Страница:
Она поставила его перед Карлом – резче, чем ему бы хотелось.
– Полегче с посудой.
– Если я что разобью – заплачу из жалованья, идет?
Годы пощадили ее – но нельзя сказать, что не заметили вовсе. Прямые волосы Тэннети почти совсем поседели, единственный глаз окружили насмешливые морщинки – но двигалась она по-прежнему легко. Нацедила себе чашку травяного чая, налила еще одну Карлу, подала ему и, отойдя к окну, устроилась в нише на подоконнике. Неплохо придумано: от шеи вверх Тэннети выглядела старше своих сорока с небольшим, от шеи вниз – была юношески крепкой и гибкой.
– С каких это пор ты работаешь горничной? – поинтересовался Карл, подцепляя на вилку аппетитный кусок ветчины. Солоноват, конечно, но закопчен как раз в меру; запив ветчину большим глотком чая, он тут же об этом и пожалел: чертов чай оказался крутым кипятком.
Даже не пытаясь скрыть смеха, Тэннети пожала плечами.
– Когда Эллегон позвал, я была в кухне, – проговорила она, подавая Карлу кружку с водой. – Слушала, как У'Лен ворчит на тебя: ты, мол, неблагодарная скотина, никогда не заканчиваешь того, что начал. Ну а поскольку у меня к тебе дело…
Он приподнял бровь.
– Дело?
Она кивнула:
– Ага. Я хочу лететь с Эллегоном; быть сопровождающей на этот полет. Возможно, задержусь ненадолго в Приюте – побуду с мальчиком, поучу его, как правильно пользоваться мечом.
– Я хотел бы, чтобы ты была на совете. Как насчет прикрывать мне спину?
Она помотала головой.
– Думаю, ты без меня обойдешься. Со всеми этими накачанными мечниками, что тебя окружают, самое страшное, что тебе грозит, – напороться на острый взгляд.
Карлу это совсем не понравилось: он привык знать, что спину его прикрывает Тэннети. Ему будет ее не хватать. Но с другой стороны: если Тэннети присоединится к приютской команде, о Джейсоне можно перестать волноваться. Если уж Эллегону, Валерану, Брену Адахану и Тэннети не удастся уследить за парнем – тогда уж Карл и не знает, что делать.
Тревожило Карла иное – как и всегда: Тэннети любила жестокость. Особенно, конечно, если ей попадался работорговец, до которого можно дотянуться клинком или пулей.
Он пожевал губами.
– Не сидится на месте?
Тэннети с трудом привыкала к мирной жизни; эта ее просьба была отнюдь не первой.
– Ага.
И не в первый раз он отвечает ей «да».
– Ладно, развлекись. И передавай всем приветы. Да пригляди, чтобы на обратном пути не было перегруза: не хочу, чтоб дракон надорвался.
– Спасибо, босс. – Она улыбнулась. – Сам-то не собираешься?
Он покачал головой:
– Прости – слишком много дел. И потом – у меня замедлилась реакция. Не хочу оказаться рядом, когда ты начнешь искать приключений на свою задницу. – Он одарил Тэннети подчеркнуто серьезным взглядом. – И еще: надеюсь, не услышу, что ты впутала во что-то мальчика – он слишком молод.
– Молод, да. Но это плохо. – Она взяла чернильницу, заткнула ее и поставила на подоконник.
– Ты что делаешь?
– Кто-то что-то говорил про реакцию…
Мягким движением Тэннети вытащила кинжал и кинулась на Карла – с явным намерением быстро и без затей выпустить ему кишки.
Тело среагировало само. Левой ногой Карл отбил ее руку, отбросил шкатулку и ручку, толчком правой ноги вырвал себя из кресла, откатился в сторону и вскочил на ноги.
Тэннети все еще угрожала; Карл схватил какую-то одежду и швырнул в нее, чуть замедлив ее приближение – и успев в этот миг схватить с крюка меч.
Он сорвал ножны; Тэннети уже обнажила свой меч и встала в позицию.
Она неторопливо опустила клинок и убрала кинжал назад в ножны.
– Это называется – замедленная реакция?
Карл вздохнул и тоже опустил меч.
– Напрасно ты это устроила.
– А нечего пудрить мне мозги сказочками про медлительность. Пришлось показать тебе, чего ты стоишь.
Но он-то знал: она устроила это для своего удовольствия, а не ради него.
– Прости, Тэн, я действительно не могу. У меня сегодня прием, а потом надо возвращаться в Арондэль – надзирать за маневрами. – Одно дело – сделать Арондэля ответственным за любое насилие; и совсем другое – оставить этот котел кипеть без присмотра.
Она тряхнула головой.
– Так, как позапрошлой ночью, я не веселилась уже много лет. Мир слишком утомителен для нас – кровопийц. К тебе это тоже относится.
Ей просто не понять этого – что Карл Куллинан терпеть не может проливать кровь. Он проливал ее, разумеется – при необходимости. Он даже научился делать это чертовски хорошо. Но при любой возможности стремился этого избежать.
Правой рукой Карл потер остатки пальцев левой. Насилие стоит дорого; Карлу повезло – он потерял всего лишь три пальца. Тэннети рассталась с глазом; Чак, Рафф, Авенир и много кто еще отдали жизнь.
Ощущение собственной смертности вновь тяжким грузом навалилось на Карла. Он снова потер культи. Окажись он несколькими дюймами левее, где его нечему было прикрыть, это была бы его голова.
Он потерял только пальцы…
«Взгляни на это с другой стороны – никто не управляется семью пальцами лучше тебя».
«Спасибо, Эллегон».
– Как-нибудь в другой раз, Тэн, хорошо? А сейчас лучше оставь меня – я хочу успеть дописать письмо.
Она кивнула. Ни слова не говоря, убрала меч, повернулась и вышла.
Карл собрал раскиданные письменные принадлежности, раскупорил чернила, обмакнул перо и вернулся к письму.
«Что касается топографической съемки, Лу, то тут я вижу только три выхода:
1. Ты присылаешь мне топографа.
2. Мы делаем это сами – топорно и грязно, сам понимаешь.
3. Ты сдаешься, приезжаешь сюда и делаешь съемку сам.
Можешь предложить что-то еще?
Мне, конечно, хочется, чтобы это был ты, но Ранэлла – прошу прощения: мастер Ранэлла, она настаивает на полном титуле – предпочла бы, чтобы ты прислал кого-нибудь в помощь ей. Таким образом она сможет подучиться топографии; работать с отвесом она уже умеет.
Позволь дать совет: ежели ты считаешь, что Петрос – да передай парню, пусть держится подальше от моего зерна! – сможет провести выборы сам, прилетай. Небольшая воздушная прогулка тебе не повредит.
Но смотри сам. И если решишь прилететь, не труби об этом во всеуслышание. Тебе нельзя открыто покидать Приют; это значило бы напрашиваться на неприятности.
Пока же у Фурнаэля вовсю осваивают пудлингование, и я рассчитываю поставить в будущем году металлургический заводик – причем ввести бессемеровский процесс, заметь! График выдерживается: я хочу, чтобы через пять лет поезда бежали от границы до границы, а через десять – не только окупились, но и начали приносить выгоду.
И пусть оно так и будет! Мне еще надо довести до ума письмо Словотскому и Ахире, а потом идти изображать императора.
Думаю, я заслужил это; я вовсе не обязан сам судить всех преступников.
Как всегда, дружище, прими мои наилучшие пожелания.
Карл Куллинан».
Как и в прежние дни, когда на престоле Бима сидел не Карл Куллинан, а недоброй памяти князь Пирондэль, верховный суд заседал в Зале Приемов – его порой даже называли Судебной Палатой.
Не то чтобы суды случались часто; княжий суд был необходим исключительно для выражения высшей монаршей справедливости, когда обвиняемыми оказывались члены знатных родов. Суды над чернью вершились самой знатью и заканчивались, как правило, приказом солдатам покарать виновного. Кара бывала самой разной – от простой порки до весьма мучительных казней, проводимых публично в назидание остальным.
Пожав плечами, Карл вошел в здание суда; двое из четверых стражей, что несли караул в дверях, пристроились за его спиной.
Кое-что изменилось, но этого мало. Карлу удалось снизить штрафы и облегчить наказания за не слишком серьезные проступки; он потребовал также, чтобы все преступления против государства разбирались в Бимстрене, в княжеском суде. Но одно дело – принять решение, другое – добиться его выполнения.
Ему нужна поддержка холтунских баронов – факт есть факт. Сталелитейный заводик в баронстве Фурнаэль производил пока что лишь стальной брус, и до самоокупаемости ему было очень далеко. Его выстроили те же самые бароны – вместо уплаты налогов.
Чтобы защищать границу с Нифиэном, войска одного только Тирнаэля мало; значит – нужна государственная армия, а для этого опять придется трясти баронов – что на людей, что на деньги.
А кто будет строить железную дорогу? Для этого нужны и люди, и средства. Сталь даст завод – если бессемерование уже будет освоено, а место для дороги должно быть частью куплено, частью захвачено – и полностью расчищено.
Крестьяне – краеугольный камень любого сельскохозяйственного общества – не произведут излишков по доброте душевной (крестьяне не больше альтруисты, чем все остальные) либо из великой любви к императору. Их необходимо заставить – а для этого опять же нужно сотрудничество, если и не любовь правящего класса.
Карлу нужны бароны – а значит, он должен быть весьма и весьма осмотрителен в своем выборе, в своих поступках.
Нельзя сказать, что изменений не происходит, особенно в Холтуне.
Военное правление давало Карлу возможность проводить изменения более быстро; каждый холтунский барон знал, что восстание против императорской власти означает немедленную и жестокую расправу. От замка Керанахан не осталось и камня на камне, а вместо того чтобы наказать или казнить баронских дворян, Карл настоял, чтобы они остались приживалами в других холтунских замках и – в назидание – в положении куда более жалком, чем родня бывшего бимского князя Пирондэля. Из тех кое-кого Карл отослал в дальние баронства; других просто казнил.
С дворянами баронства Керанахан он поступил иначе.
Керанахан пришлось покорять; необходимо было примерно наказать мятежное баронство, не то восстание неминуемо охватило бы весь Холтун.
Возможно, и унизительно, скажем, лорду Хиллевану остаток жизни убирать конюшни, но это стало уроком остальным.
А подобные уроки очень важны.
Когда Карл Куллинан вошел в шумный зал, бейлиф звучно ударил алебардой в пол и словно по мановению волшебной палочки все три сотни людей – присяжные, защитники, обвинители и просто зрители – мгновенно смолкли.
Поднялся лорд Кирлинг, дворянин из баронства Тирнаэль; его быстрый полупоклон был отменно вежлив, хотя и слегка небрежен.
– Привет вам, ваше величество.
Больше не встал никто: Карл сумел настоять, чтобы простолюдины в присутствии императора не вскакивали; это осталось «привилегией» знати.
– Привет и тебе, лорд Кирлинг. Привет всем вам.
Со своего места на императорском троне ему кивнул Томен, барон Фурнаэль; руки его прятались в складках судейской мантии. Он тоже не встал. Милая деталь этикета, которую мальчик (мальчик, ха – Томену уже стукнуло двадцать) принял, хвала богам, без особых пояснений. Поскольку судьей, по императорскому указу, может быть лишь человек из простонародья, то представитель знати, занимая судейское место, становится на это время как бы выходцем из народа, а потому не должен вставать.
Томен играл эту роль легко, частенько называя себя не Томен Фурнаэль, а Томен ип Фурнаэль – Томен из Фурнаэля, а не Томен Фурнаэльский – или просто Томен ав Реставет – Томен-Судья, точно был простолюдином, у которых, по крайней мере в Срединных Княжествах, фамилию нередко заменяли место рождения или профессия.
– Доброе утро, ваша честь, – произнес Карл Куллинан.
– Доброго утра и вам, ваше величество. – Темно-серые глаза Томена смотрели внимательно, он не упускал ничего. Голос его зазвучал более официально. – Прошу вас занять место сие, – сказал он, – дабы я мог учиться у вас и дабы мудрость ваша озарила сей суд.
Карл Куллинан, скрестив на груди руки, покачал головой.
– Будь мудрость моя в делах судебных превыше вашей – ответствовал он, – не вы, а я занимал бы место судьи.
Как требовал того новый обычай, Томен вновь указал на второй трон:
– Тогда я прошу вас присоединиться ко мне, дабы я мог просветить вас. – В глазах юноши блеснула усмешка.
Карл слегка поклонился.
– Благодарю. Вы позволите?…
Юноша кивнул, и Карл, медленно взойдя на помост, опустился на второй – меньший – трон. Потом обвел глазами зал.
На лицах присяжных, что сидели за своей загородкой, возникло – на миг затмив сумрачную важность – ошарашенное выражение. Новый ритуал – его ввели пять лет назад – всегда оказывал такое воздействие. Одно дело – слышать, что их правитель по обычаю унижает себя перед пусть даже фальшивым простолюдином, и совсем другое – видеть это собственными глазами.
Карл думал о будущем. Ограниченная монархия – шаг вперед по отношению к неограниченной. Власть закона, тем паче закона справедливого – ситуация практически идеальная. Жить под властью закона куда безопасней, чем под властью одного-единственного человека. И уж тем более безопасней – и стабильней, – чем при анархии.
Анархия. Карл прогнал неуместную усмешку, подумав, что стал бы делать на его место кое-кто из его прежних – по колледжу – свободомыслящих приятелей. Их неприятие государства продержалось бы не дольше десятидневья – а потом они захлебнулись бы в крови. С другой стороны, какой-нибудь самовлюбленный болван, сперва отказавшись от короны, развязал бы кровавую битву в сердце кровавой войны, чтобы решить все «честью».
Свободолюбивые идиоты ценят лишь ту кровь, что течет в их собственных жилах.
Софистика простаков…
Он тряхнул головой и заставил себя вернуться в реальность.
Томен разбирался с местными делами. Делал он это запросто: с согласия присяжных приказал упряжных дел мастеру заново подбить хомут, кабатчику – перенести помойку, за недостатком улик отказал в иске кузнецу, обвинившему в воровстве соседа, и, наконец, приговорил дрожащего крестьянина к отбытию мелкого срока в замковой тюрьме – за неоднократное появление пьяным в публичном месте.
Карл был согласен. Правда, сам он, возможно, крестьянина бы не наказал. Но, с другой стороны, ему не нравилось, когда всякая пьянь за полночь шатается под окнами, мешая мирным людям уснуть.
Дело дошло до приговора браконьеру.
Маленький быстроглазый человечек был закован в цепи. Крепкие охранники только что не несли его.
Карл наклонился вперед.
– Что ты собираешься с ним делать, Томен? – прошептал он. – Научить страху божьему?
– Нет. – Юноша подавил улыбку. – Сперва пусть научится бояться меня. – Он повернулся к заключенному и возвысил голос. – Верним ип Тирнаэль, – проговорил Томен, – ты признан виновным в незаконном убийстве оленя в личных угодьях Листара, барона Тирнаэльского. Было установлено – свидетельствами равных тебе, – что ни сам ты, ни твоя семья никогда не находились в положении столь бедственном, чтобы оправдать потраву. Также было установлено, что не в первый раз уже ты крадешь у барона.
Карл припомнил, что рассказывал о деле Эллегон. Верним был из древнего, но небогатого рода и жил на хуторе близ Миарита – городка в Тирнаэле, у самых границ личного леса барона.
Тирнаэль был человек благоразумный. Он не возражал против ловли кроликов или мелкой потравы крестьянами его угодий – кроличью охоту он даже поощрял, не то кроликов расплодилось бы сверх всякой меры. Но олени были под запретом – и неудивительно: Тирнаэлев лесничий показал под присягой, что семейка Вернима издавна выбивала в заповедном лесу по десятку оленей в год.
Ничего особенного – и все же кое-что в деле обескураживало. Беда в том, что браконьерство на баронских и княжеских землях от веку каралось смертью, и Тирнаэль – почти наверняка намеренно – не просил Карла избавить Вернима от смертного приговора.
Сложное положение.
Тирнаэль был верный союзник, и Карл не имел ни малейшего намерения давать барону пощечину. Честно говоря, он готов был вообще закрыть глаза и позволить барону самому разбираться с браконьером, если бы не им же самим установленное правило, что суды баронств собирались лишь по делам о местных убийствах.
Готов был… Это неправильно – казнить человека за то, что он убил пару-тройку оленей для своего котла.
Это просто неправильно. Карл был рад, что Томен решил только попугать человечка.
– … и, исходя из всего сказанного, Верним, ты заслуживаешь окончить свои дни посаженным на кол. Но император отменил эту казнь и учредил повешение. Так вот: у меня очень сильное желание приговорить тебя к петле.
Верним должен был побледнеть и трястись, как желе. Но он, напротив, расправил плечи; на лице его было выражение человека, который больше не чувствует страха.
– Можно теперь сказать мне, твоя честь? – осведомился он, и голос его источал сарказм.
Черт. Карл глянул на Томена. Все пошло не так. Томен – очевидно – собирался напугать крестьянина угрозой смерти, а потом приговорить к бичеванию или нескольким десятидневьям тюрьмы. Такого наказания вполне хватило бы, чтобы отбить у браконьера охоту убивать баронскую дичь.
Но…
– У тебя нет права судить меня. Кто ты такой? Разве ты Бог? Нет – ты человек, точно такой же, как я. – Он начал было поворачиваться к Томену спиной, но стражи, дернув за цепи, вернули его назад – как марионетку на веревочке.
– Вздернуть его. – Карл заставил себя хранить спокойствие, но ум его был в смятении.
Вот она – опасность большого ума. Томен так напугал браконьера, что тот перестал ощущать страх, решил, что судьба его уже решена и ему нечего терять.
Томен бросил на Карла беспомощный взгляд, потом собрал остаток воли в кулак.
– Верним ип Тирнаэль – то мясо, которое ты ел, законно или незаконно оно было добыто, было последним мясом в твоей жизни. Ты приговариваешься к заключению в самом глубоком каземате тюрьмы Бимстренского замка и содержанию на хлебе и воде до тех пор, пока не будешь доставлен на тюремной повозке в баронство Тирнаэль, дабы быть повешенным там за шею – а после похороненным в просоленной земле.
Он кивнул бейлифу, и тот снова ударил алебардой в пол.
– Суд окончен! – объявил Томен.
Карл кивнул. Суд действительно был окончен.
Карл выставил оружейника из арсенала и указал Томену на скамью.
– Я не могу тратить на это много времени, Томен, – проговорил он, лениво пробегая пальцами по ряду копий, прежде чем снять со стены исправленный дробовик. – У меня сегодня и без того полно дел. Но с этим надо что-то решать.
Беда в том, что Верним прав. На самом деле ни Карл, ни Томен Фурнаэль не имели права даже грозить кому-то смертью – за браконьерство. Это неправильно. Быть может, и необходимо, но – неправильно.
С другой стороны – правитель обязан править, и позволять осужденному браконьеру бросать ему вызов – недопустимо. Магия власти, харизма вождя должна сохраняться – во что бы то ни стало.
Томен повел плечами – движение напряженное, скованное. Ему не все равно. Наоборот: он словно бы ощущал весь мир лежащим на своих плечах. Карл подмечал такой жест у его брата.
– Есть лишь две возможности, Карл, и ни та, ни другая мне не нравятся. – Он принялся грызть ноготь. – Я могу полагаться на Энрелла, своего бейлифа, как на себя самого: он служил нашей семье еще до моего рождения. Я могу приказать ему подпилить доски в полу тюремного возка и смотреть в другую сторону, если Верним решится сбежать. Если ему повезет – он выберется из Холтунбима и, будь уверен, никогда не вернется.
Карл покачал головой. Это не то.
– А что, если, выбравшись, Верним схватит меч и убьет охранника? Или – сбежав – прикончит какого-нибудь фермера ради еды и денег?
Человек, за которым охотятся, куда опасней, чем раненый волк. Карл сам был таким человеком – когда-то.
Томен немного подумал.
– А что, если Кирлинг попросит пощадить его? Ты всегда можешь проявить милосердие.
– Возможно, хотя и маловероятно. – Карл кивнул. – Если меня попросит о том Тирнаэль или кто-то, его представляющий. Хотя ты подсказать Кирлингу обратиться ко мне не можешь…
– Не могу. Это будет выглядеть так, будто подсказка исходит от тебя.
– Верно. А если меня не попросят?
Томен Фурнаэль выпрямился.
– Тогда его повесят. И в этом буду повинен я, Карл. – Он мрачно помолчал. – Я ошибся, и это будет стоить Верниму ип Тирнаэлю жизни. Это нечестно.
Карл Куллинан кивнул. Разумеется, нечестно. Но – так оно есть. И так должно быть.
– Дорогой урок, а, Томен?
Томен отвернулся, плечи его дрожали.
– Да. Дорогой. Карл… я никогда еще не убивал человека. Одно дело – убивать в бою. Адреналин бурлит, ярость кипит, ты рад тому, что это он, а не ты… и все видится по-другому – до долгих бессонных ночей, когда застывшие в предсмертной муке лица встают перед твоими глазами, руки зажимают раны, нанесенные тобой, – будто не верят, что это произошло с ними.
Совсем другое дело – приговорить человека к смерти. Приказать убить его.
Приказать повесить кого-нибудь за убийство – пусть тоже не легко, но легче; в конце концов, принцип «око за око» существует не только на Той Стороне. По ночам, просыпаясь в холодном поту, ты можешь говорить себе, что, приказав повесить убийцу, спас не одну жизнь.
Карл убивал работорговцев – и в ярости, и хладнокровно. Тех, кто обращает людей в собственность, должно остановить, и их судьба должна служить убедительным примером.
Но отправить человека на виселицу за то, что он съел оленя? Это неправильно. Возможно, необходимо, но неправильно.
– Тебе очень не по себе?
– Очень.
– Быть по сему, – прошептал Карл. Вот как нужно произносить смертные приговоры: шепотом. – Он умрет. Подумай, как избежать этого – в следующий раз.
– Карл, мне это ненавистно. Я…
– Хорошо. – Карл встал и выпрямился во весь рост. – Пусть так будет и дальше. – Он обнял Томена за плечи. – Taк держать.
Глава 6: ЧТО НАПЕЛИ ПТИЧКИ
Все не слишком хорошо, думал Уолтер Словотский, но, возможно, не так уж и худо.
Дело-то, похоже, кончится большой кровью…
Но покуда до крови еще не дошло. Скрючившись в наспех устроенной засидке среди ветвей большого дуба у обочины, Уолтер ободряюще потрепал Джейсона по руке. Они наблюдали за растянувшимся внизу караваном работорговцев.
Работорговцы двигались быстро, но не загоняли себя и своих пленников: кони шли вровень с самыми медлительными из скованных за шею рабов – людей и эльфов всех возрастов и обоих полов; маленьких и слабых товарищи несли на руках.
Не слишком приятный вид. Пока Уолтер смотрел, один из пленников, мальчонка лет девяти, споткнулся и упал – и его несколько футов волокли за прикованные к ошейнику цепи, пока шедшие впереди и позади оборванные люди не помогли мальчику встать. А едва он поднялся, негромко хлопнул бич из конской кожи, хлестнув его по плечам. Крик боли перешел в тонкое поскуливание – и снова обратился криком, когда работорговец, еще раз ударив его, приказал ребенку заткнуться. На плечах мальчика вспухли багровые рубцы.
Пальцы Уолтера Словотского впились в дерево. Большую часть времени он позволял себе не помнить об этом. Большую часть времени такие вещи, как избитый кнутом девятилетний мальчик, были для него лишь давними воспоминаниями.
Он не хотел вспоминать этого. Этот работорговец – с бичом – заплатит за то, что напомнил ему об этом.
Работорговец, крупный и светловолосый, странно походил на немца. Этакая белокурая бестия. Наверное, из Осгарда. Про себя Уолтер решил разобраться с ним лично.
Уолтер кивнул своему спутнику. Джейсон, сынок, похоже, кое в чем все мы стали похожи на твоего отца.
Но не во всем. Карл Куллинан наверняка свалился бы в гущу работорговцев, круша их направо и налево и полагаясь лишь на свои выдающиеся бойцовские качества и на не менее выдающуюся удачу, благодаря которой он и выходил сухим из любой воды.
Уолтер подавил улыбку. Возможно, в этом Карл и был прав. Он наверняка сделал бы из врага работорговый паштет – не потеряв ничего, кроме нескольких капелек пота.
В этом преимущество зачарованной жизни.
Уолтер Словотский, с другой стороны, отлично сознавал, что смертен, и, хоть и верил безоглядно в собственную удачу, считал, что чем меньше ее испытываешь – тем лучше.
А кроме того, как гласит исправленный девятый Закон Словотского: «Когда ничего не можешь сделать с тем, что мешает тебе жить, – выжди момент».
И все же как управиться с этими – придумать трудно. Но по крайней мере это не ловушка. Подозрения, хотя и не совсем беспочвенные, оказались ошибкой. Пытайся работорговцы заманить отряд Приюта в засаду – они вели бы себя иначе.
Работорговцы уходили от боя, а не стремились к нему – потому и спешили, и подгоняли пленных.
Слава Богу, мысль о ловушке не подтвердилась. Мозги работорговцев работали в другом направлении. Они не рассчитывали, что набег на Терранжи расшевелит воинов Приюта; кроме того, в этих краях они не могли действовать открыто – а значит, и получить подкрепление, необходимое для ловушки, им было неоткуда.
А если я, любимый, не чувствую западни – значит, ее и нет.
Уолтер тряхнул головой и улыбнулся Джейсону. Все в порядке, малыш.
И все же походный порядок работорговцев был таков, что неосторожный вполне мог угодить в западню.
– Полегче с посудой.
– Если я что разобью – заплачу из жалованья, идет?
Годы пощадили ее – но нельзя сказать, что не заметили вовсе. Прямые волосы Тэннети почти совсем поседели, единственный глаз окружили насмешливые морщинки – но двигалась она по-прежнему легко. Нацедила себе чашку травяного чая, налила еще одну Карлу, подала ему и, отойдя к окну, устроилась в нише на подоконнике. Неплохо придумано: от шеи вверх Тэннети выглядела старше своих сорока с небольшим, от шеи вниз – была юношески крепкой и гибкой.
– С каких это пор ты работаешь горничной? – поинтересовался Карл, подцепляя на вилку аппетитный кусок ветчины. Солоноват, конечно, но закопчен как раз в меру; запив ветчину большим глотком чая, он тут же об этом и пожалел: чертов чай оказался крутым кипятком.
Даже не пытаясь скрыть смеха, Тэннети пожала плечами.
– Когда Эллегон позвал, я была в кухне, – проговорила она, подавая Карлу кружку с водой. – Слушала, как У'Лен ворчит на тебя: ты, мол, неблагодарная скотина, никогда не заканчиваешь того, что начал. Ну а поскольку у меня к тебе дело…
Он приподнял бровь.
– Дело?
Она кивнула:
– Ага. Я хочу лететь с Эллегоном; быть сопровождающей на этот полет. Возможно, задержусь ненадолго в Приюте – побуду с мальчиком, поучу его, как правильно пользоваться мечом.
– Я хотел бы, чтобы ты была на совете. Как насчет прикрывать мне спину?
Она помотала головой.
– Думаю, ты без меня обойдешься. Со всеми этими накачанными мечниками, что тебя окружают, самое страшное, что тебе грозит, – напороться на острый взгляд.
Карлу это совсем не понравилось: он привык знать, что спину его прикрывает Тэннети. Ему будет ее не хватать. Но с другой стороны: если Тэннети присоединится к приютской команде, о Джейсоне можно перестать волноваться. Если уж Эллегону, Валерану, Брену Адахану и Тэннети не удастся уследить за парнем – тогда уж Карл и не знает, что делать.
Тревожило Карла иное – как и всегда: Тэннети любила жестокость. Особенно, конечно, если ей попадался работорговец, до которого можно дотянуться клинком или пулей.
Он пожевал губами.
– Не сидится на месте?
Тэннети с трудом привыкала к мирной жизни; эта ее просьба была отнюдь не первой.
– Ага.
И не в первый раз он отвечает ей «да».
– Ладно, развлекись. И передавай всем приветы. Да пригляди, чтобы на обратном пути не было перегруза: не хочу, чтоб дракон надорвался.
– Спасибо, босс. – Она улыбнулась. – Сам-то не собираешься?
Он покачал головой:
– Прости – слишком много дел. И потом – у меня замедлилась реакция. Не хочу оказаться рядом, когда ты начнешь искать приключений на свою задницу. – Он одарил Тэннети подчеркнуто серьезным взглядом. – И еще: надеюсь, не услышу, что ты впутала во что-то мальчика – он слишком молод.
– Молод, да. Но это плохо. – Она взяла чернильницу, заткнула ее и поставила на подоконник.
– Ты что делаешь?
– Кто-то что-то говорил про реакцию…
Мягким движением Тэннети вытащила кинжал и кинулась на Карла – с явным намерением быстро и без затей выпустить ему кишки.
Тело среагировало само. Левой ногой Карл отбил ее руку, отбросил шкатулку и ручку, толчком правой ноги вырвал себя из кресла, откатился в сторону и вскочил на ноги.
Тэннети все еще угрожала; Карл схватил какую-то одежду и швырнул в нее, чуть замедлив ее приближение – и успев в этот миг схватить с крюка меч.
Он сорвал ножны; Тэннети уже обнажила свой меч и встала в позицию.
Она неторопливо опустила клинок и убрала кинжал назад в ножны.
– Это называется – замедленная реакция?
Карл вздохнул и тоже опустил меч.
– Напрасно ты это устроила.
– А нечего пудрить мне мозги сказочками про медлительность. Пришлось показать тебе, чего ты стоишь.
Но он-то знал: она устроила это для своего удовольствия, а не ради него.
– Прости, Тэн, я действительно не могу. У меня сегодня прием, а потом надо возвращаться в Арондэль – надзирать за маневрами. – Одно дело – сделать Арондэля ответственным за любое насилие; и совсем другое – оставить этот котел кипеть без присмотра.
Она тряхнула головой.
– Так, как позапрошлой ночью, я не веселилась уже много лет. Мир слишком утомителен для нас – кровопийц. К тебе это тоже относится.
Ей просто не понять этого – что Карл Куллинан терпеть не может проливать кровь. Он проливал ее, разумеется – при необходимости. Он даже научился делать это чертовски хорошо. Но при любой возможности стремился этого избежать.
Правой рукой Карл потер остатки пальцев левой. Насилие стоит дорого; Карлу повезло – он потерял всего лишь три пальца. Тэннети рассталась с глазом; Чак, Рафф, Авенир и много кто еще отдали жизнь.
Ощущение собственной смертности вновь тяжким грузом навалилось на Карла. Он снова потер культи. Окажись он несколькими дюймами левее, где его нечему было прикрыть, это была бы его голова.
Он потерял только пальцы…
«Взгляни на это с другой стороны – никто не управляется семью пальцами лучше тебя».
«Спасибо, Эллегон».
– Как-нибудь в другой раз, Тэн, хорошо? А сейчас лучше оставь меня – я хочу успеть дописать письмо.
Она кивнула. Ни слова не говоря, убрала меч, повернулась и вышла.
Карл собрал раскиданные письменные принадлежности, раскупорил чернила, обмакнул перо и вернулся к письму.
«Что касается топографической съемки, Лу, то тут я вижу только три выхода:
1. Ты присылаешь мне топографа.
2. Мы делаем это сами – топорно и грязно, сам понимаешь.
3. Ты сдаешься, приезжаешь сюда и делаешь съемку сам.
Можешь предложить что-то еще?
Мне, конечно, хочется, чтобы это был ты, но Ранэлла – прошу прощения: мастер Ранэлла, она настаивает на полном титуле – предпочла бы, чтобы ты прислал кого-нибудь в помощь ей. Таким образом она сможет подучиться топографии; работать с отвесом она уже умеет.
Позволь дать совет: ежели ты считаешь, что Петрос – да передай парню, пусть держится подальше от моего зерна! – сможет провести выборы сам, прилетай. Небольшая воздушная прогулка тебе не повредит.
Но смотри сам. И если решишь прилететь, не труби об этом во всеуслышание. Тебе нельзя открыто покидать Приют; это значило бы напрашиваться на неприятности.
Пока же у Фурнаэля вовсю осваивают пудлингование, и я рассчитываю поставить в будущем году металлургический заводик – причем ввести бессемеровский процесс, заметь! График выдерживается: я хочу, чтобы через пять лет поезда бежали от границы до границы, а через десять – не только окупились, но и начали приносить выгоду.
И пусть оно так и будет! Мне еще надо довести до ума письмо Словотскому и Ахире, а потом идти изображать императора.
Думаю, я заслужил это; я вовсе не обязан сам судить всех преступников.
Как всегда, дружище, прими мои наилучшие пожелания.
Карл Куллинан».
Как и в прежние дни, когда на престоле Бима сидел не Карл Куллинан, а недоброй памяти князь Пирондэль, верховный суд заседал в Зале Приемов – его порой даже называли Судебной Палатой.
Не то чтобы суды случались часто; княжий суд был необходим исключительно для выражения высшей монаршей справедливости, когда обвиняемыми оказывались члены знатных родов. Суды над чернью вершились самой знатью и заканчивались, как правило, приказом солдатам покарать виновного. Кара бывала самой разной – от простой порки до весьма мучительных казней, проводимых публично в назидание остальным.
Пожав плечами, Карл вошел в здание суда; двое из четверых стражей, что несли караул в дверях, пристроились за его спиной.
Кое-что изменилось, но этого мало. Карлу удалось снизить штрафы и облегчить наказания за не слишком серьезные проступки; он потребовал также, чтобы все преступления против государства разбирались в Бимстрене, в княжеском суде. Но одно дело – принять решение, другое – добиться его выполнения.
Ему нужна поддержка холтунских баронов – факт есть факт. Сталелитейный заводик в баронстве Фурнаэль производил пока что лишь стальной брус, и до самоокупаемости ему было очень далеко. Его выстроили те же самые бароны – вместо уплаты налогов.
Чтобы защищать границу с Нифиэном, войска одного только Тирнаэля мало; значит – нужна государственная армия, а для этого опять придется трясти баронов – что на людей, что на деньги.
А кто будет строить железную дорогу? Для этого нужны и люди, и средства. Сталь даст завод – если бессемерование уже будет освоено, а место для дороги должно быть частью куплено, частью захвачено – и полностью расчищено.
Крестьяне – краеугольный камень любого сельскохозяйственного общества – не произведут излишков по доброте душевной (крестьяне не больше альтруисты, чем все остальные) либо из великой любви к императору. Их необходимо заставить – а для этого опять же нужно сотрудничество, если и не любовь правящего класса.
Карлу нужны бароны – а значит, он должен быть весьма и весьма осмотрителен в своем выборе, в своих поступках.
Нельзя сказать, что изменений не происходит, особенно в Холтуне.
Военное правление давало Карлу возможность проводить изменения более быстро; каждый холтунский барон знал, что восстание против императорской власти означает немедленную и жестокую расправу. От замка Керанахан не осталось и камня на камне, а вместо того чтобы наказать или казнить баронских дворян, Карл настоял, чтобы они остались приживалами в других холтунских замках и – в назидание – в положении куда более жалком, чем родня бывшего бимского князя Пирондэля. Из тех кое-кого Карл отослал в дальние баронства; других просто казнил.
С дворянами баронства Керанахан он поступил иначе.
Керанахан пришлось покорять; необходимо было примерно наказать мятежное баронство, не то восстание неминуемо охватило бы весь Холтун.
Возможно, и унизительно, скажем, лорду Хиллевану остаток жизни убирать конюшни, но это стало уроком остальным.
А подобные уроки очень важны.
Когда Карл Куллинан вошел в шумный зал, бейлиф звучно ударил алебардой в пол и словно по мановению волшебной палочки все три сотни людей – присяжные, защитники, обвинители и просто зрители – мгновенно смолкли.
Поднялся лорд Кирлинг, дворянин из баронства Тирнаэль; его быстрый полупоклон был отменно вежлив, хотя и слегка небрежен.
– Привет вам, ваше величество.
Больше не встал никто: Карл сумел настоять, чтобы простолюдины в присутствии императора не вскакивали; это осталось «привилегией» знати.
– Привет и тебе, лорд Кирлинг. Привет всем вам.
Со своего места на императорском троне ему кивнул Томен, барон Фурнаэль; руки его прятались в складках судейской мантии. Он тоже не встал. Милая деталь этикета, которую мальчик (мальчик, ха – Томену уже стукнуло двадцать) принял, хвала богам, без особых пояснений. Поскольку судьей, по императорскому указу, может быть лишь человек из простонародья, то представитель знати, занимая судейское место, становится на это время как бы выходцем из народа, а потому не должен вставать.
Томен играл эту роль легко, частенько называя себя не Томен Фурнаэль, а Томен ип Фурнаэль – Томен из Фурнаэля, а не Томен Фурнаэльский – или просто Томен ав Реставет – Томен-Судья, точно был простолюдином, у которых, по крайней мере в Срединных Княжествах, фамилию нередко заменяли место рождения или профессия.
– Доброе утро, ваша честь, – произнес Карл Куллинан.
– Доброго утра и вам, ваше величество. – Темно-серые глаза Томена смотрели внимательно, он не упускал ничего. Голос его зазвучал более официально. – Прошу вас занять место сие, – сказал он, – дабы я мог учиться у вас и дабы мудрость ваша озарила сей суд.
Карл Куллинан, скрестив на груди руки, покачал головой.
– Будь мудрость моя в делах судебных превыше вашей – ответствовал он, – не вы, а я занимал бы место судьи.
Как требовал того новый обычай, Томен вновь указал на второй трон:
– Тогда я прошу вас присоединиться ко мне, дабы я мог просветить вас. – В глазах юноши блеснула усмешка.
Карл слегка поклонился.
– Благодарю. Вы позволите?…
Юноша кивнул, и Карл, медленно взойдя на помост, опустился на второй – меньший – трон. Потом обвел глазами зал.
На лицах присяжных, что сидели за своей загородкой, возникло – на миг затмив сумрачную важность – ошарашенное выражение. Новый ритуал – его ввели пять лет назад – всегда оказывал такое воздействие. Одно дело – слышать, что их правитель по обычаю унижает себя перед пусть даже фальшивым простолюдином, и совсем другое – видеть это собственными глазами.
Карл думал о будущем. Ограниченная монархия – шаг вперед по отношению к неограниченной. Власть закона, тем паче закона справедливого – ситуация практически идеальная. Жить под властью закона куда безопасней, чем под властью одного-единственного человека. И уж тем более безопасней – и стабильней, – чем при анархии.
Анархия. Карл прогнал неуместную усмешку, подумав, что стал бы делать на его место кое-кто из его прежних – по колледжу – свободомыслящих приятелей. Их неприятие государства продержалось бы не дольше десятидневья – а потом они захлебнулись бы в крови. С другой стороны, какой-нибудь самовлюбленный болван, сперва отказавшись от короны, развязал бы кровавую битву в сердце кровавой войны, чтобы решить все «честью».
Свободолюбивые идиоты ценят лишь ту кровь, что течет в их собственных жилах.
Софистика простаков…
Он тряхнул головой и заставил себя вернуться в реальность.
Томен разбирался с местными делами. Делал он это запросто: с согласия присяжных приказал упряжных дел мастеру заново подбить хомут, кабатчику – перенести помойку, за недостатком улик отказал в иске кузнецу, обвинившему в воровстве соседа, и, наконец, приговорил дрожащего крестьянина к отбытию мелкого срока в замковой тюрьме – за неоднократное появление пьяным в публичном месте.
Карл был согласен. Правда, сам он, возможно, крестьянина бы не наказал. Но, с другой стороны, ему не нравилось, когда всякая пьянь за полночь шатается под окнами, мешая мирным людям уснуть.
Дело дошло до приговора браконьеру.
Маленький быстроглазый человечек был закован в цепи. Крепкие охранники только что не несли его.
Карл наклонился вперед.
– Что ты собираешься с ним делать, Томен? – прошептал он. – Научить страху божьему?
– Нет. – Юноша подавил улыбку. – Сперва пусть научится бояться меня. – Он повернулся к заключенному и возвысил голос. – Верним ип Тирнаэль, – проговорил Томен, – ты признан виновным в незаконном убийстве оленя в личных угодьях Листара, барона Тирнаэльского. Было установлено – свидетельствами равных тебе, – что ни сам ты, ни твоя семья никогда не находились в положении столь бедственном, чтобы оправдать потраву. Также было установлено, что не в первый раз уже ты крадешь у барона.
Карл припомнил, что рассказывал о деле Эллегон. Верним был из древнего, но небогатого рода и жил на хуторе близ Миарита – городка в Тирнаэле, у самых границ личного леса барона.
Тирнаэль был человек благоразумный. Он не возражал против ловли кроликов или мелкой потравы крестьянами его угодий – кроличью охоту он даже поощрял, не то кроликов расплодилось бы сверх всякой меры. Но олени были под запретом – и неудивительно: Тирнаэлев лесничий показал под присягой, что семейка Вернима издавна выбивала в заповедном лесу по десятку оленей в год.
Ничего особенного – и все же кое-что в деле обескураживало. Беда в том, что браконьерство на баронских и княжеских землях от веку каралось смертью, и Тирнаэль – почти наверняка намеренно – не просил Карла избавить Вернима от смертного приговора.
Сложное положение.
Тирнаэль был верный союзник, и Карл не имел ни малейшего намерения давать барону пощечину. Честно говоря, он готов был вообще закрыть глаза и позволить барону самому разбираться с браконьером, если бы не им же самим установленное правило, что суды баронств собирались лишь по делам о местных убийствах.
Готов был… Это неправильно – казнить человека за то, что он убил пару-тройку оленей для своего котла.
Это просто неправильно. Карл был рад, что Томен решил только попугать человечка.
– … и, исходя из всего сказанного, Верним, ты заслуживаешь окончить свои дни посаженным на кол. Но император отменил эту казнь и учредил повешение. Так вот: у меня очень сильное желание приговорить тебя к петле.
Верним должен был побледнеть и трястись, как желе. Но он, напротив, расправил плечи; на лице его было выражение человека, который больше не чувствует страха.
– Можно теперь сказать мне, твоя честь? – осведомился он, и голос его источал сарказм.
Черт. Карл глянул на Томена. Все пошло не так. Томен – очевидно – собирался напугать крестьянина угрозой смерти, а потом приговорить к бичеванию или нескольким десятидневьям тюрьмы. Такого наказания вполне хватило бы, чтобы отбить у браконьера охоту убивать баронскую дичь.
Но…
– У тебя нет права судить меня. Кто ты такой? Разве ты Бог? Нет – ты человек, точно такой же, как я. – Он начал было поворачиваться к Томену спиной, но стражи, дернув за цепи, вернули его назад – как марионетку на веревочке.
– Вздернуть его. – Карл заставил себя хранить спокойствие, но ум его был в смятении.
Вот она – опасность большого ума. Томен так напугал браконьера, что тот перестал ощущать страх, решил, что судьба его уже решена и ему нечего терять.
Томен бросил на Карла беспомощный взгляд, потом собрал остаток воли в кулак.
– Верним ип Тирнаэль – то мясо, которое ты ел, законно или незаконно оно было добыто, было последним мясом в твоей жизни. Ты приговариваешься к заключению в самом глубоком каземате тюрьмы Бимстренского замка и содержанию на хлебе и воде до тех пор, пока не будешь доставлен на тюремной повозке в баронство Тирнаэль, дабы быть повешенным там за шею – а после похороненным в просоленной земле.
Он кивнул бейлифу, и тот снова ударил алебардой в пол.
– Суд окончен! – объявил Томен.
Карл кивнул. Суд действительно был окончен.
Карл выставил оружейника из арсенала и указал Томену на скамью.
– Я не могу тратить на это много времени, Томен, – проговорил он, лениво пробегая пальцами по ряду копий, прежде чем снять со стены исправленный дробовик. – У меня сегодня и без того полно дел. Но с этим надо что-то решать.
Беда в том, что Верним прав. На самом деле ни Карл, ни Томен Фурнаэль не имели права даже грозить кому-то смертью – за браконьерство. Это неправильно. Быть может, и необходимо, но – неправильно.
С другой стороны – правитель обязан править, и позволять осужденному браконьеру бросать ему вызов – недопустимо. Магия власти, харизма вождя должна сохраняться – во что бы то ни стало.
Томен повел плечами – движение напряженное, скованное. Ему не все равно. Наоборот: он словно бы ощущал весь мир лежащим на своих плечах. Карл подмечал такой жест у его брата.
– Есть лишь две возможности, Карл, и ни та, ни другая мне не нравятся. – Он принялся грызть ноготь. – Я могу полагаться на Энрелла, своего бейлифа, как на себя самого: он служил нашей семье еще до моего рождения. Я могу приказать ему подпилить доски в полу тюремного возка и смотреть в другую сторону, если Верним решится сбежать. Если ему повезет – он выберется из Холтунбима и, будь уверен, никогда не вернется.
Карл покачал головой. Это не то.
– А что, если, выбравшись, Верним схватит меч и убьет охранника? Или – сбежав – прикончит какого-нибудь фермера ради еды и денег?
Человек, за которым охотятся, куда опасней, чем раненый волк. Карл сам был таким человеком – когда-то.
Томен немного подумал.
– А что, если Кирлинг попросит пощадить его? Ты всегда можешь проявить милосердие.
– Возможно, хотя и маловероятно. – Карл кивнул. – Если меня попросит о том Тирнаэль или кто-то, его представляющий. Хотя ты подсказать Кирлингу обратиться ко мне не можешь…
– Не могу. Это будет выглядеть так, будто подсказка исходит от тебя.
– Верно. А если меня не попросят?
Томен Фурнаэль выпрямился.
– Тогда его повесят. И в этом буду повинен я, Карл. – Он мрачно помолчал. – Я ошибся, и это будет стоить Верниму ип Тирнаэлю жизни. Это нечестно.
Карл Куллинан кивнул. Разумеется, нечестно. Но – так оно есть. И так должно быть.
– Дорогой урок, а, Томен?
Томен отвернулся, плечи его дрожали.
– Да. Дорогой. Карл… я никогда еще не убивал человека. Одно дело – убивать в бою. Адреналин бурлит, ярость кипит, ты рад тому, что это он, а не ты… и все видится по-другому – до долгих бессонных ночей, когда застывшие в предсмертной муке лица встают перед твоими глазами, руки зажимают раны, нанесенные тобой, – будто не верят, что это произошло с ними.
Совсем другое дело – приговорить человека к смерти. Приказать убить его.
Приказать повесить кого-нибудь за убийство – пусть тоже не легко, но легче; в конце концов, принцип «око за око» существует не только на Той Стороне. По ночам, просыпаясь в холодном поту, ты можешь говорить себе, что, приказав повесить убийцу, спас не одну жизнь.
Карл убивал работорговцев – и в ярости, и хладнокровно. Тех, кто обращает людей в собственность, должно остановить, и их судьба должна служить убедительным примером.
Но отправить человека на виселицу за то, что он съел оленя? Это неправильно. Возможно, необходимо, но неправильно.
– Тебе очень не по себе?
– Очень.
– Быть по сему, – прошептал Карл. Вот как нужно произносить смертные приговоры: шепотом. – Он умрет. Подумай, как избежать этого – в следующий раз.
– Карл, мне это ненавистно. Я…
– Хорошо. – Карл встал и выпрямился во весь рост. – Пусть так будет и дальше. – Он обнял Томена за плечи. – Taк держать.
Глава 6: ЧТО НАПЕЛИ ПТИЧКИ
Тот, кто мудр, в бурю молит Бога не о спасении от опасности, а об избавлении от страха – ибо буря внутри куда опасней, чем буря вовне.
Ральф Уолдо Эмерсон
Все не слишком хорошо, думал Уолтер Словотский, но, возможно, не так уж и худо.
Дело-то, похоже, кончится большой кровью…
Но покуда до крови еще не дошло. Скрючившись в наспех устроенной засидке среди ветвей большого дуба у обочины, Уолтер ободряюще потрепал Джейсона по руке. Они наблюдали за растянувшимся внизу караваном работорговцев.
Работорговцы двигались быстро, но не загоняли себя и своих пленников: кони шли вровень с самыми медлительными из скованных за шею рабов – людей и эльфов всех возрастов и обоих полов; маленьких и слабых товарищи несли на руках.
Не слишком приятный вид. Пока Уолтер смотрел, один из пленников, мальчонка лет девяти, споткнулся и упал – и его несколько футов волокли за прикованные к ошейнику цепи, пока шедшие впереди и позади оборванные люди не помогли мальчику встать. А едва он поднялся, негромко хлопнул бич из конской кожи, хлестнув его по плечам. Крик боли перешел в тонкое поскуливание – и снова обратился криком, когда работорговец, еще раз ударив его, приказал ребенку заткнуться. На плечах мальчика вспухли багровые рубцы.
Пальцы Уолтера Словотского впились в дерево. Большую часть времени он позволял себе не помнить об этом. Большую часть времени такие вещи, как избитый кнутом девятилетний мальчик, были для него лишь давними воспоминаниями.
Он не хотел вспоминать этого. Этот работорговец – с бичом – заплатит за то, что напомнил ему об этом.
Работорговец, крупный и светловолосый, странно походил на немца. Этакая белокурая бестия. Наверное, из Осгарда. Про себя Уолтер решил разобраться с ним лично.
Уолтер кивнул своему спутнику. Джейсон, сынок, похоже, кое в чем все мы стали похожи на твоего отца.
Но не во всем. Карл Куллинан наверняка свалился бы в гущу работорговцев, круша их направо и налево и полагаясь лишь на свои выдающиеся бойцовские качества и на не менее выдающуюся удачу, благодаря которой он и выходил сухим из любой воды.
Уолтер подавил улыбку. Возможно, в этом Карл и был прав. Он наверняка сделал бы из врага работорговый паштет – не потеряв ничего, кроме нескольких капелек пота.
В этом преимущество зачарованной жизни.
Уолтер Словотский, с другой стороны, отлично сознавал, что смертен, и, хоть и верил безоглядно в собственную удачу, считал, что чем меньше ее испытываешь – тем лучше.
А кроме того, как гласит исправленный девятый Закон Словотского: «Когда ничего не можешь сделать с тем, что мешает тебе жить, – выжди момент».
И все же как управиться с этими – придумать трудно. Но по крайней мере это не ловушка. Подозрения, хотя и не совсем беспочвенные, оказались ошибкой. Пытайся работорговцы заманить отряд Приюта в засаду – они вели бы себя иначе.
Работорговцы уходили от боя, а не стремились к нему – потому и спешили, и подгоняли пленных.
Слава Богу, мысль о ловушке не подтвердилась. Мозги работорговцев работали в другом направлении. Они не рассчитывали, что набег на Терранжи расшевелит воинов Приюта; кроме того, в этих краях они не могли действовать открыто – а значит, и получить подкрепление, необходимое для ловушки, им было неоткуда.
А если я, любимый, не чувствую западни – значит, ее и нет.
Уолтер тряхнул головой и улыбнулся Джейсону. Все в порядке, малыш.
И все же походный порядок работорговцев был таков, что неосторожный вполне мог угодить в западню.