Рытхэу Юрий Сергеевич. Сон в начале тумана

   Орво, Армолю и Тнарату он заявил:
   – Вам я привез кое-что особенное. Прошу вас подождать, пока я закончу раздачу.
   Мужчины уселись возле низкого столика и принялись за чаепитие.
   Орво с тревогой думал, поможет ли Джон в торговле с Карпентером или же будет сторонним наблюдателем? По лицу Джона трудно было угадать его намерения. Он молчал, прихлебывая крепко заваренный чай, и тоже наблюдал за действиями Карпентера.
   Наконец ушел последний счастливчик, обрадованный даровыми подношениями. В чоттагине остались лишь Джон, Карпентер, Орво, Армоль и Тнарат. Пыльмау заварила свежий чай и наполнила чашки.
   – Перед чаем мы выпьем дурной веселящей воды, – торжественно объявил Карпентер и достал бутылку. – Я знаю: Орво любит этот напиток.
   После выпивки Карпентер раздал персональные подарки. Орво получил трубку с трубочным табаком и отрез на камлейку, по куску ткани досталось и всем остальным и, кроме того, по мешку муки и сахару. Подарки были щедрые.
   – А теперь начнем деловой разговор, – сказал Карпентер, отодвинул в сторону чашки и положил на стол толстый засаленный блокнот в кожаном переплете. – Я знаю, что в вашем селении добыто десять двадцаток и четырнадцать хвостов песца. Кроме того, восемь двадцаток лис-огневок, не считая зайцев и росомах. Я согласен взять всю эту пушнину немедленно и частично оплатить имеющимся у меня товаром. Остальные вы закажете мне, я запишу вот сюда, – Карпентер хлопнул по блокноту, – и я привезу все в середине лета, когда придет корабль из Америки. У меня есть с собой мука, чай, сахар, табак, ткань, патроны и два винчестера шестьдесят на шестьдесят. Таким образом, вам не придется дожидаться лета. Товар сам пришел к вам, – Карпентер захлопнул блокнот и широко улыбнулся.
   Армоль, Тнарат и Орво посмотрели на Джона.
   – Что ты скажешь? – обратился к нему Орво.
   – Мне трудно что-нибудь советовать, – пробормотал Джон. – Я впервые присутствую на таком торге, незнаком с ценами…
   – Цены обычные, – вставил Карпентер, – с учетом, конечно, транспортных расходов.
   – Нам нужно много, – медленно произнес Орво. – Поэтому нам надо сначала посоветоваться между собой.
   – Хорошо, – согласился Карпентер. – Посоветуйтесь. Но я должен вас предупредить, времени у меня мало и послезавтра уже собираюсь обратно в Кэнискун.
   – До завтра мы и подумаем, – обещал Орво.
   – А чтобы ваши головы хорошо соображали, возьмите это с собой. – Карпентер протянул Орво недопитую бутылку водки.
   – Вэлынкыкун! ^[30] – учтиво поблагодарил Орво и спрятал бутылку за пазуху.
   После их ухода Карпентер покачал головой и подозрительно глянул на Джона.
   – Что-то они стали разборчивы… Не ваша ли это работа?
   – Я здесь никакого влияния не имею, – ответил Джон. – Хотя от всей души желаю, чтобы они приняли разумные решения.
   – Что вы имеете в виду? – насторожился Карпентер.
   – Я бы хотел, чтобы песцовые шкурки пошли на покупку действительно нужных вещей.
   – Может, вам известно, чего они хотят? – осторожно спросил Карпентер.
   – Им нужно деревянный вельбот. Ну, а деревянному вельботу, само собой разумеется, полагается и подвесной мотор.
   – Они с ума сошли! – воскликнул Карпентер. – Я еще понимаю желание иметь деревянный вельбот, но с мотором! Дикари, которые не имеют понятия даже о простых механизмах, хотят владеть двигателем внутреннего сгорания! Смешно!
   – Я ничего смешного здесь не вижу, – возразил Джон. – Мотор значительно облегчит им жизнь. Они смогут добывать больше зверя – значит, у них будет больше еды.
   – Вы определенно повлияли на них. А еще отказываетесь! – сердито произнес Карпентер. – В таком случае почему вы не хотите стать нашим компаньоном? – Он помолчал и вкрадчиво произнес: – Я еще раз вас дружески предостерегаю: будете действовать в одиночку – вам не поздоровится. Вы даже представить не можете, чем пахнет здесь единоличная торговля, без солидной поддержки.
   – Я не собираюсь никому противопоставлять себя! – устало проговорил Джон. – И если уж дело дошло до взаимных предупреждений, я должен вам откровенно заявить, что не позволю грабительской торговли в Энмыне. Я попрошу вас, мистер Карпентер, не обижать моих земляков.
   – Ну что вы говорите, милый Джон! – улыбнулся Карпентер. – Я с ними имею дело полтора десятка лет. Спросите их, найдется ли хоть один человек, кто бы пожаловался на несправедливое отношение с моей стороны? Больше того, добрая половина охотников от Кэнискуна до мыса Биллингса приобрели огнестрельное оружие у меня. И не за наличные, а в кредит! Причем многие из них еще далеки до того, чтобы выплатить полную стоимость.
   – Извините, мистер Карпентер, но я кое-что понимаю в коммерции, и вы никогда не убедите меня в том, что торгуете себе в убыток, из чистой благотворительности.
   Карпентер растерянно пробормотал:
   – Коммерция есть коммерция…
   – Давайте отложим деловые разговоры до завтра, – предложил Джон. – Вы устали с дороги, вам надо как следует отдохнуть.
   Он проводил гостя в комнатушку, где Пыльмау уже приготовила постель и натопила помещение пламенем жирника.
   Джон забрался в полог и только разделся, как из-под приподнятой меховой занавеси показалось красное лицо Карпентера.
   – Извините меня, Джон, – сказал он смущенно. – Но я не смогу уснуть до тех пор, пока вы меня не убедите, что за вашей спиной никто не стоит… Я буду предельно откровенен с вами: если кто-то есть за вашей спиной, кто может предложить большую долю, чем я имею сейчас, я готов сотрудничать с вами. У меня опыт и, как вы сами могли убедиться, большое влияние на туземцев.
   – Даю вам честное слово, что никто не стоит за моей спиной! – устало и раздраженно отрезал Джон. – Спокойной ночи!
   Но не успел Джон сомкнуть глаз, как его осторожно растолкала Пыльмау и шепнула:
   – За тобой пришел Орво.
   Джон высунул голову в чоттагин.
   – Что еще случилось?
   – Не можем мы без тебя, – тихо сказал Орво. – Я очень прошу тебя, идем к нам. Ты же понимаешь, как это нам важно.
   Ворча себе под нос, Джон оделся и последовал за Орво.
   В чоттагине пылал костер, и над ним пыхтел чайник. У верхнего отверстия клубился дым от костра и трубок. За широкой доской с чайными чашками сидели Тнарат и Армоль.
   Орво придвинул Джону китовый позвонок, и тот сел. Бабушка Чейвунэ тут же подала чашку с крепко заваренным чаем.
   – Вот о чем наш спор, – начал Орво. – Я советую собрать у всех песцовые шкурки и купить то, от чего нам всем жителям польза, – вельбот и мотор. Вот только мы не знаем, хватит ли нашей пушнины на покупку.
   – Вы забываете еще китовый ус, – напомнил Джон.
   – Если добавить китовый ус, так уж наверно сможем купить вельбот, – обрадованно произнес Орво.
   – А чей будет вельбот? – спросил Армоль. – У меня пять двадцаток песцовых шкурок, у Тнарата только две двадцатки.
   – Вельбот будет общий, – заявил Орво. – Весь Энмын будет ему хозяин.
   – Я не согласен, – сказал Армоль. – Может, мне этот вельбот и не нужен вовсе, может, мне нужны совсем другие вещи?
   – А что тебе нужно? – спросил Орво.
   – Это мое дело, – сердито отрезал Армоль.
   – Вот что, друзья, я еще раз говорю вам: китовый ус и все мои шкурки – их, конечно, не так много, как у Армоля, – я передаю вам. Распоряжайтесь ими, как найдете нужным. А по-моему, Орво прав. Вельбот откроет дорогу в дальние места, к скоплениям моржей. Мы можем бить зверей, где захотим…
   – А кто будет управлять мотором? – спросил Армоль. – Никто из нас никогда не имел с ним дела.
   – Я смогу, – заявил Джон.
   – Послушается ли он безрукого? – выразил сомнение Армоль.
   – Послушается, – уверенно ответил Орво. – Значит, согласны?
   – Согласны, – ответил Тнарат.
   – До утра есть время подумать, – уклончиво ответил Армоль.
   Поднявшись чуть свет, Карпентер явился к завтраку, обойдя все селение. Веселый и довольный, он шумно плюхнулся на грубо сколоченный табурет.
   – В коммерческих делах, как и охотничьем промысле, удачлив тот, кто рано встает! – громко провозгласил он, вонзая зубы в вареное нерпичье мясо.
   За чаем он обратился к Джону.
   – А как вы думаете поступить с этим? – он кивнул в сторону китового уса, сложенного у одной из стен яранги.
   – Этот китовый ус общий, – сказал Джон.
   – У вас тут прямо одна семья! – раздраженно заметил Карпентер.
   – Поэтому, – спокойно продолжал Джон, – я не могу единолично решать. Знаю, что мои земляки хотели бы получить за него вельбот.
   – Да что вы тут все помешались на вельботах? – воскликнул Карпентер. – Я еще понимаю, когда невежественные чукчи проявляют вполне объяснимый интерес к этому новшеству. Но вы-то могли уже убедиться в том, что лучше кожаной байдары для этих мест нет? Байдара привычное, веками опробованное судно. А за вельботом нужен уход, да и под веслами он не так быстроходен, как байдара.
   – Мы имеем в виду моторный вельбот, – уточнил Джон.
   – А кто будет заводить мотор? – спросил Карпентер. – Да знаете ли вы, что эти чукчи в первые же минуты, как только увидят его, разберут по частям? Это такой любопытный народ. Вы видели в яранге Татмирака будильник? Не успел эскимос принести его домой, как решил узнать, «что там стучит внутри». Разобрал, а собрать не смог. Еле-еле починил механик из Нома.
   – Это хорошо, что они любопытны, – улыбнулся Джон. – Значит, их нетрудно будет обучить обращаться с мотором.
   – Вы неисправимый утопист! – сказал Карпентер.
   – Я хочу добра этим людям, – ответил Джон.
   – Странно вы рассуждаете, – другим тоном заговорил Карпентер. – Если говорить откровенно, какое вам дело до жизни этих дикарей? Вы поживете и уедете. На моей памяти здесь перебывало много желающих жить первобытной жизнью, однако все они рано или поздно покидали этот край. И с вами то же будет. Поэтому я советую вам позаботиться о себе. Хотите – везите сами свой китовый ус в Ном, я вам препятствовать не буду, но не мешайте мне торговать в Энмыне.
   – Я не мешаю вам торговать, – спокойно ответил Джон. – Я только прошу учесть пожелания чукчей и продать им вельбот.
   – Хорошо, будет им вельбот, – подумав, пообещал Карпентер. – Но я не ручаюсь за последствия.
   Остаток дня Карпентер посвятил распродаже привезенных товаров. В чоттагине толпились увешанные песцовыми, лисьими и росомашьими шкурами покупатели. Женщины принесли украшенные бисером и белым оленьим волосом тапочки, вышитые замшевые перчатки.
   Карпентер брал шкурку, встряхивал в руках, продувал ее, вытягивая толстые губы вдоль ости и кидал в общую кучу. Покупатель спрашивал нужный товар, и Карпентер тут же выкидывал требуемое. Если не было того, что хотелось покупателю, Карпентер записывал заказ в блокнот. В чоттагине перебывали почти все энмынцы. Торговали преимущественно мужчины, но были и женщины. Орво и Армоля среди покупателей не было. Но жены их приходили.
   Тнарат купил новый винчестер и, виновато глядя на Джона, уплатил за него двадцать песцовых шкурок.
   Торг закончился поздно. Еще часа два после этого Карпентер сидел над своими записями. С шумом захлопнув блокнот, видимо довольный результатами, он весело воскликнул:
   – А теперь и выпить можно! Дело сделано!
   Пыльмау бесшумно подала закуску и удалилась в полог.
   Мужчины остались в чоттагине наедине у догорающего костра.
   – Как же вы решили поступить с китовым усом? – повторил вопрос Карпентер.
   – Я воспользуюсь вашим советом: поеду в Ном и там попробую купить вельбот, – ответил Джон.
   – Я дам вам рекомендательные письма.
   – Спасибо.
   – Таким образом, в вашем селении будет два вельбота, – с улыбкой сказал Карпентер.
   – Вы думаете, за ус дадут два вельбота? – с сомнением спросил Джон.
   – Этого я не знаю, – ответил Карпентер безразличным тоном. – А что касается одного вельбота – его покупает Армоль. Задаток – сто четырнадцать песцов и двадцать огневок – он уже внес…
   «Значит, общая покупка вельбота не состоялась», – с грустью подумал Джон.
   – По-моему, получилось даже лучше, – бодро произнес Карпентер. – Вместо одного у вас будет два вельбота.
   – Да, пожалуй, так будет лучше, – задумчиво ответил Джон.
   – Вы меня великолепно принимали и сделали все, что было в ваших силах, – с благодарностью произнес Карпентер. – Прошу принять от меня скромные подарки.
   Торговец встал, подошел к своему багажу и отделил оттуда двадцатифунтовый, непочатый мешок муки, мешок сахару и новенький винчестер 60х60 с тремя ящиками патронов.
   – Это вам, милый Джон.
   – Это непохоже на подарок, – пробормотал Джон, – сразу столько. Нет, я не могу взять.
   – Вы меня обидите. Смертельно и на всю жизнь обидите, – лицо Карпентера выражало искреннее огорчение, и голос его дрожал.
   – Подождите, – Джон нырнул в полог и через несколько минут появился в сопровождении Пыльмау.
   – В таком случае, – сказал он, – примите и от меня подарок.
   Джон положил к ногам Карпентера роскошную шкуру белого медведя.
   – Этого зверя я убил поздней осенью, – сообщил Джон. – Он забежал к нам в селение и постучался в нашу дверь.
   – О, большое спасибо! – Карпентер был растроган. – Позвольте вашей очаровательной супруге преподнести особый подарок.
   Пыльмау получила набор иголок, цветных ниток и отрез на камлейку.
   Рано утром Карпентер уехал.

18

   Зимние дни похожи один на другой, как близнецы. В тихую погоду Джон уходил на лед, а в ненастные дни работал по дому. Когда непогода затягивалась на несколько дней, он проводил долгие зимние вечера в яранге у Орво, слушая его рассказы о древней жизни чукотского народа, о пребывании в Америке.
   Иногда от старика попахивало спиртным, и Джон терялся в догадках, где Орво мог доставать выпивку. Однажды Джон прямо спросил об этом старика.
   – Сам делаю, – с оттенком гордости заявил Орво.
   В кладовке, рядом с пологом, был устроен примитивный самогонный аппарат. Это было удивительное сооружение. Резервуаром служил довольно большой сосуд, сплетенный из бересты. Он был так искусно сделан, что был совершенно герметичен. Змеевиком служил ствол винчестера 60х60. В деревянном резервуаре днище было металлическое, и под ним тихим пламенем горел обыкновенный жирник. Из конца ствола, откуда должна вылетать пуля, медленно капала мутноватая жидкость с явно сивушным запахом.
   – Сам додумался? – спросил Джон.
   – Я видел такие на американском берегу. Правда, они сделаны по-другому… Но я хорошо понял, как они работают. Главное, чтобы была мука и сахар. А этого добра у меня много. На все песцовые шкурки купил. Не вышло с вельботом, так пусть хоть дурной веселящей воды вдоволь попью…
   Неудача с покупкой общего вельбота опечалила Орво. Часто, набравшись «винчестерной жидкости», как он называл самодельную водку, старик долго жаловался Джону на несовершенство человека.
   – Может быть, зря ум дан человеку? – спрашивал он Джона. – Я знаю, что пьянствовать нехорошо, так ум мне говорит, а пью. Ум говорил Армолю: ты должен жить вместе со всеми и вельбот надо купить сообща, а сделал он наоборот – себе купил. Многое мы делаем вопреки разуму и чаще всего живем не так, как велит разум… Выходит, не нужен он, человеческий разум? А? Что ты скажешь, Джон Макленнан?
   Когда Орво начинал так величать гостя – это означало, что старик сильно пьян, хотя по его внешнему виду этого нельзя было сказать.
   Пришел настоящий светлый день в Энмын. Краешек солнца показался над линией горизонта, залив розовым светом снега и торосы на море.
   – Солнце проснулось, – говорили в ярангах и благодарно мазали идолов жиром и жертвенной кровью.
   – Солнце проснулось, день начался, – шептала Пыльмау перед деревянным ликом идола, поменявшимся своим местом с умывальником. – Пусть новый день принесет счастье всему нашему селению, всем людям. Пусть удача не оставляет наших охотников, и особенно мужа моего Сона. Ведь он безрукий и больше других нуждается в твоей защите и помощи…
   Пыльмау размешала в деревянной чашке кровь с жиром и помазала идолу рот. Лоснящееся лицо бога улыбалось, и с чувством неловкости Джон часто ловил его довольный, умиротворенный взгляд.
   А когда пришли Длинные Дни и надо было совершить обряд Спуска Байдар, Джона неожиданно позвали на утреннюю мужскую сходку.
   Пыльмау сама разбудила мужа и в чоттагине, прежде чем он открыл дверь на улицу, торопливо мазнула его по лицу холодной нерпичьей кровью. С окровавленной физиономией, в сопровождении маленького Яко, Джон отправился к высоким подставкам из китовых костей, на которых покоились байдары.
   Юноши развязали ремни, прикреплявшие байдары к стойкам, и осторожно опустили кожаные суда на снег, поставив их носами в море, а кормой к тундре.
   Так же как и в прошлом году, Орво ходил с деревянным блюдом вокруг судов, произнося заклинания, разбрасывал жертвенное угощение в сторону Заката, Восхода, Севера, Юга. Так же собаки подбирали пищу богов, но вели себя тихо, словно чувствуя торжественность момента.
   Высокое солнце заливало блеском Энмын и людей, справляющих обряд. Небо было так ярко и глубоко, что даже снег казался голубым, а в тени голубизна была такой, словно она выплеснулась на снег с неба.
   Ходить на охоту стало удовольствием: длинный день и тепло, льющееся с неба. Многие охотники брали с собой мальчишек, приучая их к охотничьему искусству. Яко просился с Джоном, но был еще слишком мал.
   – Вот полетят утки, тогда возьму тебя на косу. Покидаешь эплыкытэт в стаю, – обещал ему Джон.
   – Обязательно возьмешь, атэ? ^[31] – спрашивал малыш.
   – Возьму, сынок, – отвечал Джон.
   Прошла утиная охота. Конечно, трехлетний Яко ничего не поймал, но был безмерно горд, что отец взял его с собой. Сама Пыльмау не меньше мальчика была рада этому. Разговаривая со своими подругами, она не упускала случая упомянуть о том, что «Яко ходил с отцом на уток».
   Джон пристрелял новый винчестер, подаренный Карпентером, а Орво обтесал ложе и приклад, сняв лишнее, по его мнению, дерево. Винчестер приобрел странный вид, но стал намного легче.
   Охота была удачная. Почти каждый день Джон притаскивал домой одну или две нерпы, и раздобревшая Пыльмау подносила ему ковшик воды с плавающей льдинкой. Иногда, прежде чем лечь спать, Джон уходил в свою каморку и писал в блокноте.
   «Кончается вторая зима моей жизни на Чукотке. Воспоминания о прошлой жизни больше не волнуют меня. У меня такое чувство, словно я умер для прошлого, и если в самом деле существует потусторонний мир, то, наверное, люди, оказавшиеся там, вспоминают о земной жизни с таким же ощущением, как и я. Скоро у Пыльмау родится ребенок, и корни мои глубоко уйдут в народ, который волею судьбы поселился на самом краю планеты. У этих людей, слава богу, нет многих привычек, вконец запутавших жизнь так называемого цивилизованного человека. Жизнь их проста и безыскусна, они честны и правдивы. Когда они встречаются, у них нет никаких усложненных церемоний приветствия. Просто один говорит другому: «Пришел?» А тот отвечает: «Ии», что значит «да». И все же иногда и сюда проникают дурные ветры того мира. Иначе откуда взяться привычке к стяжательству у Армоля? Почему он решил изменить извечному правилу этих людей – иметь все сообща и добытое богатство считать достоянием всех? Нет никакого сомнения в том, что злой дух здесь – мистер Карпентер. Но чукчи уже не могут обходиться без многих вещей, изобретенных в мире белых людей. Чем меньше мои новые земляки будут общаться с белыми людьми, чем дольше не будут они принимать законы, создающие иллюзию порядка, а на самом деле лишь усложняющие жизнь, – тем дольше они сохранят свое духовное и физическое здоровье…»
   Однажды вместо Пыльмау навстречу вышла бабушка Чейвунэ и, подавая ковшик, сообщила Джону:
   – В вашу ярангу прибыл важный гость.
   – Карпентер? – удивился Джон.
   – Этот гость не мужчина, а женщина. И она важнее и красивее десятка Поппи!
   Джон сделала движение, чтобы быстро войти в ярангу, но старуха загородила вход.
   – Сперва надо очиститься от скверны! Подожди…
   Чейвунэ прошептала несколько слов заклинания и только потом разрешила войти в чоттагин. Джон уже начинал догадываться о том, что произошло.
   – Значит, в гости пришла женщина? – уточнил он у Чейвунэ.
   – Да. Красавица с волосами, как утренняя заря, – ответила Чейвунэ.
   «Рыжая, в деда Мартина», – решил Джон и осторожно приподнял меховую занавесь полога.
   – Что ты делаешь?! – закричала бабка. – Осторожнее! Гостья боится холода.
   Не обращая внимания на причитания старухи, Джон вполз в полог. И когда глаза после солнечного света привыкли к полутьме полога, разглядел у задней стенки жену. Она лежала на боку, обнажив большую набухшую грудь. Возле нее в пыжиковых шкурках копошилось что-то живое, маленькое и розовое.
   – Сон! – голос у Пыльмау был хрипловат. – Посмотри, какая красивая!
   Поначалу Джон ничего красивого не нашел в этом крохотном комочке жизни. Редкие волосики ребенка вправду были рыжеваты. Но чем больше он вглядывался в сморщенное крохотное личико, смешно и жадно сосущее грудь существо, в груди у него стремительно росла незнакомая огромная нежность. На глаза навернулись слезы, и Джон, обращаясь к новорожденной, прошептал:
   – Здравствуй, Мери!
   – Она тебе нравится? – спросила Пыльмау.
   – Она – прелесть! – ответил Джон. – Я ее назвал Мери. Так зовут мою мать.
   – А я назвала ее по-чукотски Тынэвиринэу, – сказала Пыльмау.
   – Ну и пусть у девочки будут два имени: одно Мери, а другое Тынэвиринэу.
   – Верно! – обрадовалась Пыльмау. – Как у белого человека. Ведь у тебя тоже два: Джон Макленнан.
   – Тогда у Мери будет даже три имени: Мери-Тынэвиринэу Макленнан. – улыбнулся Джон.
   – А три еще лучше! – с восторгом согласилась Пыльмау.
   В полог вползла Чейвунэ и начала выгонять Джона:
   – Хватит, хватит! Посмотрел и уходи. Не полагается мужу видеть роженицу десять дней, ну да уж ладно, пустили тебя, как белого человека. А теперь ступай и готовь подарки: ведь гость, поди, не с пустыми руками приехал?
   – Иди, Сон, – ласково сказала Пыльмау. – Подарки лежат в деревянном ящике, в мешке из нерпичьей кожи.
   В чоттагине уже толпились люди. Орво шагнул навстречу и показал мизинец. Джон недоуменно посмотрел на искривленный, с синим ногтем палец. Рядом возник второй мизинец – Тнарата, за ним – Армоля. Вскоре Джон оказался в окружении разнообразных мизинцев, обладатели которых наперебой поздравляли его с прибытием долгожданной и желанной гостьи.
   – Ничего не понимаю, – пробормотал Джон.
   – А это значит, – пояснил Орво, по-прежнему держа мизинец перед его лицом, – что ты должен оделить нас подарками от имени гостьи – новорожденной.
   Джон достал кожаный мешок, о котором говорила Пыльмау. Да, жена предусмотрела все. В маленьких сверточках лежали щепотки табаку, куски сахару, чай, лоскутки цветной ткани, иголки, нитки и даже пара выкроенных подошв на торбаса.
   – Сразу видно, с какой стороны прибыла гостья, – сказал Орво, принимая табак. – Табаком славна его сторона.
   Джону хотелось вернуться в полог, побыть вместе с Пыльмау, но гости приходили один за другим, показывали мизинец, а те, кто уже получил подарок, не торопились уходить и усаживались вокруг коротконогого столика пить чай.
   – Хорошо, конечно, что девочке сразу дали имя, – рассуждал вслух Орво, – но все-таки надо было спросить богов.
   – Если это так важно, – сказал Джон, – так еще не поздно сделать.
   – Давайте все-таки спросим, – предложил Орво и послал мальчика за своей гадательной палкой. В ожидании инструмента старик распорядился, чтобы из яранги ушли те, кому уже нечего делать. Из мужчин остались Джон с Орво да маленький Яко.
   – Ты теперь должен хорошо смотреть за собой, – строго наказал Орво Джону. – Неужто у тебя не хватило терпения попозже взглянуть на новорожденную? А еще вот: ты не должен был прикасаться к жене десять дней, а ты взял да и вполз в полог, даже не сняв охотничьей камлейки. Ты рассердил богов, и одно только, может, спасет тебя: они простят тебе, как человеку, который только начинает новую жизнь. Помни, твои промахи не по сердцу не только богам…
   Мальчик принес гадательную палку, и Орво уселся прямо под дымовым отверстием, рядом со светлым кругом. Наставив один конец палки на светлое пятно, он стал легонько приподнимать и опускать другой конец, шепча священные слова. Так он действовал несколько минут, потом отложил гадательную палку и весело объявил Джону:
   – Все в порядке! Я с ними договорился!
   Поздней ночью гости разошлись. В яранге остались две женщины, которые должны были ухаживать за роженицей. Джон хотел было войти в полог, но Чейвунэ решительно воспротивилась и разрешила лишь поговорить через меховую занавесь.
   Маленького Яко куда-то увели, а Джону пришлось устраиваться на ночлег в своей комнатушке.
   Он долго не мог уснуть, прислушиваясь к звукам, доносящимся из полога. Сначала слышался приглушенный разговор женщин, а потом тишину ночи прорезал плач новорожденной. Это было так неожиданно, что Джон соскочил с кровати и рванулся к двери. Но крик тут же умолк. Джон прислушался и медленно улегся на кровать. «Ведь это мой ребенок кричал, – думал он, лежа с открытыми глазами. – Мой первый ребенок. Человек, который продолжит мою жизнь и будет носить мои черты лица, в ее жилах будет течь моя кровь даже тогда, когда я уйду за облака. Какой она будет? Что ее ждет впереди? Неужели она проживет всю свою жизнь – и молодость, и зрелые годы, и старость здесь, на этих пустынных берегах?» И давно не испытываемая тоска по прошлой жизни сжала сердце Джона, у него перехватило дыхание. Он вдруг заметил, что плачет. И ему так захотелось еще раз взглянуть на дочь, на Пыльмау, что он встал и, не обращая внимания на ругань Чейвунэ, прополз в полог.