. И бассда. Так как насчет лимонада и тенечка?
– Кордо, – едва вымолвила она, и он снова ослепил ее улыбкой. Но на сей раз Сааведра не заметила кривого зуба. “А с носом я все-таки оплошала…” – подумала она рассеянно.
Глава 15
Мальчик извинился и ушел – якобы гулять по праздничному городу. Но старый тза'аб не сомневался, что он отправился прямиком в Палассо Грихальва, – обдумать и с жаром отвергнуть все услышанное. Ничего не выйдет. У старческих глаз собрались веселые морщинки. Такие новости усваиваются медленно, но верно.
Начало положено. А чему есть начало, тому будет и конец. Больше не надо ждать, больше не надо лелеять надежду, что во вражьем стане родится Избавитель. Он уже родился и вырос; и с нынешнего дня Иль-Адибу незачем с тоскою смотреть в прошлое и ненавидеть настоящее. Теперь у него есть будущее.
Старик улыбался. Снова его имя прозвучало на тза'абском, и снова – в связи с Акуюбом. И пусть произношение несовершенно, а в голосе сквозят настороженность и скептицизм, главное сделано: человек одной с ним крови назвал его имя. Больше он не эстранхиеро, не тза'абское фильхо до'канна, как обзывали его в этом городе… Он снова Иль-Адиб, рожденный в Пустыне, в Тза'абе Ри, – хранитель силы Аль-Фансихирро, слуга Акуюба.
Он был один среди чужих; теперь их двое. Мальчик научится. В нем есть тяга к знаниям и честолюбие; он проницателен, сметлив и хитер. Ум его не терпит шор и догм, он всегда готов к любым трудностям, он сам ищет трудности. Ну, а ирония… без нее, пожалуй, он бы не выдержал того, что нынче на него обрушилось.
Путь предстоит нелегкий, но победа будет наградой за все труды и лишения.
Он дойдет. Ведь у него есть внутреннее око.
Старик повидал много мальчиков из рода Грихальва, иные проходили этой самой улицей, но никто не разглядывал его шатер, ибо не видел его. Да, они унаследовали кровь тза'абов, но внутреннее око не досталось никому. Кроме Сарио.
"Акуюб обещал мне, что придет другой”.
Сухонькая кисть Иль-Адиба коснулась навощенного дерева. Морщинистые губы цвета терна тронула призрачная улыбка.
– Мы начинаем сызнова, – прошептал он. – Я сотворю второго Пророка, и Великий Шатер Акуюба вернет себе похищенные врагами богатства.
Не из-за несчастного Томаса. То была чужая обязанность, чужая ноша. Чужой камень на совести – после того как подвергнутого каре нашли мертвым. Раймон побывал здесь задолго до этого несчастья.
Он поднялся в чулан, когда пришло его время, его черед. Когда ему было столько же лет, сколько ступенек на этой лестнице. Его Покарали и заперли здесь, в сумрачном чреве Палассо. Правда, совершенные им проступки были не столь серьезны, чтобы подвергать его Чиеве до'Сангва.
В запястье пульсировала слабая боль. Раймон нагнулся, поставил на пол фонарь, прижал к саднящему месту ладонь другой руки. Под рукавом шелкового камзола и кружевной манжетой снова горел шрам.
– Самовнушение, – прошептал Раймон. – Сила волшебства давно иссякла… И я понял все, что должен был понять.
Да, он перестал досаждать старшим вопросами, которые навлекли на него “наименьшую кару”. Или научился облекать их в безопасную форму. Добрую службу сослужила и тщательно продуманная компордотта. На него больше не смотрели косо, не грозили наказанием, не мешали продвижению в чинах. Теперь он иль семинно, его голос – в числе решающих. Правда, он не раскачивает лодку, лишь позволяет себе изредка высказывать мнение, не совпадающее с мнением большинства.
Эйха, теперь у него есть сторонник: Дэво. Но это успокаивало слабо. “Мой голос не слышат, но по крайней мере к нему прислушиваются”.
Впрочем, он пришел сюда не ради этих мыслей. И даже не ради воспоминаний о “наименьшей каре”. Он пришел подождать, встретить, обсудить. И предложить решение, которое любой из старых членов семьи отмел бы с порога.
Он тихонько рассмеялся – невесело, но с горьким торжеством. “Этот не отметет!"
Да, этот не отметет. Раймон ловил шорохи шагов, летящие в тесный чулан по сумрачной лестнице, и думал о том, что сделал правильный выбор. Единственно правильный. В отличие от всех остальных Сарио Грихальва готов взяться за любое дело. И во что бы то ни стало довести до конца.
Под челкой выступил пот. Раймон нервно вытер лоб рукавом и на несколько секунд закрыл глаза – собраться с духом. К тому времени когда появился Сарио, он уже успокоился. И был готов услышать и вытерпеть любые проклятия.
Они ушли с сокало Грандо и теперь, как и обещал Алехандро, сидели у прохладной стены, под сенью высокой оливы, прямо на земле, наспех очищенной от падалицы, не задумываясь, во что превратится одежда. Он рассказывал о своих поисках женщины и думал: а вдруг она сейчас разъярится и обольет меня, как того чирос у фонтана?
Не хотелось бы. Лимонад липкий, и глаза будет щипать.
Но она не сердилась. Поддакивала как ни в чем не бывало. А чему тут поддакивать? Он боялся, что она вот-вот встанет и уйдет, боялся ледяного тона или вспышки гнева. Но обошлось.
– Эйха. – Она панибратски хлопнула его по плечу. – Вряд ли стоит тебя за это осуждать.
– За то, что я хочу женщину? Другую женщину? Хоть и заявил отцу, что хочу Гитанну?
Она сидела в неполный профиль, и совершенство не страдало от жуткой неразберихи, в которую превратились высохшие длинные кудри. Уголок ее рта иронично изгибался.
– Дело не в том, что тебе очень хочется женщину. Главное, ты стремишься доказать отцу, что ты – мужчина и сам себе голова. Он поразмыслил над ее словами. Пожалуй, она права.
– Откуда ты знаешь?
Она дернула плечом.
– Другие мужчины ведут себя точно так же. Те, кого я знаю. Мужчина. Не мальчик. Это успокаивает. Но и бередит любопытство.
– И много ты знаешь мужчин?
– Мужчин? Эйха, да. Но это совсем не то, что ты имеешь в виду. – Она тихонько рассмеялась. – Дон Алехандро, я живу среди мужчин, и к тому же я – арртио. Видишь ли, нас приучают наблюдать за чужими манерами и поведением. Компордотта.
Он уловил блеск в ее глазах.
– Чтобы как следует понять характер объекта изображения, показать на портрете его огонь, нужен острый глаз. Наметанный. Необходимо понимать компордотту.
– Всю?
Она улыбнулась; сверкнули белоснежные, ровнехонькие зубы. И Алехандро сразу вспомнил о своем изъяне – кривом зубе, не появившемся ни на одном портрете Сарагосы Серрано.
– Ну зачем же всю? Кое-что. Я не умею читать в умах. Только на лицах.
– А что ты читаешь на моем лице? Она поморщилась.
– Только то, что мне не удался нос.
Он рассмеялся, наслаждаясь ее доброй иронией и легким самоуничижением, а больше всего – непринужденностью. Обычно люди с ним разговаривали совсем иначе. Особенно женщины.
– Отец объяснил, что я ее не люблю, – сказал он. – Просто увлечение.
– Вполне возможно, – невозмутимо согласилась она. – Сарио тоже считал, что влюбился в свою первую женщину, но это, конечно, было не так. Просто новизна всегда привлекательна. К тому же та женщина сделала его мужчиной и доказала, что он Одаренный.
Алехандро снова опешил.
– Он лег в постель с женщиной, чтобы удостовериться в своем таланте художника?
Она отстранилась – душой, не телом. Тело как сидело у стены, так и осталось сидеть. Но Алехандро почувствовал. И нашел этому подтверждение, когда она сменила тему.
– Теперь ее отошлют? Гитанну?
– Похоже на то… Отец даст ей загородную виллу, денег, побрякушек… – Алехандро вздохнул. – Так мало, если вспомнить, сколько лет он с ней прожил.
– Но ведь она – содержанка. Вряд ли ей стоило надеяться на большее.
– Да, пожалуй. Ну, я уверен, ей послужит утешением, что при дворе остается брат. Пока Сарагоса при отце, у его семьи – немалая власть.
– Сарагоса? Сарагоса Серрано? – Ну да. Он Верховный иллюстратор.
– Я знаю, кто он. – Ее лопатки отделились от стены, кулаки сжались. – Так она – его сестра? Гитанна Серрано?
– Да. А что?
В ее смехе появилась резкая, неприятная нотка.
– Лучше от нее избавиться.
– Почему? – спросил он растерянно. – Что плохого она тебе сделала? По какому праву ты о ней так? С ее лица начисто сошел румянец.
– Да, ты прав. Это нехорошая компордотта. – Она порывисто поднялась, дружелюбие и непринужденность исчезли без следа.
– Дон Алехандро, граццо за спасение и лимонад, но мне пора. Матра Дольча, почему у него такое чувство, будто он сказал чего не следовало? Ведь это она…
Он поднялся на ноги и осклабился.
– Сядь, Никуда ты не уйдешь, пока я не разрешу. Она покраснела, серые глаза засверкали.
– Значит, какому-то чирос ты говоришь “уходи”, а мне, как собаке – “сиди”. Привык обращаться с людьми как с животными?
Она рассердилась. На него? Но ведь это она неподобающе отозвалась о Гитанне. И тут он произнес совсем не то, что хотел произнести:
– Так ведь ты сама сказала, что у меня природный дар командовать.
Гнев как рукой сняло. С минуту она озадаченно смотрела на него, а потом расхохоталась.
«Совсем не похожа на Гитанну…»
Да, не похожа. Как, впрочем, на всех женщин, которых он знал. Ничего общего. Другим мужчинам это может показаться смешным, и другим женщинам, и даже, наверное, Гитанне. А ей – вряд ли.
Он забрал у нее чашку.
– Еще лимонаду? Моментита, граццо. Если даже его природный дар не способен удержать эту женщину, остается воззвать лишь к ее хорошей компордотте.
Написать бы его таким. Так ведь не позволит. Да и не до этого сейчас.
– Семинно, – уважительно, с неподдельной скорбью промолвил он. – Когда я вернулся, мне сообщили о кончине Артурро.
– Сарио, я за тобой посылал.
Сарио невольно съежился. Никогда еще Раймон не говорил с ним таким холодным, суровым тоном.
– Да, семинно.
– Двух мужчин и Сааведру. И что, никто из них тебя не нашел?
Раймон вовсе не собирался устраивать ему выволочку, но Сарио не умел обходить острые углы. К тому же странное поведение человека, которого он считал своим другом, и мрачная обстановка повергли его в замешательство.
– Сааведра нашла. Но я задержался. – И поспешил добавить:
– Она не сказала о смерти Премио Фрато, иначе бы я пришел безотлагательно.
– Сааведра об этом не знала. Это касается только Вьехос Фратос.
– Но ведь остальные узнают… Семья. Разве можно это скрыть?
– Я думаю, все уже знают. Впрочем, дело не в этом. Когда кто-нибудь из нас при смерти, все остальные вершат у его ложа ритуал Параддио Иллюминаддо. На этот раз ты его пропустил, нам не удалось тебя разыскать. Твоя свеча осталась незажженной. Это очень плохо, Сарио.
Параддио Иллюминаддо, Осиянный Ход. Сарио не знал о существовании этого обряда. С тех пор как его Признали, никто из Вьехос Фратос не умирал, Артурро – первый. Да и мало ли еще ритуалов и традиций держат от него в тайне?
– Я могу что-нибудь сделать?
– Для Артурро? Ничего. Он умер. Ушел. Параддио Иллюминаддо уже закончен, хотя одна свеча – самая молодая – не отгорела. – Голос Раймона странным образом исказился. – Но для семьи ты можешь сделать многое… Правда, для этого тебе нужно переступить через гордыню. Полностью изменить компордотту.
– Опять?! – В груди Сарио вскипел гнев. – Испытание?
– Нет.
Он не поверил.
– Раймон, вы снова решили меня испытать! Мало вам тех пятен на моем Пейнтраддо? – Он ткнул пальцами в ключицу, в то место, куда Сааведра по его просьбе лила горячий воск. – Что я еще должен вытерпеть, чтобы вас убедить? Разве я не выполнил все ваши требования? Не прошел все испытания? Разве меня Признали и приняли незаконно?
– Законно.
– Так в чем же дело?
– Сарио, это не испытание. Это способ положить конец испытаниям.
Сарио помотал головой.
– Не верю!
Лицо Раймона напоминало беленый холст, туго, до треска натянутый на подрамник.
– Эйха, я тебя понимаю. И все-таки позволь, я объясню… – Он ловко снял через голову цепь и протянул Сарио. Закачался, позвякивая, Золотой Ключ.
– Подойди, Сарио. Возьми. Подержи.
Сарио опешил. Смутился. – Твоя Чиева?
– Возьми, Сарио, – повторил Раймон тверже. – Ты должен знать, что это не проверка и не наказание. Это отчаяние, не более того. А еще – единственный способ добиться, чтобы Отавио нам не помешал.
Сарио недоверчиво (а вдруг это все-таки проверка?) спросил:
– Что-то я не пойму, как может Отавио…
– Сарио! Номмо Чиева до'Сангва, делай что сказано! Сарио поджал губы и протянул руку. Золото звонким ручейком пролилось на ладонь. Металл еще хранил человеческое тепло. Проглотив комок в горле, юноша сомкнул пальцы на увесистой цепи, ни разу на его памяти не покидавшей шею Раймона.
А тот, бледный, с безучастным лицом, вдруг стал эстранхиеро, чужим. Сарио его совершенно не узнавал.
– Артурро умер. Нам предстоит выбрать нового Премио Фрато, и я опасаюсь, что им станет Отавио. Да какое там “опасаюсь”! Уверен, – Но ты ведь не ждешь, что я…
– Я жду, что ты придержишь язык и позволишь мне договорить. Сарио стиснул зубы. В его руке цепь с Ключом заметно потяжелела.
– Ты должен понять, – продолжал Раймон, – я бы сам это сделал, если бы верил в такую возможность. Но – увы. Это по силам только тебе.
В голове зароились вопросы. Сарио не высказал ни одного.
– Ты мне нужен. Таким, какой есть, с тем, что в тебе есть. Ты всем нам нужен, хотя другие этого ни за что не признают. Особенно Отавио. Только я это понимаю… И ты.
Сарио ждал. Теперь он не мог уйти – мир раскололся, вырвался из-под ног.
– Неоссо Иррадо, – сказал Раймон. – Да, дело в этом. И в твоем огне. В Луса до'Орро. В упрямстве, неутолимой гордыне и беспощадности. – Все его мышцы так напряглись, что по телу пробежала крупная дрожь.
– Ведь я мог быть таким, как ты… когда-то. Я вырвал все это из себя. Ты правильно сказал, меня погасили.
– Нет, – с трудом вымолвил Сарио. – Я видел твои картины. В глазах Раймона мелькнула благодарность, признательность – мелькнула и тут же исчезла.
– Забудь все правила, – хрипло сказал он. – Забудь общепринятую компордотту. Ты должен стать Верховным иллюстратором.
– Вообще-то я надеюсь…
В голосе Раймона зазвенела сталь.
– Сарио, не надейся. Добейся.
Сарио ухватился за новую тему, наспех перебрал варианты выбора.
– Если это возможно…
– И слово “возможно” здесь не годится. Один лишь раз, один лишь раз поговори откровенно со своей душой. На компордотту не полагайся. – Он хотел улыбнуться, но получилась вымученная гримаса. – Я так и сделал, а потому говорю тебе – как мужчина, как Грихальва, как Одаренный: любым способом, во что бы то ни стало получи должность Верховного иллюстратора. – Темные страстные глаза пламенели в отблесках лампы. – У тебя в руке моя Чиева. Сейчас я не Вьехо Фрато. И мне нет дела до того, каким путем ты пойдешь к цели. – У него сбилось дыхание.
– Матра эй Фильхо, – вдруг осознал Сарио, – да вы и впрямь меня боитесь.
– Лишь тот не боится огня, кто ни разу не обжигался. – Раймон спустился на одну ступеньку, его ладонь легла на кулак, сжимающий Золотой Ключ. – Если найдешь такой путь, это и будет Чиева до'Сангаа.
Сарио вспомнил шатер, и старого тза'аба, и страницу Кита'аба – книги, которую в семье называют Фолио, – и обещанную силу. Волшебство тза'абов. Волшебство Грихальва. И та и другая магии вышли из одного источника, прячутся в крови, в огне, в застарелой ненависти и соперничестве.
"Верховный Иллюстратор”.
Новая вершина. Новая сила – доступная, покорная.
Начало положено. А чему есть начало, тому будет и конец. Больше не надо ждать, больше не надо лелеять надежду, что во вражьем стане родится Избавитель. Он уже родился и вырос; и с нынешнего дня Иль-Адибу незачем с тоскою смотреть в прошлое и ненавидеть настоящее. Теперь у него есть будущее.
Старик улыбался. Снова его имя прозвучало на тза'абском, и снова – в связи с Акуюбом. И пусть произношение несовершенно, а в голосе сквозят настороженность и скептицизм, главное сделано: человек одной с ним крови назвал его имя. Больше он не эстранхиеро, не тза'абское фильхо до'канна, как обзывали его в этом городе… Он снова Иль-Адиб, рожденный в Пустыне, в Тза'абе Ри, – хранитель силы Аль-Фансихирро, слуга Акуюба.
Он был один среди чужих; теперь их двое. Мальчик научится. В нем есть тяга к знаниям и честолюбие; он проницателен, сметлив и хитер. Ум его не терпит шор и догм, он всегда готов к любым трудностям, он сам ищет трудности. Ну, а ирония… без нее, пожалуй, он бы не выдержал того, что нынче на него обрушилось.
Путь предстоит нелегкий, но победа будет наградой за все труды и лишения.
Он дойдет. Ведь у него есть внутреннее око.
Старик повидал много мальчиков из рода Грихальва, иные проходили этой самой улицей, но никто не разглядывал его шатер, ибо не видел его. Да, они унаследовали кровь тза'абов, но внутреннее око не досталось никому. Кроме Сарио.
"Акуюб обещал мне, что придет другой”.
Сухонькая кисть Иль-Адиба коснулась навощенного дерева. Морщинистые губы цвета терна тронула призрачная улыбка.
– Мы начинаем сызнова, – прошептал он. – Я сотворю второго Пророка, и Великий Шатер Акуюба вернет себе похищенные врагами богатства.
* * *
Раймон считал ступеньки, а заодно и годы. Четырнадцать плюс четырнадцать. Остановился под низким косым потолком и вспомнил, когда последний раз приходил в чулан над кречеттой.Не из-за несчастного Томаса. То была чужая обязанность, чужая ноша. Чужой камень на совести – после того как подвергнутого каре нашли мертвым. Раймон побывал здесь задолго до этого несчастья.
Он поднялся в чулан, когда пришло его время, его черед. Когда ему было столько же лет, сколько ступенек на этой лестнице. Его Покарали и заперли здесь, в сумрачном чреве Палассо. Правда, совершенные им проступки были не столь серьезны, чтобы подвергать его Чиеве до'Сангва.
В запястье пульсировала слабая боль. Раймон нагнулся, поставил на пол фонарь, прижал к саднящему месту ладонь другой руки. Под рукавом шелкового камзола и кружевной манжетой снова горел шрам.
– Самовнушение, – прошептал Раймон. – Сила волшебства давно иссякла… И я понял все, что должен был понять.
Да, он перестал досаждать старшим вопросами, которые навлекли на него “наименьшую кару”. Или научился облекать их в безопасную форму. Добрую службу сослужила и тщательно продуманная компордотта. На него больше не смотрели косо, не грозили наказанием, не мешали продвижению в чинах. Теперь он иль семинно, его голос – в числе решающих. Правда, он не раскачивает лодку, лишь позволяет себе изредка высказывать мнение, не совпадающее с мнением большинства.
Эйха, теперь у него есть сторонник: Дэво. Но это успокаивало слабо. “Мой голос не слышат, но по крайней мере к нему прислушиваются”.
Впрочем, он пришел сюда не ради этих мыслей. И даже не ради воспоминаний о “наименьшей каре”. Он пришел подождать, встретить, обсудить. И предложить решение, которое любой из старых членов семьи отмел бы с порога.
Он тихонько рассмеялся – невесело, но с горьким торжеством. “Этот не отметет!"
Да, этот не отметет. Раймон ловил шорохи шагов, летящие в тесный чулан по сумрачной лестнице, и думал о том, что сделал правильный выбор. Единственно правильный. В отличие от всех остальных Сарио Грихальва готов взяться за любое дело. И во что бы то ни стало довести до конца.
Под челкой выступил пот. Раймон нервно вытер лоб рукавом и на несколько секунд закрыл глаза – собраться с духом. К тому времени когда появился Сарио, он уже успокоился. И был готов услышать и вытерпеть любые проклятия.
* * *
Алехандро внутренне содрогался, без утайки рассказывая девушке из рода Грихальва о Гитанне, об отце, о своем решении найти женщину для любовных утех. А вдруг Сааведра решит, что он имеет в виду ее?Они ушли с сокало Грандо и теперь, как и обещал Алехандро, сидели у прохладной стены, под сенью высокой оливы, прямо на земле, наспех очищенной от падалицы, не задумываясь, во что превратится одежда. Он рассказывал о своих поисках женщины и думал: а вдруг она сейчас разъярится и обольет меня, как того чирос у фонтана?
Не хотелось бы. Лимонад липкий, и глаза будет щипать.
Но она не сердилась. Поддакивала как ни в чем не бывало. А чему тут поддакивать? Он боялся, что она вот-вот встанет и уйдет, боялся ледяного тона или вспышки гнева. Но обошлось.
– Эйха. – Она панибратски хлопнула его по плечу. – Вряд ли стоит тебя за это осуждать.
– За то, что я хочу женщину? Другую женщину? Хоть и заявил отцу, что хочу Гитанну?
Она сидела в неполный профиль, и совершенство не страдало от жуткой неразберихи, в которую превратились высохшие длинные кудри. Уголок ее рта иронично изгибался.
– Дело не в том, что тебе очень хочется женщину. Главное, ты стремишься доказать отцу, что ты – мужчина и сам себе голова. Он поразмыслил над ее словами. Пожалуй, она права.
– Откуда ты знаешь?
Она дернула плечом.
– Другие мужчины ведут себя точно так же. Те, кого я знаю. Мужчина. Не мальчик. Это успокаивает. Но и бередит любопытство.
– И много ты знаешь мужчин?
– Мужчин? Эйха, да. Но это совсем не то, что ты имеешь в виду. – Она тихонько рассмеялась. – Дон Алехандро, я живу среди мужчин, и к тому же я – арртио. Видишь ли, нас приучают наблюдать за чужими манерами и поведением. Компордотта.
Он уловил блеск в ее глазах.
– Чтобы как следует понять характер объекта изображения, показать на портрете его огонь, нужен острый глаз. Наметанный. Необходимо понимать компордотту.
– Всю?
Она улыбнулась; сверкнули белоснежные, ровнехонькие зубы. И Алехандро сразу вспомнил о своем изъяне – кривом зубе, не появившемся ни на одном портрете Сарагосы Серрано.
– Ну зачем же всю? Кое-что. Я не умею читать в умах. Только на лицах.
– А что ты читаешь на моем лице? Она поморщилась.
– Только то, что мне не удался нос.
Он рассмеялся, наслаждаясь ее доброй иронией и легким самоуничижением, а больше всего – непринужденностью. Обычно люди с ним разговаривали совсем иначе. Особенно женщины.
– Отец объяснил, что я ее не люблю, – сказал он. – Просто увлечение.
– Вполне возможно, – невозмутимо согласилась она. – Сарио тоже считал, что влюбился в свою первую женщину, но это, конечно, было не так. Просто новизна всегда привлекательна. К тому же та женщина сделала его мужчиной и доказала, что он Одаренный.
Алехандро снова опешил.
– Он лег в постель с женщиной, чтобы удостовериться в своем таланте художника?
Она отстранилась – душой, не телом. Тело как сидело у стены, так и осталось сидеть. Но Алехандро почувствовал. И нашел этому подтверждение, когда она сменила тему.
– Теперь ее отошлют? Гитанну?
– Похоже на то… Отец даст ей загородную виллу, денег, побрякушек… – Алехандро вздохнул. – Так мало, если вспомнить, сколько лет он с ней прожил.
– Но ведь она – содержанка. Вряд ли ей стоило надеяться на большее.
– Да, пожалуй. Ну, я уверен, ей послужит утешением, что при дворе остается брат. Пока Сарагоса при отце, у его семьи – немалая власть.
– Сарагоса? Сарагоса Серрано? – Ну да. Он Верховный иллюстратор.
– Я знаю, кто он. – Ее лопатки отделились от стены, кулаки сжались. – Так она – его сестра? Гитанна Серрано?
– Да. А что?
В ее смехе появилась резкая, неприятная нотка.
– Лучше от нее избавиться.
– Почему? – спросил он растерянно. – Что плохого она тебе сделала? По какому праву ты о ней так? С ее лица начисто сошел румянец.
– Да, ты прав. Это нехорошая компордотта. – Она порывисто поднялась, дружелюбие и непринужденность исчезли без следа.
– Дон Алехандро, граццо за спасение и лимонад, но мне пора. Матра Дольча, почему у него такое чувство, будто он сказал чего не следовало? Ведь это она…
Он поднялся на ноги и осклабился.
– Сядь, Никуда ты не уйдешь, пока я не разрешу. Она покраснела, серые глаза засверкали.
– Значит, какому-то чирос ты говоришь “уходи”, а мне, как собаке – “сиди”. Привык обращаться с людьми как с животными?
Она рассердилась. На него? Но ведь это она неподобающе отозвалась о Гитанне. И тут он произнес совсем не то, что хотел произнести:
– Так ведь ты сама сказала, что у меня природный дар командовать.
Гнев как рукой сняло. С минуту она озадаченно смотрела на него, а потом расхохоталась.
«Совсем не похожа на Гитанну…»
Да, не похожа. Как, впрочем, на всех женщин, которых он знал. Ничего общего. Другим мужчинам это может показаться смешным, и другим женщинам, и даже, наверное, Гитанне. А ей – вряд ли.
Он забрал у нее чашку.
– Еще лимонаду? Моментита, граццо. Если даже его природный дар не способен удержать эту женщину, остается воззвать лишь к ее хорошей компордотте.
* * *
Сарио остановился на счете двадцать шесть. Двумя ступеньками выше стояла лампа, довольно ярко освещавшая клочок пространства, обрезанный стенами и наклонным потолком; она заливала белизной скулы семинно Раймона и чернью – впалые щеки.Написать бы его таким. Так ведь не позволит. Да и не до этого сейчас.
– Семинно, – уважительно, с неподдельной скорбью промолвил он. – Когда я вернулся, мне сообщили о кончине Артурро.
– Сарио, я за тобой посылал.
Сарио невольно съежился. Никогда еще Раймон не говорил с ним таким холодным, суровым тоном.
– Да, семинно.
– Двух мужчин и Сааведру. И что, никто из них тебя не нашел?
Раймон вовсе не собирался устраивать ему выволочку, но Сарио не умел обходить острые углы. К тому же странное поведение человека, которого он считал своим другом, и мрачная обстановка повергли его в замешательство.
– Сааведра нашла. Но я задержался. – И поспешил добавить:
– Она не сказала о смерти Премио Фрато, иначе бы я пришел безотлагательно.
– Сааведра об этом не знала. Это касается только Вьехос Фратос.
– Но ведь остальные узнают… Семья. Разве можно это скрыть?
– Я думаю, все уже знают. Впрочем, дело не в этом. Когда кто-нибудь из нас при смерти, все остальные вершат у его ложа ритуал Параддио Иллюминаддо. На этот раз ты его пропустил, нам не удалось тебя разыскать. Твоя свеча осталась незажженной. Это очень плохо, Сарио.
Параддио Иллюминаддо, Осиянный Ход. Сарио не знал о существовании этого обряда. С тех пор как его Признали, никто из Вьехос Фратос не умирал, Артурро – первый. Да и мало ли еще ритуалов и традиций держат от него в тайне?
– Я могу что-нибудь сделать?
– Для Артурро? Ничего. Он умер. Ушел. Параддио Иллюминаддо уже закончен, хотя одна свеча – самая молодая – не отгорела. – Голос Раймона странным образом исказился. – Но для семьи ты можешь сделать многое… Правда, для этого тебе нужно переступить через гордыню. Полностью изменить компордотту.
– Опять?! – В груди Сарио вскипел гнев. – Испытание?
– Нет.
Он не поверил.
– Раймон, вы снова решили меня испытать! Мало вам тех пятен на моем Пейнтраддо? – Он ткнул пальцами в ключицу, в то место, куда Сааведра по его просьбе лила горячий воск. – Что я еще должен вытерпеть, чтобы вас убедить? Разве я не выполнил все ваши требования? Не прошел все испытания? Разве меня Признали и приняли незаконно?
– Законно.
– Так в чем же дело?
– Сарио, это не испытание. Это способ положить конец испытаниям.
Сарио помотал головой.
– Не верю!
Лицо Раймона напоминало беленый холст, туго, до треска натянутый на подрамник.
– Эйха, я тебя понимаю. И все-таки позволь, я объясню… – Он ловко снял через голову цепь и протянул Сарио. Закачался, позвякивая, Золотой Ключ.
– Подойди, Сарио. Возьми. Подержи.
Сарио опешил. Смутился. – Твоя Чиева?
– Возьми, Сарио, – повторил Раймон тверже. – Ты должен знать, что это не проверка и не наказание. Это отчаяние, не более того. А еще – единственный способ добиться, чтобы Отавио нам не помешал.
Сарио недоверчиво (а вдруг это все-таки проверка?) спросил:
– Что-то я не пойму, как может Отавио…
– Сарио! Номмо Чиева до'Сангва, делай что сказано! Сарио поджал губы и протянул руку. Золото звонким ручейком пролилось на ладонь. Металл еще хранил человеческое тепло. Проглотив комок в горле, юноша сомкнул пальцы на увесистой цепи, ни разу на его памяти не покидавшей шею Раймона.
А тот, бледный, с безучастным лицом, вдруг стал эстранхиеро, чужим. Сарио его совершенно не узнавал.
– Артурро умер. Нам предстоит выбрать нового Премио Фрато, и я опасаюсь, что им станет Отавио. Да какое там “опасаюсь”! Уверен, – Но ты ведь не ждешь, что я…
– Я жду, что ты придержишь язык и позволишь мне договорить. Сарио стиснул зубы. В его руке цепь с Ключом заметно потяжелела.
– Ты должен понять, – продолжал Раймон, – я бы сам это сделал, если бы верил в такую возможность. Но – увы. Это по силам только тебе.
В голове зароились вопросы. Сарио не высказал ни одного.
– Ты мне нужен. Таким, какой есть, с тем, что в тебе есть. Ты всем нам нужен, хотя другие этого ни за что не признают. Особенно Отавио. Только я это понимаю… И ты.
Сарио ждал. Теперь он не мог уйти – мир раскололся, вырвался из-под ног.
– Неоссо Иррадо, – сказал Раймон. – Да, дело в этом. И в твоем огне. В Луса до'Орро. В упрямстве, неутолимой гордыне и беспощадности. – Все его мышцы так напряглись, что по телу пробежала крупная дрожь.
– Ведь я мог быть таким, как ты… когда-то. Я вырвал все это из себя. Ты правильно сказал, меня погасили.
– Нет, – с трудом вымолвил Сарио. – Я видел твои картины. В глазах Раймона мелькнула благодарность, признательность – мелькнула и тут же исчезла.
– Забудь все правила, – хрипло сказал он. – Забудь общепринятую компордотту. Ты должен стать Верховным иллюстратором.
– Вообще-то я надеюсь…
В голосе Раймона зазвенела сталь.
– Сарио, не надейся. Добейся.
Сарио ухватился за новую тему, наспех перебрал варианты выбора.
– Если это возможно…
– И слово “возможно” здесь не годится. Один лишь раз, один лишь раз поговори откровенно со своей душой. На компордотту не полагайся. – Он хотел улыбнуться, но получилась вымученная гримаса. – Я так и сделал, а потому говорю тебе – как мужчина, как Грихальва, как Одаренный: любым способом, во что бы то ни стало получи должность Верховного иллюстратора. – Темные страстные глаза пламенели в отблесках лампы. – У тебя в руке моя Чиева. Сейчас я не Вьехо Фрато. И мне нет дела до того, каким путем ты пойдешь к цели. – У него сбилось дыхание.
– Матра эй Фильхо, – вдруг осознал Сарио, – да вы и впрямь меня боитесь.
– Лишь тот не боится огня, кто ни разу не обжигался. – Раймон спустился на одну ступеньку, его ладонь легла на кулак, сжимающий Золотой Ключ. – Если найдешь такой путь, это и будет Чиева до'Сангаа.
Сарио вспомнил шатер, и старого тза'аба, и страницу Кита'аба – книги, которую в семье называют Фолио, – и обещанную силу. Волшебство тза'абов. Волшебство Грихальва. И та и другая магии вышли из одного источника, прячутся в крови, в огне, в застарелой ненависти и соперничестве.
"Верховный Иллюстратор”.
Новая вершина. Новая сила – доступная, покорная.